ИНХАМАНУМ. Книга Черная

***

      Для меня не было удивлением узнать то, что двое пойманных ро’оасов оказались уже знакомыми мне личностями. Я и мои стражи встречали их при своем небрежном путешествии на Аньрекул. Ими оказались Нааршус и его сын, что в ту непредвиденную, но судьбоносную встречу вел себя весьма странно и без всяких сомнений был заинтересован в нас. Я помню, с каким любопытством и воодушевлением сияли его темные, будто наполненные вишневым соком, глаза. К сожалению, тогда имя этого мальчишки осталось неизвестным.       По темным и практически пустым коридорам нижних ярусов «Рэнтефэк’сшторума» раскатами надрывного эха проносились истошные вопли и крики пленного. Этот голос уже хрипел, еще несколько таких стараний палачей и он бы осекся и бесследно пропал. Возможно, мои слуги этого и добивались, устав слушать только бесполезный шум, что не приносил ничего стоящего, кроме раздражения и негодования. О провалах в допросе мне же сообщили всего несколько минут назад, из-за чего я и решил лично навестить своих гостей. Лу следовал рядом.       Блестящий на свету люк тюремной каюты раскрылся перед нами изогнутыми лопастями, огласив свое действие легким шелестом. И я, а следом и страж, вошли в мрачную, пахнущую кровью и чем-то химическим камеру.       На твердом, стальном покрытии стола лежало измученное тело старшего Аросы. Запястья и лодыжки его были обмотаны прочными лентами из особого материала, который вручную разорвать было невозможно, а также дополнительно закреплялись особыми цепями поля, что энергетическими линиями тянулись вниз, к полу. Они светились мерзким розоватым светом и едва заметно вибрировали. Человек устало и обреченно стонал, приоткрыв рот, из которого выпал сверток тугой ткани, данной ему, чтобы он не прикусил себе язык в ходе пытки.       На мужчине не было ничего, кроме плотной повязки на бедрах. Смуглая кожа, что от природы должна была быть светлой, почти на всем теле оказалась покрыта густым, рваным узором ран, царапин, ожогов и проколов, многие из которых обильно кровоточили, но останавливать и обрабатывать язвы никто не спешил, да и не было в этом какой-либо необходимости. Темно-русые волосы висели влажными и слипшимися прядями, которые неровно топорщились и были опалены. Их также в некоторых местах испачкала застывающая кровь.       Лицо же выражало настолько необъятную муку и боль, что я не сразу узнал Нааршуса. Он тяжело дышал, с сипением, прилагая для этого жизненно необходимого занятия столько сил, что складывалось впечатление, что еще один вдох, и он умрет только от одного этого нещадного усилия. А один уцелевший глаз его, наполненный безумной паникой, которая вопреки всему смешивалась с надеждой, не сводился с Фад’елима. Тот стоял в шаге от заключенного и перебрасывал из ладони в ладонь тонкий скальпель, увенчанный длинной иглой. Злая усмешка удовлетворенного садиста, что с одной стороны выглядела даже с малейшим намеком сострадания, не покидала лица моего доверенного агента. А нож и игла уже также были использованы, потому слегка отливали бурым, полупрозрачным оттенком.       Подле него робко и неуверенно, переминаясь с ноги на ногу, стоял мой новый раб, держащий темный, немного исцарапанный в ходе использования поднос с лезвиями и какими-то флакончиками, спицами, шприцами.       При моем появлении агент низко и почтительно поклонился, но раб же только неловко опустил голову и дернулся, отчего стекло на подносе звонко соприкоснулось. Я же оставил без внимания приветствие и подошел к пленному, неприятно ощущая на себе скользящий, пристальный взгляд, принадлежащий второму пойманному ро’оасу. В тот момент он был оставлен на краткое время в покое и находился в оковах, но в стороне. Мальчишка смотрел на меня, не моргая. Его темные глаза выглядели бездонными провалами на бледном лице, а искусанные до крови губы только дополняли образ слабости и тоски.       Этот взгляд был до боли мне знаком. - Фад’елим? - Мой Император, что бы я не делал, что бы не пытались сделать другие, эта тварь молчит, как будто язык прокусил. Все одно заладил, что мы виноваты, что еще самим же плохо будет, но ничего конкретнее не сказал. Я уже думаю, что ему и нечего больше поведать нам. С Аросы станется, фанатики еще те. Если вобьют в свои головы какой-то бред, то не успокоятся. Еще из выступлений Сен…кхм… прежних сиитшетов было известно от такой специфики поведения светлого ордена. А это наследники. Копия… - Не верю. – Я покачал головой. - Что со вторым пленным? - Мм… - Мой агент на миг замолчал и бросил косой взгляд в сторону. – Повелитель, при всех моих стараниях я не смог добиться ни единого слова и от второго. Мальчишка только косился в сторону, на отца и скрипел зубами. Он явно боится своего родителя. - Какая жалость.       Я провел острым ногтем по груди пленного, тот зло зашипел, пуская кровавые слюни, но не произнес ни слова. Ноготь мой только сильнее вскрыл его раны. - Нааршус. Твое поведение является немыслимо глупым. Вашей армии больше нет, также как и ордена Аросы. Что тебе скрывать? Нам доступны все ваши базы данных, все, что вы таили. Так имей же гордость ответить, чтобы, например, сохранить жизнь своему сыну. Чем не великий поступок, достойный такого воина культа ро’оасов? Вы проиграли в очередной раз, зачем добивать себя самостоятельно? Насколько мне известно, твои братья не отличались безграничной преданностью. Они бежали, как и ты. Как и твой сын. - Мы умрем достойной смертью! – Сквозь зубы выговорил пленный, слегка приподнявшись над кушеткой в порыве гнева. – И если для гордости Аросы нужна и жизнь моего единственного сына, я ее отдам. Мы сдерживали темноту тысячелетия! Мы защищали миры и всех живых существ на них. Мы оберегали и всеми силами пытались уберечь от бесповоротной гибели! И наша вина, что в прошлом мы не досмотрели! Наша, но ответ держать не моим предкам, а мне и моему сыну. Мы примем такую цену. Мы не отступим. - И это слова ро’оаса? Слова вестника света и правосудия? Ты так жалок.       Я махнул агенту, и тот вогнал в тело мужчины несколько острых спиц, по которым тут же прошлись разряды электричества. Мальчик в тени слабо застонал и зажмурился, трясясь, отчего его оковы несильно задребезжали. - Будь ты пр…. А-а! Жуткий крик Нааршуса протек по лабиринтам коридоров и затих, когда по приказу спицы извлекли из измученного тела. Дыхание его прерывалось, но нужного эффекта не наблюдалось совсем, хотя я понимал и чувствовал, что соперничество с Аросы еще не завершилось. Они что-то скрывали. Это что-то было, разумеется, бесконечно менее страшно, чем прежняя война, но не для меня. Для меня это могло значить многое иное. - Что было в вашем оружии? Почему ваши приспешники так тяжело отпускали свои жизни, будто некая сила удерживала души в телах? Откуда вы черпаете свои силы, если ваш бог мертв?       Тишина, только слабые всхлипы со стороны. Странно, что они все больше напоминали мне смех. Это было дико и неестественно, но отчего-то для меня вполне достойно и весомо дополняло общую картину. - Фад’елим, еще.       Мой подчиненный было снова потянулся к панели управления, чтобы активировать систему, но рвущий слух вопль прервал его. Мужчина даже вздрогнул и расширенными от удивления глазами уставился на мальчишку, который буквально рвался из своих цепей и умолял пощадить своего отца. Его мягкий голос оказался необъяснимо крепким и четким. Он гремел, с каждым мигом теряя последние остатки страха и сомнений. И чем-то отдаленно напоминал мне голос уже почти забытого мною первого слуги. - Нет! Остановитесь! Я все скажу! Я все скажу…все! - Замолчи, глупец! Замолчи ради нашей святой цели! Молчи! – Нааршус верещал, дергая руками, чем вызывал еще большее кровотечение. – Молчи! - Нет, отец! Как ты не видишь?! Мы были глупы! Мы не поняли ничего с самого начала, потому и безнадежно проигрывали каждый раз! Мы просто не поняли, Кто пришел к нам! Ты же сам всегда говорил, что нужно видеть! Видеть! А нам глаза застелил страх! Ты, как и мастер, как и все, цеплялся за прошлое! Ты думал, что если просто надеяться, то Он вернется, но Он мертв! Его больше нет! Отец, мы больше не можем… нас больше нет! - Закрой рот сейчас же! Не смей быть трусом! Не позорь наш орден!       Лу за моей спиной фыркнул, скрестив руки на груди, и демонстративно отвернулся, показывая всем видом, как противно ему смотреть на эту душещипательную сцену, которая могла разыграться только между выходцами из Аросы. Сиитшеты никогда не позволили бы себе так открыто показывать свои привязанности. Для нас это было и остается очернением себя. Привязанности всегда рассматривались как какая-то слабость, что отвлекала от истинно важных дел. В эпоху отвержения Творца это вязкое чувство расценивалось как повод для умерщвления. Но истоки этих взглядов были гораздо глубже, а оттого темнее и в чем-то опаснее. Открытый показ своих чувств и переживаний виделся как измена в поклонении богу си’иатов. Не правда ли страшное обвинение?       Предательство бога никак не сравнить с предательством владыки.       Я потерял всякий интерес к Нааршусу, который был истинным приспешником ордена Аросы. И как бы его не терзали и не пытали, он бы не выдал ни одного малейшего слова, что могло каким-либо образом натолкнуть нас на открытие того, что светлые всеми силами пытались сохранить в тайне. Большего же можно было добиться у его сына. Даже по его взгляду не сложно было догадаться, что мировоззрение своего культа он не поддерживал, а подсознательно, позже осознанно, искал в нем изъяны. И находил. Эти открытия разрушали в нем веру, зарождая еще в юной душе подлинное разочарование, что побуждало его действовать и идти дальше. Только этот путь уже не имел ничего общего с дорогой развития ордена.       Оставив в покое старшего пленного, я приблизился к юноше, который замолчал и внимательно посмотрел на меня, слегка приоткрыв рот. Его страх буквально рябил вокруг, окликая черноту и предлагая ей испробовать новый десерт. Мне даже пришлось сдержать черных призраков, что были готовы потянуться такими же черными руками из моих волос. Но внешне юноша старался держать более уверенно. - Фад’елим, отпусти нашего молодого гостя.       Мои слова проскрежетали стальным шепотом, вызвав немалое удивление и растерянность у агента и стража, который уже успел спохватиться и насторожиться, едва ли не потянувшись за оружием, что висело, пристегнутое к его широкому поясу. Расширенные от возмущения глаза Лу изрядно уродовали и без того обезображенное лицо. Агент же не выдал свои мысли никак, только равнодушно обернулся к мерцающей панели управления и слегка нервным движением нажал на символ отключения защиты оков у юноши. Розоватые линии мгновенно исчезли с его конечностей, а тяжелые ленты цепей со звонким щелчком спали вниз и громыхнули о плоскость пыточного стола. Мальчишка же уставился в мои глаза.       На самом деле он был не намного младше меня, но верования и убеждения Аросы повлияли на него очень сильно и грубо, потому большинство лет его жизни были проведены в слепом восхищении окружающим миром, в котором он должен был стать героем, вернувшим свет. Как жаль, что с взрослением эта глупая надежда разрушилась, а после нее осталась глухая тоска и одиночество. Одиночество всеобщего непонимания.       Когда-то и я также рвался к звездам, надеясь, что смогу узреть нечто лучшее, чем устеленное трупами место действия жизни. - Не говори ему не слова, сын! Ни слова! Поклянись мне! – Кричал хрипом ро’оас. – Поклянись мне! Не бойся умереть! Сын?!       Безумный вопль рвал чужое горло до дыр, но его словно никто не замечал. Он казался фоновыми декорациями, что были призваны для усиления отчаяния, но никак не для способа изменения событий. Черные глаза юноши в упор смотрели в мои, будто ожидая этой своей настойчивостью как-то повлиять на меня, а позже, возможно, и отговорить жестокого тирана от неминуемого решения и от приказа о казни обоих пленных. - Как твое имя, ро’оас? – Негромко произнес я. - Виштакаэри. - Оно означает «желающий донести в руках ледяную воду»? – Я даже слегка улыбнулся, услышав это. За свою жизнь мне доводилось слышать редкий, древнейший язык, что являлся еще одной загадкой нашего мира, но о том, что его использовали в качестве создания имен, я еще не знал. – Необычно, но слишком сложно. Оно обрекает тебя на длинную и тяжелую судьбу. Жестоко со стороны твоего отца нарекать свое дитя именно так. - Так назвала меня мать, когда я только родился. – Виштакаэри совершенно не смутило мое отступление от главного разговора. - Замолчи! – Выкрик отца врезался в разговор, но снова не привлек к себе внимания. - Значит, ты хочешь говорить, Виштакаэри?       Юный ро’оас бросил косой взгляд на командора, который тоже приблизился, заинтересовавшись необычным поворотом в действии пыток. Недоверие Лу не скрывал, также как и свою ненависть к светлому культу, которая только во множество раз увеличилась за время военных действий. И все же мальчишка не двигался, только нервно сглотнул и с шумом втянул в себя воздух, а потом энергично кивнул головой и слишком громко воскликнул: - Да! - Любопытно. Скажи, а почему ты решил, что я тебе поверю? Ты, также как и он… – Я жестом указал на отца предателя, – … ты мой враг. И сейчас твое поведение больше всего напоминает попытку спасти себя любым способом. Твой страх я не просто вижу, но и чувствую. Ты находишься в неконтролируемом отчаянии. В таком состоянии многие люди могут вести себя совершенно неприемлемым образом, намереваясь самым мерзким способом сохранить себе жизнь.       Предатель только отвел глаза в сторону и с силой сжал кулаки, отчего костяшки на его руках побелели. Его отец бился в оковах, и этот шум уже начинал резать слух, но рвение агента как-либо усмирить жертву я остановил. Нельзя было позволить сомнениям и страхам мальчика перед обязанностями и клятвами прошлого возникнуть вновь, хотя я и предполагал, что он сделал свой выбор уже очень давно, еще на Аньрекуле. - Позвольте мне встать? – Раздалось очень тихо. - Ленты не сдерживают тебя.       После этих своих слов я отошел в сторону, позволяя Лу остаться намного ближе к изменнику, дабы тот в случае опасности смог исполнить свой долг стража и уберечь единственного властителя от малейшей опасности. И все же я догадывался, зачем именно была озвучена такая просьба. Это несколько забавляло, порождая едва заметную улыбку.       Виштакаэри тяжело поднялся, опираясь на дрожащие руки. Затем, хватая губами воздух, свесил ноги со стола и неловко спустился на пол, не поднимая на меня глаз, но также и стараясь избежать любого зрительного контакта со своим родителем. Его темные глаза лихорадочно блестели, но намека на позорную влагу еще не было и в помине. Я читал в этом живом существе решимость и силу, но такую, которая никак не позволила бы ему стать лидером или же, как его родителям, повести за собой последователей и пойти самому на бойню, жертвую во имя ложной цели всем. Ему требовалась искренность и правда.       Юноша медленно опустился на колени, но головы не склонял, лишь, дрожа, сцепил перед собой худые, окровавленные пальцы. Только сейчас я заметил, что веки мальчишки были слишком красными от воспаления. - Прости меня отец. Я больше так не могу. Я старался верить, что наш Творец, тот, кому на протяжении целых эпох поклонялись Аросы, вернется, что он снова станет жить, а на мир снизойдет его благословение, и все станет просто и легко. Все забудут о боли. – Он помолчал с пол минуты и продолжил взахлеб. – Мне было очень страшно взрослеть. Каждый год приносил для меня лишь усиление осознания того, что боль была и во время жизни Высшего существа. Она была всегда, а именно сиитшеты утверждали это. Но я еще старался верить, путаясь в разрозненных догадках и теориях. А потом случился переворот. Вы так радовались этому… - Сын!.. - Все очень быстро стало развиваться. Мысль, слово, действие. А потом та встреча. Отец, ты же спешил на Аньрекул, ты вопреки моему отказу взял меня с собой, хотя прежде никто меня и других послушников такого же возраста туда не пускал. Даже в то время, когда я приносил клятву и буквально умолял отпустить меня в наш забытый мир. И только в этот раз по какому-то велению ты сорвался с места, вооружил наших братьев древним оружием и помчался туда. - Мы должны были сохранить наш мир! - И он все равно погиб! – Крик мальчика сорвался громом, приказывая молчать. – Ты говорил всем, что новый император принесет смерть, что он вестник бога сиитшетов, а, следовательно, может только разрушать и сеять хаос. И я верил! И теперь я хочу рассказать! Император, я объясню все, что мне известно и то, до чего дошел сам! Я попытаюсь ответить на все вопросы! Но молю Вас, позвольте служить Вам! - Ты хочешь служить мне? Хочешь стать моим слугой? – От такого неожиданного заявления-просьбы я несколько смутился и даже не смог скрыть удивления, которое ярко отразилось на моем лице. Это было мне совсем не свойственно. - Да! – Горячо выпалил Виштакаэри. - Увы и ах! Как жаль, что я не могу тебе этого позволить.       Такого искреннего ужаса и отчаяния на лице кого-либо я не видел никогда. Мне на миг показалось, что всего лишь игрой слов я заживо убил этого опьяненного своими поисками ответов юношу. Он смотрел на меня так, словно я лишил его последнего смысла жить, дышать и видеть свитый кругом мир. Складывалось впечатление, что он сейчас замертво упадет на пол и уже больше никогда не сможет поднять тяжелых век. Мои слова поразили даже стража, который с неким непониманием переводил взгляд с меня на предателя и обратно. - Не могу, как бы это не было желанно. – Я продолжил, изогнув губы в жестокую усмешку. – Ты ведешь линию своей крови из Аросы, а такие даже во времена Высших были отнесены в отдельную касту – отщепенцы. И в нашей ситуации я могу великодушно даровать тебе самое наибольшее - касту рабов. Ты хочешь быть рабом Императора? Как тот невольник?       Изменник быстро взглянул на раба, что онемело стоял за агентом и не смел даже вздохнуть полной грудью, лишь бы никак не привлечь к себе внимания. После чего ро’оас вздрогнул, прерывисто дыша, неловко дернул плечом и снова утвердительно кивнул головой, но уже не так резво, а будто смиряясь со своей незавидной участью. - Я умоляю об этом. Я все расскажу. - Нет… нет, сын! - Говори. - Вас ранили на Аньрекуле. Я знаю, видел это. Но то было очень старое оружие, которое совершенно не чета современному. Невозможно же сравнивать деревянную стрелу и лучевой залп винтовки, вот только именно то орудие является для нас… для ро’оасов самым ценным и даже священным. Во флаконах тех спиц находится вещество, которое почему-то называли «кровью бога». Это звучит безумием, но если с самого детства слышишь подобное, то просто принимаешь это как есть, забываешь сомневаться. – Он невольно пожал плечами. – К сожалению, я не знаю, где брали этот состав. То, что использовалось в этой войне, являлось всего лишь остатками прежнего, того, что сохранилось с прошлых битв в тайниках и забытых складах. Считалось, что именно кровь бога, как первооснова нашего мира способна уничтожать слуг второго божества, которое пришло извне. Это очень красиво объясняли, рассказывали, что никто и ничто инородное не может вторгнуться во вселенную. Но наш бог умер, а потому защищаться приходилось самим. И этот способ использования крови бога был самым надежным методом. Я тоже верил в это, до тех пор, пока не увидел Вас в подземном храме. Та черная жидкость, что в культе называли мрачной отравой, совершенно не ранила Вас, но это невозможно! Эта жижа убивает целые планеты! А Вы так легко ее касались… Еще и фреска… А потом выстрел… - Хватит! Остановись! Вишкатаэри!.. – Обреченно вопил Нааршус. - Именно после этого случая я попытался разобраться с тем, как на самом деле работает кровь бога. И я ужаснулся, я понял насколько все мы, новые приспешники громкого и древнего культа Аросы, были безжалостно и холоднокровно обмануты! - Замолчи! - Нет, отец! Хватит! Я больше не верю! Не верю! Как можно жить, как ты, объяснять и верить в правоту своих действий, если кровь бога убивает нашу плоть?! Нашу! Нашу!!! Она действует только на разумных созданий, оставляя без воздействия животных, рыб, птиц и насекомых. Почву также оплавляет! Как та самая черная вода! Этому веществу также нет разницы кого убивать, сиитшетов или ро’оасов! Разве Творец желал нашей гибели?! Если это оружие против си’иатов, то почему оно убивает и нас?!       Нааршус молчал, шумно втягивая в себя воздух и скрипя зубами. - Я видел, как Вас ранили. Шансов выжить у Вас, Владыка, не было. Потому Аросы и начали активное наступление, полагая, что без лидера у Империи не получится скоординировать свои действия. А потом Вас объявили богом! И это было настолько нереально и непредсказуемо, что многие из светлого ордена готовы были отступить, ибо и Высшим не было даровано таких великих титулов и символов. Это же невозможно заслужить. Любые жрецы, любой секты остаются жрецами всегда. Ни одни законы и предписания не повлияют на их решения. Они сами выбирают кого и как именовать. И можно было бы утонуть в самообмане, многие этого очень бы хотели, даже бы рискнули, списав, что переворот настолько пагубно отразился на вашем ордене, но нет… Если бы только это провозглашение... Но фреска, где были изображены Вы, чудесное и мистическое исцеление… В этом гораздо больше правды, чем в том мире, где я жил столько времени. Все вокруг, все обстоятельства доказывали, что мир меняется, что император вовсе не простой человек. Вы… Вы же спасете нас? Правда?       Я не знал, что мне ответить на такую пылкую речь предателя светлых. В его словах читалось подлинное сумасшествие, которое овладело им до такой меры, что все его попытки изобразить словами свои тяжелые переживания превращались в сухое изложение, порой даже бессвязное и неровное. Он признал, что готов пасть настолько низко, приняв касту рабов, лишь бы остаться подле меня. И оправдание его поступка смотрелось очень изысканно и надрывно, но я, а скорее всего и Лу, понимал, что юноша рассказал не все. То, что было главным стимулом к измене, он оставил в тайне, боясь даже подумать об этом в моем присутствии. Я был уверен, что было еще нечто, которое юный ро’оас не посмел бы озвучить никогда. Он с большим рвением унес бы этот секрет с собой в могилу.       Мне же не хотелось искать на это ответ с помощью черноты, потому что возникало сильное и непреодолимое чувство отвращения. Я был готов в гневе отмахнуться от глупого создания, которое стремилось пасть предо мной на колени, тем самым вымолив себе место у моих ног. Этот мальчик был жалок. И испытываемое к нему презрение было понятно, но при этом я не мог позволить ему умереть. Шанс более подробно узнать о врагах из уст самого последователя Аросы был весьма щедрым подарком судьбы и очень сладким. Такого могло больше и не случиться, а учитывая мой настрой и жажду уничтожить противоборствующий орден, то этот человек был единственным наследником великого объединения.       Лу, поймав мой взгляд, покачал головой, предостерегая меня. - Виштакаэри… - Я задумчиво произнес это имя, вслушиваясь в его необычное, непривычное для слуха сиитшета звучание. – Ты не обосновал и не доказал свою важность для меня, но твоя искренность похвальна. Очень редко можно встретить подобную честность. И именно честности я требую от любого своего подчиненного. Ты меня понимаешь? - Да. – Мальчишка упрямо разглядывал свои сжатые в кулаки руки, на которые упирался в пол. - Уверен? - Позвольте служить Вам! - Ха! А он действительно забавен! – Я не смог сдержать обидного для дрожащего предо мной мальчишки смеха. – Не-ет, Виштакаэри, ты не понимаешь. Совершенно не понимаешь. Ты подписываешь себе приговор. Настоящий приговор на всю свою жизнь. Никто беспокоиться о тебе не будет, а твою верность и желание служить мне я проверю сейчас же. И если ты всего лишь пытаешься тянуть время, то имей хотя бы намек на гордость и прими смерть вместе со своим отцом, как и подобает пленному. - Сделайте меня своим рабом! Я пригожусь Вам! Я знаю! Наградите меня даром в виде избавления от смерти в статусе приверженца Ордена Аросы! - Мальчик, а если тебя сейчас убьют, как предателя, тебе лучше станет? – Пробасил страж. - Молчи, Лу. Не время. - Лучше. Пусть так, но лучше. Я сожалею о каждом годе, что потратил на ложь и обман светом. За ним ничего, абсолютно ничего, нет! Аросы слепые безумцы! Они цепляются за прошлое, не имея способности понять, что уже все утеряно. Я не… - Не смей так говорить. – Прервал я бесполезные и жалобные всхлипы юноши. – Каждый твой год привел тебя сюда.       Я сделал пару шагов к дрожащему на коленях предателю и склонился над ним, а затем схватил за острый подбородок и дернул на себя так, чтобы он не мог отвести своих глаз от меня. При этом его влажные каштановые волосы спали на худые плечи, отчего облик юноши приобрел еще большую трагичность и жалость. - Я хочу, чтобы ты доказал мне свою верность. Обещаю, что сохраню тебе жизнь и собственноручно запишу твое имя в число рабов из своей свиты. Кстати, твое имя. Виштакаэри. – Я покачал головой. – Мне оно не нравится. Оно не отражает тебя. Я дарую тебе новое имя. Отныне ты будешь зваться Даор. - Что мне сделать, чтобы доказать свою верность? – Вишневые глаза раба искрились и мерцали, а мне казалось, что я слышу, как в его груди колыхалось сердце, готовое разорваться от паники на мелкие куски. - Встань.       Я отпустил его и велел, молча замершему до этого в стороне, Фад’елиму подать юноше чистый скальпель. Тот не медлил, ловко выбрал из разных приборов нужный и с уверенностью в приказе вложил в трясущуюся руку мальчишки нож. Но тот никак не мог нормально сжать пальцы и взять предмет без угрозы выронить. Когда эта нехитрая процедура была завершена, я равнодушно и жестоко указал на распятого отца Даора и вновь заговорил: - Он последний из Аросы. Он наш враг. Тебе, как моему верному и преданному рабу следует убить того, кто может навредить твоему хозяину. Перережь ему горло или как-то иначе, но оборви минуты его никчемной жизни. Так ты освободишь Императора и великую Империю от угрозы. Действуй, мой раб.       Лу подтолкнул онемевшего от ужаса нового слугу к пыточному столу, отчего тот едва не запнулся и не упал, но скальпель все же не выронил. Только пристально посмотрел на блестящий в его руке предмет, повернул его, отчего яркий блик заскользил по стене, но после исчез. Потом Даор перевел бешеный, сияющий безумием взгляд на отца. Тот не произносил ни слова, лишь беспомощно взирал снизу вверх на своего будущего убийцу, и по его щекам все больше и больше расползалась густой и соленой влагой ненависть.       Даор сделал последний шаг и остановился рядом с изголовьем испачканной кровью кушетки. У него не сразу получилось произнести то, что он хотел. Дрожь не давала ему нормально выдавить из себя звуки, что сложились бы в нужные слова. Какой-то жуткий, словно ломающееся стекло, скрежет сорвался с его губ вначале, но тут же перешел на писк и вскоре на всхлипы. Предатель с остервенением, позором, что давил на него подобно тоннам яда, вытер грязным рукавом своих порванных до состояния едва держащихся клочьев одежд нос и зажмурился.       И после этого очень-очень тихо, не своим голосом заговорил: - Угроза Империи… - Сын! Не надо! Сынок… - Я должен убить. – Раб кивнул головой, подтверждая свои собственные слова. - Неужели твоя мать отдала жизнь, рожая тебя, ради того, чтобы ты убил наш Орден? Для этого мы тебя растили? Для этого каждый брат и сестра Аросы отдавала ложку синтетической похлебки, чтобы ты смог выжить, когда все мы были в изгнании, и у нас не было даже чистой воды?! Ты же приносил клятву! Ты обещал жизнь отдать ради Аросы! Неужели ты настолько слаб?! - Она умерла, потому что на корабле не было нужных лекарств. Ты и твои братья искали способы свержения Высших. Вам некогда было останавливаться на станциях, чтобы пополнить припасы, не говоря уже о том, чтобы найти врача с хотя бы минимальным оборудованием для родов. Она умерла от заражения крови. И я до сих пор не могу понять, как ты смог совладать со своими амбициями и принципами, чтобы потом все же найти укрытие на одной из планет и спасти своего сына от голодной смерти и истощения! - Ты обезумел! Что ты несешь?! – Мужчина задергался. – Сразу после Аньрекула! Император не выходил из твоей головы! Ты сошел с ума! Та фреска была предупреждением, а не пророчеством! Опомнись! Опомнись!!! На чью сторону ты встаешь?! Что ты творишь?!       С рыком, с животным рычанием сделал свой выбор юный ро’оас, и казалось, что он от рождения не знал никакой жалости, но это было не так. Ему было настолько больно и страшно, что чернота буквально воплощенными каплями стекала с моих волос и ползла, оплавляя пол, к мальчишке. Она вкушала, всасывала в себя истошную, исполинскую боль, что вырывалась из вен жертвы колючей проволокой, разрывая горячую, молодую плоть. Но он ничего не видел вокруг себя.       Рука Даора не дрогнула, когда острое лезвие глубоко вошло в горло его отца, оставляя после себя четкий, набухающий разрыв, а густые и насыщенные цветом и живым теплом струи крови хлынули из раны. Даже когда из глаз Нааршуса потекли светящиеся капли, а скальпель от липкой жидкости выскользнул из напряженных пальцев и загрохотал по полу, юноша не издал отчаянного стона. Он только вдруг сильно закашлялся, согнулся, хватаясь рукой за стену, и свалился вниз, цепляясь за свою худую шею и открывая рот, будто пытаясь выцарапать оттуда что-то, но грязные, неровные ногти только сдирали кожу.       Он задыхался.       Бледное лицо упрямо становилось малиновым, но агония никак не утихала. Рурсус, что до этого в оцепенении находился поодаль и из последних сил держал поднос с ненужной атрибутикой, громко ахнул и отшатнулся, оперевшись спиной о стену, а затем пробормотал что-то о том, что мальчик таким темпом скоро тоже умрет. Агент же вопросительно взглянул на меня, не зная, что ему делать. То же самое повторил и Лу, но помогать непосвященному рабу никто не спешил. Все понимали, что обычная медицина здесь бессильна. События до основания оказались завязаны на древних верованиях, которые логичными и понятными нельзя было назвать ни в коем случае.       Спустя много лет я понимаю, что действительно мог потерять этого юношу, который впоследствии оказался самой достойной заменой Ратхич. Как бы это не выглядело глупо и забавно, но мой первый слуга еще при жизни изрек предсказание, и оно сбылось в полной своей мере. Осознание этого грело душу, должно было греть.       По какому-то неосознанному порыву, что, наверное, исходил и не от меня, а от черноты, я подхватил за плечи мальчишку, пытаясь заглянуть в его лицо, но он лишь извивался в моих руках, сжимаясь в умирающий ком. Пришлось схватить его за волосы, чтобы тот запрокинул голову. Из его рта шла кровавая пена, но этого я даже не заметил.       Обернув пальцы в липкие плети волос, что мгновенно преобразовались в длинные спицы, удлиняя ногти, я через открытый рот просунул их в горло раба, совершенно не терзаясь от мысли, что могу таким образом беспомощного юношу легко убить. А после с яростью, как будто в бреду, выдернул пальцы обратно. И почти что не удивился, увидев цепкие, с зазубринами паутины светящейся желтоватым светом материи. Они шипели и рьяно пузырились от соприкосновения с чернотой, но после отваливались наподобие обгоревшей кожи и спадали вниз серыми лохмотьями.       Даор наконец-то смог вдохнуть, но обессиленный свалился почти бездыханной грудой к моим ногам, где и замер, трясясь и скользя вокруг мутным, ничего невидящим взглядом.       Остальные молча смотрели на меня, не шевелясь.       Я же поднялся на ноги и, отряхнув полы мантии, которая была изрядно выпачкана в крови, более не произнося ни слова, вышел прочь из тюремной камеры. Мысли бешено роились в голове, но я никак не мог хотя бы немного успокоиться, чтобы все обдумать все здраво и без спешки, как то следовало. Случившееся в очередной раз казалось бредом и плохим сном, что почему-то запомнился слишком ярко и насыщенно. Это злило.       В те дни я еще совершенно не понимал, кто именно оказался в моих руках, а потому и не оценил такой щедрый подарок судьбы. Наоборот, я едва сдерживался, чтобы не активировать связь с Лу или Фад’елимом, дабы не приказать им уничтожить глупое создание, которое так позорно лишилось рассудка и пало настолько низко, что и настоящий раб, пусть и в лице моего брата, был шокирован и неприятно огорчен. Сомнений в бесполезности Даора у меня не возникало. Их и не могло быть, поведение падшего ро’оаса говорило само за себя. Можно было назвать подлинной дикостью мое решение о причисление Виштакаэри к моей личной свите. Иначе как забавой и насмешкой все это не выглядело.       Впрочем, я предполагал, что мальчишка не проживет на моем корабле дольше пары суток. Более длительный срок для него был бы излишен и не нужен. В нем не состояло никакого смысла, ибо ничтожное создание могло служить лишь для краткой услады черноты, но не для чего-то иного. Тем более я был абсолютно уверен в том, что претендент на звание раба Императора был психически болен. Возможно, так на него повлияла встреча на Аньрекуле, а затем и вовсе утрата первого и родного мира Аросы. Такую потерю для светлых нечем было возместить.       Но опять же в то время я об этом не задумывался. Гнев и раздражение едва ли давали мне шанс что-либо оценить и охарактеризовать, я запутался во всем и сам.       Мелочи, что порой бывают весьма неприятны, в будущем способны сложиться в настоящую опору целого мира.