***
Полагаю, многие, в том числе и в среде смертных, делят свою жизнь на некие этапы. Этапы эти могут быть различны по отрезкам времени, возрасту, благосостоянию, но всегда в их делении главным принципом будут эмоции. Впечатления и переживания, в угоду которым разумное существо так или иначе поступает. И я не могу отрицать, что и свою жизнь до полного становления собой истинным я делил на некоторые периоды. Детство, которое приходило в ночных кошмарах и имело привкус собственной крови. Оно смутное и темное, как копоть от костров. Даже пахнет оно грязью и пылью, а еще плесенью, которая по обыкновению копится в углах подземелий. Она смешивается с мутной, ледяной водой, которая кажется прогнившей и вызывает тошноту, но при этом остается самым ценным благом. Я до сих пор помню, как в таких грязных лужах разводами расплывались густые капли крови из своих многочисленных и почти не успевающих заживать ран. А дальше годы превратились в минуты… И я смог улучить только несколько месяцев, чтобы немного, самую малость отдохнуть и перевести дыхание. Но последнее не удалось. В воде, тем более черной, дышать невозможно. Благо, что и она принесла мне эйфорию, позволила забыться. Но после облачила в себя, а мир рухнул. Сенэкс, Высшие, победа… Все пустое и бессмысленное. Все достижения не подарили мне удовлетворения и понимания, способности видеть и разбираться в том, что сопутствовало и направляло, давало могущество. Я же не продвинулся ни на шаг с того самого момента на Орттусе. Да, захватил мир, да, перекроил его для себя, но остался позорно несведущ и одинок. И больше всего меня разочаровали Аросы. Конечно, было глупо надеяться после того, как узрел подлинное ничтожество сиитшетов, на то, что светлые сохранили нечто ценное и первородное. Фактически, я мечтал о чуде, о доказуемом подтверждении важности существования чего-либо. Только эта мечта являлась утопичной и безнадежной. Раньше я кричал о том, что мир прогнил, что он истлел. И страшнее всего, что оно действительно было так. При моем правлении я слегка сбил этот убивающий налет, но основа оставалось старой и ветхой, способной лишь цепляться за новый титул, дарованный мне. Не Император, но бог. И это давало силы. Но не мне. Я окончательно запутался во всем. И так же, как ранее никогда бы не признал этого даже наедине с собой, ибо знал, что ни одно мое новое действие не приблизит самое желанное мной – понимание вопросов. Ответы ждали своего часа, а мне оставалось смириться и сосредоточится на том, чтобы к моменту доступности запретных истин успеть завершить все то, что требовало от меня человеческого понимания. Это было самым сложным. Я обязан был вобрать в себя остаточные крупицы чувств, их отголосков, чтобы потом, не важно после чего именно, но уберечь в себе хотя бы подсознательную способность осознания того, чем руководствовались другие в своих жизнях. Я терял себя. О, звезды! С каждых выдохом, с каждым легким шевелением пальца, я каменел. Я умирал, живя! Я будто падал в бездонную пропасть, которая почему-то все отчетливее для меня отторгала свои собственные границы и трансформировалась в бесконечность. И эта бесконечность по своим масштабам и значимости не могла сравниться с космосом. Он в сопоставлении казался полностью ничтожным и мелким, как тля на всемогущей руке человека. Уверенность в том, что там, где-то в бездне, которой еще не придумано имя, было нечто, а за ним еще и еще, закреплялась и становилась неотъемлемой все сильнее. Чем больше я забывал то, каким я был, как жил, что чувствовал, тем сильнее распахивались границы, уводя меня от мира, от людей, от ощущения прохлады воды во что-то недостижимое прежде. В черноту. Я понял это не сразу, потому что считал, что чернота всего лишь некая сила, обычный дар, награда за какой-то подвиг от Орттуса. Простая способность из разновидностей возможностей ро’оасов и си’иатов. Но я ошибся. Очень страшно ошибся. Неисправимо. И для принятия своего выбора мне потребовались миллиарды лет. Этапы жизни – какая мелочь, ибо все выходит из предыдущего и складывается в последующее. Этим можно было объяснить и очень смазанное, будто разбеленное водой столкновение с Аросы. Эта война не была ужасающей, как многие века до этого. Противостояния двух культов отгремели и рассыпались кровью задолго до моего рождения. При моем правлении они облачились последней предсмертной судорогой, что ознаменовала начало нового. Но я не могу назвать сражения со светлыми и даже пленение их избранной на данном этапе моего воплощенного существования самым важным. Скорее декорации и фон, неровный, размытый, слившийся в неразборчивый цвет, но только дополняющий мои мучения. И еще я бы назвал это время тишиной. Так обычно бывает, когда перед ужасной, надвигающейся бурей стихают ветры и шум волн становится полностью незаметным. Такими и были те годы. Мрачными, тусклыми и очень человеческими. Человеческими до такой меры и степени, что я сам отдалился от того, чем должен был дорожить, ибо ради этого я и жил. Но нет. Я вернулся почти в прежнее состояние, хотя и не понимал этого, не мог вспомнить и соотнести. Я же не знал, кто я. Полагаю, что именно этот факт и сыграл со мной и мирозданием злую шутку. Впрочем, именно она продлила… Не важно. Я бы хотел поставить линию завершения очередного этапа материального пути после еще одного события, которое для мира и Империи было совсем незаметно и неважно. Для меня же оно стало полным отсечением прошлого. Чертой. После возвращения с Китемраана я несколько месяцев не покидал Инеатум III. Череда мелких забот после войны обрушились на меня лавиной, и даже жрецы не смели отвлекать своего владыку ритуалами и обрядами. Я буквально чувствовал в мире и всем окружении странное онемение и затишье. Неприятнее всего было понимать то, что я все чаще и чаще его связывал с тем, что видел в Обители. Не запустение, не разруха и не прощание, но ассоциация с застоявшимся изображением звучала все ярче и убедительнее. Стоило мне закрыть глаза, как лики мгновенно, но по очереди начинали выкрикивать какие-то фразы, а может быть и слова, что вместе сливались в единую речь или песнь. Разобрать их мне никак не удавалось, но больше темное могущество не проявлялось. Будто его цель на время замедлилась, потому требовалось ожидание. Я догадывался, что все зависело от меня, но что именно необходимо было сделать, как и прежде не понимал. Радовало и лелеяло душу то, что все снова занимало свои места. Даже плененная Кхевва утратила часть своих сил и мало чем отличалась от обычного ро’оаса, потому я был уверен в том, что ее побег невозможен. После возвращения я, разумеется, беседовал с ней, точнее пытался вести диалог, но он не удавался. И виной тому был не страх и отчаяние. Нет, девушка скорее просто не могла вынести утраты своей силы. Она страдала, мучилась, но я не был тому причиной, хотя и наблюдал за тем, как с каждой ее слезой кровь бога или что-то из мистических даров Аросы покидало ее тело и дух. На удивление абсолютно искренним оказался Даор. Предатель и весьма необычный человек, который порой действовал вопреки здравому смыслу, упрямо добивался доверия, всячески доказывал свою полезность и важность среди других рабов. Часто он брал на себя больше работы, отдавал на ее выполнение все силы, отвергая отдых и приемы пищи, но ни разу не подвел. Такая самоотверженность смешанная с тщательной, буквально дотошной и болезненной тонкостью и верностью исполнения обязанностей очень льстила. Юноша и в правду стал… необходим. На него можно было положиться с большей уверенностью, чем на других слуг. Поначалу он и его старательность очень раздражали других подчиненных. Даже Лу и его стражи это заметили, что стало поводом для суровых шуток воинов. В конце концов, такое поведение нового раба вылилось в скандал, что было неприемлемым и небывалым. Ни при моем правлении, ни в будни учения у Сенэкса я не наблюдал такой вражды между представителями низшей касты. Я поддержал Даора, и спустя некоторое время с его помощью работа и служение помощников стали более эффективны и дисциплинированы. Мальчик поплатился за это статусом изгоя среди своих собратьев по общественному слою, но его все же боялись. И главное, что такое положение дел бывшего приверженца светлого культа нисколько не смущало и не тревожило. Наоборот, он с еще большим рвением искал возможность и случай доказать свою верность и быть полезным своему Императору. И лишь одна маленькая деталь в моем новом и спокойном мире являлась недопустимой, но избавляться от нее я не спешил. Я ждал момента, когда смогу посетить давно покинутое и старательно забытое место. Тот день начался сильным ливнем и холодом, что пробирался сквозь каменные стены дворца, огромные окна и остужал кожу. Но высокое, светлеющее в утренних лучах небо не оказалось полностью укрыто за непроницаемой стеной туч, извергающих из себя непрерывные потоки разгневанной воды. Оно пестрело разрывами и пробивающимися сквозь них лоскутами света. Блеклое солнце лениво, словно не желая одаривать теплом, выползало из-за туманного горизонта длинными щупальцами, а город вдали уже гремел жизнью и суетой. В ту ушедшую в прошлое ночь я совсем не спал, сквозь черноту наблюдая за приготовлениями к одной необходимой для меня беседе. Этот приказ еще несколько дней назад я лично и тайно отдавал Фад’елиму, который со всем своим старанием исполнял поручение, но, увы и ах, позже обязан был умереть, чтобы никто в моей великой Империи не имел и малого шанса узнать один маленький секрет божества. Убить агента я решил сам, не доверяя кому-либо столь ответственное задание. Была мысль приказать это Даору, но я не стал обнадеживать раба своим расположением больше меры. Все же он вызывал у меня некоторое отвращение. Дворец наполнялся утренним шумом, когда я проходил нижними ярусами по направлению к своему кораблю. Урихша, что должен был подготовить мой звездный транспорт, я оповестил заранее, потому к моему прибытию космический странник должен был быть готов полностью. Осведомлять стражей о своем плане и отбытии я не желал. Лу отправился бы со мной или послал бы другого из своих подопечных, а это меня обременяло, отнимало сладкое состояние полного одиночества. Но главное – я бы не смог тогда вспомнить все, что пытался забыть. Проходя по огромному, накрытому куполообразным навесом балкону, что развернулся гладкой плоскостью без всяких ограждений над каменным берегом, я замер и посмотрел вдаль. Ледяной, искрящийся изумрудами волн океан тонул в зыбкой пелене. Неспешный, пробирающий холодом ветер лениво всколыхнул полы моей черной мантии. Она была непривычно простой и дешевой для меня. Я даже подумал, что любая из моих повседневных одежд, в отличие от этой вещи, в неверных и мигающих лучах света окрасилась бы всполохами бликов на золотой отделке. Но там, куда я собирался лететь, выдавать себя мне не следовало, более того это являлось бы глупым и опасным. Я должен был создавать вид обычного, бедного мужчины, никак не связанного с сиитшетами. Как же все изменилось… - Повелитель. Звонкий голос Даора резко и почти болезненно выдернул меня из размышлений. Я обернулся, замечая, как раб выходил из приоткрытой стеклянной двери и непонимающе смотрел на меня. Наверное, он гадал о том, что Император делал в столь ранний час на нижних ярусах, когда дела империи молили о его внимании. Но преданный слуга вслух свои вопросы не высказал, только очень вежливо поклонился, а затем вновь поднял свои глубокие, темные глаза на меня. На его щеке белел плотный пластырь, что по центру приобрел слегка буровато-малиновый оттенок или же мне это привиделось. Воспоминание о том, как я изуродовал Виштакаэри, яркой, свежей картинкой витало предо мной. - Я могу чем-то помочь, Владыка? - Нет, иди. Свободен. – Холодно и сухо ответил я. Раб задумчиво кивнул головой, сложил руки за спиной, но и не подумал сдвинуться с места, будто ждал чего-то, что никак не могло обрести смелость и воплотиться в жизнь. Я же тяжело вздохнул, набросил на голову капюшон и защелкнул серебристую застежку на груди, что оказалось не так просто из-за того, что мои ногти несколько удлинились. В эту секунду лучи солнца ловко и рьяно скользнули в образовавшийся между туч промежуток. Их свет неприятно осветил собой открытый балкон, отчего я слегка сощурился и медленно пошел к противоположному выходу, чтобы спуститься на винтовые лестницы, ведущие в направлении ангара. Но Даор неожиданно заговорил вновь, своевольно нарушая этикет. Его голос явился негромким, но вполне уверенным. - Вы изменились после Китемраана. Я замер, кожей чувствуя на своей спине тяжесть пристального взгляда, исходящего от глаз винно-вишневого цвета. Раб не сдвинулся с места, даже не повернулся, просто произнес эту фразу, слегка вздрогнув от пробирающего до костей ветра, а затем поправил и без того идеально лежащий воротник своей туники. Возможно, он просто хотел лучше прикрыть ленту ошейника. - Неужели? - Да, Император. Даже… даже более чем. - Забавно, что это заметил лишь ты. – Равнодушно ответил я. - Как грустно, что ранее никто не смог оценить. – Также приглушенно выговорил он. - Оценить что? - Ситуацию. Я молча оглянулся, чтобы увидеть, как забывшийся слуга неловко повел плечом, скользя невидящим взглядом по узорам пола. На моем браслете мигнул яркой вспышкой огонек, что означало лишь одно – агент прислал сообщение о завершении и выполнении моего поручения. Мне нужно было идти, но ощущение, что такое ничтожество вроде предателя-ро’оаса может таить в себе загадку не меньше, чем Аньрекул или сам Орттус, тревожило. Как странно и порой ужасающе тяжело осознавать то, что такое неказистое, ущербное и жалкое существо может быть важнее какого-либо правителя. Взирая с высоты многих прожитых лет, я был уверен в том, что опозоривший себя Даор оказался ценнее и важнее, например, Сенэкса. Да, мой раб был психически болен, и его некоторые вводящие в смятение поступки виделись неприемлемыми и отталкивающими, но вопреки этому он предстал предо мной совершенно в другом свете. Даже полностью доказал, что его в панике брошенная реплика о том, что он мне станет необходим, в полной мере воплотилась в жизнь и стала истиной. Он, как маленькое и беспомощное насекомое, барахтался в океанских потоках, в самом эпицентре бури, тонул, но упрямо и самозабвенно дергал лапами и махал крыльями с одной лишь целью – разобраться. Возможно, в чем-то первые шаги раба и его властелина были схожи. Оба узрели грязь и мелочность мира, но пожелали добраться до основы. И вот она оказалась самой неподатливой из всего. Ему, как и мне, приходилось пробираться сквозь чащу боли и разочарования, чтобы хотя бы немного начать ориентироваться в странностях мира. А мир, как известно, самое таинственное из всего и вся. В борьбе за титул лидера в этом мог посоперничать разве что сам Человек. - И что же это за ситуация, Даор? – Спросил я, а слуга же еще больше задумался, переведя взгляд на бурлящие вдалеке холодные волны. - Полагаю, рождение. – Протянул он. - Рождение. Чего именно? – Мои глаза сверкнули кровавым отблеском. - Вас, разумеется. – Раб по-детски пожал плечами и улыбнулся. – Кто же еще может посоревноваться за право именоваться богом? Вы. И врагов больше нет. Аросы мертвы, а сиитшеты… Конечно, многие бы хотели занять Ваше место, но никто и не подумает рискнуть восставать против. Нет, такого сейчас не будет. В свете славы молодого Императора вся пафосность Высших просто ничтожна. - Я чувствую твой страх, Даор. Юноша только еще ниже опустил голову и словно бы сник, его кожа побледнела, а небрежно вьющиеся волосы рассыпались по лбу, закрывая глаза. - Боюсь, но сам не знаю чего. Моему ликованию нет предела, я счастлив быть подле Властелина Мира, служить, отдавать всего себя работе, зная, что никто вслух ее не оценит, но она нужна и полезна. И все же… - Он схватился за голову. – Какую же глупость я говорю! И так невежественно смею задерживать Императора, когда Вы торопитесь. Смиренно прошу прощения. Я всего лишь… - Не знаешь, что будет дальше. – Закончил за него я сам. – Я также не могу даже предположить общее направление развития событий, но страх перед неизвестностью вполне приемлем. Он заложен в нас, в саму кровь, ибо, что как не он позволял на протяжении эпох оберегать себя и спасать жизни? - Это недостойное поведение для слуги Высшего существа. Не знаю почему, но я тогда улыбнулся. - Недостойное, но, не смотря на все, ты сейчас отправишься выполнять свою работу, никому не скажешь, что видел меня здесь. И, разумеется, даже не намекнешь на то, что Император покинул дворец в одиночку. – Я жестом велел рабу молчать. – Не нужно. Я осведомлен о том, что ты весьма скрытная и наблюдательная личность, потому давно понял, почему я здесь. Не смей сообщать командору Лу. - Но… - Я вернусь. – Помедлил пару секунд. – Этот мир без меня уже не выживет. Никогда.***
Добраться до Деашдде оказалось не просто. Нет, никаких преград и ограничений, возникающих банальными и первыми всполохами в мыслях, не было. Доступ для столь высокого по статусу сиитшета предоставлялся открытым, но моей целью было не просто посетить мир отщепенцев, а совершить это тайно, чтобы ни одна живая душа не узнала о моем маленьком путешествии. И именно это оказалось сложнее. Мне пришлось оставить свой корабль в доке на ветхой станции, что находилась в космическом пространстве недалеко от нужной звездной системы. Далее путь вел на один из транспортников старого типа, которые отбывали со станции на орбитальную платформу раз в сутки по стандартному времени. И уже с этой платформы на мелком корабле я достиг одного из ангаров верхних районов Деашдде. Эти ярусы, куда еще проникал сквозь густой смог тусклый свет такой же тусклой звезды, выглядели во много раз хуже самых нищих и грязных секторов рабов в любой другой системе. Но все равно их нельзя было сравнить с тем, что находилось в густых и ядовитых клубах испарений и дымов низины. Туда я добрался с помощью нескольких лифтов на небоскребах, при этом каждый раз перед спуском проходя через посты охраны. Здесь их чаще называли Границей. Граница – простейшая система контроля, которая при этом оставалась одной из самых надежных, но отбивающих любую надежду на избавление у тех, кто оказался внизу без карты доступа наверх. Отщепенцы, как и любое другое общество, делилось в свою очередь на составляющие: на состоятельных по местным критериям, малоимущих и нищих. Те, кто имели какую-либо денежную сумму, разумеется, всячески пытались отгородиться о других, жаждущих заполучить их крошки благополучия. Им доставались лучшие ярусы, более чистый, а точнее менее наполненный ядовитыми газами воздух и некоторая безопасность. И этой безопасности добились до банальности легко. На Деашдде создали сеть лифтов, но лифтов односторонних. Они основывались на простой системе – часть доставляла пассажиров наверх, а другая только вниз. Проблему с кабинами решили также без сомнений – отказались от прочных и надежных клеток, заменив их энергетическими капсулами или полями. Это стоило дороже, но со временем полностью окупилось, да и плюсов в таком подходе находилось больше. Спуститься можно было легко, никто не запрещал этого и не преграждал дороги, но для того, чтобы подняться наверх требовалась карта доступа. На поверхности планеты ее было невозможно достать, что на всю жизнь запечатывало невидимыми клешнями к отравленной почве. В детстве я, конечно, и не догадывался о таких тонкостях, но спускаясь на последнем отрезке пути вниз, едва мог дышать. Сердце заходилось от боли в бешеном ритме без всякой надежды на успокоение. В горле застрял колючий ком, а все вокруг будто лишилось способности воплощать в себе и самые приглушенные оттенки. Я не слышал, как шумел лифт, даже картинка за маленьким окошком, протянувшимся на всю длину, для меня была всего лишь разводами грязи в воде. Еще на первой станции я отключил систему оповещения на браслете, потому чувствовал себя абсолютно одиноким в бесконечной громаде мира. Почти, как тогда, как более двадцати лет назад. Мешало лишь это «почти», которое вернуло меня в забытый дом совершенно иным существом. Почти… Выгнутые полукругом двери лифта распахнулись с противным скрежетом, а свет подлинной кабины, что до этого слабо искрился сиреневым оттенком, исчез. Первое, что я почувствовал, когда вышел на ржавые решетки мостика, переходящего в несколько низких, но широких ступеней и уводящих далее полуразрушенной лентой дороги, была духота. Духота, которую в лучшем случае можно было бы описать одним словом – лихорадочная. И при этом она была ледяной. Ее стужа мгновенно охватывала тело, сковывала мышцы и начинала выворачивать суставы под разными углами, покрывая кожу язвами и гнилью. К жадной духоте примешивались многочисленные запахи, каждый друг друга хуже. Респиратор, что я надел до этого, помогал, но мое подсознание великодушно предоставило мне детские воспоминания во всей своей красе. Спустившись по скрипящим и опасно прогибающимся ступеням, я ожидаемо никого не встретил. Если и были те, кто лелеял в душе надежду на спасение с помощью лифта и тех, кто ими пользовался, то они были не здесь и караулили в других местах. Капсулы, что доставляли обреченных сюда, никого не интересовали. Мой темный, непримечательный плащ очень гармонично вписывался в окружающую среду, будто своевольно, но мне во благо, скрывал меня в царстве серости и плесени Деашдде. Я закутался в него сильнее, натянув глубже капюшон, и двинулся в тени дальше, к давно отнятому убежищу. Тусклые краски старых вывесок без разбору дергались, вызывая тошнотворное раздражение и резь в глазах, отчего те слезились. Местами жуткие витрины и вовсе были разбиты, но, тем не менее, включены, потому выглядели как изжеванные комья чего-то пластикового и мигающего. Эту пестроту дополняли бесчисленные надписи на стенах, которые тоже исполняли роль опознавательных знаков. Иногда даже содержали в себе зазывные четверостишья. Землю полностью покрывала мелкая решетка из темного сплава, но за долгие годы службы, эти плиты кое-где истончились, проломились или лишились креплений. Такие провалы являли отвратительную картину – зловонную жижу, что полностью заливала своим месивом почву. Если бы не дорожки и та самая решетка, то приходилось бы идти и наслаждаться чавкающим звуком от шагов, увязая в ядовитой трясине по щиколотку, а может быть, и по колено. На узких, грязных улицах, больше напоминающих туннели, не было многолюдно, но ощущение суеты и спешки все равно возникало. Возможно, виной тому были сгорбленные, истощенные и дрожащие от холода и тревоги прохожие, которые буквально бежали, а не шли, боясь смотреть в глаза. Они двигались мелкими перебежками, останавливаясь за каждым углом, выглядывая из-за них прежде, чем продолжить свой путь. Все были грязными, в разлезающихся на нити от движений лохмотьях и облепленных комьями вязкой жижи сапогах. Многие с наспех перевязанными, гноящимися ранами. И все без исключения с оружием. Оружием старым, даже древним, уже давно забытым в большом мире. Встречались создания и с самодельными копьями, цепями и просто палками, заменяющими им дубинки. Те, кто по какой-то причине оказался безоружным, обреченно гнили там, где их бесполезные души покинули жалкие тела. Я слышал их, опустившихся, лишенных разума. Чувствовал чернотой, которая не отступала от меня ни на шаг, но вовсе не стремилась разогреть в обреченных еще больший страх и панику. Складывалось впечатление, что она замерла всем своим хором, чтобы я смог увидеть, услышать, почувствовать и оценить подлинный мир, где когда-то жил. Чтобы я смог вспомнить и уже навсегда отсечь его от себя, а также воплотить в жизнь одну из своих задумок, которая родилась в момент ярости и ненависти ко всему, но последующее равнодушие не оставило секунд для озвучивания приказа. Я слышал… Они, те, кто не достоин был существовать в моем мире, скреблись в мусоре, ожидая волшебного шанса, который не придет никогда. И нет, не в слабости и бедности была причина моей ненависти. О, нет, далеко нет. Я видел, что не было сил дышать и жить в этих тварях, ибо в них не осталось той искры, что каждому дается при рождении. В них осталась, отсеялась лишь пустота. Та самая пустота, что возникла сразу после изменения мира, когда Аросы сошли с ума и захлебнулись одиночеством после потери… чего? Сохранившие орден потомки светлого культа держались, были способны играть роль последователей, но другие, отщепенцы, пали. Они признали поражение, смирились и отчаялись, превратившись в безвольных и бесполезных кукол. До меня изредка доносились крики и чьи-то дикие вопли, шумы драк, пьяных споров, наркотический бред и взрывы выстрелов. Косые взгляды следовали за мной, но никто не решался хоть как-то преградить мне дорогу и выступить против. Жутко было слышать приглушенную хлипкими стенами речь, которая представляла из себя мешанину различных языков и наречий, но не являющуюся ни одним из них. Ее можно было назвать только бранью. Звуки и слова коробили, жгли слух своим звучанием, но при этом не выражали в себе какой-либо смысл, кроме обреченности, отчаяния, боли и похоти. Густой, серый туман стелился над булькающей под решеткой мерзостью, не давая возможности нормально дышать. Он поднимался ввысь, словно карабкался по выступам скользких от конденсата и плесени стен. Приковывал взгляд к потрескавшимся, гнилым, покоробившимся плитам вековых небоскребов. Кое-где такие трещины пытались заделывать, но чаще прикрывали толстой пленкой, забивали ее в разломы и оставляли так. Я шел, не задумываясь и не используя навигаторы, будто память моя хранила в себе путеводную ленту, вьющуюся под ногами. Поворот направо, пройти мимо двери сквозь арку из дырявых труб, из-за которой всегда доносились крики и звон бьющегося стекла. Спуститься по шатающемуся трапу - последняя ступень его все же развалилась под моим весом. Дальше следовал открытый участок, в тот миг он почти полностью был покрыт липкой грязью, потому пришлось пробираться у самых стен, а раньше его просто пробегали так быстро, как только могли. Потом по узкому проходу с нависшими со стен проводами, шнурами, веревками и проволокой. В нем было не разойтись и двоим, а далее налево. Взбежать по хилой «лесенке», что больше походила на подвешенные жгутами перекладины, пройти по крыше какой-то постройки, поросшей чем-то, напоминающим мох, и уже затем повернуть еще дважды на право. Там по сетке, которая за прошедшие годы уже провалилась в грязь, сквозь пар, нагнетающийся большими лопастями воздуховодов, через очередную лестницу прямо, налево и снова направо. Не знаю, удивился ли я тому, что захламленный двор бара, через который раньше сокращали дорогу, предстал предо мной почти таким же, как и в детстве. Его следовало проходить тоже быстро, я это помнил, чтобы никто не заметил, но сейчас мне было все равно. За баром тянулся проход просторнее, а на противоположной стороне нужно было протиснуться в щель между зданиями и там по прямой тропе добраться до мрачного барака с выбитыми окнами. Стекла его, как и раньше, заменяла грязная, пропитанная какой-то мерзкой смолой ткань. Не находились слова, чтобы как-то описать то, что в ушедшее время являлось моим домом. Я стоял на пустынной, безлюдной улице, где только клубился у ног ядовитый туман, и не мог поверить, что все же решился вернуться сюда. Столько лет побега прочь, чтобы в апогее своей славы и власти спуститься в проклятую клоаку. Зачем?.. Глупо? Возможно, но я не мог поступить иначе. Я был обязан вернуться, чтобы взглянуть на все и осмыслить заново, не полагаясь на воспоминания. Деашдде был частью всего мира, мира, что стал моим. И он был отправной точкой. Здесь все началось, здесь все обернулось крахом или же победой… Победой. И это единственное место, которое еще вызывало у меня отголоски эмоций, а полной их потери я боялся больше всего. Подражание им переросло в усталость и отторжение. Я должен был либо все понять здесь, либо отрезать эту нить и более никогда не считать себя человеком, что впервые возненавидел все именно здесь. Страшное решение, не правда ли? Но оно было еще ужаснее, ибо не дом был моей целью. Приказ для моего агента был прост – лишить раба касты и сделать все, чтобы для моего возлюбленного брата не оставалось ничего, кроме как с позором и отчаянием вернуться на Деашдде в потерянный дом. На последний пункт приказа я не рассчитывал, полагая, что в территориях отщепенцев это строение не сохранилось, но нет. Фад’елим проверил, нашел все записи и сводки, а также выяснил то, что это сооружение якобы было заброшено, а потому пустовало. Сделать все так, чтобы Рурсусу вручили в благодарность за службу именно это здание, не составило труда. А дальше оставалось прибыть и немного подождать. Сомнений в том, что Ру достигнет этого места, у меня не возникало. Исцарапанная, покосившаяся от влаги дверь оказалась распахнута настежь. В ее левом верхнем углу зиял четкий след от попадания выстрела. В странном оцепенении я провел по ней когтем, соскребая верхний слой, но тут же отдернул руку и отряхнул. Вошел внутрь, под слившуюся с общим сумраком тень, и осторожно поднялся по скрипучей, прогнившей лестнице наверх, где и замер перед входом. Минуло столько лет… Казалось, что это вовсе не я был в жуткой клетке, не я покинул это место, а вернулся… вернулся чужак, чье присутствие уничтожало саму основу этого мирка, поджигало и испепеляло. Но не я был лишним, а Деашдде для меня. И все же, мне не думалось, что я вспомню обстановку и путь настолько отчетливо и точно. Все это время, я самозабвенно верил, что никогда здесь больше не окажусь, но как же все изменилось. Это мрачное, напоминающее обгоревшую, покрытую сажей фигурку, прошлое осталось единственным, за что я еще находил в себе наглость именоваться человеком и не совершать роковой шаг вперед, за грань самого себя. Мосты сжигают в их основаниях. Я попробовал открыть следующую дверь, но та оказалась запертой. Потому пришлось прибегнуть к помощи черноты, только после этого воздействия я смог пройти внутрь и в который раз испытать необъяснимое чувство холода. Мои шаги были совершенно бесшумны, а затхлый воздух, наполненный до предела запахами плесени и падали, слился с очень подходящим для обстановки полумраком. Всюду царила разруха и беспорядок, плотный слой пыли покрывал каждую деталь толстым слоем. С потолка свисали тенета и лески паутины, на стене из трещины выползло какое-то насекомое с множеством ног и светящимся бликом на хвосте, но тут же скрылось обратно. Грубые, синтетические доски наспех закрывали окна, но некоторые из них отвалились, потому зыбкий свет проникал в помещение урывками и пятнами. Я прошел вперед, скользя взглядом вокруг, а затем распахнул болтающуюся на одной петле створку двери в еще одну заброшенную комнатку. Она когда-то принадлежала маленькому мальчику, который очень любил, кутаясь в старый плед, смотреть на мигающие разными цветами вывески за окном. От этой мысли я слегка изогнул губы в усмешке – пестрящих вывесок на улице больше не было. Пройдя к тому самому окну, я скрестил руки на груди и медленно выдохнул, пытаясь осознать степень своего смятения, которое в одно мгновение могло перерасти в ярость и гнев. В таком случае, чернота бы вырвалась из моих рук, а голод свел бы с ума. Недопустимо. Я ждал. Ждал, как мне показалось долго, успев вспомнить тот страшный день во всех красках. И с содроганием понял то, что и эти воспоминания померкли. Мое сердце не дрогнуло. Даже показалось, что яркие и настоящие эмоции, которые когда-то разрывали мою душу стальными когтями, вытекали из вспоминающихся картинок. Они растворялись, улетучивались и обращались серым порошком в моих ладонях. На один миг я засомневался в необходимости совершаемого, но то был страх. Он - единственное, что у меня осталось от человеческого. Самый недостойный, присущий всем страх перед неизвестностью, в которую я нырял, отторгая собственное прошлое. И окончательный разговор с братом был последней преградой в этом падении. Хотел ли я показать ничтожеству, что и без его помощи-надзора смог достигнуть таких высот? Нет. Уже нет. Если бы эта встреча состоялась в бытность моего учения у Сенэкса, то возможно, но сейчас я уже повзрослел. Даже смертоносная обида казалась незначительной. Я не простил и не смилостивился, лишь понял, что больше для меня этот факт не имеет значения, а потому не стоит тратить время на размышления над ним. Я стал иным, но мне требовалось понять, кем я был рожден. Если самовлюбленный и тираничный Сенэкс утешал себя самообманом, это не означало, что и мне следовало принять такую же лживую истину. Если бы я только мог все проверить. Обратиться как любой человек к собственной крови, сравнить данные и получить таблицы итогов, то все было бы просто. Не осталось бы места секретам, но увы. Увы и ах, мне это было недоступно. И в своем пути по лестнице к победе я утерял, не заметив мига, когда кровь в моих венах стал чернотой. Ее нельзя было изучить, она была отдельной от всего мироздания. В ней не было частиц, только тьма и яд. И потому я так хотел найти точку события, когда мальчик, что склонил к своим ногам мир, появился на свет. Надежда, что в этом могла быть скрыта какая-то подсказка, ласково и трепетно согревала мою душу, но на что-то большее я не рассчитывал.