Глава 4. Ди'ираиш.
Шесть лет спустя. О, как быстро и стремительно текут реки лет. Казалось бы, как можно почувствовать пальцами время, но оно словно песок или слегка прохладная вода выскальзывает из ладоней и уносится прочь, в бездонную неизвестность. Удержать и догнать его не представляется ни единой возможности. И чем дольше и витиеватее длится жизнь, тем сильнее и отчетливее становится это ощущение. Оно дурманит, сводит с ума и создает вокруг лишь иллюзии, надежно скрывающие внутреннюю пустоту и тревогу. В конце ты, как и любое создание в любом мире, просто безвольно и смиренно опускаешь руки, понимая, что смысла бороться нет. Особенно, когда мир замер. Прошло целых шесть лет моего абсолютного и жестоко правления, но мне казалось и виделось, что минуло не больше полугода. Года рассыпались прахом… Возможно, такое лихорадочное впечатление усиливало то, что все эти годы были почти не отличимыми друг от друга, кто знает. Но во всех секторах моей великой Империи стояла непроницаемая тишь. Именно тишь, граничащая и перемежающаяся с мертвым, всевластным и гранитным безмолвием. Оно… гробовое, могильное, утягивающее в свои несуществующие глубины, чтобы там опоить сладковатым ядом и удавить, пока наивное тело и глупый разум забылся в эфемерном, запретном сне. Почти в грезах. Так замирает стальная спица, балансируя на острой грани за миг до полного краха и падения, ибо гармония недостижима. Конечно, моими усилиями я добился многого, даже большего, чем я мечтал в своей юности. Пусть меня и звали тираном, а порой и воплощенным ужасом, жестокость которого пересекла все представимые черты и пределы человечности, время моего правления оказало весьма благостное влияние на мир. Я уже не мог назвать его объятым гнилью и плесенью, он пытался измениться под моим руководством, преобразоваться, а пока происходило это изменение, очень аккуратно скрывался под ажурной маской. Какое-то время, в особенности после завершения войны, меня полностью устраивало такое положение дел. Как жаль, что стабильность власти не даровала желаемых мною ответов. Именно они, а точнее их отсутствие, после того, как я восстановился от сражений с ненавистными Аросы и временного помутнения от воздействия черноты, отравляли мою жизнь. Но разве можно назвать жизнью игру на публику? Император – символ и идол. В моем случае, еще и бог. Лу недаром отговаривал меня от принятия дарованного жрецами титула. Я, действительно, не понимал, на что соглашался. А потому был обречен биться в стальных цепях ритуалов и церемоний, гордо неся на голове венец царствия, но, не имея шанса узнать, кто же я такой. Вся вера и надежда отыскать истинный ответ в древних книгах, свитках, преданиях и легендах, а также и в самом ордене пала сизым пеплом и непередаваемым разочарованием. Современная наука оказалась полностью бессильной и совершенно беспомощной даже на фоне немыслимо старых артефактов. Не смогли помочь и заново открытые миры сиитшетов. Все было тщетно и бесполезно. Все усилия пропадали даром, и мне не оставалось ничего, кроме как окунуться в будничные и однообразные, скучные дела империи. Как жаль, что забыться не позволяли вечные напоминания о незавершенном пути, выражаемые отражением в зеркале, своевольными ликами, острыми ногтями, но что хуже – изменением меня, которое оказалось неисправимо. Я и раньше обжигал других, оплавлял кожу, жег материю, но все это оказалось незначительной мелочью, на которую можно было вполне не обращать внимания. Смириться с ней и жить дальше, копируя других и играя выбранную своевольно и гордо единственную роль. Но после приступа от путешествия на Деашдде отрава усилилась. Казалось, что любое вещество, прикоснувшееся ко мне, тут же истлевало, опадало черным порошком. Мне стало достаточно облизнуть ноготь и слегка оцарапать им человека, чтобы тот умер в страшных муках, кашляя кровавой пеной и медленно расплавляясь. Стоило великих трудов заменить всю одежду, все окружающие предметы, чтобы избежать порчи важных и необходимых вещей. Благо, что мои многочисленные странствия все же принесли свои незаменимые плоды. По записям алхимиков смогли создать особые материалы, уникальные вещества, которые вплетали в другие составы, и уже из них делали предметы обихода. Но мало что было способно защитить от случайной гибели рабов и слуг. Я практически ничего не ел, чувствуя в каждом кусочке пищи отвратительную сладость. Любой запах благовоний, будь он совершенно горьким, жженным, пусть самой гарью, также казался для меня сладким и потому омерзительным. Меня раздражали цвета и звуки, я едва мог переносить голоса в тронном зале, где даже шепот в моей голове усиливался до громогласного звучания и крика. Шаги в коридорах, которые раньше я совсем не замечал, обратились насмешкой и оскорблением. Малейший шорох стал приносить боль и мучения. Даже ветер отравлял, напоминая никогда не слышимые наяву песнопения светлых культистов. Единственным, что, как и прежде, создавало мне некоторое успокоение, были зеркала, вода и пряности, но и их воздействие оказывалось временным. Хуже всего было со сном. Я не мог закрыть глаза, я не мог уснуть, сходя с ума от ощущения движения ночных теней. То не были лики или какие-то проявления черноты, нет. Я всего лишь не мог спать, потому представлял, как меняется освещение в моих покоях от времени. Тени меркли, сливались с мрачным и игривым сумраком, перерождались в него и растворялись в воздухе. Но затем под воздействием приближающегося утра они снова показывались и вылезали из неприметных углов, вытягивались, уплотнялись и набирали свою нечеловеческую силу. Они расправляли когтистые крылья, чтобы намеком показать насколько слаба и бессмысленна человеческая жизнь. А после обрушивалось очередное утро. Но оно не приносило покоя. Оно лишь больше усиливало жуткий контраст соединения двух миров, который обычно любому смертному видится чем-то естественным, привычным и лишь из-за этого лживого факта нестрашным. При этом не возникали давящие мысли, указывающие на что-то странное, недоступное, таящееся всюду. И поэтому можно было жить. Необходимо было жить, но я замечал эти тени, двоящиеся в зеркалах, колыхающиеся за спинами стражей, под покровом занавесов на окнах, рябящие в мерцании ритуальных огней и искрящихся на одеяниях жрецов. Все они являлись живыми. Все были рядом. Все существовали. Очередная загадка или новое проявление черноты? Я не хотел верить в то, что снова начинался запутанный клубок черных лабиринтов. Я не хотел окунаться в них. Я был готов забыться в себе, в однообразности и онемении, чтобы снова не испытывать убивающую обреченным разочарованием боль. Только короткие минуты за целые ряды ночей мне удавалось провести в тревожной и болезненной дреме… Мне думалось, что я болен, но об этой болезни было известно лишь мне и Даору. В Империи же стояла Тишь.***
Через приоткрытые окна в просторную комнату робко просачивалась ночная прохлада. Она была не столь ощутимой, как того хотелось, ибо лето на Инеатуме в тот год разливалось по необыкновеннию теплым и душным, будто я и столица моей Империи по необъяснимой причине оказалась в ином мире, где царствовала совершенно непривычная погода. Было тихо. Я же сидел на широком подоконнике огромного окна, чьи витражные стекла лишь слегка передавали свои оттенки в темноте. Впрочем, мой взгляд привлекали не они, а бесчисленное множество точек звезд на иссиня-черном небе. Все белые искры находились в скованном покое и статичности, ни один росчерк звездного корабля не смел нарушать их блаженного покоя, не мог потревожить равнодушия и презренности, которую те с щедростью отдавали таким же молчаливым зрителям. Меня уже не будоражила мысль о том, что любой из ярких проколов ночной темноты был на самом деле миром, одним из вселенной, принадлежащей всецело мне. Это стало само собой разумеющимся. Естественным. Просто моим. А когда-то представлялось лишь наивной мечтой… С леностью и почти скукой я взирал на свои владения, испытывая странную, отягощающую не только тело, но и дух слабость. Очень хотелось спать. Не просто окунуться в мир сновидений, а именно уснуть. Почувствовать, как натруженный за долгое время разум отключается, все заволакивает безвредный мрак, но за ним не приходят странные, сюрреалистические видения. Только мрак и тишина, только успокоение и мир, одаривающий исцеляющей благостью. Я даже закрывал глаза в надежде, что смогу уснуть хотя бы на пару минут. Но не получалось. Стоило опустить веки, как что-то обрывалось. Чувство бессилия и желания сна не улетучивались, но их услаждение ясно становилось невозможным. И все же я упрямо ждал, осознанно выравнивал дыхание, расслаблялся, все еще верил. Вот-вот должен был наступить этот прекраснейший миг эфемерности и наслаждения. Доля секунды, я почти проваливался сквозь тонкий лед реальности в иной мир. Еще чуть-чуть, только придержать дыхание, только ни о чем не думать, и все свершиться. Но нет. Все вновь и вновь обрывалось, вынуждая снова открывать глаза и видеть сияние далеких, равнодушных ко всему и вся звезд. В отчаянии я добирался до широкой постели, заворачивался в одеяла и опять повторял попытки окунуться в сон. Но тогда на меня набрасывались духота и жар, приходилось снова шевелиться, чтобы сбросить с себя ненавистные покрывала или же скинуть легкую шелковую тунику. Затем опять упрямая игра в приближающийся сон. И ничего. После шло новое обреченное путешествие до окна, созерцание океана или небосвода, потом обратно. И так до утра. Страшнее всего было осознавать то, что я только прилег на мягкий пух подушек, что утро придет совсем не скоро, а ночь только набирает свои силы, сгущает сумрачные тени. Иногда, когда у меня совсем не оставалось сил бороться с собой, я разговаривал с Даором, делая вид, что зачем-то интересуюсь уже умершими Аросы. Конечно же, такие беседы сводились к философии и мистике, к вскрытию вечной раны, к оставшимся без ответов вопросам. Слуга все понимал. Но такие дискуссии я позволял себе крайне редко, зная, что своими муками не даю восстановиться и рабу, который за эти шесть лет, слитых в один густой поток дней, занял важнейшее место в Империи. Фактически он превратился в правую руку Императора. Потому я не имел ни малейшего права лишать его заслуженного отдыха. Это могло обернуться в неверное исполнение приказов, что являлось недопустимым. У меня же не было ничего, кроме Империи. Вообще ничего. Я недовольно выдохнул и сжал простынь в кулаке, слыша приглушенный треск материи, что была распорота моими ногтями. Было все равно. Усталость сводила с ума, принуждала к прыжку в бездну, но где ее край - оставалось неизвестным. Я запутался и немыслимо устал. Стиснув до скрипа зубы, я снова плотно закрыл глаза, лишая себя возможности видеть слабые звездные отсветы на мебели. Призрачные, будто вышедшие из иной организации мира, из запределья, они смеялись надо мной так же, как и лживые, коварные лики. Все одно. Темнота покрывала своим легким телом все, а я снова и снова пытался заснуть. Воплощенными руками хватался за неуловимую материю, звал ее к себе, но та ловко и юрко выскальзывала, уносилась прочь, оставляя после себя лишь огорчение и клеймо отчаяния. Слабость, зыбкость, почти грань яви, и затем очередная вспышка сознания, отсекающая меня от блаженной тишины. Кажется, я даже застонал от разочарования и открыл глаза, желая снова взглянуть на проблески звездного сияния. Но ничего не изменилось. Тьма… Синеватые разводы полуночного света не проявились на мебели и шторах, вычерчивая зыбкие тени. Я не смог различить даже расплывчатые силуэты чего-либо, не уловил уплотнения стен во мраке, не заметил едва светлеющие провалы окон, дробящиеся линиями витражей. И поначалу мне показалось, что я просто подумал, что открыл глаза, но на самом деле этого не сделал. Я верил, что продолжал неподвижно сидеть в объятиях недоступного сна, сжав до боли веки. А вокруг все просто оборачивалось миражом, а может быть, и сновидением. Поэтому я лишь снова зажмурился, а потом заново распахнул веки. Чернота. Подлинная, непроницаемая, не скрывающая в себе ничего и никого. И, о, если бы это была моя чернота, то я был бы спокоен. Но ликов в ней не оказалось. Голосов, легкого шепота, злобного, переливчатого хора и смеха, жуткого хохота тоже. Только всеобъемлющая чернота, без конца и начала, куда бы я ни смотрел, всюду царствовала только всевластная Она и ничего более. Ничего, абсолютно ничего не было. В набирающей силе панике я вытянул перед собой руки, но и их не увидел, более того, я не ощутил их, не заметил движения, не испытал привычного тепла тела. Точнее рук не было вовсе, но ярко горело чувство, что нечто вместо них находилось совсем рядом или же там, в необозримой черной дали. И разницы между «тут» и «там» не проявлялось. Все одно, все я. Даже эта чернота – я. Слилось, размешалось, соединилось и растворилось, образовав черную, неразделимую взвесь. И больше никого нет. Лишь я, я, я... Я! Абсолютно и бесконечно. Я. Или же меня нет. Иллюзия и обман, без отличий и признаков. И дыхание мое оказалось простой фикцией, воздуха тоже не было. Вообще ничего не было, и я знал, что не могло быть до какого-то определенного момента, строго зависящего от меня самого. Но его наступление ожидало чего-то, какого-либо решения или действия от меня. Но я не знал что именно, я не понимал, сгорая дотла от кошмара и одиночества. И чем больше обдумывал свое состояние, тем больше ужасался, ибо обычное и понятное «ничего» со все нарастающей, разрушительной скоростью трансформировалось в Ничто. Ничто… Я здесь. Я там. И нигде. А еще сотня километров верху означала то же самое, что пол миллиметра позади. Или же красный это точно так же, как горький, но только не прямо, а наоборот, сквозь звездные линии, которые тоже чернота. И не там, как где, а после, но заново. И не за что зацепиться. Не от чего оттолкнуться, потому что все и вся - Ничто. Я закричал, но и крика не было, ибо и он чернота в черноте. Лишь одно я понимал ясно и без таинственного налета инородности – я один. От этого паника приобретала очертания цепей, пут, оков, крюков и копий. Они обвивались вокруг, прокалывали насквозь, сжимались вокруг худого, истощенного тела и сдавливали шею, лишая остаточного шанса на что-либо, даже на лихорадочную мечту о спасении. Я только и мог, что хвататься несуществующими пальцами за то, чего нет, извиваться и глупо дергаться, запутываясь сильнее и надежнее от наивных попыток избежать боли и принятия кары. Хрип. По черноте пробежалась волнами рябь. Слепой рывок в сторону. Снова хрип. До боли, до вкуса крови на губах. Где-то позади меня раскатился гром. Еще один, сотрясающий и оглушающий. Шаг в сторону. Оказывается, и в черноте можно отыскать странное течение, если принять за исходную возможность идти. Не важно, в каком направлении, просто двигаться. Это важнее. Это уже что-то. Тогда пространство откликается, превращается в тонны чего-то, а в него уже можно упасть. И я падаю, спотыкаясь о лески, но с наивысшим наслаждением чувствуя под вспотевшими ладонями леденящие крупицы песка. Я хватался за них, сжимая в дрожащих пальцах и, вроде бы, истошно выл, но звуки все равно не гремели, только лениво и гордо отражались безмолвием. После откуда-то налетел едва ощутимый порыв ветра, но и этой мизерной, забавной силы было достаточно, чтобы всколыхнуть пески. Они вздыбились и поднялись вверх, заволакивая черным черноту, превращая все в бушующую, неусмиримую стихию. И в ней был потерян я. При резкой, ядовитой боли в глазах я вновь зажмурился, догадываясь, что от острых песчинок, которые уже попали под хрупкие веки, по щекам текли кровавые слезы. Но и это не изменило всеобъятный мрак, ликующий и торжествующий. Он победил. Он поверг меня, раздавил и испепелил, превратив в тень, одну из многих, в уголь и сажу. И совершенно неважно то, что они являлись вовсе не следами материальности мира людей, а были иными - чернотой. Я был слаб и до презрения к самому себе испуган. А потом онемевшими пальцами разлепил покрывшиеся черным налетом глаза, чтобы увидеть привычные силуэты своих покоев. Нетронутые, непотревоженные, заполненные прохладой и зеркалами. Их никогда не касалась увиденная мною Пустота. В ту ночь я больше не сомкнул глаз.***
- Вы снова не смогли уснуть, Император? - Нет, Даор, не смог. – Я потухшим взглядом следил за медленно скользящим по черной, блестящей раме окна, занимающего целую стену, пятном света. Луч виделся мне разлившимся золотом, которое растаяло от жары и выплеснулось из неведомого сосуда. Его движение почти гипнотизировало меня, подводило к границе снов, но, как и все, не было способно столкнуть с края в бездну морфея. – Ты и без меня это знаешь. - Мне казалось, что я был очень тих. Вы слышали мои шаги за дверью? – Раб поднял на меня свои искрящиеся в утреннем свете глаза, под которыми залегли тяжелые, синеватые тени. – Я не хотел помешать. Прошу меня простить за проявление волнения… - Нет, не слышал. – Слегка покачал головой. – Но догадаться не трудно. Ты ужасно выглядишь. Такой вид моего первого раба не добавляет величия и славы Владыке. Скорее позорит его свиту. - К приемам я приду в норму, Повелитель. Я не подведу. – Быстро выпалил слуга, ставя на высокую, резную тумбу близ софы, на которой я устроился, полулежа, золоченый поднос. Он был украшен причудливыми рунами. А на нем обнаружился прозрачный бокал с двойным дном, наполненный мутной жидкостью со слегка колыхающимися маленькими песчинками мякоти желтоватого фрукта, которые добавил раб, после чего тщательно размешал. Рядом стояла маленькая чаша на проволочной подставке с мелкими фиолетовыми плодами, что на вкус были горькими, но сочными. - Я знаю. – Как и всегда усмехнулся я на обыденную фразу слуги. – Убери. Я не хочу. - Вам необходимо питаться. Вы же все таки живой. – Даор, как и на протяжении шести лет, не исполнил моего веления, касаемо отказа от пищи. – У Вас много дел сегодня. - Как и всегда. – Я все же взял стакан, подозрительно осмотрел его содержимое, поднес к губам, но, так и не сделав глотка, вернул обратно. – От Лу не было донесений? - Нет, Император. Все тихо, все мирно. Ничего не случилось. Воины гвардии, по-моему, даже скучают. Но это же к лучшему? Хватит для Империи войн. Можно позволить себе хотя бы десять лет покоя. Жрецы тоже молчат. – Раб бросил косой взгляд на нетронутый напиток, вздохнул, но направился к трехстворчатой двери, что закрывала собой помещение гардероба. Приоткрыл одну и прошел внутрь. Уже оттуда послышался его голос. – Правда, они все равно требуют аудиенции. - Кто бы в этом сомневался. Их послы уже отдыхают в моем дворце. Не так ли? - Именно так. – Легкий шорох за спиной выдал присутствие и других рабов, но я не наградил их и толикой своего внимания. Раздался приглушенный щелчок, и по комнате поплыли едва уловимые волны благовоний. Смесь пряного и терпкого, но при этом еще и очень свежего. Тем временем Даор вернулся, держа в руках темно-бордовые одежды. – Лу это нервирует. Он выставил своих стражей наравне с обычным караулом. - Пусть. По крайней мере, это развлечет его и гвардию. Больше ничего? – Я вопросительно взглянул на слугу, который аккуратно и уже привычным движением разметил одежды на плоскости стола. Взял широкий гребень из черного камня с белыми вкраплениями и приблизился ко мне. – Ничего? - Простите, Владыка. Но ничего. – Он присел на низкую скамью, которая находилась за мной, около софы, и легко провел по моим ядовитым волосам зубьями гребня, придавая им более аккуратное направление. Я мог применить для этого каплю черноты, но призывать ее совсем не хотелось. Никто не мог предположить, как она отреагировала бы. - Китемраан? Аньрекул? Орттус? Что-нибудь? – С последней надеждой этого дня спросил я. - Ничего. - Жаль. Я замолчал, прикрыв глаза и положив на лоб свою ледяную руку. Один из свиты что-то безмолвно спросил у Даора, тот ответил, указав куда-то в сторону. Это было понятно по почти неслышному шуршанию одежды. - Может быть, отменить все на сегодня? Отдохнете. - В этом нет никакого смысла. Все равно ничего не изменится. Все пришло в миг оцепенения. Все словно обрушилось в раскаленное стекло, но оно застыло, заковав все и вся в недвижимый плен. Мой сон никак не изменит этого, не повлияет и не улучшит. Даже поиски ответов бесполезны. Уже нечего искать. Мир больше не способен давать ответы, ибо ему нечего отдавать. Оно либо утеряно навечно, либо и вовсе не существовало. Отдых не поможет… - Вы так отчаялись, но сами же говорили, что следует подождать. Нужно набраться терпения. Должно стать легче. Должно! – Попытался обнадежить меня раб, но слова его прозвучали глухо и скованно, не отдавая звучанием ни одной капли силы и веры. - Ждать… Ха! – Я тяжело вздохнул и рывком сел, отчего волосы рассыпались по моим плечам. - Я ждал шесть лет. И ничего! Шесть лет! И лишь бы намек! Что-нибудь! Мне все больше верится в то, что это все сон. Какой-то бред и вымысел. Мираж. Ложь! - Это не обман. Не только Вы свидетель. – Слуга отрицательно покачал головой и отдал гребень другому рабу, отнесшему его на место. Еще один слуга, расправив плечи, но склонив голову, замер около Даора, держа в руках целый ворох тонких черных лент. Некоторые ленты были с золотистыми, алыми узорами, другие же однотонные. Виднелись также парочка тонких шнуров с затейливым переплетением. - Стражи? Ты? – Взъярился я, ощущая липкость черных плетей на спине. – Что это меняет? Стекло все равно застыло. Все тщетно! Мы вплавлены в неразбиваемую толщу, где правят отражения и двойственность. Нам не выбраться. У нас не хватит на это сил. Даор не ответил, только отвел глаза и ловко взял ленты, отослав раба прочь. Сам же опустился подле меня на колени, разложил на тумбе полосы ткани, а потом взял одну из них, расправил в пальцах. Так и замер, с ожиданием смотря на меня. Я недовольно хмыкнул, но все же протянул ему руку, после чего раб очень осторожно принялся обматывать ее от предплечья лентами, покрывая материей каждый сантиметр кожи. После недолгой паузы все же проговорил, хотя и очень тихо, будто боясь этим еще больше привести меня в состояние негодования и гнева. - Вы кричали. - Что? – Не понял я. - Вы кричали сегодня ночью. Очень сильно. Я слышал. – Мужчина старательно не поднимал на меня взгляда, сосредоточенно обвивая мою руку лентами. – Так не кричат из-за простых кошмаров. Слишком надрывно и отчаянно. Вам было очень страшно. Разве… разве это не доказательство, что еще не все открыто? Разве это не подтверждение того, что скоро все тайное станет явным? Разве нет? Что Вам виделось? - Ничего. – Сухо ответил я, а раб только взял очередную ленту. - Но я же слышал… - Ничего, раб. Именно ничего. Мне ничего не снилось. - Я и спрашивал о том, что Вам привиделось, а не приснилось. Ваши силы растут. Совсем скоро… Даор тихо зашипел и резко отдернул руку, хмурясь. Его пальцы покрылись выступившей на них кровью, что сочилась из ран от касания. От этих пятен довольно быстро по коже заструились мелкие полосы порчи, будто на мне, но позже слились и совсем исчезли. Раб же только сжал руку в кулак, а затем белым платком, который достал из кармана своего кителя, вытер кровь. Усмехнулся, смотря на то, как ярко выделяются следы крови на ткани. - Кто-нибудь другой уже был бы мертв, а кровавые подтеки расползлись бы по полу некрасивыми разводами. Хотя… что может быть искреннее смерти, потому и ее следы прекрасны. Особенно если они от Ваших рук, Император. - Кому-то следует быть осторожнее, а не полагаться на то, что однажды ты попал под влияние моей силы и сумел выжить. Никто не может предположить, не изменит ли такая защита в самый неподходящий момент. Даже мне не известно, как все работает и чему подчиняется. Ты всего лишь выжил. Это обычное совпадение. - Как стражи. – Самодовольная ухмылка растеклась по его лицу. - Как стражи. – Подтвердил я и снова посмотрел на поврежденную конечность слуги. Раны уже покрылись пленкой, кровь остановилась. Удивительно, что ленты на моей руке не успели испачкаться. – Тебе просто повезло, что ты оказался подле меня в храме жрецов. Иначе бы тебя уже пришлось предать огню. Точнее твое мертвое тело. - Не всякий огонь плох. – Даор стянул с тумбы очередную ленту, намереваясь продолжить свое занятие. – А некоторый даже очень желанен… Эластичная полоса плотно обхватила мое запястье, но нисколько не сковала движения. За ней последовала следующая, за ней еще и еще. Я к ним уже привык. Признаться, они не только уберегали от излишних проблем, но еще очень оригинально и красиво дополняли весь мой образ и нисколько его не портили. Единственным минусом было то, что я не мог сам надеть это ленточное украшение, в этом мне помогал только Даор, но и тогда сложное закрепление требовало некоторого времени. - Сколько аллегорических фраз этим утром я слышу от тебя. Так сказываются бессонные ночи, которые ты проводишь, скитаясь по темным коридорам моего дворца? - Не совсем, но отчасти. – Не посмел полностью отрицать мою правоту раб. – Я всего лишь верно и смиренно служу Вам, Властитель. Он снова подхватил ленту, уже с узорами, склонился над моей рукой, плотно ее обвязывая. Было в этом занятии что-то странное, близкое и личное, но уходящее своими корнями в прошлое. За время изучения новых сторон развития обоих культов мне удалось отыскать еще несколько фресок с изображением существа с такими же длинными волосами, как и у меня, но и в них я обнаружил одну странность. Руки и ладони, даже если они показывались символически и стилизовано, всегда изображались в темных оттенках, что наводило на мысли о перчатках или каких-либо украшениях. Мой раб также заметил эту деталь и не замедлил сравнить два факта. И оба они пугали. Можно было сколько угодно гадать, строить теории и предположения, даже фантастические легенды, но реальность мне не нравилась. Я не мог выбрать в ней что-то одно, что упрямо, но верно подвело бы меня к единственно правильной разгадке всего. И, наверное, я просто не хотел этого. Какая-то часть поведения и жизни Высших все же возымела отпечаток на меня, а потому я привык к своей жизни и короне, нашел в этом определенное счастье и стал копировать дальше. Копировать и подражать, как раньше, но понял, что люди, все, без исключения, находят великую радость в таких обстоятельствах. Мне следовало это осознать. Потому и такие совпадения для меня складывались в приблизительные доказательства предположения о том, что я все же являюсь вестником, посланником того, кого когда-то в древности вызвали, потревожили обезумевшие от предательства Творца сиитшеты. - Так и должно. Но ты требуешь подобного и от других рабов, а они не выдерживают столь самоотверженного ритма. Ты уже не одного слугу довел до изнеможения и истощения. Не думай, что это осталось без моего внимания. Лекари исправно мне все сообщают. Даор только кивнул, но все же несколько смутился, отчего его взгляд помутнел. О его строгости и исключительно сложном характере было известно всем, и даже сами стражи старались избегать конфликтов и споров с моим первым рабом. Он же непременно требовал ото всех идеального исполнения обязанностей, кодексов и этикетов. Абсолютно во всем, вплоть до мелочей, следил даже за направлениями взглядов и жестами любого, оказывающегося во дворце, уменьшая свою бдительность лишь в отношении жрецов. Я поддерживал такое рвение, видя особую прелесть и красоту в следовании канонам си’иатов, Но, к сожалению, не все слуги физически и духовно могли долго придерживаться таких правил. Им будто еще не хватало какой-то искры. Что-то такого, к наличию чего от рождения были приучены все ро’оасы, а потому нашедший это же в культе Сиитшет Даор имел большее рвение и стимул достижения цели. Он имел возможность прикоснуться к Черноте. Слуга умело и надежно обернул полосами ткани пальцы и закрепил бинты. То же самое повторил с другой рукой, завершая утренние приготовления. Он помог мне облачиться в мантию, что на свету отливала кровавым цветом, будто подсвечиваемая изнутри. Она окружила меня волнами складок и длинным плащом, что тянулся за мной по полу. На голову лег повседневный венец, а на руки золотые поручи. От других признаков власти в тот день я отказался. - Простите меня. – Прошептал раб, когда я уже собирался покинуть свои покои и направиться к тронному залу, около которого меня ожидали терпеливые, но настойчивые жрецы. – Я лишь желал порядка для Империи. - Я понимаю, Даор. Но рано. Нечто еще не успело свершиться. Слуги распахнули предо мной тяжелые створки дверей, и я вышел прочь, в прохладу каменных коридоров, где еще витал слабый сумрак. Наверное, я был даже рад тому, что каждый мой день был полностью расписан на встречи, приемы и другие дела, среди которых я, разумеется, щедро выделял время на то, что считал более важным - эксперименты, изучение, поиски ответов. Но проходило это уже совсем не так, как раньше. Отчего-то я понимал, что окружающий меня мир, с бесконечным числом систем и планет, больше не даст награды в виде особых подсказок и тайн. Все они уже успевали оказаться в жадных, человеческих ладонях. А моя Вселенная незаметно утратила нечто безмерно важное. Может быть, то исчезло после отвержения божества, может быть, затерялось в порочных веках правления Сенэкса, но нужное и недостижимое отныне скрывалось в ином, за гранью моей силы, куда я не желал смотреть. А потому после победы над Аросы я все же сумел опробовать полученные от мертвых алхимиков знания, убеждая себя в том, что и это являлось таким же важным и дающим особую выгоду. В совокупности любые занятия отвлекали меня от гнетущей тревоги и разочарования, которые в ином случае могли бы удавить только одним своим присутствием. Потому я и был благодарен за такой шанс для забытья. Возможно, в какой-то степени это заменило мне сон, но все же я понимал, что рано или поздно сорвусь. А учитывая то, что пусть чернота и таилась последнее время, вела себя тихо и лениво, это не означало, что в момент моего срыва она не вырвалась бы в полной чудовищной мере. Представить последствия такой катастрофы не мог и я сам. А о том, что и в минуты мнимого покоя, которым я обманывал себя и всех, я также был уязвим, приходилось опрометчиво не задумываться. Это тоже было одним из проявлений безмолвия, окутавшего мир. Пройдя знакомыми коридорами, что казались не просто монументальными, а бесконечными, и лестницами, стелящимися под ногами, я достиг тронного зала. Его черные, замысловатые и украшенные алыми, блестящими в скудном освещении вставками, врата уже оказались распахнуты в ожидании своего Императора. По обе стороны замерли, гордо выпрямившись стражи. Среди их числа я различил и Лу, который слегка кивнул мне головой в знак приветствия. Я же не ответил, но молча прошел внутрь, за мной последовали знаменосцы в масках. Первые мгновения мерцающий переливами мрак залы радовал меня, но когда я поднялся по широким ступеням к трону и оказался в дробящемся свете витражей, то снова испытал укол разочарования. Кажется, в тот миг я был уставшим как никогда. Командор прошествовал по центру помещения и замер в нескольких метра от начала подъема ступеней. Пал на одно колено, после чего резво поднялся, прижав ладонь к груди в области сердца, и снова поклонился. - Император. - Говори. – Великодушно позволил я. - Послы жрецов просят о Вашем внимании. - Пригласите их.