ИНХАМАНУМ. Книга Черная

***

      Дребезжащей волной за стенами дворца прокатился оглушающий гром, следом через краткий миг полыхнула молния, расчертив небо от горизонта до горизонта быстрым порезом. Не смотря на то, что полдень уже царствовал над столицей, и вся суета находилась в своем апогее, в помещении по-прежнему властвовали в полной силе мрак и сумрак, будто солнце уже опустилось за черту видимого мира, и наступил вечер. Виной мрачности являлись тяжелые, низкие тучи, что темной, клубящейся пеленой затянули небо. Они все чаще вспыхивали яркими змеями, разливались грохотом, но еще больше извергали из себя холодные, обжигающие льдом потоки ливня. Вода текла по стеклам, смазывая видимые картинки, превращая их в мутные разводы и не давая оставшейся крохе света проникнуть сквозь стекло.       Этот дождь своей неумолимостью и буйством стихии напоминал время. Казался бесконечным, почти непреодолимым. Он не мог прекратиться, не мог сдержать свои обжигающие капли, а лишь длился, заливая прозрачным и остужающим покровом каждую частицу мира. Не прекращался, тек вперед, отмеряя года и тысячелетия. Но само время уже успело отсчитать несколько месяцев, что наследница Аросы провела в мнимой свободе.       В небольшой зале все занавесы плотно притянули к стенам и креплениям, зажгли свечи, но крупные светильники я велел рабам не активировать. Мне не хотелось высвечивать яркие тени, что непременно бы стали приводить к мыслям о Сакраосе и Орттусе. Было вполне достаточно цветных отблесков от парящих и слегка светящихся энергетических панелей, которые постоянно пополнялись новыми данными и схемами.       Я сидел в большом, мягком кресле, перелистывая сводки и перекладывая их в стопку изученного материала на столе. Черная, блестящая гладь столешницы почти зеркально отражала каждую деталь, а особенно узоры с высокого потолка и яркие огненные капли свечей. Все вместе, они создавали эффект водной поверхности во время фейерверков. Рябящий и двоящийся, гипнотизирующий и завораживающий, но отнимающий важную черту осознанности происходящего. Поодаль ждали приказов и поручений молчаливые, тихие рабы, что своим безмолвием и недвижимостью очень сильно походили на реалистичные статуи или замершие голограммы, которым не хватало для полного сходства лишь легкой прозрачности. Даор же, что после разговора в лаборатории стал задумчив и излишне тревожен, ловко наливал в высокий бокал мутно-рыжеватый напиток. От напитка струился едва заметный пар и распространялся насыщенный травяной аромат.       Переведя взгляд на маленькую таблицу с данными о перемещениях выжившей послушницы Аросы, я негромко задал вопрос: - Командор не сообщал ничего о влиянии ро’оаса? - Нет, Император. С последнего его донесения ничего не изменилось. - Хорошо.       Я кивнул головой и отложил в сторону очередной лист, прислушиваясь к успокаивающему ритму и биению дождя, который бережно, но своевольно разбавлял гнетущую атмосферу и навевал недостижимый для меня сон. Отодвинув от себя кипу бумаг, я подпер голову руками и тяжело вздохнул. Ожидание угнетало и не давало желаемого покоя. Но худшим было то, что оно в равной мере, как и насмешки черноты, убивало надежду.       Откинувшись на спинку кресла, я снова взглянул на серую картину за окном, но вместо желаемого состояния забытья уловил лишь чувство отвращения. Оно нарастало все больше с каждой секундой, заполняя собой все, словно утягивая во что-то незримое, но от этого не менее токсичное и вязкое. Оно клубилось там, не замирая ни на мгновение, переворачивалось, переливалось, искажалось, соединялось в одно и рассыпалось на сферичные осколки, чтобы затем снова объединиться в бесформенную массу. А покров туч из-за этого стал для меня очередным и прямым намеком, росписью о приближении непроницаемого смога, ибо и он закрывал от меня черную гладь с мелкими точками звезд.       Это непередаваемое по своему ужасающему свойству чувство, когда с самых первых и робких шагов ты грезил о звездах, ты получил их во всей мере, гордо и бездумно присвоил себе и пометил клеймом каждую, но потом счастье от достигнутого триумфа исчезло. Потому что звезды остались покоиться в твоих ладонях, перекатываясь с пальца на палец, но ответственность за их сохранность легла только на твои плечи. И смерть их также стала зависимой от тебя. Этой ответственности я не боялся, но переживал странную эмоцию, которую весьма сложно выразить словами. Она постоянно находилась рядом, грызя меня и царапая, но не показываясь во весь свой рост и скрывая свою темную стать. Это чувство рождало во мне неприятное сомнение и видение каждого клочка мира – бумага. Податливый картон, который красив и изящен, но все же хрупок. А еще почти бесценен, не из-за своего величия и неповторимости, а потому что является всего лишь материалом. Ему нет цены, ибо он ничто, моя многоцветная, многоликая краска. Вырастал ли он в незыблемые дали, строил дворцы и храмы, трансформировался ли в звездные корабли или в сам космос – все равно. Бумага. Достаточно лишь искры, чтобы спалить ее. Но огорчение состояло в том, что и при таком итоге сострадания и жалости я бы не испытал.       Все сектора и галактики в какой-то незамеченный мною миг обернулись для меня не домом и местом жизни, не территорией моей полной власти, а чем-то сродни предмету искусства. Особым, бесценным и неповторимым созданием, философским и символическим произведением, словно картина или книга. Оно уже стало жить само по себе, мало опираясь на заложенную мной когда-то до момента оживления идею, переродилось, но в основе упрямо сохраняло мой отпечаток, отнюдь не меняя своей сути. Жалкий лист белоснежной ткани, его легче уничтожить, чем стереть начертанное на нем.       И это чувство дополнялось абсолютным ужасом и паникой, жаждой жить. Но я почему-то считал, что только оно и связывало меня рвущейся нитью с другими чертами, что, несомненно, относилось к понятию «человек».       Я словно раздвоился, но осознавал обоих себя. Были моменты, когда я вставал перед зеркалом и смотрел на себя то с правой стороны, то с левой, понимая, что являюсь одним существом, но глаза оказывались непохожими. Нет, их форма, прищур, цвет, блики, движения оставались моими, подчинялись моим желаниям и даже инстинктивным реакциям. Но стоило приглядеться несколько внимательнее, как остро возникала мысль о том, что каждый глаз принадлежит разному мне. Их выражение изменилось, они стали показывать разные эмоции, что не было заметно при беглом взгляде. Но бывали редкие случаи, когда я долго пытался разглядеть это отличие в себе и, увы, не находил. Я закрывал попеременно глаза ладонью, присматривался вновь, но поймать двойственность никак не удавалось. Я разочаровывался, огорчался, злился и отчаивался вновь и вновь.       А следом снова набрасывался когтями ужас, когда, чуть отвлекаясь на что-то другое, я заново обращал внимание на отражение и, видя его в анфас, ловил многоличие глаз.       Две сущности, но обе они были мне знакомы и даже понятны. Каждый раз обе они были иными. Каждый раз новыми, словно выступающими из бесчисленной армии меня самого, чтобы увидеть и познать пустой, но завораживающий воплощенный мир. Все они были мною, но среди них не было меня самого. Первое время я почти радовался, что кроме меня никто не замечал столь пугающей странности, но можно ли что-либо, связанное со мной, записывать в подобный ряд…       Я потянулся за бокалом и заметил, что одна из лент слегка распустилась, ее край неаккуратно болтался и свисал с пальца. Повернув ладонь к себе, осмотрел неприятность и протянул ее к рабу, тихо позвав его. - Даор. - Да, Император.       Не заставляя себя ждать, слуга ловко заправил ленту обратно и закрепил ее, стянув потуже, а затем вновь замер справа от меня, сцепив руки за спиной. Теперь я смог взять кубок и сделать маленький глоток пряного, еще не успевшего остыть напитка, в котором не было даже намека на мерзкую сладость. Прикрыл глаза и выдохнул.       За окном снова зло и яростно взорвался гром. В этом шуме я почти не услышал тихую трель входящего сообщения, которое высветилось алой искрой на одном из экранов. Может быть, сгорая от лживого ощущения спокойствия и умиротворения, что нахлынуло на меня миражом иллюзии, я бы и не обратил своего внимания на такую мелочь. Но около красной точки высветилась пугающая надпись – Сакраос.       Резко, не терпя промедления, я открыл сообщение, текст которого парой строк высветился на всю панель. Даор сделал полшага ко мне, чтобы самому ознакомиться с донесением. Любого другого раба я бы приказал немедленно казнить за оскорбительное поведение, но не того, кто являлся моим верным союзником.       Донесение было кратким и содержательным, но, прочитав его, я не смог сдержать торжествующей ухмылки, что искривила мои губы.       «Сакраос. Раны Верховного жреца затянулись, состояние стабилизировалось. Мы посмели предположить, что этому поспособствовало вскрытие язвы Вашей рукой. Лекари повторили с другими наставниками. Ожидаем результата. Слава Императору!». - Подействовало. – Только и произнес я. - Что именно? – Прислужник еще всматривался в содержимое донесения, что-то обдумывая и решая для себя. – То, что Вы разрезали черную корку гнили? Кровь бога вышла. Наверняка, это она выступала в роли яда и отравы, которая почти убила Тчар'лоруса. Благодаря Вам ее удалось извлечь, а потому источник болезни покинул тело. Теперь можно спасти всех культистов. Но странно только одно… Жрец от рождения был сиитшетом. По крови. Он наследник древнего рода темного ордена. Откуда в нем могла появиться кровь Аросы? - О, нет. Не совсем. Кровь ро’оасов и должна была в нем быть. Все же, мы все и каждый из нас являемся детьми этого мира. А сиитшеты вышли только с Китемраана, который также остается частью Вселенной. – Улыбка не покидала моего лица, а глаза переливались перламутровым алым огнем. – Если я еще что-то понимаю в этом мире, то именно свобода последней Аросы вынудила отступить черноту. - Как это может быть связано? – Даор пожал плечами. – Одно существо, человек, было отпущено. Пусть только она и осталась из всего светлого культа. Это очень мало в отношении всей громады мира. Масштабы не сопоставимы! - Столкновение. Мы сейчас можем ориентироваться только на мифы, даже легенды, обрывки преданий. Потому не стоит делать столь быстрых и необдуманных выводов. Мысли, Даор. Ощущай. Что общего есть в верованиях культов Сиитшет и Аросы? Что их объединяет, кроме того, что они враждовали на протяжении всей истории?       Раб удивленно уставился на меня немигающим, глубоким взглядом, потом косо взглянул на не привлекающих внимание других слуг. Грозно, с недовольством махнул им, жестом приказывая покинуть залу, оставляя нас одних, что позволяло говорить более прямо, не опасаясь лишнего внимания со стороны. Беспрекословно свита покинула помещение, плотно закрыв за собой двери.       Только после этого Даор вновь обратился ко мне с более спокойным расположением духа. Присутствие посторонних, даже самых верных и преданных слуг, его весьма нервировало. И за прошедшие годы такое положение дел и отношение не изменилось, возможно, даже усилилось. - Оба культы. Оба хотели власти над миром. - Нет. Ты смотришь на все, что принято считать фактами. Это нам не поможет. Мы и так в тупике. – Я отрицательно покачал головой и испытующе посмотрел на мужчину. Тот лишь смиренно, скромно и виновато поклонился, показывая, что ответ ему не известен. – Не льсти. Аросы в один миг осознали, что их Высшего Существа больше нет. Они пришли в ужас, некоторые планеты окутал хаос. Многие погибли. Ни одна война, кроме Вечной, разумеется, не принесла столько жертв, как этот малый факт. Небольшое изменение, которое на повседневную и обычную, мирскую жизнь никак не повлияло. Но так было. Все, от старика до младенца ощутили это страшное, непередаваемое чувство потери. Даже не так, в один миг что-то просто исчезло. И если бы такое ощутили лишь жрецы, священнослужители, то никто бы не удивился. Но разве все в мире верят? Неужели среди общей массы населения не найдется ни одного человека, который просто живет, не задумываясь о высоком и великом? Нет! Странность и заключается в том, что малая часть приближенных к властям светлого ордена не была истоком паники. Все, верующие в Творца Аросы и нет, испытали одно и то же. Все, до единого. - Сиитшеты также почувствовали эту утрату! – Изумился раб, а я только кивнул, подтверждая его догадку. – Они, не смотря на то, что всегда выступали против ро’оасов, все же являлись жителями и наследниками нашего мира. Они ходили по землям, по которым прежде и одновременно двигались представители Аросы, они пили одну и ту же воду, питались одной и той же пищей, дышали одним воздухом и говорили на одном и том же языке. Про язык я немного приукрасил и преувеличил, но общий все же был и есть известен всем. Свой же сиитшеты берегли. А если вспомнить про то, что на любой планете, еще до общего Контакта, было наследство в виде обрывочных фраз, слов иного языка… Такого, который складывался в один неизвестный никому… Это тоже доказательство единого истока. Аросы и Сиитшет, вопреки вражде, в чем-то они похожи. Но не потому, что устройство и иерархия культов все же в одинаковых условиях развития приводит к возникновению подобий, а потому что они и есть одни и те же. Люди! Они не порождение двух различных миров. Просто все узрели свою правду. Но си’иаты… их больше поразило другое. Они верили, что их творец уничтожил творца Аросы. Но также сиитшеты никогда не отрицали, что своего идола они, так скажем, вызвали. - Как грубо, Даор. - Да, простите. Я имел в виду, что они обращались к другому Высшему Существу, которое именно из-за песен темного культа обратило свое внимание на наш мир, на всех нас, но пришел он только на Китемраан. О том, что было между двумя творцами можно и не гадать. Мы этого не узнаем. И может быть, люди и не способны этого понять. Даже если бы узрели их вражду, то вряд ли бы поняли причину, из-за которой она велась. - Но нам это дает опору. Саму основу, на которой и следует строить все наши выводы. – Мои слова резко осекли слугу, и тот замолчал. – Торопясь и желая быстрее отыскать ответ, ты пропускаешь самое главное, а потому продолжаешь идти вскользь, но так и не достигаешь истины. Уже найден один факт. И он говорит о том, что творец сиитшетов пришел уже в сотворенный другим мир. Он не создавал наши планеты, не воплощал живое здесь, не давал цели, не вел к развитию, ничего не провозглашал. Только одарил вниманием Китемраан, и тем самым, исказил души всех живущих там. Может быть, открыл какую-то истину или только дал повод додуматься до нее смертным. Своим присутствием, неловко брошенной фразой или с каким-либо умыслом. Но лишь в Обители. Можно очень долго строить различные предположения, но главное мы уже получили. Все это значит, что все мы, даже я, являемся частицей материальности, что создало другое сознание. Не то, что наделило меня силой или развеяло пепельный вирус. - Поэтому мир и гибнет. – Даор опустился на колени, его пальцы слегка вздрагивали. – Ему больше неоткуда брать свои силы, иначе говоря, ему нечем питаться. Он стал пожирать себя сам, но это не позволяет насытиться, нечем же. Поэтому пошло некое искажение. Его можно сравнить с отравлением, потому что в примесь с прежним составом пошла энергия нового творца. Кардинально отличная, совершенно непохожая на прежнюю. И это еще при условии, что у них один уровень силы и воздействия. Возник диссонанс. - Почти так. – Подтвердил я слова раба, чем вызвал его улыбку. - Потому Вы и отпустили Кхевву? Чтобы она погибла свободной, то есть естественно, чем подвела страдающий мир к… - Гибели. – Окончил фразу слуги я. – Нет, Даор. Как ты можешь не понимать?! Она последняя нить прошлого, последний источник силы Аросы, благодаря которой мы и живем сейчас. Я всего лишь хочу восстановить малый намек на гармонию и сбалансированность. Дать шанс быть тому, что осталось. Это, в крайнем случае, подарит нам время. Часы, дни, годы. Кто знает. Агония, но в ней мы еще можем существовать. - Но жрец… - Раб помедлил. – Разве он не выжил, после того, как из раны вышла кровь божества Аросы? Это противоречит. Или происходит нечто вроде замены? Своеобразная мутация. - Я знаю. Знаю, но он еще не очнулся. В любом варианте, мы не сможем повторить тот же трюк с мирами. Что ты будешь вскрывать в планете? Океаны? Горы? Может быть, вообще легче их взорвать? Но даст ли это гарантию, что заражение не распространится от взрыва частицами и спорами? И как зарождается эта болезнь? Каковы ее первые признаки?       Я неожиданно замолчал, смотря на раба.       Еще совсем неосознанная, дикая, фантастическая мысль посетила меня, так и не оформившись в слова или хотя бы что-то такое, что можно было дальше развить, но вопреки всему именно это натолкнуло меня на воспоминание.       Грязные, пропитанные истлевающей и гниющей кровью улочки Деашдде.       Оплесневелые коридоры космических станций, воздух которых горький, пронизанный затхлостью и болезнями.       Мерзкие, похотливые твари, скупающие детей.       Обвешанные фальшивым золотом лорды сиитшетов, копирующие их повадки и желания глупые ученики и бесчисленные отпрыски.       Слабость и лживость бесполезных богов – Высших, которые в борьбе за власть потеряли самих себя и весь орден в целом.       А раньше – Аросы.       Мир утопал в крови под светлыми знаменами. Родившиеся дети ступали босыми ногами по еще теплым трупам их убитых в сражениях родителей. Бесчисленные и чудовищные флаги и знамена возносились к молчаливым небесам, озаренным сиянием миллионов костров и пожарищ, пропитывающих воздух сладковатым запахом горелой плоти. Самое страшное преступление – отрицание. Еще хуже – иноверие. Ряды мелких культов раздавливались под равнодушными подошвами ног Ордена Аросы.       Но затем возник Истинный Враг.       Грязь, гниль, гной.       Похоть, лжеправда, власть и сила.       Сиитшет и Аросы, где не осталось места для обычного человека.       Но однажды появилось то, что разительно и до упоения, до убийственного хаоса отличалось и противостояло всему калейдоскопу движения кошмара наяву.       Один. Белый.       Множащийся безумием и голодом. Чистый до стерильности контраст - Орттус.       Белоснежный, стеклянный, залитый подлинными чернилами, с живыми тенями, что оказались ликами пришедшего многие века назад на Китемраан Создания. Он как белый лист бумаги и окунувшееся в черноту перо. Но раньше он тоже жил, цвел…       А потом его удалили. Уничтожили, будто провели по графитному штриху пальцем, стирая и размазывая его до основания, чтобы затем покрыть подготовленное для письма место новыми, отличными от прежнего строками.       И я тихо прошептал. - Гниль. - Владыка? – Быстро отозвался насторожившийся Даор и нахмурился, пытаясь понять ход моих мыслей. – Что Вы имеете в виду? - Гниль. – Я отчетливее и громче повторил проявившееся осознанием слово. – Я убил Высших и вышел на дуэль с Сенэксом, обвинив его в гнили. Я высказал ему то, что он виновен в увядании мира, в том, что он размножил в нем грязь. Я видел во всех верховных сиитшетах это проклятие и за это искренне ненавидел. Гниль! Отрава была заложена в самом мироздании! - Мир под его правлением действительно стал разваливаться и чахнуть. Ваше обвинение правдиво и оправдано. Но причем Сенэкс и наша проблема? Высших уже давно нет. Даже его наследники, прислужники уже давно искоренены. Вы же сами отдавали приказы стражам, самому Лу, чтобы тот казнил неверных и сожалеющих о кончине прежних правителей. И те торжественные церемонии по очищению? Благодаря Вам Империя избавилась от этой мерзости, а также обогатилась страхом перед Вами. Теперь не только сомнение, но и сам страх сдерживает дрожащих и алчных. – Слуга вздохнул и растерянно взмахнул рукой. – Как Сенэкс и его осквернение мира относятся к нашим переменам? Зачем нам вспоминать об этом? - Потому что я ошибся. Ужасно ошибся…       Я перевел взгляд на бокал, что по-прежнему не выпускал из своих рук и вздрогнул, едва не расплескав его содержимое. Наполненный густым цветом напиток обратился непроницаемо-черным, холодным, покрывшим стенки стакана налетом и инеем. Когда это произошло ни я, ни Даор не заметили, но ясное различие с тем, что я видел на Сакраосе, мгновенно бросалось в глаза. Если на планете жрецов воды просто потемнели, словно в них добавили черной краски и размешали, они не утратили часть своей первородной структуры, то в моих руках возникла жижа с Орттуса. Черная-черная, липкая, вязкая, непроглядная. Каким-то чудом она удерживалась в сосуде, но я не полагался на столь большие силы вещества, что изобрели для меня.       Очень осторожно и аккуратно я поставил бокал на стол. В сумраке чернота казалась еще темнее и гуще, но мой дар никак не отреагировал на появление отравы. Только ярко выявился блик на стекле. Он вспыхнул и погас, ему не хватало лишь звонкого грома для сходства с молнией. А вокруг меня будто сомкнулись прозрачные оковы, опоили ядовитым эфиром и разбавили вязью мысли. Меня словно отсекли от самого себя, вокруг же все стало мутным и неправдоподобным. Привычная ясность и четкость понимания испарилась, словно ее никогда и не было. Вновь я оказался за чертой, не ощущая момента наступления этого жуткого и мгновенного отсечения. - Император… - Видишь, Даор. Я ошибся. - Но помилование Кхеввы помогло же… - Слуга отрицательно замахал руками. - Тчар'лорус поправляется, скоро придет в себя. Другим жрецам тоже помогут. Священнослужители культа будут вновь петь гимны. Все вернется на свои места. Это же все доказывает, что мир приходит в равновесие. Больше не нужно бояться. Все будет хорошо… - Такой наивный. – Проговорил я с огорчением и тоской, с полным разочарованием, но не своим голосом. В него примешались другие, различные, но схожие. Целый хор, звучащий шепотом на фоне. – Даор, я ошибся. И моя ошибка ужасна. Она непростительна. Я вновь подумал, что мне снова придется покорять мир и его детей, склонять и ставить пред собой на колени. Ожидал войну, битвы, кровь и разрушения. Может быть, даже кровавые церемонии или жертвоприношения. Я так привык к этому, что и забыл главную цель своей борьбы. Но только она всегда и являлась ответом на всевозможные и дикие вопросы. Мир прогнил, и моя Империя его не улучшила. Она является такой же системой, иерархией. Организацией материала, но не материи. Упорядочивая то, что понятно и свойственно живому, я, как смертный, забыл, что с первого шага меня окружали иные законы. И они иначе влияют на все и вся. Привычные подходы и методы совершенно безразличны для этого. Более того, они не заметны. Ими живут воплощенные, а мы столкнулись с божеством. С ужасной, кошмарной, чудовищной местью. Отвергли, и настала расплата, жестокая кара. Однажды, века назад, всех нас предупреждали, но мы не поняли. Мы не увидели знака. Теперь же послан я. И какая жалость таится в том, что мне так безрассудно оставили личность… - Я не вижу здесь ошибки, хозяин. – Раб очень редко называл меня именно так, не стесняясь, но считая такое именование очень личным, выставляющим статусы каст на излишнее обозрение. – Все же приходит в норму. Мы идем к равновесию. Несколько лет после победы над Аросы царствовал мир. И не было никаких ядов! Почему именно сейчас возникла угроза? Возможно, это Кхевва, ро’оасы и кислоты Орттуса вовсе не связаны. Вдруг мы сами не замечаем что-то такое, на что все и завязано? Потому и ошибаемся. Но если правы, то гармония должна восстановиться. - Кроме меня, Даор.       Я поднялся из своего кресла, подхватив бокал с собой. В неверном сиянии свечей стекло окрасилось ярко-рыжими бликами, создавая впечатление, что жидкость внутри него находится в объятиях пламени или в раскаленном докрасна металле.       Никогда после я не забывал этого цвета, он въелся в меня и впервые позволил понять выбор сиитшетов. Прежде о подобном я и не задумывался, даже не предполагал, что ища глубинное и потаенное, я не сумел разглядеть то, что всегда было рядом, но постоянно гремело, кричало, призывая мое внимание, к той информации и намеку, что были сохранены внутри. Предпочтения в цветах также относились к этому ряду.       Будучи рабом у Вираата, видя сводки и голозаписи, мне не удавалось заметить алых гербов. Странно и непонятно, ибо именно оттенки красного всегда наиболее заметны и торжественны. И их так грубо не использовали, что это должно было вызвать вопрос. Я обязан был задуматься и разгадать маленькую деталь. Но этого не случилось, возможно, из-за того, что обыденное, каким бы оно не было, всегда остается нормальным и естественным. И только годами позже, получив титул и корону Императора, я вышел на собственную коронацию в красном, потому что именно этот цвет является олицетворением идеала и совершенства сиитшетов. Еще более высшую степень подчеркивала контрастность черного и красного, к которым великолепно подходит золотой.       Но почему же никто не задумывался о существовании и обожествлении именно этого сочетания? В чем-то мрачного, тревожного, величественного и ранящего. Оно идеально выражает статус императора и правителя, предводителя ордена. И на Китемраане большая часть окружения входила в рамки и вариации этих цветов. Но в один миг по какой-то неведомой причине эту деталь изъяли и забыли о ней. К ней не возвращались в употреблении, словно в душах людей что-то перечеркнулось и возможность использования черного, алого и золотого стала кощунством, запретным, закрытым от доступности. Однажды так сделали, и нить продолжения заскользила вперед, в будущее, не смотря на перемены и войны. Багровые исчезли из гербов, сменившись на благородные синие, серые и зеленые. В редких случаях, на коричневые.       Почему?       Что могло быть заложено в этот выбор?       Я понял. Действительно понял, ибо в момент, когда ледяной от кислотной жижи бокал в моей руке, наполненный черным, подсвечиваемый подлинным, живым огнем, выявил натуральность цвета. Черный, алый и золотой, а стекло же оказалось разделительной гранью – серым.       И древние фрески подтверждали мою догадку.       Алое оставили не за оттенком крови, но за обликом божества, что откликнулось на немые призывы. Высшая сущность явилась к юным, еще не осознающим себя сиитшетам в красном, а чернота шла следом. Некто пришел в храмы, где в сумраке стены казались серыми, бесцветными, всего лишь фоном, но огонь, буйствующий в чашах, воплотился в подлинное, живое золото. А золото обратилось в острый кинжал, способный вызвать у хрупкого тела подтверждение боли и Ди’ираиш – кровь. Тьма же всегда оставалась рядом.       А что есть Император? Символ и идол, глас творца. И символ должен быть правдоподобен, потому и были необходимы алые мантии, длинные плащи, золотые поручи, белый грим на лице, что в тени становился серым. А мои волосы и без того оказались черными. Пусть вестник, но идеально подходящий на свою роль.       Как жаль, что я упрямо чувствовал ложь в этом предположении. Без этого чувства было бы намного легче жить, но я сомневался, ибо не все складывалось в определенную последовательность и мозаику. Изворачивались между звеньями зазоры и трещины, которые никак не позволяли деталям слиться в целостную картинку. Оставались вопросы. Ответов же не было, лишь увеличивался список загадок, а я не мог трезво и спокойно мыслить. Я понимал, что бегу вперед, под строгим надзором кого-то, кто еще и имел возможность убрать с лестницы пути ступени, чтобы я падал. Бесконтрольно и обреченно. Будто мое время в этом страшном, но все же красивом мире истекло. У меня сохранились в запасе мгновения, которые приходилось тратить на последние движения и на клочья информации. Ее я не успел узреть, когда было нужно.       Цвета…       Жрецы же, они тоже утеряли в веках большую часть основ темного ордена, но душа осталась в них в образе воспитания и существования. Подсознательно каждый из них видел во мне некий отголосок древнейших событий. И это прекрасно объясняло их поведение.       Моя же ошибка…       Ошибка…       Уже выйдя в коридор, где по обе руки от меня встали стражи из гвардии Лу, я снова обратился к рабу. Даор по-прежнему оставался сидеть на полу в задумчивости. На его лице ясно читались сомнения и страхи, но также проявлялось во взгляде неудержимое чувство и желание найти способ все спасти или хотя бы замедлить на некоторое время надвигающийся ужас.       Он не сдавался. - Хочу убедиться в своей правоте. Я полечу следом за ро’оас. Предупреди командора, чтобы тот не смел бросаться следом за мной. – Помедлил мгновение. – Вам больше нет места подле меня. - Император!       Я успел заметить, как прислужник подскочил с колен и уже кинулся следом за мной, но створки дверей сомкнулись прямо перед ним, удавив вопли в комнате. Сам же, велев страже не сопровождать меня, двинулся вперед, сжимая в руке бокал с ядом. Даор выскочил через пару секунд, едва не столкнувшись с воинами, которые даже в легком недоумении отшатнулись от кричащего в страхе раба. И они же окликнули его, остановили, спрашивая о том, как он посмел так нарушить тишину чертогов владыки. Замедлили…       Спустившись на лифте до первого этажа дворца, я прошел под арками парадных коридоров на открытую террасу, что вела в сад, раскинувшийся между моей обителью и береговой чертой, но каменными глыбами уходящую в изумрудные до остекленения и стылости воды океана. Здесь также царствовала легкая суета, а отряды стражи пестрели пятнами всюду. Но жуткий, нещадный ливень, конечно, убавил ее степень и силу воздействия, загнал в рамки стен и крыш.       Нескончаемые потоки воды низвергались с небес, заполоняя собой каждую выемку, каждую трещину. На застеленных камнем и закованных в бордюры аллеях струились пузырящиеся потоки, звенящие и пенящиеся реки. В них ослепительно отражались росчерки молний, превращая на доли секунд в белые плоскости. Обелиски и статуи в такие моменты искажались и преобразовывались в темные, нависшие тени. Все вместе складывалось в иллюзию, нереальность, а лишь пародию на нее, созданную рукой, предназначенной для трагедий.       Мир обернулся лабиринтом контрастов, где не осталось места для отступления. Черное или белое, серого стало не дано. Серое превратилось в недопустимое, в недоступное.       Черное или белое.       Как жаль, что Орттус уже успел показать, что это одно и то же, а потому я с искривившимися в улыбке-оскале губами вышел под густые капли ливня. Я хотел ощутить их холод, хотел замерзнуть под ними и отвлечься, подумать хотя бы один ничтожно жалкий миг, что мне все-таки дозволено жить, а не выступать в роли, что выбрали за меня. И они обрушились на мое тело, почти мгновенно пропитали легкие ткани, сделав их темнее и тяжелее. Я же только приподнял голову, подставляя лицо под жестокий дождь, чувствуя его зыбкость.       Я улыбался. Улыбался искренне впервые за долгое время, но уже понимал, что схожу с ума, что больше не выдерживаю витиеватой и острой линии моего существования, которое каждый раз оборачивалось тем, что я совершенно не знал. Снова и снова все предположения и реалии моей жизни становились пустым, ненужным звуком. Миражем и фальшью.       Но я так устал…       Думал же я, что главное сражение было в ушедших годах, олицетворялось дуэлью с Сенэксом. По глупости отдавал для него силы, потом сконцентрировался на Аросы. И казалось же, что именно это было истиной, все и виделось ее, но снова… Опять… Откуда же мне было тянуть эмоции? Чьи возможности пить, чтобы наполниться силами? Что мне следовало делать, если чернота оказалась самым главным врагом?       И она текла по моим венам, струилась ликами в волосах, плескалась в бокале…       Я рассмеялся в голос, обернулся вокруг себя, ощущая, как промокшие волосы прилипают к спине и шее. Подставил кубок под струи ливня, смешивая черную жижу с водой, но наблюдая за тем, как в сосуде просто становится больше отравы.       И снова смеялся.       А потом легко двинулся по одной из дорожек, не замечая при ходьбе брызги. Как на Сакраосе позади послышался шум, несомненно, Даор вызвал Лу и кинулся за мной.       Какая нелепость…       Смертные слуги пытались спасти своего Властителя. Смешно, но от этого осознания становилось почему-то теплее, даже лед дождя превратился в прохладу. Но я не замедлился.       Торопливо сбежал по скользким ступеням, далее по однообразным аллеям в невидимых тенях скульптур, свернул вправо, на известную лишь немногим тропу, что выглядела как тупик среди огромных каменных валунов, но на самом деле являлась крутым поворотом и спуском вниз. Здесь уже не было луж, вода просачивалась между камней и уходила в землю.       Не заметив этого пути, я оказался на острых глыбах, о которые разрезались накатывающиеся с оглушительным воем и стоном волны. Они разбивались на тысячи брызг и капель, что орошали собой пространство, обливали не только камни, но и скалы, по которым я спустился сюда. В этом шуме даже бы крик оказался неразличимым, а грохот стихии лишь усиливал безнадежность. Здесь не оставалось места для человеческой силы, она распадалась бесполезным прахом, не оставляя после себя и капли воспоминаний. Только ревущая мощь мира, прогнившего под безжалостными стараниями. Только подлинная искренность жажды выжить вопреки лживым и эгоистичным, «всемогущим» покорителям.       О, насколько же были густы краски соленых тонн! Будто подлинные изумруды, но расплавленные от неизвестного действия, они надвигались на побережье, постепенно становясь все более тусклыми, разбавленными и белеными до состояния молока, а затем и вовсе приобретали очертания легких хлопьев снега. Они раскалывались и падали стеклянными кусками, искрились и блестели, что казалось слишком ярким и болезненным для глаз в полусумеречном дне.       Изумрудный в бело-черном…       Ложь!       Он был такой же грязью, как и все! Он не отражал и капли первозданного, что было заложено от основ! Он не нес в себе и толику настоящей истины, только хаотичность и наплывность ритма, что орнаментом повторялся изо дня в день. И этот белый был таким же черным, отражающим в своих скругленных телах мир, как зеркала. Мои зеркала! Или стекло… Стекло подсвечиваемое огнем, содержащим и лелеющим в своем нутре черноту!       Черный!       Красный!       Все яд!       Все гниль и похоть!       Не осталось и единственной песчинки живого! Все умерло! Все погибло! Все обратилось прахом и мерзкой пылью! Не осталось почвы и основы, лишь стихия мертвой муки, где любое действие оборачивалось пустым звуком.       Копии и повторы!       Лабиринты отражений и близнецов, где каждый жест и слово имеют двойственность, как мои глаза. Бесконечность, многогранность, двоякость, лживость. Все это множилось на вечное движение, на дальнейшее развитие и видоизменение. Хаос ликов, абсолютно похожих, но совершенно различных. И может быть, когда-то это не выделялось, не создавало столь яростного противоречия, но теперь… Все живые окрасили, заклеймили каждую частицу мира, каждую песчинку. Поставили яркую печать, номер, оковали теориями и законами. Испортили. Они выжали остаточную энергию жизни, опошлили и залили бесцветием. И продолжали упрямо и самоуверенно не замечать своего безмерного пагубного воздействия.       Забыли, что однажды воплотился миг сотворения.       Но так было от самого первого дня.       Я вдруг закричал.       Бессмысленно, бездумно, срывая голос с первого же звука. Искрящиеся стеклом капли от нахлынувшей волны обрушились на меня, вынуждая отступить и закрыться от них рукой, но воды прокатились по камням, доходя до щиколоток, и заставляя содрогнуться от леденящего холода. Эмоции, которых не было так долго, которые не проявлялись и намеком, сгрудились в один удар и взорвались, сдавливая дыхание, убивая способность мыслить и действовать.       Крик сорвался на хрип и стон. - Хватит… Хватит!       Слова обжигали и царапали горло, но тогда я совершенно не обращал на это внимания или же и вовсе не замечал. Я падал в безумие и полное, непреодолимое отчаяние. Трясина страха, обреченности и конца утягивала меня на дно, не оставляя шанса уцепиться за что-нибудь, чтобы спастись. Наоборот, хватала за руки, заламывая их за спину и выкручивая из суставов. - Что тебе нужно?! Что ты хочешь от меня?! Ответь мне, кем бы ты ни был!       Я снова закричал, но крик больше напоминал рык, преисполненный яростью и ненавистью. Неровно, едва ли не теряя равновесие, подошел к краю глыбы, со злостью вглядываясь в бурлящую пучину вод, в которой мне виделись глубины Орттуса. Изумрудный цвет исчез. Наверное, я и вовсе не замечал оттенков. Для меня все выродилось в вязкую зыбь, где не было ничего кроме боли и надвигающейся… Воли. Она давила на меня, выдавая свое нечеловеческое происхождение. В сравнении и все лики казались чем-то мелким и недостойным внимания. Они подчинялись этому великому, голодному, жаждущему исполнения своих желаний созданию. Но Оно никак не могло получить то, что хотело. Ему почему-то мешал я. Я не мог преподнести нечто, делал что-то не так. И нет. Я просто не понимал что-то немыслимо важное. Пытался, сам мечтал об этом, но никак не мог добиться.       Жгучее отчаяние убивало, но я действовал словно не сам. - Этого ты хочешь? Этого?!       И воя от убивающего сумасшествия, я запустил кубок с ядом черноты во вновь набегающие валы океана Инеатума. Снова закричал, сгибаясь от удушающих меня чувств ужаса, цепляясь руками за голову, вырывая волосы с корнем и разрезая ногтями кожу. Как жаль, что раны эти мне всего лишь казались. Они более не проявлялись на моем теле. Ничто не могло причинить мне вред, ничто, кроме… - Хва-ати-ит!       Зелень воды стала ощутимо чернеть, даже невесомая пена обращалась черной, осыпающейся такой же темной трухой. Щупальца, линии, течения и потоки перерождались в вязкую и липкую субстанцию, что от своего касания камень и песок делала стеклом и зеркалом. От волн стали отделяться мелкие частички - мой черный пепел. Он взвинчивался в воздух, соприкасался с каплями ливня, которые тут же темнели и падали уже черными сгустками, распространяющими все сильнее сотворенную мною катастрофу. Прямо надо мной тучи обагрились, свернулись спиралью, взорвались неестественным, стальным громом и… потухли.       Я закричал отчаяннее, не слыша своего голоса. - Так?.. Так?! Еще?! Ты моей боли хочешь?! Мало?!       Волна гранитной стеной обрушилась на берег, стачивая камни и превращая их в черный песок. Я не успел отступить, да и не смог бы, даже если бы того захотел. Где-то совсем рядом раздался просто дикий, звенящий визг раба и глухой приказ Лу, призывающий бежать, а затем резко стало темно, а легкие наполнились обжигающей, как кислота, водой.       Первые секунды я растерялся, запутался в том, что произошло, но потом взмахнул руками, пытаясь выбраться на поверхность и сделать хотя бы один глоток воздуха, но следующий вал обрушился стальными жерновами, ударяя меня со всего размаху о скалы. Мне показалось, что я слышал, как треснули, а может быть и сломались кости, по телу разлилась непереносимая боль, но вокруг не расплылись разводы крови. Только перед глазами стало темно, и эта темнота все нарастала. Стоило немыслимых усилий сделать еще одну попытку выплыть. Я даже успел продвинуться на пару метров вверх.       И все повторилось.       Нечеловеческая сила сомкнулась на моем теле, утягивая ко дну.       Черные плети волос развевались вокруг, но так и не окрасились силуэтами и призраками. Чернота наблюдала за моими жалкими попытками выбраться со стороны, не мешая и не помогая. Она что-то ждала, а мое падение, мое позорное фиаско было лишь необходимой частью. Оно явилось очередным шагом за грань, из-за которой было уже не выбраться.       Я понял, что у меня совершенно не осталось сил.