***
Горят костры по всему миру, горят, горят, питаясь мной. Люди не умеют понимать. Это неизбежно и неисправимо, они сконцентрированы только на самих себе, потому окружающее их, реальное, настоящее и подлинное остается навеки закрыто для них из-за ограниченности и несамодостаточности. Так было и будет, но среди толпы редко возникает одна единица, что способна не узреть, но почувствовать иное. Она непременно вносит смуту и создает основу для пролития многих океанов крови. Люди не умеют видеть. Готовность утопать в лабиринтах зеркал, где все двоится и множится, где ты сам становишься лишь копией похожих на тебя существ, поражает воображение и внушает неподдельный страх, убивающий заживо еще до рождения. Но и это является лишь способом самозащиты от опасности знания и осведомленности. За это не стоит осуждать, и тем более, не нужно принижать. Изменить и перекроить реальность все равно не получится, сколько бы стараний не применялось, сколько бы жертв не было. Люди не умеют жить. И именно это в большей мере страшно. За века и тысячелетия они утеряли в пыли себя и свои цели, сосредоточились лишь на облегчении собственного существования, на достижении телесных наслаждений и услад, среди которых не оставалось места истинному и важному. Об этом даже никто не вспоминал, а если случилось бы чудо, и один индивид прокричал, теряя голос, о падении в бездну праха, его сразу же вернули бы на место. Вырвали бы язык и зашили суровой нитью губы. Его непременно бы убедили в неправоте и поставили на прежнее место в ряду копий и подделок. Люди не умеют быть людьми, и потому способны внимать лишь на уровне своем. Никто из бесчисленной толпы не увидит ясности и сияния того, кто когда-то дал шанс и возможность всему быть. Наверное, именно это и явилось главной причиной появления множеств храмов и их служителей, жрецов. И самые первые были подлинными, а далее потянулись вереницы похожих, но лживых. И они в свою очередь сменились другими, еще более обманными и пустыми, не таящими в себе и толику мерцания и духовности. Как же в таком спектре выбора найти единственно нужное и настоящее? Возможно ли это вообще? Или утопия? Утопия… Не было ничего сумасшедшего и больного в том, что после моей ошибки, благодаря которой я позволил последнему ро’оас выбраться на волю и свободно ступать по мирам, Кхевва отправилась странствовать по планетам, ища себе поддержки и тех, кто в какой-то степени был ответвлением могучего культа Аросы. О таких объединениях в Империи и среди сиитшетов, конечно же, было всем известно, но избавлять их тела от жизней не спешили. В этом не было надобности, потому что в прошедшую войну со светлыми такие осколки к Аросы не примкнули, а предпочли оставаться в стороне, как все простые люди, желающие только мирной и тихой жизни. Разумеется, так было не со всеми. Изменников сожгли и уничтожили, включая и всех детей. Тем, кто не проявлял ненависти и враждебности по отношению к си’иатам, уважал и чтил законы Империи, работал в ее благо, позволили жить, иногда даже занимая определенные малонаселенные миры, где те организовывали нечто схожее с древнейшими сетями ремесла. Особая культура, отличающаяся, пусть и не сильно из-за плотного взаимодействия с обществом ордена Сиитшет, позволяла создавать вещи, которые весьма ценились на рынке Империи. Но такие общины не преследовали цель – разбогатеть. Они лишь искали способ отстраниться от бед и тяжелых тревог моего государства, надеялись и мечтали о спокойной жизни, без ненужных забот и сложностей. Ремесла же были лишь одним из способов заработать средства, что в нужный момент пошли бы на приобретение лекарств, транспорта и иного. Миры с такими поселениями и стали одними из тех, которые привлекли Кхевву в большей мере. Ее душу грела сладкая и обманная надежда о том, что люди из таких объединений потянутся за ней с более ощутимой вероятностью, смогут ее понять и принять, а позже, в дальнейшей перспективе организуются в армию, которая должна была обрушиться на сиитшетов в будущем. Малая капля в данном действии имела право на возможность быть идеей, воплощенной в жизнь, но все донесения убеждали меня в обратном, вызывали лишь искренний смех. У девушки ничего не получалось, она покидала планеты ни с чем. Лишь тоска и отчаяние все больше поглощали ее, но та упрямо и дерзко двигалась вперед, будто ее кто-то вел. Учитывая то, что она едва выжила в лабораториях моего дворца, провела много лет в плену на наркотиках и сыворотках, то ее поведение вызывало настороженность. И об этом не раз высказывался Лу, ловя на себе подозрительные взгляды Даора, что вопреки своей обычной трезвости и недоверию, с которыми он смотрел на мир, видел в происходящем только фанатичную преданность павшему ордену. Командор подсознательно или же по велению и привычке своих обязанностей до опьянения и безумия хотел уничтожить опасность. Раб же только с презрением отзывался о глупости женщины и не хотел признавать, что в ней слилось нечто более страшное и непонятное, чем простая избранность в светлом культе. Кхевва же бежала по секторам, зазывая к себе и крича о лжи, проклятии и кошмаре, что скоро должен был обрушиться. И я проклинал себя за наивную, непростительную и глупейшую ошибку по началу, но после уловил себя на мысли о том, что меня весьма забавляет эта игра. Она что-то мне напоминала и приносила невиданное удовольствие, наслаждение и покой. Я словно бы вернулся домой, вдохнул родные запахи, ощутил мягкость одеяла и дуновение утреннего ветра, что захватывал с собой свежесть и прохладу. Мне нравилось, я утопал в этом ритме и смеялся над самим собой, над все набирающей силу ро’оас, которая все таки смогла провести меня и скрыть в себе моего главного врага этого мира. Но было преимущество, пока я медлил, пока она летела вперед, то ей не приходило в голову, что я уже разгадал ее секрет, а потому чернота могла действовать моими руками. А я еще имел краткие, совсем жалкие мгновения, чтобы немного пожить. Ироничный танец на тонкой пленке льда, что быстро трескалась под босыми ногами, но движение никак нельзя было прекратить. Только бежать, скользить и ловить на себе леденящие потоки ветра, что приносили с собой ворохи снега и осколки стеклянного льда. Главное не останавливаться, не замирать и на секунду, не обращать внимания на кровавые следы от стоп, на клочки кожи, что прилипали ко льду и отрывались. Не переводить дыхания. Это же замедлит, это остановит перемещения, и тогда лед не выдержит, он расколется, сбрасывая с себя горячее тело в бездонную глубь, в тонны воды, которые утянут. Они не дадут выбраться. Фамларар. Одна из множества планет, не обремененных городами и сталью небоскребов. На нем не нашлось бы и пяти тысяч населения, если бы то потребовалось. Он находился далеко от торговых путей или туристических зон, что делало его абсолютно непривлекательным для практически всех представителей ордена си’иатов и Империи в целом. Темный культ его также почти не затронул. Лишь где-то в горах имелась парах древних, заброшенных храмов, где не проживал не один жрец. По сути, они и не нужны были там. Планета же не обладала жителями, которых требовалось направлять. Первое и единственное поселение возникло там почти сразу после моей коронации, но как-либо за прошедшее время не проявилось и не принесло никакого беспокойства. Этот мир входил в недлинный список самых мирных и безопасных мест с точки зрения общества и устоя, хотя сама природа на нем была весьма суровой и для многих непривлекательной. Фамларар был миром гор, где правил всевластием ветер, но гор несравнимых со скалами Сакраоса. Если на планете жрецов они тянулись ввысь острыми пиками, похожими на ножи и иглы, то здесь горы казались подлинными и огромными. Их гряды и цепи опоясывали сферу вдоль и поперек, оставляя лишь довольно объемные и широкие пространства между собой для озер и лугов. Океанов не было, лишь в юго-восточной части одиноко темнело неглубокое море, соленое настолько, что ни одно живое существо не могло выжить в его водах. Зато по берегам образовались поистине великолепные заливы – излюбленное место громких и крылатых обитателей, неярких птиц. Этот мир был совершенен и идеален по своей первозданности, умело подкупал некой дикостью и недоступностью. Он источал настоящую, дурманящую свободу, почти кричал ей, наполнял ею каждого, кто осмеливался ступить на эту пусть и каменистую, но сочащуюся неизмененной и неискаженной жизнью землю. Тускло-голубое небо почти всегда казалось покрытым легкой, полупрозрачной завесой облаков. Но когда появлялись они – белые перья, то захватывало дух от ощущения полета, ибо под ногами звенел мощью искрящийся в неослепляющих, но ярких и греющих лучах звезды камень, в шаге за ним раскрывалась необъятная долина гор и провалов, а над тобой смыкался купол небес, украшенный легкостью клочьев облаков. И никакой холод не отнимал у тебя искренности момента и счастья, которое обрушивалось так резко и всецело, что эмоции зашкаливали, бились в тебе горячим ключом. Возникало непреодолимое желание распахнуть за спиной крылья и обрушиться в эти пьянящие, терпкие до винного привкуса на губах объятия мира Фамларара. Но и понимание того, что крыльев нет и не будет, не огорчало и не наводило тоски, ибо и пешком, ступая ногами по едва нагретым камням, по мелкой и низкой траве, можно было также лететь. Здесь часто шел снег, белый-белый, но он отнюдь не покрывал собой все. Лишь снежные шапки белели на вершинах самых высоких гор, другая же поверхность была усеяна мелкой, жмущейся к почве растительностью – травами, кустарником и мхом. Они росли и цвели весь год, но приглушенно-зеленый никогда не заполнял собой промежутки между скал, он дробился невообразимым сиреневым, который в любом другом мире показался бы некрасивым, почти серым, но здесь он сиял и ярко горел, будто самоцветы, переливался на свету. Игривый ветер же постоянно обрушивался на скалы, но эти порывы создавали феерию красоты и свободы, от которых хотелось кричать. Он срывал с цветов мелкие, круглые лепестки и, унося их с собой, обрушивал в прозрачный воздух, скидывал с высоты, смешивал с кружащейся пургой. Потому на Фамлараре все снежные заносы, сугробы и льды непременно несли в себе лепестки, замораживали их в себе, оставляя наивных путников любоваться и забывать о том, что там, за небесной чертой, есть иной мир, где идут войны и льется кровь. Кровь… Там бушует море страха и смертей, там звездные корабли разрывают космос, там бьются за власть и славу, разрабатывая все новые и более совершенные оружия для убийств, но здесь это все не имело никакого смысла. Здесь только ты и скалы, что ведут за собой в безмятежность. А вокруг рвутся к небу горы, увенчанные коронами алмазных снегов. На их склонах, шелестя и шурша, мерцают пятнами цветы и низкие травы. Долины наполнены узорами и прорезями рек и озер, они как зеркала блестят под ярким, но все же прохладным, даже остужающим солнцем. Не случайно этот мир выбрали те, кто устал от резни и битв. Они ушли сюда, чтобы выжить, чтобы отрешиться от навязчивого ритма Империи и всех культов. Они ушли, чтобы жить. Ро’оас прилетела сюда как во многие миры до этого, не скрываясь и не таясь, гордо держа над головой свое белоснежное знамя, но, увы, никто ее встречать не собирался. Я не сомневался в этом, знал наперед, что Кхевва пробудет на Фамлараре не более двух суток, если ее не отвлечет что-то важное и непредвиденное. Потому и направил «Рэнтефэк’сшторум» в этот сектор, но к самой планете флагман не подходил. Было предпочтительнее воспользоваться маленьким транспортником, чтобы спуститься на саму поверхность. Тем более мне не нужен был эскорт, который глава гвардии стражей попытался организовать в первые же секунды, когда услышал мой приказ о приближении к ро’оасу. Я же словно, как и на Китемраане окунулся в странный, не подвластный какому-либо описанию транс. Просто знал, что нужно идти, что нужно действовать, но что именно делать – не мог и предположить. Главнее было достигнуть последнюю из Аросы, после чего чернота сама бы направила меня. Сомневаться я не стал. Небольшой и маневренный звездный корабль легко выпорхнул из ангара «Рэнтефэк’сшторума» и скользнул в черноту космоса, чтобы через пару минут пересечь и миновать на запредельной скорости последний отрезок пути, что отделял меня от цели. Непонятное ощущение чуждости я испытал впервые в тот момент. С первых дней, когда мне довелось самому пилотировать корабли, я влюбился в это занятие, вдохновился скоростью и свободой полета, испытал огромный восторг, но теперь… Четкое осознание, что корабли и все технические приборы мне стали совершенно не нужны для перемещения, обрушилось грудой и сдавило в мертвой хватке. Это в один миг превратилось во что-то приземленное, детское, слишком простое и малоэффективное. Я не смог уловить момент этой перемены, но вместе с ней обрел некое растерянное непонимание, заставляющее вновь усомниться во всем. Сгорая от тяжелых мыслей, от ощущения разрывающихся цепей, связывающих меня не только с Империей и моими слугами, но и со всем прошлым, я провел транспорт в атмосферу планеты, заходя чуть наискось. Белизна пейзажей поначалу ослепляла, но, не смотря на это, я ощущал пульсирующую искру, что пылала в ослепительно белом и нетронутом войной мире намного ярче этой чистоты. Обходя на приличном расстоянии датчики местных и избегая радаров корабля ро’оаса, совершил посадку среди более старых и от того низких, почти разрушившихся гор, где и оставил своего звездного странника в тени, сокрыв его защитным полем. Сам же отправился, не зная, но чувствую дорогу, к Кхевве. О том своем путешествии мне почти нечего рассказать, ибо не радовали меня красоты гор и цветочных снегов, не прельщала свобода сохраненного в первозданности мира, не захватывал страх приближающегося. Я так устал от всех эмоций и непонимания. Я смертельно устал от глупости и пустоты существования любого и каждого вокруг, а задавать вопрос о том, почему именно мне выпало искать разгадку тайны черноты и жутких искажений, надоело. Мне стало отвратительно и невыносимо полагать, что я какой-то избранный, вестник или кто-то еще, чей дар способен выстроить на пепле и саже новый, процветающий мир. Я его строил не один год, и мне даже казалось, что все удается. Возможно, что я затратил слишком маленький срок и начал рано требовать результат, но прогресса не было. Любое мое усилие становилось бесполезным и постепенно обращалось тем же хаосом, что царствовал при Высших. Я разочаровался, хотя и не до конца утратил надежду. Я запутался и устал. Устал, лишился сил. Мне хотелось только избавиться от всех раздражителей, что мешали уснуть. Как я этого хотел… Всего лишь уснуть, я уже терялся в днях, не мог подсчитать сколько недель вообще не смог сомкнуть глаза. И каким-то чудом мне удавалось не сходить с ума, не падать в бездну сумасшествия и как-то разбираться с тем безумием и кошмаром, который никак не подчинялся логике и законам. И законам даже не науки, а реальности, того окружения, что не всегда можно объяснить формулами, но оно все равно привычно. По чьей-то злой прихоти я один жил в иллюзии, не зная о ней ничего и не имея возможности повлиять на нее. Хотя, может быть, с последним пунктом все обстояло сложнее, ибо в минуты наваждения и самообмана мне удавалось совершать нечто, что ранее было не просто неподвластно никому, но не могло быть даже придумано. Я не помнил пути до поселения на Фамлараре, и если бы вдруг я потерял нить связи с чернотой, то никогда бы не смог сам отыскать свой корабль. Но в один миг я просто понял, что стою в тени каменных глыб, скатившихся многие века назад с гор и ставших своеобразной разграничительной полосой между миром диким и миром несколько обжитым и усовершенствованным людьми. Меня не замечали, хотя толпа местных жителей собралась не так далеко от моего убежища. Она окружила стоящую в центре девушку, которая оживленно и уверенно что-то вещала своим слушателям. Впрочем, лица зрителей особого интереса не показывали, скорее сомнение и неприятие к настолько буйной гостьи. Кхевва была облачена в просторный балахон, отдаленно напоминающий одежды Аросы, хотя и не имеющий вышивок. Главнее был светлый оттенок топленого молока этой ткани. Волосы же девушки оказались неровно обрезаны дрожащей рукой, потому они колыхались на ветру всего длиной по плечи. И общему миролюбивому облику ро’оас мешала только пристроенная за поясом короткоствольная винтовка. Голос ее звенел громко и немного властно, с хрипотой, в нем не осталось прежней детскости или же той настоящей трели, что отличала ее от других. - Нам еще есть, что защищать! Узрите свет и почувствуйте его! Он льется в каждом! Сиитшеты залили тьмой наш мир, они ввергли его в пучины инородности и искаженности! Он рушится под их ногами, но как вы можете терпеть?! Неужели вы хотите до конца дней скрываться в глуши, думая, что один неверный шаг, привлекающий к себе внимание, может спровоцировать гнев тирана-императора?! Вы такой судьбы хотите своим детям? А может быть, добровольно отдадите их в рабство темным?! - Слишком громко для одиночки. Седовласый мужчина в толстом, утепленном плаще вышел на пару шагов из общей массы людей. Он был в том возрасте, что больше можно было отнести к старости, чем к молодости. Иссушенное холодными ветрами лицо потемнело, украсилось изломами морщин и темными пятнами, некогда зеленые глаза потухли и слабо мерцали из-под нависших век. На полной губе выделялся рваный, уже давно заживший шрам. И не смотря на холод, голова его была не покрыта. Он хмурился и с недоверием смотрел на девушку, что пыталась как-то докричаться до сострадания и понимания. Покачал головой, поправил утепленный мехом воротник и заговорил. - Очень громкие, но пустые. – Даже с тоской проговорил мужчина и развел руками, словно бы хотел этим жестом как-то ободрить незваную путницу. – Мы уже слышали такое или что-то похожее. И не раз. Но всегда нас убеждали в том, что наша жизнь плоха, что мы изгои, нас обделили, что детям нашим станет еще хуже. Вот только никто не подумал, что ушли сюда мы по собственной воле. Нам тут хорошо. А все эти ваши войны и битвы не для нас. Слишком шумно, сложно, да и потери не перекрывают возможные плюсы. Мы хотим просто жить, не забивая свои головы и мысли детей всеми этими вашими… - Он неопределенно помахал рукой, но так и не подобрал нужное слово. – Император позволил нам это. Так почему нам необходимо слушать тебя, а не того, кто дал нам пусть и относительный, но мир? - Потому что он его убивает?! Он безумен! Однажды он решит уничтожить всю империю вместе со всеми гражданами! Ты хочешь видеть, как твои дети сгорят заживо? Ты хочешь видеть, как сумасшествие накроет мир непроницаемой пеленой? Этого ты хочешь?! - Какие глупости, девочка. – В толпе прокатились тихие волны смеха. – Зачем ему уничтожать тех, кто не тревожит его покой? Империя процветает, войн нет, что ему нужно еще? Рабов предостаточно, тем более многие готовы сами понизить свою касту, чтобы приблизиться ко дворцу. Император может лепить из нашей вселенной все, что ему захочется. А мы… мы не мешаем, можно сказать, что присматриваем за этой планетой. Смысла нас убивать нет. - Услышьте меня! – Истошно завопила Кхевва. – Неужели вы не понимаете? Логика и здравое суждение здесь не причем! Он сходит с ума! Он опасен! Ему не нужен повод, чтобы расправиться с вами со всеми или поодиночке. Вы даже не представляете, кто возглавляет Империю! - А чем же отличаешься ты? – С грустью спросила женщина из толпы, чем-то схожая с мужчиной, что общался с ро’оас. - Я – последняя жрица Аросы. Я та, кто вернет свет и благополучие в этот мир! Вы же видите, что он гниет изнутри! Он истлевает, испаряется, остается только это мутное стекло! И черные воды! Сектора гибнут, и те, кто находится на искаженных планетах, исчезают! Вы хотите себе такой судьбы? Вы можете представить, какой ужас ждет вас в таких мирах? Этого вы желаете под властью Инхаманума?! Мужчина протестующе поднял руки и гневно нахмурился, среди его соратников стал распространяться ропот, который постепенно все больше и сильнее обращался недовольствами и желаниями прогнать дерзкую гостью прочь. И только власть их предводителя сдерживала ярость, иначе бы ро’оас уже не смогла вести на Фамлараре свои громкие и пафосные речи. - Остановись и послушай, что ты говоришь. – Он снова покачал головой. – Очень страшные вещи. И тебе придется за них отвечать, потому что даже мы, как ты считаешь, люди необразованные и изгнанные, видим и слышим в них ложь. Скажи честно и прямо, чего ты хочешь, чего ты добиваешься? Тогда мы подумаем и все взвесим. И если придем к общему мнению… мы вовсе не против, чтобы среди нас появился новый житель. Такой же спокойный и всего лишь мечтающий по простому, тихо и мирно жить. - Вы не слышите меня! – Вскрикнула Кхевва, хватаясь руками за голову. – Как же вы не слышите?! По собственной глупости обрекаете себя на страшный конец! На великую потерю! Вы даже представить не можете с чем столкнулись, и что вас ждет после! От вашей сладкой и беззаботной жизни ничего не останется! Вы не сможете противостоять убийственной мощи! Тогда вы вспомните мои слова, но будет поздно! Вас пожрут, не оставляя шанса на… - Скажи прямо. – Еще раз потребовал предводитель общины, но в этот раз его голос прозвучал грубо и с ядом злости. – Сейчас же. Иначе уходи вон. - Я – последняя из Аросы. Я несу волю и голос Творца нашего мира. Я хочу лишь помочь и дать возможность жить всем нам. Иначе вселенная рухнет. Она станет подобием проклятого Орттуса. И никто больше не сможет спастись сам и спасти кого-то еще. Я осталась последняя. Одна! И если у меня ничего не получится, то… - Твой Орден исчезнет. Мы поняли. – Донеслось из толпы. – Ты просто хочешь сохранить свой культ! Такой же, как культ Сиитшет! Ты не переживаешь из-за нас, а лишь ищешь новую силу, которая бы стала прикрывать тебя собственными телами, идя на бойню! Ты просто хочешь найти себе новых рабов! И не больше! Рабов и территории для баз! - Нет, не правда! Вы слепы и не желаете видеть! Я принесу вам свет! Я верну очищенный от сиитшетов мир, такой, какой он был до возвышения их ордена! Больше не будет каст! Больше не будет этого неравенства! Каждый сможет жить так, как он захочет. Я принесу вам мир! - Твой голос больше не властен здесь. Я вышел из укрытия под белый свет далекого светила, замечая то, насколько чужд Фамларару мой черный цвет волос. На фоне белого снега и льда он казался жутким провалом в никуда, но от этого был приятен мне лишь больше. Моя фраза прозвучала гордо и жестоко, оглушив присутствующих множественностью хора черноты. Казалось, что она даже оцарапала кислотными когтями горло, но неприятия и боли не принесла. Толпа же мгновенно обратила на меня все свое внимание, многие отшатнулись и постарались уйти подальше, но жгучего страха я не ощутил ни в ком. Я испугал их лишь неожиданностью, но ненависти и гнева мое появление не вызвало, никто не проявил негатива, лишь отошли в стороны. Кхевва же обернулась ко мне и слегка ссутулилась, будто готовясь прыгнуть и вцепиться мне в горло, рвать его пальцами от остервенения, но пока держалась. Она выдохнула, выпрямилась, гордо поднимая голову. Отчего ее глаза вновь вспыхнули лучезарностью, поглощая видимые до этого зрачки. Сияли подлинным светом, обжигая и испепеляя дотла. - Ты. - Я. – Подтвердил и даже слегка усмехнулся я, приближаясь. – Ты знала, что я приду. По крайней мере, предполагала это. Не могла… Нет, не мог не догадываться, что этот момент когда-нибудь настанет. Или будешь отрицать? - Да. Я предполагал или предполагала, не важно. Но ты еще не можешь соперничать. Ты… странный. Ты не понимаешь. – Она сцепила руки перед собой. – Что-то не так. Ты ведешь себя как человек обычно, но временами… Ты исполняешь чужую волю. Ты простая марионетка, которая не имеет права думать и решать. Безвольная кукла, даже просто болванка, что следует строгой цели, не выходя за рамки дозволенного. Разве что позволяешь себе излишне много думать и брать на себя. Но кто знает, возможно, что так ты устроен. Своеобразное подражание существованию твоей воли. Какая жалость, что ее на самом деле нет. - Возможно, даже более того, ты права. Но это наша война, не их. – Я кивнул в сторону жмущихся к стенам жалких лачуг зрителей. Их лица выражали недоумение, глаза детей искрились слезами, но никто не бежал прочь. Наблюдали, ожидая решения. – Не нужно впутывать смертных, это глупо. Особенно в отношении тебя. - Аросы такие же люди. Мы тоже хотим жить, хотя бы немного, пусть также как и они. Хотим быть. Это не много. Это истина. Ибо мир этот принадлежит нам. Мы его цари. Мы даем ему нить развития и дальнейшего бытия, но мерзкие, эгоцентричные и озлобленные сиитшеты исковеркали нашу истину. Вы опорочили, очернили наше знамя! Оскорбленные дети. Неразумные, пустые. Утратившие способность зваться людьми! - Ты уже не человек. Ты сам пожрал свою носительницу, чтобы вернуться. – Я не знал, откуда брались мои слова, которые срывались с губ без малейшей заминки. Казалось, что двигаюсь, говорю и думаю вовсе не я, а кто-то другой, но не отличимый от меня. – У тебя не осталось сил, чтобы поддержать хотя бы свое воплощенное тело. Как это низко и смешно. Ты поглотил последнюю душу своего приспешника, чтобы проявиться здесь и сейчас. Последний сосуд разбился из-за твоего выбора, но ты продолжаешь все оправдывать своей недостижимостью. Думаешь, ты велик? Думаешь, ты несешь в ладонях правду? Ложь! Ложь и фальшь в каждом твоем слове и действии! - Может быть, я взял пример с тебя. – Игривым и томным голоском пропела «Кхевва», делая пару шагов ко мне. При этом на ее губах возникла тонкая пленка мерцающего, будто жемчужного цвета, налета. Существо его быстро слизнуло и изогнуло уголки губ в коварной ухмылке. – Может быть, я всего лишь учусь. Такой маленький хитрый шаг совсем не позорный в отношении моей цели. Я хочу дать жизнь, вернуть ее из цепких лап того, кто когда-то меня убил. Я забираю то, что по праву принадлежит мне. - Ложь! Ты всего лишь боишься забытья. Ты не можешь принять свою гибель. Воспользовался моей слабостью, чтобы воскреснуть и попытаться свергнуть, но опоздал. Вселенная уже не ощущает тебя. Ты и сам видишь, что ни одно твое слово не возымело эффекта. Они стали глухи и наивны. Они не трогают души… даже их. У тебя нет сил! У тебя нет права! - Не пра-авда. – Фраза прозвучало звучно и длинно. – Я жив, а значит, право имею на силу. Я верну Аросы. Я буду. И будет мой мир, где не останется места твоим чернотам! О тебе забудут! Ты вернешься в свое безвременье! Ты потеряешь себя! Исчезнешь! - Нет. Довольно тешить себя своими же грезами! Тебе больше нет места в воплощении! Тебе нет линии в бесконечном стечении событий и эпох. Тебя нет! - Я дарую свет! И не позволю тебе повторить твое деяние! Я уничтожу тебя и все твои следы, что уже успели исказить мой мир! Тебе не хватит сил! У тебя недостаточно умений! Ты простой человек, оскверненный и пронзенный черной отравой! Не тебе решать! - Уже не сможешь. – Отрезал я, не испытывая ненависти, но понимая, что ловлю в себе нечто, так похожее на сострадание. Оно возникло легко и быстро исчезло, сменившись почти привычным ощущением мелочности и бесполезности всего, что окружало меня. Тот, кто стоял предо мной являлся такой же ничтожностью, как любая другая вещь. Он выродился в неудачный мазок краски на огромном холсте, почти незаметный, но все же меняющий настроение и смысл всего полотна. - Смогу. Ты же не помнишь. Ты очень слаб. – Ро’оас остановилась около меня и заглянула снизу вверх в мои глаза своими бездонными провалами ядовитого света. – Ты ничего не понимаешь, но каким-то образом ухитряешься разгадывать тайны. Может быть, и правда всего лишь маленький, милый и теплый вестник? М? Пожалуйста. Большего не нужно. Признай, и я очищу тебя. Я покажу тебе иное сияние. Ты забудешь про Отешра. Ты успокоишься. Рука девушки потянулась к моему лицу с однозначным намерением погладить по щеке, но я перехватил ее ладонь и оттолкнул, по прежнему не испытывая и малой капли злости. Лишь неприязнь и разочарование, причину которых я никак не мог понять, а задумываться серьезнее о них не решался, боясь отрезать от себя тонкую нить черноты, что руководила мной в тот момент. Странное это было ощущение. Я не мог поверить самому себе, но четко осознавал отсутствие ярости и гнева по отношению к Кхевве. Я желал ее уничтожить, удавить все ее старания по изменению мира, но вопреки всему этому продолжал относиться как к пустоте. И даже не так, она оказалась для меня такой же глиной, как все. Ее можно было смять, чтобы после выковать на черном, отравленном огне нечто новое, нужное и подходящее моему замыслу. - Нет. - Жаль. Ты силен, силен настолько, что способен был жить без мира. – Задумчиво протянул некто женским голосом, и в этой фразе проявилась даже глубокая и тревожная тоска. – Я не думал, что такое возможно. Мы же отдаем все силы на это, все силы, до последней капли и крохи. И это связывает, надевает оковы. Если гибнет мир, то пропадаем и мы. Еще никто не оставался быть. И вот ты… Вместе мы бы смогли создать великое. Небывалое! - Нет. – Снова грозно и сухо ответил я. – Нет, Йатароасши. Такого не будет. Ты должен умереть. Так я решил и не изменю своего решения. Ни одно слово твое не повлияет на мой выбор. Кхевва нахмурилась и недоверчиво взглянула на меня, а затем отступила на шаг, скрещивая на груди руки, будто этим движением могла заслониться от всего происходящего. Свет в ее глазах усилился, а волосы всколыхнулись от потоков несуществующего ветра. - Мое имя. Ты… ты не мог его найти. Я не называл…не называла его ни одному смертному. Никогда! Откуда?! - Я вспомнил, как оно звучало в черноте. - Ох… - Тяжело вздохнула девушка, опуская руки и хмурясь. Казалось, что еще немного и она разрыдается, но вместо этого она звонко и надрывно рассмеялась. – Как жаль, как грустно и тоскливо. Как обреченно! Мы и, правда, уже стоим не на уровне их. - Люди здесь не причем. Они виноваты. Им грозит казнь. Мироздание нуждается в очищении, но не сейчас. И я также буду думать об этом позже, намного позже, чтобы успеть утратить то, что дало мне тело. Я полагал, что эмоции облегчат мой выбор и понимание, но… Они не нужны. Они мешают. И это моя ошибка. И я все более склоняюсь к уничтожению. Ты это называла безумием, хотя и знала истоки. Но сейчас есть ты. - Истоки? – Аросы недоуменно вскинула бровь. – О чем ты? Кажется, уже я ничего не понимаю. А может быть, местные мифы так исказили твое видение? Ты устал и тебе все надоело. Ты хочешь простого освобождения. Может быть, я даже понимаю тебя, может быть! Заключить себя в смертные рамки… я и не думал, что это настолько тяжело. Отвлекает все, даже дыхание, но ты зачем-то пошел на это. Ах, да… совсем не помнишь. Тогда тем более, как я могу доверить тебе целый мир? Ты даже не человек! - Я его не прошу. Я его отнимаю, убивая тебя и все, что ты успел сотворить. - Но я еще жив, а значит, жив мой мир. Я буду биться, ибо он принадлежит мне по праву. И мне обязан принадлежать впредь, чтобы исполнять и создавать желанное мною. Ты лишний, но я жив. Я жив! И никто не посмеет изменить это! Не позволю! - Ненадолго. – Предрек я. - А ты? – С прищуром спросила девушка. Я не ответил, только хмыкнул и с яростью взглянул в светлые провалы глаз Йатароасши, которая, казалась, едва сдерживалась и не показывала свое подлинное лицо. Но ее тело независимо от желания и воли начинало светиться все отчетливее. Светлые волосы ловили невидимые потоки нереального ветра и вились вокруг лица, иногда даже поднимались вертикально вверх. Постепенно это влияние перешло и на объемные одежды, что большими, но легкими лепестками тканей заструились вокруг. - Не позволю. – С яростной злостью прошипела Кхевва, сжимая руки в кулаки. – Ни за что! - Я знаю. Она резко отбежала прочь от меня, приближаясь к толпе, пронизывая ее острым, воспаленным взглядом, полным отчаяния и безумия. Ее тело сияло волнами, что отрывались от нее полусферами и таяли, опадая серыми, истлевающими клочьями. Снег и лед под ногами обращался шипящей, вскипающей водой, которая начинала бурлить, затем темнела, обретая оттенок болотной жижи, а потом из нее вытягивались тонкие нити трав и цветов. Они покрывались мелкими вкраплениями бутонов, что после опадали в лужи и растворялись. И сами зеленые листья постепенно чернели, сгнивали. Но с каждым шагом ро’оас по ее следам ползла эта влага, поглощая все новые и новые сантиметры почвы, утягивая их ненамного, всего на глубину толщины ладони в жидкость. Это приобретало некоторое сходство с залитым мутной водой Аньрекулом. - Это ваш Император?! Защитник?! Бог?! Каким еще титулом вы попытаетесь облагородить его преступления? Сколько будете считать тиранию благом?! Закричала она, указывая дрожащей рукой на меня. Такое поведение было так несвойственно обреченному существу, что я невольно на некоторое время замер, следя за ее глупыми и безнадежными действиями. И с точки зрения и видения меня того, что правил всего десять лет, не знал, кем является, все это могло показаться сплошным абсурдом и забавной игрой на публику. Но Йатароасши знал, что делает. У него было колоссальное преимущество – знание того, что оставалось запредельным для меня, хотя некоторые реплики, брошенные вскользь, и наводили на мысли о том, что и предположения творца Аросы в чем-то оставались обманчивыми и неверными. Это пугало больше, чем мое незнание. - Он признал, что хочет уничтожить вас! – Очередной крик девушки раскатился по долине, дробясь рокочущим эхом. В толпе зашелестели короткие, но испуганные реплики, медленно, но недоверие преобразовывалось в заинтересованность и испуг, но большинство все же оставалось глухо к стараниям Аросы. Предводитель общины же находился на один шаг ближе. Он хмуро взирал на происходящее, придерживая руками полы своего мехового плаща. Отвел взгляд в сторону, осмотрел тех, кто вверил ему в руки свои жизни: на мужчин с обветренной кожей и тусклыми глазами, на женщин, чьи руки покрывали мозоли, на детей, которые жались к своим матерям и вцеплялись в их юбки. И никто из них не верил ни во что. У них в глазах зияла лишь усталость и желание покоя, который своенравно отняли, не спросив на то желания. Кхевва же снова заговорила: - Он – уничтожитель. Убийца, ненасытный и безумный. И моя вина есть в том, что я не заметила этого раньше, не смогла уберечь свое творение от беды и смерти, от забытья и неведения. Моя вина, но я еще имею силы, чтобы все восстановить. - Уходим! – Повелительно пробасил мужчина, хватая маленькую девочку за руку, которая из любопытства успела подойти к главе поселения, что-то зашептал ей тихо. – Все уходим! Слышали? Уходим. Немедленно! Люди не сопротивлялись и даже не высказывались против, они покидали место действия, чувствуя, что им не нужно то знание, что проявлялось в, казалось бы, несвязанных словах представителей двух орденов. Люди уходили, понимая, что связаны с нами нерушимой цепью, опутывающей горло, но отказывались что-либо решать. - Уничтожитель? – С насмешкой спросил я, обнажая белые, острые зубы. – Неужели? - Ты не понимаешь! Ты слаб и беспомощен! Ребенок! Тот, кто ты Там, не здесь! – Она махнула рукой, провожая удаляющихся смертных косым взглядом. - Да, но все же я вижу, что для твоей силы нужны они. Смертные. Но они уже тебя не слышат, им привычнее подчиняться мне. Так легче, а ты стала врагом. Тебя забыли, утеряли возможность веры в то, чем когда-то, века назад ты имел способность быть. Теперь же миф и вымысел, иллюзия и сказка. Твои силы иссякли, даже речи обратились паром. Но как ты надеешься противостоять мне? Зачем? Спасаешь от меня? Неужели Высшие или бесчисленный ряд тиранов твоей эры были лучше? Но нет. Нет. Ты всего лишь не можешь смириться со своей потерей. Светоч стал изгоем. - Я спасаю, потому что они по своей человеческой доверчивости и наивности считают тебя человеком, Инхаманум. Но ты никогда им не был и станешь! Ты не понимаешь их! Даже твое подражание совсем неумелое и наивное! Оно не сопоставимо и с небрежной игрой любого актера! Он же все равно за свою жизнь испытывал человеческие эмоции и жил по общим законам, не заглядывая за запретную и обманчивую грань. Ты не понимаешь этот мир! Он чужд тебе! Его вкусы, цвета, запахи – все лишнее для тебя. Ты не находишь красоты и необходимости ни в чем! Ты пуст! Ты, как и чернота, закрыт для всего живого! Ты только убиваешь! Высшие и другие правители были людьми! Жадными и жестокими, но людьми! Они существовали, как и все, как их рабы! Но ты… Нет! И от всех требуешь такого же! Недоступного и невозможного! И тебе верят до самой смерти, подсознательно полагая, что человек не уведет за черту! - А кто же я? Вопрос прозвучал скрежетом сам, звеня подтверждением того, что он очень долгое время мучал и терзал меня, убивал и резал зеркальными осколками, в которых двоились блики на горячей крови. Он прозвучал и повис тишиной, в которой только неслышимый шорох падающего снега выявлялся нарушением. Я не испытывал ненависти к Аросы, не презирал ее за то, что в начале моего правления она совершила то, что имело свои последствия многие года после. Я не жил ликованием из-за уничтожения светлого ордена, но не желал и его возвращения. В моей душе поселилось непередаваемое по своей силе разочарование, которое относилось к каждой клетке прогнившего мира, но также и ко мне самому. И это было невыносимо, но дополнялось совершенным незнанием бытия. Нет, законы и кодексы человеческого общества и того, что его окружало, оставались прежними и приземленными, но осознание того, что и это являлось лишь самой незначительной частью мироздания, немыслимо ошеломляло. Голоса ликов вяло и лениво перешептывались в черноте, перемежались между собой и высвечивались тенями, которые окрашивали собой свет и на просторах Фамларара. Но стоило мне задать свой убийственный, садистский, оскверняющий вопрос, как наступило Абсолютное Безмолвие. - Кто я? – Повторил громче и настойчивее, повышая голос почти до крика. – Кто я?! Йатароасши опустил глаза и поджал губы, из его глазниц выкатились крупицы сияющей крови, сорвались с лица и упали на незатихающие на ветру края одежд, мгновенно образуя на них узоры и разводы, будто подтеки. Они потянулись линиями, вырисовывая нечто, похожее на растительный орнамент. - Я думал, что ты – бог. – Последовал краткий и прямой ответ. - Ошибся? - Да. – Нисколько не таясь, продолжила Кхевва. – Жутко ошиблась. Потому и потеряла бдительность. Тогда, в эпоху, когда сиитшеты только призвали тебя, еще до того, как первые звездные корабли устремились в предназначенные для них космические дали, озаряя собой нетронутые черноты, ошиблась... Глупые создания твои си’иаты. Они оскорбились и призвали монстра. А я… я с детской, первозданной, человеческой верой в добро и лучшее закрыл на это глаза. Оставил все течь так, как двигалось само. Решил пожертвовать маленькой планетой - Китемрааном, которая уже по воле моих же детей, перестала принадлежать мне. Ее словно отрезало. Ах, если бы я знала, чем это все кончится! Но увы…увы. Ты таился тенью, наблюдал, раздумывал и ждал, а потом ударил. Ударил с такой силой, что весь я развеялся. Я – божество! Я всесильный здесь! И ты убил меня. Убил! И так, что я даже не успел заслониться ладонью. Ты отнял мое бессмертие! Я был вынужден использовать тела своих детей, чтобы сохранить хотя бы самую скудную память. Они страдали, мучились, но я упрямо переходил от одного к другому. Пока не осталась одна… - Винишь сиитшетов? Глупцов и самовлюбленных созерцателей? Считаешь их виновными в твоей слабости? Но они всего лишь одинокие. Одинокие в огромном и ненавидящем их мире. – Безжалостно исправил я. – Ты отверг их своим молчанием. Добился всего, чего пожелал. - Да. – Кивнула девушка. - По твоей вине. - Да, разумеется. Я жесток, как то и полагается. – Сказал Йатароасши с грустью, но без малейшего проявления желания на то, что можно было бы исправить все это. – Странно, но такие мы все. Жестокие и даже безжалостные, и не важно насколько восхваляем добродетель. Это нас всех объединяет. Будто некто, кто дал нам основу, никогда не испытывал эмоций. А мы же просто научились. Придумали и поставили на пьедестал величия. - А еще сладость. – Добавил я, наклоняясь к земле и срывая шершавую, грубую, созданную для сопротивления морозным ветрам веточку с сиреневыми цветами. - Сладость? – Кхевва тихо закивала головой. – Сладость тоже придумали боги, как и многое. Как и все. Как и вся… - Нет. Не все. - И снова да. - Так кто же я? Что я такое? - Может быть, Ничто? – Рассудила Аросы. – Ты же уничтожаешь все, к чему дотрагиваешься. Целые планеты, миры. Мой мир. Я слышала, что такое случается. Был Творец и был мир, а потом не стало. Грустно и тоскливо. - Тогда чего же ты ждешь? Почему не пытаешься меня убить? – Я сжал в руке холодную ветвь, до хруста, до скрежета и стона. – Спаси свой мир. Хотя бы попытайся. Если ты так переживаешь, если знаешь правду, делай что-нибудь. Делай! - Я так сильно напоминаю тебе отца? Я резко отступил, забыв о том, как дышать. Только, не мигая, смотрел на печально рассматривающую меня девушку, которую я очень долго мучал, издевался над ней, держал в плену и смеялся. А она, оказывается, никогда не испытывала ненависти и презрения ко мне. Она жалела меня, пыталась понять и разгадать страшную загадку, одновременно отдавая себя тому, в кого свято верила и ждала. Она надеялась, что доживет до того момента, когда будет восстановлен не просто великий культ Аросы, но и алтари светлых храмов наполнятся лучащимся светом. Подлинным и живым. - Сенэкса? – Я отмахнулся от прозвучавшего слова, замечая, что цветок в руке обратился сгоревшим остовом, рассыпающимся черным пеплом. – Он не мой отец. Он не мог иметь детей, а ты… Почему ты все сводишь к человеческим рамкам? Почему ты боишься отвечать прямо? - Убийца. – Без злобы было произнесено слово, заключающее в себе гораздо больше, чем простое значение – «отнимающий жизнь». – Это страшно, пройти годы, но так и не увидеть тепла. - Йатароасши. - Да? Я ловко отсоединил от пояса, что был сокрыт просторными сиитшетскими одеждами рукоять осколочного посоха – Крест Императора, и извлек его, активируя. Короткая трубка мгновенно увеличилась длиной так, что стала выше меня, на одном конце раздвинулись дополнительные лучи, которые и образовывали знаменитый крест. Девушка же только слегка улыбнулась, не отрывая от меня взгляда, плавящегося сиянием. - Я могу показать тебе то, что было недоступно. - Показать? Мне? – Глухо отсек я. – Что именно? Твое наследие? Твое желание? Мечты и грезы? Будь твои слова хотя бы отчасти правдивы, мне бы в руки не лег мир, задыхающийся от порчи и яда. Пусть и сиитшеты извратили его, подвели к черте последней грани, но они несли в себе твою же кровь. Они такое же твое наследие, как и многое. Я не говорю о тех, что всю свою жизнь провели на Китемраане. Я видел их, они отдали себя… мне. Полностью, до последней капли души. Но те, кто вырвался за барьеры того сектора, снова вкусили тебя. Они окунулись в твои законы, встретили твоих последователей, познали твои войны. И ты смеешь упрекать меня в безжалостности?! Меня именуешь убийцей?! О нет, дитя, лишь твою гордость я слышу! Пусть я и потерян, пусть не понимаю, кто я, но знаю, что ты являешься источником гнили. Ты – основа смерти своего же чуда. Ты виновен, Йатароасши. И не смей больше скрываться за лицом последней твоей жрицы. - Тебе не вернуть меня в пучину темноты! Я не отступлюсь! Голос девушки дрогнул, но не от волнения и страха. Он раздвоился, показал, что внутри него скрывается иной лик. Нельзя было отличить сразу, ибо не было мощи в высшем существе, что дало начало этой вселенной, а после поставило на прямую дорогу к концу, хотя отчаянно и пыталось убедить самого себя в обратном. Возможно, что это двойственность голоса являлось последним напоминанием истинного Творца Аросы по имени Йатароасши. В то время чернота не дарила мне видения прошлого о нем, только имя, но и его оказалось достаточно. Я смог увидеть, что в сияющем создании не осталось и одной схожей черты с тем, кто носил это имя. Тот был великим и могущественным, коварным, но все же преисполненным светом. Пусть свет этот и был жесток, он убивал своим жаром и яркостью, но он был искренним, наполненным одухотворенностью, а не пустым и безвольным прожиганием жизни на подобии своих смертных марионеток. Йатароасши – освещающий мрак. Он пытался сделать невозможное даже для Творца. Вложив в разгоряченные жизнью и страстью умы бесчисленные варианты различий и хитросплетения, сочетания этих различий, он попытался дать им всем общую цель – слишком сложную для них. И это, разумеется, не вышло. Тогда он создал то, что неизбежно появляется в каждом мире. Йатароасши воплотил в жизнь идола, себя, закрепил вокруг худой шеи венец короны, выбрал свои голоса, своих служителей и дал рождение культу. Это ему понравилось, он преисполнился радостью и ликованием, самоупоением, захлебнулся в экстазе и забыл о том моменте, когда с таким же воодушевлением дарил отличия каждому своему творению. Забыл настолько, что после уже не смог принять жуткий для него факт, всячески и изо всех своих немалых сил отвергал это. Но различия играли прекрасно установленную для них роль. Они, как и полагалось, разделились, часть повиновалась, часть отказалась слышать, часть восстала. И что же сделал он? Оскорбился и отравился ядом ненависти к существам, которых он сотворил ради забавы, но те отказались его слушаться и исполнять его желания. После этого наступило деление. Мир обратился нескончаемой чередой сражений и войн, где гибли абсолютно все, но никто не заметил, что еще во время своего бытия умер и Йатароасши. Он действовал, направлял, искажал и коверкал, но был ли он собой или уже неосознанно подражал чему-то среднему между тем, кем он являлся ранее и тем, что стал? Творцом ли он был, расходуя свои силы по мелочам, или сам стал наилучшим примером существа, которое принято называть Человеком? На Фамлараре я ожидал встретить того, кто выше и недостижимее всех и всего, что мне удавалось встретить за свою несколько необычную и мрачную жизнь. Но реальность оказалась жестокой, и я увидел самого обычного человека, который потерял свою власть и славу, но попытался их вернуть. Все попытки и планы обрушивались у него крахом, но он пробовал вновь и вновь, и вновь. Он не погнушался и не побрезговал использовать для своего желания свои шедевры, он отнесся к ним, как к расходному материалу, как к рабам, забыв, что они отчасти являлись им. Я не верил в слова Кхеввы о том, что я был жутким, ужасающим, убивающим лишь своим присутствием воплощением Ничто. Признаться, я не мог полностью понять и представить значение этого простого слова. Оно же настолько необъятное, злое, утягивающее в свои глубины, масштабы которых, увы, оценить и осознать невозможно. И, конечно, я видел за пылкой речью избранной ро’оас обиду, которую она пыталась не показывать, уподобляясь тем, кто в некоторых отношениях стал выше. Но я ее видел, ей полнился каждый жест и каждое слово, будто ничего иного в душе и в разуме не осталось. Ничто? Нет, было легче поверить в теорию о вестнике, но не в громкие и иллюзорные речи Йатароасши. - Ты жалок. Безмерно, невообразимо жалок и низок. – Я усмехнулся и покачал головой, чувствуя, как чернота постепенно набухает ликами, обагряется их голосами и полнится всесилием. – Если бы я знал, что величайший Йатароасши окажется таким, то никогда бы не пожелал разговора с тобой. Твоя правда мне не нужна. Мне достаточно того знания, что кроме меня больше некому сохранить в состоянии жизни этот мир. - Раз жалок я, то отвратителен и мой мир! Разве не так?! Я же источник болезни, значит, заражено и мое творение! Не так ли ты всегда считал? Не при таком обвинении ты пошел убивать Высших? Давай! – Аросы развел руки в стороны, будто призывая меня ударить. – Давай же! Очисти! Убей мир! И я окажусь прав! Он все еще завязан на меня! И Я – последнее, что его держит в существовании! Разве ты не видишь, что при твоем правлении, при твоем присутствии он начал увядать? Он истлевает, выпуская мою кровь! - Я ее заменю. Рядом со мной сверкнула змеящимся росчерком молния, испуская яркие, горячие искры и шипя. Этот треск не угас, как то было бы привычно, а остался звучать, все набирая силы, увеличиваясь и расползаясь по горной долине эхом. Постепенно оно слилось в один пронзительный, раздирающий и душу, и плоть звон, в котором я все же смог различить далекие ноты капели. Кап! Дзынь дон! Звон метнулся ввысь, уносясь в дрожащий, болезненный писк, от которого в немногочисленных строениях поселения потрескались и вылетели стекла, усеяв оледенелую почву. Затем звук вновь стал падать, трансформируясь в сотрясающий землю рокот. От этой дрожи в первый миг родился ветер, срывающий все лепестки с цветов, но после огромные снежные потоки низвергнулись со своих вековых, каменных платформ, поднимая в воздух тучи белой пыли. Но лавины так и не смогли достичь равнин, ибо по чьей-то незримой воле снега замерли и остановились в момент движения, не утратив форм. Многие комья повисли над поверхностью, осыпаясь мелким, снежным крошевом. И наступила царствующая тишина, звенящая хрусталем, но нарушаемая испуганными криками птиц, что сорвались со своих мест и огромными стаями кружили над горами. Йатароасши пошатнулся, озираясь, оскалился и злобно выругался, после чего его руки начали приобретать яркий, лучезарный оттенок, капающий с пальцев. Он взглянул на меня, давая лишь на секунду увидеть за своим взглядом глаза Кхеввы, которая, в отличие от своего божества, не испытывала непреодолимого желания убить меня. Она хотела говорить, хотела разобраться во всем, почти также как я, но была обречена каждым своим действием и речью подчиняться обезумевшему высшему существу, потерявшему себя самого за услаждением человеческих потребностей и желаний. Отринуть их он больше не мог. Кап! Дзынь дон! Кап! Я перехватил удобнее свой посох и невысоко поднял над землей, замахиваясь и слыша яростный вопль. Но время будто замерло, оно растянулось вязкой субстанцией и захватило в свое желейное нутро все, отрезая любую возможность сделать и глоток воздуха. - Имя мне – Инхаманум! И отныне мир мой именуется так! С легким щелчком и в треске ядовитых, черных молний я вонзил острие Креста Императора в землю, выпуская из раны огненное сияние, что мгновенно чернело и опадало вокруг кружащимися пепельными осколками. Они достигали поверхности, падали на нее, звеня и капая, и сразу же становились мелкими, острыми, сияющими в приглушенном свете пластинками зеркал. Всего за полминуты эти частички покрыли собой всю долину, погребая под собственными тоннами и выступающие скалы, и растительность, и даже постройки местной общины. Но ни один осколок не ранил ни одного человека. Все они каким-то чудом оказались стоящими на ногах, на этой немыслимой пыли. Все дрожащие, испуганные и слабые, как будто только проснувшиеся от вековечного сна, от небытия. Родившиеся. Еще удар, направленный не на божество, но на мир его, сотряс все вокруг. И люди согнулись в приступах кашля. Они падали на колени, хватались за горло, задыхались в рыдании, но все вместе с собственной, до безумия алой кровью отхаркивали светящиеся золотистой лазурью комья света Йатароасши. И кашель этот длился до того момента, когда вместо яркости не начинала капать чернота. Тогда приступ кончался, дыхание выравнивалось, но силы не возвращались. Смертные лежали в зеркальной пыли, слегка подрагивая и дергая пальцами, но дышали. Размеренно, глубоко и тихо. А глаза их иступлено смотрели вверх, в кружащуюся чернотой пургу. В них не было душ. Р-р-р-рокот! Я с большей силой вдавил острый клинок Креста в плоть, раскалывая ее, разрывая и рассекая вены. Под ногами поползли трещины, в которые скатывался пепел с обломками скал, хижин и бездушными телами. Ветер вырвался из расщелин, он был похож на густой пар, что обжигал, но холодом, льдом и отравой. В какой-то миг мне показалось, что сила этого потока собьет меня с ног, и я отчаяннее вцепился в посох, замечая, что немыслимо как, но песок расплавлялся. Он все больше и больше обращался в колыхающиеся волны черной воды Орттуса. Это название само возникло в моем разуме, привычно и наивно, ибо и сам Орттус был лишь жертвой, но не оплотом. Жертвой, что содержала в себе сильнейший след черноты, а потому лишь там мог навечно успокоиться безумный дух творца Йатароасши. Кхевва тонула. Ее ноги вязли в черной жиже, потому она постоянно переступала с одной на другую, скалясь и шипя, роняя с каждой секундой очередной самоцвет крови. С писком они срывались с лица и капали в темноту, где исчезали, оставляя после себя бурые круги, испаряющиеся еще быстрее, чем лучезарность. Она закричала, и крик ее всколыхнул черноту, на краткий миг останавливая все потоки и течения, пытаясь сменить их направление, обернуть смертью против меня. А затем, когда и эта обреченная попытка обернулась ничем, жрица подпрыгнула, расправляя странные, мерцающие нити в пространстве. Они тонкими щупальцами потянулись во все стороны, обхватывая камни, листву и людей, обвиваясь вокруг них спиралью и вытягиваясь обратно. Светящиеся, одного цвета с кровью Йатароасши, они пульсировали и качали через себя энергию. Ту энергию, что никогда и ни при каких условиях не станет доступна ни одному смертному. Тишина же окрасилась гвалтом, словно бесчисленное множество людских голосов из всех времен и эпох вскричали разом, проголосили молитву и прощальную песнь. И крики смешались со смехом божества, которое уже начало ликовать, предвкушая свою победу. Девушка подняла руки, стряхивая с себя смертную кожу и обличая свое мерцание. Весь ее облик менялся. Он вытягивался, утончался, искажал пропорции. В рябящем, дробящемся неверными иллюзиями пространстве было очень сложно заметить и уловить момент этих изменений, лишь однажды, в один миг все становилось так. Существо стало одним ростом со мной, но худее и прозрачнее, руки удлинились от плеч, также как и пальцы. Они доходили до колен, но жуткий эффект усиливался тем, что создание больше не могло стоять выпрямившись, только согнув колени и полуприсев. Шея также вытянулась, а волосы вдруг начали ломаться и скатываться по гладким плечам и спине вместе с клочками одежды. Кхевва протянула руки ко мне, изящно перевернула ладонями вверх, затем обратно, сжала кулаки и снова обернула вверх, оставляя внизу новую пару дланей. Пошевелила тонкими пальцами, отращивая на каждой руке по два новых, с особенно длинными когтями, что загибались острыми пиками, сочащимися ослепительно яркой кровью. Их она держала отдельно, прижав к запястьям. - Тебе не победить меня! – Прогрохотал множащийся глас Йатароасши. - Я – Ничто, разве у меня могут быть ограничения? - Исчезни! Мои волосы потянулись черными плетями, зашипели от сияния, оглушая меня. Дикая, неистовая боль разлилась по телу, словно каждая клетка кожи моей вдруг стала отторгать другую, похожую на саму себя. Я до колоссального безумия, до убивающей ясности ощутил, как каждый капилляр, каждая мышца наполнялась чернотой. И одновременно из волос, из воды, из пепла и из бури начало подниматься и выходить бесчисленное множество ликов, тех, которых я когда-то в непередаваемо другой жизни обнаружил в зеркале особняка Вираата. Черные, тонкие, жилистые, без лиц, но все с длинными когтями и охваченные злобным голодом, что звал их в действие, звал их насытиться болью, ибо лишь она могла привлечь их внимание, завладеть любопытством. И боль царствовала всюду, она лилась реками, орошалась кровью, и я чувствовал ее. Она сводила меня с ума, я хотел испить ее, хотел вырвать из жалких тел еще насыщеннее, еще сильнее, чтобы больше никогда, никогда во всю Вечность не испытывать проклятого чувства разочарования! Я ненавидел этот мир! Я ненавидел его полностью и по каждой крупице! Он был моим позором! Он стал моим клеймом! Я был заражен неудержимой жаждой уничтожить его, стереть, чтобы ни одно существо больше не посмело нарушить мой великий покой и извратить то, что исконно было заложено в каждое действие и слово. Мир есть гниль. Но очистить его уже было невозможно. Только убить. Убить. Лики заполонили собой все. Они виделись всюду, они выстраивались рядами и армиями, покрывали собой все: землю, скалы, воды, небо. Они становились на слабо содрогающиеся от дыхания тела. Они двоились и перемежались между собой, они стали цветом окружающего пространства, самой его сутью. И выждав лишь секунду, в которую Йатароасши замер, распахнув исчезнувший прежде с лица рот, зачерпнули из-под ног черный пепел и бросили в свои же лица. Мелкий порошок превратился в песчаную бурю, наполненную Мраком. И в нем загорелись миллиарды светлых пятен – масок, что некоторое время назад я сорвал с себя и отдал одному из призраков. Всюду было мое лицо. Всюду был я. И я уже не ощущал разницу между тем я, который держал осколочный посох и тем, кто рвал очередную плеть Йатароасши. Все одно. Все едино. Нет границ, нет конечности, ибо ее не было и от начала. Все придумано, а потому лживо. В одно мгновение смешалось все, слилось в жуткий, извращенный сталью поток и стихию, раздался убийственный вопль Аросы. Она еще пыталась сопротивляться, жгла ликов, испуская пульсирующие волны своей силы, что заставляли сквозь пыль пробиваться зеленеющим листьям, вытягиваться жалким стеблям, но они быстро гибли, истлевали и разносились спорами пепла, наполняя собой воздух, забивая легкие. В этом хаосе постоянно взрывались черные молнии, которые удивительно высвечивали каждую мельчайшую деталь, показывая истинную боль. А я, как в бреду, повторял только свое имя, кричал, шептал и выл его, как заклинание, как единственное, что удерживало меня в состоянии чувствительности и осознанности, обеспечивающих еще существующим людям хотя бы малейший шанс на выживание. Инхаманум. Лики разделились, когда я извлек из почвы Крест Императора. Большинство также остались с лихорадочным остервенением рвать на куски и клочья врага, но часть с поразительной легкостью взмыли ввысь, где растянулись эластичными жилами, покрывая затейливым рисунком плоскость и сбрасывая с себя маски. Те падали под мои ноги и ломались, хрустели при каждом шаге, оставляя после неровные осколки черного фарфора и зеркал. Словно в припадке безумия и истерики, в сладостном, болезненном трансе я различил остаточный луч, исходящий от Йатароасши и вливающийся через многоличие мироздания в одну единственную ветвь, дающую основу Вселенной, где я родился и стал собой. Интуитивно я попытался ухватить его, зацепил когтями и потянул на себя. И Творец Аросы пал на колени, воя так, что я едва смог продолжить свое движение от боли, приносимой мне этим криком. Он был восхитительным, наделяющим силой и блаженством, таким, как я всегда искал. Он доводил до исступления, выявлял из себя подлинную, единственно возможную в тот момент искренность. Но я с упорством и презрением вырвал светящийся корень, сжал в ладони, сужая мощный поток и почти перекрывая его, а затем одним движением острого, черного ногтя перерезал надвое. Лики схватили божество, вывернули тому руки и запрокинули голову, полосуя горло пальцами. Часть сияния, что уходила на мой мир зыбко, обреченно мигнула и погасла, а оставшийся в моей руке обрывок задрожал, изогнулся, высох и потускнел. Его края обуглились и из мелких трещин покатились капли самой настоящей, человеческой крови единственно верного оттенка – алого. - Не-ет!!! Я не слышал ни единого звука, кроме как приближающегося грохота, который никак не мог с чем-либо ассоциировать. И вопреки всему и собственному страху, но подчиняясь чьей-то воле, которую невозможно было отделить от своей, я перехватил посох, повернув его остриями вверх, и двинулся к Аросы. Вокруг него уже плотнее сгрудились лики, они мучали и терзали его, вырывали из него вены, надрезая их в определенных местах, а после вытаскивая из проколов. Затем связывали в жгуты и одевали на тонкую шею поверженного творца. Каждый палец его они проткнули собственным когтем, а в глазницы вкололи острые, длинные спицы, выпуская густые, липкие и сильные потоки лучезарной крови. - Орттус. Прошептал я сам себе, искоса наблюдая за тем, как образованные под куполом небосвода жилы черноты слились воедино, перевернулись и воплотились подлинным зеркалом, что отражало в себе не просто раскинувшийся внизу пейзаж и простор, но высвечивало и выделяло каждую его часть, при этом не показывая бушующего хаоса. Я усмехнулся и щелкнул пальцами. Зеркало обрушилось выросшими сверху вниз скальными пиками на нас, проходя насквозь и выворачивая мир наизнанку, смещая оси и спектры, распыляясь в белоснежности стеклянной планеты, по поверхности которой я уже размеренно и уверенно ступал. Лики и плененный творец были также здесь, как десять, двадцать или сотни лет ранее. Я увеличил мощность осколочного посоха, понимая, что не переключаю настройки и программы, а вкладываю в него себя, свою силу и каплю черноты, что навечно исказила мое оружие, застопорило раскаленные осколки, зафиксировало их, а затем слило в одну общую, черную массу. Раздалось напряженное гудение, сменившееся безмолвием. И я с размаху насадил тело Йатароасши на лезвие, проткнув его в спину. Острие же смертоносным осколком вышло, выпуская пузырящуюся кровь в области солнечного сплетения. Сорвался сдавленный, наполненный болью и невысказанным страхом хрип божества. Призраки тут же отступили в стороны, срывая с себя маски и бросая их под мои ноги. Я же поднял еще живое, дергающееся тело творца Аросы на осколочном колу, оглашая развернувшиеся вокруг белые пространства с лунами надрывными воплями, а затем воткнул другой конец посоха в стекло, закрепляя избранную мною для Высшего Существа Аросы вечную кару. Белая вспышка. Черная мгла. На миг у меня перехватило дыхание, и пропал голос. Кап! Дзынь дон! Кап! Дзынь дон! Дзынь! Дзынь. Дзынь… дзынь…Глава 4. Ди.ираиш. Часть 8.
6 января 2019 г. в 06:57