此起彼伏
Один поднимется, другой падет.
Китайская народная мудрость
Ребенок отсутствующим взглядом смотрел на ворота храма, будто ожидая особого приглашения. Было трудно понять, мальчик это или девочка. Волосы странного цвета не доходили даже до плеч. Фиолетовый, не похожий ни на что вокруг выбивался из общего тона. Кожа бледна, как если бы кровь перестала течь внутри тела. Глаза почти черные, уродливо огромные и неправильно круглые. Бездна в них ужасала и отталкивала своими пустотой и безразличием. Одетое в рваное тряпье непонятного покроя, грязного цвета, оно в одиночестве стояло почти полностью недвижно, сливаясь с окружением леса. Никого поблизости. Святилище за полями, горами и лесами – далеко от людских поселений, в мире духов и богов, далеко от войн, междоусобиц и распрей, там, где, казалось, ничто не в силах нарушить гармонию и прервать вечный покой. Здание вызвало бы у смертных восхищение: чтобы увидеть крышу пришлось задрать голову вверх так сильно, как детская шея только может; рядом сад, где было очень тихо, словно место поглощало лишние звуки. Пожелтевшие листья кружили вихрями между деревьев. Середина осени. Вечер. Послышался странный звук. Дитя чуть рассеянно повернуло голову назад – внезапно один из камней на дороге начал увеличиваться. Сначала проявилось лицо, приветливо подмигнувшее человеку, затем остальное тело. Из дорожного булыжника появился мужчина в расцвете сил, одеждах серо-зеленого цвета, украшенных узлами из плетёных шнуров, с голубыми глазами, обрамленными едва заметными морщинами, появляющимися, если их обладатель часто улыбается, в руках он держал трость, очень длинную. "Длиннее, чем я дважды," – подумало дитя. Запахло дорожной пылью. Незнакомец подошел к ребенку и заботливо потрепал его по голове мозолистыми ладонями с плоскими неухоженными ногтями. – Здравствуй, прости, что не дождался твоего появления в храме, мне очень хотелось первым поприветствовать тебя. Мое имя Дзидзо, бог странников и детей; я приглядывал за тобой все твое путешествие. До храма Тысячи Дверей дорога совсем не близкая. Как тебя зовут? – в ответ смертный отрицательно покачал головой. – Нет имени? Непорядок, – божество с пренебрежением оглядело одежду будущего служителя, грязную, рваную, кое–где жженую. – Идем, здесь тебе нечего бояться, – прозвучала фраза, отточенная веками, которая могла бы заменить собой все его существование, слова, которые помогали душам обрести покой, следуя за ним, но не было ни ответной симпатии, ни раздражения. Кромешное ничего и бездушная тьма за круглыми огромными глазами. – Я не боюсь. Я не умею, – голос слегка хриплый, что странно, детский, тонкий, но монотонный, без всплесков, без изменений. Мужчина взял маленькую белую ручку, исполосованную царапинами, удивляясь ее худобе. Ему показалось, что он держит в ладони кость. Он открыл ворота в храм, откуда уже доносились голоса. Внутри возле камина столпились боги разных мастей, отвыкшие от яркого ощущения холода и жара. Дверь еще не успела открыться, а одна голова уже провернулась на звук. Девчонка в ярко–красном кимоно, чей образ был пропитан энергией юности: молниеносные движения, широко раскрытые пурпурные глаза, внимающие миру во всем его великолепии, слишком большой рот с неровной линией губ растянут в вечной улыбке, розовые непослушные сухие волосы, выбивающиеся из небрежного хвоста. Она с боевым кличем, сотрясшим стены, вырвала маленькую марионетку из рук Дзидзо, прижимая к себе в крепких объятиях, словно собственную игрушку. – Смотрите–смотрите–смотрите! Вот он! Наш жрец! Наконец–то дошел. Ему года три! Три! Не больше. Ребеночек! Парнишка! Прелесть, – маленькая молния затараторила односложными предложениями, смысл которых почти не доходил до человека, а затем соблаговолила опустить задыхающееся существо на землю. – Не осуждай меня, смертный, я слишком восторженна от всего этого, – она немного пристыженно отвела взгляд, задрав нос. – Ничего страшного, госпожа. Можете не извиняться предо мной, – в ответ девочка восхищенно прошептала, положив ладони на щёки: "Ах, уже умеет говорить." – Мое имя Амэ–но Удзумэ, – она ткнула себя в плоскую грудь большим пальцем, не скрывая собственного удовлетворения: нечасто можно вот так предстать перед самым настоящим человеком. – Я богиня веселья. Мне с самого начала очень понравилась эта идея. Подумать только, алтари для богов всех земель в одном храме! – ее прервал старик в странной шапочке, похожей на длинный носок, негромко кашлянув. Он бесцеремонно отодвинул ее на второй план тростью. – Она у нас немного взбалмошная. Но, поверь, скоро привыкнешь. Кстати, я Дзюродзин, божество долгой жизни и мудрости, уверен, это будет незабываемый опыт, – лицо бога было темное, все в старческих трещинах и пятнах, мешки под глазами свисали на выступающие скулы, а из сомкнутых тонких губ выглядывал кривой желтоватый клык. Однако он не внушал страха или омерзения, напоминая что–то далекое, хотя родное и, что обязательно, теплое. – Ты же только с дороги. Не желаешь поесть? – старец описал рукой круг в воздухе, а затем достал из него персик. – Держи, смертные должны хорошо питаться, – он легонько бросил плод в сторону человека, который едва смог поймать его своими худосочными ручонками. – Когда ты в последний раз принимал пищу? – За два дня до сегодня, – большие глаза уставились на благодетеля, не решаясь приступить без позволения. Мудрец кивнул, и белые зубы жадно вцепились в сочную фруктовую плоть. – Такими тощими пальцами ты никогда не удержишь ритуальный меч. Какой из тебя тогда жрец? – подал голос мужчина, кладя на стол алебарду, до сего момента находящуюся в его руках; он снял с головы шлем, выставляя на общее обозрение лицо, обезображенное шрамами: одна половина вздутая и бугристая, лишь несколько черных волосков пробивалось сквозь кожаную корку там, где должна быть широкая бровь, а другая половина изрезана вдоль и поперек ровными линиями. Дитя решило, что испугалось бы, если могло, разумеется. – Это Тамотэн, наш старший бог войны. Не смотри на внешность, на самом деле он может быть очень милым, заботливым, просто по–своему, – успокаивающе погладила фиолетовую головку благородного вида дама в богатом одеянии и с замысловатой причёской, по большей части состоящей из шпилек. Ее еще нельзя было назвать старой, но мелкие морщины уже были заметны на ее выбеленном лице с алыми губами. Синие волосы переливались волнами, хотя по–видимому были старательно выпрямлены. – Я Инари, милый человек, я отвечаю за плодородие, рис в наших закромах. Рядом со мной Дайкоку – брат. Он покровитель смертных и их земли, – подле них на двух рисовых мешках дремал паренек. Он выглядел ненамного старше госпожи Аме–но Удзуме, но более упитанный: с него не сошла детская пухлость щек, оставались крупноватые пальцы, а между штанами и рубахой выглядывало брюшко. Бог дремал в крестьянской одежде, сжимая в руках молоточек. – Это молоток счастья. Каждый удар принесет тебе то, что ты захочешь. Вот только фантазии у моего братца хватает лишь на то, чтобы пожелать еще больше риса, – со вздохом и сдержанной улыбкой сказала женщина, поправляя прическу. – Какой ужас, ты в пугающем состоянии! Слуги! – возле нее оказались лисы с несколькими хвостами, внимательно слушающие хозяйку. – Помыть, причесать и одеть! – в мгновение ока они уволокли ребенка в баню. Боги остались в своей компании, не решаясь говорить друг с другом: сколько лет прошло с тех пор, как они вот так собирались все вместе? Каждый задавал себе этот вопрос, и каждый отвечал на него одинаково: они не виделись с похорон. А теперь зов высших богов заставил их бросить родные храмы, чтобы обрести дом здесь. Молчание давило. Со стороны окон послышался протяжный вой – осень принесла за собой грозы и ветер. Они разбрелись по разные стороны, делая вид, что изучают здание. Само собой, грекам не удалось повторить самобытную архитектуру. Во всем виднелись попытки уловить суть восточного стиля, но греческого здесь оставалось куда больше: огромный холл, множество колонн, камин в виде большого костра по центру. Но в данный момент никому до споров об архитектуре не было никакого дела. Дзидзо отставил в сторону посох, растворившийся в воздухе, и сел у огня. Ясно, что кто–то должен начать, сказать хоть слово, чтобы запустить механизм, работающий по инерции. Он откинулся назад, подпирая спину колонной, стараясь таким образом выглядеть непринужденно, и заговорил. – Уже умеет говорить, а имени нет. Давайте решим, как будем звать, – его предположение по поводу инерции оказалось верным, но предложение остальные боги пропустили мимо ушей. – Вы заметили манеру поведения? Словно со смертью говоришь, – молвил дремавший до этого Дайкоку, усаживаясь поудобнее, не выпуская молот из рук. Теперь его живот слегка свисал, однако бог вовсе не стыдился этого, он этим гордился. – Жреца породила демоница. Ничего удивительного в этом нет, мой друг. Природа постаралась, – Дзюродзин присоединился к Дзидзо у камина, хитрым прищуром черных глубоко посаженных бусинок, давая ему понять, что с выбором имени следует повременить, ведь всех волнует иная тема. – До чего жалкое существование без чувств и воли, – неожиданно холодно изрек бог мудрости, наматывая бороду на пальцы. Он уже ни на что не смотрел. Он только вспоминал. – Жалкое? А почему? Не злишься, не грустишь, не плачешь, – Удзумэ нахмурила прямые брови так, что их концы резко вздернулись к вискам. – Попробуй представить: ни веселого смеха, ни радости побед, ни горечи поражений, ни дружбы, ни любви, ни ненависти, ни счастья, – Тамотэн стоял достаточно далеко ото всех, но его голос прозвучал очень крепко, одинаково слышно во всем огромном здании, эхом проносясь на верхних этажах. – Высшие благоразумно решили наполнить эту безликую, мерзкую одним своим существованием сущность смыслом. – Каким смыслом? – с глуповатым, невнятным выражением спросила девчонка. – Прислуживать богам, быть может, – раздраженно ответил Тамотэн, нарастающим басом (он считал, что этот вопрос прозвучал крайне неуместно, ведь всем им известно, зачем они здесь находятся). Инари обеспокоенно вспорхнула, подлетев к нему, шелестя дорогой тканью, и невесомо положила руку на плечо, не боясь, но опасаясь очередной вспышки гнева бога. Тамотэн странно скривил лицо, выпучив глаза, глядя, то на Инари, то на ее руку. Смущен. Боги понимающе отвернулись, даже Дайкоку. – Но это же так грустно, – пробубнила Удзумэ. Она чувствовала себя виноватой из–за присущих ей легкомысленности и недоходчивости. – И... это все? Это не лечится? Ничего нельзя сделать? – ее яркие глаза потускнели, а уголки губ потяжелели сами собой. Рот превратился в розового, дергающегося в конвульсиях червя. – Мы же боги... Мы можем подарить ей волю... Почему нет? – Чувства демону! Надо же еще додуматься такое сказать. Неуправляемое своевольное исчадие ада? Ты этого хочешь?! – Инари (и не только она) несколько пристыдила божество войны за грубость к эмоциональному ребенку. Тамотэн оставался каменным и к тихому плачу, и к осуждающим взглядам. – Вы будто забыли... Не страшно – Я не забыл. Я помню. Я не смогу забыть. Вот это, – он поднес кулак левой части головы и разжал пальцы, не разжимая костяшек, будто имитируя демоническое пламя, спалившее ему половину лица, возможно, когда–то красивого, – осталось, – его глаза остановились на язычках пламени камина. – Я вижу это каждый день и везде: в лезвии, в воде, в стекле. А когда не вижу – чувствую. Я помню. Тысячи лиц. Тысячи воинов, и все они одно. И это огромное "Одно" несется волной на другое. И сгорает в прах. Прах забивается в глаза, залетает в нос, оседает в легких жгучим перченым осадком. Все идут. Наваливаются таким количеством, что не успевают сгореть, и проламывают их оборону. Загнали? Да загнали! Запечатали! Но не только их, – на мгновение он едва покосился в сторону двери. – Некоторых из нас тоже. Меня тоже. Тысячи три. Может, четыре. Остался один. И об этом у меня есть другое напоминание, – Тамотэн провел пальцами по шрамам–полосам на другой половине лица. Его взгляд окончательно потух, растворяясь в горящем пекле огня. – А сейчас мы будем жить под одной крышей с ним, последним из своего грязного рода. Под одной крышей с тем, кто чуть не освежевал нас тогда... – Война окончена. Не так давно, как хотелось бы, но окончена, – спокойно напомнил Дзюродзин. – К тому же это не полноценный демон, верно? – он по–старчески пошевелил языком в своем рту, расшатывая клык, и особым образом кольнул Дзидзо своими зрачками. Все друг друга поняли. – Хотя, согласен. Чувства и воля тут ни к месту: он должен учиться. А стань он подобным тебе, – Дзюродзин повернулся всем телом к младшей богине – Удзумэ рьяно вытерла лицо, – все обучение затянется. – Но это так... жестоко, – Инари вплела свою нить в этот путаный разговор. – Как можете вы, боги, рассуждать так, когда дело касается смертного ребенка? Он едва успел родиться, научиться ходить и говорить, а уже в чем–то виновен перед вами. Тамотэн, – она вдохнула, в который раз проговаривая эти слова, – никто не забыт и не будет забыт никогда, – ее тонкая, словно хрустальная, кисть оказалась у его лица. Кольцо на безымянном пальце мутно отражало всполохи оранжевого света, как и в ту самую ночь, когда... – Мы помним. Стольких смертных потерять... И даже бога, – Тамотэн отмахнулся от нее: неприятная тема делала всю ситуацию еще более омерзительной. И вновь она вспоминает о нем. – Для этого мы здесь. Подобное не должно повториться, но дитя... Чем оно заслужило такой участи? – она вновь спокойно убрала руки в рукава. – Его рождение – само по себе преступление. Демон в мире смертных – преступление. смешение крови – преступление. За такое следует платить, – Инари не ожидала услышать подобные слова от родного брата. Дайкоку был настроен нейтрально, но настороженно по отношению к юному жрецу. Божество предпочитало наблюдать и излагать очевидные факты. – Послушай брата: он дело говорит, – насмешливо кивнул в его сторону Тамотэн. – Они уже обрекли его на страдания. Ты, Инари, могла бы обречь свою плоть и кровь на подобное существование? – богиня вдумчиво закрыла глаза, позволяя мыслям в голове превратиться из бурного потока в спокойное русло, чтобы поймать из него ответ. – И вновь вы упускаете из виду одну важную деталь: просто так демоница бы не понесла ребенка. Высшие сами сказали, что на нашей земле демонам не хватает сил на потомство. Для этого нужна душа и достаточное сильная. Такой у демонов не должно быть. Научилась, – Дайкоку подмигнул сестре, возвращая ей должок. – Надо чаще слушать моего брата: он дело говорит, – улыбнулась богиня. – Кажется невероятной ложью, но это единственное объяснение тому, что дитя сейчас с нами, по–другому не получилось бы. Наш жрец является плодом чего–то более высшего, чем все вы предполагаете. Получается "душе" можно научиться. Знать бы только, как. Внезапно одна лисица пробежала в глубине первого этажа, не решаясь подходить к богам ближе. Инари жестом подозвала молодую белую красавицу к себе. Она запрыгнула к госпоже на плечо, уткнувшись мордочкой в ушко женщине. Та внимала ей с нескрываемым интересом, а под конец выглядела очень удивленной. Она прижала свою подопечную к себе, поглаживая шерсть на загривке. – Это девочка. Этот ребенок – девочка. Дайкоку, доставай молот, нам нужна одежда, – белая лиса спрыгнула с рук своей госпожи и направилась обратно в баню. В маленькой комнате полной пара перед зеркалом сидела юная жрица, разглядывая свое отражение. Через окошко лисица пробралась внутрь, держа в руках гребень. Она запрыгнула на спинку стула, принимаясь расчесывать мокрые волосы, замечая небольшие скрытые детали: одни пряди были порваны, другие опалены огнем факелов. Смахнув выступившую от сострадания слезу лапкой, кицунэ лизнула розовым язычком детскую, впавшую серой ямой щеку. Боги и смертные ненавидели это дитя, но вот более низшие мифические создания прониклись к ней сочувствием, чувствуя кого–то совершенно иного, но схожего с ними. Этот ребенок мог помочь им, находящимся во власти божеств и повелителя Нурарихена, обрести голос и право на внесение своей лепты в устройство мира. Они понимали: несмотря ни на что, именно в ней все миры найдут свое будущее. Столько ответственности, такое тяжкое бремя... Слишком тяжкое для таких хрупких плеч. Лучше бы этому графиту скорее сделаться алмазом или разлететься по ветру. Осмотрев свое отражение с разных ракурсов, оценив асимметричность волос, дитя спрыгнуло со стула и вернулось в храм.***
– Мы с братом обустроили тебе комнатку. Я не знала, что тебе больше придется по вкусу, поэтому сделала наугад, – Инари открыла перед ней двери в маленькую каморку первого этажа, не отпуская крохотную ручку. – Ничего особенного, только различные сочетания серого и лилового, письменный стол, шкаф и кровать, разумеется. Мы постарались уместить все необходимое. Идем сюда, – она подвела ее к шкафу. – Смотри, – внутри него оказалась дюжина нарядов разных цветов и фасонов, – теперь это твоя одежда, – Инари пристально всматривалась в ее глаза, но ничего нового в них не появилось, девочка оставалась абсолютно бесстрастной. – Поворачиваемся в левую сторону – это книжный шкаф. Тут пока только одна книга, – женщина достала с нижней полки (единственной, до которой пока могла дотянуться жрица) достаточно тонкую книгу. – Здесь записаны все молитвы для всех богов этого храма. Твоя обязанность – выучить их, – лицо девочки стало походить на заинтересованное. Ее зрачки впились в плотную обложку книги, будто проникая сквозь бумагу и уже отпечатывая содержимое на подкорке мозга. "Конечно, – подумала Инари, – для нее не существует ничего, кроме ее предназначения. Юкаты и кимоно, браслеты и ожерелья, переливающиеся всеми цветами, которые человеческий взгляд только может различить – это не имеет для нее никакого значения. Какая разница, если видишь все цвета одинаково? Какая разница, если деньги тебе не нужны? Золото рано или поздно обесценится, ткань начнет пылиться и гнить, все цвета обернутся одним грязно–серым, в котором она и видит этот мир. Это все смертное, временное, а боги... а боги вечны. И боги способны если не дать счастья, то дать предназначение. Если есть предназначение, то есть и смысл существования. А если есть смысл, то есть и причина жить. Это не счастье, это не радость. Это факт. Это лишь факт, который дает надежду. Не ей, но нам... Мне..." – Этим ты займешься завтра. У тебя будет еще много времени, а сейчас пора ложиться спать, – Инари уложила девочку на кровать, укрыв одеялом, – и видеть сны, – тонкий большой палец провел по детским еще расплывчатым бровям. – Что такое сны? – Ну и вопросы ты задаешь, – ошарашенно ответила богиня, рассеянно улыбнувшись, сверкая белыми, чуть кривыми зубами. – Сны разные бывают. Они просто снятся тебе, когда ты засыпаешь. – Мне ни разу не снились сны. Когда я сплю, я просто закрываю глаза и сразу просыпаюсь на следующий день. – Это печально, – она погладила фиолетовые волосы все еще влажные после бани. – Сны бывают очень красивые. Яркие, красочные... за это я и люблю человеческое бытие. Вроде бы и мелочь, а такая приятная. Иногда сон непонятный, странный, абстрактный, как сказал бы Дзюродзин, а иногда сон – целая маленькая история, – женщина удовлетворенно прищурила глаза, кивая самой себе. – Да, мне очень нравятся сны. – А мне они когда-нибудь приснятся? – Я... – застыла в растерянности Инари, задержав воздух в легких. – Я не хочу огорчить тебя или дать ложную надежду... – Ни тем, ни другим вы не можете обидеть меня, госпожа Инари. Я просто хочу знать. – Я не знаю, но мне хочется верить, что когда-нибудь тебе будут сниться сны. Когда-нибудь, когда и мир вокруг тебя будет красочным и прекрасным. – Но он и сейчас разноцветный. – Нет, – грустно улыбнулась богиня. – Сейчас он всего лишь блеклая копия этого мира. Спокойной ночи, маленькая жрица. – Спокойной ночи, госпожа. Инари ушла. Девочка лежала и смотрела в потолок, не понимая, как она может не видеть всех цветов мира. У нее проблемы со зрением? Она высунула из-под одеяла руку и вытянула перед собой, переводя взгляд то на свои царапины, то на трещины в стенах. Все нормально. Ничего не расплывается. Что тогда имела в виду госпожа? Девочка спокойно легла набок, закрывая глаза. Ее первый день подошел к концу. Инари вышла из комнаты девочки и повернула за угол, как ее окликнул знакомый голос. Тамотэн был спокоен на вид, и только слегка втянутые внутрь губы выдавали его раздражение. – Я уже хотел пойти искать тебя по этим коридорам. Думал, ты заплутала, – женщина не сомневалась в его заботе, но понимала, что главная причина вовсе не в этом. – Да уж, храм Тысячи Дверей – говорящее название. Все в порядке: я просто укладывала жрицу спать. – Долго укладывала, – резко выпалил бог. – Я уверен, она знает, как работает человеческое тело получше тебя. Ей не нужна лишняя забота – все равно она этого не оценит, – Инари терпеть не могла спорить с ним, но его отношение ее очень огорчало. – Тем не менее, она всего лишь ребенок. Ей нужна защита, ей нужно покровительство, ей нужна... – Мать? Пойми же своей сердобольной, многострадальной головой, что это существо, – указал мужчина в сторону комнаты жрицы дрожащим от гнева ли, страха ли пальцем, – даже не человек. Она даже не жива в привычном понимании. Я знал, что остальные не обратят внимания, не согласятся со мной, но ты. Признаюсь, я думал, ты поймешь. – Я понимаю, но не соглашаюсь, – с пробудившейся гордостью своим, отличным от его, мнением, подняла голову Инари. Тамотэн полностью выпрямился, расправив плечи. Никто бы этого не заметил, но Инари увидела, как разочарованно и обреченно опустились его брови, как потухло что-то в глазах. Их разногласия и ей самой были неприятны, вот только потакать ему она не собиралась. Знала, что сердиться не будет. На кого угодно, но не на нее. Мужчина развернулся к другому коридору, немного выставив локоть. Инари улыбнулась – приглашает. Она обхватила его локоть своими руками, следуя за ним в свою комнату. И это был только первый тяжелый день. Боги одели девочку в наряд жрицы, выделили комнату, некоторые даже старались заботиться. Спустя пару месяцев она начала походить на человека: худоба ушла, волосы постепенно отросли. Имя малышке так и не дали, пытаясь принять решение, боги ссорились, ничего не выбирая в итоге. Все звали ее просто Девочка. Дни пролетали один за другим в умиротворении храма Тысячи Дверей, имеющем десять этажей, по сто комнат на каждом. В обязанности Девочки входила повсеместная уборка, молитвы всем из присутствующих, а также изучение. Изучение истории – своей и других. Не удивительно, что она делала успехи, занимаясь все свое свободное время. Постепенно и боги к ней привязались: ее присутствие стало для них привычным, поэтому желанным, как наличие любимой вазы на столе. Сами того не понимая, они способствовали ее изменениям.***
Дайкоку всегда придерживался нейтралитета. Всю жизнь. И никогда не жалел об этом. Во всем должно быть равновесие, даже в его тучном теле мясистая грудь уравновешивает вздутый живот. Если быть слишком благосклонным к крестьянам, то риса у них будет достаточно, чтобы в нем купаться. Тогда они разленятся, перестанут работать, решат, что больше божья милость им не нужна, перестанут молиться и умрут с голоду на следующий год. Если же быть слишком жадным и строгим, то одна часть найдет себе и другого бога, а другая – издохнет. Равновесие должно быть во всем. Даже они с сестрой были созданы, чтобы укрепить баланс. Он, Дайкоку, всей своей массой почти срастается с землей в одно дородное целое, а Инари птичкой порхает, едва касаясь земли. Чувствительная, ранимая и ласковая в противовес ему. Он никогда не считал эти качества негативными, но они просто объективно к нему не подходили, что не мешало им с Инари иметь теплые и доверительные отношения. Они не могли забыться в беседе или споре на несколько часов, не бежали друг к другу с распростертыми объятиями, зато ничто не мешало им тихо пить чай за столом, слушая, как гуляет ветер на верхних пустых этажах. А слушать он любил. И видеть тоже. "У этого карапуза корни растут из пяток и опоясывают всю землю. Как иначе можно слышать то, о чем лисы шепчутся за десяток равнин и холмов?" – сказал как-то Дзюродзин в саду. Дайкоку в его комнате даже лестно стало. – Уже завтра вновь уходишь? – пробубнил Дайкоку из-под шапочки, наброшенной на лицо. В его излюбленном саду жарко в это время года. Пока вздрогнувший Дзидзо оборачивался, он поднял головной убор с запревшего лица и начал обмахиваться, прогоняя мух. – Я чуть посох не сломал, приятель, – добродушно, как ни в чем не бывало улыбнулся вечный путешественник. – Да, есть пара дел. Вновь нужно занять лисов, чтобы ополоснули мое кимоно в Источнике. – Лисы не по моей части. Обратись к Инари, – пожал плечами Дайкоку. – Точно, извини. Достаточно сложно запомнить, кто есть кто, когда отсутствуешь неделями, – бог плодородия усмехнулся, видя из раза в раз повторяющуюся деталь: путник все время кивал, будто самому себе, подтверждая свои слова. – Никаких обид, – он и так считал подобные обиды глупостями. – Насколько я понял, собираешься на вылазку в Еми-но Куни. Дело правое. – Похоже, ты один так думаешь, – Дайкоку широкой рукой похлопал по траве возле себя – Дзидзо принял приглашение. Он сел, подмяв под себя ноги, уменьшил посох раз эдак в десять, посмотрел выжидающе на своего собеседника, едва поведя бровью в сторону, но бог плодородия позволительно зажмурился и кивнул. Дзидзо закурил, откинувшись назад на дерево. – Хорошо иногда сидеть на месте. – А еще лучше часто, – путешественник издал смешок, выпнувший клубок дыма из носа. Умиротворение сада поглотило обоих, будто с пыльцой в легкие проникала легкая и безмятежная апатия. Куда торопиться? Зачем? Можно же просто сидеть и любоваться цветами, слушать птиц, внимать молениям смертных, проносящимся в голове. Отдыхать. – А чего это вы тут расселись, бездельники? – выглянула из-за угла Удзумэ. – У вас дел больше нет, кроме как дерево подпирать? Свалится же бедное! – она уперла руки в то место, где у взрослой женщины должна быть талия. Ее брови резким электрическим разрядом ударили по переносице. – Хозяйка пришла, карать грозится, – снисходительно улыбнулся Дзидзо, толкая локтем своего приятеля. – Ты бездельничаешь не меньше нашего, Амэ, просто более активно, как детям полагает: танцульки, игрульки, – все так же спокойно, как и всегда ответил ей Дайкоку. – Сколько раз говорить, что мне давно уже не десять, не двадцать и даже не тридцать лет?! Я давно не ребенок! – от злости ее лицо сжалось, напоминая маленькое красное яблочко. Путник увеличил трость и поднялся, опираясь на нее, случайно втыкая в землю. – Конечно не ребенок, но ты же все еще наша "младшая", поэтому мы о тебе так и заботимся. Не хмурься – морщины останутся, – Дзидзо протянул руку, чтобы пригладить "петухи" на ее макушке, но она вся напряглась и с силой толкнула его назад, убегая в храм. Бог пошатнулся и упал бы, если бы сильная рука не придержала его трость. – Благодарю. А мне казалось, что я хорошо лажу с детьми. – Особый случай, – Дайкоку вздохнул, снова разваливаясь в тени. – Грешников в мире хватает, всех не спасешь, не пересудишь. – Не всех, так большинство, – белозубо улыбнулся путешественник. – Рад был твоей компании. – Я о том, что, несмотря на все обязанности, ты уж постарайся вернуться поскорее и на подольше, – собеседник ему улыбнулся и опять кивнул, заходя в здание. Из него тут же вышла жрица с небольшим кувшином. Она заметила божество, поставила кувшин и поклонилась ему – Дайкоку кивнул, надвигая шапочку на лицо. Девочка тихо поливала растения и удаляла сорняки. Ее тонкие пальчики пролезали даже между выступающих корней, освобождая цветы. Бог слышал, как шелестит ее кимоно о листья кустов. Она затихла, перестала двигаться, зависнув над розовыми розами. Бог ждал, когда она что–то скажет или задаст вопрос, но этого долго не происходило. Тогда ему самому стало интересно. – Какие мысли? – Бутоны должны были вырасти, но они не растут, – пожала плечами жрица. – Потому что они и не должны. Эти розы никогда не станут больше, они всегда будут именно такого размера. – Это плохо? – С чего бы это? – Дайкоку сложил руки на брюхе. – Это не плохо и не хорошо. Так просто должно быть. – То есть это "никак"? – божество плодородия кивнуло. – Поняла. Почему тогда госпожа Удзумэ злится? Зачем злиться, если все так, как должно быть? – Потому что она не хочет, чтобы все было так, как должно, она хочет, чтобы все было так, как ей нравится. Не стоит ее судить за это: все этого хотят. – Госпожа не растет, потому что внутренне не взрослеет. Это плохо? – Это справедливо. Боги должны олицетворять собою то, что несут смертным. Я так считаю. Что же касается Амэ... Это даже справедливо в своем роде: младший бог в младшем обличии. – Я вас не утомила? – Нисколько, малышка, – он подтвердил, что она может задавать следующий вопрос. – Госпожа уже никогда не вырастет? – Вряд ли. Не знаю, как в других землях, но у нас младшие боги должны оставаться «младшими», пока им не разрешат встать на ступеньку выше. В такие моменты жалеешь, что у нас нет Источника Старости, – Дайкоку рассмеялся так, что его грудь затряслась под рубахой. – Зато есть Источник Молодости? – Разумеется. Глубоко-глубоко в лесу. Вода там течет так тихо и неслышно, что найти его могут лишь лисы. – Почему? – Потому что по-другому у богов бы появилось желание сбросить пару лет или столетий. Невелика разница, – Девочка пристально посмотрела на своего собеседника. – А вы? Вы знаете, где источник? – впервые на лице бога промелькнула поистине лисья хитрость. – Знаю. – Как вы узнали? – божество нахмурилось, махнув рукой. Жрица решила, что разозлила его своими расспросами, но широкая рука похлопала по уже кем–то примятой траве. Она подошла к нему и села рядом. Бог молчал. Девочка тоже замолчала. Ничего не происходило, но жрица чувствовала, что от нее чего-то ждут. Оставалось сидеть так до скончания времен. "Расслабься", – сказал Дайкоку. В выполнении этого приказа вновь прошло время, не меньше часа так точно. "Если богу что-то от меня нужно, то надо сделать. Не важно, что никто не пояснит, что именно", – отгоняла она мысли о бессмыслице. – Я не могу полностью расслабиться. Здесь внизу какое-то жужжание, – Девочка ткнула пальцем в землю. Бог улыбнулся. Она поняла, что сделала все правильно. Знать бы еще, что она сделала правильно. Жрица нагнулась, припала ухом к земле и вслушалась в тысячу голосов. – Их так много... – Их еще больше. Девочка подняла голову. Теперь и в шелесте листьев слышался ей голос ветра. И далекий звон, напоминающий скольжение воды по серебряному сосуду. – Ты поняла, малышка, – почти радостно сказал Дайкоку. – Я это ценю. Никто из здешних пока не понял. – Благодарю вас. Но... получается, что Источника, который поможет госпоже, не существует? – Только Амэ поможет Амэ. Ее проблема не в том, что она юна на вид, а в том, что она недальновидна и соответствует своему видимому возрасту. Она злится, что ее не воспринимают всерьез, хотя ничего не делает, чтобы ее начали так воспринимать. Еще не переросла. Ничего, мы подождем. Времени достаточно. – А как вы это поняли? – Так же. Я наблюдал. Привычки, выражение лица, повседневные действия, манера общения – мелочи многое говорят о нас. У тебя есть с этим проблемы? – дитя кивнуло. – Я не понимаю, что означают их действия. Господин Дзидзо улыбается, когда говорит, что ему грустно вновь расставаться со всеми, госпожа Удзумэ часто кричит на меня, когда очень рада, господин Тамотэн тоже кричит, даже больше, но не выглядит счастливым. Я не понимаю. Особенно господина Тамотэна. Мне кажется, что он меня ненавидит. Я не понимаю его. Я не понимаю никого. – Еще поймешь, малышка. Только наблюдай. Всегда наблюдай и думай. Ты это умеешь, – внезапно его охватило желание потрепать жрицу по голове или за щеки, как простую маленькую девочку с именем и всем прочим, что полагается простым маленьким девочкам, но он просто похлопал своей огромной ладонью по ее макушке. – Иди, с садом ты покончила. – Спасибо, господин, – она подобрала свой кувшинчик и мигом скрылась в красноватых от закатного солнца дверях. – Тебе спасибо, малышка.***
Дзюродзин был одним из старейших божеств, он успел повидать мир, и не было того края, где он не проходил, по крайней мере, бог сам так сказал. Старик оказался на редкость хвастливым. Оно и понятно: так мало слушателей ему доступно, особенно тех, которые были способны слушать. Хвастало божество своими сувенирами: книгами, украшениями, диковиной одеждой из других стран. Старец любил удобно расположиться на подушках кровати своей комнаты, размять затекшие суставы и за курением табака или расчесыванием длинных седых волос рассказывать своей милой маленькой почитательнице об иных мирах: Юге, Севере и Западе. – И они действительно так ходят? Почти без одежды? – густые черные ресницы Девочки разом посерели от пыли, поднявшейся облаком из старого папируса. – А ты попробуй на Юге походить под солнцем в чем-то более теплом, и через час от тебя и мокрого места не останется: ссушишься, как лист осенний. – А почему голова у них все равно покрытая? – Потому что жар по голове бьёт. – Больно бьёт? Чем–то тяжелым? – старик громко рассмеялся, напоминая своим смехом скрип их ставен на самом верхнем этаже, про который чаще всего забывали, когда дело касалось уборки и смазки. Его верхняя губа то и дело "подпрыгивала" вверх, обнажая почерневшие десны: в том месте, где выпирал клык, уже образовалась неприятная зудящая ранка. – Ох, маленькая, помру я с тобой, – сказал Дзюродзин, вытирая бородой слезы с щек. И тут он остановился: жрица приподняла детские расплывчатые бровки вверх, округлила и без того огромные глаза. Удивлена. Без сомнений, она удивлена. – Но вы же не можете... Я уверена, что не можете... А если... Если умрете, то как... И как я без вас? – она была в том состоянии, когда мысль прыгала с извилины на извилину, не позволяя закончить предложение и выдать полноценную обособленную крупицу информации, но мыслительный процесс шел очень бурно. – Глупенькая, конечно мы не можем. Подумай: даже если грянет новая война, то в любом случае хоть один бог да останется, – он пригладил ее волосы на макушке. Два черных глаза уставились на него. Дзюродзин в который раз поразился их холоду. Он многое видел, но такое олицетворение вакуума вызывало в нем отторжение, хотя даже другие боги замечали, что у него к ней был свой, особый, интерес. Он часто смотрел на нее и думал: "Ну фиолетовые волосы... и что с того? Видали и необычней девок. И среди людей попадаются более странные. И... и все-таки есть в ней эта чертовщина. Изъян. Не могу четко указать на него, но знаю, он есть. Он в каждой крупице ее. Понемногу везде. Вот и получается она вся неправильной. Пугает порой. И это рукотворное отсутствие воли. Своей воли, правильнее. Скажем ей не есть месяц – выполнит и про голод не заикнется. Спросит, мол, для чего – ответим, мол, просто так, хочется нам и все тут. А она сделает. Для просто так сделает, потому что мы сказали. Или же нет?.. Или осталась в ней не наша, ее воля?.." – Маленькая, есть у меня к тебе просьба, – он достал свою трубку, щелкнул по ней пальцами и маленький уголек зажегся внутри табачной камеры. Старик вдохнул и носом выдохнул дым – жрица чуток закашлялась. – Видишь уголек? Я хочу, чтобы ты потушила его, используя свои руки, – Дзюродзин наклонил к ней конец трубки. – Зачем? – Я так хочу, – старец прищурил свои змеиные глаза, прикусив верхнюю губу клыком. Жрица оглядела уголек со всех сторон. Даже в сравнении с ее руками маленький. Бог хочет, чтобы она зажала его между ладоней – надо выполнить. Девочка спокойно взяла его и крепко сцепила пальцы в замок. Бог ждал. Ждал намека на боль, на злость, на грусть – на волю. А магический уголек не потухал. – Тебе не больно? – Больно, – она кивнула. – И долго ты будешь его держать? – Пока не потухнет. – А он и не потухнет. Это божественный угольный камень. Он вечно будет гореть. – Значит, я вечно буду его держать, – ее ладони начали дымиться. – Хватит. Отпусти его, – обескуражено махнул на нее кривой рукой Дзюродзин. – Нет, – воздух в человеческих легких старика окаменел. Девочка с серьезным видом стояла перед ним, сжигая свои собственные руки, и отказывалась выполнять приказ из какого-то странного, больного своеволия. – Отпусти немедленно, – клык из-за неправильного прикуса не зажал губу в очередной раз, а приподнял ее на подобие занавеса, показывая алый язык в его рту, конец которого раздвоился. – Не отпущу. Вы в тот раз первее приказали, – он мог поклясться, что она смеется над ним. – Малолетняя выскочка, – прошипел Дзюродзин. Кисть с изрядно удлинившимися пальцами ударила по "замочку" из детских пальцев, выбив из них уголь. Божество щелкнуло о трубку еще раз, и он обратился в золотую пыль. – И зачем ты противилась? – Хотела, чтобы вы поняли. – Хотела? Не слишком ли сильное для тебя словцо? – жуткое, загробное шипение сошло на нет, глаза вновь стали больше напоминать маленькие белые жемчужинки, а не змеиные ромбы, да и руки человеческие, будто ничего этого и не было. – Вы лжец. Вы не хотели с самого начала, чтобы я его тушила. Я знала это. Я хотела, чтобы вы сами это поняли, – бог шокировано поднял вместе с бровями все складки на лбу. Так или иначе, а она была права. Идея была спонтанной, и он пожалел спустя считанные секунды о том, что вообще подумал о подобном. Она же жрица, более того, его жрица, более того, смертная, которую он обязан оберегать, а не калечить, следуя сиюминутным прихотям. – И как же ты поняла, что я лгу? – он аккуратно взял длинными пальцами ее ладони, интересуясь, сильно ли она покалечилась. – Вы мудрец, вы понимаете свое назначение. Не столько люди служат богам, сколько боги – людям. Вы не хотели мне вредить. Вам просто было любопытно. И к тому же, кто будет тушить трубку сразу после того, как закурил? – старику последняя фраза показалась смешной, он и сам не понял, почему. Дзюродзин засмеялся. Там, где должны были остаться ожоги, на ладонях девочки проступили маленькие белые чешуйки, сливающиеся с кожей. Они казались грубыми на вид, но были в действительности довольно мягкими, будто рану до лучших времен прикрыли. – Вот так тебе больно? – бог надавил на середину самой крупной перламутровой чешуйки – она порозовела. – Немного, – жрица пожала плечами. – Странная ты девчушка, маленькая. До жути странная, – он отвернулся к вазе со свитками, доставая новый, чтобы продолжить урок. – Это хорошо, – прошептал бог едва слышно. – Вы любопытны, и в этом все дело, – она нахмурила брови и, казалось, собирается что–то сказать, но даже не открыла рот. – Я чувствую, что-то изменилось. Не могу понять, что. Бог развернул перед ней свиток, на котором черными чернилами кто-то твердой рукой вывел храмы в виде пирамид. Без изысков, без особых черт, но по-своему стильно, как бы сказала Удзумэ. Рядом были приписаны кривые иероглифы, поистершиеся, хотя вполне читаемые. – Мы еще ни разу не занимались по таким свиткам. – Ясен корень. Это мои походные записки. Древние, – усмехнулось божество, будто на ниточках собрав в уголках рта все морщины в узел. – Путешествовал же много. Помню, был я, значит, у реки Тигр (или Тибр, тут не прочитаю уже смертными глазами), иду себе по течению, никого не трогаю, и вдруг на меня выпрыгивает голая крылатая женщина со змеиными ногами и крыльями. – Змеиными ногами? – подобное никак не укладывалось в ее голову. – Да-да. Это нечисть тамошняя. Вот выпрыгнула она на меня, а я что, я ... – на таком щекотливом моменте жрица его прервала. – Господин Дзюродзин, а вы можете взять меня с собой? – белоглазый бог оторвался от своего рассказа, слушая подопечную со всей внимательностью. – Я ощущаю себя странно, будто обязана увидеть все это своими глазами. Я не чувствовала ничего подобного. Я просто ничего вообще не чувствовала до сих пор. Это такой голод? – Может быть, может быть. Сама там побываешь, Высшие настаивают на твоем знакомстве со всеми богами. Но тебе будет разрешено отправиться в первую очередь на Юг, когда выучишь язык: тамошний бог мудрости – редкостный высокомерный воробей, – мудрец не мог ошибиться – то были искры любознательности, любопытства, интереса, заставившие его подняться, хрустя костями, направляясь к шкафу, и достать свой собственный, самый первый и любимый папирус, чтобы протянуть хранилище знаний ребенку. – Держи, маленькая, иди учиться. Помни: сотня окон – одна дверь. – Вечно вы так странно говорите, – она осторожно развернула записи. – Не понимаю, не умею читать такие иероглифы. – Ох, что же с тобой делать? Придется учить. Он был рад. Он был в панике. Наличие у нее воли было ошеломляющим открытием, а наличие подобия эмоции – убийственным. Об этом надо было срочно рассказать Дзидзо и предупредить всех остальных посвященных. Только бы никто не решил, что это достаточная причина для сворачивания их божественной миссии.***
Удзумэ категорически не могла принять тот факт, что хоть одно живое и разумное существо способно жить без чувств и воли, поэтому просто отрицала этот самый факт. Она продолжила жить так, будто ее жрица – обычная девочка: звала играть в разного рода игры, танцевать дикие почти первобытные пляски, которые были так противны Инари. Стоять со слоном в комнате, закрыв глаза, можно сколько душе угодно, но однажды все же придется обратить на него внимание. Богиню этот слон, глядя со стороны, вообще не волновал. Если комната большая, то он даже совсем не мешает. Вот только, если по-другому посмотреть, не мешается ли это слону? – Девчонка, Девчонка, Девчонка! – накинулась Удзумэ на жрицу, подметавшую пол. – Я хочу танцевать! – Вы можете танцевать в вашей специальной комнате, госпожа, – отчеканила она, подняв на нее глаза, которые с каждым годом органичнее и органичнее смотрелись на лице, более не выглядя слишком огромными. – Ты не поняла меня, смертная? Я с тобой хочу танцевать! – взмахнула руками богиня, подлетев к ней розовой яркой колибри. – Брось ты уже эту метлу! – маленькая красноватая молния ударила в деревянную палку, выбив ее со стуком на пол. – Господин Дзидзо просил, чтобы к его возвращению на первом этаже было чисто, – жрица подошла к метле, подняла ее, и пыль от господина дорог вновь полетела ему во след. Богиня почти разозлилась на это. Подобное поведение доказывало, что даже это беспристрастное создание ставит других, "старших" богов выше нее. – Неужели тебе нравится во всем им подчиняться? – хохмачка решила действовать хитрее, прозорливее. – Это моя работа. Я обязана выполнить ее, прибегая к любым средствам. Амэ брезгливо сморщила левую часть своего рта-червя, закрутив несчастного в узел. Жрица продолжала усердно мести кучки пыли к выходу, медленно подталкивая их к двери. Удзумэ наблюдала за ней тихо, готовясь к засаде, а затем резко с нождачным шаркающим звуком разворошила пыль ногой. Буроватое облако поднялось в воздух, оседая на ткани, забиваясь в розовые волосы, залетая в ноздри, но богиня продолжала веселиться, со смехом кружа в клубах терпкой пыли, надеясь живым примером вдохновить свою смертную. – А знаете, – жрица отставила метлу к стене, – я передумала. Я хочу с вами потанцевать. Даже почту это за превеликую честь. Танец с самой госпожой неистового веселья – может ли постой смертный мечтать о чем-то большем в своей жизни? Богиня засветилась от счастья, будто энергия, бьющая в ней ключом, обрела физическое воплощение. Она схватила девочку за обе руки и вприпрыжку вывела в сад. – И под какую музыку нам танцевать? – Наш музыкант на сегодня – цукубаи, – гордо и вычурно провозгласила госпожа, всей ладонью указав на маленький декоративный бассейн. Вода в него поступала через толстую и плотную на вид бамбуковую трубку, закрепленную между бассейном и подобием ручья – настолько он был мал – на выступающем острой гранью кубе, образуя систему равновесия. Каждые десять секунд труба переполнялась от ручья и склонялась к бассейну, сталкиваясь с его каменным бортиком, а потом полая труба отклонялась обратно, глухо ударяясь о щебень бережка. – Слышишь? Вот тебе и ритм! Слышишь, как журчит вода? Вот тебе и мелодия! О чем еще можно просить? – И как танцевать ваши танцы? – А никак! Не ты танцуешь, а душа танцует. Давай же! Просто дрыгайся в ритм, вскидывай руки и ноги, хоть головой тряси до выпадения волос, – богиня сама теперь напоминала тот брошенный веник, собирая все листья и прутья прядями. И жрица начала танцевать. Удзумэ даже удивилась: движения не выходили у смертной странными или топорными, возможно, поскольку стеснению здесь места не нашлось. Смертная действительно затанцевала, идеальнейшим образом попадая в ритм. Богиня радовалась до злорадства: "Вот высшие боги! Смотрите, как я смогла хитро подбить вашу любимую жрицу нарушить правила! Смотрите, как она танцует со мной дикие танцы без логики и смысла! Это все я! Потому что я тоже богиня. Богиня в равной вам, высокомерным, степени!" Но чем дольше ликовала балагурка, тем больше она убеждалась в том, что не все здесь чисто во всех смыслах. Танец жрицы только казался диким. На самом деле это были лишь движения, одни и те же, повторяющиеся из раза в раз с меняющейся последовательностью. И они были полностью сконцентрированы на ритме, не выходя за его рамки. Что-то мерзкое поднялось внутри Удзумэ, возможно, та самая терпкая пыль. Ей стало противно танцевать. Ей вообще все противно стало. Особенно смертная. Это все ложь? Такое поведение можно посчитать враньем? Богиня никогда не задумывалась над такими вопросами длительное время: если чувствуешь себя обманутым, то тебя обманули. И все. – Хватит, – выпалила дрожащим червем Амэ. – Уходи, – жрица остановилась, удивленно приподняв плечи, готовясь ими пожать. – Уходи! – госпожа ее толкнула к выходу и быстро отвернулась, чтобы совесть не успела сожрать ее сразу же. Жрица не ушла в тот же момент: она нерешительно постояла на месте, переминаясь с ноги на ногу, а потом спиной зашагала к входу в храм. Противная. До чего же противная смертная. Со стороны послышалось, как солома зашелестела от трения о пол. Подметает. Яд вскипел в богине с новой силой. Как посмела эта барышня уйти просто так, как ей приказали, и даже не извиниться перед своей госпожой? Удзумэ упрямо и тяжело зашагала в храм, остановившись у порога, лицезря, как Девочка доделывает свою работу. – И почему же ты это сделала? – спросила она ее, зная, что жрица чувствует ее присутствие. – У меня есть работа. Вы мне мешали, – спокойно ответила ей девчонка. Амэ речь потеряла от такой безнаказанной откровенности. Мешала. Она еще и упреки раздает направо и налево. Ничем "старших" не лучше. Она... ее обдурила. Будто богиня вчера родилась, обдурила. – И тебе не стыдно? Обманывать свою госпожу не стыдно? – Я не умею стыдиться, но даже будь я человеком полноценным, не думаю, что стыдилась бы, – такой дерзости Удзумэ не ожидала, даже губы она не успела разомкнуть, как жрица продолжила. – В вас уверенности нет, вот вы и порхаете над землей, твердо на ногах не стоя. Все хотите "старшим" подлость сделать. А почему? Потому что "старшие". Как мне было сказано выполнять все любыми средствами, так и вы своих средств не стыдитесь. На кого бы вы перевели все стрелки, пойди что не так? На меня. Я не злюсь – не могу. Я бы и наказание приняла, как должное, но мне кажется, что все сейчас правильно. Вы обманули меня, я обманула вас. Вы и себя все еще обманываете. Вам не стыдно, госпожа? В ее словах не было даже намека на наставления или упреки, да и не потерпела бы богиня в свой адрес подобного. Теперь яд выходил из нее, но медленно, обжигающе и через глаза. И больно. А больно, потому что правда. Собственные внутренние голоса пристрастили ее к сладкой лести: язвительную правду она совсем позабыла и на вкус, и на запах. Она смотрела в черные глаза жрицы, понимая, что ее надежды и облачные замки, где она предстает лучшей в мире богиней, способной одарить чувствами даже такое существо, как эта мертворожденная, что все ее мечты рушатся. Что глупо вообще все это. Как ни глянь, а даже способа хоть немного помочь ей она не знает. Тогда ее жрица обречена на существование, а не на жизнь, и это пробуждало в Удзумэ что-то взрослое, противоестественное ей. Это пробуждало ответственность. – Теперь стыдно, – Амэ рассмеялась сквозь слезы. – До чего дошло! Вроде бы и не обязана, а стыдно мне за все. – А на что это похоже? – Тут горячо, – положила богиня ладони на щеки, – а вот тут противно, – она опустила руки к груди. – Прости меня. – Вы не обязаны изви... – Нет, я обязана! Если не перед тобой, то перед собой так точно! Так легче, – госпожа выдохнула, смяв червя под прессом, превратив его в шелковую нить. – Прости меня за то, как я поступила с тобой. Это было очень дурно с моей стороны. Тем более я старше тебя, а веду себя, что дитё малое, – у жрицы что-то закололо в скулах, и желудок поднялся к легким – появилось неприятное сосущее ощущение в груди и сердце не билось нормально. – И вы... вы меня простите, госпожа. Я была слишком резкой... наверное... – стоило ей извиниться, как ощущение прошло и органы вернулись на свои места. Богиня улыбнулось. Теперь все правильно, но одна идея не выходила из ее головы. – Я хочу сделать тебе подарок. Если тебе нужно будет жить среди других богов, то нужно будет стараться не ударить в грязь лицом, а с лицом у тебя явно проблемы. С выражением лица, – сложив руки перед грудью, причитала Амэ. – Это никуда не годится. – А что с ним, госпожа? – даже бровью не повела, дальше глаз отголоски чувств не заходили. – В том-то и дело, что ничего, оно никакое, просто никакущее, настолько, что... ай, еще объяснять тебе! – раздраженно взмахнула рукавами Удзумэ. – Придумала! – за секунду ее настроение переменилось. – Что придумали, госпожа? – интересно, интересно, интересно. – Научу-ка я тебя актерской игре! Давай, это просто, сейчас улыбнись... И начались уроки, долгие, немного изводящие, в большей степени странные. В каких случаях нужно смеяться, а в каких хмуриться, как делать это натурально, как изменять голос. Это по сути своей был тот же самый танец, но более тонкий и изящный. Особого мастерства ученица достигла в слезах. Она научилась очаровательно плакать. Не думайте, будто это просто, когда плачут простые люди, это почти всегда ужасно противно выглядит, а девочка в слезах выглядела по-ангельски невинно. Отрицание сущности жрицы у Амэ продолжилось, но было ли это плохо? И было ли плохо, что жрица научилась лгать?..***
Был среди богов тот, кто почти никогда не мог усидеть на месте. Дзидзо уходил в долгие походы, потом возвращался на пару недель, чтобы затем вновь уйти. Но он никогда не забывал о храме, всегда слушал молитвы девочки, даже находясь за тысячи километров от неё, рассказывал истории из своих приключений, приносил маленькие подарки: заколки, конфеты, музыкальные инструменты, новую ткань, из которой лисы шили одежду. – Вы вновь уходите? – дитя стояло у ворот храма, не решаясь даже лишний раз выглянуть за него. Дзидзо медленно обернулся, как делал всегда, когда его окрикивали. – Вы ведь... только неделю пробыли в храме. – Милая, уже поздно. Что Инари скажет, когда увидит, как ты зимой выбежала без накидки? – Вы избегаете ответа, – бог посмеялся, через силу возвращаясь обратно. – Ты права. Я должен уйти, но это не означает, что я хочу уходить, – тучи над ними темнели с каждой минутой: не миновать метели, которая редко посещала эти края. Земли духов находились между миром смертных и миром богов, поэтому и природным катаклизмам тут не было места. – То есть вы не хотите уходить? – немного удивленно спросила жрица. – Конечно же не хочу, но я должен, – взгляд темных глаз так и остался непонимающим. Дзидзо присел перед маленькой жрицей на одно колено. Милая, ты же помнишь, кто я такой? – она кивнула. – Только я могу вывести тех грешников в аду, которые уже отмучились. Многие туда попадают вовсе не за нечто ужасное, а по случайному стечению обстоятельств. Дети тоже не могут найти дорогу на небо, поэтому им помогаю я, и я бы очень хотел остаться в храме еще ненадолго, но, по правде говоря, просто не могу. Потому что... ну, это мой долг, – услышав слово "долг", малышка немного напряглась. Теперь она смогла соотнести долг бога со своим долгом и понять его. Путешественник встал, опираясь на трость, и уже собирался уходить. – Ясно... Господин Дзидзо, – бог повернулся, обращая все свое внимание на нее, пока ветер набирал обороты. Лучше бы ему уйти сейчас, пока все тропы не замело, – я не вправе просить что-либо у вас, но у меня есть просьба: вы можете вернуться ко дню зимнего солнцестояния, когда в храме будет большая служба. – Что за глупые просьбы? – он легонько щелкнул ее по лбу. – Я обязательно приду. Это же твоя первая большая служба, – и в этот момент он сам удивился. – Тебе это важно? – она кивнула, сама не понимая, как лучше описать то, что происходит внутри нее. Она просто понимала, что если бог пропустит этот день, то ей будет плохо. И все. – Я рад, – жрица непонимающе нахмурилась. – Теперь тебе хоть что-то важно, – подул сильный ветер и полы кимоно бога взметнулись вверх. – А теперь беги домой: пойми, мне приятно, что ты по мне скучаешь, но от этого уходить еще труднее. Береги себя. И Дзидзо пошел. Его шаги всегда были непомерно огромными, но он на глазах девочки начал меняться и расти еще выше. Его одежда заискрилась благородной медью, металлом «старших», накалились глаза, а трость больше напоминала посох. Пошел снег. Сквозь белый летающий холодный пух трудно было различить фигуру бога, но жрица все еще видела сверкающие серебряным русые волосы. Ее ослепила резкая вспышка. В этом мире его уже нет. "Скучаю? – подумала девочка, стоя у ворот храма, чувствуя, как холод начинает покалывать ее руки. Она зажмурилась, пытаясь понять себя, это неприятное сосущее ощущение внутри... легких, наверное. – Да, думаю, скучаю." И она пошла обратно в теплый храм, где Инари уже начала волноваться.***
Сказать, что Тамотэн ненавидел жрицу, значило не просто не сказать ничего, но и сделать ему комплимент о доброжелательности. С самого начала он не хотел в это ввязываться, но идти против высших богов, коими являлись было нельзя. В этом случае они могли надавить на самое больное место. Инари. Пришлось подчиниться. Доводы были веские. – Многоуважаемый Тамотэн, вы ведь знаете, как велика опасность повторной войны на этот раз с другими землями. Вы остались единственным, главным богом войны с той поры, как Он погиб. Разумеется, мы не считаем вас виноватым в этой глубокой трагедии, но теперь в ваших же интересах приложить руку к нашему процветанию. Если жрица будет иметь происхождение от нас, то это улучшит наше положение среди других, – тоненьким голоском поет богиня, возвышаясь на своем Небесном троне так далеко, что Тамотэну едва видна ее фигура, напоминающая куклу. – А если я предпочту отрубить руку, чем приложить ее к чему бы то ни было связанному с демонами? – он же знает, что никого другого на его место нет. Как они собираются его уговаривать? – Тогда вы лишитесь не только своей руки, но и руки нашей дочери, – снисходительно посмотрел на него бог, сцепив пальцы в замок. Красноречиво, слишком красноречиво для тех, кто не появлялся в их мире почти никогда. Небесные крысы. Жрицу он избегал, игнорировал, а после пересечения точки кипения кричал, выплескивая на нее весь гнев. В такие моменты к ним прибегала Инари, хватая дитя на руки, и со слезами на глазах умоляла его успокоиться. Она боялась. Он мог сорваться и ударить ее девочку так, что от одного лишь прикосновения сломались бы все ребра. В такие моменты бог затихал и уходил, шипя подобно залитому водой пламени. Богиня же прижимала ребенка к себе и повторяла, что все будет хорошо, убеждая скорее саму себя в этом. Ей было ясно с самого начала: этот бог таит в себе угрозу для дочери нелюдей гораздо большую, чем все остальные. И Инари старалась защитить ее так, словно это было ее собственное дитя. Она всегда о ней заботилась, считая, что это правильно, что любому ребенку, неважно какому, необходима забота. Жрица ничего не имела ни за, ни против этого. Со временем просто привыкла. – Отлично! Смотри, какие красивые у тебя стали волосы, – женщина пропустила несколько прядей сквозь пальцы, – и как отрасли. В будущем станешь настоящей красавицей, – она достала гребень и начала расчесывать тонкие детские волосы. – Госпожа, а у вас есть дети? – богиня застыла от такого прямого и неожиданного вопроса, ведь обычно жрица предпочитала молчать. – С чего ты вдруг спросила? – Инари опомнилась и вернулась к расчесыванию. – Если вы с господином Тамотэном вроде мужа и жены, то у вас должны быть дети. Так во всех книгах было, – женщина громко рассмеялась, но быстро погрустнела. – Это не всегда так работает даже у смертных, а мы боги. Нам не достаточно телесной возможности просто иметь детей – сам мир должен быть готов иметь нового бога, и мы должны быть к нему готовы. А так бывает не всегда. Нужно ждать, пока силы от веры людей станет достаточно. Точной даты нет, поэтому говорить об этом трудно. Вот почему многие боги выбирают другой путь – зачинать отпрысков через смертных. – Что значит "зачинать"? – девочка почувствовала, как от такого невинного вопроса женщина стала гораздо более нервозно драть ее локоны гребнем, но ничего не сказала. – Узнаешь, когда повзрослеешь, – Инари заметила, что успела порвать пару прядей и смягчилась. – Просто... – жрица одернула себя, размышляя, стоит ли вообще рассказывать об этом. – Господин Тамотэн часто злится на меня, и когда он уходит, я слышу, как он говорит о ком-то, кто погиб на... – Войне, – богиня требовательно развернула дитя к себе, грубо, что не в ее характере, прервав ее. – Он не стал бы говорить об этом в твоем присутствии – ты следила за ним, – женщина не удосужилась изобразить вопросительную интонацию. Для нее все было ясно как день. – Наблюдала. Я хочу понять его. Почему он ненавидит меня? Мне даже господин Дайкоку не говорит, хотя про все остальное рассказывает, – "Что это за странное ощущение при виде вытягивающегося в морду лица злой богини?" – думала девочка. – Госпожа, что с вами? – Извини, – она быстро успокоилась, впечатав лисью морду обратно в свое лицо. – Ты же понимаешь, что это опасно для тебя. А если бы он тебя увидел? – Но если это продолжится, то я никогда ни до чего не дойду. Госпожа, вы можете мне рассказать о погибшем боге? – поджав губы, жрица отвела взгляд. – Пожалуйста. – Ну, хорошо, – Инари сдалась, признавая, что так будет лучше. – Тогда я лучше расскажу тебе сказку на ночь. Ложись под одеяло, – с легким недоумением дитя подчинилось. – Давным-давно жили храбрый воин, который был единственный в своем роде, и женщина самых чистых кровей. Их мир был нов и не имел строгих правил, поэтому их не слишком отягощали обязанности. Родители женщины были очень обеспокоены тем, что она не могла защищать себя, хотя ей нужно было совершить большое путешествие вглубь их земель, чтобы основать там новый, свой, храм. – И они попросили воина защищать ее? – богиня кивнула и улыбнулась. – Сначала они жутко не ладили, вечно спорили: она считала его неотесанным и грубым, а он ее – изнеженной и слабой. Однако общий путь их сплотил. Изо дня в день они привыкали друг к другу, а потом, – Инари многозначительно взглянула на ребенка, – подружились и привязались. Привязались настолько, что по прибытии в храм, воин не захотел уходить и остался с ней. Прошли годы. Они все так же жили вместе и ни в чем не нуждались. И вот однажды явился совсем еще мальчишка. Все решили, что он был рожден из воли людей, на чей дом посягнула опасность из-за моря, но многие не поверили, тело его было слабо, но дух – невероятен, почти ужасен в своей силе. Он не знал, что делать, не понимал, куда попал, но его дух имел огромный потенциал, возможно, ужасающий. Тогда воин согласился оставить его у себя, взять в ученики. Казалось, что все идет лучше некуда. Женщина тоже так думала, но из ниоткуда на них напал враг. Враг, не знающий ни пощады, ни жалости. Воин же теперь был не один в своем роде, чем воспользовались родители женщины, владевшие их миром. Они отправили на войну обоих. А там творились... страшные вещи. Очень страшные, которых свет не видел и которые больше не увидит (я надеюсь). И было решено, что воин и ученик возглавят два разных войска, которые своей волей смогут изгнать врага туда, откуда он пришел. Ученик был еще совсем молод, но опытен. Воин боялся оставлять его, привязался к нему как к родному сыну, а женщине трудно было оставить их обоих. Но все вышло так: воля, данная высшими, была с изъяном, который определил дальнейшую судьбу двух воинов. Помимо врага она изгоняла и тех, кто ее творил. Очутившись во тьме врагов, воин был вынужден сражаться за свою жизнь, теряя все человечное, что у него было. Он смог. Воин вернулся. Все это время он тешил себя надеждой на то, что и его ученик вернется. В их мире многие уже считали его погибшим, кроме женщины. Она ждала его. А затем они вместе начали ждать мальчишку. – И как долго они ждали? – Очень-очень долго, но так и не дождались. С ним случилось то же самое, но он не смог выжить там, по ту сторону. Воин вновь стал единственным в своем роде, но он не был этому рад. – И воину с женщиной было очень грустно? – Ты даже не представляешь, как. Им до сих пор грустно. Уже... – Инари посмотрела в окно. – Уже очень поздно. Спокойной ночи, моя девочка, – она наклонилась и прикоснулась губами к ее лбу. – Спокойной ночи, госпожа.***
Тамотэн шел в хорошем (поскольку еще никто не успел его испортить) настроении на свой участок за пределами храма. В лесу, окружающем храм Тысячи Дверей со всех сторон, были припрятаны небольшие поблажки для всех богов, населяющих сам храм. Такое небольшое место, в котором они вольны делать все, что захотят – плата за обязательную смертную форму. Мужчина сцепил руки за спиной и шел, стараясь не наступить на хвосты снующим туда-сюда лисам в утренней суматохе. Холодная весенняя роса уже смочила его обувь и полы кимоно, но все было слишком хорошо. Вчера вечером Дзидзо принес новый металл. Совсем немного, с килограмм, но такого бог еще не видел. Не серебро, но переливается подобно ему. Белый и чистый, по словам, прочный. Можно сковать все, что угодно: от зеркала или минималистичного кольца до небольшого меча. Среди деревьев замаячила небольшая хижина с огромной трубой – кузница. Вот здесь бог чувствовал себя как дома: можно со всей силы бить молотом по белому металлу, чтобы искры звездами сыпались во все стороны, чтобы огромный бесформенный кусок обрел вид тончайшей, но несгибаемой фольги, способной входить в чужую плоть, что в масло, чтобы видеть в отражении нового лезвия свои полубезумные глаза в объятиях пламени. Металл о металл, огонь, жара, резкие удары – кузня напоминала поле боя. Как дома... Тамотэн осмотрел с разных ракурсов материал, напоминающий небрежно брошенное крутое тесто, он думал, что же ему сковать. Украшение? Металл выглядит богато, нет, даже роскошно, но кому его подарить? Инари уже ходит с головы до пят в его подарках: от шпилек до браслетов для ног. Другим же подобные презенты будут некстати: старику Дзюродзину такое не нужно, он бы предпочел, чтобы воин преподнес ему новую доску для го или гребень для бороды, что Тамотэн считал попросту недостойным такого благородного металла, Удзумэ не любит украшения, да и не будет он лишний раз баловать эту несносную, Дайкоку вообще ничего и никогда не хочет, хотя для него бог бы мог потратиться на что-то небольшое (нравилось ему это спокойное и рассудительное божество), Дзидзо бы не был рад возвращению своего подарка, ему бы стоило дать нечто более личное, например, алкоголь. Тогда оружие? Меч? В данном случае едва хватит на нож и то не факт. Трудно. Дверь немного заскрипела петлями. Кто-то недостаточно сильный, чтобы открыть ее, рвался внутрь. Тамотэн, раздраженный мыслью, что если бы не это внезапное вмешательство, то он бы уже смог найти решение своей проблемы, тяжелой поступью пошел открывать дверь. Лисица на пороге, тряхнув всеми пятью хвостами, уставилась на него, не собираясь ни входить, ни уходить. – И что же от меня нужно? – она облизнулась и повернулась в сторону тропы. – Обед уже, значит. И остальным настолько необходимо мое присутствие, – лиса тихо чихнула и помотала мордочкой из стороны в сторону, как бы говоря: "Ну вы же хозяин негласный: и нас, и этого храма. Конечно необходимо. Хозяйка будет волноваться." И даже ответить хотелось, что привычка у этой хозяйки за все одушевленное и неодушевленное переживать, да вот только слушать никто не станет. – Ладно, скажи, что скоро буду. Нашли себе моду – обеды в полдень. Он погасил огонь в светильниках и вышел на дневной свет. Неужели уже действительно день? Кицуне на своих прытких коротких лапках уже унеслась: Тамотэн мог видеть, как удаляется нечто, задевающее траву и кусты по пути в храм. Неспешно и спокойно, вновь в раздумьях он побрел к остальным на такой важный и незаменимый обед, который ну никак не мог обойтись без него. И все же, сколько бы он ни пытался казаться недовольным, у него это не получалось. Когда все обитатели храма собирались в общей обедне, чувство одиночества пропадало у каждого. За пять лет легко привыкнуть к подобному. Остальные немо поприветствовали его, уже сидя за столом. Никто, даже Амэ не посмел притронуться к еде до хозяина. Он сел за свое место, оттянув рукава кимоно до локтей, заметив, что Инари действительно выглядит обеспокоенной. Бог повернулся к ней, пристально вглядываясь в набеленное лицо. – Девочки нигде нет, – прошептала женщина, оттягивая длинные рукава и снова убирая их. – За завтраком просто взяла свою порцию и убежала. – Значит, гуляет где-то. Вернется – получит наказание за такое невежественное опоздание. Не морочь себе этим голову, – она и не взглянула на него, поглощенная всеми возможными страхами. – Без нее уже и непривычно как-то, – заскрипел своим голосом Дзюродзин, – пять лет уже за одним столом сидим. Да и не похоже это на нее. В жизни своей ни на секунду не опоздала, а тут на обед не пришла. – Так надо лишить ее еды на неделю. Пусть подумает над своим проступком! – Тамотэн пристукнул кулаком по столу. – Дерзость жрицы – не повод морить смертные тела голодом. Одумается и вернется под вечер: идти ей все равно некуда. Никто и не посмел возразить хозяину. Только одна маленькая миска риса осталась стоять на столе неприкаянным призраком так и не явившегося человека, на которую ни один бог не набрался наглости посмотреть. Жрица не явилась и после обеда. Служба. Она не появилась. Урок. Она не появилась. Работа в саду. Она не появилась. И нигде ее не было. Дело принимало серьезные обороты. Хвост Удзумэ мелькал за каждым поворотом коридора. Топот ее ног лавиной спускался с верхних этажей на нижние. Лестницы не всегда успевали заскрипеть. Она бежала и бежала, проверяя ручки каждой комнаты. Все закрыты. "В храме ее точно нет", – Амэ не сразу поймала рукой стену, о которую хотела опереться. Ее взрывная челка облепила мокрые виски, а лицо вспотело. Богиня не могла унять дико бьющееся сердце и, пробормотав что-то о потере зрения, осела на землю. – Обморок ни к чему хорошему не приведет, – Дзюродзин вдохнул побольше дыма из своей трубки и выдохнул его на теряющую сознание Удзумэ. Девчонка закашлялась, но не упала в обморок. Он снова затянулся – не у одной нее накалились нервы. – Как в твоих легких столько дыма помещается, дедуль? – старик сухим кулаком стукнул ее по макушке. Она зашипела, закрыв руками всю голову. – Имей почтение, – он повернулся к Дайкоку, распластавшемуся на траве. – Слышишь? – Я никогда ее не слышал. С какой стати сейчас получится? – земля не слышит поступь мертвых, потому и Дайкоку к ней глух. – Но вот лес. Лес неспокоен. Кто-то бродит по нему. – Живой? – на вопрос старца парень втянул пухлые губы и отвернулся. – Неживой... Тогда плохи наши дела. По договору о площади, все за пределами основных построек храма, включая дополнительные структурные единицы быта, остается во власти Нурарихена. Договор, конечно, защитит нас, но вот за пределами наших земель мы не имеем никаких прав. – Тоже мне, боги нашлись. Наша жрица может быть там! Мы же божества! Мы всех главней! Что с вас взять! Я сама пойду за ней! – маленькая богиня разозлилась и начала прорываться к воротам через огромные фигуры взрослых. – И куда ты пойдешь, младшая? Там уже темень. Ты знаешь направление? – Дзидзо преградил ей путь своим посохом. – Я хоть что-то делаю! А вы... вы тут просто стоите! С ней же все что угодно может произойти, если уже не произошло! – лицо у нее стало такое, будто она выпила стакан лимонного сока: вся кожа стянулась, сжалась в тугие складки, нос покраснел, ресницы склеились от влажных глаз. Мгновением позже она разревелась. – Совсем ты еще дитя, – Дзидзо вытащил из-за своего пояса тряпье и вытер маленькое лицо богини, начинающее опухать. – Слезами горю не поможешь. Или ты надеялась ими все здесь затопить, чтобы жрица приплыла к нам в руки? – Убери от меня свой платок – он воняет, – Амэ нехотя начала отбиваться от его настойчивой заботы. Дзидзо в своей привычной манере улыбнулся, приобняв ее за плечики. – Не думай о плохом. Уже пора спать. Заснешь, а завтра наша девочка уже будет дома. Вот увидишь, за завтраком она расскажет тебе увлекательную историю о том, почему пропадала. – Врешь ты все... из нее ужасный рассказчик, – старший мягко подтолкнул ее к входу в здание и повел в комнату. – Бздит как дышит, а дышит часто, – Дзюродзин выдохнул очередное дымное облако и, покрутив в нем рукой, пытался рассмотреть, в каком месте находится их маленькая жрица. Кругом темно. И рядом что-то большое. Большое и мертвое. – Успеют ли? Должны успеть.***
Инари на всех четырех лапах неслась по лесу, ловя, слизывая с воздуха знакомый запах. За ней едва поспевал Тамотэн, кажущийся таким неповоротливым в сравнении с большой, но грациозной лисой, сметающей все кусты по пути девятью хвостами. Белая шерсть ярким серебром отражала лунный свет, бликами мелькая в чаще. Она навострила уши и резко остановилась, подняв клубок пыли. Мужчина добежал до нее и проследил за взглядом – в паре десятков метров от них стояло дерево со смеющимися головами на ветках. Они еще не заметили богов. Тогда Тамотэн понял, что уже некоторое время находится на земле ёкаев. Не в человеческой форме следовало сюда приходить, но в другой в храм не вернешься. А жрица где-то там. – Не иди дальше, – она повернулась на его грубоватый голос. – Ты лисья хозяйка, а Нурарихен – наш «царь». Как он отреагирует на твое вторжение? Не могут два хозяина быть на одной территории. – Плевать мне на его правила. И на него самого плевать, – ее морда сплюснулась, превращаясь в лицо с гневными, вздернутыми бровями. Осознав сказанное, она раскраснелась. – Прости за выражения, – женщина втянула воздух. – Она там. Совсем близко. Я чувствую ее. – А я чувствую, что нам нельзя здесь находиться. Сейчас мы люди. – К черту эти глупые договоры и правила. К черту это все. К черту моих прародителей, которые все это придумали, – шипела Инари, источая желчь. – Эти правила – цена за огромную помощь в войне. Нурарихен заслужил ставить нам такие условия. А ты должна успокоиться, – тихо, но грозно и рассерженно сказал мужчина. – Только подумай: ты ради этого выкидыша рискуешь своей репутацией, своим положением, своей свободой. О чем ты только думаешь последние пять лет? – О нем, – бог замолчал, услышав ее скулящий голос. – Не ожидал? Я о нем думаю. Сколько лет мы прожили вместе, чтобы затем все потерять. А сейчас... Нам будто судьба даровала милость. Второй шанс. Мы можем все исправить. Я думала, что мы можем. Это хрупкое, слабое, безымянное дитя. Исправить. Все исправить... Я не хочу второй раз. Я не могу этого допустить. Тамо, – она редко называла его так – мужчина задержал дыхание, – это моя девочка. Моя судьбой дарованная, родная девочка. И сейчас я знаю, где она. Я знаю, что я все могу. Прошу, пусти меня, – и словно перед ним снова та девушка, еще не опаленная войной девушка, умоляющая оставить парнишку дома хоть на одну ночь. – Нет, ты идешь домой, – он властно развернул ее к себе за плечи. – Я сам за ней схожу. Мне вряд ли что–то еще от этого будет. Идти же прямо, да? – Ты сделаешь это? – Инари удивленно приоткрыла маленький красный рот. – Не скрою, что я ее недолюбливаю, но раз тебе это так важно, то ладно, – она по-женски скромно проронила пару слезинок. – Только успокаивайся уже! Давай... домой иди. Я сам со всем разберусь. – Спасибо, Тамо, – женщина крепко прижалась к нему, обвив длинными руками. – Иди уже! Я скоро вернусь. И глазом моргнуть не успеешь, как мы будем в храме. Она вновь обратилась в грациозную белую лису с очень миниатюрными лапками и прыжками начала отдаляться от него в сторону храма Тысячи Дверей. Бог стоял и наблюдал за тем, как девять пушистых хвостов маячат над кустами. Ушла. Теперь можно идти. Инари сказала, что до жрицы рукой подать. Он и сам это чувствовал. Он мог запросто учуять демона в ее крови. И пусть ему было до жути неприятно ходить по грани собственных принципов, Тамотэн стойко шел вперед. Головы на дереве разом повернулись в его сторону, разразившись смехом. Смотрите, кто идет! Кто идет! Это же воин-бог. Это наши земли. Не перепутал? Наши. И девчонка ваша теперь тоже наша. Мужчина буйволом фыркнул на них, грозно поведя единственной бровью. Не их это дело. По договору полудемон принадлежит им, богам, а не екайскому отребью. Он со всей силы замахнулся на ствол. Листья дерева задрожали. Пара голов даже самостоятельно решила отделиться от кроны и упасть. Но каменный кулак остановился в мизерном расстоянии от коры. Наконец наступила тишина. Тамотэн размял затекшие костяшки и пошел своей дорогой. Запах демона в самом деле усиливался по мере того, как он шел вперед, натужно выдыхая пар из своих ноздрей. Вроде бы и лето, а ночь холодная. Даже слишком холодная. Ступив на странного вида поляну, бог остановился. Это была не просто "поляна", а островок из придавленной травы не совсем правильной овальной формы. Жрица была где-то совсем близко. Впервые он пожалел, что не удостоил ее имени. Сейчас один его громогласный приказ мог бы все исправить. Внезапно над лесом рядом с ним поднялось нечто белое, округлое и совершенно гладкое. Череп гигантских размеров уставился на него своими глазницами, то ли узнавая, то ли пугаясь, а возможно и то, и другое. Его челюсть разомкнулась, издавая вибрацию, которую с очень большой натяжкой могло расшифровать человеческое ухо. "Одокуро", – едва расслышал Тамотэн глубокий гортанный голос, хотя у этого существа не было ни единого органа. – Что за? – бог невольно отступил назад, встав в боевую стойку. "Гасадокуро–о", – вновь сказало существо, вставая в полный рост. Невероятных размеров скелет спокойно возвышался над деревьями, превышая высоту самого рослого из них в три раза. Из-под его ног выбежало что–то маленькое. Жрица метнулась к божеству, встав между ним и неизвестным. – Живо вставай позади меня! – крикнул он ей, но девочка осталась стоять на месте. – Господин Тамотэн, он не опасен. Своим видом вы только напугаете его, – бог посмотрел на нее взглядом, полным недоумения и нарастающей ярости. – Откуда тебе знать? – проговорил он сквозь зубы. – Он же только ребенок. Его зовут Гасадокуро, господин, по крайней мере, это то из немногого, что он может выговорить, – жрица снова уставилась на монстра, натужно ему улыбаясь, стараясь повторить то, что ей удавалось на уроках Удзумэ. К сожалению, по голому черепу прочитать эмоции сложно. – Ты что здесь вообще делаешь? – Тамотэн переключился на жрицу, зажав ее локти в капканы своих рук. – Ты хоть понимаешь, какой беспорядок устроила в храме? – "Одокуро–о", – существо подалось вперед, протягивая к вторженцам свои руки. – Куро, не надо! Все хорошо, мне не больно, – остановила его жрица. – Не смей трогать господина Тамотэна, – "Куро-куро", – скелет снова выпрямился, а затем сел, повалив собою пару деревьев. – Я искренне извиняюсь, господин. – Что мне твои извинения? – божество нехотя отпустило ее, оттолкнув от себя. – Остальные-то как переполошились. Совсем у тебя совести нет. – Но, господин, – девочка мялась на месте, подбирая слова, – Куро первый к нам пришел. Я услышала его еще утром. Он был совсем близко к храму. Он все время выл и громко топал, просил есть, вот я и отнесла ему свой завтрак. Знаю, этого мало, но он успокоился. "Гаса-а-адокуро" – И ты понимаешь это существо? Что бы оно ни сказало? – Да. Разве вы не слышите вибрации? Он это "Мы", – спокойно сказала жрица. – Ты хоть сама поняла, что сказала? – Это не я сказала. Это Куро сказал. Он совсем недавно появился. Поэтому ведет себя, как ребенок, капризничает, – сколь ни старался, но воспринимать всерьез происходящее бог не мог. Слишком все походило на гипертрофированную попытку ребенка завести домашнее животное. – Поэтому я сама решила увести его сюда. А выйти уже не смогла, – девочка вздохнула, смотря себе под ноги. – Не стоило вам сюда приходить, – мужчина, потеряв терпение от ее бесконечной болтовни, схватил детскую руку, потянув в противоположном направлении. – Хватит пудрить мне голову. Мы возвращаемся в храм немедленно! – ее тело безвольно тащилось вслед за ним. – Мы не сможем. Я пыталась. Прошу вас, господин, остановитесь, – монотонно повторяла жрица. – Остановитесь, – в ее венах и артериях что-то начало жутко печь, разогревая тело и голову, будто через прикосновение огромной ладони взбешенного бога в нее вливалась лава. – Остановитесь, – она крепко стиснула зубы от этой всепоглощающей ярости. – Остановитесь же! – вскрикнула девочка, всплеснув руками, вырываясь из хватки. Она не удержалась и упала на землю, удивленно хлопая глазами. Тамотэн застыл от странного чувства особого вида страха. Впервые жрица проявила при нем эмоцию. И этой эмоцией был гнев. Да, верно. Она разозлилась и оттолкнулась от него. Он взаправду испугался. Испугался неизведанного, того, чего нельзя было ожидать от нее уж точно. Тогда он понял, что все это время, не переставая ни на минуту, боялся ее. Боялся маленького тщедушного ребенка, который даже не был под тридцать метров ростом, в отличие от другого ребенка неподалеку. Потому что она неизведанное, непознанное. Опасное. – Что со мной только что было? – девочка поднялась, отряхивая одежду. – Простите меня, молю вас. Не знаю, что на меня нашло, – бог молчал, сжимая кулаки поочередно, как делал всегда, чтобы снять напряжение. – Но... мы не можем уйти. Здесь, с этим лесом, что-то странное. Он не имеет четкого пространства. Оно постоянно меняется. Я не знаю, почему. Куро сказал, что так было не всегда. К тому же... вы чувствуете...? – она замолчала на полуслове. – Что? – выдавил из себя Тамотэн. – Холод, – на этот раз он почувствовал, что холод перешел все мыслимые границы, оседая инеем на траве. – Когда я не смогла уйти, я осталась с Куро. С ним безопаснее, – она снова пропала из реальности, уставившись куда-то вдаль. – Правильно, – кивнул бог. – Правильное решение, – теперь же он думал, не было ли его благородное стремление сохранить честь Инари ошибкой, если сам он почти ничего не понимает в работе разного рода проклятий. – И если лес меняется, то мы постоянно меняем местоположение? Хаотично? – Не совсем... Как я поняла, чем больше мы пытаемся отдалиться от центра проклятия, тем ближе мы к нему оказываемся. Оно будто специально затягивает нас. Поэтому я просто сидела, – девочка не двигалась, вытянув руку вперед и наблюдая, пока Тамотэн думал, каким образом им выпутаться из ситуации с наименьшими потерями. – Как... странно... Она сделала один шаг вперед. Потом еще один. Шаги казались нелепыми и неказистыми. Тамотэн на это и внимания не обратил. А жрица продолжала идти. Капли крови из царапин, заработанных после падения, вопреки всему, тянулись в определенном направлении. Ее и саму тянуло невидимой нитью, но она не могла понять, что и зачем. Божество заметило, что девочка удаляется, и окликнуло ее. Побежала. Ему ничего не оставалось делать, кроме того как бежать следом, чтобы не упустить из виду. Громкими, муторно–медлительными шагами за ними следовал скелет. Постепенно холод становился все сильнее, все потустороннее. Он пробирал до мозга костей и даже глубже. До нутра. Стало невозможно понять, это настолько холодно, что обжигает, или настолько горячо, что плавит. Только на бегу Тамотэн заметил, как на самом деле менялось окружение. Оно смазывалось и останавливалось насовсем, несмотря на продолжение движения. Гасадокуро остановился, издав длительную вибрацию. Он не рисковал идти дальше. "Он боится. Но чего?" – думал Тамотэн. Тем временем жрица упала на колени. Она через силу повернула голову назад. – Господин, что это? – девочка зажала ноги всем своим весом. Тамотэн не мог сказать ни слова. Земля пред ними разверзлась. Страшных размеров трещина напоминала рану. Почва красно-коричневым мясом устилала всю поверхность оврага. Трава не росла там. Даже редкие кустарники тянулись своими листьями к другой стороне. "Что Это? Это последствия. Любая сильная магия имеет последствия, а такая – вдвойне более ужасающие. Годы прошли – порез стал эрозией и никуда не исчез... После всего этого меня пытаются убедить, что демоны не опасны, что одного из них можно даже приручить и держать домашним животным... Глупцы. Эта болванка сама прибежала сюда, сама прорвалась к тому месту, которое приходится ей родным. Родным по крови". – Здесь неподалеку раньше был вход в Еми–но Куни, но из-за высокой опасности его замуровали, оставив магическую связь, которую легче контролировать. А эта трещина... – он нагнулся, зачерпнув горсть почвы и протерев ее между пальцами. Она оказалась сырой и холодной. Поднеся ладонь к носу, Тамотэн почувствовал запах железа. Теперь не оставалось сомнений, что это место ему знакомо. Подражая своему господину, жрица тоже хотела коснуться странной земли. – Не смей! – бог закричал, от неожиданности забыв о том, что хотел остаться в этих владениях незамеченным. – Если ты хоть пальцем дотронешься до нее, то я отрублю тебе руку, понятно? – девочка кивнула, оставшись смирно сидеть на траве. "Гасадокуро!" – повысил голос скелет, приходя в свое неспешное и грузное движение. – Куро хочет что-то показать, – пробормотала жрица, не уверенная в том, что поняла его правильно. Он отошел в сторону и стал медленно оседать в овраг, постепенно ложась в него. Растянувшись по всей длине трещины, скелет издал глубокую вибрацию. Он выглядел... довольным, вроде как, и перестал двигаться. Уснул. – Это его лоно. Он был в нем рожден. Но сейчас что-то не так. Божество присмотрелось к скелету: все его кости состояли из множества таких же, но меньше. Они были составлены друг с другом так плотно, что казались гладкими, но острый глаз бога даже в темноте смог различить тоненькие трещины. Тамотэн понял, во что они угодили. Кровь демонов почувствовала кровь демона. Она никуда не делась, оставаясь долгие годы здесь, продолжая нести в себе свою суть, питая свое дитя, а теперь ей нужно заполучить живую кровь демона, чтобы ожить, чтобы прийти в этот мир целиком и полностью. Лезвие блеснуло в лунном свете. Тамотэн почувствовал, как что-то утяжелило его руку с мечом. – Господин, не трогайте Куро, молю вас, – прошептал ребенок так, чтобы скелет их не услышал. – Он не опасен. Это же просто малое дитя, которое еще ничего не понимает. – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – ответил ей бог, не разжимая челюсти. – Это существо родилось из смерти и демонической крови, – он застыл в осознании: "Точно так же, как и ты сама...". – Ты даже не знаешь, каковы были ставки. Ты ничего не знаешь, – шрамы на его лице в этой тьме отливали в мерзковатый розовый. – Ты можешь быть уверена, что у него не пробудятся инстинкты в будущем? Что он не станет опасен позже? – жрица молча помотала головой. – Лучше решать проблемы сразу. Если бы только приказ пришел раньше, стольких жертв удалось бы избежать. – Но... Господин Тамотэн, как вы можете быть уверены, что он окажется опасен? Куро может быть полезным. С его ростом достать до вершины – не проблема. Я просто... Я не хочу, чтобы вы его убивали. Может быть, потом он изменится, но сейчас Куро хороший. Куро заслуживает того, чтобы ему дали шанс, – она встала и, превозмогая тягу к алой земле, встала перед Тамотэном. – Я не позволю вам его тронуть, – громкий хлопок, скорее удар разорвал тишину ночного леса. Челюсть жрицы хрустнула, а молочный зуб явно дал трещину. Большой палец божества едва задел переносицу, но девочка явно чувствовала, как у нее течет кровь на губы. Несмотря на чудовищную силу удара, она только покачнулась, оставшись стоять. Жрица вновь выпрямилась, продолжая спокойно смотреть на своего хозяина. – Ты здесь никто. Ты не имеешь права командовать. Ты вообще ни на что не имеешь права, – казалось, он довольствовался собой. Здесь никто не мог ее защитить. Он мог даже забить ее до полусмерти, а затем сказать, что она просто упала с обрыва. – Я твой господин. – В храме. А здесь вы можете находиться только под званием человека. Ударьте меня еще раз. Бейте, пока не разорвутся внутренние органы, но я останусь стоять здесь, – кровавая полоса обогнула ее губы и упала вниз с подбородка: она нашла в скелете брата и отказывалась отдавать его на смерть, пусть даже самому сильному богу. Бог ощущал, как впадает в привычную ярость. Тогда он приставил лезвие из каленого железа с серебряным напылением к ее тонкой шее. От одного касания этого металла на коже появился ожог, но страха жрица не чувствовала. Только легкие его отголоски морочили ей голову. Она даже не могла понять, что это страх. Ее наполняла непонятная стойкость или уверенность. Уверенность в том, что нельзя дать этому существу погибнуть. Пусть лучше они погибнут от руки гневного бога вместе, чем она будет стоять и наблюдать. Жрица ясно видела, что Тамотэн не может и не хочет осознать, почему она это делает. Божество подобное поразило. Он не спешил разрезать ее плоть или убирать меч в ножны. Тамотэн думал. Это хлипкое существо стояло на защите спящего гиганта, понимая, что в любом случае проиграет, если начнется бой длиной в один удар. Но она стояла. Смерть могла дышать ей в затылок, но она стояла. Недвижно и обреченно, как дерево в пустыне. Лезвие рассекло воздух с длительным, противным свистом, или он таковым показался жрице. Она кожей чувствовала, как исчез жар с ее горла, а затем медленно возрастал у виска. Девочка инстинктивно попыталась защититься руками, оставаясь на месте. Кровь демона зашипела от серебра. Ее руки жгло, будто она опустила их в раскаленное железо. Она зажмурилась. Тамотэн остановился, не в силах довести удар до конца. Он не мог убить безоружного. Он не мог убить беззащитного. Он не мог убить того, кого уже признала Инари. Он уже хотел обрать меч в ножны, но вдруг на него нахлынули груз и усталость. Руки потяжелели. Держать в руках легкий меч стало непосильной задачей. "Гасадокуро!" – вдруг скелет взревел, подскочив со своего ложа. Алые руки сотнями пытались удержать его, но Куро оказался сильнее. Он отбежал на пару десятков метров. Жрица резко обернулась, увидев, как вся красная земля зашевелилась, подобно ряби на воде, а затем начала собираться воедино. Словно тесто, красное месиво скаталось в шар. Из него потянулись руки. Это существо напоминало паука с бесконечным числом лапок. Девочка почувствовала, как ее из всех сил подняли за шкирку и бросили подальше от разлома. Она могла видеть только широкую спину Тамотэна. Последним шар открыл исполинский глаз, туго обрамленный нитями-капиллярами. На секунду бог ощутил панику. Это демон. "Ее кровь все-таки просочилась сквозь почву, достигнув этой проклятой земли. А значит..." – в этом есть и его вина. С отвратительным урчанием демон спустил на них свои руки. Жрица наблюдала из-за почти неподвижной спины бога, как разлетаются конечности. Они вновь обращались в мягкий песок, медленно откатываясь обратно в общую массу. Бесконечно. Не осознавая причину, девочка не могла пошевелиться. Чудовище не оставляло богу и шанса на перерыв, атакуя со всех сторон без видимого исключения. Тамотэн заметил, что руки тянутся за его спину. Демон слаб. Ему нужно питание. Ему нужна еще кровь. Таким образом, победа демона превращалась в дело времени. Но его кровь пока очень жидка. Его нужно высушить. А высушить его можно лишь в форме бога. Впервые девочка видела смену формы так близко и вживую. Все тело Тамотэна покрыли горящие нити, образуя плотную кольчугу. Кимоно стянулось, окрепло. Она слышала, как шелест ткани превратился в звон доспеха. Теперь руки его казались сталью с медным напылением, отражая тусклый лунный свет желтым, превращая бога в лучезарную звезду. Он взмахнул мечом, не касаясь противника, и тут же невидимый удар отсек все руки до основания. Кучи кровавой земли потянулись к своему чреву. – Беги! – Тамотэн схватил жрицу за плечи. – Не важно, куда, просто беги! Проклятие не имеет больше силы. Возвращайся в храм. Его стены защитят тебя. Не дай ему до себя добраться ни при каких обстоятельствах! – он вновь поднял ее и отшвырнул на несколько метров вглубь чащи. Демон уже метнулся за ней, но бог уже предвидел это и отсек новые руки, а затем поднялся в воздух и описал мечом полукруг, разрезая пугающий глаз. Рана затягивалась почти сразу же. Тогда Тамотэн решил не церемониться. Божество приставило лезвие горизонтально ко лбу. Оно заискрилось, накаляясь от той энергии, что он пытался в него вложить. Затем бог исполосовал воздух множеством линий, образуя письменами "光". От меча оставались светящиеся полосы, будто пространство накалялось от божественной воли. На одно мгновение наступил день. Яркий луч, обжигающий глаза даже через веки устремился в порождение проклятия, опаляя его. Верхняя часть демона запеклась, разнося вонь. Жар не прошел глубже, он лишь сделал корку. "Нереально... Тогда опалить нужно его внутренности. А для этого его нужно сначала размозжить. И сделать это без дубины или булавы невозможно. Ничто здесь не обладает такой физической силой." И в этот момент он прочувствовал вибрацию. "Одоку-у-уро", – к ним бежал скелет, сметая деревья на своем пути и поднимая ужасную пыль. В глазнице у него болталось что–то маленькое. "Вот ведь несносная девчонка," – подумал Тамотэн. У этого Куро точно хватит сил, чтобы раздавить глаз. На его лице возникла пугающая азартная улыбка, которая часто возникала в сражениях. Ужасная и безумная улыбка, которой боялись все, даже он сам. Божественное воплощение кровожадности подгадывало время, когда свет точно сработает, ведь тварь регенерирует раны за считанные секунды. – Зажмурься! – прокричал Тамотэн перед тем, как Гасадокуро начал поднимать ногу в колене, чтобы растоптать глаз. Жрица послушно зажмурилась, отвернулась и села глубже в глазницу. Куро очень быстро для него ударил существо стопой, накрыв ладонями колено, чтобы приложить еще больше сил. Глаз лопнул. Он взорвался кровавой бомбой. В этот раз божество начертило тот же самый иероглиф, но еще и обвело его в круг. Это был не просто луч. Вспышка света распространилась на всего монстра, на весь овраг. Вновь повисла тошнотворная вонь. На этот раз вся кровь запеклась. "Одокуро", – девочка почувствовала приятную вибрацию. Куро доволен. Значит, демон повержен. Она подползла к выходу из глазницы. Кругом дым, но больше не было того мерзкого урчания. Скелет поднес ладонь к своему бескожему лицу. Жрица спрыгнула на нее ногами вперед, и Куро плавно опустил ее на землю, где дымчатый туман мало-помалу рассеивался. Тамотэн уже опустился и вновь находился в привычном для нее человеческом облике. Он весь вспотел. Внезапная стычка с демоном, к которой он не мог подготовиться, здорово ударила по его самолюбию. Еще больше ударила бы, если бы он не смог с ним справиться. Девочка твердо встала на ноги и хотела подбежать к божеству, которое было как никогда радо видеть ее в почти добром здравии. У Тамотэна к ней проснулось уважение. Такая смелость дорогого стоит. Сообразительность смертной тоже оставила его в легком шоке. Трава опутала ноги девочки. Она упала. Во рту опять что-то хрустнуло. Челюсть встала на место, но рот наполнился теплой кровью. Жрица поднялась, пытаясь сдвинуться со своего места. Безуспешно. Немного пошерудив языком, она сплюнула зуб. – Интересно, очень интересно, – из-за дерева показался пожилой человек с очень вытянутой головой. В его руках была трость. Во внешности этого человека не было ничего из ряда вон выходящего, кроме формы черепа, но сам по себе он был достаточно приятным человеком преклонных лет с очень гладкой кожей для своего возраста. По слухам он мог менять внешность, но такая оболочка меньше всего вызывала враждебность. – Я пронаблюдал за вашим представлением. Своеобразно зрелище, но такого больше нигде не увидишь, – он тепло улыбался, но проскальзывала в этой улыбке хитринка. Трудно понять, безобидная или нет. – Нурарихен, – нисколько не удивившись, сказал Тамотэн. – Как посмел ты держать это у себя? – Непонятно? Я растил урожай, – человечек ткнул тростью Куро. – Оставлять столько воинов впустую – большое расточительство. К тому же это моя земля. – А высшим это известно? Сдается мне, они бы не согласились на подобный беспредел, – как ни странно, но Нурарихен не вызывал у Тамотэна негативных эмоций. Они очень давно и крепко уважали друг друга. Хотя подобная выходка хозяина екаев очень сильно подорвала его репутацию в глазах божества. – Нет, и не будет известно. Точно так же, как не будет известно, что на мою территорию вопреки договору без явных причин и предупреждения пробрался бог, – Тамотэн кивнул, соглашаясь на этот уговор. – Отставим. Меня больше интересует другой гость. Я так понимаю, это и есть та самая жрица, – Нурарихен улыбнулся, повернувшись к ней. – Здравствуй, как тебя зовут, дитя? – она покачала головой и промолчала. – Нет имени? Да неужели? – напускное удивление сквозило у него сквозь зубы. – А ведь ты у этих богов живешь уже пять лет, – он подошел к ней, достав из–за пазухи платок, и вытер кровь с ее лица. – Хорошо же с тобой обращаются, – Тамотэн собрался подорваться с места и отправиться домой со жрицей, но вовремя понял холодной головой, что так все станет хуже. – Все хотят показаться лучше других, поэтому все хотят откусить кусок пирога, моя бисквитная. А ведь как же это поднимет уважение твоего дома в глазах других, если ты станешь всеобщей жрицей. – Она уже жрица богов по договору, – процедило божество. – Она ею и останется, но дом ей никто менять не запрещает. Милая, посмотри на себя: ты же вся в царапинах, порезах, со сломанным носом. Разве так выглядит забота? Тебя заставляют трудиться, хотя даже имени взамен не дали. Я хочу предложить тебе сделку: ты меняешь дом богов на мой. У тебя будет имя, я стану заботиться о тебе, как о своей дочери, ты будешь общаться со всеми на равных. Как тебе такое предложение? Тамотэн молчал. Он осознал, что сейчас из-за его поведения задание, возложенное на него верховными богами, может провалиться. Опять проблемы. Опять из-за него. И Инари его точно не простит. И остальные будут разочарованы. И он сам, как ни странно, тоже. Ему думалось, что из этой девчонки выйдет хороший воин при должной закалке. Он определенно все еще испытывает к ней неприязнь, но не такую резкую, перебивающуюся уважением. И ему было бы обидно ее потерять, хотя очень трудно в этом сознаться. – Простите, вынуждена отказать, – ответила девочка. – Так беспричинно? – Снова наигранно спросил Нурарихен, как будто зная их диалог наизусть. Она жестом попросила его нагнуться. – Будь я из вашего дома, меня не восприняли бы в серьез, если бы я захотела защитить Куро или кого-то еще из екаев. Я хочу быть из дома богов. Я уже все для себя решила, – прошептала жрица. – Я наконец-то хоть что-то поняла, – добавила она, косясь на Тамотэна. – Какая поразительная откровенность. Вы очень смелы для юной леди, – сразу сменил свой тон Нурарихен. – Ладно, боги, ваша взяла. А мы с тобой идем домой, – обратился человек к скелету. "Одокуро," – Нурарихен растворился в воздухе и появился в глазнице своего нового подопечного. – Вы же так это делали, юная жрица? Идем-идем, нас ждут давно. – Прощай, Куро, – девочка помахала ему рукой. У нее снова свело скулы. Слишком часто подобное происходило в последнее время. Он ей, можно сказать, нравился. Бог стоял в стороне и смотрел за тем, как скопище костей тел тех, кого он, возможно, знал, удаляется неуклюжей замедленной походкой. И даже у него есть имя. Теперь, когда ему самому указали на это, он понял, насколько несправедливо они, божества, поступили с девчонкой, отданной на воспитание. Но имя простое и человеческое ей не подойдет. Плохое знамение – иметь небожителю имя человека. Такой проживет недолго. Если небожительница, пусть и временная, значит, "тен" 天. Но одного слога будет мало. Чего же в ней такого, самого особенного, что могло бы стать именем? Смелая речь, смелые ум и взгляд. Это все дары, важные дары, то есть "бен" 弁. А между ними должно быть пожелание. Как жрице ей пожелать можно только успехов. Расплывчатое пожелание, он и сам это понимал, но зато понятное и простое "дзай" 財. – Бендзайтен, – сказал Тамотэн. Жрица все еще смотрела вдаль, не обращая на него внимания. – Бендзайтен, оглохла что ли?! – она опасливо повернулась к нему. – Нам тоже пора домой, Бэнтэн. Не отставай. Скоро рассвет, – девочка подбежала к нему и пошла рядом, пытаясь спрятать большой порез на руке. – Не трогай рану лишний раз. Придем домой, а там я тебя перебинтую. Ты совсем не умеешь защищать себя. Кто же будет защищаться мягкой рукой от меча, когда можно увернуться? – А вы можете научить меня, господин Тамотэн? – Я научу тебя, Бендзайтен. Кровью у меня будешь харкать, но научу. Человеческое тело кажется слишком мягким... – " лишь потому, что нет ничего крепче того, что оно хранит". Инари не спала всю ночь. Она дважды вскакивала и подбегала к выходу, видя вспышки. И оба раза ее успокаивали, отводя обратно. Если хозяин храма сказал всем быть здесь, то так надо. Дзюродзин побледнел и позеленел. Столько курить боги даже в привычном обличии себе не позволяют. Он уже предвидел рвотные позывы в скором времени, но никак не мог оторваться от трубки, хотя руки дрожали и глаза слезились. Дзидзо отпаивал богиню чаем и оставался единственным, кто сохранял доброе и позитивное расположение духа, стараясь самого себя убедить в этом. Дайкоку сидел у дверей с закрытыми глазами. Он слушал. И только Удзумэ не беспокоилась ни о чем, лежа в своей постели, убаюканная словами Дзидзо. Как ни странно, но именно она первой выбежала навстречу жрице, поскольку единственная спала в ту ночь. Напугав всех до жути, богиня, завидев ранним утром знакомые очертания в окне, просто выпрыгнула через него. Она едва не сбила девочку с ног, но Тамотэн придержал ее, видя, как Бэнтэн прячет за спину раненую руку. "Смертная вернулась!" – кричала Удзумэ громче всех утренних петухов, взбодрив остальных. Они мигом последовали за ней. Тогда Тамотэн не без чувства собственной гордости сказал: "Имей чувство уважения и называй ее по имени," – преградив всем дорогу к жрице. "И как же тебя зовут?" – спросила Инари, видя замешательство "младшей".Здравствуйте, мое имя Бендзайтен.
弁財天
Первые десять лет сейчас кажутся мне самыми сложными в моей жизни, хотя было в ней много более интересных вещей. Обычно вырастаешь, думаешь, что раньше было проще, но я так не могу сказать. Пусть потом произошло многое, произошло страшное, невозможное, но первые годы моей жизни мир отторгал меня, как чужеродную плоть. Не могу его винить: я ему не принадлежала. Первые годы не было поддержки. Я говорю о настоящей поддержке: родителей нет, семьей тогда нас сложно было назвать, скорее соседями, даже Инари заботилась обо мне исходя из своих собственных, я бы сказала, эгоистичных соображений. А потом мне стало легче. Проблем добавилось, все еще ничто не шло правильно, но жить в этом мире стало легче. Тогда я еще не любила их. Я не любила храм тем светлым чувством, которое испытываю сейчас. Со временем многие воспоминания стали стираться, но я все равно многое помнила. Постепенно я училась. Я вспоминала. Тогда я начала их любить, но только в своей памяти. Отчасти это даже хорошо, так как расставание далось мне легко. Через десять лет с моего появления в храме нам пришло послание. Папирус под дверь положили и постучали. Тогда настал час собирать вещи.***
— Не забывай: ешь три раза в день, но не на ночь, чаще умывайся, не груби, всех слушайся, следи за своим видом и манерами. Ах, не забывай о молитвах. Вроде бы всё сказала… Или нет... А вдруг замерзнешь? Давай, я принесу тебе твою теплую накидку! — Инари до жути волновалась за свою подопечную, бегая от одного угла храма к другому, старательно помогая собирать вещи, но от этого отъезд только откладывался. — Лисья хозяйка, там сорок градусов в тени! Хочешь, чтобы человек сварился? И вообще, девчонке уже тринадцать лет: ей не нужна такая дотошность, — Дзюродзин прекрасно понимал, что именно, точнее, кто именно станет главной проблемой. Он дождался, пока взгляд Бендзайтен упадет на него и тихо сказал. — Не болтай слишком много, задавай вопросы только после выполнения поручения, помни: этот чертов воробей теперь твой новый учитель. Ты обязана впитывать каждое его слово. Ты ведь еще не забыла египетский? — задал риторический вопрос мудрец, устремляя пронзительный взгляд немного поблекших глаз на смертную. — Да, я еще все помню, — Бендзайтен не могла отделаться от чувства иррациональности, что–то в такой длительной разлуке с домом было неправильно, совсем неправильно, из всех возможных вопросов в голове крутился только один: «Почему я не могу остаться?» Ей не было плохо. Ей было неправильно. — Это хорошо, – хохотнул старик. – Ну, пора. Удзумэ, прекращай реветь, — старик протянул девочке льняной платок. — Утри слезы, — богиня не могла остановить поток из глаз и просто мяла кусочек ткани в руках, вместо того, чтобы привести лицо в надлежащий вид. — Так ведь она только в Египте на десять лет, потом в Асгарде на десять и в Греции на десять! Это же тридцать лет! Мне уже плохо! Не отпущу, не отдам, это мой человек, мой! — покровительница веселья сорвалась с места, подбежав к жрице, заключая ту в объятия. — Ну почему ты уходишь? Тебе здесь не нравится? Скажи что, а я быстро всё исправлю, но не уходи… — юная богиня продолжала всхлипывать, как вдруг детская рука немного неумело погладила ее по голове, маленькая непоседа сжала свои тиски крепче по-своему отвечая на подобную ласку. Бэнтэн не знала, что следует делать в таких ситуациях, поэтому поступала, как ей казалось, правильно со стороны. — Госпожа Амэ, мне нужно учиться. Я должна идти, — но жрица не спешила вырываться из хватки, эти боги — единственные, кому в полной мере не наплевать на ее жалкую жизнь, она не может их подвести, будет учиться днем и ночью, но добьется того, чтобы между землями наладились отношения, ведь тогда богам будет легче, а значит, они будут счастливы, а если они счастливы, то счастлива и Бендзайтен, по крайней мере, ей так кажется. – Госпожа Амэ, вы совсем на себя не похожи. Так скоро совсем расклеитесь и будете плакать от каждой ерунды, – богиня отпрянула, удивившись подобным словам от этой девочки. – Давайте поспорим. Поспорим на что-то невыполнимое. Спорим, что я, когда вернусь, буду улыбаться, по-настоящему улыбаться, – легкий осенний ветер растрепал и без того взъерошенные розовые волосы, заставив Удзумэ продрогнуть еще сильнее, но не освободить свою почитательницу. – Тогда ты не будешь только улыбаться, жрица, ты будешь плакать еще сильнее, чем я сейчас, – сказала она уверенно, чуть отстранившись от нее. – Но так будет нечестно: у тебя для спора задание есть, а у меня его нет. Это непорядок. Тогда, – девчушка протягивала "а" до тех пор, пока воздух не кончился в ее легких, но придумать ничего не могла. "Если бы у меня были легкие побольше..." – Тогда я повзрослею за эти тридцать лет, – она резко протянула руку вперед, но под конец немного замешкалась. Ее рот вновь начал дергаться. – Чего стоишь? Это же спор! Жмем руки, – не вытерпев, Амэ сама схватила ее за кисть другой руки и пожала тыльную сторону ладони, не выдавая свое стеснение. – Не рассчитывай на победу, твой предел – ничья, – она наконец соизволила вытереть лицо. – И чего это я в самом-то деле? – пространство сотряс громкий смех – богиня стояла, уперев руки в бока, и заливисто смеялась, пока слезы продолжали течь из пурпурных глаз из пурпурных глаз. – Что для нас какие–то тридцать лет? Столько лет без тебя жила, уж тридцать как-нибудь проживу. Только без фокусов! Если я своего добьюсь, то и ты все должна сделать, – она еще немного помялась, а затем отвернулась. – Вот смотрю я на все это, и мне тошно становится. В общем, прощай, – Удзумэ попыталась улыбнуться сама себе, как обычно, но не смогла. Девочка ушла в храм. – Сильный у вас намечается спор. Сильный. Уверен, что у тебя есть шансы, – Дайкоку сцепил руки на брюхе, глядя на Бэнтэн прищуренными глазами. – Признаюсь честно, мне будет тебя не хватать, – божество приглядывалось к детскому лицу и замечало, что она все еще не до конца понимает, почему им всем грустно. – Знаешь, что самое неприятное для меня в твоем лице? По нему невозможно понять, о чем ты думаешь. – Вы же можете просто спросить. Я не солгу вам. – Я знаю, но так не интересно, – для него она так и осталась загадкой без решения, которая рано или поздно начнет надоедать, поэтому обучение пришлось как нельзя кстати. Если задача слишком легкая, то она не приносит удовлетворения своим решением, а если слишком сложная, то ты просто выдыхаешься и не хочешь даже вспоминать о ней, бессмысленной трате сил и времени. И пока жрицу бросало из крайности в крайность, она казалась Дайкоку не самой интересной задачей, хотя значимой. – Не забывай молиться нам, ладно? – девочка кивнула, а божество немного укорило себя за подобное прощание. Увы, но он не знал, что ему следует сказать. Ему будет ее не хватать. Это правда. Не больше и не меньше. Врать о сильной привязанности ему не хотелось. И только потом он подумал о том, что это последняя их встреча, а следующая состоится только через тридцать лет, если вообще состоится. Тогда, если жрица действительно серьезно возьмется за спор, то каким она будет вспоминать его? Глупо получилось. Очень глупо. В знак извинений Дайкоку поладил ее по голове и постарался улыбнуться. – Я даже не хочу думать об этом. Ты повзрослеешь не у меня на глазах, а где–то там, – Инари присела перед Бендзайтен, взяв ее головку в руки. Она хотела запомнить ее такой: маленькой девочкой в кимоно на вырост с потерянным взглядом и пухлыми щечками. – В следующую нашу встречу ты будешь совсем другой, – богиня улыбалась. Глаза ее были на мокром месте, но она не плакала. Бендзайтен немного нахмурилась, решившись задать свой любимый вопрос. – Госпожа, это плохо? – Нет, все так как должно быть. – Тогда я совсем ничего не понимаю. Почему всем всегда грустно от естественных вещей? – жрица действительно не понимала: форма госпожи Удзумэ естественна, но она несчастна из-за этого, обучение и разлука в контексте данной ситуации естественны, но боги несчастны из–за этого, она вырастет не в своем храме, что тоже естественно, но госпожа Инари несчастна из–за этого. Почему? – Быть может, именно потому, что естественные вещи – самые грустные? – женщина задумалась. – Прости, я ответила вопросом на вопрос. – Ничего страшного, госпожа, – богиня подалась вперед, крепко обнимая ребенка. – Называй меня Инари, – девочка удивленно замерла. Нельзя же ей, смертной, называть богов просто по имени, но, с другой стороны, это же своего рода приказ. Богиня все еще держала в своих объятиях девочку, намекая на то, что по-другому ее не отпустит. – Прощай, Инари, – неловко, нелепо заикнувшись на 'р', сказала жрица. Ненадолго богиня сжала ее чуть сильнее, а затем отпустила. Над ними нависла угрожающая тень. Тамотэн в ее памяти всегда был угрожающим. Это отнюдь не означало, что она его боялась. Бог был требовательным. Стоило ее однажды попросить его обучить ее самообороне, как он полностью захватил ее расписание дня в свои руки. Что-либо не получается? Значит, будешь повторять тысячи и тысячи раз, пока не получится. В ее жизнь добавилось еще больше требований, правил и обязанностей, однако сам Тамотэн стал относиться гораздо лучше. К тому же постоянные физические нагрузки укрепили тело юной жрицы, стоит отдать им должное, а мечом (естественно, тренировочным) можно было даже достать до самых дальних полок. Это было "хорошо", теперь он не мешал ей исполнять ее прямые назначения и даже стал оберегать. Она точно знала, что бог не оставит ее нигде и будет защищать, как ему и полагается. Странные отношения у них сложились. Странные, но крепкие. Инари удивленно отошла от жрицы, не ожидая, что Тамотэн не ограничится одним лишь кивком, как такое было до этого. Бог наклонился к девочке. – Взяла с собой свой боккэн? – в его голосе что-то изменилось. Он звучал немного нервозно, немного странно и, наверное, неуверенно. – Да, господин Тамотэн. – Выложи: он тебе не понадобится, – Бэнтэн послушно, пусть неохотно достала из своей мешковатой сумки короткий деревянный меч. – Вместо него возьми вот этот, – он протянул ей черную саю из магнолии, перевязанную шелковым шнуром, приняв взамен тренировочный меч. Жрица вытащила орудие из ножен. – Это вакидзаси: на большее не хватило материала, – его слова прозвучали оправданием, за которое ему самому было отчасти стыдно. – Достань, – это был первый раз, когда она держала в руках настоящее оружие. Легкий, быстрый он пугающе хорошо ложился в руку. Жрица ясно видела в нем отражение своих глаз и серое небо на фоне. Оценив толщину лезвия, она ощутила неприятное покалывание в пальцах. – Верно, очень острый. Будь с ним осторожна, – он взял ее руки в свои и сложил ими меч. – Ты должна понять, что теперь в твоих руках огромнейшая ответственность. Одно неверное движение и одной живой душой станет меньше. Думай о нем, как о себе: тридцать лет спустя ты сама станешь таким клинком, – девочка уже хотела сказать, что она не понимает, что он говорит странные вещи, но только и успев поднять на него вопрошающий взгляд, как она наткнулась на такой же понимающий. – Возвращайся, – сказал Тамотэн и, взяв под руку Инари, начал неспешно отводить последнюю к храму. Остался лишь один бог – Дзидзо. Он должен был перенести человека в другой мир. В последнее время и его посетила хандра: теперь никто не будет встречать с дороги, ждать возвращения. До чего же грустно. Но, как склонное к романтизации всего и вся, божество не могло отделаться от мысли, что ему приказано увести отсюда ту, которую оно привело. И вернется она уже совсем не девочкой. Дзидзо любил детей. Наивные и невинные, они напоминали ему этот мир в самом начале его существования. И почему Удзумэ так не хочет быть ребенком? Только встретив богиню веселья, он думал, что именно с ней у него получится завести самые теплые отношения. В целом, бог угадал, хотя сначала Амэ его категорически не принимала, отмахиваясь от заботы, предпочитая общество Инари и Дзюродзина, как ни странно. Будет ли она его встречать теперь вместо жрицы? – Готова, малышка? Все вещи собрала? – девочка выставила вперед руку с небольшим узелком самых нужных вещей. – Отлично. Желательно прищурься – будет ярко. Бог достал свою длинную трость, аккуратно обвел пальцами символы на ее рукояти, загорающиеся разноцветным пламенем при прикосновении, будто здоровался со старым другом. "Пошли," – прошептал Дзидзо. Мужчина взял дитя за ладонь, изрядно увеличившуюся, но оставшуюся хрупкой, вымученно вздохнул, испытывая дежавю, а девочка, восхищалась, испытывая легкое покалывание, схожее со статическим электричеством. Ей всегда хотелось научиться колдовать, магия своими проявлениями окрыляла, восторгала всё ее естество. Они начали шагать, четко вперед, по заданному курсу. С каждым шагом бог вытягивался в росте, а его шаги становились еще длиннее. Его русые волосы удлинились и щекотали ей тыльную сторону ладони. Она несмело подняла глаза на его лицо. От кожи отходило легкое свечение, словно она была соткана из нитей драгоценного металла И глаза его горели звездами на испещренном символами лице. Дзидзо заметил ее взгляд, улыбнулся и приказал смотреть под ноги внимательнее. Оступишься – провалишься в пустоту, к демонам, а там тебе не рады. Пространство вокруг смешалось, как акварель в ключевой воде, а потом все стало белым, но это продлилось недолго. Цвета вновь сложились в узоры, основательно отличные от японского пейзажа: яркое солнце, слепящее глаза, преобладание оранжевого, бежевого, желтого, песок, в дали виднелся огромный храм, словно с картинки, и река. "Нил? – вспомнила Бендзайтен. – Но это не может быт Нил. Нил существует только в мире смертных..." Смена температур сразу дала о себе знать: в отличие от горной лесной прохлады, здесь царила жара. Воздух, искаженный непостоянным, рябящим маревом, вился к голубому безоблачному небу. Храмом предстало грандиозное сооружение без окон, к которому вела длинная дорожка, обставленная статуями странных животных. "Боги вообще любят всё грандиозное", – подумала жрица, сжимая кисть путешественника, решившегося довести ее дальше к двум прямоугольным пилонам. Дальше начинается другая вера, и ему в нее вход пока закрыт. – Дальше сама. Тебе нужно будет пройти через эти врата, потом через внутренний двор, а дальше будет сам храм. Поняла? – разумеется, ведь это вдалбливали ей в голову почти десять лет. Она кивнула. – Прощай. Не забывай нас, малышка, – прошептал Дзидзо, отпуская детскую руку и отступая назад. – До встречи, господин дорог, – и последнее родное существо растаяло в воздухе. Она осталась совсем одна.