Моя богиня

Вина сама притягивает к себе правосудие. Франц Кафка. Процесс

У Бендзайтен неистово дрожали руки. Она схватилась ими за подол, чтобы унять себя, и не мигая следила за Зевсом сухими глазами: за тем, как вздуваются его мышцы, когда он поднимает и накручивает на локоть золотую цепь, за тем, как властно он опоясывает ими шар из металлических прутьев и затягивает, точно паук паутину. Деметра мягко провела рукой по побелевшему кулаку служительницы. Жрица не хотела смотреть в центр шара, но глаза ее сами тянулись к обессиленно повисшей на цепях и арматуре, будто распятой, фигуре. Девушка щурилась и видела, как безжизненно лежит его голова на груди, как от каждого движения Зевса его подкидывает вверх, выбивая остатки крови из ее сердца. Громовержец раздвинул прутья и шагнул внутрь. В его руках оставались два конца цепи. Он поднял голову Гелиоса за подбородок и схватился огромными ладонями за его шею. Гелиос вскрикнул и захрипел. Засверкали молнии. Зловонным облаком расплылся запах горящей плоти и плавленого металла. Царь Олимпа нарочно резко отпустил мученика – все его тело подпрыгнуло на цепях и закачалось. Цепь на шее бога сплавилась в обруч. Зевс вышел и ударил по шару – он загорелся. Бендзайтен перевела воспаленный взгляд на лицо Деметры. Богиня улыбалась, в глазах ее отражалась фигура объятая пламенем. Девушка выдохнула, пытаясь затушить нелепое чувство вины. В конце концов, он же это заслужил, так ведь? – Отныне и вовек ты будешь узником собственного шара, но тебе ли не привыкать, раб плоти. Днем ты будешь катиться по небу, а ночью прозябать в своем храме. В одиночестве, – пафосные слова, сказанные в самодовольной и угрожающей манере, вышибли из жрицы дух. Ее сухие глаза наполнились слезами, которые она живо вытерла. – Разумеется, если никто не будет так уж милосерден, чтобы скрасить его, – громовержец схватился за шар, сжав челюсти, поднял его, раскрутил, и забросил в небо. Зевс стер со лба пот, обернулся к толпе богов и продолжил говорить на сей раз с ними. – Не угодно ли вам пояснить мне, что в храме самое важное? – сквозь обездвиживающую тишину прорезались шепотки, чьи владельцы не решились взрастить их до голосов. – Самое важное в храме – это не стены, не колонны, не крыша и даже не алтари, – он выдержал многозначительную паузу, смерив всех слушающих строгим взглядом поучающего родителя. – Самое важное в храме – это фундамент, ведь без него не удержалось бы и все остальное. Оно бы рухнуло. Рухнуло под тяжестью своей же силы. А что есть наш фундамент? – из сотен уставившихся на него глаз он вычленил ее. – Ответишь, Бендзайтен? – Правила, – сказала жрица, глупо заикнувшись в самом начале, будто от исходящего от него напряжения ее закоротило. Меньше секунды спустя она корила себя за вопросительную интонацию, за несобранность и глупый ответ. – Закон, – снисходительно поправил ее Зевс. – Без закона наша сила, наши желания и амбиции погубят нас. Закон един для всего мира богов. Недавнее происшествие доказало, что существующий порядок нуждается в доработке. Сколько раз боги теряли головы, повинуясь своим страстям, падким на смертных? Теперь все мы знаем, к каким последствиям это может привести. Впредь наша опора окрепнет. Внимайте новому закону: сношения смертных и бессмертных – недопустимы, ядовитые плоды таких союзов – недопустимы, покрывания нарушающих этот закон – недопустимы. Нарушителей ждет заслуженная божественная кара. Все миры меня услышали? – греки покорно склонили головы в ту же секунду, остальные кивнули, когда им перевели смысл вышесказанных слов. – Прекрасно. Оставим же столь неприятные поучения, раз у нас есть гораздо более важные поводы для радости, – он нашел в первых рядах дочь и протянул ей ладонь. – Подойди, – Зевс мягко улыбнулся, стоило белой руке Афины (размер кистей которой был отнюдь не мал) утонуть в его. Он возвел ее на подготовленный пьедестал. – Сегодня наш пантеон пополнится еще одним старшим богом, – из-за трона вышла очаровательная девушка с чашей в руках. Внутри чаши была красная жидкость, источающая золотой свет. – Испей амброзию, Афина, старшая богиня мудрости, – Афина осторожно, кончиками пальцев, взяла протянутую чашу и припала губами к краю. Даже сквозь веки было видно, как засияли ее глаза, как бронза в них накалилась от силы и обратилась медью. Зевс наклонился к ней, прошептал что-то на ухо, отчего богиня заулыбалась и посмотрела на него влажными глазами. Отец быстро приобнял ее за плечи, поправил русые волосы и отпустил с пьедестала. Он ударил по нему молнией, и вместо возвышения перед ним стоял трон. Прибежали слуги, оттащившие трон в дальнюю залу, где за столом по важным вопросам восседали старшие боги. – А теперь самое важное для нас всех. Всежрица Всемиров, подойди, – Деметра подтолкнула девушку вперед. Она поднялась по лестнице, задержав дыхание, надеясь, что никому невдомек то, как она волнуется. – Ты прошла долгий путь, но ждет тебя дорога в десятки раз более долгая, и ты обязана будешь ее пройти. Боишься? – этот вопрос поверг ее врасплох. – Я? – сердце ее колотилось в горле, рот дрожал, при всем желании, она не смогла бы произнести ничего длиннее простой и заученной фразы. – Я ждала... Я ждала и желала этого слишком долго... – голос ее подскочил вверх и сорвался. Бог ответил удовлетворенным кивком. – Ты будешь нести во все миры наши закон и порядок, ты станешь их вместилищем, их лицом, их ртом, глазами и ушами. Ты готова служить богам, служить закону и порядку до смерти мира, брать на себя их тяжбы, решать их проблемы, не отступая и не сдаваясь, идя на поводу собственных бессилий? – Готова, – твердо сказала жрица. Бог вцепился пальцами в собственную кожу на внутренней стороне ладони и отодрал ее так, что свет его крови ослепил служительницу. Он протянул ей руку для рукопожатия, которое должно скрепить их союз. Девушка с готовностью протянула свою. Стоило крови бога коснуться демонической плоти, как та взбунтовалась и запузырилась. В ушах раздался невыносимый звон. Она прокусила губы и почти расплакалась от боли, глядя на то, как ее ладонь превращается в месиво алой кипящей смолы. Но через это месиво в ее кровь проникала божественная суть, без которой вся ее дальнейшая работа не могла состояться. В глазах потемнело. Жрица отчаянно хватала ртом воздух, но почувствовала, что не было больше ни легких, чтобы вдыхать, ни пространства, чтобы выдыхать. Она закричала так пронзительно и громко, как могла. Ни писка не донеслось до ее ушей. Исчезли звуки. Руками она схватилась за горло и не нащупала его. У нее не было ни рук, ни осязания, ни горла. Ни слов. Ни мыслей... Яркой вспышкой, жестокой ударной волной на нее обрушилось буйство красок белого мрамора, шум дыхания, осязание волос на теле, запах ветра. Оно задавило ее. И не только ее. Что-то еще. Что-то новое поселилось в ее теле, будто она моргнула в пустой комнате, и прямо перед ее глазами появилась заколоченная коробка. Она не знала, что в ней, но слышала скрежет.

Как тесно...

Теперь Закон тек по ее венам, и именно его она понесет богам, существам, людям. Зевс отнял руку и брезгливо стряхнул ошметки смертной плоти. Конечность обрела привычный вид, покрывшись крохотными чешуйками. Боль стала терпимой. Звон поунялся, но не затих, скорее, приобрел более осмысленную форму. Закон прижился и довольным зверем заурчал, устраиваясь поудобнее внутри досчатых стен нового дома. Он заговорил.

С завтрашнего дня ты безвозвратно станешь слугою всего мира и всех его богов, ну, а...

– ... сегодня у нас день вечности, ведь отныне и навсегда закрепляется наш общий фундамент. Я поздравляю вас всех, божества всех миров, мы с вами обрели начало общего храма! Довольно церемоний! Празднуем! Вмиг в зале появились столы с едой и питьем, заиграла музыка, вечерние красные лучи просочились внутрь. Боги оживились и мало-помалу начали подавать голоса. Бендзайтен окинула быстрым взглядом все помещение: божества разбились на небольшие группы, которые почти не контактировали между собой. Девушка задумалась: сегодня же прибыли гости из иных миров, от богов до самых мелкосортных существ. Перед ней всплыли нечеткие лица богов, с которыми она росла и взрослела, которые стали ей друзьями; за ней прозвучали мысли, чуть не столкнувшие ее в бездну. Руки снова затряслись. Ей было стыдно за себя в прошлом. Ей было стыдно за себя сейчас. Жрице выпал шанс увидеть тех, кто заменил ей семью, почему же ей так страшно? Почему ей хочется быть где-угодно, но не здесь? Должно быть, это все просто нервы. Должно быть, их накалил страх от одного только вида Гелиоса, закованного в цепи. Внутри что-то заклокотало.

Нужно спрятаться. Пока никто тебя не окликнул.

Она отошла ближе к выходу и притаилась там, за горшками с цветами. Служительница села в тени и поджала ноги так, чтобы красный свет огненного шара не касался ее. Он все еще был в небе, а девушка все еще боялась на него смотреть, будто ожидала наткнуться на горящие глаза, будто даже сейчас он все еще смотрит на нее. Позади послышались легкие, но нарочито топающие шаги, точно кто-то пытается разбить клубок шерсти о мраморный пол. Бэнтэн сильнее вжалась в листву и закрыла рот рукой, приглушая дыхание. Этот кто-то с презрением и ядом хмыкал каждый раз, когда оборачивался на зал. Яд наполнял чашу до краев и расплескивался от малейшего движения, окропляя стены при перезвоне браслетов на тонкой кисти, окрашивая пол при легком повороте головы, привлекая внимание любым доступным образом. – Уже уходишь, Афродита? – повеяло холодом. Мурашки пробежались по спине жрицы. Гера негодовала. – А что мне еще тут делать? Я не соглашалась на участие в этом параде лицемерия. – Это не увеселительный парад, а важный для всех нас день. Прояви уважение к другим и останься, как поступают все мудрые старшие боги, – эта острота ужалила больно и еще больше взбесила Афродиту. – Я не все. Я не собираюсь терпеть, а потом вымывать пыль из глаз. Вы ее пустили всем, даже самим себе. – И чем думал Зевс, когда возводил тебя на пьедестал старшей? В тебе еще играет вольная кровь, обступает твой разум водоворотом и заглушает все его доводы, – с пренебрежительным снисхождением бросила ей Гера, собираясь вернуться к гостям. – Я здесь больше всех достойна носить звание старшей, – все же молодая богиня не стерпела такого оскорбления. – Я дочь самого Урана, выношенная первозданным морем, я ближе, чем кто бы то ни был стою к началу, – ее длинные ногти со звоном пробежались по металлическому предмету на поясе. Бэнтэн не поняла, что это. – Ты рождена лишь Ураном, Гея не приняла тебя в свою утробу и не выносила. Нет в тебе ни ее силы, ни мудрости, только ветреность и самолюбие лишь одного родителя. Да и появилась ты на свет едва ли ранее наших младших. Не потому ли, что море тебя отвергало? Воистину, вы с Ним потерянное поколение, не знающее ни отца, ни матери. Воспитанные в кровавые годы без принципов, без любви, без правды. – Хочешь сказать, вы лучше? – Афродита издевательски звонко рассмеялась. – Вы хуже нас лжецы и беспринципники, а хуже всех Зевс, великий законотворец и такой же законокладец. За что он обрекает Гелиоса на страдания? За его страсть к смертной потаскухе. Тогда пусть и сам себя заковывает в цепи: тебе ли не знать, скольких он переимел, – от злости богиня перестала выбирать слова и просто говорила все, что думала. – Что? Не нравится? Неприятно? Стоило один раз повисеть закованной в небе, как рот онемел? А Гелиос ведь за тебя тогда вступился, и где твоя ему благодарность? Ты будто только и ждала, чтобы его отослали подальше. А сейчас ты снова замолчишь и пойдешь, сядешь подле нашего наисвятейшего царя на свой трон и будешь праздновать восшествие еще одной наисвятейшей ублюдины, которую ненавидишь, которую Зевс заделал, когда ты еще в подвенечном платье ходила, будешь праздновать это ваше "образование фундамента" и будешь действительно счастлива, что наконец демонический выродок перестанет маячить перед глазами, что семья твоя заживет счастливо, но только нет у тебя никакой семьи! Где муж твой, богиня брака? Он развлекается со смертными. Где дети твои, богиня семьи? Ты прогнала их всех так далеко, что они тебя и не вспомнят. Одна корона у тебя осталась, ну и держись за нее, – язык богини жалил Геру беспощадно.

Оса и Пчела. Кто есть кто?

Мрамор стал таким холодным, что ноги жрицы почти примерзли к полу. – Все, что у тебя есть, это глупая дерзость и пустая красота. Интересно, будешь ли ты так же дерзка, Когда красота тебя покинет, – растратив весь свой запал на страстную речь, юная богиня не знала, что сказать, она застыла с приоткрытыми губами, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. – Ах, точно... Без нее ты... – Гера отвела глаза и закивала головой, понимая, что уже достаточно задела чувства собеседницы, можно не марать язык лишний раз. – Лучше быть глупой, – еще раз хмыкнула Афродита, пытаясь заглушить икоту от сдерживаемых слез. – Будь ты глупее, не позволила бы отнять родного сына из прихоти мужа. Тогда рядом с тобой бы хоть кто-то остался, но нет... Ты у нас умная статуя. Может именно поэтому Зевс забывает, что женат? Решил, что ты просто еще одна колонна его храма? Ну и как тебе живется с таким фундаментом? Не падаешь? Божественная кровь в руке Бендзайтен забурлила от энергии, что источала Гера. Она пискнула и укусила ладонь, проглотив более громкие звуки. Как будто по единому течению ветра, богини повернулись к выходу. Жрица сидела и не могла решиться выйти, оттягивая момент позора. Она надеялась на чудо. – Рад видеть вас, матушка, – Арес вбежал почти без отдышки, хотя одним из главных богатств храма Зевса было число ступеней. – Афродита, – он кивнул обеим богиням, стягивая шлем. Его перемазанное в копоти и дорожной пыли лицо растянулось в обреченной улыбке, а глаза старательно обходили кусты, где притаилась жрица, боясь навести подозрения. Гера тут же метнула на него все еще наточенный взгляд. – Я припозднился, понимаю, но должен же был хоть кто-то закрепить шар на небе, – он пропустил пару сальных прядей сквозь пальцы и достал красно-коричневые перья. Бог ругнулся, затрясся, как вышедшая из воды собака, и с силой вытряхнул остатки ястребиного облачения из своих кудрей. Гера брезгливо поморщила нос, ее верхняя губа приподнялась, обнажая маленькие острые зубки, она отвернулась от сына, не удостоив его ничем, даже жестом, задержала прощальный взгляд победительницы над Афродитой и вернулась к остальным. – Какой ужас, – презрительно протянула Афродита, оглядывая бога с головы до ног. – Отойди от меня подальше, мальчик, от тебя потом смердит, – она для виду зажала нос двумя пальцами. – Ничего, потерпишь, ты все равно собралась уходить. Мать я прогнал, так что вперед, на волю, – Арес шуточно поклонился, указывая своими нескладными длинными руками на выход. – Не думала, что такого, как ты, пригласили, – нервозность в голосе богини улеглась, теперь торжествовало ее горделивое начало, которому не терпелось отыграться, и сдерживал его всего-навсего один факт, следствием которого были кроваво-красные волосы, перемазанные пеплом и копотью. – Я здесь не по приглашению отца или матери, я пришел поздравить любимую сестру и добрую подругу. Понимаю, меня тут побаиваются, но в такой-то знаменательный день можно обойтись и без жертв. Для разнообразия, – на грязном лице появилась такая чистая и светлая улыбка, что она выбила почву высокомерия из-под ног Афродиты. Богиня выглядела странным образом расстроенной. Желание язвить пропало. Она еще раз метнула в него взгляд: высокий и жилистый мальчишка с несформировавшимся телом и жалким красным пушком на чумазом лице. И его боится весь Олимп? И его боится она? "Ужасно жалкое зрелище," – Афродита хмыкнула своим же мыслям и оттолкнула его бедрами, побрезговав использовать руки. – А жаль, произошло бы хоть что-то интересное. Посторонись, мальчик, – она посмотрела на горящий шар, который уже начал затухать, оказавшись подле башни храма Гелиоса. Путь неблизкий и даже ухабистый. Девушка выдохнула, понимая, что придется запачкать подол хитона, и зашагала туда. – Едва успел, – хихикнул Арес, небрежно отодвигая растения и помогая жрице встать. – Слушай, а все старшие богини – высокомерные стервы, или это только у нас так? – Я бы сказала, что у вас есть парочка особых случаев, – она посмотрела на грязные следы от касаний Ареса и закатила глаза. – Ужасно? – бог привычным движением потер нос угольными пальцами и тут же осекся. К сожалению или к счастью, общую картину трудно было испортить еще сильнее. – Просто кошмарно, – сквозь хохот ответила девушка. – Идем к баням, а не то решат, что черт из Аидовой преисподней вылез, – жрица потянула его за собой на улицу, радуясь, что теперь обречена провести этот вечер не в одиночестве. – А тебе вообще можно уходить? Ты же вроде бы должна сейчас быть там, с богами, – застопорился Арес, не решаясь выпускать служительницу из храма. – Да ладно, – она ребячески пожала плечами, – будто без меня не разберутся, в какую глотку сваливать еду и пиво. К тому же богов я не покинула: я с тобой, а не сама по себе убегаю, то есть не убегаю вовсе, – она засмеялась тому, как легко ей далось обставить свой побег, но Арес ее радости не разделял. Он поджал губы и переводил взгляд с нее на залу, где сновали тени божеств, где недвижно устроилась одна непоколебимая тень, которую Бендзайтен поймала в бронзовом ореоле глаз Ареса еще до того, как он открыл рот. – Не думаю, что Зевс будет этому рад, – для него не было секретом, что отец не считает его ни богом, ни сыном, и не только отец, но конкретно его отношение огорчало юношу больше всего. Былой настрой покинул жрицу. Ей в любом случае придется вернуться туда. – Хорошо, – она быстро кивнула, – мы вернемся. Никто и не заметит, что меня нет, – от Ареса не скрылось то, как виновато и обескураженно опустились ее глаза. – Эй, эй, – он хлопнул ее по плечу, – ты только не грусти, ладно? Я же с тобой буду, так что к тебе гарантированно никто не подойдет. Сегодня, мне кажется, слишком нервный для тебя день.

Последний день...

Арес видел, как Бэнтэн всеми силами старается увильнуть, выбраться из храма, но лишь отдаленно понимал, почему, а спросить не решался. Арес знал, что если она похожа на натянутую струну, то лучше бы ее не трогать, а то недалеко до того, что порвется и отскочит в глаз. Всю дорогу девушка отказывалась повернуться к обители богов чем угодно, кроме затылка, будто намагниченная так, чтобы отталкиваться от нее. Оставив Ареса в купальнях, она в потемках вышла на улицу к бочкам с холодной водой, чтобы отмыть его шлем от копоти. Удивительное дело: она боялась и ненавидела Гелиоса, бывало, желала ему смерти, но увидев то, чему подверг его Зевс, почувствовала вину, точно сама его [Гелиоса] заставила спалить рассудок. А ведь были моменты, когда он казался ей приземленным... Когда его солнечная, неземная суть теряла свой блеск, лежа на земле; когда его истинный облик оставался нагим и даже не пытался прикрыть свои несовершенства, тогда и только тогда он представлялся ей досягаемым, настоящим и даже приятным. Они могли бы быть друзьями. Ей виделось, что в нем сражались возвышенная плотскость и приземленная одухотворенность, которые под ее влиянием камня на камне не оставили от его внутреннего храма, фундамент которого был шаток под стать временам его возведения. "Имея такой фундамент, такую облицовку и такой приход, мог ли его храм рассчитывать на иную кончину?.." – думала служительница. Ей не хотелось быть причастной к его наказанию, но уже то, что она видела кару, постигшую его, связывало ее с этим событием. Это была грязная история. Неприглядная история. Копоть можно было смыть, но эта грязь останется навсегда на ее безукоризненно чистых рукавах, останется ее личным памятником неидеальности, смертности. В отражении мелькнуло то самое довольное лицо Деметры, что пробрало Бендзайтен до костей не хуже ледяной воды. Она ударила по глади рукой, и плеск отозвался в ушах голосом.

Он виноват, он заслужил, он обязан пред тобою на коленях вымаливать прощение за то, что причинил... Возрадуйся же, что никогда его больше не увидишь, что этот храм навеки разрушен, а чем горевать, лучше бы помогла возвести новые.

Не одного лишь Гелиоса она боялась. Посейдон был гораздо опаснее, гораздо свирепее. Она бы не выдержала ни секунды без Деметры, которая с теплотой и прямодушием матери взяла ее под свою эгиду с самого первого дня на поверхности. Афина была слишком занята своим пьедесталом, а Ареса никто бы не воспринимал за значимую фигуру вне их с сестрой храма – это многим развязывало руки, которые хотел бы заковать, да не мог Аид; мог бы связать, да не слишком хотел Зевс. Посейдон встретился ей только раз. Один раз. Один. Когда она предстала на том треклятом суде. Царь морей не сказал ни слова, он лишь смотрел на нее своими медными глазами, что накалялись с каждым ее словом, а в конце, когда большинство богов и даже Гера поддержали демоницу, Посейдон встал и ушел. "Не думал я, что Наша справедливость однажды возвысит демона и уничтожит Бога," – бросил он, исчезая за вратами. На празднике не было царя морей, но на то он и был старшим богом, что само наличие его гнева заставляло Бендзайтен содрогаться от ужаса.

С завтрашнего дня у тебя не будет выбора... Ты будешь всем в равной мере слугою...

Золотой блеск шлема напомнил девушке о златовласой богине. Жрица не знала всех тонкостей их взаимоотношений, подозревая в них то родственные души, то родственные связи, то просто связи, а то и все вместе. Она понимала, что совершенная дочь первобога этого просто так не оставит. Афродита была в бешенстве. Будь ее воля, богиня бы загрызла жрицу еще до того, как та открыла рот, чтобы поведать свою историю. Временами она была для Бендзайтен даже страшнее Посейдона, ведь от него всегда исходила одна лишь ярость, а чего ждать от Афродиты, девушка не знала. Арес нарочно долго не выходил из купален, чтобы дать служительнице как следует все обдумать и успокоиться. На выходе он получил свой отполированный шлем и плеск холодной воды в лицо за то, что не смыл сажу с бровей. На лестнице Арес уже было хотел спросить у подруги, все ли в порядке, как она сама сказала: "Я боюсь... Я подвергла сомнениям все, что знала до настоящего, все былое для меня серое и безликое. Я боюсь этих мыслей. Я боюсь того, что ошибалась в своих богах, но больше боюсь, что была права, когда в них ошибалась. Я боюсь их видеть и слышать, поэтому..." – не дослушав, юноша приобнял ее за плечо и встряхнул. Он будет здесь. Он настоящий, и теперь все ее будущее будет настоящим. Это же всего лишь один вечер из многих. Осталось разыскать Афину, чтобы быть полностью уверенными в лучшем из исходов. Богиню в последний раз видели за залой: она уходила туда с Зевсом, очевидно, в его кабинет. Арес и смертная решили дождаться ее и продолжить коротать вечер втроем. Они сели на лавки вдоль коридора и согласно вздохнули. Было так тихо, что говорить громче, чем шепотом, не хотелось. Странно. Общая зала не так далеко, да и боги тут шумные, но ничто не доходило до этого места, зато Бендзайтен точно помнила, какими громкими ей слышались шаги Геры, когда они ждали Афину в прошлый раз. "Если там самая дальняя часть храма, то это жилая зона со спальнями, – рассуждала служительница. – Какая предусмотрительность! Какая паранойя!" Ей стало жаль, что она не успела доучить на Юге трактаты о символах, ведь тогда она бы смогла разглядеть письмена на стенах и подтвердить свои догадки. Ей вдруг стало до смерти смешно, что верховный бог не так боится незваных гостей с пиров, как незваной жены из их спальни. Голоса из кабинета слышались мерным и даже радостным бурчанием. На радостях боги влетели в кабинет, не уделив внимания двери, прикрыв ее, но не захлопнув. Должно быть, думали, поговорят совсем немного, обсудят самое важное и тут же вернутся к остальным, но так уж вышло, что заболтались. По коридору прошелся сквозняк, подергав все дверцы. Кабинет разомкнул свое деревянное веко, обнажив маленькую щелочку из света, выбивающегося из тусклого света лучин коридора. "Я тихонько," – сказала Бэнтэн, поднимаясь с насиженного места. Она уже протянула свою руку, чтобы закрыть потревоженную комнату, коснулась ручки и увидела Отца и Дочь. Они говорили очень тихо, так тихо, что иной на расстоянии в метр спустит их разговор на игры ветра. Зевс стоял, оперевшись бедрами о стол позади себя, его руки не казались Бендзайтен такими жилистыми и массивными, как обычно. Теперь ей не казалось, что при падении эта статуя развалится на булыжники. В тот момент это была не статуя. Верховный бог в ее глазах обрел плоть и нечто теплое заструилось по его венам. Афина в хитоне устроилась возле него, а броня сложена у входа. В такие редкие моменты жрица понимала, что богиня, какой бы мудрой и взрослой ни казалась им с Аресом, была все еще юной, ненамного их обогнав. Афина улыбалась, склонив голову вниз, воспринимая похвалу. Ее щеки зацвели алым, на них появились ямочки, а ресницы перекрывали новый цвет глаз, как стыдливые занавеси. Зевс шутя щелкнул ее по лбу, заставляя поднять взгляд. Девушка засмеялась. "Смейся-смейся! Ты еще будешь мною гордиться!" – озорничала дочь. Отец посмотрел не нее без снисхождения, но с доброй иронией. Он ничего не сказал, но Бендзайтен все поняла.

Ты самое ценное, что когда-либо было и будет у меня. Ты и представить не можешь, как я рад, что ты есть кровь от крови моей. Ты и есть моя гордость...

Афина в немом и беззаветном доверии уткнулась головой ему в плечо. Так просто, без доспехов и без оружия, разом растеряв все то, что делало ее в глазах других живым воплощением чего-то несгибаемого, чего-то бесстрастного и холодного. Отец усмехнулся и нежно прижал ее к сердцу в оберегающей ласке. Эта картина в теплом и ярком свете надолго отпечаталась в Бендзайтен. Она застыла и все никак не могла закрыть дверь. Эта искренность, что была меж ними показалась ей гораздо более священной, чем все реликвии и молитвы вместе взятые. Она наконец соизволила закрыть дверь. Арес ничего не сказал. Он сделал вид, что не заметил, что ничего не понял. Ему был знаком вид поникших плеч при созерцании подобных картин.

Любимый ребенок, да?

Чем больше они с Бэнтэн узнавали друг друга, тем сильнее он убеждался: они просто нелюбимые дети этого мира, которым остается лишь держаться друг друга и строить свой. Девушка вернулась на лавку и села рядом с ним на свое место. Пока что Арес не был верховным богом, он не был силен, не был могуч, он не мог подарить своей названной сестре таких же принимающих и защищающих объятий, как Зевс. Он не мог стать опорой, не мог стать несущей стеной для тех, кто был ему дорог. Пока что. Вскоре богиня вышла из кабинета. Она вновь была в доспехах, вновь даже воздух вокруг трепетал и холодел под ее волей. Они собрались уходить, как вдруг тень выросла за ними черной фигурой, заслонившей проход. "Бендзайтен, войди," – по ее спине пробежали мурашки. Афина мягко подтолкнула ее с многозначительным блеском в глазах. Она указала на отражение Ареса на своем доспехе, и жрица сразу все поняла. Гефест. На ватных ногах девушка вошла внутрь, щурясь от обилия света. Зевс сел за свой стол и выжидающе на нее посмотрел. Она хорошо понимала характер высших богов, поэтому молчала до тех пор, пока ее не спросили. Зевс улыбнулся: на это и был расчет. – Афина сказала, что у вас ко мне срочное дело, которое из твоих уст прозвучит более убедительно, чем из ее. Слушаю, – дверь за ней захлопнулась, и девушка испуганно вдохнула. – Чистое небо молний не боится, – добавил бог с закравшейся к нему на лицо почти лукавой улыбкой. Тут же служительнице стало так неприятно, что ее волнение посчитали за недобросовестность. Ее брови едва заметно стрельнули к переносице и вернулись обратно, точно отпущенная тетива. После выстрела она потеряла напряжение и со странным спокойствием начала говорить. – Как вам известно, мне не так давно довелось побывать в человеческом городе госпожи Афины, – он кивнул. – Там мы с ней обнаружили нечто удивительное, – она выждала совсем немного, чтобы поймать его взгляд. – Бога. – Кого-то из наших? – без особого интереса спросил Зевс. – И да, и нет. Это был подручный Посейдона, которого тот держал слугой с самого раннего детства. – И какие же вы можете предъявить доказательства? – Антанаклазис, – на этом слове глаза громовержца блеснули ужасом и паникой. – Он все сказал. На бедного Гефеста наложили не одну дюжину заклинаний, чтобы привести его к такой ущербной форме, что он сейчас имеет, и все же зеркало показало нам правду. И эта правда очень смахивает на Ареса, – медные глаза испуганно расширились. – Вероятнее всего, он ваш сын, – каменная, обездвиженная высшею своею силою божественная фигура налилась движением, что кровью. Девушка могла видеть пульсацию всех вен его статичного тела. Горой он вырос над столом, уперевшись растопыренными пальцами в гладкую поверхность мрамора. Зевс выглядел больше напуганным, чем взволнованным. – Ты, – его громоздкая фигура растянулась над ней грозовым облаком, – почему ты не рассказала обо всем Мне? – Госпожа Афина велела сначала разобраться с ее возведением на престол старшей, чтобы она смогла защитить Гефеста, – как жрица и полагала, одно лишь упоминание дочери смягчило бога. – Расскажи мы раньше, у всех на глазах, найти всех виноватых не получилось бы. – А вы нашли? – Зевс мастерски переплавил фразу из иронии в сарказм, понимая, что никто ничего не успел сделать: тогда бы Афина не стала церемониться. – Начало - половина всего, – он успокоился, потер нос знакомым для служительницы движением и погрузился в размышления. Его глаза судорожно наматывали круги под веками. – Говоришь, – он усмехнулся, – мой сын? – девушка кивнула. – И на Ареса похож, значит, от Геры. Было... – закачал он головой. – Было дело. Ты знаешь, когда его выкрали с Олимпа? – Он был еще очень мал, Антанаклазис сказал, что он не успел еще открыть глаз. – Однажды, – неожиданно Зевс замялся, ведя рассказ о личном. На его мраморном лице проступили краски, – давно, Гера должна была родить мне наше первое общее дитя. Но случилось многое.... Тогда, – он издал смешок слишком похожий на истерический, чтобы не напугать Бэнтэн, – тогда у нас с ней были совсем другие отношения. Я решил, что не следует огорчать несостоявшуюся мать, и мы поклялись никогда больше об этом не говорить. – И до сих пор держите клятву? – Это слово бога, Бендзайтен, его не нарушают. Или ты забыла Суд? – от упоминания суда уголок губы жрицы дернулся. Бог покачал головой. – Хорошо, раз уж вы взялись за это дело, то расхлебывайте. Найдите способ привести его на Олимп и наказать виновного и... Бэнтэн, – его взгляд утерял божественный блеск, стал грустным и еще более лиричным. Перед ней было почти человеческое лицо, под которым чувствовалась плоть, – потом, после того, как твои восточные боги отпразднуют возвращение своей жрицы, ты уж соблаговоли найти время для меня. Есть очень серьезное дело, – девушка чинно кивнула с очень сухим и серьезным видом. Выйдя из кабинета в смешанных чувствах, она примкнула к своей "стае", с которой не планировала расставаться все оставшееся время. Бэнтэн позволила себе пару колкостей в адрес Афины за такую бесцеремонную сдачу ее Зевсу, но быстро замяла свое недовольство. Они хотели схорониться в дальнем углу залы, едва видимые, предоставленные самим себе в своем маленьком мире. Со стороны послышалась арфа. Особая арфа. Такие звуки, гармонирующие с завываниями холодного северного ветра, выбивались своей инаковостью посреди жара и духоты. Жрица обернулась. Браги потеснил остальных богов, встав в самом центре залы, и настраивал любимую арфу. Бог подмигнул Бендзайтен. Она медленно подошла к нему на ногах, которые каждый раз врастали в пол, и их приходилось вырывать с корнем. Его добрые глаза не оставили ни единого сомнения и даже смогли осветить бездну внутри нее, загнав это темное чудовище на задворки ее сознания. С особой любовью не отца, скорее, лояльного дядюшки Браги обхватил руками ее голову и запечатлел на лбу щекотный от усов поцелуй. – Ну, как ты тут, волчонок? – усмехнулся бог, перебирая струны. – Скучала? – Очень, – запнувшись о ком в горле, ответила девушка на северном наречии. Она хотела обернуться, поискать взглядом еще кого-то, но ее опередили. Руки Фригг уже легли на ее плечи. Богиня обняла ее так крепко, как смогла: служительница могла слышать, как женщина подавляет в себе икоту от плача. Она и сама чуть не плакала. Жрица рьяно обернулась, выискивая еще кое-кого, не веря, что могла бы пропустить фигуру таких размеров, но Браги покачал головой: тут только они двое. Ее рот обескураженно округлился, глаза притянулись к полу, настроение праздника от одного вида знакомых лиц выветривалось, оставляя после себя чувство, похожее на разочарование: такое бывает, когда видишь кувшин, наполненный почти доверху: не хватило совсем немного. "Но, почему?" – прошептала Бэнтэн, оглядываясь на "своих" греков. Афина и Арес махнули руками, призывая уделить время не им, а старым друзьям. – Есть на то многие причины, – скупо отрезал Браги, упрямо делая вид, что причины эти не столь важны. Фригг на это выпрямилась, не соглашаясь с его поведением, и наконец заметила обращенные на них взоры. – Мда, лучше бы нам уединиться. – Трудновато будет, – заметила Бендзайтен: боги других земель здесь в новинку. С раннего детства живущие лишь "со своими" боги запада побаивались северян, как и любых "других" богов, и девушка могла сказать, что они не были в этом одиноки. С самого начала хозяева делали вид, что не замечают гостей, хотя вокруг, среди нимф и сатиров, сновали эйнхерии, валькирии, сфинксы и трехлапые вороны. И, заметь, ни одной лисы. Однако же взгляды в их сторону обращались постоянно. – Тут, – ответила она после раздумий, – тут есть балкон, думаю, там будет лучше. Она отвела их туда, где сама пряталась от всеобщего внимания в свой самый первый день. Служительница облокотилась о перила огромного балкона и посмотрела на праздник со стороны: десяти лет как не бывало. Ей захотелось удивить своих друзей. Бэнтэн огляделась, нашла камушек и бросила его как можно выше, прямо в фронтон. Фригг испугалась, когда сверху на нее посыпались пыль и песок. Человечки на крыше принялись зажигать свои факелы и костерочки, переговариваться друг с другом ничего не значащими словами и недовольно поглядывать на пришельцев. Фригг изумленно застыла, прикрыв ладонями рот, а Браги покивал головой с очень довольным видом, но все еще поглядывал на свою арфу, стоящую в центре залы, будто боялся что ее кто-то умыкнет. – У нас тоже есть такая, – сказала царица Асгарда, указывая на Гею, восседающую в самом начале. Смертная непонимающе изогнула бровь. – Все ваны считают, что они произошли от Великой Матери, которая дала жизнь всему миру, а свои творения наделила особой чуткостью к плодородию, – пояснила богиня. – Она породила ванов, посадив их в землю, как зернышки, холила и лелеяла их, пока те не расцвели, обратившись богами. Одним из них был Ньерд, а другой – Нерта. Мои родители. – То есть ты у нас внучка Великой Матери, – сказала Бендзайтен, присматриваясь к Гее. – Не такие уж вы все и разные. Одни и те же боги на одних и тех же местах. – Асы вообще верят в то, что Бури (дед Одина) родился, когда корова полизала соленые ледяные глыбы, а потом создал себе сына, который женился на "иноземельной" женщине, которая и родила Одина, Вили и Ве, – увидев две пары глаз, что были не вполне удовлетворены его коротким рассказом, Браги шутливо добавил пару слов. – Теперь можете поддевать нашего царя тем, что он произошел от коровы. – Я так редко задумывалась об истоках нашего мира, что начала думать, будто все было, есть и будет только так, как происходит сейчас, – сказала Бэнтэн почти замученно. – Все с чего-то начинается и чем-то кончается, чтобы дать место новому началу. Это великий закон жизни – круговорот и изменение. Рассвет и закат, – девушка вздрогнула и покосилась на горизонт. Темно. – Как-нибудь надо уличить момент и показать тебе гобелены Севера. Очень старые. Там все вот эти, – он обвел взглядом фигурки божеств, – только с принадлежащих Асгарду территорий. И асы есть, и ваны... а скоро и ётуны присоединятся. – В смысле? – жрица резко обернулась к Браги и метнула в него своими зрачками так быстро, что тот не успел защититься. Она обо все догадалась. В ее голове раздался звонкий смех, переходящий в рычание. – Так вот в чем все дело. И как давно? – Уже десять лет, – Фригг опустила глаза в пол, как будто была тут самой виноватой. – Мы не хотели тебя беспокоить своими проблемами, когда у тебя полным полно своих. – Но уж о войне-то вы могли мне сообщить! – Бэнтэн всплеснула руками, но быстро себя успокоила, и гнев ее перетек в грусть, а сокрытый ото всех смех – в плач. – Неужели я не заслужила ни капли доверия с вашей стороны? Может, мне надо и ваши подарки проверить? Платье твое, случаем, не заговоренными серебряными нитями вышито? Под стать сети для демона, – под ровный голос кривился рот и дрожали плечи. Фригг испуганно впорхнула и подлетела к ней, взяв за руки. Она пересилила себя, заглянула в огромные черные глаза служительницы и заговорила с ней тихим голосом. – Конечно нет, конечно нет. Мы бы никогда так с тобой не поступили. Я же слышу, что ты сама себе не веришь, ты знаешь, что мы всегда тебе верили, всегда тебя любили. Иди сюда, иди сюда, – она обняла девушку за плечи, предчувствуя, что скоро расплачется. – Не ставь всех богов на один и тот же пьедестал, волчонок. Мы не хотели тебя тревожить лишний раз. Для нас главным было и остается твое благополучие, твои безопасность и защита, – добавил Браги. Она вернула ему мокрый взгляд печальных и почти разочарованных глаз. – Который раз я слышу... – внутри нее ничего не воспротивилось речам северян, Бендзайтен неуверенно, почти боязливо ответила на объятия богини. – Простите, если обидела вас. Я хочу вам верить, вернее, именно вам я и хочу верить. Но я столькое узнала, что... – она отпрянула, вздохнула и достала из-за пояса египетский крест. Она на цепочке поднесла его к ладони с божественной меткой, и золото оттолкнулось от кожи, как отталкиваются друг от друга одинаковыми полюсами магниты. Одно и то же. – Те, кому я доверяла беспрекословно, кого уважала и обожала... Именно они намеренно лишали меня сил. Они меня боялись, презирали, ненавидели, а я любила. Это сложно... – Мы понимаем, милая. Мы все понимаем. Если тебе нужно время – мы дадим, если мы утеряли доверие твое – завоюем, если же кто посягает на честь и свободу твою, – Фригг провела пальцами по накаленной алой руке служительницы, – уничтожим. –Спасибо. Только не так радикально, – девушка вытерла лицо и попыталась свести все в шутку, – не думаю, что новая война поможет вам быстрее закончить старую, – она с невинной непосредственностью улыбнулась, будто не было ничего до этого, и только сейчас они вышли сюда из общего зала. Перед богами стояла совсем другая жрица: менее серьезная, менее взрослая, совсем не отягощенная теми раздумьями, что терзали предыдущую. Совсем другая та же Бендзайтен. – И долго ли, коротко ли ждать нам возвращения соратников? – Скоро, не успеешь и глазом моргнуть, а они уже будут у порога твоего храма тебя выглядывать, – захохотал Браги. – Кстати о соратниках: тот, который твой, передал тебе кое-что. Он, конечно, настаивал, чтобы мы вручили это тебе через бога войны твоего храма, но... ситуация переменилась очень внезапно, – Браги достал малюсенький сверток и развернул его. – Понятия не имею, что это такое, видимо, какая-то ётунская штука, но он надеялся, что она придется тебе по душе, – бог достал за тонкий шнур подвеску, взял Бэнтэн за ладонь и вложил в нее подарок. Серебряное кольцо с рунами внутри и еще одним кольцом с рунами и еще одним кольцом... – С рунами в кольце хорошо придумал: острых краев нет – в глаз ему не запульну, когда обратно явится, – усмехнулась жрица. – Это же руны, да? Такие странные, не могу прочесть, – служительница провела меленьким пальчиком по знакам внутри колец. – Браги, можешь прочитать? – бог взял протянутую вещицу, недовольно прокряхтел что-то на северном и прищурился, разглядывая мелкие черточки да закорючки. – Это руны, но не наши. – Да как же не наши? Вроде бы очень даже похожи, просто другие немного, – сказала Фригг, нагнувшись к чужеземному подарку ближе. – Вот это, – она указала на первое кольцо с руной ᚠ, – Феху. Да, немного более угловатая, измененная, но все еще она. – Неудивительно, что ты Феху сразу же вычленила, – хохотнул Браги. – Глаз упал на самую ванскую руну. Вот эта и эта, – он ткнул ногтем в ᛞ и ᛟ, – Дагаз и Одал. – Бантик и Рыбка, – жрица и посмеяться не успела, а уже получила шуточный подзатыльник. – Балда восточная, – беззлобно покачал головой Браги. – Это наши руны, Северные, но письмо ётунское. Наше успело не раз измениться, а у них оно такое же, каким было при прародителях. Для них каждая руна была не просто буквой, она имела свой особый смысл и название. Ими колдовали. – Она умеет! – Фригг потрясла подругу за плечи. – Она колдовала письменами при мне. – В самом деле? И как же ты этому научилась? Асы так не колдуют, ванью ты знаешь только одну, и эта так не колдует. В том лесу понабралась? – бог сложил руки под грудью, источая такую серьезность, что от нее его плотная фигура еще пуще прибавляла в весе. – А тебя это ничуть не удивило? – Фригг в испуге поджала губы и расширила глаза. – Откуда же мне было знать, что у вас эта магия не в почете? – сказала царица и посмотрела на подругу с недоумением и стекленеющими глазами. – Меня научил один из богов Юга, – простодушно ответила девушка. Северяне едва заметно приподняли брови, закусили губы. Ей показалось, что снова холодает, но потом она заметила, что просто перестала ощущать температуру. – И тебя не смутило, что бог Юга обучил тебя магии Севера, которой никто, кроме ётунов не умеет управлять? – сам того не желая, Браги начал наседать на нее. Его тело окаменело, а движения походили на нелепую пародию марионеток. – Не горячись, меня это начало смущать секунд двадцать назад, когда ты об этом заговорил. Я о многих вещах ранее и думать не смела, а Юг боялась вспоминать с тех пор, как его покинула, а когда вспоминала, – ее лицо посерело, будто все краски разом вытекли из него в глаза, но их изначально было слишком мало, чтобы обратиться в слезы, – понимала слишком много новых вещей, – она еще раз глянула на своих северных друзей, на их светящиеся готовностью помочь лица, на теплоту и сострадание к ней, источающиеся их телами, глянула и осознала, что нет, им она этого не расскажет, возможно, никогда. Какими бы близкими они ей ни были, как бы они ни хотели ей помочь, они бы попросту не смогли в полной мере понять этих ее переживаний. Сейчас не время и не место ими делиться. Девушка проглотила слезы, уняла сердце. Краски вновь растеклись на ее лице полупрозрачной акварелью поверх серого холста. На одну секунду в ее голове пронеслась мысль, что она отчаянно не понимает, что происходит. – Злишься, что тебе не доверяют, и сама ото всех держишь в тайне то, что мучает твою душу. Может соблаговолишь ты отвечать, или я до скончания века останусь пленником молчания твоего? Фигурой монолога в диалоге. Скажи же, почему не веришь Фригг и Браги?

.Я верила и верю им всей душой –

– Ох, какой несмелый голос. Слабый. Его хозяин своим сознанием не знает, о чем говорит.

.Кто же ты, раз так самонадеянна? С чего уверена, что знаешь правду? –

– С того, что во всей тебе нет для меня секрета. Ты мне, что Фригг тебе – развернутейший свиток. Фригг нет резона объяснять, ведь в этом свитке ни единого синонима тех слов, которыми ты б излила свои тревоги. Согласна, ты б поступила столь эгоистично, взвалив на Фригг тот груз, с которым и сама была не в силах справиться, поэтому же поступила, увы, не более разумно, и обо всем смолчала.

.Что есть разумно, а что - нет? –

– Каков вопрос, таков ответ. ... Еще успеется...

– Кто ты?.. Не молчи! Кто ты?.. Ты закон? –

– Почти... Их снова стало только трое. Фигурки двигались. В искусственном свете, под вырезанной из кости луной, раскрашенные дорогими красками. Слова лились, заученные и неестественные. – Есть ли хоть что-то, весть злая, может, добрая; забавный, грустный случай, который мне желательно бы знать? – Браги стоял на своем непоколебимым гранитом, а Фригг вдохнула слишком шумно, чтобы казаться спокойной, и против своей воли отвела стеклянные глаза почти со звоном. – Все, что угодно, хоть новое гнездо под крышей, – она словила взгляд ее в капкан. – Так говори. – Это всего лишь глупость. Не стоит, право, ею тебя сегодня, в праздник, волновать. - Но ты себя волнуешь, а стало быть, меня должна вдвойне, - богиня умоляюще метнулась к Браги, наткнулась на суровый столб, и вернулась к тому допросу, что ей учинила жрица. - Говори, - Фригг сжалась, накренилась вниз плакучею ивой. Она не хотела отвечать. - Неужто я должна прибегнуть к чему-то действеннее слов, а все чтоб из тебя мне выжать каплю правды. Говори, - язык у ваньи вновь раскостенел, и выжалась из него не капля - ручей. - У нас, на нашей земле, асгардской я имею в виду, - запиналась она на каждом слове, неразрывно глядя в глаза служительнице, - есть особое место. Далекое, красивое и даже асам чуждое отчасти. Это остров, ото всех сокрытый. Он в озере, а озеро в лесу. С ним что-то не то. Я не понимаю. Деревья подряхлели, подурнели, но со мною они не говорят, как будто я им не хозяйка вовсе. - Ты слишком переживаешь о парочке дубов, царица, - сжалился над ней Браги. - Морозы дали чуть сильнее - деревья с непривычки поддурнели, и то совсем чутка. Они еще поднаберутся сил, все станет так, как было, - он повернулся к Бендзайтен. - Нечего переживать, но все-таки, как будет время, не забудь о нас. Заодно с Владычицей Острова познакомишься. Служительница покачала головой. Ей стало грустно. Недоговорки мухами летали у ее измученного сомнениями мозга, а друзья не помогали, своею заботой они терзали ее еще больше, ведь не давали главного лекарства - правды. Ей стало плохо. Плечи затряслись; нос, горло засаднили, готовые пуститься в рев. Раздался звон в ушах. Ей стало слышно. Не все, отдельные слова, и те не все, покамест не дошло до одной фразы. "Не верят - так не верят. Ну и пусть, а грусть твоя им точно не нужна, должна я думать, что грустишь ты для себя," - голос затих, едва успев договорить. И вдруг ей стало все равно. Легко. Это странное наваждение отпустило ее. Гранит вымылся из Браги, стекло наполнилось плотью Фригг. - Когда вы уже собираетесь вновь устроить большую охоту? - широко улыбнулась Бендзайтен, искрясь от щенячьего детского предвкушения. - Бэнтэн, - озадаченно и даже чем-то испуганно прошептала Фригг, но Браги дернул ее за рукав и покачал головой, вынуждая подыграть, - ох, Один писал, что большую охоту устроит сразу после победы над ётунами, а она не за горами. - Вы уж не забудьте и меня позвать! Я ото всех отрекусь, от всего откажусь (на пару дней, разумеется), лишь бы проскакать на лошади через весь лес за зайцем, перепелкой или еще чем-нибудь маленьким, - мечтательно устремила глаза вверх служительница. - Надо будет предупредить дворфов и альв, чтобы оставались дома и не выходили, - Браги не стал дожидаться девушек и сам рассмеялся над своей шуткой. - Боги, уже так поздно, - нахмурилась Бендзайтен, чувствуя приближение полуночи. - Мне здесь не так много времени осталось. Хотите, я вас познакомлю с греками? Они у меня очень хорошие, - северяне подняли руки и покачали головой. - В другой раз, волчонок, в другой раз, - нехотя проговорил скальд. - Боюсь, что тут нас не особо жалуют, а с Твоими греками мы еще заимеем честь свидеться в храме, ведь так? - Похоже на то, - обескураженно согласилась с ним девушка. - Вы только меня там, на Севере, не забывайте. - Еще чего! Будем каждый день выдумывать глупые просьбы, лишь бы ты почаще к нам забегала, - улыбнулась царица Асгарда. - Удачи тебе, Тэнна, - услышав почти забытое прозвище, служительница вздрогнула. Прощайте... Она вглядывалась в темно-синее небо, боясь отвести от него глаза хоть на минуту, будто весь этот звездный простор был способен заставить время течь медленнее, будто мириады звезд одной лишь своею глобальностью могли остановить мгновение у полуночи, когда пути назад уже точно не будет. И даже шепот в голове умолк. Его пугали небо и та крамольная тишина черепной коробки жрицы, когда она уединялась с миром, дышала с ним и становилась его частью. Пусть и на время. Бендзайтен почти не удивилась голосу. Она понимала, что он только казался незнакомцем. Это должен был быть закон. Он должен был стать ее частью. Но будучи не совсем одним, не смог выполнить другое. Нет, это определенно не закон. Это нечто что-то более глубокое, порожденное кровью бога и демона в ней, и оно было почти таким же полноправным хозяином, как и она сама, и жрица знала, что давало ему силы и кто осведомлен в той мере, в которой сможет ей помочь. И он был здесь, но чересчур "застенчив": не праздновал со всеми, хотя и к жрице подходить не стал. Она его почувствовала. Боги такой силы оставляют в воздухе свой след. Бэнтэн могла бы точно рассказать и показать, где именно в кромешной темноте сидит он. Позвать или оставить? Нет, в преддверии новой жизни со всем, что к старому имеет отношение, надо бы проститься. - Мне всегда было интересно, господин, - заговорила жрица на египетском, - то солнце, что светит в мире смертных - это один бог? Гелиос? Или же он для каждого из миров свой? Тогда получается, в одном лишь смертном мире солнц четыре. - Глупость, - его твердый и сухой голос за двадцать лет совсем не изменился, хотя и показался ей еще ровнее, чем в воспоминаниях. - Ты путаешь богов солнца и света. Над нашими мирами солнце лишь одно, и, как могу судить, то таковым останется навеки. - Но ведь от солнца и исходит свет, - она не оборачивалась, но чувствовала его приближение, слышала очень тихие шаги. - И свет уже на совести богов, которым люди молятся в том месте, - раздалось над ее головой. - А если же не молятся? - Бэнтэн резко повернула голову к нему. Глаза ее блеснули интересом и азартом. - Таких не может быть, а если есть, то только единицы. Они картины общей не испортят, - все та же крылатая статуя стояла перед ней в холодном свете. - Здравствуй. - Здравствуй, Тот, - она кивнула ему и вскинула голову, размяла запястье с хрустом и облокотилась о перила. Бог повел бровью и заглянул в гостеприимно распахнутые глаза, читая в них причину таких вольностей. Поймав в них свое же отражение, мужчина выдохнул, задумался и согласился расквитаться именно так за старые ошибки. Невелика была цена. - Ты изменилась, - коротко сказал он. Жрица звонко рассмеялась, пряча лицо в руках. - Кто бы мог подумать, что двадцать лет не пройдут бесследно? Хотя, я вижу, это верно для меня одной, - служительница выдохнула, вновь восходя к равновесию. - Боги знают цену времени, что им отпущено. Они меняются так, как им удобно. - То есть никак, - бог не счел нужным опровергать ее слова. - Скоро и ты к этому привыкнешь, - от очередного напоминания по ее спине пробежали мурашки. - Пройдет первая сотня лет, затем вторая, и ты уже не будешь помнить, как смертные считают время... - на миг в ее зрачках показалась живая тень. Она мелькнула так быстро, что Тот едва уловил это движение и пропустил бы, не смотри он неотрывно в ее глаза. Тень дернулась в конвульсии и пропала. Смертная зараза покидала душу бессмертной жрицы. Девушка почувствовала влагу на глазах и тут же вытерла ее, стараясь не кривить лицо. - А говорила, не боишься. - Что? - Ты сказала сегодня, глядя верховному в глаза, что не боишься пройти по пути жрицы. Соврала? Не нужно быть гением, чтобы увидеть то, как ты стенаешь и заламываешь руки, - нахмурился пустынный ангел. Бендзайтен посмотрела на него так, что Тот невольно отступил. Так смотрят на любимое, но оплошавшее дитя, с улыбкой и снисхождением. - Что ж, впредь буду знать, что ты слово не держишь и цены ему не знаешь, - беззлобно сказала девушка. - Это не страх перед ответственностью, это не боязнь обязанностей, не ужас, не тревога и не паника. Это благоговение... - Перед кем? - Перед вечностью. Перед всем, что было и что будет. Я не могу это описать, - она хихикнула. - Как стыдно. Знать столько языков, но не найти ни единого слово, что могло бы хоть частично передать, что я чувствую. И как с этим справляются люди? Боги? - Не справляются, - сказал Тот, вновь различив тихий смешок, - но ты ни то, и ни другое, Бендзайтен. - Я не боюсь быть жрицей, чтобы не слукавить, я боюсь конкретных богов, конкретных вещей, а путь... Его нельзя бояться, по нему нужно идти, - ее лицо озарила яркая вспышка. - Звезда? - метнулась к небосводу служительница. - Который час? - Уж скоро полночь, - тот приблизился к ней и тоже облокотился о перила. - Смертные обычно в таких ситуациях загадывают желание, а ты доживаешь последние свои минуты... - Боюсь, - усмехнулась Бэнтэн, - мои желания звезды не исполнят. А вот ты... - она повернулась к нему и посмотрела. Огромные глаза вдумчиво уставились в остывшую медь, будто желая накалить ее. - И все же лишь ты можешь. - Что тебе нужно? - у его словах не было недовольства или угрозы, свойственной их обладателю. - Ничего особенного. Я просто, - девушка спохватилась и потянулась к мешочку из черной кожи на поясе, - я хотела вернуть это Бастет, - она развернула мешочек и протянула его Богу. Золотой крест сверкал при свете звезд. - Можешь передать ей и сказать, что больше никогда и ничего я от нее не приму? - помолчав, она тихо добавила одну фразу. - Ни от кого из вас. - Больше и не потребуется, - устало выдохнул бог, перекатив зрачки на ее руку. - Я знаю. Я все понимаю, правда. И все же, страх знаком мне. Я бы тоже боялась себя... такую, как я... Но врать, манипулировать тем, кто дорожил землею, по которой ты ступаешь лишь потому, что Ты по ней ступаешь; воздухом, которым ты дышишь, лишь потому, что Ты им дышишь... Не низко ли это для бога? Не безответственно ли это? Бесчестя себя, вы и сородичей покрываете тенью своего бесчестия, заставляя думать, что и они такие же, как вы, - в нервном замешательстве она начала крутить черный браслет. - Ты передашь? - Да, - что-то кольнуло его, когда Тот коснулся холодного металла. Смесь недоверия с разочарованием. Он еще раз прокрутил ее слова у себя в голове и уловил в них вопрос, который она так и не задала. - Двадцать лет прошло: поздно для таких признаний, но послушай меня. С какими бы ужасными мыслями ты ни уходила из храма Истории, какими бы ты нас ни вспоминала все эти годы, знай, все сделанное было сделано для твоего же блага, знай, что отпустить тебя нам было трудно, знай, мы ждали. - Как много надо знать, - усмехнулась девушка. - Твой стол на том же месте, свитки - тоже, - сухими словами были сказаны очень трепетные для служительницы вещи. - Ты еще узнаешь, что нам можно верить, если оставишь в прошлом все, что было. - Когда оставлю... Над этим власти нет ни у тебя, ни у меня. Все смертные обиды я оставлю здесь, в последний смертный день, - вновь замелькали вспышки. Все небо озарилось ярчайшим сиянием тысячи тысяч драгоценных камней, скатывающихся по глубоко-синему атласу небесной волной. Жрица застыла. Дыхание ее замедлилось и совсем замерло, а сердце встало без движенья. Отказывается идти. Ее насквозь пробило благоговение. Тот протянул ей руку. Девушка все поняла и дала свою. Вдвоем они неслись вместе со звездами туда, где нет конца и края, где они будут обречены на вечность. Тот чувствовал ее. Проносились последние секунды перед тем, как все вдруг станет непоправимым. Капля за каплей втягивалась божественная кровь, а с ней и благоговение. Тот нагнулся и у самого ее уха прошептал пару слов, сжимая ее ладонь. Услышав их, она кивнула, проглотив слезы. Все боги смотрели на небо. Кто-то смотрел сквозь металлические прутья, довольствуясь и тем, что не один в час перемен. Кто-то смотрел, лежа на холодной и враждебной земле, подложив кулак под голову, как звезды падают в северное сияние на теплеющем небе, довольствуясь тем, что не один в час пришествия новой эпохи. Кто-то смотрел из окон храмов, замков, а кто-то видел все и в отражении Стикса, довольствуясь тем, что не одни они несутся по этому нескончаемому небу в час смерти старого времени. Все боги смотрели на небо и чувствовали, как их объединяет одно и то же бесконечно изменчивое и непостоянное небо в тот час, когда они перешагивали порог будущего.

Ведь когда умирает старое, рождается новое.

Думал каждый из них...

***

Она вышла из белого пространства, потеряв руку, что вела ее и оказалась посреди желто-зеленого поля у тропы дальше, вверх. Под ногами хрустели сухие ветви и листья. Девушка шла по заросшей дорожке. Трава, бывшая ей по пояс в свое время, щекотала и колола щиколотки, а холодная роса обмочила подол хитона. Она уходила от низины, в которую ее перенес невидимой рукою господин дорог. Солнце поднималось из-за горизонта, прогоняя тень позади жрицы, ступая по ее следам в жухлой траве. Отовсюду раздавался треск, разливалось журчание - просыпались духи Востока. Скопища глаз уставились на нее, на волосы, выбивающиеся из-под покрытой и опущенной головы, на босые ножки, мелькающие под подолом при ходьбе. Поодаль от нее сновали лисы, обнюхивая следы, признавая знакомый запах. Вскоре перед ней выросли огромные витиеватые ворота. Она остановилась. Длинные волосы выбились из-под покрывала, занавесив лицо. Жрица убрала пряди тонкой рукой, приложив ледяные пальцы к горячим щекам, и уставилась на храм большими черными глазами, в которых мелькали и взрывались искорки любопытства, интереса и волнения. Она покрутила браслет на запястье. Ей вдруг стало стыдно за свой вид: дорогая ткань помялась от того, как крепко и часто она сжимала ее в кулаках, но стоило ей коснуться ворот, как все тревоги испарились. Гармония и покой главенствовали в этом месте, и служительница не смела посягать на их власть. Ветер унес ее вздохи ласковым прикосновением к губам. Девушка вошла во внутренний двор, задрала голову и посмотрела на крышу, почти упирающуюся в облака. Петли проскрипели на весь храм. Ни души не было в главном зале, хотя в центральном очаге лежали дрова. Едва переступив порог, она села на колени и склонилась в глубочайшем поклоне, уперевшись лбом в деревянный пол. Воздух заколыхался. Дрова затрещали - повеяло жаром. Пол продавился под телами. - Я вернулась, - подняла голову жрица. Вокруг пылающего очага стояли боги. Все такие, как будто она ушла от них только вчера, и мало что успело измениться. Только она сама напоминала о неумолимом течении времени и тех утекших в вечность тридцати годах. Нечто врезалось в нее с молниеносной скоростью. Богиня с розовыми волосами метнулась к ней так быстро, что последовавший порыв от сдул с головы служительницы покрывало и опустил на пушистый клубок. Маленькие ручки окольцевали жрицу так, что она не могла пошевелиться, и безрезультатно потянули вверх. - А я ведь тебя уже не подниму, - пробурчало нечто. - Жаль, хотя, кому-как, - служительница тихо посмеялась и несмело, не зная, дозволено ли ей такое панибратство, погладила маленькую головку через ткань. Богиня замерла. Она медленно стянула с себя покрывало и уставилась на румяное и лицо служительницы с мокрыми глазами. Девушка улыбалась, роняя слезы одну за другой. Детское лицо Амэ задергалось, большой рот скривился. Она ударилась жрице лбом в плечо и затряслась в беззвучном плаче. - Совсем ты расклеилась, Амэ, - служительница вздрогнула и чуть не ударила себя по губам. Греки разбаловали ее своими вольностями в обращении. Девочка прекратила трястись. Послышался приглушенный смех. Она вскинула голову и рассмеялась на весь зал. - Это я и расклеилась? Сама почти ревешь! - Удзумэ замотала головой, прогоняя остатки былого мандража. - Я просто очень не люблю проигрывать, - она подскочила и потянула жрицу за собой. - Чего расселась? Вставай! Вставай же! Посмотрите на нее, будто с остальными здороваться не нужно! Бэнтэн с улыбкой выдохнула, встала и несмело взглянула на старших. К ней подступил бог с длинным посохом. Дзидзо встал прямо перед ней, отклонился влево и вправо, внимательно рассматривая со все сторон. - Чего уставился? Некрасиво так пялиться! - притопнула Амэ, уперев руки в бока. - Как же ты выросла, - он протянул к ней руку и положил на макушку. - А ведь раньше и руку поднимать не надо было, - жрица тихо захихикала. - Неужели вы так разленились за эти тридцать лет, что уже и руку поднять не можете? - Дзидзо вскинул брови и улыбнулся. - Богу не пристало руками работать, - усмехнулся он, ероша ей волосы в отместку. - А мозоли тогда для красоты выросли, - ответила девушка перехватив его руку и ткнув в ладонь. - А они мне нужны, чтобы еще сильнее пакостить таким непослушным девчонкам, как вы обе, - Дзидзо щелкнул по носу и жрицу, и богиню. - А ну живее заходите внутрь! А то стоите в прихожей и тепло выпускаете! - недовольно пробурчал Дайкоку. - А ты подойти-ка сюда, дай на тебя посмотреть, - подманил он служительницу. Девушка подошла и поклонилась. По всему широкому лицу бога растеклось удовлетворение. - Да, подросла. Тонкая стала, как веточка. - А вы еще больше округлились, господин, - Дайкоку затрясся в смехе и потянулся к ее лицу, ухватившись толстыми пальцами за щеки. - Ох, ну и смешная ты стала. Льстишь, малышка, а приятно, - девушка и сама засмеялась. - Хорошо, что вернулась, будет хоть с кем словом перекинуться. Поберегись! - Бэнтэн быстро повернулась и поймала персик, что летел в них. - Человек устал с дороги, а вы его обступили и даже присесть не даете, - проворчал Дзюродзин, отбивая каждый свой шаг тростью. - Ты когда в последний раз ела? - Еще вчера. - А ну-ка выпрямись, - старик пристукнул ее по спине и животу тростью. - Вот, когда не сутулишься - другое дело. И все равно тощая. Тебя будто голодом морили все эти тридцать лет. - Ты чего, дед? Как по мне, так она даже поправилась. Это-то откуда вылезло? - Удзумэ ткнула в бедра и грудь служительницы. - А тебя не спрашивали, малявка, - Дзюродзин увидел, что жрица все еще не притронулась к персику. - Ешь сейчас же! Духу моего на вас не хватает. А ты бы не подскакивала каждый раз. Сама-то вон какие щеки отъела, - богиня надула эти самые щеки и с остервенением вцепилась в жрицу. - И так уже тридцать лет! Я же и должна быть пухленькой. Плох тот дом, где худые дети! - девочка показала старику язык и спрятала лицо в складках юбки Бэнтэн. - Сестренка, вечно он меня обижает! - Потому что тебя волки до нас воспитывали! Вечно так и норовишь с кем-то сцепиться, - уязвленно кряхтел бог. Он взглянул на служительницу, которая уже доела персик и не знала, куда деть косточку. - Какие вы все беспомощные, - он стукнул посохом по половицам, и косточка сама пропала. - Спасибо вам огромное, дедушка, - полупоклонилась ему жрица. - Вот, смотри, у кого-то еще осталось в этом доме почтение к старшим, - он осекся и отошел от девушки, потянув младшую за собой. - Идем, кому говорят. Ты даже тощая будешь худая. Служительница подошла к последним из богов и глубоко им поклонилась. Инари и Тамотэн стояли рядом друг с другом, как она их и запомнила. Инари легкими шажками приблизилась к ней. Ее белое лицо светилось умиротворением и тихой радостью. Жрице было приятно, что кто-то может испытывать такие чувства, глядя на нее. Женщина протянула к ней свои нежные руки, провела кончиками пальцев по бровям, носу, подбородку. - Какая ты стала красавица, - богиня едва слышно шмыгнула носом, в уголках ее глаз появились слезы. Она обняла ее, кутая в рукавах своего кимоно. - Поверить не могу, моя девочка дома. Моя маленькая девочка дома, - богиня отпрянула, поправила фиолетовые волосы, растрепанные уже всеми, кому было не лень, и кивнула отступая с пути. Перед служительницей стоял высокий и грозный бог войны. Тамотэн сделал шаг навстречу к ней и нахмурил то, что осталось от его бровей. Он осмотрел ее лицо со всех сторон с видом неподкупного лавочника, выискивающего царапину на золотом браслете. - Вытяни руки, - девушка послушно вытянула руки. - Переверни, - на ладонях были заметны следы от мозолей, мелкие шрамы. - Так и думал, - мрачно кивнул мужчина. Все притихли. Тамотэн вытянул вперед кулак и разжал его. - Меч, - жрица мигом вытащила из-за пояса короткий меч и протянула ему. Бог вытащил клинок из ножен, вглядываясь в каждую царапину на лезвии, в каждый скол. - Раз, - он стукнул по следу на зеркальной поверхности ногтем, и меч отозвался чистым звуком. У Бэнтэн перед глазами всплыл первый день на Севере, - два, - со вторым стуком вспыхнули воспоминания об охоте на диких землях, - три, - прозвучал ответный звон меча Ареса, - а остальное откуда? - Тамотэн смерил ее шрамы, ее обведенное бугристой кожей плечо таким взглядом, что жрице показалось, все от страха перед ним сейчас же и разгладится. Он приложил меч к своей вытянутой руке и покачал головой. - Никуда не годится, - бог закрепил клинок у себя на поясе. - Кровь света была на мече. Убила? - Нет, - девушка испуганно затряслась. - Только слегка ранила, - хозяин храма сухо кивнул. Все ждали, когда глава храма вынесет свой вердикт. - Иди умойся и переоденься, хватит этого маскарада, - он повернулся так, будто собирался уходить, но остановился, забыв самое главное. - Добро пожаловать домой, Бендзайтен.

***

В небольшой гостиной общежития повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в единственном источнике света - очаге. Фригг сидела в кругу богов, которые внимали ее рассказу с разной степенью интереса. Она же была рада просто рассказывать, просто облачать в слова события своей давней молодости. Разумеется, не все и не во всё поверили, но ей это и не было нужно. Царица Асгарда и сама не во всё верила, сама не всё помнила, поэтому ей и доставлял такое наслаждение рассказ. Уж слишком далеко от них были те события. Она вспоминала то время, когда Олимп походил на город, когда Север состоял из целых трех народов, а Восток казался таким же загадочным и заманчивым, как и туман, его окружающий. Боги не ведут счет времени, но Фригг знала, что за эти тысячи лет успели родиться, пасть и возродиться целые цивилизации, а значит, это было давно. - И это все? - бесцеремонно выпалил Такеру, сложив руки под грудью и сделав шаг вперед, будто заслоняя брата от понятной лишь ему самому угрозы. - Конечно нет, - невозмутимо покачала головой Фригг. - Это только начало, которое расставило все фигуры на свои места, - она на мгновение задумалась, - вернее, почти расставило. Еще пары фигур недостает, но это все произошло через... - внезапно ее вновь прервал Такеру. - Фигуры? Какие фигуры? Это же все полный бред! Я отродясь не знал никакую Бендзайтен, и никто, абсолютно никто из Наших божеств о ней даже не вспоминал! А тут приходит какая-то северянка и начинает свой пудрёж мозгов, - он сжал зубы с так, что хрустнула челюсть: его плечо с невероятной силой сжал Тор. Северянин не выглядел взбешенным, но его гнев с потрохами выдавало напряжение всех мышц в теле. - Ты не посмеешь общаться с царицей Асгарда таким тоном, - спокойно сказал громовержец. Такеру вцепился в его руку и почти затрясся от переполнявших его эмоций. Больше всего ему хотелось кого-нибудь ударить. - Хочешь сказать, что сам во все веришь?! В эту сказку?! О Юи, нашей Юи? - Успокойтесь, ради всех божеств, - настойчиво пытался влезть между ними Аполлон. - И ты тоже?! Давай, скажи мне, что ты веришь каждому слову! Скажи, что это чистейшая правда, и я успокоюсь! - грек застыл в нерешительности: он хотел, чтобы этот глупый конфликт прекратился, но не мог заставить себя соврать ради этого. Аполлон вздохнул, опустив взгляд в пол. - А я о чем? - Я не могу поверить во все это разом, но я видел Юи, точнее, видел кого-то другого в ней. Часть правды во всем этом рассказе определенно есть, - медленно выдавил из себя бог солнца. - Да пусти ты меня уже! - Такеру остыл так же быстро, как вспыхнул. Он разжал кулак и смахнул руку Тора со своего плеча. - Ты ничего не хочешь добавить? - северянин сложил руки под грудью и выпрямился во весь рост, кивнув в сторону Фригг. - Нет, - бог океана не видел в своем поведении ничего странного или обидного и не пожелал за него извиняться. Тор, успевший отойти от своего приступа гнева, вздохнул, повернулся к богине и склонил голову. - Прощу прощения за него, моя царица, иногда на него находит нечто, что он не в силах сдерживать, - проговорил Тор на одном дыхании. Такеру цыкнул в сторону и нахмурился: он уже успел вспыхнуть и остыть, так что на ближайшее время новых инцидентов агрессии не предвиделось. Остальные же находились где-то в сумеречной зоне между принятием и отторжением. Уж слишком все это походило на очередную уловку Зевса, на подлую шутку, но не более того. Поэтому все пустились в копания в своих воспоминаниях, пытаясь обнаружить в них хоть что-то, напоминающее о девушке с фиолетовыми волосами. Все, кроме Локи, который заведомо был уверен, что это безуспешное предприятие, но виду не подал. Наоборот, он забился подальше, в самый темный угол возле выхода из гостиной, вопреки своей натуре, и не высовывался со своим тотальным отрицанием. Потому что Фригг была царицей, а гневить царицу лишний раз значило для него быть полным идиотом. Идиотом Локи не был. Услышав шаги из коридора, он громко прошипел на всю комнату. Боги затихли. Через пару секунд дверь отворилась. - Так и знала, что вас и на одну ночь нельзя было оставлять, - Юи вальяжно прошествовала к креслу Фригг и села рядом на подлокотник. - Вы понимаете, что вас из коридора слышно? Из коридора второго этажа, - она мягко приобняла Фригг свысока, и та довольно накренилась к ней. - Бальдер, не стой столбом. Пройди и присядь куда-нибудь, - непривычно покровительственным тоном сказала девушка. Бальдер отыскал глазами своих: Тор был совсем рядом с его матерью, а Локи развалился на диване рядом с ним самим. Бог огня изможденно выдохнул и махнул рукой в сторону остальных, избавляя друга от морального выбора. Бальдер благодарно кивнул ему и подошел к Тору, уступившему место царевичу. Северяне переглянулись и направили свои взоры к паре нарушителей привычного порядка: Юи и Фригг. Их возмутило поведение недавней одноклассницы. Никто из них, даже Бальдер, не посмел бы так расслабленно, почти пренебрежительно обходиться с царицей Асгарда. Они не могли себе представить, кто ни почел бы за честь просто сесть рядом с ней, но Юи села на подлокотник и оказалась даже выше, и с этой высоты позволяла себе смотреть на Фригг и ласкать ее, будто кидая подачки. И ей за это ничего не было. Фригг рада была такому обращению. - Хватит так осуждающе на меня смотреть, я не слепая, прошу заметить, - вздернула нос девушка. - Вот как ты улаживаешь вопросы с Зевсом. - А вы, я смотрю, успели с моим сыном выспаться, - обе шутливо хлопнули друг дружку по плечу. - Не могу же я оставить все на тебя. Даже тебе известно многое, но не все, - она осмотрела всех собравшихся, улыбнулась и погрустнела. - Ох вечность, а ты совсем меня не щадишь... Какие вы... другие, - она растроганно положила руку на грудь. - Ну-ка, - она подскочила к Тору, - будь умницей, встань прямо, - бог заторможенно от удивления выпрямился, опустив руки по швам. Юи примостилась рядом, отмеряя свой рост ладонью. - Ох-хо-хо, да ты весь в отца! Хотя... нет, глаза Ёрд, совершенно точно, - она хлопнула его ладонью посередине плеча, куда едва дотягивалась ее макушка. Девушка повернулась к Бальдеру, обведя его лицо зрачками, а затем метнулась к Фригг и обратно. - А ты гораздо больше в мать, чем в Одина, хотя, когда задумываешься крепко, становишься очень на него похож, - она завертела головой, выглядывая последнего северянина. - А Локи где? - он не отозвался, его выдали остальные, неловко повернувшие головы в сторону темного угла. Юи сощурилась. - Нет, так не годится, выйди на свет. В детстве ты был вылитый Варди, - Локи не собирался и пальцем пошевелить в ее сторону. Такая Юи ему не нравилась. Он и к предыдущей-то едва привык, а эта едва вошла, как начала им командовать. - Локи, встань и подойди. Сейчас же, - строго сказала Фригг. Девушка осеклась на нее: в свое время она не могла позволить себе хоть сколько-то твердого словца в адрес детей, тем более детей их близких друзей. Бог нехотя встал. - Что же ты с ним так строго? - жалостливо протянула Юи. Она бесцеремонно подскочила к нему, схватила за рукав и потянула к свету. - Мне бы только на лицо твое взглянуть, - он все еще нехотя волочил ноги по полу, хмурясь от света, - ó-dæll illr trøll, - недовольно прошипела девушка, почти возмущенная его поведением. Локи фмыкнул, но ничего не сказал, хоть его острый язык многое желал поведать и всем богам, и этой Юи в частности. Увы, как бы сильно он его не точил, все тупилось о Фригг, сидящую подле них. Бог просто опускал брови все ниже и ниже, и сжимал губы все тоньше и тоньше. - Ох, пламя... - она ахнула и потянулась к его макушке. Локи дернулся назад с кошачьим блеском в сузившихся зрачках. Рука девушки безвольно опустилась. - И все же я не привыкла видеть ётуна без рогов, - серые глаза загорелись обидой и недоверием. Должно быть, Зевс или царица или черт невесть кто решили, что это будет забавно. Он попытался вернуть своему лицу привычный нахальный и игривый вид. - И с чего же ты взяла, что у меня должны быть рога, котенок, - бог посмотрел на нее исподлобья, отпуская с поводка свою проницательность. - С того, что они были у твоего отца, и у отца твоего отца, - девушка хитро улыбнулась, принимая правила игры. - Ты у нас особа королевских кровей, так что рога у тебя черные должны быть и вперед загнутые. Вот, как-то так, - она выгнула пальцы и приставила кисти по обе стороны от головы. Ётун приподнял брови и чуть вжал голову в плечи. - Королевских кровей? Ну ты скажешь, - фыркнул Локи, отвернувшись от нее. - А родинки у тебя от Лаувеи, да и нос - тоже, а вот глаза от Варди, - он посмотрел на нее, изогнув бровь, - и вот эта вот дурацкая ухмылка от него досталась! Один в один, - она не выдержала, щелкнула его по лбу и засмеялась. Локи перехватил ее руку. Теперь он не понимал, нравится ему эта Юи или нет. Бог терпеть не мог повелительного тона и вынести его мог только от тех, кто действительно стоял выше него: от царя и царицы Асгарда. Простая смертная Юи не входила в этот короткий список. Зато эта хитрая улыбка, этот смешливый взгляд его приятно удивили. - Ох, котенок, ну ты и выдумщица. Ты же понимаешь, что нам всем уже не первая сотня лет идет, и я не исключение, но детство свое хорошо помню. Отца моего звали никак не Варди, и королевских кровей он не был, никто из ётунов не был, - в ответ ему послышался смех. - Локи, - снисходительно глянула на него девушка, - ты же понимаешь, что те, кто думают , что все знают, чаще всего ошибаются, - она повернулась к Такеру, все еще больше напоминающего зверя на привязи, чем себя самого: напряженного, но пока не агрессивного. - Это и к тебе относится, Такэхая, - Сусаноо скривил лицо, будто отрицая тот факт, что Юи может обращаться к нему по божественному имени. - И сколько бы я ни говорила Хатиману, чтобы не передал детям своей упертости, все без толку. Ты от него и меч держать научился, и с этим же мечом на всех подряд замахиваться. Жаль он не дожил до того, чтобы научить тебя вовремя возвращать клинок в ножны, - она тяжело вздохнула. - Что ж, полагаю в этом есть и моя вина, - девушка отвела взгляд от него и понуро опустила плечи, а Такеру просто не мог говорить с ней. Он не мог себя заставить сказать ей хоть слово. То, что исходило от нее к нему, было пропитано чем-то сокровенным, чем-то материнским. Скажи он что-то, и все это смахнется, смажется его штормом. - И ты, Цукиёми... да, все же виновата. Прошу меня понять: извиняться мне сейчас перед вами смысла нет, но как только вы все вспомните, тогда да... - ее глаза вновь заговорили красноречивее, чем все ее слова. В них выразилось то, что она никак не могла высказать, по крайней мере, сейчас. Но осознание своей вины, купавшееся в ее зрачках, показалось Такеру ужасно знакомым. - А ведь я хотела, чтобы вы стали братьями моему сыну. Судьба так иронична, - она развернулась к тому месту, где сидел Аполлон. Юноша тут же выпрямился по струнке с таким выражением лица, будто уже отчаянно хотел просить пощады. - Аполлон, ты на меня в обиде? - и снова этот ее взгляд. Совсем не смертный. Она видела, что он ее сторонится, что будто бы и видеть не хочет ее такую. Бог солнца замотал головой. - Говори мне правду. Ты обижен на меня? За что? - Не обижен, - сдался Аполлон. - Я просто... - Куда больше любишь смертных? - понимающе улыбнулась девушка. - Тут и гадать не надо, что ты все взял от Зевса, вернее, почти все, - она нагнулась к сидящему юноше. - И все же, из всех ироний судьбы, ты самая неожиданная, небожитель, - прошептала богиня. - Остались вы, друзья дорогие, - Юи метнулась к последним оставшимся без ее внимания Дионису и Аиду. Старший все время стоял у своего кресла. Как только девушка вошла, он решил освободить ей место, поэтому просто облокотился о диван, занятый Дионисом и Аполлоном, наблюдая за разворачивающимся действом. - Неужели все еще ничего не вспомнили обо мне, - хоть улыбка на губах играла вполне светлая, из слов сочилась горечь. Им стало стыдно: так улыбаются старым друзьям. И они уже готовы были во все поверить только увидев то, какими глазами на них смотрит девушка. - Жаль. Я надеялась, что после всех этих рассказов в ваших головах хоть что-то обо мне всплывет. - Но мы еще даже не приступили к самому интересному, - подала голос Фригг. - Я едва успела рассказать про твое возвращение в храм. - И это нас как-то оправдывает? - безмятежно протянул Дионис, прикрыв один глаз. Весь этот фарс ему больше напоминал сон, придумку сознания, но никак не реальность. - Тебя оправдывает, - кивнула Юи, - ты на тот момент еще не родился, а вот ты мог бы и приложить усилие! - она хотела привычным жестом подтолкнуть его. Она делала так сотни и тысячи раз в шутку, но бог отступил от нее, сохраняя дистанцию, и шумно выдохнул, будто кто-то неожиданно, но несильно ткнул его в под дых. ... Почему ты отпустил их Аид? Так сильно любишь музыкантов?... ... Посмотри, что я тебе принесла! Это драгоценные камни моей земли. Если понравятся, то я еще раздобуду, только, ваше величество, не наглейте... ... Почему ты не хочешь погостить у меня? Я у тебя живу неделями... - Аид? - девушка попыталась подступить к нему, но мужчина вновь шагнул в противоположную сторону. - У тебя резко проснулось странное чувство юмора, или тебе невдомек, что твоя отчужденность делает мне больно? - он не ответил. Мужчина опустил голову и зажмурился. На его висках проступили вены, а кожа еще сильнее побледнела. - Ты же все еще мой друг, Аид? - обеспокоенно спросила его... Кто? Кто же ты?

... Аид, а если у меня внезапно вырастет хвост или еще одна пара рук, ты не откажешься от меня? - в бреду хрипела жрица, отчаянно хватаясь за простыни, невидимых слуг и полы его хламиды... ... Аид, а если я не справлюсь, - взмолилась служительница, - просто не справлюсь и все, ты же не бросишь меня там? Я не хочу умереть в том мире. Пообещай мне, что... .. Аид, а если я о себе узнаю то, что мне нельзя знать, ты..? - он не дал ей договорить, положив руку на плечо.. ... Аид, а если они узнают, где мы? Тогда в опасности будешь еще и ты! - Астарта держала руку на округлом животе, будто это хоть как-то могло спасти ее дитя от грядущих бед... ... Ты же все еще мой друг, Аид? - тихо вопрошала умирающая богиня, осев у двери в его кабинет. - Все еще друг? - шептала его Астарта, пока воздух покидал ее легкие, а он не мог заставить себя даже посмотреть на нее...

Он застыл в подобие транса. В голове роились мысли, пересыпались песчинками воспоминания, выкладываясь в правильный узор, который и сам по себе менялся, подобно калейдоскопу. Мужчина очень тяжело задышал; так тяжело, что ему пришлось опереться рукой о диван, чтобы не рухнуть. - Неужели ты так сильно не хочешь меня вспоминать? - с горестью и смущением спросила девушка. - Неужели я действительно была тебе всю жизнь такой обузой, что лучшим решением стало выкинуть меня из головы? Аид? - она потянулась к нему, хотела обнять, чтобы хоть саму себя успокоить и уберечь от этих мыслей, но даже в таком состоянии он отступил, почти свалившись наземь. Бог удержался только потому, что наткнулся спиной на стену. - А... с-с...- хрипло вырвалось из его горла, тут же потерявшего голос. Он откашлялся, морщась так, что было понятно, какую боль ему это доставляет. - …арта, - Юи вздрогнула. Она была шокирована, услышав это имя. Девушка с надеждой улыбнулась и протянула к нему руки в который раз. - Астарта, - произнес мужчина ровным голосом, чудовищной силой воли загнанным в нормальное свое состояние. Он поднял голову с восковым, неподвижным лицом, какое бывает у мертвецов. Видимое напряжение покинуло его. Но теперь красные глаза загорелись испепеляющим пламенем. Предметы в комнате зашатались. По телу бога пробежала пара всполохов. - Холодно стало, - тихо сказал Локи, кутаясь в кофту. - Кто ты? - промолвил Аид, на шее которого трескалась печать. Он говорил негромко, но его слова эхом отозвались в сознании у всех присутствующих. Каждый, кто хоть раз услышит голос разгневанного старшего бога, запомнит то, как кровь может стучать в ушах, силясь пробить их, запомнит этот страшный звон, пытающий хрупкий череп. Боги схватились за головы. Фригг задрожала. Ее легкие резко сократились, и она издала звук, похожий на икоту. Из ее носа потекла кровь. - Аид, остановись! - перепугано вскричал Аполлон. Его никто не услышал. Старший бог был полностью поглощен той, кого пытался извести со свету. Она одна стояла перед ним с взволнованным выражением. - Кто ты? - по стеклу окна молниями пробежала одна трещина за другой. - Это я, Бендзайтен, - Аида не убедили ее слова. Она поняла это по его ауре, беспощадно кромсавшей печать, сгустившейся в плотный черный кокон, скрывающий бога ото всех. И из этой черноты на нее смотрела пара безобразно злых глаз. Девушка подступила к нему на полшага и медленно погружала руку в кокон, надеясь достучаться до него. - Врешь... Она не могла выжить... не в этот раз... Ты демон, - он указал на белые чешуйки, проступившие на ее кисти. - Каким и всегда была, - прошептала девушка. Теперь за него говорила его же сила, импульсами пронзая мысленный поток тех, до кого дотягивалась. Кто создал тебя, исчадие? Вновь Зевс потешается на костях самого преданного товарища своего? Вновь Гефест создает големов, отчаянно пытаясь возродить давно умершую звезду? Кем ты сотворена была, чтобы мучить нас, любивших это несчастное создание? - Юи Ištar me, ki-bala dumu. Za-e gam-en àm, peš ma-la-(g). Sed(4,5,6), - губы девушки зашевелились, выплетая слова из древней эпохи, слова, которые все позабыли много веков назад. Язык, утерянный в вечности. - Nu-me-en-na-ta. Na nin-uru àm, u4- zabar-dārû -a, u4-ri-a, u4-bi-ta... - скорбящая тень вторила ей из-под своего черного клубящегося кокона, начинающего проседать на глазах. - Me-en baltu, - она раскинула руки, показывая во всей красе свое здоровое живое тело. - Lul! - взревело существо, выбив окна окончательно. - Qabû, Na ug zu, - оно отдышалось и проявило снисходительность, ожидая того, что скажет этот мираж. - u4- Me-en mâtu -a, - ее черные глаза с золотым отблеском потупились на этой фразе, даже тень испустила импульс, от которого сердца живых существ пропустили удар. - Za-e sa ig gi4, u4-nu-dùg-ga... - на контрасте с высказанным, она тихонько засмеялась и улыбнулась. Аид молчал. - Me-li-e-a, - прошептала тень, распуская свой кокон по ветру, свободно гуляющему по комнате. - Za-li-e-a, - склонив голову ответила ему богиня. Мужчина перед ней не шевелился. Он стоял абсолютно неподвижно: грудь его не вздымалась при дыхании, кровь не текла в смертном теле, а глаза уставились на девушку напротив. Его мертвенное лицо отказывалось оживать, а в глазах все еще горело пламя, но пламя робкое, угасающее, больше напоминающее забытые угли. - Ты же все еще мой друг, Аид? Фригг размазала кровь по лицу рукавом, вскочила на ноги и мигом растолкала ошарашенных божеств, всеми силами выпроваживая их в коридор. Зная Аида, он не позволит себе быть откровенным с Ней, в присутствии других, а ведь сейчас самое время для откровений. - Друг? Как я могу быть тебе другом? Как ты все еще можешь хотеть, чтобы я был тебе хоть кем-то? Хотеть, чтобы я был? - его голос нещадно скрипел, не способный вынести все то, что скопилось в душе у хозяина. Он качал головой, все еще не находя в себе силы поверить, что у богини перед ним есть плоть, что она жива, что она все та же. Но вот на нее падает свет, в котором видны становятся ее вены на руках, ее красные от волнения щеки; ветер треплет ее волосы, а из носа и рта исходит пар. Стоит к ей прикоснуться - и почувствуешь живое тепло и бьющееся сердце. - Аид... Бог упал на колени перед ней, закрыв лицо руками. Она потянулась к нему и медленно привлекла к себе его голову. Он уткнулся лбом ей в живот обнял руками, сотрясаясь в бесслезных и беззвучных рыданиях. Теплая. Дышит. И руки у нее те же мягкие. - Как же мне не хотеть, чтобы ты был моим другом? - девушка мягко гладила его по волосам. Она выглядела уставшей, но не физически. Уставшей от того, что она понимала его, понимала, о чем ведет он речь. И все эти воспоминания о смерти грузом навалились на ее плечи и лицо, состарив ее на те две тысячи лет, что она спала в ином мире. - Астарта... - из всех богов только он один называл ее этим, первым именем. - Астарта, Астарта, Астарта, - шептал бог забытое имя, непривычное имя. - Если это жестокий сон, пусть он не кончается, Астарта. - Зачем же спать, если я здесь, с тобой, мой друг, с тобой, - она потянула его вверх, заставляя подняться с пола. Мужчина, шатаясь на непослушных ногах, вцепился в ее плечи и обнял так крепко, будто на деле хотел убедится, бьется ли ее живое сердце. - Скучал по мне? - полуигриво, полунежно прыснула себе под нос девушка, обнимая его в ответ. Она руками чувствовала, как дрожит его спина. Он силой подавил свое смятение, выпустил ее из своей хватки и отступил на приемлемую дистанцию. - И все же ты не можешь меня принять, почему? Или ты не был мне одним из самых ближних? - с грустной улыбкой вопрошала она, взывая к его совести, которая и так скулила от самоистязаний. - Ты приняла меня тогда, когда я убил тебя в первый раз, - подал голос Аид, - приняла и во второй, когда убил Вас троих, я... - он выдохнул, подавляя горечь. - Я просто отказываюсь верить в то, что в твоем сердце осталось место для меня после третьего раза, когда я... - она резко прервала его. - Начнем с того, что не ты меня убил, ни в первый, ни во второй, ни в третий раз, - загибала она пальцы для наглядности. - То, что руки мои не в крови, не значит, что они чисты. Это все из-за меня. Подумай, если бы ты мне не доверилась тогда... - То умерла бы даже раньше, - богиня закончила за него фразу, поставив железную точку. - Аид... прошу тебя, Аид, останься со мной. Останься моим другом. Я не хочу тебя забывать, как и не хочу, чтобы ты вновь меня забыл. Я верю, что за все свои ошибки ты уже с лихвой заплатил. - Прости меня. Прости меня, - он вновь закрыл лицо руками, удерживая внутри все то, что кипело и клокотало. - Я уже давно тебя простила. Что бы ты там себе ни придумал, для меня ты останешься близким другом, Аид, хочешь ты этого или нет. А я для тебя? Не соблаговолишь ли ответить на мой вопрос наконец? - Да... друг, - владыка подземного мира впервые улыбнулся. - Две тысячи лет прошло, а из тебя все еще любой ответ нужно клешнями вытягивать, - рассмеялась Астарта. Его лицо просветлело, помолодело и почти засияло. Аида даже не волновало то, почему он столько лет не вспоминал об одном из самых близких существ, если не о самом близком. Ему стала понятна та пустота, что сопровождала его, сколько он себя помнил. Теперь, когда царю подземного мира вернули утраченное, все встало на свои места: и комната в его дворце, обставленная вещами с поверхности, и рабочее место в архивах, и даже письменные принадлежности с Востока - все это обрело смысл больший, чем неудавшийся брак с дочерью Деметры. Радость от воссоединения заглушила всю боль, заслонила собой все другие чувства, и ничто не могло низвергнуть ее господство.

***

- Вот, возьмите, матушка, - Бальдер протянул матери платок. - Спасибо, дорогой, - она безрезультатно пыталась отмыть лицо и руки от собственной крови. - Все же магия смерти для богов жизни не несет ничего хорошего, - Фригг неловко улыбнулась, надеясь согнать напряжение. - Это ваш натворил, - Тор недоверчиво посмотрел на греков. - Вы мне можете объяснить, что произошло? - прибытие царицы напомнило богам, что они лишь гости в этом измерении, и всех их ждут свои миры. Это вновь открыло их взорам то расстояние, что их разделяет. - Тор, не горячись, - Фригг попыталась успокоить его. - Аид не хотел этого. - Откуда вам знать? А если бы здесь был ваш царь? Как бы он снес это унижение, когда какой-то грек позволяет себе прилюдно портить вашу кровь? - Дионис и Аполлон посмотрели на него со смесью оскорбления и удивления: всегда спокойный и рассудительный Тор не походил сам на себя. Быть может, в дело вступил его по-настоящему северный темперамент, или же это все влияние старшей богини. Они не знали. - А Бендзай-кто-то там, случайно, не была богиней раздора? - сказал Локи, не без интереса наблюдая со стороны за тем, как между вчерашними приятелями пробегает неприязнь. - Успокойтесь вы все! Еще не хватает, чтобы вы друг другу в глотки вцепились. И ведь вцепитесь же! - упрекнула их Фригг и серьезно взялась за громовержца. - Тор, Один бы не стал рубить с плеча, а спокойно выслушал бы и меня, и Аида. В свое время они неплохо общались. Да и я не могу припомнить такого случая, чтобы Аид нам чем-то не угодил. Уважай его. В конце концов, это Аид помог исцелить моего сына. Я не потерплю такого предвзятого отношения к кому бы то ни было, а особенно не потерплю его от крови и плоти Одина. Ты меня понял? - строгость, с которой говорила женщина пугала. Мягкая манера богини плодородия темнела, деревянела, костенела, обращаясь в сталь, язык которой одинаково понятен абсолютно всем. - Прошу прощения, моя царица, - Тор успокоился и поступился своей северной гордостью в угоду мачехи, возвращаясь в привычное состояние рассудительности и порядка. - Отлично. А Аида я вполне понимаю. Я и сама сперва думала, что это либо ловушка, либо язвительный трюк Зевса. Клянусь, тогда бы весь Запад так легко не отделался. Зато сейчас... - она улыбнулась и смахнула едва проступившие слезы. - Оставьте их, пусть поговорят хоть немного. Насколько я поняла, Зевс запретил своим богам вход в Подземное царство без особого дозволения, так? - Аполлон кивнул. - И что же, вы совсем не навещаете своего дядю? - Мы почти не виделись до этой школы, - ответил бог солнца, чувствуя прилив крови к щекам от стыда: ему показалось, что царица упрекает его, и даже был с ней согласен. - У нас в семье сложная обстановка. - Дорогой, у вас она никогда не была легкой. Просто, это так грустно, - она вздохнула, - семья у вас большая, а все будто чужие. Вас только Бендзайтен и могла объединить. Я так надеялась, что после ее смерти ее место займешь ты или твоя старшая сестра, но, видимо, зря. Без памяти о Бендзайтен вы забыли все, чему она вас научила, - та неожиданная теплота, с которой Фригг обратилась к Аполлону, приятно удивила обоих греков и в очередной раз возмутила северян. - Извините, Фригг, но что же будет с нами дальше? - подал голос Цукито. - Если Юи - не Юи, есть ли смысл продолжать обучение? Сможет ли богиня научить нас смертности? - Ох, дорогой, что касается смертности, боюсь, в этом она лучший учитель, - женщина призадумалась и развела руками. - Честно говоря, я не имею ни малейшего понятия о том, что Зевс задумал, но считаю, что это как раз лучший (помимо прочих) повод проведать его. - Ура! Идем будить отца! - нарочито притворно и замедленно сказал Дионис, оперевшись о плечо Аполлона. Со стороны главного входа в общежитие послышались шаги. - Или не придется? Главная дверь распахнулась с такой силой, что она тут же ударилась о стенку. Размашистые тяжелые шаги и приближались к ним с завидной быстротой, как будто человек бежал. - Что у вас здесь происходит?! - в коридор влетел взбешенный Тот. Из-за застилавшей глаза ярости он не сразу заметил Фригг и посвятил всего себя водопаду упреков на учеников. - Что вы тут устроили в предрассветное время в женском общежитии всем классом?! - Не поверите, истории рассказывали, - хмыкнул Локи, уверенный в том, что царица за них вступится. - Тот, какая встреча, рада видеть! - подбежала к богу Фригг. - Не беспокойся, все хорошо, просто случился небольшой курьез. - И что же могло привести царицу Асгарда в нашу скромную обитель? - спросил Тот холодным и серьезным тоном. Фригг немного опешила: пусть они никогда не были друзьями, но и чужими их было сложно назвать, ведь они делили одну жрицу в свое время. - И откуда у вас кровь? - Да это все ерунда! Это совсем не важно, - замахала она руками. - Ты не поверишь! Она все вспомнила! Она вернулась, - Тот озадаченно нахмурился. - Кто? - медленно счастливое лицо сползло с ваньи, словно покрывало не по размеру, обнажив вид крайней настороженности. - Ну, как же... Бендзайтен. Ее земное имя Юи, как я поняла. - Возможно, утром я не столь продуктивен. Все не могу взять в толк, какое вам дело до этой человеческой девчонки, - он услышал скрип со стороны комнаты, - и что за грохот вы навели буквально несколько минут назад. - Подожди, что ты...? - очнулась от шока царица. - Кстати, где этот самый человек и ваш самый мрачный? - все боги красноречиво вернулись к двери. У Тота в голове сложился паззл, и он ринулся вперед, врываясь в комнату. Первым, что его поразило, был даже не вид комнаты, пол которой сплошь покрывали осколки стекла и фарфора, не разбитое окно, через которое в помещение проникал рассвет, и даже не пятна крови на кресле Фригг. Его шокировала странная атмосфера, исходящая от девушки. Вымученно улыбаясь, она неспешно перевела взгляд уставших черных глаз с Аида на него самого. Ее зрачки блеснули, брови подпрыгнули вверх, и Юи вспорхнула с места, мигом подлетев к нему. Тонкие руки на мгновение качнулись вперед, будто желая обнять Тота, но вернулись обратно. - Здравствуй, - сказало утробным голосом нечто древнее, заключенное в юное тело. Оно произносило слова не столько телом, сколько духом - гласом старших. - Что это? - мужчина повернулся к Аиду, отказываясь говорить с существом, но он лишь нахмурился и посмотрел на него, как на ненормального. - Чего мочишь, отвечай, это ты с ней сделал? - Тот, никто ничего со мной не сделал, наоборот, это ты сделал со всеми, причем очень качественно. Поверить не могу, что ты доработал мои записи, - она наткнулась на ошарашенную и абсолютно антипатичную гримасу Тота, и не стала продолжать. Она вглядывалась в него, рылась в узорах радужки и глубине зрачка, но не нашла того, кого искала. Ни бога, которого знала, ни себя саму. Ее плечи опустились и задрожали. - Поверить не могу. Почему ты это сделал? - Сделал, что? - скептически изрек бог. Бендзайтен всхлипнула. Уголок ее губ пару раз дернулся, но она подавила в себе эту горечь, и покачала головой, грустно засмеявшись. - Да так, просто в который раз не сдержал обещание, а я даже не знаю, радоваться мне этому или не стоит, - помолчав еще немного, она добавила на древнеегипетском пару слов. - Im pA wSm, ntT mri [tw. i] sand, - Тот был ошарашен, но предпочел наблюдать за этим все еще не без скептицизма. Уж больно смелая вещь была сказана ею на его родном языке. - Но где же тогда оберег, который я дала тебе? - она вздрогнула, ее привлек шорох с крыши. Девушка обрадовалась. - Ну конечно! Где один, там и второй! - Юи подбежала к окну и закричала. - Inpw! - сверху послышалось шевеление, стук по черепице, а через пару секунд внутрь впрыгнул смуглый юноша с фиолетовыми глазами. Он недоверчиво обвел глазами всех присутствующих, метнул взгляд в Тота, затем в девушку, что его призвала, и принюхался. - Nyny! Im iw [pAy .k] aq ib. Помнишь? Анубис подполз к ней, оглядывая с интересом и любопытством. Тот наблюдал и не мог поверить своим глазам, ведь больше всего на свете Анубис боялся людей, по его мнению. Но юноша не отступал от девушки, он будто все искал что-то на ней самой, пока не наткнулся на кисть руки, покрытую маленькими белыми чешуйками. В этот момент он широко распахнул глаза и издал пронзительный радостный визг. Бендзайтен засмеялась, а Анубис закрутился возле нее, напоминая счастливого пса: он обнюхал ее со всех сторон, поддевал головой руки и едва не лизал ей лицо. Из-за пазухи у него блеснул египетский крест. - И все эти сотни лет крест был у тебя, да? - божество смерти закивало, с грустью и радостью переводя взгляд то на Тота, то на богиню. - Ну что, будешь еще со мной спорить, что Тот никогда не выполняет обещания, - Анубис неодобрительно заурчал. - Ладно, данные мне обещания, - она засмеялась. - Честно признаюсь, я такого не ожидала. Ты определенно умеешь удивлять, Тот. Я понимаю, что сейчас это ничего для тебя не значит, но спасибо, ты даже представить себе не можешь, как я тебе благодарна, - она неверяще качала головой, отрицая и свои слова, и слова Тота, и всю ситуацию в целом. - И все же... ты предпочел меня забыть, неужели я действительно была тебе настолько отвратительна в последние свои годы? - она выдохнула и вновь подняла на него свои черные глаза. - А впрочем, не так уж это все и важно, верно? Это все случилось столько веков назад, - Анубис вновь заурчал. Он указал на египетский крест, висящий на его шее. - Ну нет! Если он сам тебе его отдал, пусть теперь сам все вспоминает. И нечего его жалеть, пусть радуется, что Баст не здесь, а то бы еще крепче досталось. - Эта драная кошка мне и слова поперек сказать не посмеет, - вставил свое слово Тот, уязвленный упоминанием Бастет. - Да-да, конечно, - лиричность исчезла с ее выражения лица, грусть вытекла из голоса. В ней вновь вспыхнул огонек игривости и смутного задора. - Я готова поверить во все, что угодно, даже в то, что Нут перестала есть свои звезды, но уж точно не в то, что Баст таки-уступила тебе. Готова поспорить, она все еще подстерегает тебя за стеллажами в храме Знаний, лишь бы напрыгнуть исподтишка и вырвать пару перьев из крыльев, - Анубис засмеялся и издал непонятный звук, обращаясь к девушке. - Ага, а потом скажет, что у нее просто испортились все писчие перья. - Да ее глаза светятся так, что ее за километр видно за этими стеллажами, тут даже слепой узрит что-то подозрительное. - Слепой - не слепой, а крыльев я твоих не вижу, - девушка звонко рассмеялась, и Анубис хлопнул ее по плечу. - Ладно, все, перестала. Кстати, раз уж мы все здесь так замечательно собрались, - она описала руками все окружающее пространство, - может такой прекрасной компанией заявимся к Зевсу? - Хочешь попросить каникулы? - почти шутливо, в полголоса бросил ей Аид. - Разумеется. Слишком много за ним должков, чтобы так легко и без зазрения совести вновь усаживать меня за парту. Многие не собирались идти к Зевсу, считая эту затею напрасной тратой сил и времени, ведь если верховный бог что-то затеял, то идти ему наперекор было не только бессмысленно, но и опасно. Аполлона и Диониса смог убедить Аид, считавший, что отлагать их шествие нельзя ни в коем случае, ведь Зевсу известно все, что происходит в его карманном измерении, а значит, он уже их ожидает, раз не явился сам. Северянам приказала Фригг, понимавшая, что это еще и единственный ее способ найти путь обратно, в свой мир. Она не хотела возвращаться обратно, отнюдь, царица не готова была расходовать зря время, что могла разделить с близким другом, но и весть домой тоже следовало отправить, чтобы не утопить Север в хаосе, который удалось победить не так давно. Цукито был единственным юным богом, который с виду поверил всей истории про Бендзайтен. Он просто чувствовал, что ни северянка, ни Юи не врали, чувствовал, что она взаправду с ними связана и даже подсознательно понимал, что она в чем-то перед ними виновата. Он будто помнил это, но помнил только сам факт, а не обиду, которая оставалась ему чужда. Если бы Цукито выразил желание остаться, то Такеру бы не пошел. Впервые он был готов полностью поддержать Локи: вокруг происходил безосновательный цирк, и принять его значило отвергнуть всю свою жизнь, все те знания о мире, которые ты успел добыть за сотни лет, все те кровью и потом усвоенные правила, а взамен получить не внушающий доверия рассказ от не внушающей доверия богини. Нет, не могло этого быть. Он лично знал Нурарихена, своими глазами видел скелетов и змей величиной с гору, исходил Небесные поля (или, как их называют эти две "богини", Восток), но никакого храма не видел. Не могло же такое здание затеряться! От их слов за милю несет враньем, и ни Аид, ни недопсина его не переубедят. Очередной план Зевса? Хорошо, ладно, раз уж решил старик его со свету сжить, то это теперь его проблемы. Тот тоже не верил, но пошел. Только Зевс мог дать ему ответы, вернее, только его ответам он бы хоть немного поверил. Бог ждал, пока поток событий немного поутихнет, чтобы как следует все обдумать, а затем провести со своей ученицей беседу: либо беседу о нецелесообразности вранья и подкупа египетского божества смерти, либо беседу о прошлом и его роли в нем. Вне сомнений оставалось только то, что все причинно-следственные связи, опутывавшие население "школьного" измерения с головы до пят, натянулись до предела и грозили порваться в любой момент. Было ли это к худшему? Стоило ли это правды? Тот продолжал размышлять над этим вопросом.

***

"А у вас тут очень даже миленько," - повторяла Фригг, оглядывая главное помещение школы. В хорошем настроении она все находила "миленьким" и всех - "дорогими". Без умолку болтала только она, остальные же предпочитали идти молча. Юи вышагивала впереди пружинящей от нетерпения походкой, но даже быстрым шагом ей было не обогнать Аида, спокойной поступью сопровождавшего ее. Будучи прекрасно осведомленным об особенностях смертного тела, умея слагать два и два, он понимал, что после ночи без сна и утра полного новыми впечатлениями, даже самое здоровое тело может дать сбой, поэтому шел наготове оказать поддержку. Аид не имел ни малейшего понятия о том, чего добивался Зевс, но имел достаточно решимости противостоять ему, если придется. Единственным его условием было: оставить девушку в покое. Ей нужно дать время восстановиться, дать мир и гармонию хотя бы на пару часов, а потом она и сама ему все расскажет, сама все объяснит, как всегда было. Теперь, когда столь многое открылось его глазам, он был согласен ждать. В тронном зале Зевса не оказалось что вызвало у большинства приступ надменного хмыканья. Они-то с самого начала были уверены в том, что результата эта затея не принесет. Юи подошла к трону и глубоко задышала, потом вновь вышла в коридор и непонимающе нахмурилась. - Он зала не покидал. Боги такой силы оставляют за собой след. Если следа нет в коридоре, то и вышел он не в него, - Аид согласно кивнул, признавая, что тоже не улавливает присутствия брата. - И куда же он делся тогда? Выпрыгнул в окно? - сказал Такеру, стоя у входа: не самые лучшие воспоминания связывали его с этим местом. - Целые, - Юи подошла к окнам и щелкнула ногтями по стеклу - раздался чистый и ровный звук. - Хрусталь? Понятно, почему так хорошо отража... - она недоговорила, уставившись в отражение комнаты. - Что такое? - Фригг обеспокоенно метнулась к ней. - Тебе эта дверь ничего не напоминает? Северянка обернулась и присмотрелась: с виду в этой двери не было ничего необычного, таких громоздких проходов в греческом стиле тут пруд пруди, скорее легче найти нечто непохожее, но ее внимание привлекло дерево и орнамент, вырезанный на нем. На одной створке повторялся один и тот же орнамент: ...ά ᚠ 𓃁 先 ά ᚠ 𓃁 先...; а на другой орнамент сменялся и был неполным, пропуская некоторые места:..._ ᛟ 𓎨 後 _ ᛟ 𓎨 後 _ ...; что наводило на размышления. Аид подошел к двери и провел пальцами по дереву, где символы были пропущены. Он усмехнулся. - Ну конечно, ἐγὼ τὸ ἄλφα καὶ τὸ ὦμέγα, ὁ πρῶτος καὶ ὁ ἔσχατος, ἡ ἀρχὴ καὶ τὸ τέλος, - бог обернулся к девушке. - Очень хитро. Поставить нору в пространстве на самом видном месте и наложить печать на дверь. - Ты все еще не понял, от чего она? - Юи указала двумя пальцами вверх на едва заметную, затертую надпись: 仟闶宫. - Не может быть. Неужели все это время мы были в одной из комнат? - А как по мне, это все объясняет: это самое безопасное место, здесь всегда есть возможность просто оборвать связь с храмом и оставить измерение существовать само по себе. Это ожидаемо, даже слишком ожидаемо, - девушка обвела кончиком ногтя контуры буквы ὦ в пустом месте, и она проявилась на всей второй створке, заполняя пропущенные куски. Дверь загудела, символы на ней начали испускать слабое свечение. - Разряжена. Недавно через нее проходили. Сейчас просто так не откроется. - То есть мы идем-таки домой? - почти радостно подскочил Локи. - Нет, сказала же, не откроется, я ее уже настроила. Теперь либо ждать, либо подпитать, - она вздохнула, силясь выдавить из себя хоть немного энергии. - Я бы попыталась... - Только попробуй, - Аид взял ее за плечи и отставил подальше. - И даже не подходи к ней. - Ладно, ладно, не буду. Но и ждать я не хочу! - она повернулась к остальным. - У кого-нибудь есть с собой свои артефакты, хоть что-то магическое? - Конечно, я всегда, когда меня поднимают в два часа ночи непонятно-куда, беру с собой пригоршню амулетов, талисманов и легендарного оружия, - с серьезным видом закивал Локи. - Зная тебя, да, - Локи показательно вывернул пустые карманы. - Аид сегодня уже почти сломал печать, почему бы ему просто не сбросить ее и не открыть эту калитку? - Такеру пристукнул по двери. - И добить своей аурой смерти нашу царицу. Отличная идея, коротышка, - цыкнул бог огня. Глядя на них, Юи почувствовала, как ее внезапно пробрал приступ раздражения, который она тут же постаралась загасить, понимая последствия. Девушка потерла переносицу и издала звук, напоминающий сердитое сопение, жестами как бы отмахиваясь от Локи и Такеру, тех богов, которых дверь не особо интересовала, принуждая их отойти на задний план. Она осознавала, что пока не имеет достаточно весомых причин злиться на младших: они не воспринимают ситуацию всерьез, они не понимают, что это значит: умереть вчера и воскреснуть сегодня с поправкой на то, что прошло не одно столетие. Для нее все последние часы казались слишком сумбурными, слишком суматошными и нечеткими, а эта дверь могла вести в тот мир, что был Ее миром, понятным ей от края до края, от неба до земли. Их легкомысленность сбивала. Когда последние капли раздражения покинули ее тело, Бендзайтен с холодной головой погрузилась в размышления.

- Хм, нет, Фригг, лента тут не подойдет, маловато энергии будет. Нужно что-то очень сильное, сакрально сильное...

- Я хоть что-то предлагаю, в отличие от тебя, придурок! - уже прошло время и Сусаноо вновь начал закипать. Что странно, он закипал от одного лишь присутствия Локи, но в глубине самого себя признавался, что в тот момент ему не было важно, какой бог перед ним стоит. Это в прямом смысле был процесс кипения, начатый извне, а не им самим. - Нет смысла предлагать изначально глупое решение. С таким же успехом мог просто взять трон и выбить им стекло! - Локи многое раздражало: когда им командовали, излишняя серьезность, занудные требования, но больше всего его раздражала упрямая глупость, которую он уже с несколько минут лицезрел во всем окружающем его действе.

- Нет, Анубис, крест тоже не подойдет. Он очень маленький, на нем всего один пассивный заговор на сопротивление всего одному заклинанию. Тот, а у тебя хоть что-то есть? Цукито? Аполлон? Дионис? - созывала она всех, стоящих рядом. - Разве что вино.

- Да я б лучше в тебя им запустил, больше проку бы было, - костяшки на его трясущихся от нетерпения кулаках уже побелели. - С твоими-то рефлексами? Как бы ты сам в себя не попал! - Да успокойтесь вы двое! - Тор засучил рукава, готовясь их разнимать, как только первый ударит. Потасовка была неизбежной, но сама ссора выглядела странной, не имея внятного начала, отчетливого перехода от безобидных подколок к настоящим угрозам.

- Вино? Имеет смысл. По подношениям богам не самое слабое. А ты как считаешь, Тот? - Проем слишком большой, тут нужно будет окатить всю дверь несколько раз, но как теория - жизнеспособно. Вино, глина, цветы, хлеб - как производные от плоти и крови дают энергию в десять раз меньшую оной, но дают. Проще всего было бы просто окропить жертвенной кровью или еще каким вместилищем души. - А кровь наших смертных тел сгодится? - встрепенулась Фригг, роясь в карманах.

- Тебя, похоже, в детстве частенько роняли. Это специально, чтобы ни одной полезной мысли в голове не осталось? - А ты, похоже, никогда как следует не получал за слова по роже. Не хочешь исправить? - Ребята, это уже перебор, - Бальдер вышел вперед и попытался встать между ними, но его оттолкнула странная паразитическая энергия, клубившаяся вокруг них.

- Прошу прощения, не хотел, чтобы все так неприятно вышло. - Да ничего, Аид, сам знаешь, и хуже бывало, - Фригг достала еще немного влажноватый платок и начала протирать им дверь, размазывая по ней остатки своей крови. Символы загорелись ярче. - Все еще не хватает? - Да, совсем немного. Может сейчас допримет и откроет? Тот, Аид, попытаетесь толкнуть?

- Все рычишь и лаешь, как тупая овчарка на привязи, признай уже, что не способен на большее, пока цепью не придушило, - Локи уже даже не обращал внимания на своих друзей, поглощенный собственной перебранкой. - Овчарка, так овчарка. Испокон веков защитник был и буду, а ты собака безродная, которую свои же забьют рано или поздно, - уверенность, с которой говорил Такеру вызвала у ётуна больший гнев, чем он мог представить. Локи отреагировал очень болезненно, даже слишком, и ударил первым. Завязалась драка. На погром обернулись остальные. Они были слишком поглощены решением проблемы, чтобы обратить внимание на зачинавшуюся разборку. Откровенно говоря, боги не придавали этому значения, потому что и сама перебранка не являлась событием и происходила по десять раз на дню, но не приводила к серьезным последствиям. Обычно. Тор остановил Бальдера от попытки помочь и сам пошел разнимать их, но вскоре понял, что эта работа не по зубам лишь одному богу, и он сам рискует попасть под удар. Бальдера в подобное втягивать не имеет смысла: из-за природной неуклюжести он не удержит ни одного, ни второго, а вот греческий бог солнца вполне мог справиться. Он нашел Аполлона глазами. Юноша уже и сам ринулся на помощь, а завидев приглашение Тора, ускорился. Вместе они подошли к Такеру и Локи с двух разных сторон и резко схватили обоих в захват. - Дерешься как трусливая девчонка! Только и можешь, что пытаться подсечь! - не унимался Такеру с разбитыми губой и бровью. - Я виноват, что за века ты не научился уворачиваться, зверье? - Локи сплюнул кровь, накатившую на губы из сломанного носа. - Ну, по крайней мере, теперь нам точно хватит крови, - спокойным и саркастичным тоном сказал Тот. - Мне, вот, интересно, и кто же из вас, оболтусов, решил, что подраться в тронном зале и загадить весь пол ошметками смертного тела - это хорошая и абсолютно разумная идея? - Локи ударил первый, - ответил Тор, все еще не выпуская ётуна из хвата. - Предатель, - хмыкнул Локи, восстанавливая дыхание. - Зато Такеру бил в разы сильнее, - дополнил Аполлон. - И ты туда же! - рявкнул бог морей. - Кругом крысы. - И не говори, - согласился с ним ётун. - Отпустите их, успокоились уже, - сказала Юи, подходя к ним. - Я вами очень, - она переводила строгий взгляд с одного на другого, - очень недовольна. Вы оба просто... - А мы здесь и не для того, чтобы тебе угождать, - услышав слова Такеру, она подняла брови и сложила руки под грудью. Локи тоже хотел добавить что-то в таком роде, но не решился. Не рядом с Фригг. - Разумеется, Такэхая, вы оба не обязаны считаться с Кусанаги Юи и ее желаниями, но я не только Юи. Я Богиня. Я Старшая Богиня, - чеканила девушка стальные слова с монотонностью холодного и бездушного механизма. - И в свое время я несла ответственность за вас обоих. Я жизнь свою положила на алтарь ваших жизней. Вы же понимаете, что ни один из вас не имеет права не считаться со мной, - Такеру понял, что разгневал и расстроил ее, но все еще был слишком накаленным, чтобы сразу испытать чувство вины. Он бесстыдно прожигал ее своими глазами, в отражении которых она узрела истинную суть вещей. Ей вдруг стало совестно: большая часть вины лежала на ней, и она одна это понимала. Трудно быть старшей, когда младшие так легко поддаются влиянию. - Воспитываешь этих детей, растишь, любишь, а взамен получаешь такое, - она оторвала от своей ночной рубашки два куска ткани и протянула богам. - Промокнитесь, мы откроем дверь, и вы оба вместе со мной мигом несетесь в лазарет. Вы меня поняли? - они даже не кинули, а просто потупили взгляд и посмотрели в разные стороны. - Отлично. Крови хватило. Дверь засветилась. Символы забегали по обеим створкам, устаканились и застыли. Послышался щелчок. Дверь распахнулась, и за ней раскинулся бесконечный коридор. Кругом было темно, будто солнце еще не встало. "Ну, что, пошли?" - Бендзайтен пожала плечами и первая шагнула на знакомую территорию. Остальные потянулись за ней следом. Как только последний бог покинул тронный зал, двери захлопнулись. Больше в этим измерении не осталось живых существ - оно застыло до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит про затерянную в лабиринтах бесконечных коридоров комнату, не имевшую ни номера ни имени.

***

Ступив на знакомый деревянный пол, коснувшись кончиками пальцев родных стен, вдохнув Свой воздух, Хозяйка преобразилась. Исчезли все ее метания - спокойствие вновь наполнило ее душу. Бендзайтен обернулась на своих подопечных и повела их за собой и лишь Фригг с Аидом могли себе позволить почти не отставать от нее, припоминая это место. Пусть шли они шагом, комнаты и пролеты едва успевали мелькать перед их глазами, будто само пространство перемещало их туда, куда хотела попасть Хозяйка, волоча за собой остальных. Толпа богов спускалась и спускалась, покуда деревянный пол не сменился каменным. Первый этаж. Девушка остановилась, оглянулась, пересчитав своих, и толкнула вперед большую, но тонкую с виду дверь. Они вошли в главный зал, где тут же загорелся центральный очаг. Над огнем висел небольшой чайный котелочек, жидкость в котором сам по себе размешивал черпак. "Не сейчас!" - бросила Бендзайтен, пересекая помещение по прямой. Одумавшись, она обернулась и сказала: "В лазарете мне понадобятся бинты и мази." Костер потух. Черпак упал, расплескивая жидкость. Спустя еще пару поворотов в новом крыле они добрались до просторной светлой комнаты. Загорелись свечи. Не особо любившая свет Хозяйка сощурилась и цыкнула - свечи погасли, а их место заняли лучины. - Располагайтесь. Вы двое, - она указала на Такеру и Локи, - присядьте на кушетку рядом со мной, - она на секунду остановилась и добавила, - пожалуйста. Если хотите, можете по очереди, - Бендзайтен взяла в руки поднос с приготовленными лекарствами и поставила его на стол у кушетки. - Аид, чувствуешь Зевса? - Нет, не так сильно, - честно признался мужчина, прислонившись к стене - усталость не давала о себе забыть уже долгое время. Все выдохлись. - И я нет, а он тут был, - развела руками девушка. - Вот ведь греческий черт! Не принимайте близко к сердцу, - с полуулыбкой обратилась она к остальным грекам. - Готова поспорить, что он заранее все продумал, а если все еще не появился, то дает нам время для отдыха. Что ж, и на этом спасибо. - Бэнтэн, kærr, я не думаю, что лазарет - лучшее место для отдыха, да и кушетки, конечно, миленькие, но и Их на всех не хватит, - Фригг положила одну руку ей на плечо, а другой указала на лазаретную мебель. - Я понимаю, но если я Их всех оставлю, - Бендзайтен указала на божества, расположившиеся непосредственно на кушетках, - то храм решит все взять в свои руки. Ты уверена, что это хорошая идея? - Храм не навредит своим детям. Я уверена, что довериться ему - это не просто хорошая, а лучшая идея. - Ты как думаешь? - она обратилась к Аиду. - Храм желает служить тебе и все еще признает тебя Хозяйкой, а значит, считает твою волю волей высшей, - мужчина покачал головой. - Нет, не навредит. Не сможет, пока ты не захочешь, а ты не захочешь. - И откуда такая уверенность? - она в который раз сверкнула в него острием своих зрачков, в полутьме блеснула тетива темной радужки. Аид ничего не сказал. Он просто улыбнулся, прощая ей угрозы таким оружием. - Хорошо. Я думаю, вы оба, как обычно, правы. - Ох, dýrr, неужели ты только сейчас начала это понимать? - Исправляюсь. Как там говорили египтяне в свое время? Для того, чтобы выучить некоторые уроки, следует умереть, - она повернулась к Анубису, преданно взиравшего на нее со своего излюбленного кресла. - Inpw, sxi t sspt? - Анубис кивнул. - Тогда позаботься о себе и о своем брате по храму, хорошо? - он зевнул и согласно затряс головой. - Спасибо тебе, извини, если злоупотребляю, но ты уж приглядывай за ним, а то напортачит еще чего в моем храме, - нарочито громко добавила она, с хитрецой косясь на Тота. Бог устало хмыкнул и без лишних слов удалился вслед за Анубисом. Рано было делать выводы. - Аид, ты помнишь, где комнаты Аполлона и Диониса? - Мне бы вспомнить для начала, где моя, - добродушно отозвался царь Подземного мира. - А не надо было бегать от моих приглашений все то время, пока я была жива, и чаще выбираться на Поверхность. Мне тебя теперь за ручку к комнате придется отводить, как дитя малое? - Бендзайтен сложила руки под грудью и продолжила паясничать. - А ведь если так подумать, то ты тут был на моей свадьбе, еще пару раз, когда тебя все же затащили, на любовании сакурой... и все? - она и сама удивилась тому, как редко ее навещал друг. - Смысл мне был навещать тебя, если ты по своей воле жила у меня по меньшей мере месяц в год? И это я не говорю о работе, - Аид удивлял всех своим добродушным настроением в последние пару часов. В нем будто заснула боязнь проклятия, заснула болезненная меланхолия, зато проснулось непривычное тепло. - Ничего, я примерно вспомнил. - Точно? Может все же проводить? - ее шуточный тон разбавился нотками честного беспокойства. Ей ли не знать, какими путаными могут быть эти коридоры. - Нет, нет, сами разберемся. Только пообещай мне, что как следует выспишься, хорошо? - она кивнула. - Отлично. К тому же, если Хозяйка хочет, чтобы мы отыскали свои комнаты, а не потеряли сознание из-за изнеможения, то храм сам нас подтолкнет, верно? Или нам все же стоит быть на стороже? - Беру свои слова назад, все вы олимпийские черти, - ласково сказала Бендзайтен. - Спокойной ночи, вам всем, - как только греки вышли из лазарета, она переключилась на Фригг. - Ну, у тебя-то с этим проблем не должно возникнуть. Сможешь отвести своих? - Я еще и Цукито захватить могу! - заявила северянка не без гордости: мало кто мог похвастаться тем, что знает храм почти наравне с его хозяйкой. Она действительно помнила почти все комнаты, настолько часто ей доводилось здесь бывать. - Послушай, sváss, может быть я с ними разберусь, - Фригг указала на развалившихся на кушетке Локи и Такеру, - а ты пойдешь отдыхать? Аид прав, тебе очень нужен отдых, а не то ты даже отринуть смертное тело будешь не в состоянии. - Пустяки, - подняла руки Бендзайтен. - Я разгребу то, что сама наворотила, разведу их и пойду спать. Мне все равно по дороге, так что это не проблема. - Спокойной ночи. Береги себя, - Фригг обняла ее крепко-крепко, обернулась к своим и скомандовала. - Бальдер, Тор, Цукито, вы идете со мной. В собственных комнатах вам будет куда комфортнее, чем здесь. - Постойте, я не отпущу просто так своего брата! - подскочил Такеру. - Ваши комнаты смежные, а моя чуть дальше по коридору, - начала Хозяйка успокаивающим голосом. - Когда я покажу тебе твою, можем заглянуть к Цукито, если там его не будет, либо будут проблемы, либо Усамаро решит сбежать к сородичам, то за это перед тобой отвечать буду я, идет? - Такеру призадумался, недовольно выдохнул и кивнул, принимая расклад. - Доброй ночи, вам, - дверь за богами закрылась. Девушка размяла пальцы и осмотрела оставшихся Младших, которые сидели на кушетке, поджав под себя ноги и сложив руки под грудью. С втянутыми в плечи головами они больше походили на два комка растерянности, обиды, наивной озлобленности и вины. - Локи, у тебя нос сломан? - Нет, - безынициативно буркнул ётун. - Как это, нет, если видно, что да? - А зачем тогда спрашивать? - она нахмурила брови, но затем засмеялась. - Какие же вы дети, - Локи хотел разозлиться на ее слова, понимал, что в обычном состоянии разозлился бы, но почувствовал исходящее от нее мягкое, теплое чувство и просто не смог. Он должен был злиться, он хотел злиться, но злоба против его воли улетучилась и заменилась чем-то инородным, хоть и доброжелательным. - Вот об этом я и говорю, - погрустнела Хозяйка. - Когда вас должны посвятить в Старших? - А для этого должна быть особая дата или что? - Такеру почесал голову и задумался. - Понятно, - богиня присвистнула, осознавая, что никто и ни о чем ему не рассказывал. - А тебя, Локи? - Смешная ты, - фыркнул бог, - кто же в Асгарде будет ётуна в старшего бога посвящать? - А какая разница? Асы, ваны, ётуны - триумвират народов Севера был заключен еще до того, как я стала богиней, не хотелось бы вспоминать свой возраст, но случилось это задолго до твоего рождения, - сомнительно протянула девушка. Локи посмотрел на нее со смесью шока и настороженности, как смотрят на сумасшедших. - Война шла еще тогда, когда я был ребенком, и закончилась тем, что всех ётунов в Асгарде истребили, - сказал он спокойно, будто никогда не испытывал по этому поводу никаких чувств. - Но единственным ётуном, который действительно в свое время жил в Асгарде, был твой отец. Ётуны-небоги не очень хорошо переносят расставание с родной землей, поэтому чаще всего предпочитают оставаться в Ётунхейме. С ванами та же история - не знаю ни одного вана, который бы по собственной воле оставил Ванахейм ради Асгарда. Фригг - не в счет, - чем пристальнее она вглядывалась в серые глаза, тем явственнее перед ней обрисовывался тот факт, что прямой наследник трона Ётунхейма не имел даже элементарных представлений о своей родине. - Ты никогда не слышал об этом? - Один раз слышал. Когда царица рассказывала сказки о тебе, - она пропустила его небрежное замечание мимо ушей. - Плохо. Младший бог Ётунхейм не разморозит. Надо будет заняться этим вопросом в тот же час, когда уладим насущные проблемы. И куда смотрела Фригг? - она вздохнула, понимая, что дико устала, но время идет, и пора бы попытаться исправить свои ошибки. - Такэхая, сильно больно, ничего не сломал? - Да, ладно уж, хуже бывало, жить буду, - замялся бог, не привыкший к подобным проявлениям заботы. - Этот бьет исподтишка, но так слабо, что я почти не почувствовал, - он попытался ухмыльнуться, но из разбитой губы вновь полилась кровь. - Тогда начнем с тебя Локи, тебе досталось крепче, - с тихим смешком продолжила Хозяйка. - Неправда! - Не ерепенься. Кто же виноват, что у Такэхаи не кулаки, а кувалды? Весь в отца, - она покачала головой, заприметив то, как резко выделялась горбинка на его переносице. - Нос уже вправил? - Да, - Бендзайтен щелкнула его по лбу. - Опять врешь. Или у тебя в роду были греки? Я что-то такого не припомню. - Зачем задавать вопросы, на которые и так знаешь ответ? - прошипел северянин. - Давай я вправлю, - она протянула к его лицу свои руки. - Нет. Оно само заживет. Вот буду в своем теле и все само встанет на место, - смертное существование научило его тому, что человеческое тело в первую очередь является поставщиком боли самых разных видов и градаций. - Не беспокойся, я знаю заклинание, которое безболезненно его тебе вправит. Позволишь? - он затих и не двигался, понимая, что бежать ему некуда. Юи описала в воздухе пару кругов пальцами и одним резким движением поставила нос на место. Раздался характерный хруст. - Да какое же это безболезненно?! - хлынула порция свежей крови, но Хозяйка тут же протянула ему хлопковую ватку. Она быстрыми, отшлифованными до безупречности движениями отрезала небольшую часть пластыря, распределила по ней мазь из железной баночки и приложила к его переносице. Боль стихла. - Пришлось соврать, а не то ты бы меня и близко не подпустил, - девушка продолжала выглаживать пластырь. - Клянусь, ни одна война не научила меня так быстро лечить ушибы и переломы, как ты и твои братья в свое время, - она довольно хмыкнула, гордясь своей работой, взяла поднос и перешла к Такеру, безмолвно следившему за их разговором. Локи ужасно хотел закатить глаза и сказать, что будь у него братья, он бы помнил о них, он бы помнил и Ётунхейм, и других ётунов, если уж на то пошло, и уже готовился продолжать настаивать на своем, когда кровь перестанет течь, но тут в его нос ударил знакомый запах. До жути знакомый, хоть он не встречался ему ни в Асгарде, ни в школе. Локи не мог себе объяснить, почему сочетание хвои, мяты и медвежьего уха отзывалось в нем ощущением уюта и тепла. Он дотронулся до пластыря кончиками пальцев, вдохнул глубже аромат северных трав и провалился в глубокие раздумья. - У тебя же больше ничего нет, Такэхая? - Юи указала на его бровь и губу. - Нет, нет, да и это просто царапины, - отмахнулся юноша. - Даже царапины следует правильно залечивать, - она принялась бережно стирать засохшую кровь и прилаживать вату. - Ладно, я могу попытаться понять, почему Локи не посвятили в Старшего, но тебя-то, - в задумчивости шептала девушка. - Ты же все знаешь, Кусанаги, - он почти прикусил язык от желания назвать ее сорняком, и понадеялся, что она этого не заметила. - Кто будет делать Старшим бога, у которого за плечами не одно тяжкое преступление? - Ты не совсем понимаешь меня, Такэхая. В свое время бог войны, который меня вырастил, совершил целый ворох ужасных преступлений, но его посвятили в Старшего, потому что он один мог справиться с защитой Востока, мой муж тоже совершил немало ошибок, но его посвятили в Старшего, потому что он был сыном предыдущего бога войны и единственный мог справиться с защитой Востока, а затем... у нас не осталось богов-защитников, пока не появился ты, - она закончила и пристально посмотрела на него, читая в выражении лица, осознает ли он масштаб проблемы. - Понимаешь, что я пытаюсь сказать тебе, Такэхая? В этом вопросе не важно, достоин ли ты быть Старшим богом, важно то, что ты один можешь с этим справиться. - Можно быть богом войны и без особого звания, - Такеру хмыкнул и откинулся на стенку. - Нет, нельзя, а вот это все, - она ткнула в их залатанные раны, - лишь подтверждает мои слова. Пока вы Младшие, вы легко поддаетесь влиянию, особенно влиянию Старших. Вам стоит научиться этому противостоять или стать выше того уровня, на котором действует влияние, а за сегодняшнее прошу вашего прошения. Мне стоило лучше себя контролировать. - Мы сами сцепились, тут нет твоей вины. - А это уже мне решать, Такэхая, - она упрямо стояла на своем. - Ладно, ладно, решай сама, как хочешь, но не называй меня, - он застопорился, будто в горле у него застряло нечто нечленораздельное, - вот так. - А как мне тебя звать? - Кусанаги, обращайся ко мне, как всегда обращалась, иного не нужно. - Я звала тебя Такеру, когда ты был моим одноклассником, теперь зову Такэхаей, потому что признаю богом. К твоему сведению, как бога я тебя знаю гораздо дольше, чем как одноклассника, - она по-доброму усмехнулась. - Тебя это тоже качается. Пока можешь звать меня Юи, но знай, что мне гораздо приятнее слышать свое более древнее имя, - она подалась вперед и в порыве нежности потрепала их по макушкам. - Пора спать, мои дорогие, сейчас Старшая тетя отведет вас по кроваткам. - Ну, чем быстрее заснем, тем быстрее этот сумбурный сон кончится, - сказал Локи, поднимаясь со своего места. И вновь они запетляли по коридорам, поднимаясь и спускаясь по пролетам, растянувшимся от потолка небес до центра земли. Было достаточно прохладно, будто кто-то забыл закрыть окно, но вскоре показались комнаты, возле которых лучины еще немного дымились. По-настоящему жилые комнаты. Она остановилась у двери, что была чуть больше остальных. На ней витиеватыми символами было выведено:

ᛚᛟᚲᛁ

"Забыла сказать, в детстве ты делил комнату с братьями, возможно, там все еще три маленькие кровати. Если хочешь, можешь, конечно, просто прилечь на все три сразу, но, сдается мне, одна большая будет сподручнее. Попроси храм об этом, он все исполнит, - Юи посмотрела на Такеру, состроила гримаску размышления и продолжила, решив выложить карты на стол сейчас. - Вы уже поняли, что это непростое место. Хочу всего лишь предупредить вас обоих, что ничего здесь не сможет навредить вам, каким бы пугающим ни казалось: всполохи, тени, голоса и шорохи - это все всего лишь отзвуки прошлого, эпизоды того, что происходило. Никто не может наложить на вас проклятие: храм не даст, так что тут вы на время спасены от любого злого рока. Поэтому, Локи, - она посмотрела на него очень серьезно, - никаких острых предметов. Пока что мишень для твоего клинка в безопасности, будем надеяться, что там же и останется. Спокойной ночи, minn barn", - последнее она добавила больше по привычке, чем по делу. Ее скулы едва покраснели, Хозяйка улыбнулась и пошла в восточное крыло, потянув Такеру за собой. Им не пришлось идти слишком долго. Буквально через минуту перед ними предстал достаточно короткий коридорчик. Это было единственное место в храме, где ковер покрывал весь пол. Такеру надавил на половицы чуть сильнее и понял, что всему виной состояние пола, на который, верно, было страшно взглянуть. - Вот и твоя комната, - она открыла дверь с надписью "須佐之男命". - Соседняя - Цукиёми, а вон та дальняя - моя, обращайся, если что, - она подошла к двери в комнату бога луны. - Света уже не видно. Будем стучать? - Не надо, я чувствую, что все в порядке, - в этом крыле все было так тихо, что даже не имевшая столь чуткого слуха Бэнтэн слышала мирное сопение Цукито. - В таком случае повторяться не буду. Располагайся, как хочешь, это была и остается твоя комната. Я знаю, что ты не помнишь, но в свое время она тебе очень нравилась, наверное, потому что ранее принадлежала Хатиману, - она помотала головой, прогоняя воспоминания. - Спокойной ночи, Такэхая, увидимся завтра, - Хозяйка развернулась и собралась уходить. - Спокойной. И Ю... - он хотел назвать ее по человеческому имени, оборвался, попытался произнести Бендзайтен, но не смог. Он не мог признать ее богиней-хозяйкой, как и не мог признать, что она считает его богом-защитником. Девушка понимающе улыбнулась и кивнула. - Прости за вот это, - он ткнул себя в бинты и едва заметно поморщился. - И за то, что я тебе наговорил. Был неправ, - Сусаноо опустил глаза в пол, пытаясь поддеть носком ковер. - Ничего страшного, я не в обиде, - она подняла руки. - Как странно, неужели простая человеческая девушка возымела на тебя такое влияние, что ты научился извиняться? - Спокойной ночи, - Такеру вспыхнул и влетел в свою комнату. "Какой забавный," - подумала Бендзайтен. Она прошла дальше, шаркая по египетскому ковру, отворила дверь в свою комнатку, вздохнула и вошла внутрь. Маленькая комнатка в лилово-сиреневых тонах. Будто ничего не изменилось. Она жила здесь все то время, что была жрицей. Эта мебель, эти стены и даже рисунок на обоях вызывали у нее чувство спокойствия. Быть может, именно поэтому она вернулась именно в нее тогда, когда случилось неизбежное. Она прошла вдоль стола, проведя по нему кончиками пальцев. Никакой пыли. Вновь ничего не изменилось, кроме нее самой. Бендзайтен устало проволокла свои ноги до кровати и без сил упала на нее, даже не расправив одеяло.

***

Дионис удивился: вопреки своим словам, Аид легко и быстро ориентировался в храме. Он отлично помнил дорогу и расположение комнат, будто сам жил здесь не один год. Каменным пол был только на первом этаже, все остальные застилались деревом, зато на них не пожалели ковров. Аполлон разглядывал каждый узор, каждую дверь, пытался читать надписи и поглядывал на дядю, идущего впереди. Дионис же шел в молчаливой задумчивости. Он улыбался, но больше по привычке, чем по настроению. Случившееся накануне не выбило его из колеи, не взбесило и не взбудоражило, чему он был отчасти рад. А все из-за Спокойствия и добродушия характера. Он всегда был слишком ленив и неповоротлив в эмоциональном плане, что частенько играло ему на руку, как и сейчас: это все иллюзия Зевса - ну и ладно, это все правда - ну и замечательно. Он изредка косился на Аполлона, и один его вид заставлял его чувствовать себя неуютно. Бог солнца реагировал на происходящее слишком резко, слишком мучительно, и Дионис никак не мог понять, почему. Зато Аид выглядел счастливым. Владыка Подземного мира позабыл про свои несчастья, позабыл про неприязнь к брату и в кои-то веки был настроен гораздо оптимистичнее их двоих вместе взятых. - Дядя, - не выдержал Аполлон. Они остановились у своих комнат, собираясь расходиться на ночь. Аид обернулся и кивнул ему, ожидая вопрос. - Так... получается все, что рассказала госпожа Фригг, правда? - Да, - ответил мужчина, чуть помедлив. Аполлон поблек и побледнел. Он больше не светил. - Что с тобой? - Не знаю, меня будто одолевает скорбь, - честно признался юноша, положив руку на сердце. - А по кому скорбеть? - включился Дионис. - Если все это правда, то получается, что добрый друг, покинувший нас несколько веков назад, вернулся. - Зато ушел другой. Я не понимаю это чувство, но оно меня мучает. Вернулась Бендзайтен, что была дорога тебе, дядя, но Бендзайтен забрала у меня Юи. И я не испытываю к ней особой любви за это, - Аполлон говорил серьезно, но пристыженно, считая, что не имеет права на такие мысли. - Понимаю, но послушай, - Аид умолк, подбирая слова, - Юи и есть Бендзайтен, просто более юная и более... - Смертная, - закончил за него Аполлон. Он вспомнил богиню, с которой познакомился всего несколько часов назад. Его пробрала неприязнь. Она была такой же, как и все богини, которых он знал до этого: властная, гордая, контролирующая и знающая. Никакого флера такой милой его сердцу смертной наивности, никакой смертной простоты, лишь божественный идеал. Осточертевший пустой идеал. - Я по лицу твоему вижу, какого ты о ней мнения. Ты ошибаешься, - вздохнул Аид. - Ты думаешь, что уже разгадал ее, только пару раз взглянув в глаза, а я жил с ней, работал и сражался плечом к плечу не одну сотню лет, но не разгадал и половины. Она не доверяет вам пока, не открывается и сидит в золотом панцире. Боится, показать правду. Придется подождать, пока привыкнет. - А ты видел ее правду? - Всего лишь пару раз, когда она открывалась. Проблема в том... - он остановился, размышляя, стоит ли рассказывать о личном. Нет, он не имеет права рассказывать все, что знает о ней, без ее ведома и разрешения. - Проблема в том, что Бендзайтен часто ошибалась и очень страдала из-за своих ошибок, поэтому и правда ее побитая, вся в крови и ушибах: половина - от других, другая - от самой себя, - Дионис все время смотрел в одну точку - вглубь себя, и поник, услышав слово "ошибалась". Будто в его голову вернулась навязчивая мысль и полоснула ножом по затянувшимся ранам. Неужели он так часто думал об этом? Он все пытался ее вспомнить, эту самую мысль; вспомнить, какая же ошибка связывала его с Ней. - И почему же ты не попытался помочь ей? Она же была твоим другом! - переполошился Аполлон. - Потому что если бы Я помог ей, то она точно не была бы счастлива. Руки убийцы не могут принести жертве ничего хорошего, - Аид ожидал этих вопросов, даже был к ним готов. За год обучения он узнал племянников гораздо лучше, чем за все время до этого. Он привязался к ним, и теперь его желанием было помочь им справиться с этим нелегким испытанием под названием "Принятие", а это было сложно, ведь свое прошлое он и сам не до конца принял. - Аид, ты любил ее? - спросил Дионис. Юноша был ленив, но далеко не глуп и отличался проницательностью. Он знал, как трепетно Аид относился к личному пространству близких людей и своему собственному, поэтому услышав о том, что дядя позволял девушке жить у себя целые месяцы, был крайне удивлен. Так спокойно впускать в свой дом, в свои владения, в свою душу человека... да, для этого надо им очень сильно дорожить. Зато Аид не позволял себе лишний раз даже навестить близкого друга, боясь потревожить ее душевный покой, боясь зайти чуть глубже дозволенного, боясь... - Нет. Любил, но не в том смысле, что ты имеешь в виду, - бог отвел глаза в сторону, пытаясь описать их отношения емко и честно. - Это не любовь и не просто дружба, это гармония, - по потемневшим красным глазам Аполлон понял, что Аид не намерен продолжать, а Дионис окончательно все понял. До него дошло, чего же боялся дядя. Если бы Аид бывал тут чаще, если бы он все же навещал ее, то у него не было бы выбора. Он бы разгадал ее. Он бы полюбил ее. Но Аид не мог себе такого позволить, ведь его любовь не могла сделать ее счастливой. Не он должен был ее разгадать. Царь Подземного мира посчитал себя недостойным быть посвященным в тайны души своей жрицы, поэтому согласился быть поддержкой тогда, когда потребуется, взамен она поддерживала его. Гармония. Благородный самообман? Дионис не решался судить, но одно лишь то, что за четыре дня в общем и целом он смог запомнить все пути и обходные дороги, говорило ему о многом. Не желая больше пудрить себе мозг лишними размышлениями, Дионис пожелал родственникам спокойной ночи и прошел в свою комнату. Как только дверь за ним закрылась, он выдохнул. Вдруг его осенило, что он не спросил Аида, которая комната его. Им руководила почти мышечная память. Дионис решил отдаться ей и посмотреть, что будет. Рука потянулась к сфере у входа. Он щелкнул по ней - зажегся приглушенный свет. Мило. Небольшая комнатка со множеством растений и шкафчиков. Дионис открыл самый большой шкаф. Никакой одежды. Он достал самую верхнюю бутылку из кладки, которой могли позавидовать пирамиды. Бог был собой доволен: воспоминаний ноль, а руки сами все помнят. Бокалы в соседнем. Отлично. Чистый хрусталь едва слышно запел, принимая в себя вино Олимпа. Дионис поднес бокал к носу - совсем как дома. Виноград точно Олимпийский. Он не помнил, есть ли здесь вода, и поморщился: придется пить неразбавленным. Крепкое, даже слишком. Ей бы не понравилось. Да ей вечно все не нравится. Бегает туда-сюда в заботах и делах, нет бы расслабиться хоть на минутку и просто полежать на солнышке. А кто Она? Дионис усмехнулся. Похоже вино идет его памяти на пользу. Бог сделал еще глоток и сел на кровать. Мягко. Он закрыл глаза. Будто он действительно сейчас дома, в сени своих садов. До него долетели легкие шаги. Опять будет причитать о том, что он тут зря валяется, или еще хуже, пошлет к своей богине-мамочке. Сейчас бы Деметре с оливками помогать. Нет, немного бы полежать, а потом можно и к смертным, к вакханкам. Дионис допил бокал до дна одним глотком, отставил его на стол и развалился на кровати. По сердцу разлилась кровь черного винограда, горяча его и еще сильнее изнеживая дух. У нее у самой волосы такие темные, как виноград или как небо закатное. И пахнут приятно. Ему бы только разочек снова их тронуть. Они мягкие и гладкие. Но не пройдет. Опять будет ругаться. Черт, сейчас бы еще вина. И он заснул.

***

Дионис очнулся от стука. Он нехотя разлепил глаза и двинулся к двери. И кого же это принесло? На пороге стоял напуганный Аполлон. Он без слов указал на кровать Диониса - там лежало его тело. Грудная клетка поднималась и опускалась, на лице застыла полуулыбка - он мирно спал. Из-за спины Аполлона показался Аид. Он подозвал их обоих жестом и приложил палец к губам. Шаги. Легкие шаги, как будто человек едва касается пола. Счастливый человек, неотягощенный горестями. Они пошли на звук. Перед ними то и дело мелькали тени, как будто храм все еще не может сфокусироваться на точном времени. "Он хочет показать нам что-то," - сказал Аид. Боги спустились на первый этаж и столкнулись с остальными. - Вы тоже слышали? - встрепенулся Бальдер. - Мы слышали чьи-то шаги, - ответил за всех Аид. Северяне покачали головами. - Нас позвали сюда. Голоса. Такие тонкие. - Детские, - заключил Тор. - Вас позвали? Нас чуть ли не выгнали из комнат. Я зашел к Кусанаги, а ее просто нет! - недоумевал Такеру. - Мамы тоже нет в комнате, - помрачнел Бальдер. - А им и не нужно, - пожал плечами Аид. - Они знают все, что храм хочет нам показать. Вот их и не пригласили на спектакль, - увидев непонимание в глазах богов, он добавил. - Мы спим и разумом своим блуждаем по воспоминаниям храма и его Хозяйки, чтобы самим все вспомнить. Из-под двери забрезжил свет. Аид принял это за приглашение и толкнул вперед створки. Их встретили звуки метели и треск бревен в общем зале.

***

Бендзайтен сметала золу и пыль с пола. Еще нужно будет отмыть его с щеткой. Лисы, конечно, неплохо справлялись с домашней работой все эти тридцать лет, но мягкими лапками и узкими мордочками многого не сделаешь. Девушка потерла руки друг о друга и еще сильнее ушла в работу, чтобы согреться. Эта зима пришла слишком рано. Еще месяц назад, когда она вернулась, было не так холодно. Хорошо, что хоть успела отмыть остальные этажи: там очагов нет, тепло не дотягивается. Жрица закончила и уже собиралась идти за щеткой. Она прошла мимо общей столовой, где сидели Инари и Дайкоку, попивая горячий чай. Женщина напомнила ей, чтобы не забыла про обед, как бывало, а не то опять Тамотэн будет недоволен тем, что всем придется ее ждать. Служительница рассеянно кивнула - Дайкоку засмеялся. Ей же месяц дали на отдых, а она каждый день себя гоняет так, что спасу нет. - Это Хозяин из нее себе подобие слепил, - Инари хлопнула брата по плечу. - Да ладно тебе, он сейчас Там. Сперва Ему поставит, а потом уже к нам вернется, - он прислушался. - Да. Только из кузни вышел, еще даже миску у лис не взял. Бендзайтен всегда распирало любопытство, когда они говорили о Тамотэне. С тех пор, как она вернулась, они очень мало общались. Она не могла сказать, что тогда, в ее детстве, все было намного лучше, но пока все остальные боги радушно принимали ее и сами старались уличить момент, чтобы одарить своим вниманием, бог войны оставался молчалив, холоден и непреклонен. А беспокоить его она боялась, поэтому старалась быть полезной иным образом: драила полы перед возвращением Хозяина, чистила доспехи и оружие, посылала лис убирать снег вплоть до кузни, а потом так зарабатывалась, что забывала про еду и Тамотэн выглядел очень ею недовольным. Но кое-что ей льстило: все ждали ее; никто не трогал еду до тех пор, пока она не вспоминала про нее и не возвращалась. Страшный он, конечно, нелюдимый очень, временами грубый и жестокий, но что-то тянуло ее к нему. И было больно, что в ее присутствии бог никогда не поворачивался к ней спиной. Она все понимала, теплого отношения не требовала, однако относиться к ней так, точно она враг ему… Ей очень хотелось это изменить, доказать, что нет в ней того, что видел он. Заставить признать ее кем-то… Да хоть кем-то, кто не демон. Комнату на мгновение залил яркий свет. Дайкоку вздрогнул и настороженно замер. Послышался грохот - кто-то стучал в ворота. Женщины перепугались. - Кто это? Что ему нужно? - прошептала Инари, будто этот незваный гость мог ее слышать. Дайкоку закрыл глаза, прислушался. Он впитывал все то, что ему говорили ветер и снег о вторженце. - Не знаю. Такая махина! Почти трехметровая! - бог всплеснул руками. - Вот это ручищи! Такой страшный. И меч у него огромный, а на спине медведь, - Бэнтэн расширила глаза, готовая радоваться. - А сапоги! Сапоги у него какие? - она была готова вытрясти из него ответ. - Сапоги? - поразился он ее вопросу. - Сапоги хорошие, - девушка почти завизжала. - Это ко мне! - она уже собралась бежать к воротам, как Инари ее остановила. - Кто это? - женщина не понимала этой суматошной радости своей жрицы. - Это мой друг с Севера! - Мужчина? - Да, мужчина, - Инари нахмурила брови, взглянув на пыльный подол девушки, на ее грязные руки. - Что? - Дайкоку, открой-ка дверь, а ты стой! Я не позволю тебе мужчине открывать дверь еще и в таком виде, - она схватилась за чистое полотенце и принялась протирать ее. Дайкоку лениво накинул сверху плащ потеплее и вышел на улицу, где бушевала метель. Что странно, гость этот не обращал на погоду никакого внимания, будто не метель это была вовсе, а так, легкий ветерочек. Бог открыл ворота и не глядя пригласил незванца внутрь двора, где хоть снег в лицо не летит. - Здравствуйте, вы к нам зачем? - с порога начал Дайкоку. - Kveðja, - незнакомец стряхнул с могучих плеч снег и стянул капюшон. Он выглядел нелепо растерянным, пытаясь хоть как-то донести свою мысль. - Ну, я и говорю, здрасте, - засмеялся бог. Он прекрасно понимал, за кем пришел этот недомедведь, но не мог отказать себе в удовольствии немного прикинуться дураком. - За кем пришли? - он показательно развел руками, как бы ища то, за чем пришел гость. - Gyðja, - Дайкоку понял, что ему нужна жрица, понял и без слов еще до того, как впустил, но нахмурился и посмотрел на вторженца с великой задумчивостью. - Fljóð, - он описал в воздухе женскую фигуру. Дайкоку кивнул и показал три пальца, затем показал первый и аж подпрыгнул, чтобы примерно обрисовать рост сестры. - Nei, hon lítill, - он показал примерно себе по пояс. Дайкоку закивал, показал немного пониже и обрисовал прямоугольник в воздухе. Осознав, что может запутать собеседника, бог показательно сделал вид, что гладит свою плоскую грудь. Странник замотал головой. Он вновь задумался и указал на свои волосы с самым красноречивым взглядом на свете. - А, Бендзайтен? - гость закивал, услышав знакомое имя. - Че ж сразу имя не сказал? Пошли, - Дайкоку подозвал его ко входу в храм. - Пошли, чего стоишь? Услышав, как скрипнула и захлопнулась дверь, жрица выдохнула, задрала нос и напустила на лицо маску безразличия. Она достала книгу, которую смогла отыскать на кухне (это была книга рецептов), и сделала вид, что поглощена чтением. Инари вышла поприветствовать новое лицо. Как только женщина увидела его, ее сердце ушло в пятки. Такой огромный... Она поклонилась ему, как приветствуют дорогих гостей. Он немного смущенно кивнул. Дайкоку повел его в столовую. Она думала, что успела вовремя отвести взгляд, но Тюр заметил, что она его увидела. Мужчина улыбнулся. Ему неведомо, почему, но только завидев ее в кимоно, он тут же захотел заставить ее переодеться в нормальную северную одежду. Девушка продолжала делать вид, что не замечает его, и неспешно листала страницы с рецептами ухи без картинок. - Здравствуй, - вымолвил мужчина. Она встала с книжкой, перешла в дальний угол, села и отвернулась от него. Тюр удивленно хмыкнул, но подошел к ней снова. - Тенна, здравствуй, - служительница фыркнула, вновь отвернувшись и перелистнув страницу. - Тенна? - он оглянулся на Дайкоку, который попросту развел руками и оттолкал Инари подальше. - Бендзайтен, что происходит? - А ты все делаешь без предупреждения? - она поправила волосы, взглянула на него исподлобья и вернулась к книге. - Еще бы за минуту до полуночи явился. - Я в Асгард-то вернулся с час назад, перекинулся парой слов с Одином, Браги, да и не знаю, захотелось тебя увидеть, - он запустил руку в волосы на затылке. - У вас тепло. И пахнет приятно, - девушка нагнулась к книге сильнее, чтобы он не заметил ее улыбку, выдохнула так разочарованно, как смогла и взглянула на него холодным взглядом. - У тебя все хорошо? - Да, замечательно, представляешь, месяц назад узнала, что, оказывается, (ты только не смейся) мои друзья ушли на войну десять лет назад и ничего не сказали мне, вот ведь умора! - жрица притворно рассмеялась, хлопнув себя по коленке. В ее колкости заключалась настоявшаяся на сарказме обида. - Так вот в чем все дело, - Тюр виновато опустил голову и сжал губы, не имея за ними ничего в ответ. - Я не хотел... Я не думал, что тебя это обидит. - Да, я все еще помню, что сообразительность не твоя сильная сторона, - служительница встала и отошла в другой угол, задрав нос. - Послушай, мы просто не хотели тебя беспокоить. Мы побоялись, что ты будешь волноваться и не сможешь сосредоточиться на обучении, а это было главное для нас, чтобы ты вернулась, - она продолжила отворачиваться от него и уязвленно хмыкать. - Мы, мы, нас! Будь так добр, скажи что-нибудь от себя, - мужчина нервно выдохнул, взял ее за плечи и резко развернул в себе. - Ой! - Хорошо, Я не хотел, чтобы ты волновалась, Я не хотел тебя беспокоить, Я хотел, чтобы ты вернулась, поэтому Я ничего не сказал, - чем дольше он смотрел на нее, тем меньше в нем оставалось уверенности; твердое слово плавилось и не производило должного впечатления. А черноглазая все плавила и плавила его, не помышляя остановиться. - Потому что Ты кретин, который не додумался, что волноваться я буду в любом случае, - она ударила его кулачком в грудь, надеясь перевести воспитательную беседу в более легкое и приятное русло, но вместо смеха Тюр поморщился и дрогнул. - А что это у тебя там? - она тут же приложила ладонь к тому месту на плаще, куда ударила. - Ничего, - вынес бог самым неправдоподобным тоном, какой только долетал до ее ушей. - Не ври мне! Покажи сейчас же, - девушка полезла стягивать его плащ, но не доставала до плеч, поэтому просто тянула ткань на себя. Бэнтэн убедилась, что с ним что-то не так: обычно Тюр просто толкал ее в снег или поднимал, как щенка, но он только смотрел на ее попытки замученным взглядом. "Боится реакции," - поняла служительница. - Тюр, не покажешь - я действительно обижусь, - добавила девушка серьезным тоном. Бог обреченно выдохнул, снял накидку, плащ, кольчугу и расшнуровал рубашку на груди. - Вот же... черт, - она приблизилась и провела кончиками пальцев по перевязке из сухого мха. "Подножная перевязка". Когда ничего больше не остается. - Только на груди? - Нет, - он поднял руки, урезонив ее пыл. - Ты туда не полезешь! По крайней мере, не сейчас! -А как ты меня остановишь? - она оттянула его рубашку, просматривая раны, растянувшиеся на живот, ноги, руки... - Да тебя будто под табун бросили, и то, сдается мне, ты б целее остался, - он наконец изловчился и поймал одну ее ладонь. - Вот же придурок! Говоришь, пару часов в Асгарде пробыл? Почему не исцелился? Посмотри на меня! - он мог и не пытаться прятать серые, смертные, глаза: Бендзайтен уже поняла, что долгие десять лет они не горели. - И тебе еще хватает наглости говорить, что беспокоишься о моем душевном благополучии. Тебя же не было в Асгарде, так? Ну да, ты бы и переоделся, - винтики в ее голове завертелись очень быстро. Она почувствовала, как с каждым ее словом тело Тюра горячеет. - Ты же не прямо с войны сюда заявился? Зачем? - мужчина молчал, глотая воздух. - Я сейчас ударю тебя сюда, если не ответишь! - Бэнтэн положила ему ладонь на грудь. - Ой! - послышался детский писк. Из проема на них глазела Амэ, закрыв раскрытый рот рукой. - Амэ, не смей, - угрожающе прошипела жрица, но было уже поздно. - Мужчина! - девочка заверещала так, что и бог, и смертная закрыли уши руками. - Страшный мужчина убивает Бендзайтен! - Успокойся! Это не просто мужчина, это бог войны с Севера, - пыталась успокоить ее служительница. - Северный бог войны убивает Бендзайтен! - кричала она, отбегая к выходу, зная, что там есть старшие. - Амэ-но Удзуме! Успокойся сейчас же! Это мой друг, - едва девушка нагнала ее, распахнулись двери главного входа. - Кто кого решил убить в моем храме? - спокойно сказал Тамотэн, наполовину вытащив меч. - И так громко! - прикрикнул Дзюродзин с лестницы. Инари и Дайкоку немо наблюдали за сценой из кухни. - Господин Тамотэн, - склонилась в поклоне Бэнтэн. - Все не так, как вы могли подумать. - Не усложняй себе жизнь, додумывая мои мысли, - увидев, что девушка в относительной безопасности, а незнакомец - самый потерянный из всех здесь собравшихся, Хозяин сложил меч и закрыл дверь. - Кто ты? - Он не говорит на нашем... - Тюр, - мужчина ударил в грудь, несмотря на раны. Он не понимал ни слова, но общий смысл вопроса до него дошел. - Понятно, бог войны. Северянин, должно быть. Что ж, будем знакомы, - Тамотэн протянул ему руку по северному обычаю. Тюр пожал ее. - А ты чего разоралась? - он обратился к Амэ. - А он ее за руку держал! И стоял близко-близко! Я все видела, - затараторила маленькая богиня, тыкая в пришельца пальчиком. Тюр не имел ни малейшего представления о том, что происходило в данный момент, но то, с какой скоростью почти белое лицо стало почти красным, о многом ему поведало. - Я не знаю, что она сказала, но это не правда, - бог ткнул ее своим огромным пальцем в ответ. - Да я понимаю, что не правда, - согласился Тамотэн, качая головой. Жрицу посетила мысль, что всех богов войны пронизывает какая-то ментальная сеть. - Объяснишься? - он обратился к Бендзайтен. - Господин, это мой хороший друг с Севера, он только что вернулся с войны и решил меня проведать, вот и все дела, - кротко добавила девушка. - И он не смог даже найти время, чтобы смыть с себя всю кровь? Спешил к кому-то, верно, - он прищурил остаток глаза. - Запах знакомый. - Его кровь была на моем клинке, - служительница сжалась еще сильнее, не зная, как Хозяин отреагирует на ее заявление. - И когда? - он удивленно приподнял ошметок брови. - В первую встречу, - Тамотэн посмотрел на них обоих, глянул на Инари и кивнул в сторону стола. - Умеешь ты себе друзей заводить, - жрице показалось, что он усмехнулся. - Раз пришел, пусть обедает с нами. - Но он не умеет есть так, как мы едим. Тюр даже палочки в руках отродясь не держал, - всплеснула руками Бэнтэн. - Я вижу, что палочками он не наестся. Дайте ему чан и черпак, но пусть сядет за общий стол, - двери вновь распахнулись. - О, впервые все в сборе, и не придется ждать обеда! - радостно воскликнул Дзидзо, отставляя посох. - Я что-то пропустил? - спросил он Дайкоку, завидев Тюра. - Не пристало сидеть за столом, не представленными, - сказал Тамотэн, проходя в столовую и садясь за стол. Жрица все поняла. Она взяла Тюра за локоть и оттащила в сторону от проема. - Лучше тебе быть голодным, дружок, - раздалось ее бурчание. - Что ж, Тюр, знакомься, это мои боги, - служительница вздохнула и улыбнулась. - Это Инари, наша Хозяйка, - женщина кивнула ему с улыбкой и проплыла по воздуху до своего места возле Тамотэна. - Это Дзюродзин, бог мудрости, - девушка подлетела к нему и помогла спуститься с лестницы. Старый бог не кивал, не желая баловать этим северного мальца. Тюр даже не думал кивать и тем более кланяться до тех пор, пока жрица не хлопнула его по руке. Только получив этот знак уважения, старик прошел. - Пожалуйста, будь почтителен, - прошептала девушка с напряженным выражением лица. Вся эта ситуация становилась слишком неловкой. Она даже подумала, бывает ли такое у людей там, в смертном мире. - Это Дайкоку, брат Инари, бог плодородия, - Тюр испытал странное облегчение, увидев лицо округлого малого, с которым говорил у входа, хотя он знал его не намного больше остальных. - Дзидзо, бог-путешественник. Дзидзо, - она обратилась к своему богу, - это Тюр, мой северный друг, - восточный бог по-доброму ухмыльнулся и протянул руку для рукопожатия, зная о северном обычае и нежелая ставить гостя в неловкое положение. Дзидзо отошел в сторонку и ждал, когда последняя богиня будет представлена их сотрапезнику. - И Амэ-но Удзуме, богиня, которая остается на неделю без сладкого, - девушка пытливо приподняла бровь, давая понять Амэ, что она это ей просто так не спустит. - Я тоже хочу с ним за руки подержаться, - подпрыгнула девчонка, не доставая до его ладони. - Амэ, - заклокотала жрица, - ты сегодня за мое терпение порядочно подержалась. - Я виновата, что он такой страшный? - она встала в свою любимую позу, уперев руки в бока своего идеально прямоугольного корпуса. - Ай! - вскрикнула Удзуме, когда Тюр схватил-таки ее за ручку и поднял до своего уровня. Увидев ее испуганную проказливую мордашку, он издал смешок, а девочка вдохнула поглубже и сдула его челку одним пыхом. - Скажи ей, что я могу и отпустить, - Тюр повернулся к Бэнтэн и показательно начал раскачивать дитя на своей руке. - Смешная малявка. - Ты видишь посох Дзидзо у входа? Так вот, я боюсь себе представить, в каком месте тогда он у тебя окажется, - девушка подхватила богиню на руки. - Амэ, это Тюр, мой друг с Севера. - Верзила, - ревниво пшикнула девчонка. - Бэнтэн, ты не могла найти себе нормального друга? Этим же только крышу подпирать! - ее отпустили на землю, и она подбежала к Дзидзо. - Это еще нормальный друг, поверь мне, - вздохнула девушка. - Ты ничего не понимаешь в мужчинах, Бендзайтен, - гордо и мудро сказала Амэ, покивав головой для самой себя. Они собирались сесть и уже начались проблемы. Тюр был гостем, поэтому должен был сидеть возле Хозяев храма, но там жрица не могла бы ему подсказывать, что делать. "Смотри и ешь, как я," - шепнула ему Тенна, как оказалось, в пустоту. Служительница дала себе слово, что не убьет его только в том случае, если окажется, что он внезапно ослеп, оглох и отупел. Она давала ему самые прямолинейные подсказки, какие только могла. Прямолинейнее было бы только встать рядом и собственными руками двигать его тело. С горем пополам он сел почти правильно, но потом все равно не удержался на коленях и сел по-походному вразвалку; он сразу принялся есть, как только лисы притащили чан с рисом, не поблагодарив еду, которая оказалась на их столе; черпак неистово звенел, когда Тюр случайно ударял им о край чана - жрица не знала, куда деться от этого ужаса и радовалась, что за столом не было бога этикета, который бы тот час же решил покончить со своим бренным существованием этими же палочками. Увы, сама жрица сделать так не могла. Она тихо злилась на то, что одна черта Тюра осталась и, судя по всему, останется неизменной - он был слишком суров и несгибаем: он не мог говорить на ином языке, кроме Северного, даже выучи он любой другой язык, он будет говорить на нем по северному; он не мог вести себя иначе, не мог принять иные обычаи, кроме своих. Было ли это осознанное убеждение или нечто подсознательное, она не знала, но понимала, что Тюр слишком упрям, чтобы не идти с этим багажом до конца. Поэтому он видел ее подсказки, наблюдал ее потуги, но просто не воспринимал их. Тюр встал, отставив чан с рисом, вытер рот рукавом и ничуть не понижая тона поблагодарил Хозяев за прием. Девушка закусила щеку изнутри: нельзя так просто вставать, пока Хозяин не объявил конец обеда. Она смотрела на центр стола с неприкрытой раздраженностью, отпуская все на самотек. - Гость решил закончить раньше. Бендзайтен, вырази ему нашу общую благодарность за то, что он разделил с нами еду, и проводи его, - жрица встала, поклонилась Хозяину, пошла на выход и потянула Тюра с собой за рукав, чуть ли не кипя от злости. Она вывела бога во двор. Метель уже кончилась, хотя Бэнтэн вряд ли бы ее почувствовала в том состоянии, в котором была. Тюр как ни в чем не бывало вновь застегнул плащ, проверил, все ли бинты на месте, и даже не замечал гнева девушки. - Тюр, почему ты меня не послушал? - Да ты сидела черт пойми, где, я тебя и не заметил, - мужчина пожал плечами. - Ты гость и сидел с главными богами храма, я жрица и сижу напротив, в дальней стороне. Ты бы меня не увидел только в одном случае, но твои глаза, я вижу, на месте, - несмотря на то, что она только что поела, ее живот вновь скрутило чувство голода. - Глупый порядок. Сидели бы по-другому, хлопот меньше. - Это наш порядок, - отчеканила служительница, и Тюр почувствовал боль под повязками. - Что с тобой? - жрица увидела, как он потянулся к груди и мигом забыла обиды. - Да так, - он быстро заморгал и никак не мог сфокусировать взгляд на чем-либо. - Наверное, в глаза что-то попало. - Не пугай меня так, - она притопнула. Жалость и тепло перевесили в ее сердце все обиды. - Дай, я посмотрю, - до нее дошло, что так ей не дотянуться, а подходящей опоры нигде нет. - Ох, нет, ты же не сможешь... - Что не смогу? - Взять меня на руки. На тебе же живого места нет, - жрица грустно вздохнула. - Но.. но я могу позвать Дзюродзина, он тебя мигом подлатает. - Не надо, я подниму, - Тюр не стал дожидаться ее ответа и подхватил служительницу на руки. - Что, испугалась? - он услышал ее резкий всхлип, когда она оказалась на почти трехметровой высоте. - Тебе не больно? - обеспокоенно вцепилась в его плечи девушка. - Я не чувствую, - честно признался северянин. Она устроилась поудобнее, оперлась одной рукой о наиболее неповрежденное место на его спине, а другой прикоснулась к горячему лицу Тюра, обжегшему ей пальцы. Жрица как можно мягче осмотрела оба глаза, но ничего не нашла. Она пригляделась к его зрачкам и увидела, что он уже некоторое время смотрит и видит ее. - Зрение вернулось? - Да, должно быть это все из-за ран и потери крови. - Тогда отпусти меня, не напрягайся лишний раз, - северянин хмыкнул. - Не будешь же ты со мной так вечно стоять! - Могу попробовать, - он нахально ухмыльнулся, служительница не выдержала и щелкнула его по лбу. Ее снова что-то скрутило. - Ты в порядке? - Нет, я уверена, что мы оба больные. На голову, - Тюр не спешил спускать ее в таком состоянии. - Поставь меня. Я же не идиотка, я вижу, что тебе больно. - Не такая уж это и сильная боль, - он замер и несмело расплылся в странной улыбке. - Что с тобой? - он кивнул в сторону подвески, которая из-за всей этой кутерьмы выскочила у нее из-за пазухи. - Нравится? Ётунский амулет. Принадлежал одному из генералов. Крепость, ближняя к Столице. Пять стен укреплений. Из наших никого не осталось на прикрытии, вот они ко мне сзади и налетели всем скопом. - Ты убил их? - Не всех. - Надо было убить! - выпалила жрица. - В следующий раз я пойду с тобой. Я их всех прикончу, если они хоть пальцем тебя тронут. Тюр перестал дышать, пораженный ее словами. Перебинтованную, переломанную грудь сдавило так, что он не мог сделать и вдоха. Он во все глаза уставился на нее, выдохнул весь воздух и обнял, свернувшись в три погибели. Служительница этого не ожидала. Сильные руки сдавили тело девушки со всех сторон, не давая ни сбежать, ни даже двинуться. Она все боялась сделать ему больно, поэтому замерла, решив побаловать его исполнением этого странного каприза. Тенна пока не понимала, что до тех пор, пока она в его руках, боли он не чувствует. До нее медленно, но начал доходить смысл всех его действий. Она испугалась. Как хорошо, что Браги додумался вручить ей амулет лично, а не через Тамотэна. Тогда бы вопросов к ней было больше. Она похлопала его по плечу, моля об освобождении. Он бережно опустил ее, и коснувшись ногами земли, Бендзайтен решила, что это были их последние объятия. Больше такого она не допустит. Если раздувать огонь, можно обжечь лицо. Тюр помолчал с довольным видом, собрался с мыслями и заговорил, заметив приближающийся радужный мост. - Тенна, я почти уверен, скоро за тобой пришлет Один. Мир с Ётунхеймом пока обговаривается, но как только все условия запишут и согласуют, останется обменяться реликвиями и подписать договор. Без тебя будет нечестно это делать, да и незаконно. Засвидетельствуешь этот исторический момент перед Зевсом? - мужчина приподнял брови и взглянул на нее с детской игривостью. - Конечно. Мы отправимся туда? В Ётунхейм? А ты не знаешь, примерно, когда? - воодушевилась жрица. - Не ранее года. Скорее всего через три или четыре. Пока они там с Одином письмами наменяются, обсудят реликвии, загасят последние костры, посчитают ущерб, - он подошел к воротам, за которыми уже расстелился проход домой. - Как обычно, волокита, - фыркнула девушка, провожая его до моста. - Прощай, Тюр, береги себя, - она помахала ему рукой и закрыла главные ворота. Бендзайтен застонала, схватилась за голову и откинулась спиной на каменную стену. Она ничего не набросила на себя, когда выходила, но лютый холод мучил ее в последнюю очередь. Звенья цепочки стыковались друг с другом слишком хорошо, чтобы не быть правдой. И эта подвеска... Он же хотел передать ее через Тамотэна. Это уже слишком явное заявление своих прав на нее. Десять лет его не было, значит, он не знает... Ничего, вот вернется в Асгард, услышит последние новости про запрет и успокоится. И все будет так же легко, как было раньше. Тебе ли не знать, что северный огонь долго горит... Живот опять свело спазмом. В ушах зазвенело. Она сползла по стенке вниз в снег, закрыв руками лицо. С самого дня ее посвящения закон не трогал Бендзайтен. Он тихо шептал ей на ушко разное, но затихал, когда она погружалась в работу, но в этот раз слышался отчетливо. И этот болезненный голод... Ей надо показаться Тоту. Служительница понимала, что он должен знать больше об этой странной хвори, терзающей ее тело. Он должен помочь. Обязан. Она понимала, что прямо под боком есть Дзюродзин, однако ей ужасно не хотелось сообщать о болезни своим богам. Вновь пошел снег. Задул ветер. Видимо, погода изменилась только ради Радужного моста. Служительница почувствовала, как коченеют ее ноги, и попыталась встать. - Решила отморозить все свои смертные придатки? - большие ладони ухватили ее за плечи и поставили на ноги. Голос Тамотэна был холоден и зол, под стать надвигающейся снежной буре. - Тебе доступно безвременье, но отнюдь не бессмертие, - она едва разлепила глаза. - Идти можешь? - девушка пошла, превозмогая холод и боль. Бог уволок ее в храм, заставил пройти на кухню и закрыл дверь. Он поглядел в следующую комнату - в столовой никого. Лисы растаскивали чашки и блюдца, чтобы замочить и отмыть их. Пятерка пушистых зверьков пыталась утащить чан, но заметив Хозяина, остановились и опрокинули его. Раздался ужасный грохот. Тамотэн махнул на них рукой и подозвал самую крупную, указав на камин. Лисичка убежала. - Садись, сейчас разведут огонь, - он снял с себя верхнюю накидку от кимоно, по размерам больше походившую на парус. - Держи, а то у тебя и губы посинели. Инари увидит, и ни слова еще неделю не вымолвит. Этого за сегодня не хватало! Одна морока, - на ее плечи опустилась тяжелая шерстяная ткань. Девушка, к которой вернулась власть над телом, встала на колени перед ним и склонилась лбом до пола. - Господин, я прошу прощения за все то, что сегодня произошло, - ей было безумно стыдно за себя и за Тюра. Глубоко в ее голове шепот все шептал и шептал о том, что никому, пожалуй, не удавалось еще принести столько проблем за пару часов. - Поднимись и сядь нормально, а то еще и на лбу синяк будет, - мужчина дождался того, как она сядет и продолжил говорить, накладывая травы в котелок над очагом. - За друга извиняться смысла нет. Извинишься ты, а он из этого ничего не вынесет. По нему понятно, что он чинит хлев, когда овцы пропали, но это его проблемы, а не твои. Или я ошибаюсь? - девушка задумалась, колеблясь с ответом. Тамотэн сел напротив и со всей серьезностью начал размышлять. - У него сильное сердце, храброе. Сердце воина - горячее и крепкое, но слишком непластичное и несгибаемое. - Да, я понимаю. Любя друга, люби и ворону на крыше его дома. И все же нет. Я не могу, - ее намерение все крепло. Она вновь прокручивала мысли в своей голове и убеждалась в их правильности. - Такое сердце легко станет тюрьмой. Он сам себе щит и копье. Если он таков к себе, то как я могу быть уверена, что он не будет таким ко мне. - У него к тебе нежность, - сказал Тамотэн прямо. Лисичка прошмыгнула к ним. Она несла в зубах совочек с красным угольком. Вскоре хворост начал тлеть и загорелся. Бог подкинул пару веток. – Плохо. Живое не должно любить мертвое. Теплому не по пути с холодным. Во льду любви нет, - ее ощутимо кольнуло под ребрами. Она подавила в себе грусть и обиду. Он же прав. Демоны не могут быть живыми, и для него она все еще в первую очередь была мертвой. - Я знаю. Он еще сам не совсем понял. Он сам с собой общается, как курица общается с уткой. Ничего, узнает о запрете и успокоится. И все будет спокойно. И в наших душах воцарится штиль, - девушка убедила себя окончательно и улыбнулась, приветствуя гармонию. - Чашкой воды не потушить воз дров. - Пока я постараюсь не тушить его хворостом, а дальше и уляжется, - она благодарно склонила голову. - Спасибо вам, господин Тамотэн. Без вас я бы и дальше барахталась в кипятке, - в ее тихий голос проскользнуло слишком много радости. Их беседа стала слишком личной. Оба почувствовали, что пора тушить очаг. - Сколько бы лет не прошло, а у Инари белая кожа и яшмовые кости. Кем бы я был, если бы позволил выпасть жемчужине из ее ладони? Пусть жемчужина поддельная, грусть бы ее съедала настоящая, - ее сердце вновь неприятно кольнуло, она никогда не питала надежд на то, что ее боги могли испытывать к ней искреннее тепло, но слышать это так прямо все еще было очень неприятно. - Я понимаю. Но... неужели она все еще так горюет по настоящей жемчужине, что лишь из-за этого любит поддельную? - Правда горька, но ложь убивает, - жрица сжала губы, пытаясь не выдать своего расстройства. - Тебе стоит почаще выбрасывать разбитое и лишнее из своей головы, а не держаться за него. Тогда бы ты давно поняла, что любовь приходит не с ценностью, а со временем. Поэтому и треснутый кварц из первого кольца лежит в ее шкатулке с алмазами, - он налил в чашку отвара из котелка и протянул ей. - Пей, - она беспрекословно подчинилась. Запах и вкус оставляли желать лучшего. - Не боишься так слепо есть и пить из чужих рук? Это корень хиганбаны, - сказал он, когда девушка уже все допила. - Ликорис? - вопреки его ожиданиям, она не испугалась и просто уставилась на него своими черными глазами. - Боюсь, но эти руки не чужие, - она поняла, что он шутит, ведь не было смысла помогать жемчужине, чтобы затем выбросить ее. - К тому же умрут губы, зубы будут мерзнуть. - Верно, - он налил и себе в чашку немного больше. - Корень кровавой хиганбаны должен помочь твоему телу справиться с недомоганием. Запомни это на будущее. Растет там, где лилась кровь и остывали трупы. На тебя хватит и одного корешка, на такого друга (если у тебя там все размером с гору) уйдут три. - Тогда понятно, почему у нас так много ее в лесу, - служительница вспомнила слова Тюра и решила предупредить Хозяина. - Господин Тамотэн, мне нужно будет надолго отправиться на Север. - Когда? - он отставил обе их чашки на поднос. - Тюр сказал, что через несколько лет, но я знаю, что могут потребовать меня и раньше. - Год, - отрешенно протянул бог. - Опасно? - Да, - девушка осознавала, что хоть это и мирный жест со стороны асов, Ётунхейм - недружелюбная территория. - Хорошо, тогда твоя задача к тому моменту наладить все с нашим храмом и с Нурарихёном, а то наши высшие будут негодовать, - он пристально вгляделся в ее лицо. - Легче стало? - она кивнула. - Обязательно сходи к Южному мудрецу. Ему известно о твоем теле больше, чем всем нам. В таком состоянии ты никуда не выйдешь. - Поняла, - жрица принялась стягивать с себя его кимоно. - Оставь. Отогрейся, отдохни и возвращайся за работу. Если из-за тебя по лицу Инари пробежит тень, то я с тебя три шкуры спущу, Бендзайтен, - бог встал и вышел из кухни, закрыв дверь, оставляя жрицу в одиночестве, спасая ее от лишних глаз. Бэнтэн укуталась в кимоно еще сильнее и наблюдала за догорающими веточками. Пару минут ее лицо было потерянным и грустным, но затем она улыбнулась и закрыла глаза. "И чего плохого в том, чтобы пытаться сорвать луну с небес?" - сказала девушка и задремала.

***

Снег застыл в воздухе, кроткое пламя перестало двигаться, умиротворенное лицо девушки замерло. Боги безмолвно уставились на эту Юи, совершенно им не знакомую. Локи вышел вперед и уставился на ее шею. Его привлек ётунский амулет, руны на котором и для него остались загадкой. - Бальдер, Тор, подойдите-ка, - он указал на письмена. - Вы это понимаете? - северяне озадаченно покачали головами. - Это Феху, но какая-то очень странная, - сказал Бальдер. - У меня дежавю, - усмехнулся Тор. - В любом случае, письмо очень старое. Я такого нигде в Асгарде не видел. - А у меня им всё в комнате исписано, - Локи потер руками лицо. - Это все какой-то затянувшийся глупый сон. Это все бессмысленно. Бессмысленно! - он встал и быстрым шагом пошел к двери. - Я не желаю больше ничего смотреть! - Но Локи, - Бальдер положил ему руку на плечо. - Как ты можешь бросать все в такой момент, когда все стало проясняться. - Как ты можешь до сих пор верить этому, когда видел откровенную ложь? Подумай, насколько вероятно то, что бога войны не удостоили и упоминания в нашем мире? - Локи, слишком много происходит, чтобы это игнорировать. Может именно здесь и сейчас мы узнаем правду, - спокойно и даже с некоей радостью сказал Бальдер. - Ты боишься? - вставил свое слово Тор. Локи расширил глаза - он прав. - Чего? - Обманутый до конца будет цепляться за ложь, ему скормленную, - ответил за него Аид. - Непросто принять, что Север не всегда состоял из одного лишь Асгарда, что отношение к тебе не всегда было таким, что там, в прошлом, осталась целая раса. Ибо всякий лжец боится быть обманутым, верно? - рыжий северянин посмотрел на него сначала шокировано, потом злобно. - Я не в праве вас убеждать, а вы в праве мне не верить, но не кажется ли вам, что именно здесь вы можете обрести ответы на вопросы, долго вас терзавшие? Позади них выросла дверь. Она стояла, не примыкая ни к одной стене. Деревянная дверь с асской резьбой и петлями. - Нам идти туда дальше? - спросил Аполлон у воздуха. Внезапно Юи исчезла. Погода за окном сменилась на ясную, но все еще зимнюю. Из общего зала по всему этажу прокатывались тяжелые шаги. - Или нет? - Время выбирать, - пожал плечами Аид. - Я догадываюсь, что нам предлагают, но могу ошибаться, - он снова повернулся к богам Севера. - Сдается мне, за этой дверью вас ждет история ваших народов и их злосчастие: асов, ванов и ётунов. - Откуда тебе это известно? - прошипел Локи. - Узнаешь, если войдешь. Северяне переглянулись. Бог огня нехотя кивнул. Тор толкнул дверь, что вела в длинный коридор незнакомого им Асгарда. Стоило им войти, как дверь захлопнулась и исчезла. Остальные боги развернулись на звук шагов и прошли к главному залу, где Дайкоку грузными шагами двигался к воротам. Бог открыл ворота храма и перед ним оказался высокий нескладный парнишка с длинными руками в легком кожаном доспехе. - Эге, малый, это ты совсем сглупил, - удивленно заворчал Дайкоку. - Пροσαγόρευσις, - сказал ему дрожащим голосом юноша в доспехах, укрываясь плащом. - Да подожди ты с приветами, иди сюда, хоть согреешься, - шарообразный мужчина подозвал его к храму. - Как это по-вашему? - он цыкнул, забыв одно из горстки знакомых ему греческих слов. - А, δεύρω! - парень отряхнулся от снега и влетел в храм. - Да чего ты тут стоишь-то, иди к огню, ну, - он подтолкнул гостя ближе к очагу. - Давай, грейся. Тебе кого? - он развел руками, как делал всегда, когда кто-то приходил точно за жрицей. Самым забавным для него было, что все приходящие к Бендзайтен обычно шли по проторенной дорожке: они говорили на своем "жрица", затем показывали на себе ее рост, а потом, за неимением других отличительных черт, указывали на волосы, и все становилось понятно. Афина так делала, Фригг, Тюр - все они рано или поздно начинали просто указывать на волосы и кивать ему. Этот мальчик исключением не был. Он показал ее рост себе по плечо и сказал "ἱέρεια", а когда Дайкоку сделал вид, что не понял, сдвинул к переносице широкие красные брови. Греческий божок взялся руками за свои же запястья и пожал их, сказав "ἐπιτήδειος". Восточный бог выпрямился так, что его брюшко закачалось. Он почти что с уважением показал на второй этаж и кивнул в левую сторону. "Спасибо," - ответил ему юноша и понесся наверх. "Да куда уж там. Тебе спасибо," - благодушно подумал Дайкоку. Он почесал пузо и лениво побрел в свою комнату. Пару секунд спустя раздался радостный визг. Бендзайтен и греческий бог сбежали со второго этажа на первый и уже собирались вылететь на улицу, но девушка остановилась. Она опасливо прошла на кухню, где Инари варила очередное зелье для Дзюродзина. Тамотэн сидел рядом и точил ножи. Жрица помялась в проеме, выступила вперед, поклонилась и подняла на них сияющие глаза. - Господин Тамотэн, госпожа Инари, пришла весть, что меня вызывают старшие боги Запада. Я должна бежать, - поставив их в известность, девушка уже была готова рвануть назад. - Но ты еще не закончила с ёкаями, - строго ответил Тамотэн, продолжая точить. - И ты даже не останешься на ужин? - подскочила богиня. Она завидела в проеме незнакомца. - А это кто? - Это Арес, - служительница подозвала его и представила неловкого юношу своим богам, - мой греческий друг, брат Афины. - А, вижу, есть сходство. Зевсовы дети, - мягко улыбнулась Инари. - Вам точно нужно идти прямо сейчас? Может хоть чаю на дорогу выпьете? - Нет, там дело очень серьезное. Его никак нельзя откладывать. Но я почти уверена, что скоро вернусь. - Опасно? - спросил Тамотэн. Девушка задумалась. - Нет, не должно быть. Со мной же будет целых два бога войны, господин, - она еще раз поклонилась им и побежала к выходу. - Ждите меня, я скоро вернусь, не успеете и глазом моргнуть, обещаю, что подбегу к ужину. - Удачи вам, - Инари помахала рукой им вслед. – Вряд ли успеет, оставлю ей немного на столе. Вернется под ночь, хоть поест нормально. - Не оставляй, - Тамотэн встал, сложил наточенные ножи в ящик, а ненаточеннные отодвинул до лучших времен. - Она не вернется сегодня, и что-то мне подсказывает, что завтра - тоже, - Хозяйка посмотрела на него стеклянными глазами. - Вспомни, когда это Зевс говорил, что дело недолгое, и оно оказывалось недолгим? - мужчина затянул пояс и пошел на выход. - Ты куда? - поразилась Инари, ведь Тамотэн никогда не оставлял ножи ненаточенными. - В кузню. Скую что-нибудь на первое время. Мало ли, что у этих греков на уме. - Она же сказала, что неопасно. - А когда это Зевс говорил, что дело неопасное, и оно оказывалось неопасным? - Ты прав, - согласилась Инари. - Может ей что-то еще дать? - Приготовь ей корень хиганбаны. Нашему "демоненку" легчает от кровавой травы, - было не ясно, в шутку ли он это сказал, или из пренебрежения. Тамотэн услышал быстрый топот и обернулся на выход. - А Бендзайтен опять мужчину привела! Я сама видела! - впрыгнула в комнату Амэ. - И опять некрасивого. Инари, тебе стоит научить ее выбирать себе мужчин, хотя, - она покосилась на Хозяина, - забудь, что я сказала, я еще одного не вынесу, - Тамотэн хлопнул по копне ее розовых волос так, что она вся оказалась на ее лице. - Эй! - Ручаюсь, что это еще не все ее друзья, - сказал Дзидзо, вошедший вслед за Амэ. - Ручаюсь, что это еще один повод мне навестить кузню, - хмыкнул Тамотэн. - Ручаюсь, что они все хорошие и ответственные боги, - уравновешивающе дополнила Хозяйка. - Ручаюсь, что они все уроды! - хлопнула в ладоши Амэ. - Мне стоит вырасти хотя бы для того, чтобы вернуть ее на путь истинный, - девочка села за стол и потянулась к сладкому печенью, пока жрица слишком далеко, чтобы ударить ее по рукам. Внезапно сверху раздался свист палки. Она едва успела убрать руки. Дзюродзин фыркнул, отставил посох и подтянул тарелку с вкусностями к себе. - Да вы все сегодня надо мной издеваетесь, - Инари пододвинула ей миску с овощами. - Ручаюсь, что ты сама не красавица, - Удзуме надулась и уже хотела бросить в старика редиску. - Не слушай его, ты у нас просто писанная очаровашка, - Дзидзо протянул ей печеньку. - Не подлизывайся, - пробурчала девочка, принимая подношение.

***

Очутившись в белом пространстве, девушка все порывалась вперед, останавливалась, оглядывалась на Ареса и вновь бежала, чуть хихикая от нетерпения. Стало жарче. И вот уже снег сменился песком, а деревья - идолами. Невдалеке виднелся храм Знаний, но до него еще нужно было дойти. "Между Сциллой и Харибдой," - фыркнул юноша, одинаково недовольный и зноем, и холодом. Он покрыл темно-красную голову плащом, глянул на Бэнтэн, которая положила ладони на макушку, хоть как-то защищая ее от пекла, и с нарочито громким вздохом протянул плащ ей. Она уже начала упираться, как он с упрямой заботой, на которую способны только старшие братья, набросил на нее льняной гиматий и дал мягкий подзатыльник: "Моей голове ничего не будет, а твоя за минуту перегреется, дуреха. Она у тебя светлая, ее беречь надо". Под палящим солнцем они почти добежали до ворот и нырнули в прохладу внутренней тьмы огромного здания. Во мраке первой комнаты стояла высокая женская фигура. Афина открыла яркие медные глаза, и они осветили все ее сияющее улыбкой лицо. Жрица коротко взвизгнула и кинулась ей на шею. Богиня с медленным, раскатистым смехом погладила ее голову и благодарно посмотрела на Ареса, приметив его плащ. Бог развел руками и почесал затылок, почти смущенно отводя взгляд. Женщина кивнула в сторону главного зала храма: «Не будем же мы заставлять нашего брата ждать». Служительница отпрянула и с быстро закивала. Она подорвалась с места и побежала в следующую комнату. Афина покачала головой с притворным вздохом и двинулась следом. Арес поплелся позади, отягощенный грузом собственных надежд. Он никогда до этого не видел брата, но уже питал к нему подобие любви. Юноша часто думал о нем, представлял их встречу. Само наличие родственника, не питающего к нему ненависти уже бесконечно его радовало. Однако это все в мыслях, мечтах, которые очень часто разбивались о сталь его жизни. Арес понимал это, отчасти боялся и хотел продлить то время, которое он был знаком лишь с воображаемым Гефестом. «Но… если он по душе Бэнтэн, разве он может оказаться подлецом?» - Арес успокоил себя и пошел быстрее, уже слыша счастливые возгласы жрицы. Афина часто упоминала, что тело Гефеста представляет собой жалкое зрелище, что без слез на него не взглянешь. Арес мысленно готовил себя к тому, что его брат больше напоминает химеру, чем антропоморфное существо. Он приятно удивился, впервые неловко пожав ему руку, что ничего особо ужасного в нем нет, на его собственный взгляд, разумеется. Хромой на обе ноги с широченными плечами и скривленным лицом юноша не был ему противен, наоборот, по рукопожатию Арес понял, что Гефест по-своему силен и крепок, что внушило ему своего рода уважение. А что до внешности – до нее Аресу не было никакого дела: на Олимпе и на смертной земле от него бежали и прекрасные нимфы, и ужасные чудовища. В его голове давным-давно атрофировалась это понятие, заменившись иной категорией: бежит ли от него это существо, али нет? Пока что ему казалось, что Гефест не бежал. Арес был рад. Гефест встретил нового родственника с очень удивленным, почти напуганным лицом. Всю дорогу до библиотеки, где их должен был встретить бог Тот, кузнец урывал доли секунды, чтобы еще раз запечатлеть образ брата. И с каждым взглядом в сердце его проникал жгучий яд. Он сам губил себя кипящей отравой, имя которой зависть. Гефест не хотел этого, он не желал запускать этот выверенный, идеальный механизм, который с каждой каплей вводил под кожу ненависть. Юноша противился этому. По природе своей смирный и покладистый Гефест с первого взгляда отдался на растерзание внутренним противоречиям, с которыми ничего не мог поделать. Стоило ему один раз увидеть то, каким он мог бы быть, если бы его не изувечили, если бы его не выбросили с Олимпа, как ненужный хлам, и светлое сердце начало темнеть. Арес был неловок, был неуклюж, но и Гефесту было ясно, что эти явления временны и вскоре сойдут на нет. Арес был красив: ровное лицо с сильными чертами, будто очерченное под линейку, широкоплечий, высокий и жилистый с пропорциональными одинаковыми ногами и ровной спиной; скоро он вытянется еще сильнее, и его руки больше не будут болтаться почти до земли, скоро жесткая щетина придет на смену юношескому красноватому пушку, скоро, совсем скоро Арес станет прекрасен. Арес – не Гефест. Гефест с детства не верил в то, что однажды его напоминающая нескладный булыжник внешность изменится, но под булыжником билось большое сердце, которое с каждым стуком все сильнее ранилось о камень, однако не черствело. И только сейчас по нему будто провели наждачной бумагой. Процесс был запущен. Едва расслышав приближение гостей, Тот потер глаза и повернулся на шаги. Он встал, приветствуя богиню мудрости. Жрица поклонилась ему, взяла за руку Гефеста и подвела к богу. Тот, на лице которого редко отражалось что-либо, изогнул бровь, кивнул указал всем в сторону своего кабинета. Уже тогда Бендзайтен поняла, что дело неладно, но виду не подала. Во время ее обучения Тот редко приглашал кого-либо в свой кабинет, только если вопрос был очень серьезным, и его нельзя было оставлять на обсуждение остальным. В основе своей его частейшим гостем был Ра, да и только. Сама Бэнтэн бывала тут редко, только когда учитель говорил зайти за новыми учебными пособиями. Тот предложил богам сесть на низкую скамью и подождать, а жрицу подозвал к себе. Она жестом показала грекам, что на скамье принято сидеть, подогнув под себя ноги, и подошла к Тоту. Жрица мельком глянула на гостей и довольно улыбнулась, увидев, как они послушались ее совета. - И что о нем антанаклазис сказал? – спросил бог на египетском. - Что он был богом, - ответила служительница – Тот махнул рукой: Афина уже сообщила ему это. – Что его проклятие заключено вот тут, - она указала на огромную уродливую шишку. - Что ж, поглядим, - мужчина обернулся к своему столу и достал кристаллы из хрусталя. – Держи, установи туда, в механизм у окна, - девушка бережно приняла ношу, подошла к маленькому, с кирпичик, отверстию под потолком, вставила кристаллы от меньшего к большему так, чтобы луч, пройдя чрез них, расширился, и покрутила ручку механизма, поднимающего конструкцию к окну. – Сюда, - Тот указал Гефесту на место, куда ему следовало встать. Юноша подчинился. Жрица несмело подошла к ним ближе. Гефест немного зашипел от облучающего света и едва не схватился за голову. «Больно,» - прошептал он. Все его тело откликнулось на божественный свет, засияло, признавая его, но кривые места потемнели, сквозь кожу проступило проклятие. Что-то внутри самой служительницы закричало при виде этого света. Не вздумай вставать под него! - Что с ним сделали? – тихо спросила Бендзайтен сочувственным голосом, не в силах отвести взгляд от мучающегося Гефеста. - На нем тысяча и одно проклятие, - впервые она видела Тота таким обессиленным. Он опустил плечи и развязал узел из рук под грудью. Ему было понятно, что помощь, на которую эти боги рассчитывали, он не сможет оказать. И никто не сможет. – Смотри, проклятие всегда оставляет очень тяжелый след. Это проклятие мешает ему быть богом, закрывает ему доступ к его сосуду божественной сути в мире Эйдосов. И след от него потому очень явный, телесный. След может вырасти опухолью, может изменить цвет кожи, глаз, да чего угодно, может искривить суставы, позвоночник или гипертрофированно увеличить что-то. А у него все тело такое. Никогда мне еще не доводилось видеть, чтобы почти все тело было проклято. - И ничего нельзя сделать? – жалостливо протянула девушка. - Проклятие на нем почти с рождения, его определенно проклял старший бог – эти два фактора убивают всякую надежду выправить его телесно. Но расчистить путь к сосуду можно, то есть вернуть на Олимп его вполне реально. Для этого его должны принять старшие Олимпийцы. Желательно, чтобы все, - жрица принялась загибать пальцы. Зевс, Посейдон, Гера, Афина, Афродита. Как же все сложно. Был бы в их числе Аид, тогда бы счет удалось сравнять. А Гелиос… ну, он уже и не имеет значения. – На вашем месте я бы сейчас же поговорил с Зевсом. - А можно узнать, кто его наложил? – с надеждой спросила служительница. - Старшее божество, почти высшее божество, на этом все, - бог обреченно вздохнул. - Спасибо тебе, Тот, - жрица хотела его подбодрить, но он лишь фыркнул и махнул на нее рукой, не принимая подачки. – Подожди меня тут еще немного, - она вернулась к своим грекам, сказала, что им срочно нужно на Олимп, а пока пусть проводят Гефеста обратно в Афины. – У меня к тебе дело, - сказала она, как только двери за ними закрылись. - И какое же? – Тот без особого энтузиазма убирал кристаллы, слушая ее вполуха. - Я не так давно чуть не замерзла насмерть из-за припадка, так что будь добр, выслушай меня, пока не оглох от моих предсмертных криков, - раздраженно бросила девушка. - А вот с этого момента поподробнее, - он развернулся, сел за стол и указал на стул напротив. - Мне надо было поднять эту тему еще тогда, на посвящении, - укорила себя Бэнтэн, усаживаясь поудобнее. – С того момента, как Зевс одарил меня Законом, со мной что-то произошло. Оно назревало и раньше. - Из-за креста? - Да, из-за креста. Но я не совсем понимаю, что это, - она выдохнула и одним взглядом попросила Тота побыть с ней терпеливым на этот раз. Он молчал и ждал. – Когда я впервые сняла с себя этот треклятый крест, я будто полной грудью задышала, будто у меня все это время были еще одни легкие, а я и не знала об этом, а потом я поняла, что с этими легкими ко мне припаялось еще что-то. И чем больше я на это что-то засматривалась, тем сильнее оно становилось. Крест уже ни на что не влиял: ношу я его или нет, Оно оставалось со мной, - она была в своих мыслях, не замечая ничего вокруг. – Это что-то страшное, Тот. А после посвящения Оно обрело голос. Это и есть Закон, Тот. Но он иной... Я не так его себе представляла. Он говорит со мной, мучает меня, пугает, - девушка моргнула, потрясла головой и взглянула на бога. – Ты меня слушаешь? - Да, - запоздало ответил бог, морща часть лица. Он с усталым выражением наклонил голову, припечатав ладонью всю правую ее половину. – Продолжай, я просто пытаюсь все осмыслить. - И с недавних пор со мной случаются припадки. Это похоже на странный голод. Будто с теми вторыми легкими, с тем голосом ко мне присоединился и желудок. Его сводит и сводит целыми днями. Это больно, похоже на судороги. Я почти теряю сознание иногда. Еда его не утоляет, разве что… - она покачала головой, сама не веря в свои слова. – Красный ликорис помогает. - Он же ядовит, - Тот едва удержал себя от повышения голоса. - А я и не знала, - девушка всплеснула руками. – Тот, я пью настой из ликориса и мне становится легче. Это все, что я могу тебе сказать. - И часто ты беседуешь с голосом в своей голове? - В то время, когда я у себя в храме – не очень, вернее, - она призадумалась, - в то время, когда я спокойна. Когда я злюсь, раздражаюсь, мне и хуже становится, и голос прорезается сквозь мои же мысли, - Бендзайтен горько вздохнула. – Тот, что мне делать? Ты больше всех богов вместе взятых должен знать о том, что со мной творится. - Можешь вспомнить, как божественная кровь в твоей руке первое время отреагировала на демоническую плоть? - Было больно, - честно призналась служительница. – Мне казалась, что рука стремится оторваться от моего тела. - Сдается мне, вы оба совершили ошибку. И ты, и Зевс. Слишком рано он решил тебя посвятить. Надо было вводить в тебя Закон понемногу, а не разом все. Твоя кровь не выдержала. Часть отделилась и заговорила. И с тобой случился Xnmw. - Многоголосие? - попыталась прояснить она незнакомое слово. - Можно и так сказать. Но многоголосие гармонично, а у тебя хаос. Не надо было снимать крест: с того момента, как ты его надела, ты уже разделила свою природу надвое, и крест помогал подавлять темную твою часть. А ты сняла его, вскормила свою же бездну мыслями о ней, и затем божественная кровь лишь еще сильнее разделила тебя. Демон внутри тебя терзается Законом, от этого и боль, от этого и голод, - упрекающе говорил Тот. – Вот он и требует крови. Понимает, что если сожрет человека до конца, то сам погибнет. Тебя на мясо в последнее время не тянуло, - Тот поймал ее взгляд полный страха. Тянуло. - И что же мне делать? – в ужасе прошептала жрица. - Заморить его голодом. - А это возможно? Он не сожрет меня? - Вполне. Сама же сказала, что голос прорезается тогда, когда ты неспокойна. Укроти в себе свою низкую смертную натуру, ты же теперь не простая смертная, в конце концов! Стань хоть немного достойной своих богов, и пусть это ядовитое чудовище захлебнется собственной слюной. Не корми его: не злись, не бесчинствуй, не прелюбодействуй и не проливай крови, тогда ты убьешь, сломишь его, и станешь хозяйкой своего тела наравне с Законом, - Тот говорил холодно и строго, но со страстью, которой могли позавидовать самые рьяные ораторы. По спине жрицы пробежали мурашки. Она воодушевилась и испугалась еще сильнее. - Хорошо, я все сделаю, я так и поступлю, - она закивала головой, дрожа всем телом, к которому вмиг преисполнилась еще большим отвращением. – Тот, прошу тебя, никому не говори, пожалуйста. Если Зевс узнает, что Закон во мне... - она сглотнула. - Вдруг он меня… - он строго прервал ее. - Если Зевс меня спросит, то я не могу ему врать, - он шумно выдохнул и отвел взгляд от ее огромных глаз, в затягивающем водовороте которых смешивался страх с надеждой. – Но если он не спросит, то врать не придется, - жрица подпрыгнула с места от благодарности, но Тот отодвинулся от нее дальше, не приветствуя с ней никаких телесных контактов. Она не растерялась и еще раз поклонилась ему. – А этого старайся избегать: чрезмерная радость может кормить Его не хуже чрезмерной злости. - Поняла. Спасибо тебе, огромное спасибо. Спасибо, спасибо, спасибо, - зашептала девушка. В коридоре послышались тяжелые шаги – она поежилась. - На этой комнате письмена, видишь? – рукой он приказал ей обернуться и подсветил множество едва сияющих знаков божественной энергии. – То, что было в этой комнате, в ней и остается. Иди, тебя ждут. - А ты можешь научить меня письменам? – Тот опешил от такого резкого вопроса. - Время подыскать будет нелегко, но раз уж это ты… - он обреченно простонал, будто его силой заставили на это согласиться. – Ладно. - Спасибо! – уже не так боясь громкости собственного голоса, воскликнула жрица, подбежала и с детским радостным порывом обняла его за руку, почти толкнув лбом плечо. – Пока-пока! Не скучай тут без меня! – девушка выбежала из его кабинета, хлопнув дверью. - Как-будто со стенкой побеседовал. Он посмотрел на руку, которой она коснулась, покачал головой, открыл один из ящиков своего стола и достал оттуда глиняный кувшин с освященным маслом. Он продезинфицировал руку несколько раз и только потом успокоился. Звон в ушах начал стихать. То, что Зевс ввел ей под кожу, было сильнее тысячи тех крестов, что Баст и Анубис возложили ей на плечи, но даже так не удалось уничтожить все то, что досталось ей от предков. Рано или поздно, а Зевсу придется об этом услышать.

***

Девушка бежала по коридору, подобрав полы длинной юбки. Она боялась встретить тех богов, ко встрече с которыми не готова, и успокаивала себя тем, что спешит лишь из-за своих греков. Из своих египтян у нее был только Тот, да и он – наполовину. Не хотелось ей здесь быть. Вдруг повеяло жаром. Ее железными кандалами схватили за предплечье широкой рукой. Она икнула от неожиданности и чуть не упала. - И куда бежишь, малышка, не поздоровавшись со старыми знакомыми, - ожог на ее руке, оставленный его прикосновением тут же, обдало холодом ее страха. Она медленно обернулась, осторожно убрала его оковы и поклонилась, силясь не смотреть ему в глаза. - Здравствуйте, господин Ра, - он широко улыбнулся, удовлетворенно выдохнув со звуком, напоминающим смех. - Здравствуй-здравствуй, моя дорогая жрица, - бог поднял ее лицо за подбородок. – Дай-ка я посмотрю на тебя, как-никак двадцать лет прошло, - она вся покраснела от волнения. Ее пульс вполне можно было измерить по тому, как сердце девушки билось о горло. – Да, изменилась. Очень изменилась, - Бэнтэн все готовилась испытать прилив ненависти, но не испытала. Ее ненависть к этому богу осталась в далеком прошлом, а он… он просто перестал ее ненавидеть? – Ты напоминаешь мне кое-кого, Бендзайтен, - она нервно вздохнула, почувствовав его пальцы на своей щеке. – Такая же забавная. Интересно, во что же это выльется, - Ра будто увидел кого-то позади нее, отступил и шуточно наклонился в сторону коридора. – Ну-с, ты, кажется, спешишь. Не буду тебя задерживать. Впредь не забывай обо мне, - девушка неловко поклонилась еще раз и побежала, что есть мочи. Ненавидела она его или нет, Бэнтэн не знала, но боялась до жути. Возможно, даже больше Зевса.

***

Греческие боги дошли до комнаты Зеркал. Афина уже собралась открыть проход в свой город и отвести туда Гефеста, но застопорилась и с прищуренными глазами вгляделась в тьму, царившую меж зеркалами. «Кто-то идет!» - сказала она, отходя с прохода. Зеркала медленно накалились, налились светом, побелели. В них отразилась фигура женщины. Гефест вгляделся в нее и обомлел: богиня источала сияние, уничтожающее тьму зеркальной комнаты. Во всех гранях ртути, заключенной в стекло, отражалось ее идеальное лицо с чувственными губами. Золотые волосы горящим ореолом вились вокруг головы и ниспадали до колен расплавленными вихрями, но холодные огромные медные глаза с невероятным высокомерием смотрели сквозь всех: и богов, и людей. - Здравствуй, Афродита, - Афина кивнула ей, но богиня лишь ненадолго задержала на ней взгляд, а завидев Гефеста, расширила глаза и с ужасающим омерзением отвернулась. Она схватила зеркальце со своего пояса, посмотрелась в него, выдохнула, как будто испугалась, что могла от одного вида Гефеста заразиться уродством, и прошла дальше с возвышенным видом. – Арес, по какому коридору должна к нам вернуться Бендзайтен? – громко спросила она брата. - По этому, самому короткому, западному, - так же громко ответил Арес. Услышав их, Афродита хмыкнула и свернула в восточное крыло. – А представь, если Бэнтэн решит прогуляться? - Ну, мы сделали все, что могли, - усмехнулась старшая. – Идем, Гефест. Наша жрица сказала, что приложит все силы для того, чтобы вернуть тебя в твой настоящий дом, а пока придется довольствоваться временным. Арес, - Афина тепло улыбнулась ему, - я скоро вернусь за вами, не шалите, дети. Богиня повела за собой кузнеца, приложила ладонь к зеркальной поверхности – ртуть заволновалась от прикосновения старшей богини. Мрак разбавлялся светом, и перед Гефестом предстало множество граней его самого. Лицо юноши в точности повторило гримасу Афродиты. Так ее имя Афродита… Он влюбился в нее с первого взгляда, с первого раза, как его зрачки уцепились за витиеватые линии ее лица и тела. Она была прекрасна. Больше, чем прекрасна. Больше, чем божественна. Сунь его душу в самую жаркую и натопленную кузню, она не воспылает так же ярко и страстно, как от одного взгляда на эту женщину. На мгновение ее лик всполохом мелькнул в отражении, и Гефест все понял. Только она могла бы уравновесить его, только она могла бы дать ему то, чего у него никогда не было и не будет. Ее тело, ее красота, ее совершенство могли бы сразить его уродство. Лишь они и ничто больше. Все его естество дрожало и уже изнывало от того, что не может ее видеть. Руки горели от того, что не могут ее тронуть. Лицо горело от того, что это небесное существо никогда не снизойдет до того, чтобы удостоить его и взгляда, не то что прикосновения. Тело горело от того, что никогда не сольется с ней воедино. Арес остался один. Он проводил Афродиту смягчившимся взглядом. Одинокая девушка показалась ему очень несчастной.

***

- То есть, говоришь, что снять с него проклятие не получится, - продолжал наседать на нее Зевс. - Никак, господин. Проклятие разрослось в нем. Оно слишком давнее, слишком сильное, чтобы изменить его тело, но мы можем изменить его дух. Если старшие Олимпийцы примут Гефеста, то он сможет разделить часть их силы и вернуть себе свой сосуд, как я поняла, - жрица старалась говорить уверенно, что не особо получалось перед высшим богом. Ее поддерживало только то, что Арес и Афина стояли позади, готовые защитить. Арес, впервые попавший в кабинет отца из чистой случайности, старался не мотать головой, но не мог удержаться от того, чтобы рассмотреть все вокруг. - Плохо. Афина, ты обеспечила его всем необходимым в смертном мире? – женщина вытянулась по струнке, как солдат. - Да, отец. Никто его не обидит в моем городе, - Афина задумалась. – Все старшие Олимпийцы вряд ли согласятся, но нам бы хоть чуть больше половины. Ты да я, отец, точно будем рады его принять, что же до остальных… - Мы найдем способ, Афина, - кивнул Зевс с обнадеживающей улыбкой. – Бог заслуживает места на небе, - женщина смахнула с себя всю неуверенность: если ее отец это сказал, то так все и будет. – Выйдите, мне нужно поговорить с нашей жрицей наедине, - богиня вышла и потянула за собой Ареса за плечо. Девушка опустила глаза в пол, предчувствуя неприятное. – Бендзайтен, - громовым эхом отразился его голос от стен. Она подняла голову на зов, - почему ты не явилась ко мне после посвящения? - Я подумала, что первым дело нужно решить вопрос, связанный с вашим сыном, господин, - она поставила на его семейные узы и не прогадала. - С моим сыном, - Зевс усмехнулся, взъерошил волосы на своем темени и посмотрел куда-то сквозь стену. – Да… Но отчего же ты не пришла раньше? - Я всего лишь жрица, я не могу просто так перемещаться. Как Посох Невидимых Троп служит только Дзидзо, Биврест – Хеймдаллю, так и Зеркала Пространства – старшим богам. Мне остается только уповать на то, что кому-то из них будет со мной по пути.

Не забудь про его паранойю…

- И если бы я попросила Афину отвести меня сюда, то я не избежала бы вопросов, а что-то мне подсказывает, что дело ваше ко мне очень личное и серьезное, - она несмело заглянула ему в глаза. Попала! - Да, понимаю. Не зря тебя обучали лучшие, ты вышла достаточно сообразительной, - Зевс покачал головой, осознавая правдивость ее слов. С этим нужно будет что-то придумать. – Но раз уж ты здесь, у меня к тебе воистину очень важное дело, - не успела жрица выдохнуть, как верховный бог одной фразой выбил у нее почву из-под ног. – Ты отправишься в Фивы на год или два. Сможешь выбрать себе любой храм, который пожелаешь, но не Деметры: слишком уж далеко от дворца. - Но… - как? Зачем? Почему? Сейчас? С кем? - Держи это, - он протянул ей золоченый свиток. – Здесь все, что тебе нужно знать. Откроешь тогда, когда никого рядом не будет. Это очень важно. Я перемещу тебя сам. - Но я обещала своим богам вернуться сегодня. Я же… - Бендзайтен, - строго отчеканил Зевс, - скоро ты поймешь, что лучшие обещания те, которые ты не успела дать. Ты отправляешься сегодня же, можешь отправить своим богам записку с кем-либо. К вечеру уже определись с храмом и… - он замолчал. До них донесся мерный стук каблука о мрамор. Гера. Здравствуйте, госпожа. Здравствуйте, матушка. Без лишних слов и без стука богиня распахнула двери кабинета. Зевс, который для Бэнтэн и так был сродни каменному идолу, отяжелел еще сильнее, а лицо его обескровилось и засияло холодным свечением, словно тронутое инеем. Служительница тихо и незаметно потерла замерзшие пальцы друг о друга. Госпожа глянула на нее и многозначительно хмыкнула. Ее губы изогнулись почти издевательской улыбкой, скулы лихорадочно порозовели: жрице стало казаться, что еще секунда, и она ударит либо ее, либо Зевса. - Добрый день, Зевс, - она переменилась и почтительно поклонилась супругу. - Здравствуй, Гера, - от голоса бога у Бэнтэн встали волосы на затылке. Раздались щелчки статического электричества. Заныла рука. – Что тебя привело ко мне? Без предупреждения, без стука, без – я вижу по твоему лицу – радостных вестей. К чему было пугать бедную жрицу? Посмотри на нее, дрожит как последний лист на осеннем дереве. - … - девушка уже сделала вдох, чтобы сказать хоть какое-то слово приветствия, но вспомнила, что Гера ненавидела любое слово, исходящее из ее уст. Она резко и низко поклонилась. В глазах у нее потемнело, но она устояла. - Встань, - бросила ей Гера. Женщина метнула в нее взгляд равнодушный, не враждебный, и вернулась к мужу. – И что же ты загонял бедную смертную? С Востока на Юг, с Юга на Запад, - жрица замерла и расширила и без того огромные глаза. Откуда было ей это знать? – И Афродиту еще к Ра посылать... - Афродиту? – Гера невинно пожала плечами на удивление Зевса. - Да, она только что вернулась. Я потому и пришла. Вдруг у нас что-то страшное случилось, а ты мне ничего не рассказал, как обычно. А то дети снуют, как феи по весне, и на сердце у меня неспокойно. Есть ли что-то, что я могу сделать, мой царь? – женщина говорила сладко, но с угрозой в каждом жесте, в каждом взгляде. Бендзайтен чувствовала себя так, словно на перестрелке между лучниками Севера находиться было безопаснее, чем здесь. - Нет, ничего. Успокой свое сердце, оно здесь ничем не поможет, а его боли уж точно, - он строго сдвинул брови к переносице. – Иди, - мужчина указал ей на дверь. Гера качнула черными кудрями и задрала нос. - Не буду больше тревожить тебя своим присутствием, - она не удосужилась захлопнуть дверь, что было Зевсу только на руку. Он обратился к Афине. – Приведи ко мне сюда Афродиту. Сейчас же! – взвинчено приказал громовержец. Богиня мудрости тут же быстрым шагом направилась к их Зеркалам вместе с Аресом. Зевс нервничал, вены на его руках вздулись. Он будто боялся чего-то, что не было доступно Бендзайтен. – Это она из-за Гефеста сюда прибежала. Боится, как бы правда не всплыла наружу. - Правда о Гефесте? – девушка вгляделась в лицо верховного бога и поразилась тому, на что он намекал. – Гера? - Гера. Больше и некому, - а кто же еще мог сбросить дитя с Олимпа? – И как она узнала? - Я не понимаю. Никто за нами не шел, не следил, - пожала плечами Бэнтэн. - Будь осторожна с ней, Бендзайтен, и особенно осторожна с ее словами и обещаниями. Афродита горделиво и неспешно вошла в кабинет Зевса. Она была явно недовольна тем, что ее сюда затащили силой. Девушка не поклонилась, не кивнула, богиня уставилась на царя Олимпа почти с презрением и ждала объяснений. - Здравствуй, Афродита, - Зевс встал прямо перед ней, считая, что так ей будет сложнее сопротивляться его настойчивости. - Здравствуйте, - она все же кивнула ему, но совсем легко. На счастье богини, и Зевс был подвержен ее неземной красоте, или же подвержен куда более серьезному волнению. – И что же это такое происходит? Меня, как какую-то преступницу, поймали за руку и отвели на ковер к царю. Обычно мужчины придумывают более изобретательные предлоги… и не ставят меня на одно место с ублюдками, - Афродита покосилась на Бендзайтен – служительница закатила глаза. - Не юли, дитя. Тебя видели сегодня в храме Знаний на Юге. - А это запрещено? – она удивленно подняла тонкие брови. – Не зря же мы вновь приладили все эти механизмы Зеркал. Стало быть, теперь старшим можно и другие миры посмотреть. А глянуть пару слов в словаре и пару схем в архивах перемещений – не такая огромная проблема. Не в этом ли был смысл? В попытке найти себе союзников? - Для этого есть жрица, а остальные должны согласовывать все свои перемещения со мной, - гнул свое Зевс. - Это нигде не написано. В таком случае, действительно, неловко получилось. Отныне буду все согласовывать с вами. Я свободна? Не знаю, как для вас, а для меня клетка с чудовищем – пытка, а не забава, хотя я никого не осуждаю, – она уже собиралась развернуться на пятках. Бэнтэн сжала кулаки и выдохнула, настраивая себя на то, что сейчас эта высокомерная стерва уйдет. Она ее боялась, но все же больше злилась, чем страшилась. - И зачем же ты отправилась на Юг? Не ради светских бесед же тебе пришлось разбираться с такой древней магией, как отражение пространства. Бендзайтен, ты видела ее в храме Знаний с Ра? - Нет, не видела, но и опровергнуть не могу, - честно созналась жрица. – Однако я склонна поверить этому. Она почти заикалась: слишком часто сегодня ее сердце сталкивалось то с горлом, то с пятками. Звон в ушах гремел, заглушая все посторонние звуки. - Это уже оскорбление, доверять словам какой-то потаскухи больше, чем словам честной девушки, - всплеснула руками Афродита. – Бедный Гелиос, и как же он ее терпел?

А сколько ты будешь терпеть? Сколько? Вечность? Ну нет…

- Я согласна с госпожой, для меня оскорбление, что мои слова сравнивают со словами потаскухи, пусть и божественной. В таких случаях ей же лучше проглотить язык, - до Афродиты не сразу дошел смысл ее оскорбления. Парой секунд позже она уже была готова растерзать ее на части, но взглянув в глаза жрицы, увидев то, в какую нахальную и злобную дугу скривились ее губы, богиня поежилась и отскочила от нее. Она хотела что-то сказать, но лишь икала. Афродита схватилась за горло и раскашлялась. - С тобой все хорошо? – кинулся к ней Арес. Все посмотрели на него с неприкрытым гневом. – Проявите сочувствие, ей же плохо, - он подхватил ее за плечо, удержав от падения. - Не тебе говорить о сочувствии, - прошипела богиня, оттолкнув его. – Никому из вас, - она развернула полы своего хитона и достала оттуда маленькую коробочку. – Вот зачем я отправилась на Юг. И что теперь? Накажете? Убьете меня из-за живительной мази, когда сами куете кандалы не по размеру? - На Юг отправилась без разрешения, к Гелиосу зачастила, - укоризненно заговорил Зевс. –Отойди уже от нее на свое место и не вскакивай с него больше, - обратился он к Аресу, но юноша не отступил. - Дорогой отец, не прими мои слова за дерзость, но ни первое, ни второе до сего часа не было запрещено, - Афина громко и глубоко вдохнула, предчувствуя скорый удар по нервам. Бендзайтен лишь повернулась к нему, поймала его взгляд и немо кивнула. Она в него верила. Арес вступил в спор. – Насколько мне известно, наши писари успели отразить в своих текстах вашу речь, я не помню ее всю, разумеется, но помню момент: «Днем ты будешь катиться по небу, а ночью прозябать в своем храме. В одиночестве. Разумеется, если никто не будет так уж милосерден, чтобы скрасить его», - это ваши слова. Никакого запрета в них я не вижу. Если в Афродите достаточно милосердия, чтобы скрашивать наказание Гелиоса хоть каждую ночь, в этом нет никакой проблемы. А что касается Зеркал, так их лишь недавно восстановили, и вы сами сказали, что лишь у старших хватит сил ими пользоваться. Опять же, ничего о запрете, - Арес развел руками. – Так что за это наказывать Афродиту смысла нет: она ни в чем не провинилась, - юноша бесстрашно смотрел в глаза отцу, закипающему от того, что этот бог подал свой голос. Зевс выглядел так, словно через пару секунд поразит его молнией, но Арес не боялся. Он всегда знал, на что шел. - Бито, - признал Зевс, глядя сквозь него, на Афину. Увечье любимого брата не сохранит в ее сердце любовь к отцу. Он успокоился. – За это смысла нет наказывать, а за дерзость? - За дерзость – есть, - нехотя согласился Арес. - Бендзайтен, ты отправишься в храм Афродиты, - обе девушки подняли на него свои глаза. Афродита была готова закричать от ужаса. – За дерзость вы обе должны быть наказаны. Перед законом все равны, - жрица не могла вымолвить ни слова, только глотала воздух. – Или не согласен? - Согласен, дорогой отец, а еще сильнее буду согласен, если разрешишь мне убеждаться самому в том, что они продолжат быть таковыми перед законом, - Арес был согласен принять поражение, если Зевс разрешит ему видеться со служительницей, он заманил отца в ловушку, ведь без еще одного аргумента у них вышла бы позорная для громовержца ничья, теперь он не мог не принять предложение Ареса. - Разрешаю, - грузно выдохнул бог. Афина выдохнула вместе с ним, положив руку на сердце. Только Бендзайтен с Аресом выглядели счастливыми. Они обменялись взглядами и им одним понятными жестами. – Никому из вас не советую испытывать мое терпение, - сказал верховный бог, пустив по полу ток. - Каждый из вас по одному моему велению может стать младшим или даже вновь смертным. А вы обе обязаны не просто сосуществовать в одном храме, а жить в нем. Временно эгида над жрицей переходит Афродите. Ты, - он повернулся к юной богине, схватившейся за зеркало на поясе так, что костяшки побелели, - обязана вступаться за нее, обязана снабжать ее всем, в чем она нуждается, обязана отвечать на ее мольбы и оберегать ее. Бендзайтен, - служительница опустила радость со своего лица, - ты обязана слушать ее, исполнять ее приказы и пожелания, молиться в ее храме и заботиться о нем. Не забудь ни одно из моих слов, поняла меня? – вместо слов девушка поклонилась ему, положив пальцы на пояс всего кимоно, за которым был золоченый свиток. – Отлично. А теперь идите. Афина, - дочь верной борзой подняла голову, - проследи. - Да, отец.

***

Дайкоку нехотя шел открывать ворота, приговаривая, что он так похудеет. Что же поделать, если он видел приближение гостей еще раньше, чем они стучались в дверь? Бог почесал пузико и глянул в щель. К храму подходил знакомый юноша, который в этот раз подумал дважды и укутался в шерстяной плащ, но вновь прогадал: капель уже во всю добивала последние ледяные корки. "Замерз?," - в шутку спросил Дайкоку, открывая ему. Он отступил и кивнул в сторону храма, предлагая поговорить при комнатной температуре, но Арес помотал головой. Он тут ненадолго. Едва всучив восточному богу свиток, он побрел обратно, помахав напоследок рукой. Дайкоку повертел свиток, пригляделся к печати и тут же кинулся к сестре. Инари сидела у главного очага. Она высыпала из своих рукавов зерна пшеницы, ячменя, риса, каждую горсточку она аккуратно собирала в мешочек и отдавала лисичке из очереди своих служанок. Хвостатые красавицы тут же отбегали и выныривали из храма на улицу через окно. Тамотэн вошел с черного хода, уставший как черт, весь в копоти от угля из кузни. В руках у него был сверток. Он сел возле богини и протянул ей мешочек из льняной ткани, на котором черными пятнами остались отпечатки его пальцев. "Ты просила," - сказал мужчина. Женщина открыла его, высыпала содержимое на ладонь и счастливо заулыбалась, перекатывая в руке зернышки ржи. Богиня посмотрела на его почти замученное лицо и промокнула ему лоб рукавом шелкового кимоно. "Совсем себя изводишь", - ее теплые губы отпечатались на его виске. Тамотэн покачал головой и махнул рукой. Бывало хуже. Он хотел просто отдохнуть. Вмиг в общий зал вбежал Дайкоку. Он размахивал перед собой свитком с греческой печатью, но Тамотэн заметил, что на печати не было греческих букв. Иероглифы. Мужчина подорвался с места и с молниеносной скоростью добрался до ворот храма, выскочил за их пределы и догнал Ареса. Юноша испуганно обернулся, схватившись за меч, но завидев бога войны, застыл и почтительно кивнул, подавшись вперед в неловком поклоне, как завещала Бендзайтен. Тамотэн в ответ положил правую ладонь на воображаемую заклепку воображаемого греческого плаща на левом плече. Арес, удивленный оказанным уважением, подошел. Восточный бог протянул ему сверток и положил сверху на сверток небольшой футляр. Арес потянулся, чтобы открыть его, глянул на Тамотэна. Он кивнул. Грек посмотрел на содержимое со сверкающими глазами, широко улыбнулся и быстро закивал восточному богу, подтверждая, что понял, кому нужно это передать. Юноша убрал за пояс ношу, взялся руками за свои же запястья и пожал их. Тамотэн дернул губами в подобие улыбки, кивнул и побрел обратно в храм, уверенный, что посылка дойдет до нее. Он завернул в баню, умылся и вернулся в зал, где все бог сидели полукругом у очага, ожидая его. Мужчина сел на свое место и заметил, что в руках у Инари все еще не распечатанное письмо. Он указал на свиток. Женщина сломала печать и развернула длинное послание. Она прокашлялась, готовясь долго читать. Дорогая Инари, я все не могу перестать извиняться за несдержанное слово. Мне хочется поклясться, что по возвращению домой, я простою на коленях в молитвах весь день, но боюсь теперь разбрасываться такими весомыми словами, как «клянусь» или «обещаю». Ни один язык еще не смог углубиться в человеческие чувства настолько, чтобы я могла выразить на нем то, как сильно я хочу попасть обратно в родной храм. Я честна со своими богами, и это тот редкий момент, когда я готова утяжелить свое письмо словом «клянусь». Я устала. Я устала от капризов богов и людей, от того, что вечно боюсь, от смертного мира. И что я в нем находила? Должно быть, мое нетесное общение со смертными сыграло со мной злую шутку и выставило их в более приятном и мягком свете. В самом центре города Фивы свет слишком яркий и обличающий, а в храме Афродиты – невыносимый. Я уже чувствую, как ты силишься не хмурить белое лицо, вспоминая, скольких трудов тебе стоило мое обучение грамотному письму. Не беспокойся, я все понимаю и расскажу обо всем по порядку. Начнем с того, что капризы Зевса не остановились на том, что я должна была поступить на службу во дворец, как я писала в прошлом письме. Я должна была стать Приближенной, стать жрицей одной из царевен Фив. Я никак не могла понять, к какой из них меня хотел приставить Зевс и зачем. Я молилась ему в его храме. Долго молилась, пока под моими ладонями на его алтаре не возникла земля. «Значит, Семела,» - подумала я. Мне все еще было невдомек, к чему мое здесь присутствие, когда есть куда более важный вопрос, касающийся самого сына Зевса. И как я могла быть столь непонятлива?.. Обдурить смертных – легкая задача, временами слишком легкая. Они всегда ждут божественного знамения, просят цветок расцвести к следующему дню или пронести раскаленный свинец голыми руками вокруг дворца. Смешные глупые люди! Я попросила Деметру, чтобы белая лилия расцвела пионом, но она решила, что мои капризы в череде капризов остальных – лишние. Я с ней согласилась и довольствовалась удовлетворением первичной просьбы. Я смочила руки водой Леты и гуляла по садам вокруг дворца с полчаса, держа в руках шипящий металл, и только потом согласилась-таки донести его. Тогда мне представили царевен. Первой вышла Автоноя, и не зря ее имя звучит как «своенравная», я сбилась со счета, загибая пальцы, когда она возражала собственному отцу и перечила матери, перечила, лишь чтобы перечить. Второй вышла Ино, смертная дева с самомнением Геры, но неглупа и может видеть чуть дальше собственного носа. Я даже обрадовалась, когда узнала, что ни одна из них не будет моей воспитанницей. Третьей вышла Агава, причина моих сожалений. Редкость – умная женщина среди смертных. Агава умна, сильна и рассудительна. Она в равной степени почитала отца с матерью и не давала им манипулировать ее волей. Это видно. Это бывает видно по одному взгляду на человека, который для существа небесного – открытая книга. Недоверчива и чуть горделива, но пока в зачатке, это легко исправить… И тогда вышла Семела, которую едва сумел приволочь их брат Полидор. В жизни не видела более разнузданного существа! Она не удосужилась ни причесаться, ни переодеться в дневное платье, ни даже умыться. А я уверена, что люди должны умываться каждый день после сна! Лучше бы закрепить это законом. Увы, люди – не легкие и воздушные феи, не утонченные альвы, не наши лисички. Они очень противные и физиологичные существа. Из них постоянно что-то вытекает, постоянно появляется что-то мерзкое возле глаз, носа, а о нижней половине тела я бы вообще умолчала. По утрам с ними невозможно разговаривать, настолько у них несет изо рта! Не веря в то, что в этом человеческом существе и заключается мое задание, я выбрала ее. С той поры каждое утро я поднимаюсь до рассвета и иду во дворец к воспитаннице. Мне предлагали комнату в крыле со слугами, но жизнь там стала бы еще более невыносимым испытанием. Я надеялась, что первое впечатление было обманчивым, как оказалось, зря, ведь надежды в мире смертных ни к чему хорошему не приводят. Возможно, все смертные проходят через это, словно у них просто такой период есть, когда они достигают пика своей одиозности. Если мои наблюдения верны, то этот «одиозный этап» начинается в тринадцать или четырнадцать лет и у некоторых не заканчивается, хотя большинство выправляется к семнадцати-восемнадцати годам. Семеле не так давно исполнилось пятнадцать. Сдается мне, в этом возрасте человеческий организм вырабатывает все мыслимые и немыслимые вещества в немыслимом количестве, чтобы проверить, какие перегрузки он сможет выдержать. Стоит мне помыть ей голову утром, как вечером та уже вся сальная, едва я вытираю ей лицо мятным раствором, чтобы избывать его от этой ужасной сыпи, как оно вновь жирное и маслянистое. Говорю ей, чтобы не налегала на сладкое, а не то вновь проснется с прыщами размером с виноград, но эти ядовитые гормоны в ее крови будто назло мне переворачивают все с ног на голову. Сколько бы я ей ни говорила, что делать, она меня не слушает! И я все думала, чего же хочет Зевс. Я чувствовала божественную энергию, ею был пропитан весь дворец, будто она тут – обычное явление. Я поняла все слишком поздно. Дело в Гармонии. Царице. Прекраснейшая женщина с миловидными русыми кудрями с золотистым отливом. Молчалива, скромна и добра. Она любит обходить дочерей, смотреть, чем они заняты, наблюдать за ними. Однажды я вся продрогла под ее взглядом, слишком уж знакомым он мне показался. Эти глаза я бы узнала из тысячи, из десяти тысяч, из миллиона, из глаз всех существ всех миров. Гелиосовы глаза. Эта покойная размеренность, божественная приземленность. Потом в моей голове сложилась мозаика из человеческих и божественных черт. Сложилась в лицо царицы. Я верила, что многие смертные женщины желали понести дитя от бога солнца, но ни разу не встречала плоды таких союзов. Гармония при всей небесной крови в своих жилах оставалась человеком. Она была мне приятнее всех своих сородичей, но все равно не могла выдержать сравнения с богинями. И тогда я поняла, я увидела, что каждому потомку передалась грань бога. Передались и гордость, и взбалмошность, и самомнение, и распутство, но приземленность предалась именно Семеле. Приземленность и наивность. К счастью, поэтому отчасти я избежала многих проблем: Семела гораздо спокойнее большинства сверстников, но ленива, глупа и изнежена. Не знаю, что мне с ней делать. Несколько слов об Афродите. Как я не могла ее терпеть, так и не могу. Крикливая и заносчивая, что спасу нет. Все отдает приказания, чтобы я вылизала храм и каждый его угол – надеюсь, мне не стоит пояснять, что происходит в храме Афродиты, особенно в темных углах – будто у меня нет других дел. Зевс не слишком ее жалует в последнее время, так что она делает вид, что несет эгиду, и живет в храме Фив. Впервые я рада, что меня кто-то боится. Когда она наглеет, я угрожаю ей тем, что проберусь в ее шкафчик с драгоценностями и все их перелапаю. Сколько бы она не пыталась скрыть своих опасений, а я вижу, что Афродита неспроста такая взвинченная. Раньше они с Гелиосом могли вступиться друг за друга, а сейчас нет больше союзника. Остальные Олимпийцы не слишком ее любят за горделивость дочери первобога. Она жаждет внимания, жаждет способа вернуть себе твердую почву под ноги, но не знает, как это сделать, вот и отыгрывается на мне. Если бы она знала, сколько раз я слышала, кто я такая, сколько раз я сама говорила себе, какая я, поняла бы она тогда, что ее детские измывательства – капля в море? Посмотрела бы лучше на себя: красота – явление приходящее и уходящее, было бы ей доступно что-то кроме нее, Афродита бы не цеплялась за свое зеркало на поясе. А так, и титул ее – иллюзорен, и положение, и место в мире – все есть лишь отражение этого не самого лучшего маленького поясного зеркала. В ответ услышу я, что она повелевает любовью. Да. Но эта любовь плотская. Во мне она не находит отклика нет, я отторгаю ее. Какие глупости! Будучи существом высшим, тратить свое время на глупые мимолетные удовольствия. Они [удовольствия] мешают мне спать по ночам в соседней комнате, на этом все. Мне становится действительно жаль царевну Елену. Среди народа ходят слухи о ее невероятной красоте. Каждый приходит в храм и говорит, что хочет ту женщину, какая на нее похожа. К счастью, никто из них ее не видел. Как низко и мерзко! До сих пор не могу поверить, что такой отталкивающий акт приносит в мир новую жизнь. Эта любовь такая смертная, такая животная, чтобы ее испытать не нужны чувства, не нужна привязанность, она будто назло мне отвергает все то немногое, что могло бы ее возвысить, она вызывает во мне бурю одним своим существованием. Афродита способна любить лишь такой любовью, которая и гроша ломанного не стоит, раз за нею ничего не стоит. Смотрю на нее, и мне кажется, что ничего более пустого я больше не увижу. И все же, даже боги этой любви подвержены. Если я не права, то это великое благо, а если же права, то это горе для всех небес. Я вижу, что Семела меняется, что с ней все было совсем не гладко, а становится еще хуже. Я уже упоминала, из тел смертных что только не течет. Примерно раз в месяц здоровая смертная женщина истекает кровью из отверстия между ног. С царевнами все сложно, ведь за их плодовитостью следят: какая из женщины царица, если она не может родить наследника? Мне уже жаловались, что срок Семелы давно прошел, а на осмотр она не явилась, стала еще более ленива и сонна. Ох, Зевс, что же ты натворил! Лишь бы это все осталось только моими глупыми домыслами. Он молчит и не отвечает на мои вопросы. Упрямец. Я боюсь, что плод приниженности Гелиоса и властности Зевса окажется богом. Вероятность этого куда больше половины. Если будет так, то Олимп ждет крах. Арес только что залетел ко мне и теперь ждет с ужасно кислой миной, когда я закончу письмо. Пусть ждет, ему же не нужно выделываться сегодня перед богами на пиру! На Олимпе праздник. Афродита – моя эгида, я не имею права оставить ее, как бы ни желала этого. Арес сказал, что и Зевсу я нужна, полагаю, из-за Гефеста. Царь Олимпа как-то упомянул, что для принятия Гефеста надо узнать наверняка, кто же изгнал его, и наказать виновного. Здесь власть держится на страхе. Мне нечем завершить письмо, кроме искреннего пожелания вернуться к вам как можно скорее. Эти хитросплетения неба и земли мне осточертели. Я чувствую себя мотыльком в лесу из паутины. Одно радует – я тут не единственный мотылек. Передай Удзуме, что я обязательно с ней поиграю, когда вернусь, Дзидзо – пусть постарается быть в храме через год, слишком давно я его не видела, Дзюродзину – имбирь помогает от суставов, Дайкоку – пусть не голодает там без меня. Я еще раз извиняюсь перед господином Тамотэном, постараюсь загладить свою вину, как смогу, как только окажусь дома. Обнимаю тебя Инари. Смешно звучит, тут в Греции мне не хватает тепла. Обними и ты меня, когда я вернусь, прошу, нет, умоляю. Молюсь вам каждый день. Не забывайте меня. Бендзайтен Инари напряженно вцепилась тонкими пальцами в бумагу. Она еще раз пробежалась по наиболее пугающим строчкам в письме. Опытная богиня искренне надеялась, что ее маленькая жрица вскоре осознает всю шаткость своего положения, потому что она была катастрофической. Широкая ладонь легла ей на плечо. Тамотэн взглянул на ее беспокойство спокойными глазами. «Она справится», - уверенно сказал бог, встал и пошел в свою комнату, радуясь, что успел передать футляр и сверток. Они ей пригодятся.

***

Бендзайтен стояла возле Афродиты, опустив голову. Этот шум пиров действовал ей на нервы, а греки еще и меры не знали, чем раздражали еще больше. Нечто в ее животе вновь перевернулось и оцарапало внутренности изнутри. Больно.

А потом еще будут называть меня ублюдиной. И как тебе такое нравится?

Вокруг сновали нимфы, принося и унося блюда, напитки, уже уснувших низших богов. Жрица не следила за ними. Она ждала знака Зевса, сжимая в складке туники в ладони яблоко. Девушка разминала уставшие ноги и смирно ждала своего часа. - И как только бог, наложивший проклятие, коснется его, надпись проявится. Целься так, чтобы докатилось до Геры. Она поднимет. - А если ничего не проявится. - Тогда будем радоваться, что мать осталась матерью, а не обратилась неудавшейся сыноубийцей. Служительница начала медленно наклоняться, чтобы сообщить Афродите о том, что она ненадолго отойдет. Отсюда до Геры не добросить. Юная богиня сидела неподвижно и не обращала на Бэнтэн никакого внимания. Поравнявшись головой с сидящей Афродитой, жрица увидела, что она неотрывно смотрит на бога реки Пиньос напротив. Мужчина горел лицом и оканчивал уже далеко не десятый кубок. Его едва сияющие божественным светом глаза вцепились в нимфу, подливающую ему напитки. Он так и норовил ущипнуть ее, приласкать ее, стянуть с нее подвенечный браслет. Богиня резко встала, обошла весь стол, нависла над ним и загнула за спину руку ослабшего и охмелевшего мужчины. «Дочь свою там потрогаешь!» - плюнула в него ядом Афродита. Она мягко отодвинула свою нимфу подальше от мужчины и махнула рукой в сторону выхода. «Кто тут еще хочет моих девочек?» - она строго оглядела стол и собралась пройти на свое место. Жрица сделала вид, что последовала за богиней, и оказавшись близко к трону, развязала мешочек с яблоком. Золотой плод скатился по ее ноге к возвышению царя и царицы. Афродита бросила ей: «Стой, где стоишь!» - она уже собралась отойти обратно, как вдруг Гера встала. Она потянулась за яблоком гесперид, сияние которого отразилось на ее лице. Женщина поднесла плод к лицу, сощурилась и прочла надпись. «Прекраснейшей?» - царица уже хотела прижать яблоко к себе, как заметила Афродиту. Юная богиня сложила руки под грудью, задрала нос и всем видом показала, что не уйдет. Она тоже имеет на это яблоко право, причем право ничуть не меньшее, чем Гера. И стоило им сойтись взглядами, как между богинями выросла Афина. Молодая богиня мудрости побоялась зачинавшегося погрома и решила принять в нем участие лишь для того, чтобы загасить н корню. Все три уставились на Зевса. Все следили за ним, ждали его решения, кроме Бендзайтен. Она отвела взгляд и подумала: «Бедный Гефест».

***

- И кого ты видишь? - Себя? - Я вижу самую прекрасную богиню на свете. Это та, кто ты есть. Не забывай об этом, а если забудешь, то вновь посмотрись. Ну что, теперь видишь ее? Видишь красоту, что все преодолеет? - Да. Она опустила руку с зеркалом себе на сердце. Афродита не представляла, за что ей ниспослал рок такие муки. За что ее лишили брата? За что теперь пытаются стереть с Олимпа? Она поняла, что судьба загнала ее в такую ловушку, из которой выхода без потерь нет. Согласиться отдать яблоко Гере или Афине – тогда к чему им старшая богиня красоты, которая не является прекраснейшей? Бороться за яблоко – царица сожрет ее с потрохами, а Зевс и возражать не станет. Мысли мешались, отказываясь выдавать что-либо стоящее. Обвивая ее голову возможными последствиями, они лишь путали и доводили до истерики напуганную богиню. Зевс отказался решать. Оно и понятно, струсил перед женой и дочерью. И вот уже завтра им нужно будет сдаться на милость тому, кому царь передаст бремя решения. Афродита была готова рвать на себе волосы. Неужели так сложно отдать яблоко ей? Оно ее по праву госпожи Эйдоса Красоты! Красивая, прекрасная, идеальная. Одно она понимала точно: если плод достанется не ей, то недалек тот час, когда и Олимп ее отвергнет. Богиня стояла у своего небесного храма в расстроенных чувствах, а солнце назло было еще слишком высоко, чтобы изливать ему свои тревоги. Она чувствовала, что Гелиос негодует вместе с ней. Девушка прислонилась к стене и смотрела в горизонт, прикидывая, через сколько ей выдвигаться к Солнечной Башне. Краем глаза она видела, как жрица возится с цветами в небольшом саду у храма Нимф. Довольная. Счастливая, что над ней, старшей богиней, потешаются. Сейчас нарвет цветов, а потом они и не зацветут больше никогда. Мертвая душа. Быть может, этот демон ей неудачи приносит? Ей и всем вокруг? Все было замечательно, пока она не явилась. С другой же стороны, безродная каким-то образом смогла многое наворотить, даже возвести Афину на пьедестал старшей. «Проклятиями ли, шантажом, черной магией, а она должна знать способ, как Афродите добыть заветное яблоко», - шептало чутье богини. Служительница сплела венок из белых цветов и оставила его на земле, а сама отошла подальше. Из-за кустов показалась маленькая головка нимфы. Она медленно приблизилась к венку, не сводя глаз с Бендзайтен, схватила его и юркнула обратно. Жрица тихо засмеялась. Нимфа вновь высунулась с венком на голове, молниеносно подалась вперед, оставила на месте венка листочек с горсточкой земляники на нем и шмыгнула обратно. Бэнтэн снова посмеялась. Что за милые создания! - И что это? Венец безбрачия? – Афродита с опасением поглядела на белые цветы, которые слегка завяли. - Нет. Просто венок, - она пожала плечами. – Это же однодневные цветы, вот и вянут быстро, - девушка опустила плечи и погладила кончиком пальцев нежные лепестки. Она на мгновение показалась Афродите средоточием вселенской грусти, но богиня была почти уверена, что демоны на такие чувства не способны. – Когда мы отправимся обратно, госпожа? - Когда решу, тогда и отправимся, - служительница вздохнула и покрутила на запястье черный браслет. – Будь так добра, когда ты со мной прикрывай его, не мозоль мне глаза! - Нет, - спокойно ответила жрица, - он мне нравится, напоминает о моем хорошем друге. Если уж мы тут надолго, можно мне отлучиться в лес к Мертвым водам? – ни с того, ни с сего спросила она с крайним воодушевлением. - К мертвым водам? Разве что, если ты в них сиганешь. - Нет, я бы хотела помолиться Аиду, - такого Афродита не ожидала. Она отшатнулась и поморщилась. - Помолиться ему? Подземному владыке? Он же даже на свет не выходит, а когда выходит, ведет себя не лучше мумии. Ты действительно думаешь, что нелюдимому царю сдались твои молитвы? - Он мой друг и хороший бог. Если я могу скрасить ему день своей молитвой, то почему бы и нет? - Уродина, тебя музы одарили на сегодня даром комедии? – смеялась богиня. - Чего же там, на пиру не начала шутить? Все вместе бы посмеялись. Зевс бы помер со смеху, услышав это! Хороший друг и бог! И сколько же у него друзей, у такого общительного, сколько смертных почитателей? – Афродита продолжала заливаться смехом. - Можешь сколько угодно потешаться надо мной, но не смей и слова дурного сказать о моем боге! – вмиг лицо Бендзайтен посерело, а глаза стали такими темными, что нельзя было различить в них зрачки. - Не повышай на меня голос! – крикнула в ответ богиня. – Я что хочу, то и говорю! Что хочу и о ком хочу! - Это ненадолго, - Бендзайтен пожала плечами и постаралась загасить улыбку. Она понимала, она видела положение Афродиты и не могла упустить шанса задеть ее за живое. - Что ты там сказала? Повтори громче, чтобы я, нет, чтобы все боги слышали! – начинала злиться девушка. - Что не так долго тебе осталось так спокойно поносить настоящих богов, - проговорила жрица, чуть отводя взгляд: уверенность ее все еще была тверда, но понемногу трескалась. - Ах, «настоящих» богов! – рука начала ныть. - Да, настоящих! Тех, которые свое место на Олимпе по праву занимают! – она сжала ладонь в кулак и говорила сквозь зубы. - По праву, значит! Девочка, ты хоть можешь себе представить, какая власть в моих руках? Ты не знаешь, на что любовь и красота толкают что богов, что людей. Захочу, и дева воспылает страстью к гибкому оленю, захочу, и отец растлит родных сына и дочь, захочу, и несчастный юноша со скалы разобьется от непринятых чувств, - почти в исступлении шипела Афродита. - Красота моя вечна и неоспорима. Из-за красоты развязывались войны и совершались подвиги. Из-за моей красоты, - с каждым ее словом Бендзайтен все больше морщилась. - Я бы предпочла кипяток в лицо, чем такую красоту, и посажение на кол, чем такую любовь. - Какие сильные слова для такой слабой мошки. Хочешь сказать, что сама не видела ни разу, на что моя сила способна? Что не была свидетелем того, как разум затуманивается саваном предвкушения и экстаза? Все в этом мире хотят лишь власти и наслаждения, а я дарую всем и то, и другое. Люди хотят моей любви, и их желание дает мне власть, красота смертного мира умирает, я же есть красота вечная. Знала бы ты, сколько олимпийцев побывало в моем храме. Они у моей кровати на коленях стояли, лишь бы увидеть хоть малую толику моей красоты, заполучить хоть кусочек моей любви, - жрица чувствовала, что при виде этой богини ее органы перемешиваются, накрывает тошнота, и выносить это не было сил. - Смешно. Меня держат за последнюю дрянь, когда по Олимпу разгуливает дешевая проститутка, пусть и божественная, - Афродита не стала терпеть ее слова. Она подалась вперед, замахнулась и со звонким хлопком ударила Бэнтэн по лицу. Девушка пошатнулась, закачалась, но не упала и назад не отступила. – Больная тема, да? – жрица засмеялась, сначала тихо, а затем громче и громче. - Тебе здесь не место, - коротко ответила служительница. – Я это уже поняла, а скоро и остальные поймут. Что яблоко? Всего лишь начало. Красота? Да, это сила, но твоя красота лишь телесна. Иная красота тебе не доступна, ты о ней и не знаешь, ты закрываешь на нее глаза. Афина гораздо красивее тебя, как по мне, потому что под ее красотой скрывается сильная прекрасная душа. Я это вижу. Яблоко не у тебя, значит, не только я умею видеть. Любовь? Да и любви ты не знаешь! Ты лишь себя любишь, себя одну, отражение свое в этом дрянном зеркале, что ты денно и нощно таскаешь с собой. Страсть вселять можешь? Хорошо, но страсть не есть любовь. Страсть низка и животна. А другой любви ты не знаешь. Ты не можешь ради другого поступиться, не можешь другому себя отдать, нет, ты думаешь лишь об одном, как бы себе загрести всего побольше. Выходит, что ни любви в тебе нет, ни красоты особенной, так ответь мне, чего же ты богиня? – Афродита побледнела. Она хотела ей ответить, хотела ударить ее второй и даже третий раз, но могла только глотать воздух и икать от одного безумного вида служительницы. – Чего молчишь? – протянула она не своим, бархатным и диким голосом. – Ну, хорошо, подумай, вопрос-то важный. Какая же ты жалкая… - ее глаза горели темным огнем. Богиня подумала, что самые страшные грешники в Аидовом царстве горят именно в таком пламени. – Жалкая и никчемная. Меня, говоришь, никто не любил, а тебя? Были ли у такой потаскухи, как ты друзья? Семья? Нет? – внезапно Афродита перестала дрожать и бояться демона перед ней. Она холодно посмотрела на нее, расправила плечи и вернула себе прежний величественный вид. - Была у меня семья, - рука ее сжала зеркало на поясе. - Пусть рождена я мертвым первобогом, пусть выношена морем, а семья была. Брат. Не по крови брат, но ближе его мне никого не сыскать. Он для меня и моих нимф растил поля цветов и пшеницы, он помогал мне выпроваживать тех, кто границ в моем храме не знал. Когда я еще совсем мала была, после войны у нас еще ничего не было, даже крыши над головой, а он мне зеркало сделал из солнечного золота, - она поднесла его к себе, заглядывая внутрь прекрасных глаз, находя там уверенность. - Он был не без греха, не был хорошим, даже добрым, но он был моим братом. Ради него я бы поступилась. Я поступаюсь всем, чтобы облегчить его участь. И именно ты забрала его у меня, - Афродита облизнула пересохшие губы. – Не Гелиос должен висеть в цепях на небе, - вся ненависть к жрице, что копилась в ее сердце была готова излиться в любой момент. Если бы рядом стоял чан с кипящим маслом, богиня бы вылила его на Бендзайтен, на раздумывая. Вместо этого она развернула зеркало, отразив в нем демона. - Не Гелиос? – прошептала девушка своим тихим и покладистым голоском. Она затряслась и осела на землю, схватившись за живот. Ее черные глаза закатились так, что стали похожи на две склизкие икринки огромного земноводного. Служительница начала издавать страшные звуки, как будто она захлебывалась, вызвав у напуганной до потери пульса богини приступ истерики. Афродита закрыла рот, из которого наружу рвался ужасающий крик, но не могла отвести взгляд от жрицы, чье тело восстало против нее самой, перемалываясь в кашу. Оно все покрылось фиолетовыми венками, точно собственные волосы опутали ее удушающим коконом, а из раскрытого рта сгустками наружу пробивалась черная кровь. Девушка повернула голову на бок, чтобы кровь выходила наружу, а не перекрыла дыхание. Невидящими глазами она уставилась туда, где должна была находиться Афродита. Она хлопала губами, как рыба на суше и издавала царапающие слух хрипы. Богиня не знала, что делать. Афродита не выдержала и закричала не своим голосом, схватившись руками за голову, зажав уши. Она старалась не смотреть. Прямо перед ней пронеслась невероятно быстрая птица. Орел. Девушка открыла глаза – перед ней был красный плащ, заслонивший собой всю страшную картину. Арес едва ли понимал, что происходит с Бендзайтен, но времени было в обрез. Он благодарил судьбу за то, что не задержался на Востоке еще дольше. Юноша подхватил жрицу на руки и вбежал с ней в храм. Бог бережно уложил ее на скамью в главном зале, из которого сбежали все нимфы. К тому моменту служительница едва могла дышать, но кое-как различила, кто перед ней. Арес обмотал кусок плаща вокруг ладони, смочил его в фонтане и убрал все сгустки свернувшейся черной крови из ее рта, с бледного лица. Девушка закашлялась с мокрым, утробным звуком. Она поднесла дрожащий палец к губам и зашевелила ими, не проронив ни звука. - Ликорис, - прочитала по губам Афродита, застывшая в дверях, как за невидимой стеной. Арес захлопал себя по одежде, припоминая, куда же он дел сверток и футляр. Трясущимися пальцами он пытался развязать узелок, но в итоге просто порвал его. На пол вывалились красные корешки. Запахло могилами. Девушка перевернулась на бок и захлопала ладонью по отскочившим корням ликориса. Она не могла сжать пальцы. Арес быстро подобрал один и положил ей в руки. Жрица поднесла его к лицу и проглотила, не жуя. Дрожь начала спадать. Она сжала и разжала одну из ладоней, а затем принялась подбирать каждый корень и совать его в рот. «Не ешь так много!» - не зная, что делать, Арес со всей дури хлопнул ее по спине. Он не успел посчитать, сколько ядовитых корней она успела съесть. Девушка откинулась на спину, ударилась головой о деревянную скамью и глубоко задышала. Юноша растерянно заметался по залу. Он не знал, что происходит, не знал, прошло ли все самое худшее. Арес снял с себя плащ, укутал в него потерявшую сознание девушку, поднял ее на руки и побежал на выход. Он оглянулся на Афродиту, не сделавшую ни шагу внутрь, и приказным, хоть дерганным тоном закричал: «Ты же ее эгида! Живо сюда! Нужно добраться до наших Арен так быстро, как сможем!» Напуганная, почти утерявшая связь с реальностью богиня послушалась его. Афродита мало что запомнила из того, как они бежали. У нее перед глазами все еще стояла жрица, захлебывающаяся в собственной крови. Она смотрела на нее. Не видела, но смотрела, будто хотела утянуть за собой. Того гляди, и она бы действительно протянула к ней свои испещренные венами руки, перемазанные ужасными черными сгустками. Служительницу перехватила Афина. Она забрала жрицу с рук Ареса и отнесла в ее же бывшую комнату, на ходу припоминая, где припарки и эликсиры. Девушка дышала очень тихо и медленно. Ее всю покрыл холодный пот. Глаза под веками не двигались. Постепенно сеть из вен на ее конечностях распуталась. Казалось, она просто спит. Боги войны склонились над ней, проверяя в последний раз, ничего ли не угрожает ее жизни. - По всей видимости, обошлось, - выдохнула Афина. – Сколько, говоришь, она проглотила? - Не больше четырех, - честно признался Арес. - К ликорису прилагалась дозировка? – он помотал головой. – Значит, это не в первый раз, и дозу она знает. Захватил с собой несколько? - юноша протянул ей три корешка. – Отлично. На следующий припадок должно хватить, - Афина помотала головой, - если он случится, конечно. Бедная Бэнтэн, - богиня с сестринской заботой погладила ее по голове. – И такая холодная. Ладно. Это был приступ внутреннего кровотечения и отравления, и он позади. - Как ты поняла? - Вены такие, будто ее накачали скверной до упора, а живот ее лучше вообще не видеть. Его изорвали изнутри. Теперь из-под кожи видны бугры… Хорошо, что ты перенес ее сюда. Наши припарки ее поставят на ноги за ночь, если больше не будет никаких сюрпризов. Идем, пусть отдыхает. Они вышли и тихонько прикрыли дверь. Афина грузно вздохнула, наблюдая за закатом. За этот день в ней совсем не осталось сил, а внизу есть тот, на кого они понадобятся. Женщина оглядела стойки с оружием и подавила в себе позыв захватить одно из них. Однако в тот момент она была готова задушить Афродиту голыми руками. Богиня красоты сидела на лавке у самого входа, уставившись в пол. Афина смерила ее строгим взглядом и сложила руки под грудью. - Ты можешь объяснить мне произошедшее? – ее холодный тон окатил девушку ледяной водой. Она вздрогнула, поразив Афину затравленным и испуганным выражением. - Демон разгуливает по небесам, вот что случилось, - пробурчала она, вновь проваливаясь в свои мысли, сжимая что-то на поясе. - Афродита, ты можешь мне объяснить огромный, ярчайший след ладони на ее щеке? – продолжала наседать на нее женщина. - Нет, - равнодушно ответила она. - Афродита, я здесь не для того, чтобы вытягивать из тебя ответы и признания. Я не подписывалась на то, чтобы читать тебе нотации. Поверь, мне гораздо сильнее хочется тебя выпороть. - Так не читай, - подскочила девушка. - Я и сама знаю, что я должна делать и что не должна. - Замолчи, - тихо приказала Афина. – Ты никак осознать не можешь, что должна над Бендзайтен эгиду нести. Все, что я наблюдала до сих пор, так это то, что ты ее с радостью бы со свету изжила. Откуда же мне знать, что отравление – не твоих рук дело, - она подняла на нее возмущенные глаза. – Вот поэтому мне и важно знать, что произошло. - Я ничего не делала, - с правдоподобной злобой заявила богиня. - Она получила то, что заслужила, - девушка выдохнула, сморщив лицо от боли, происходящей из ее внутренних угрызений. – Я поклясться готова, что она хотела на мою нимфу наложить проклятие, она мне угрожала, она меня оскорбляла, какая старшая богиня стерпит это? - Соглашусь, но зная Бендзайтен, все это было лишь ответом на подобное с твоей стороны, - Афина потерла виски, прогоняя головную боль. – И зачем отец отдал ее тебе? В тебе нет ни мудрости, ни милосердия. - Какой тонкий намек на то, что я глупа и жестока, - воскликнула Афродита, отвернувшись от богов войны. - Ты не понимаешь, что до тех пор, пока ты относишься к ней, как к демону, она для тебя демоном и будет. - Да неужели? Я властна над тем, живая у нее душа или мертвая? Не кровь, не предки, не проклятие, а я? Вот так сюрприз! – показательно потешалась богиня. - К чему я и веду, - вздохнула Афина. – Ты никогда и ничего не понимаешь в должной мере. Ты не умеешь с нею говорить. - Она не умеет меня слушать! – Афродита топнула ногой от раздражения. - Что я ей ни прикажу, она идет со мной в разрез. И как мне быть тогда, скажи на милость! Как ею управляли вы? Как вы ее запугали? Чем купили? - Купили? – глаза Афины расширились, они с Аресом переглянулись. - Она наша жрица, наш дорогой друг. Она вольна слушать нас, когда захочет, и идти наперекор, когда сочтет необходимым. Если же нам нужно прийти к соглашению или попросить ее о чем-то, мы просто… говорим. - Говорите, когда должны приказывать? – не поверила им Афродита. - Не тебе выбирать, что мы должны. Это все слишком бесполезно. Я упрошу отца вернуть Бэнтэн нам, пока она от такой эгиды не пострадала. Снова. - Ну нет, - встрепенулась Афродита, - так вам это отродье дорого? Жизнь мертвой души? Что ж, хорошо. Я поняла тебя. У меня к вам есть маленькое условие. Я буду ей лучшей эгидой, паинькой буду, если ты возьмешь и откажешься от яблока, - она прихлопнула в ладоши. Ладони же Афины сжались в кулаки до хруста. - Я о жизни нашего друга говорю, о ее благополучии, здоровье, а ты все от яблока отцепиться не можешь? Не знаю, чем тебя вывела Бэнтэн, но я бы приумножила это во сто крат. Как низко же ты готова пасть ради чужого внимания, что жизнь ценишь меньше? Ты будто сама умрешь без него, вот и рвешь всех подряд за клочки. Я твоего вида здесь ни секунды больше не выдержу. Уходи. Мы вернем Бендзайтен, когда очнется, если отец не согласится выслушать меня еще до этого. Иди отсюда. Сейчас же. Гелиос как раз тебя заждался. Афродита покраснела, затряслась в беззвучном гневе, гордо тряхнула волосами, встала и ушла. С пояса соскочило золотое зеркало и со звоном ударилось о пол. Девушка на мгновение остановилась, но горько выдохнула и продолжила идти. Она понимала, что за любую заминку Афина может решить усугубить ее участь. Тогда завтра каждая нимфа будет судачить о том, как бесчестная Афродита предлагала прекрасной Афине сделку. И пусть это были лишь ее догадки (ведь так бы поступила она сама), они внушали ей не меньшее опасение. Она не захотела идти к Гелиосу и навешивать на него кандалы своих терзаний и проблем, которых за пару часов стало в разы больше. Нет. Это будет бесчестно по отношению к нему. Ее страдания усугубят его ношу и добавят слухов. Лучше уж потом. Перестрадает. Богиня опустила плечи, положила руку на то место, где раньше было зеркало, вздохнула и медленно побрела к себе. - К чему ты с ней так строго? – Арес обернулся к Афине, явно испытавшей огромное облегчение от того, что Афродита ушла. - Она мою строгость заслужила, и я буду к ней жестока и строга, раз она не научилась ни уважению, ни милосердию, - его сестра явно хотела уже отпустить этот едва закончившийся разговор. Афина размяла руки и отошла к лестнице на второй этаж, собираясь пройти в свою комнату. - А разве было, кому учить? – она обернулась к нему, не находя слов для ответа. – Твои слова о том, что все решает не кровь, - он поднял с пола крошечное зеркальце и вышел, оставив Афину. Она нашла в его короткой речи смысл, но услышав болезненные хрипы жрицы, отмела его в сторону. Слишком зла она была сейчас, чтобы суметь проявить к Афродите милосердие.

***

Арес быстро нагнал богиню, едва переставлявшую ноги. Она не отзывалась на имя и просьбы повернуть от брата Афины, упорно идя вперед, медленно, но уверенно. Аресу пришлось ее догнать и едва ли не силой развернуть к себе. Даже тогда она отказывалась его слушать и смотреть в его сторону, отбиваясь от рук, отворачивая голову. Она унялась тогда, когда увидела перед носом золотое зеркало. - И что же ты за него хочешь? – с гордым упрямством она задрала голову, пока тяжелый взгляд опускался на утерянную вещицу. Арес вздохнул, усмехнулся, взял ее руку, вложил в нее зеркало и зажал ее ладонь. - Ни-че-го, - юноша пожал плечами, неловко запуская руку в волосы на темени. – Разве что одно… - Тебя мои нимфы не обслужат. Наш храм не для богоубийц, - девушка хмыкнула и отвернулась, будто не смея принимать от него подачку, но рука ее быстро и безошибочно вернула зеркало на место. Богиня не захотела продолжать разговор. Она двинулась с места и вновь зашагала к своему храму. Арес помолчал пару секунд, опустив голову, хмыкнул и пошел с ней, быстро поравнявшись с ее крохотными шажками. - Я не об этом. Я бы хотел, чтобы ты не держала на Афину зла. Она сейчас очень истощена, очень нервозна, сама не своя из-за, ну, многого, и наговорить может такое, что до десятого колена от проклятий не отмоешься. - Я заметила, что у нее язык без костей, однако кости перемалывает, - по привычке она снова схватилась за зеркало и мельком глянула в себя. От Ареса не ускользнула трещина в ее высокомерии. Он понял, что богиня расстроена, увидел, что ее задели за больное несколько раз. И к Гелиосу с этим грузом она не пойдет. Ему вновь стало ее жаль. - Ты же понимаешь, что это все глупости. Как тебя такую оставят без внимания, - Афродита устало выдохнула, отягощенная этой фразой и тем, что обычно за ней следовало. Зажать бы сейчас уши, чтобы не слышать его. – Ты хорошая богиня, хоть не понимаешь, этого, ты умная девушка, заботливая хозяйка храма и верный друг, кто бы что ни говорил, - она резко остановилась, сдвинув тонкие брови к переносице. Афродита гневно посмотрела на него, будто он оскорбил ее последними словами. – Что? – Арес со всей своей наивностью искренне не понимал ее реакции на его попытку подбодрить богиню. – Я что-то не так сказал? - С чего ты все это взял? – в ее груди что-то больно защемило. До слез из холодных медных глаз. Он определенно издевался. Он может. Он же подонок. Он же все еще по земле ходит лишь из-за своей сучьей сестры. - Я далеко не самый умный, поверь, мне виднее, кто умен, а кто – нет, - юноша неловко улыбнулся и даже чуть покраснел. – Зато я ни разу не видел голодную или обиженную нимфу. Если только ты сама не прячешь несчастных в подвале, - он посмеялся, но вспомнил, что его уже раз не так поняли, и остановился, подняв руки. – Я шучу, - Афродита смотрела на него со смесью удивления и непонимания, но ничего не говорила. Она будто чего-то испугалась, вздрогнула и продолжила идти даже быстрее, чем до этого, но с Аресом ей все еще было не сравниться. – И даже после всего, что произошло ты одна не бросила Его. Ты хороший друг, Афродита, Он, должно быть, очень тобой дорожит, - спина богини задрожала. Арес испугался, что вновь сказал что-то не то. – Я опять тебя обидел? – девушка обернулась к нему и рассмеялась. - Какой ты нелепый, я не могу, - она смахнула слезы с глаз. – Какая разница: обидел – не обидел? - Я не хочу тебя расстраивать. Ты этого не заслужила, - она будто хотела что-то сказать, но ее ударили под дых, и воздух пропал. - Ты определенно один из самых странных богов, которых я когда-либо встречала, - покачала головой девушка. – Я чуть не угробила твою «лучшую подругу» и вцепилась в глотку твоей «любимой сестре». - Ты это не со зла, я знаю, хотя, возможно, ты и сама этого не понимаешь. Если бы в моей жизни не было Афины, если бы не появилась Бэнтэн, то рано или поздно, а я бы стал богоубийцей. Я подумал, - Аресу вдруг стало очень стыдно говорить «я подумал» после признания в том, что это дело ему дается не лучшим образом, - что если тебе всюду тыкают лишь в твое отражение, то рано или поздно ты сама за ним потеряешься. Вот ты и дома, - Афродита удивилась тому, как быстро они дошли. - Не заходи, нимф распугаешь, - богиня выпрямилась и поправила волосы, глядя на юношу свысока, но тот, казалось, не слишком-то все это и замечал. - Хорошо. Еще раз, извини Афину, она скоро успокоится, а Бэнтэн, - он нахмурился, пытаясь представить себе то, что чувствует Афродита, - я понимаю, ты ее боишься, но на самом деле, она очень даже хорошая. На мой взгляд, вы с ней во многом похожи. Попытайся отнестись к ней с каплей чуткости, и она преобразится в твоих глазах, я обещаю, - закивал Арес. - Много речи, мальчик, - заносчиво вздохнула Афродита и щелкнула его по лбу. Арес от нее этого не ожидал и недоумевающе наклонил голову. – Иди домой, детям давно пора спать, - ее взгляд на мгновение смягчился, она улыбнулась с мягким, расслабленным лицом, освещенным лунным светом. - Тебе тоже лучше лечь спать и отдохнуть от этого всего. Береги себя, - Арес помахал ей, светло улыбнулся и побежал домой, сверкая пятками. Афродита захихикала, прикрыв рот рукой. Она сжала зеркальце в руке, выдохнула и пошла к себе. На мягком ложе, устроившись среди всех своих подушек, она закрыла глаза и приготовилась уплывать в безмятежный сон. «Береги себя», - ага, нашелся братец. Еще и голову наклоняет, совсем как щенок. Такой нелепый и неказистый. Не мог он бога убить, как ни посмотри, а не мог. Не такой неуклюжий и чудной мальчишка. Боги, какой же он несуразный, какой смешной. И все же очень, нет, в меру, нет, все же очень даже милый…

***

- Только не Зевсу. - Ничего он тебе не сделает! А вот Афродита может! Она же тебя вчера отравила! - Нет, нет, нет, Афина, родная, я тебе все расскажу, однажды я расскажу тебе абсолютно все, но пока, прошу тебя, не говори Зевсу. - Что ж мне с тобой делать?.. Ладно. Сегодня увидимся на суде. Если к тому моменту с тобой будет что-то не то, я замечу, поверь мне. Замечу и откручу ей голову. Бендзайтен сложила три оставшихся корешка в складки юбки. Она легкими шагами кружилась по своей бывшей комнате, искренне надеясь на то, что в скором времени она снова станет просто ее комнатой. Божественные методы лечения, как обычно, творили чудеса. Девушка расчесалась и мигом спустилась вниз, вышла на улицу, к бочке с дождевой водой, и окатила себя ею почти с головы до ног, только бы побыстрее растрястись и проснуться. Она хотела остаться здесь на завтрак, поэтому тянула время, чтобы их домашние нимфы успели его приготовить. Из здания вышел сонный Арес. Бэнтэн не удержалась и плеснула в него холодной водой. Он завизжал своим сломанным голосом, налился красным и с неистовым бурчанием уставился на жрицу. Его лицо исказила умалишенная улыбка. - Хочешь искупаться, а, Бэнтэн? - она замотала головой и начала медленно отступать. Юноша поймал ее, поднял над головой и делал вид, что собирается засунуть в бочку. Девушка момлила о пощаде, смеясь и чуть не плача от этого смеха. – Я же вижу, что хочешь! - Идите уже домой, завтрак готов, - выглянула Афина. Жрица от неожиданности со всей дури ударила обеими ногами по бочке так, что она опрокинулась на Афину. Женщина замерла, чувствуя, как вода затекает и вытекает по всем полостям ее доспеха. Она тяжело задышала, закрыв глаза. – Эта была последняя каша с медом в вашей жизни. Отныне будете питаться чечевичной похлебкой, - и дверь за ней захлопнулась с ужасающим грохотом. От слов старшей богини они так продрогли, что совсем забыли о том, что оба стоят совсем мокрые. «Я первая переодеваться!» - крикнула девушка, но ее быстро поймали за руку. «Неа, ты это начала, ты и подождешь!» - Арес пошел переодеваться первым, не то чтобы у Бэнтэн был выбор. Обменявшись издевательскими гримасами по всем канонам домашних ритуалов, они сменили одежду, выдумывая оправдания перед Афиной, оба уверенные в том, что их простят. - Ого, я с чего это ты сегодня такая красивая? – удивился Арес, увидев Бэнтэн в ее любимой тунике, доставшейся от Аида. - Да так, захотелось. Сегодня же суд, надо попытаться не слишком потеряться на фоне трех старших богинь. Да и одежды у меня не так много. Нужно взять себе за правило не бояться носить красивые вещи, а то и будут пылиться, - она любовно пригладила все складочки и ленточки. Ей очень нравилась эта туника. В этот раз она ей нравилась даже больше: темной дорогой ширмой занавешивающая почти все тело, она не могла ей не понравиться. - Не пойдешь к Зевсу? – попытался подлезть к ней со своим вопросом юный бог, отвлекаясь от заклепок на доспехе. - Нет, и ты не пойдешь! – вспылила девушка. – Я вам обоим ужасно благодарна. Вы мне жизнь спасли, не в первый раз, боюсь, и не в последний, но не говорите Зевсу! - Тише, тише, все хорошо. Не пойдем, как скажешь, но отчего ты так боишься, отец же людям благоволит, а ты его детище, - недоумевал Арес. - Он благоволит живым. Что он, что… - она замотала головой, опустив другую фигуру, достойную упоминания. – Я не живая душа, я их инструмент, решающий проблемы, - она осеклась и добавила, - для них, не для вас. Арес, что ты делаешь с мечом, когда он трескается, что ты делаешь с щитом, когда он ломается, - бог побледнел. – Вот именно, поэтому не нужно. Я все решу, решу, и никто ни о чем не узнает, никто ничего не заметит, я обещаю. Я уже ходила к Тоту, я знаю, что нужно делать. Чего ты так перепугался? – она приметила его серое лицо. – Все со мной будет хорошо. Скоро я вернусь под вашу эгиду, и все станет, как раньше, - жрица приобняла его и встряхнула за плечи. - Точно! Почти забыл! – Арес бросился к своим полкам, взял оттуда футляр и протянул подруге. – Это тебе передали вместе с ликорисом. - Мне? Кто? – все вопросы отпали, когда она взяла в руки футляр из черного дерева. На одном из ее пальцев осталась полоска сажи. Едва заметная деталь поведала ей обо всем. - Что это такое? – девушка достала нечто, напоминающее огромную иглу. - Это… спица. Это для волос, - она скрутила фиолетовую копну в пучок и заколола спицей. – Ай, острая, - девушка посмотрела на каплю крови на своем пальце. Так Тамотэн предвидел, куда ее забрали. Он знал, что здесь с мечом не походишь, а вот с менее заметным оружием – вполне. Он потратил свое время, сковал спицу такой тонкой работы. - Красиво, - Арес хотел дотронуться до нее, но зашипел и отскочил. – Жжется! – служительница потянулась за ней другой рукой и тоже почувствовала жжение. - Значит, для богов оружие, - сказала она, глядя на ладонь с божественным законом. Ее переполняли опасение и благодарность. – Что ж, теперь мне не так страшно будет выслушивать крики Афродиты, всегда смогу пригрозить ей еще и этим, - засмеялась девушка. - Бэнтэн. Я хотел попросить тебя… Только пообещай начать издеваться после того, о чем я тебя попрошу, - жрица с готовностью кивнула. – Вчера Афродита очень испугалась. Она едва переставляла ноги, когда шла домой, я… называй меня как угодно, но мне бы хотелось попросить тебя один день относиться к ней чуть лучше обычного, - он в жизни не говорил так витиевато. Бендзайтен уставилась на него, сдвинув брови к переносице. - И ты на нее повелся? – вырвалось из нее излишне грубо. - Повелся? – он пожал плечами. – Я бы так не сказал. Мне ее очень жаль, - она уставилась на него во все свои огромные и злые глаза, не понимая, как Арес, обиженный всем миром, обделенный всеми богами Арес может жалеть ее, старшую богиню, которая никого и ни во что не ставит. Он глянул на нее, и в его зрачках зажглось озарение. – Знаешь, а вы ведь очень похожи. Я вчера на такое выражение лица ох, как насмотрелся, - усмехнулся юноша. - Да ну тебя! – она хлопнула его по плечу. – Я так и обидеться могу! И Афине нажалуюсь, что ты меня с Афродитой сравниваешь, а потом вообще спущусь к Аиду на месяц, чтобы никто из вас меня не трогал. - Вот видишь. Тебе есть, кому жаловаться, есть, к кому идти, у меня тоже есть. У всех нас есть. А у нее не осталось. Она такая… одинокая и бедная, что мне смотреть иногда больно на нее. Я благодарю судьбу за то, что имею сестру… сестер, - поправил он себя. – А у Афродиты всегда было только отражение: сначала в море, потом в зеркалах, а затем и в глазах окружающих. А Гелиос не знал, но сам этому способствовал. Я смотрю на нее и понимаю, какой же я счастливый, как же мне повезло, - Арес заулыбался. - Что же мне с тобой делать, «братец»? – вздохнула Бендзайтен. Его простые слова растрогали ее. Ее растрогало то, что в одном лишенном всего мальчике милосердия было больше, чем во всех небесах вместе взятых. – Ладно. Один день. Только один день. Братишка, - она усмехнулась, заглядывая ему в глаза. Арес присоединился к игре в гляделки. Он стоял, стоял неподвижно, а потом резко сдул ее челку и рванул в столовую на запах каши с медом. – Придурок!

***

Афродита не могла заставить себя встать с пола. Так и сидела с самого утра у кровати, прислонившись к стене, глядя в одну точку. Она положила подбородок на колени, обхватила их руками. Лить слезы уже не хотелось, не было сил. Богиня опять приподняла кисть, вновь увидела свое отражение, снова расстроилась. Треснуло. Иного было сложно ожидать, ведь зеркальцу было немало лет, да и упало оно на каменный пол. А ночью и не заметила, не о том думала. Трещина протянулась белой паутиной, отсекая ей глаз и бровь, каждый раз, когда Афродита смотрелась в него. Теперь даже отражение ее подводит. Чувство пустоты и ранее наступало приливами и отливами, но сейчас было сильнее, не собираясь отступать. Богиня не обращала внимания ни на что: ни на движение солнца по небосводу, ни на суету нимф, ни на шаги за дверью. Раздался стук. - Госпожа Афродита, - послышался ее мерзкий голос. – Вы здесь? – ее одолело желание ничего не отвечать, чтобы эта бесноватая шла своей дорогой и просто не трогала ее. – Тогда ничто не помешает мне зайти в комнату с драгоценностями и примерить их все, - нарочито громко сказала жрица, но ответа не услышала. – А потом пойду в сад рвать цветы и плести нимфам венки, - Афродита промолчала и на сей раз. – Можно мне войти, Афродита? – смягчившимся голосом спросила Бендзайтен. - Иди отсюда к своим божкам войны, а меня оставь в покое, - беззлобным, безучастным голосом ответила богиня. Ее голос легким эхом отозвался в пустоте ее собственного сердца. - Но ведь совсем скоро суд. Я подумала, что вы захотите сходить в баню или заплести кудри. - Ничего я не хочу, а больше всего я не хочу, чтобы меня трогали. Пусть эти две уродки сами делят чертово яблоко, - Бэнтэн почувствовала, как малая ее часть среди раздражения испугалась за богиню. Она всегда была высокомерной, взбалмошной и крикливой, может быть, пустой, но никогда – опустошенной. - Я вхожу, - стоило ей увидеть скрученное в свиток отчаяния существо, как и напор, и нервозность улетучились. Она отчасти поняла Ареса. Нечто подняло голову, изуродованную тусклой позолотой, усмехнулось и уронило ее обратно на колени. - Уже празднуешь? – девушка хотела подойти к ней, поднять ее, отряхнуть от пепла, осыпавшего ее голову. – Стой там и не подходи ко мне, а не то я выпрыгну из окна и напоследок всем расскажу, что ты меня столкнула. - Чтобы все вовек мне были благодарны? – служительница отошла к противоположной богине стенке и села на пол, оперевшись о нее спиной. Она ничего не делала, просто смотрела на Афродиту. - Чем ты маешься? - Слежу за тем, чтобы ты не натворила глупостей, - жрица пожала плечами и с важным видом сложила руки под грудью. – Будто вчерашней ссоры с Афиной не хватило. - Что? - То! – прикрикнула Бендзайтен, взглянула на богиню и остыла. – Что помешало просто промолчать? Она бы перебесилась и все, так всегда было, - Афродита смерила ее недоверчивым взглядом, очевидно, ожидая, когда же демоница пальнет в ее сторону козырем, но Бендзайтен игнорировала самую сильную карту в своих руках и не пускала ее в ход. Не хочет добивать? - А как бы ты сцепилась со мной, если бы я позарилась на самое дорогое, что у тебя есть? – на удивление твердо спросила богиня. – Если бы я вот этими когтями до крови вцепилась в то, что для тебя ценнее всего? – она показательно продемонстрировала ей свои тонкие пальцы с длинными ногтями. – Ты бы не промолчала. Ты не из тех, кто молчит. Я тоже… - Афродита посмотрелась в зеркальце и тяжело вздохнула со стуком откинув голову на стену. - Это всего лишь глупое яблоко, глупый спор и глупое зеркало, - пробурчала в сторону Бендзайтен. Медные глаза грустью и яростью вспыхнули на бледном лице. - Это глупое зеркало – все, что у меня есть, - богиня приложила его к груди и затряслась без всхлипов и слез. Нечему было выходить. – Кто я? – она закусила губу, подавляя боль. Она опять посмотрелась в зеркальце – ей стало еще хуже. Я вижу самую прекрасную богиню на свете. Это та, кто ты есть. Не забывай об этом, а если забудешь, то вновь посмотрись. Ну что, теперь видишь ее? Видишь красоту, что все преодолеет? Нет… - Кто я, если не красивая? Кто я, если не прекраснейшая? Кто я тогда? – зашептала богиня, сжав зеркало еще сильнее в руках. Раздался треск. Еще одна белая паутинка перечеркнула ее лицо. Богиня начала икать от того, что не могла выдавить из себя ничего. - Как это, кто ты? – заговорила жрица. – Ты Афродита, - она устремила свой взгляд в потолок, поднялась и отряхнула платье. – Ты хозяйка храма Нимф, - сделала она шаг навстречу к ней, - ты друг Гелиоса, - еще шаг, - и ты, - она выдохнула, - ты моя эгида, - служительница рывком подняла ее с пола, - а не наоборот. Так что пора бы делом заняться, а не распускать сопли, - жрица по-детски топнула ногой, взяла шелковый платочек со стола Афродиты и вытерла с ее лица выступившие слезы. – Господи, а волосы – просто ужас! - Так почему раньше не сказала? – с привычной несдержанностью всплеснула руками богиня. – Живо зови нимф, пусть греют воду. - До суда еще примерно часа три, - девушка пожала плечами. - Тогда пусть греют ее очень и очень быстро, - отказалась уступать Афродита. – И пусть захватят лепестки роз для щек, может росу у фей или лилии. Она смерила Бэнтэн оценивающим взглядом. – И побольше. - Зачем? У тебя никогда с подобным не было проблем, - усмехнулась жрица. - А это и не для меня, - она величаво качнула волосами. – Ты вообще-то под моей эгидой находишься, думаешь, я позволю тебе позорить меня на суде, ты должна не меньше моего выделяться на фоне этих клуш, так что все, вопрос закрыт, полезай в лепестки лилий! Мне нужно, чтобы феи тебя могли с цветочком спутать! – она глянула на черный браслет. – А этот пусть висит. Черный с черным неплохо смотрится на твоей белой коже. – Чего глазами хлопаешь? Побежала! Бэнтэн не выдержала и рассмеялась, глядя на Афродиту. Она с визгом унеслась на поиски нимф, когда богиня пригрозила метнуть в нее подушку. Девушка выскользнула во двор и была настигнута неприятелем в самый неожиданный момент. Бендзайтен забыла, что именно на эту сторону выходят окна из ее комнаты. Мягкий снаряд прилетел ей в затылок с такой силой, что она свалилась в перину полевых цветов под звонкий смех Афродиты. Такой звонкий, какого давно не слышали эти стены.

***

Парис стоял в изумлении - три богини перед ним требовали разрешить спор. Его никто и не предупреждал о том, что именно сегодня придется отвлечься от земных вопросов ради вопросов небесных. Пастух был поставлен перед фактом по сошествии с Олимпа всех трех прекраснейших богинь. И как же можно выбрать из них одну? Все красивы настолько, что все вокруг меркнет в сравнении. Тогда божества решили привлечь его дарами, ведь у прекраснейшей богини и дары прекраснейшие. Первой начала Гера. - Изберешь меня, смертный, и я дарую тебе власть над всей Азией. Не будет государства более обширного и богатого, и сам Зевс будет тебе покровительствовать, - царица Олимпа была уверена в своих силах и в том, что лучше дара не придумать ни Афине, ни Афродите. Она была спокойна. - Я могу дать тебе победу в любой битве и военную славу. Потомки будут веками воспевать твои подвиги, - Афродита растерялась: что она может предложить ему после таких величайших даров? Так или иначе, а она не может дать ему материального богатства, не может дать ему силу. Дать красоту? Так он красив. Дать любовь? Но какую любовь? Рука сжала зеркало на поясе. - Моя госпожа может дать тебе женщину, которую ты больше всего желаешь! - раздался голос подле Афродиты. Жрица выглядела уверенной в своих словах, но от глаз хорошо знавшей ее Афины не скрылось то, что она блефует. Парис изогнул бровь, не удостоив ее и взгляда. - Царевну Елену, и сам тогда ты станешь царем, - она решила надавить и на власть, и на любовь, понимая, что таким образом не только приравняет дар Афродиты к двум предыдущим, но и обгонит их. - Попала? По глазам вижу, что попала, - о красоте Елены было известно всем, Бэнтэн наслушалась о ней всего в храме Фив, а там бывали гости со всех полисов: от Спарты до Афин. Многие желали ее в жены, однако, сам царь Менелай шантажом заставил девушку выбрать его. Спартанцы уступать не любят. - Ты получишь Елену, если отдашь яблоко Афродите, - старшие богини не без издевательства смотрели на это сверху вниз: как можно сравнивать какую-то смертную с мировым величием. Но у Бендзайтен и Афродиты было преимущество – они лучше знали людей, они понимали, как думают смертные. Завидев интерес в глазах пастуха, жрица успокоилась и самодовольно улыбнулась. Юноша без особых колебаний протянул плод Афродите. Пораженная богиня отцепилась от зеркала и потянулась за яблоком. Оно золотой кожицей блестело на солнце, отражая ее прекрасное лицо. Прекраснейшее. Она переглянулась с Бендзайтен, улыбнулась. Богиня протянула смертному свою руку, по которой забегали ниточки света. - Парис, отныне с тобой навсегда благодать прекраснейшей из богинь. Иди, иди к себе, забудь о том, что видел нас, забудь обо всем, кроме этого. Вскоре в Трое будут состязания, вскоре начнется исполнение всех твоих желаний… Афина пожала плечами. Она не слишком желала это яблоко, только хотела присмотреть за Бендзайтен, чтобы убедиться, что Афродита с ней больше ничего не сделает. Гера же явно и неприкрыто злилась. Ей хотелось не яблока. Ей хотелось поставить очередную забывшуюся богиню на место. Не вышло. Ладно. Значит, просто не сейчас.

***

Семела не слышала крики своих сестер, не слышала укоры матери и отца. Она вообще не слышала тех, кто на нее кричал и ею командовал. Но сейчас все было иначе. Сейчас она не слышала их, потому что криков было слишком много, и все, что только могла сделать царевна, так это опустить голову и рассматривать ковры, пока размер живота позволял ей это. Ничего, они просто не понимают, не верят в ее слова о том, кем же является его отец. Они не могут кричать на нее вечно. Постепенно голоса их ослабевали, становились тише и горше. Матушка даже расплакалась. - Это все твое влияние! – ворчала Ино на Полидора, исправного посетителя храма Афродиты. – Давно надо было пресечь все это! - Теперь же ее никто не возьмет в жены, - качала головой Агава. – В таком возрасте… - Кто-нибудь еще знает? Приближенная знает? – нежностью попыталась вытянусь из нее хоть слово Гармония. - Знает или нет – не важно! Она слишком многое видела. Отрезать бы ей язык, раз Приближенная, и все дела, - громким ломающимся голосом прорычал юноша. - Семела, - тихо обратился к ней отец, - мы должны знать, чей он, тогда и подумаем над тем, можешь ли ты его оставить. - Я уже сказала, - обиженно прошептала девочка. – Я уже тысячу раз сказала. - Да чтобы Зевс из всех дочерей Фиванского царя обратил свой взор на тебя! – Автоноя со всей силы дернула ее за волосы. – Нагуляла где-то, а теперь на бога клевещет! Отец, поясни ей, что на все наши земли за такие слова может налечь проклятие! - От кого нагуляла, если она всегда дома? – спокойно и с неким равнодушием сказала Агава. - Значит, точно от слуги, а не от дворянина! – не унималась царевна, все силясь толкнуть, ущипнуть, ударить младшую сестру. - Какой ужас! – вновь залилась слезами царица. - Ее бы поколотить хорошенько разочек! И ублюдок выпадет, и голова на место встанет! – Полидор замахнулся и бросил в ее сторону блюдце со стола. Оно разлетелось на кусочки за ее ухом. - Срок еще не такой большой. Можем отдать ее ведьмам. Они травки подберут и все, и мы все забудем об этой постыдной неприятности, - Ино была уверена, что это лучший исход событий. - Ага, чтобы она потом никогда не родила. Широко мыслишь, - урезонила ее Агава, едва подавив улыбку. Этот скандал все сильнее и сильнее возвышал ее в глазах родителей. - Оно и к лучшему будет. Глянь на нее, ты думаешь, что от такого кому-нибудь захочется иметь детей? – Кадм сурово взглянул на сына. – Мое слово: это, - он указал на живот сестры, - оставлять нельзя. - Конечно, разумеется, что нельзя, - Автоноя всплеснула руками. – Какой позор на всю царскую семью. Нас же теперь из-за нее всех замуж не выдать. А все из-за глупой распутной девицы. - Я не распутная! – Автоноя толкнула ее так, что маленькая на ее фоне Семела ударилась о стенку. Царь смолчал. Царица вновь заплакала. – Я только богу отдалась. - Опять она за свое. Ударь ее еще раз, - Ино и Агава свысока посмотрели на жестокость брата, но препятствовать не стали. - Нет! Я ему все в молитве расскажу! И вы обо всем пожалеете! Вы все! Я попрошу его молниями испепелить весь город, все вас! – кричала младшая царевна, размазывая слезы по красному и опухшему лицу. Она испугалась, что ее снова ударят, что в этот раз ударят по животу. Семела заревела и понеслась от них наутек, не разбирая пути, постоянно падая и спотыкаясь на неуклюжих полноватых ногах. Она в очередной раз упала. От боли, злости и обиды царевна ударила кулачками по каменному полу, взвизгнула от того, что ободрала костяшки, и опять ударила, загоняя в ранки грязь и пыль. Из-за всей окружающей ее ненависти, из-за всех оплеух и ударов, нанесенных ей членами семьи, она будто бы хотела сама себя разбить, разломать для того, чтобы они ее больше не трогали. А они всегда трогали. С самого рождения только и были упреки, оплеухи и негодования. Она растянулась на полу, продолжая реветь в голос. Скоро они доберутся до нее. Ногами испинают, лишь бы убить в ней то единственное, живое, любовью порожденное. - Да что же вы все сегодня к полу приклеились, - раздался знакомый недовольный голос, который никогда не звучал для нее в ином ключе. – Упала? Давай, вставай и живо в баню, - она протяжно шмыгнула носом, подбирая сопли. – Что такое? Нос разбила? Повернись ко мне сейчас же! – Семела одной ей назло захотела со всей силы удариться лбом в камень, но не поднимать лица. – Чего ты? Очень больно? Повернись ко мне, пожалуйста, вдруг это действительно что-то серьезное, - голос Приближенной смягчился. Он был так нов для Семелы, что ей показалось, словно рядом с ней на колени опустился совсем другой человек. – Бедная девочка, - сказала она, увидев ее ранки на костяшках. Мягкая рука погладила ее затылок. – Они узнали, да? – Семела думала, что и сама жрица не знает, но ее осведомленности не удивилась. Царевна закивала. – И не поверили? Печально. Но сейчас и ты должна понимать, что ответственность обязана понести не только за себя, а за вас двоих. Давай, вставай помаленьку, ему же холодно на голом камне лежать. Давай, аккуратно-аккуратно, - Приближенная постепенно подняла и поставила ее на ноги. – Молодец! – медленными шагами к ним приближалась вся царская семья. - А вот и Приближенная явилась, - Ино сложила руки под грудью. Они остановились в паре метров от Семелы и жрицы. - Здравствуйте, рада вас видеть, - она поклонилась царским отпрыскам. – Мой царь, моя царица, - и несущим власть. - И где ты была все это время, «Приближенная»? – Агава не была настроена к ней излишне негативно, скорее, просто хотела в очередной раз выставить себя лучше на фоне нового участника этой трагедии. - Я еще и служительница храма. Богам я служу в первую очередь, вам во вторую. Хотите с этим поспорить? – царевна с легкой улыбкой покачала головой. – Чудно, а теперь дайте дорогу сестре. Мне нужно отмыть ее и залечить раны. - А она же из храма Афродиты! Не она ли все это и подстроила? – жрица раздраженно взглянула на Полидора. - Это я виновата, что вы туда ходили не молиться? Свой грех на всех не вешайте. Я чиста и чистоту свою могу подтвердить, а вас, увы, все женщины храма знают… и любят, - Агава тихо посмеялась над братом, пару раз хлопнув в ладоши на издевку служительницы. – Мой царь, у вас есть еще дети? – мужчина покачал головой. – Плохо. Мне не нужно быть оракулом, чтобы предсказать, что они все перегрызутся. Самого слабого уже побили, а что дальше будет? - Какая наглость! – воскликнула Автоноя. – Такое в лицо царю при его семье! - Замолкни, гиена! Я тебе не по зубам! – жрице не нужно было замахиваться, чтобы напугать девушку. Взгляда для смертных всегда было достаточно. – С чего же вы все оскалились на родного человека? Избили, довели, унизили. Она же боится, она не одна боится, - Приближенная обняла царевну, пригладив ее голову. - Она не понятно, от кого, нагуляла дитя, мы скалимся на позор, на эту чернь, на огромное пятно на нашей репутации, - задрала нос Ино. - И у вас не проскользнуло мысли, что избиение родной беременной сестры – это еще большее пятно? Поверьте мне, Аид за это вас по головкам не погладит. За бездействие – тоже. - По всем законам, за такое изгоняют из семьи, - со знающим и гордым видом заключил Полидор. - А это будет решать ее глава, и это не вы, господин. Как Приближенная царской дочери, я призываю вас покинуть это помещение. Сейчас же, - царь повернулся к детям и кивнул, соглашаясь со словами жрицы. - Бедная моя, - Гармония подошла к дочери, когда другие дети удалились. – Идем, идем, я тебя умою, - Семела недоверчиво нахмурилась, глянула на свою наставницу и только с ее кивком последовала за матерью, в которой внезапно проснулось милосердие. - Персефона. - Да, мой царь, - девушка ответила ему холодно и смотрела на него едва ли теплее и дружелюбнее Автонои на Семелу. - Ты знаешь, кто? - Догадываюсь, и склонна верить ее словам, - немолодой царь пропустил сквозь пальцы бороду с проседью и крепко задумался. - Зевс? Почему Семела? Почему не объявил об этом нам? Будто бы мы не почли за честь получить в дар дитя его плоти и кров, - служительница усмехнулась. - Вы не представляете, какими капризными бывают боги, какие страсти их одолевают, какие чувства. Я и сама не всегда представляю, но такое отцовство возможно – это факт, - царь вздохнул, находясь в состоянии принятия нелегкого решения. - Я люблю безбрежно всех своих детей, Персефона, оттого мне и горестно видеть их ссоры. Рука не поднимается их разнять. Надо, а не могу, а потом стыжусь своего слабоволия. - Тогда поручите ее мне. Я позабочусь о Семеле до рождения ребенка. Если он родится больше человеком, чем богом, то мы вернем его в семьи, и вы заимеете наследника с божественной кровью в жилах, - Бендзайтен надеялась на то, что ее слова станут пророческими, потому и прозвучали они твердо. - А если же родится больше бог, чем человек? - Я очень надеюсь, что этого не будет, - ведь хороший человек – это плохой бог. Так и решили. Все вещи Семелы самым быстрым образом собрали, саму царевну под покровом ночи вывезли в храм Афродиты, к ее Приближенной, чтобы затем решить, куда ее спрятать подальше ото всех. Афродита встретила их понимающе, выделила девочке комнатку, приказала своим жрицам омыть ее и уложить спать. В такие моменты, когда под раздачу Зевса попадали дети, в ней просыпалась искренняя жалость. Многовато событий высыпалось на нее за последние несколько дней. Так много, что смертное тело не слушалось и отказывалось засыпать. Богиня прошла на кухню, накинув на себя одеяло. Она ничуть не удивилась, завидев Бендзайтен на той же самой кухне с таким же одеялом и отвратно пахнущим отваром. - Ликорис? - Ликорис, - ответила жрица и глотнула. - На вкус так же отвратительно, как на вид и запах? - По началу так казалось, но теперь даже как-то вкусно, - она щелкнула пальцами и указала на полочку у очага. – Там где-то должен быть мой чай. Его просто в кипяток добавить и пить. - Спасибо, я уже знаю, что это такое, - служительница изогнула бровь. – Ра рассказывал. У них на Юге еще есть такой чай, с мудреным названием. - Каркадэ? – усмехнулась Бэнтэн. - Да! Боги, что за название, будто ворону стошнило, - жрица рассмеялась, прикрывая рот. - Только ты Ра не говори. У них насчет этого «напитка фараонов» бзик. Да и сам Ра такой… - Жутковатый? Я заметила. Мне Зевса с его заморочками хватает, а этот другой, но такой же, - Афродита села с ней за стол и ждала, когда чай остынет. – А эта девчонка, у нее что? Действительно от Зевса? - Похоже на то, - кивнула служительница, отмечая, что в человеческой форме и сама Афродита становилась более человеческой. Ее даже можно было терпеть. - Вот же подонок, - богиня цыкнула и прихлопнула по столу. – Бедной девочке жизнь испоганил, а сам сидит на Олимпе и радуется. - Прямо-таки и испоганил? Я думала, что это было их обоюдное решение. Решение испоганить ей жизнь. - Ты вроде не такая тупая, а временами очевидных вещей не понимаешь, - как богиня, несущая над ней эгиду, Афродита сжалилась и решила просветить непонимающую девушку. – Ей лет пятнадцать на вид, может быть, шестнадцать. - Пятнадцать, - кивнула служительница, натягивая на себя сползшее одеяло. - У нее сейчас в голове такой ветер, который Гермесу и не снился. Я от них, ну, плюс-минус еще года два, столько молитв слышу в день, что уши проколоть охота. Младшая царевна, да? Все старшие сестры уже и красивы, и умны, и родители им внимание уделяют, а что возьмешь с четвертой по счету девчонки, когда она еще ребенок, как ей с ними тягаться? И что по итогам: красоты нет, любви нет, зато ругают, часто ругают, иногда бьют. И вот появляется он, не важно, кто, главное – красивые слова и обещания. Конечно, она всему поверит, конечно, она на все согласится. Зевсу ли это не знать. И имя его говорить противно, моральный уродец, - Афродита потянулась выпить чай, но обожглась. Еще горячий. Богиня зашипела, высунув язык - То есть он ею просто воспользовался? Но зачем ею? – ахнула Бендзайтен. - А кто поверит? Кто поверит, что из четырех царевен Фив, он выбрал самую младшую, совсем еще ребенка? Вот и запрет он не нарушил, никто же не докажет ничего. Родится полубог, да и черт с ним. Ему пусть заказан, - Афродита подула на чай и наконец смогла отпить хоть немного. - Но, он может родиться богом. Ее мать – дочь… - Гелиоса? Знаю, но Зевсу-то откуда знать, скольких мой братец наплодил? Бедный ребенок. Сама родит и будет с ним, как с куклой таскаться, не зная, что делать. Это на картинках они милые, на статуях, там, барельефах, а в жизни… - Да, я во дворец всегда через рынок пробиралась, а там половина торговок с грудничками. Вечно нечесаные, а туника вся в рвоте, и пахнет мочой. Дети смертных – это какой-то ужас, «Может и не так плохо, что их у меня не будет,» - подумала Бэнтэн. – Какие-то мы сегодня на всех злые, - усмехнулась жрица. Она только сейчас задумалась, что как-то это все странно и непривычно. Обычно они с Афродитой не могли друг друга выносить больше получаса в одной комнате, а теперь разговор тек сам собой. Простой разговор. Будто они уже лет десять каждый вечер сидят так на кухне и перемывают остальным богам косточки. - Имеем право. Надо же куда-то яд сцеживать, чтобы другим в глаза им не плевать, - Афродита засмеялась. В окно застучала клювиком птица. – Ой, а это кто? - А это мой братец, - Бэнтэн оглянулась на нее, ожидая от хозяйки храма возражений или порицаний. Медные глаза блеснули в полумраке. Девушка невольно приподняла брови. Лицо ее стало доброжелательным, а губы тронула легкая улыбка. Она быстро стерла все знаки искренней приязни, спряталась под вуалью пренебрежения и излишне скучающего вида. - А, Арес, открывай, пусть заходит, - небрежно махнула рукой богиня. Девушка открыла окно, впуская и бога, и ночную прохладу. Орел облетел темную кухню, освещенную лишь камином, перевернулся в воздухе и обратился в юношу. Он затряс головой во все стороны, смахивая красно-коричневое оперение. - Вот это сам убирать будешь, - с ухмылкой ткнула в «озеро» перьев Афродита. - Ага, как же, - пожал плечами Арес. – Кстати, Афина все рассказала. Поздравляю, - он широко улыбнулся своей детской улыбкой. Афродита захихикала в кружку от его вида и отвернулась. – Тебя не поймешь! - Ты просто с этими перьями похож на умалишенного, - жрица захлопала по столу, приглашая его сесть с ней рядом. - Потому что с тобой с ума точно сойдешь, - Арес сел, неловко заломив длинные руки. – Есть хорошие новости. Гефест с Афиной придумали для Геры, - жрица зашипела, но Афродита была совсем не глухой. - Ай-яй-яй, дети, а вы знаете, что не хорошо иметь секретики от старшей богини того храма, в котором находитесь? – Афродита с улыбкой смотрела прямо на Ареса, понимая, что из Бендзайтен ничего не вытянет. - Мы возвращаем на небо моего брата, - простодушно сказал Арес. Служительница махнула рукой. Она не понимала, с чего это юноша так легко преисполнился доверием к этой богине. Сам Арес понимал, что Бэнтэн не порадует ответ на этот вопрос, но что уж поделать, если это была его правда: Афродита очень походила на Бендзайтен в его глазах. От внешности до характера и повадок, в них было достаточно общего, чтобы авансом открыть дверь доверия, и достаточно разного, чтобы оставить включенным интерес. - Еще один Зевсов выродок? Без обид, - Арес скорчил гримасу и махнул рукой. Уже привык. – Да. Настрогал, так настрогал. Подожди-ка, - в ее голове сложились два и два, - тот страшненький? – жрица кивнула. – Какой ужас. Бедняга за все грешки отца будто расплачивается. И как его так? - На него наложили не счесть, как много, проклятий, а потом и сбросили с Олимпа, а затем Посейдон держал его рабом, пока мы не нашли парня в Афинах, - коротко рассказала обо всем служительница, допивая отвар и морщась. - Ох, - Афродита присвистнула, - с вашей семьей вообще все хорошо? Такое ощущение складывается, что все немного на голову больные. Понятно, почему ты так хорошо вписываешься, - она ткнула в Бэнтэн и захихикала. Жрица покачала головой, но улыбнулась. - Ладно, я полечу. Я так, просто поздравить хотел и новость последнюю рассказать. Еще письма есть передать? – служительница спохватилась и побежала к себе в комнату. Она вернулась с тремя письмами. – Я тебе что, голубь почтовый? - Ты мой почтовый орел, - она щелкнула его по носу. – Это Аиду, будешь лететь мимо Мертвых вод, брось в реку – Харон подберет. Это моим богам, как будешь на Востоке, а это Афине, чтоб не скучала. Вроде бы все. - А я и так больше не потяну. У меня на все и про все две лапы и два крыла! - Так зажми одно под мышкой и лети себе на здоровье на одном крыле. - Ей, мальчик, передай привет Афине, - бросила ему Афродита. - Вот, учись лаконичности у своей эгиды, - он приобнял ее, щелкнул по лбу и прежде, чем она начала огрызаться, обратился птицей и улетел. Бендзайтен прыснула в кулачок и помахала ему рукой, закрывая окно. - Афина все равно тебя терпеть не может. - Как ты думаешь, меня это хоть как-то колышет? Пусть хоть в лепешку разобьется, раз я ей так противна, я все равно что сама хочу, то и сделаю, что сама хочу, то и говорю, - при таком освещении ее фигуральная корона не отсвечивала, хотя и явно не собиралась покидать златую голову. - Даже самому страшному сыну Зевса? – прыснула Бэнтэн. - Он не похож на отца, - заключила Афродита согревающим душу шепотом. – Я все равно не понимаю. Никого из них, из твоих, понять не могу, - она достала свое зеркало, вглядываясь в темное отражение, испещренное трещинами, облизываемое язычками пламени очага. – Любить красоту – дело простое. Красоту любить легко и не сложно, а вот любить уродливость. Это сильно. Я бы не смогла. - Путаешь причину-следствие, - покачала головой девушка. – Меня любят не за красоту, во мне любят не уродливость, скорее, из-за того, что меня любят, я для них красивая, из-за того, что недолюбливают – уродливая. Я сама совсем недавно разобралась, вроде бы так. Любят во мне не внешность, не эти треклятые волосы, не глупый разрез глаз. - А с разрезом поаккуратнее, у меня похожий, - подняла вверх указательный палец Афродита. - Ладно, но дела не меняет. Во мне любят меня, - она отставила кружку, собираясь уходить спать. – И все на этом. - Счастливая ты, - богиня грустно хмыкнула и мечтательно улыбнулась. - Чтобы не за красоту… Никого из таких не знаю, чтобы меня… - и не за отражение в зеркале. - Почему же? Знаешь. И нравишься ему, - улыбнулась ей служительница. - Вон, перьями наследил и улетел только что, - Афродита замотала головой и засмеялась. - Еще совсем мальчишка. Смешной и нелепый, - но от жрицы не ускользнуло то, с какой теплотой были сказаны эти слова. – Я тоже скоро лягу, спокойной ночи, Бэнтэн. - И тебе, - выдавила из себя жрица. Впервые Афродита назвала ее по имени, почти ласково. Сегодня с ней действительно что-то не то. Лишь бы это «не то» продолжалось как можно больше. Афродита сидела, наблюдая за тем, как ее лицо темнеет в отражении. Очаг гаснет. Осталась просто черная дыра, никакого отражения, кроме двух медных глаз. И как такое любить? Но ведь любят же. И письма носят, и раны лечат и успокаивают. Сегодня воистину был длинный и очень странный день. Афродита давно не чувствовала такого, когда внутри не оставалось ни желания, ни сил язвить или задаваться. Она чувствовала пугающую благодарность, но не могла ее выплеснуть или обличить в слова, поэтому теплое чувство клубилось в ней, поглощая привычную едкость, а жрица, как на зло, и сама оставалась с ней мила. Что-то было в этой Бэнтэн. Что-то ей хорошо-хорошо известное и почти родное. Они будто понимали друг друга, хотя никогда до этого не общались так по-домашнему и спокойно, без перепалок и оскорблений. Нет, это слишком быстро. Нельзя. Богиня холодно насупилась, отставив остывший чай. Она пошла к себе, забыв зеркало на кухне. Ей точно стало на него почти все равно. И все же, она уже была в ее комнате, уже пила с ней чай, уже с ней откровенничала, все уже началось. Сколько бы Афродита ни упиралась, а обстоятельства уже качнули их навстречу друг другу.

***

Семела с каждым днем все хорошела, округлялась и становилась счастливее. Здесь, в отдаленном ото всех маленьком святилище Афродиты, она точно задышала полной грудью. Дух ее вышел из аморфного состояния, зашевелился, а вслед за ним и сама Семела. Персефона была с ней, она ни на день ее не оставила, окружив той заботой, на которую была способна. Царевна в жизни бы не подумала, какой мягкой, какой доброй может быть ее наставница, и сама отвечала тем же. Подумать только, она одна вступилась за нее. Не одна из сестер, не мать, не отец, а чужой, абсолютно посторонний, холодный человек. Даже Он не пришел на ее защиту, хотя вдруг Персефона была его посланием? Семела об этом не задумывалась. Она готова была ему все простить, если бы он лишь еще раз появился и обогрел ее. - Персефона, а что такое «любовь»? - Ты даже не представляешь, какой сложный вопрос задала. Я не смогу на него ответить. - А ты любила? - Думаю, да. - Человека? - А кого еще? - По тебе не понять… Я и сама раньше не знала, я долго думала. Очень долго. А сейчас поняла. Любовь – это тепло. Девочка засмеялась, скрывая красное лицо ладонями. В ее голове все было стройно. Он был теплым, он согрел ее, когда она мерзла дома. Это была любовь. Персефона была теплой. Она согрела ее тогда, когда Семела не ожидала этого. Это тоже была любовь. Но больше всего ее грел тот, кто находился у нее под сердцем. Это было самое теплое чувство, самое нежное и беззаветное. Когда она поняла это, она уже все простила Ему, лишь за то, что Он подарил ей это чудо. Царевна сама для себя решила абсолютно все. Кем бы ни оказалось ее дитя, она будет с ним, она будет его греть. Столько, сколько есть у нее сил и даже больше. «Я все буду для тебя делать. Я всем, что есть у меня буду тебя любить. Я и сама в пламя шагну, чтобы ты жил,» - приговаривала Семела, поглаживая живот. Служительница видела это и даже завидовала нерожденному ребенку. Он еще даже не появился, но в этом мире он желанный гость, мать уже раскрыла свои объятия, чтобы принять его. Драгоценное, любимое, желанное дитя. Но Зевс. Он просил ее навестить его еще тогда, в день посвящения. Дитя было зачало до запрета. Тогда к чему было его скрывать? Бендзайтен поняла: Зевс хотел защитить юную любовницу и потомство от угроз земных и божественных. Стоит признать, было от кого. Жрица его не совсем понимала. Верховный бог сам себе противоречил, говорил одно, а делал другое. Она побоялась, что в назначенный судьбою час ему может показаться скучным или непрактичным иметь еще одного ребенка. Из-за таких мыслей Бэнтэн не могла спать. К счастью, не она одна. Афродита исправно не хотела покидать кухню раньше полуночи, да и потом чаще всего не шла спать, а уходила на Олимп, к Гелиосу. Временами к ним в клуб полуночников присоединялся Арес. Так и жили в маленьком святилище, которое понемногу заставлялось самым разным дорогим сердцу хламом. - Нет, я с тобой в петейю не играю, ты всегда выигрываешь, а потом важничаешь, - отнекивался Арес. - Она всегда у тебя выигрывает? А еще бог войны, - покачала головой богиня. – Да у нее же стратегия, готова поспорить, один в один слизана с Афины. - У кого училась, - пожала плечами Бэнтэн. - Хочешь сказать, ты у нее выигрывала? – недоверчиво протянул Арес. - Пятьдесят на пятьдесят. Бэнтэн, иди поиграй со своим домашним смертным, у нас с этим мальчиком серьезный урок, - размяла руки Афродита. - Бегу, волосы назад, - девушка ткнула в корзину, заваленную колодами карт, полями для игр и забавными оберегами – всякой всячиной, которая приглянулась царевне на рынке и уже разонравилась, хотя для жителей небес представляла неподдельный интерес. – Только не забудьте потом убрать. - Ага-ага, - Афродита наклонилась к Аресу. – Смотри, еще и надуется, что без нее играем. - А потом нас виноватыми выставит, - шутливо продолжил юноша. - Да ну вас! Я все слышу, - она дала Аресу невесомый подзатыльник. – Мы на рынок пойдем. Вам что взять? - Прекрасной даме – гребень, а мальчику – бритву, - юноша покраснел и посмотрел на нее со смесью стыда, смущения и негодования. – Мальчишка, попробуй убрать это один раз, и твоя жизнь изменится, - не унималась Афродита. - Я уже почти взрослый, мы с тобой почти ровесники, это просто все тело, - он вздохнул, хотя звук вышел больше похожий на клокот, повернулся к Бэнтэн и показал два пальца. Девушка пожала плечами. Две, так две. Так тянулись их дни, наматываясь на веретено времени. Тихо. Мирно. То, что изначально угнетало, стало приносить удовольствие. Даже Афродите. Все чаще она забывала про свое зеркало, а затем не могла вспомнить, где оно, да и не особо хотела. Оно стало больше дорого как память: ценно было не то, что оно когда-то отражало, а то, отражением чей привязанности являлось. Бэнтэн никогда бы не призналась, но именно тогда она впервые подумала о том, что ей будет грустно покидать Афродиту. Она все еще вернулась бы к богам войны по первой же возможности, но не без раздумий. Жрица думала, что же в ней, в них двоих, так изменилось? Все такая же упрямая, взбалмошная, своевольная и гордая. Кто? Похоже, что обе. Может, подчерпнув что-то друг у друга, они смогли понять самих себя? Бендзайтен не хотела об этом задумываться из принципа, как и богиня не хотела признавать, что за ширмой демона, которую сама себе поставила, было спрятано столь многое. А Арес все смотрел на них, смеялся и радовался. Он по своей наивности не понимал, не отдавал самому себе отчета, почему ему хотелось возвращаться к ним, в теплое маленькое святилище, и прихватить с собой Афину для полной картины. Всем мальчишкам нравится чувствовать себя сильными воинами, когда нужно перенести алтари или затащить на второй этаж детскую кроватку, нравится поиграть в защитников, когда очередное создание Арахны решило обосноваться на их территории и потерроризировать девчонок, в конце концов, всем им нравится время от времени подергать девчонок за их золотые косы. Но однажды Арес залетел к ним не с ветром легкомыслия, не с желанием повеселиться. Он принес на хвосте весть, как думал по началу, счастливую. Гефест закончил. Теперь осталось только совершить то, к чему они готовились давным-давно. Афродита решила пойти с ними. Просто захотелось. Просто показалось, что это будет весело. Просто провести еще один вечер так, вместе: поддразнить мальчишку за порезы на красном лице, попрепираться со своей жрицей о туниках и цветах, чтобы потом каждую минуту напоминать ей о том, кто тут лучше всех разбирается в платьях, а потом можно и к Гелиосу забежать, рассказать обо всем хорошем. Она и мысли не допускала, что это будет один из лучших вечеров в ее жизни. Потому что будет наполнен осознанием, насколько скоротечны хорошие времена.

***

Весь Олимп оживленно гудел слухами всех мастей. Ночью активировали зеркала. Все видели, все видели! Кто-то был в главном дворце и что-то оставил! Вместо «кто» и «что» вставить любую чушь и рассказать всем своим знакомым – милое дело для уважающего себя жителя Олимпа. Сходились только в одном: это был бог, старший бог, кто же еще мог открыть проход? Здесь все от нимф до богов варились в одном котле из интриг, родственных связей и негласных правил: ни один шорох даром не пройдет. Божества знали, что рано или поздно их призовут. Зевс с нетерпением ждал того момента, когда Гера обнаружит трон в большой зале. Он прислушивался к ней, к ее шагам, к эху ее каблуков. С безумным азартом бог ждал, когда же она метнется к нему в кабинет, чтобы быть «хорошей» женой и предупредить его о странном подношении. Громовержец с нечеловеческим усилием подавлял в себе ликование и нервозность, когда жена, обойдя трон со всех сторон наткнулась на единственную надпись: «Матушке». И кто же из ее детей смог выковать ей золотой трон, обвитый серебряным плющом такой тонкой работы, что он колыхался от небольшого сквозняка? Она все не понимала. Тогда Зевс покачал головой, нахмурил брови и приказал всем богам, от низших до старших, собраться здесь же, в главной зале. Он ждал, терпеливо ждал, пока пространство вокруг не наполнилось шумом и криками. Небоги оставались за пределами дворца: они прикладывались ушами к стенам, заглядывали в окна. Царь усмехнулся – его братья не явились. Один – знал, что мог попасть под горячую руку, а другой решил, что это очередной пир. Что уж поделать, если Аиду приглашение всегда нужно высылать еще и лично? Показалась Любимая дочь. Помахала рукой – кивнул в ответ. За ней жрица и он. Проводили ее до старших и разминулись. Бэнтэн нашла Афродиту. Почему не встает рядом с ней? Опять ссора? Криков нет. Обе смеются. И он смеется. Афродита… сходит? Старшая богиня тряхнула головой и сошла со своего пьедестала. Они втроем прошли туда, где были младшие и низшие божества. Туда, где можно было находиться ему… Зевса настигло напряжение. Он острым глазом вгляделся в то, что приходилось ему сыном, в богиню, что никоим образом не должна была пойти с ним на сближение. Но Афродита ему улыбалась, она была с ним мила, милее, чем с любым другим богом. Зевс едва стерпел, когда жрица отчасти встала под его эгиду, едва терпел заступничество Афины, но такого стерпеть не мог. Чтобы этому отродью благоволила старшая богиня? Чтобы она давала ему силы? Нет. Этому не бывать. Это надо сломать. А мальчик все радуется, все ловит ее подачки с упорством глупой собаки. Недолго это продлится. Такому, как он, нельзя иметь никого подле себя. Никого из тех, кто мог бы иметь власть над его душой. И Зевс позаботится об этом. Бендзайтен улыбнулась. Ловушка захлопнулась. Гера села на трон, удивилась его мягкости и еще раз спросила, чей же это дар. Никто не знал. Она замерла на миг и попыталась подняться. Лианы ожили. Они опутали все ее тело, пригвоздив его намертво к трону. Шипы плюща царапали белую кожу, серебряные стебли пережимали кисти до синевы. Царица закричала. Зевс удовлетворенно ухмыльнулся. Тогда он громовым голосом сотряс всю залу, вопрошая, есть ли кто-то, кто знает, как же освободить его жену. Жрица вышла вперед. Она молчала, приклонив голову, ждала своего права говорить, точно надрессированная птичка. - Я знаю того, кто может снять эти оковы, но есть плата. - Какая? - Справедливость. Она ввела хромого на обе ноги калеку в зал. Согнутый в спираль, как ива на ветру, влачащий кисти по полу юноша не шел, а перекатывался валуном шаг за шагом. Он оцепенел, не мог поднять глаза. - Как имя твое? - Гефест. - И какой же ты справедливости желаешь? Заикаясь и сбиваясь, кузнец поведал обо всем, что не так давно узнал сам. Его слова подтвердили и жрица, и Афина, а большего остальным не было нужно. Божества ульем зажужжали так, что завибрировал пол. Чьи-то голоса были громче других, ведя за собой общий порыв. Какая же ты мать? Как ты могла бросить родного сына? Новорожденное, невинное дитя? Гера задыхалась, краснела, багровела. Вены на ее висках набухли, слезы покатились по лицу и опухшей шее. Она бросила умоляющий взгляд на Зевса. Он сделал вид, что не заметил. Она продолжала смотреть на него, но поняла, что это бесполезно. - Так чего же ты хочешь? - Хочу назад свое правило быть подобным своим родителям. - Справедливо ли это? Весь зал закричал в поддержку. Каждый орал, хлопал, топал так, что колонны грозились обвалиться. Но ведь для этой справедливости нужно, чтобы тебя принял тот, кто изгнал. Гефест обещался отпустить неудавшуюся мать, если она даст ему свой голос. Женщина закивала. Едва она согласилась. Путы сами пали с нее. Царица встала. Она не разминала руки, не пыталась залечить царапины на ногах. Гера почти с минуту стояла и смотрела заплаканными глазами на Гефеста. Она никого вокруг не видела, даже Зевса, чей взор становился все злее и злее. Женщина на ватных ногах сошла с возвышения, не отрываясь созерцая сына. Гефест отступил, но служительница придержала его за руку. Он боялся матери. Гера с горестью склонилась над ним, взяла теплыми руками голову и поцеловала его в лоб. Еще несколько раз струна ее души дернулась, издавая всхлипы, но потом вернулась Царица. Выпрямив ровную, непоколебимую спину, откинув назад плечи, Гера заявила о том, что принимает сына на небо. Афина откликнулась. Деметра откликнулась. Все уставились на Афродиту в ложе для младших богов. Она взглянула на свою жрицу, на Ареса, выдохнула и тоже отдала свой голос за Гефеста. Зевс лишь подтвердил всеобщее соглашение. Старшие боги вышли вперед. Они потянулись к Гефесту, наложили на него свои руки и всех их оплела белая паутина света. Тело его засветилось, мышцы сокращались, отторгая остатки смертного. Душа нашла свой Эйдос. Широкий кривой лоб покрыла испарина. Он тяжело задышал и открыл бронзовые глаза. Без Посейдона медь им было не получить, но и то была огромная победа. Боги вернулись на свои места. Зал зааплодировал. Бендзайтен вышла к нему и поклонилась как богу, принимая его в свой личный сонм. Как только Гера вернулась на место, Зевс сам сошел к сыну. Он протянул ему руку. Гефест протянул свою. Это рукопожатие включило его в семью верховного бога. Зевс подметил, что у Гефеста чудовищно сильные руки. Он вновь окинул взглядом все его жалкое тело, теперь бессмертное. Его бросило в холод. А вдруг и этот сын будет на то способен? Из-под огромной мерзкой шишки по его лицу мельком мазнул взглядом бронзовый глаз. Нет. Этот не сможет. Никогда не сможет. Об этом позаботились очень давно и слишком хорошо. Так хорошо, что теперь из справедливости он не может не принять его домой. Осталось дать ему фундамент и укрепить свой. - Даже это не уравновесит те лишения, что ты терпел, с грядущими радостями, - состроил сочувствующую мину Зевс. – Можешь проклясть весь Олимп хоть тысячу раз, но я не в силах изменить то, каким тебя сделали проклятия. - Ничего страшного, я ко всему уже привык, - Гефест поежился от взгляда отца. Царь был недоволен: он не любил, когда его заготовленную, красивую речь прерывали – она же тогда не принесет нужного эффекта. Громовержец прокашлялся и продлжил. - В любом храме есть одна часть, что априори важнее других, - он обернулся к жрице. – Какая, Бендзайтен? - Фундамент, - с готовностью отчеканила служительница. Она ждала, когда царь задаст следующий вопрос. По всем канонам ораторского искусства, он должен был задать его. - А что есть наш фундамент? – она улыбнулась. - Закон, что един для всего мира богов, - Зевс был доволен, как довольны бывают охотники своими ястребами или борзыми. - Верно. Закон. Все то, что у тебя забрали, я обязуюсь вернуть. У тебя забрали дом – ты получишь храм на Олимпе, у тебя забрали Эйдос – мы вернули, но, что прискорбно, забрали у тебя и еще одну важную вещь. С красивым телом у тебя забрали любовь. Как я могу такое оставить? – в этот момент по спине жрицы поползли мурашки. Она догадалась. Девушка подняла глаза и столкнулась с таким же напуганным взглядом Афродиты. – Я подарю тебе женщину. Такую женщину, что сможет уравновесить чаши мук и радостей. Ее, - бог указал на Афродиту, потерявшую дар речи. Ее рука тянулась для того, чтобы возразить, чтобы напомнить царю: каким бы всевластным он ни был, а командовать старшими в делах брака не смеет. – Ей же это будет на пользу. Слишком долго я закрывал глаза на то, что ты ночь через ночь проводишь у Гелиоса. Я даже думал насовсем запечатать вход в башню Солнца, - она посмотрела не него со всей своею злобой: как смеет он бесчестно давить на то, что вызывает у нее самую острую боль? Но и возразить теперь она не могла. - Как же так можно, отец, без всякого согласия нимфу выдавать – куда ни шло, но богиню из старших? – Арес встал перед ней, заслонив от Зевса. - Щенок, - прошипел верховный бог, - ты сейчас на себя самого вилы и копья поднимешь. – Смотрите все, убийца говорит о справедливости! И в чем же я несправедлив? Она с осужденным за тяжкое преступление против твоей же жрицы проводила почти каждую ночь, смягчала наказание, залечивала раны. Как может закон работать, если ему не дают вершиться? – обратился Зевс к толпе. – Неужто ты так за нее вступился, потому что остальные ночи она проводила с тобой? – раздались смешки и шепотки. Стоило Аресу метнуть взгляд на толпу, как все разом замолчали. Его по-прежнему боялись. – Не стоит ли мне отпустить закон с привязи и дать ему свершить запоздалое правосудие? – царь с угрожающей улыбкой не сводил глаз с Ареса, игнорируя все попытки Афины привлечь его внимание. Тщетно. Юноша не боялся. Младший бог войны не боялся отца и этим злил его еще сильнее. Он направил свое оружие на Афродиту. Она все поняла. Зевс все видел и истолковал правильно. Он знал, что богиня бы не позволила причинить вред Аресу уже за то, что мальчик за нее вступился. Царь удовлетворенно выдохнул: там, где есть мягкость – слабость, где слабость – страх, где страх – власть. - Я… - голос ее пропал. Она с самого начала чувствовала, что неспроста Зевс так разогревал толпу. Теперь, если не дать им иного повода, Ареса насадят на копья быстрее, чем он успеет обратиться орлом. А наш Царь и не при делах вовсе… Двуличный подонок. Как же она преисполнилась к нему ненавистью, как же ей захотелось вцепиться в его массивную шею своими руками. Унизительно. Быть проданной уродцу из-за одной лишь своей красоты да грешков ряда других богов – унизительно. И вдвойне унизительно то, что она на это согласилась, но если ее красота может выкупить жизнь Гелиоса и жизнь единственного чего-то стоящего бога, то так тому и быть. – Я согласна, - эта улыбка еще долгое время будет преследовать ее в кошмарах и наяву. С отцом собственного мужа придется часто встречаться. – Но, я прошу об одном, - Зевс снисходительно наклонился к ней. – Дайте мне проститься со всем, что мне дорого. - У тебя есть время до завтрашнего утра. Ты уж подготовься к собственной свадьбе… - эхом отдалось в ее голове.

***

Очнулась от транса Афродита уже в саду собственного храма рядом с Бендзайтен бледной, что смерть. Жрице явно было плохо. Она хваталась то за голову, то за живот. Впервые за долгое время богиня потянулась рукой к тому месту, где всегда было зеркало, но нащупала пустоту. Афродита была мертвенно спокойна. В ней разом отключилось все то, что порождало чувства, осталась только оболочка, своею холодностью напоминающая мрамор статуи. Она посмотрела на жрицу, осознавая, что вот он, конец. Не так она представляла себе их расставание. В самом начале ей казалось, что оно будет куда более радостным, а сейчас обе стоят у пропасти в неизвестность, куда они либо прыгнут сами, либо их столкнут. Отличие даже не в количестве переломанных костей, а в том, не сломается ли их честь от такого удара. Лучше самим. «Можешь меня не ждать. Собери вещи и жди своих, а я пойду,» - монотонно сказала Афродита, глядя на горизонт. Если выйдет сейчас, то дойдет как раз к закату. Она двинулась и заметила, что жрица идет следом. Богиня не стала ее останавливать. Не обращая внимания на грязь, на дикую и жесткую траву, на колючки, покрывшие подол хитона диким ореолом, она шла вперед, к башне. Девушка посмотрела вверх, на самую ее далекую вершину, упирающуюся в небосвод, и толкнула ворота. Внутри царил холодный мрак. Такой холодный, что даже сейчас, когда ветра разносят последнюю августовскую пыльцу, тут нос ранил лед, застывший в воздухе. Они едва ступили на лестницу и уже оказались под крышей. Остались последние двери. «Подожди меня здесь,» - шепнула Афродита и исчезла за ними. Раздались голоса.

***

Если бы мог, Гелиос бы зубами перегрыз кандалы, чтобы только суметь обнять названую сестру, утешить ее. Но он не мог, и за все время в этой темнице перепробовал многое, после чего именно ей приходилось залечивать его раны, обрабатывать укусы от его собственных зубов. Едва переступив порог, она упала на колени и долго не могла даже подползти в его сторону. Истерика била ее нещадно, била по самым открытым, самым нежным местам, орошая слезами пол. Раз в несколько минут богиня успокаивалась и говорила пару фраз, из которых он, точно из мозаики, собирал полноценную картину. Бедная… Бедная, бедная, бедная девочка, несправедливо в жертву справедливости принесенная. Мало-помалу она двигалась к нему по холодному полу. Он сел в своей клетке, чтобы только суметь взять ее за руку. Такая ледяная и каменная. - Дита, - хрипло начал Гелиос. – Дита, ты меня слышишь? – он из последних сил грел ее руки божественным светом. Девушка не откликалась. – Афродита, - он протянул ладонь, но цепь едва позволила ему коснуться ее головы, - послушай меня, - она с трудом сфокусировала на нем свой взгляд. – Забудь обо мне, забудь и не вспоминай. Не беспокойся. Я все выдержу, я все снесу. Не думай, что ты меня руками своими убиваешь. Это не так, - Гелиос попытался избавить ее от вины, что уже тяготила душу: когда она выйдет замуж, больше некому будет его навещать. Богу грозило вечное одиночество в круговороте закатов и рассветов. Он это понимал. И понимал, что в лучшем случае такую судьбу назовут «ужасной», но поделать с этим ни Гелиос, ни Афродита ничего не могла, зато избавить девушку от оков, пусть всего лишь одних, он мог. – Не бойся за меня. За нимфами своими и с браслетом брачным приглядишь. Не забывай о них, заботься о каждой, - ведь так хоть часть твоего горя уйдет в работу. – Он же сын Зевса? – она кивнула. – Значит, теперь ты самому царю Олимпа станешь дочерью, я верю, тебя не обделят вниманием. - Не нужно мне такое внимание. Мне оно уже вообще никакое не нужно, - Афродита хныкнула. – Ты бы видел то, как он на меня смотрел. - На тебя трудно смотреть иначе. - Нет, Гелиос, это не любовь была, не вожделение, это что-то страшное. И руки у него такие, что одной меня задушит и не заметит, - она сглотнула. – Уродец не был бы мне настолько неприятен, настолько страшен. В нем есть то, что погубит меня, Гелиос. Я это знаю, поэтому я и пришла проститься. - Были бы руки свободны, будь уверена, растряс бы тебя на чем свет стоит, а потом и его бы избил, - он повернул ее к себе. – Ты через все пройдешь, ты все преодолеешь. Я знаю. И ты не станешь безмолвной женой очередного глупого мужа. Слышишь меня? Ты все сможешь. Повтори. - Я все смогу, - дрожащим голосом сказала Афродита. - Громче. - Я все смогу! – она крикнула и уставилась на него огромными глазами. Богиня просунула вперед, сквозь решетку руки, чтобы обнять своего брата, того, с кем делила невзгоды и победы многие годы. Из ее головы все не уходила мысль, что это их последние объятия. – Подумать только, со всеми мне придется попрощаться. - И даже с «течной сукой»? – она укорила его за неуместную остроту. – Не мои слова. Я думаю, она тоже все это тяжело переживает. Иначе бы не волочилась за тобой сюда. Со мной поговорит? - Не знаю, она тебя еще боится, - нехотя богиня разорвала их объятия. - Я бы хотел… - с нею поговорить. – Тебя, кстати, не только жрица ждет. Иди уже. Нечестно будет забирать все твое последнее девическое время себе. А ее позови: если войдет, то буду рад, если же нет, то так тому и быть. Афродита шмыгнула носом и отряхнула платье. Она бросила на Гелиоса последний взгляд. Ей не хотелось запоминать его такого: тусклого, бледного с осунувшимся лицом и затравленными глазами. Афродита старалась сохранить в памяти его таким, каким он был до черной полосы всего Олимпа: сияющим и прекрасным, откровенным и всеобъемлющим, как само солнце. В жизни редко все происходит так, как мы того желаем – это богиня уже не раз успела испытать на себе, но окончательно и бесповоротно поняли только сейчас. Она ушла. Гелиос выдохнул. Сердце точили и обида, и тоска, и страх, но более всего – предчувствие. Предчувствие сотен лет одиночества. Шаги Афродиты раздались на лестнице. Ушла. Пару минут двери были неподвижны, как будто никого за ними и нет. Потом одна створка качнулась. Совсем легонько, едва-едва, будто стесняясь. Наконец показалась жрица. Прошел почти год, а в ней все так переменилось: ему запомнились ее воздушность, ее легкость, они и остались с ней, но столько камней висели на ее душе, столько переживаний и мук, что ему вдруг стало совестно, не остался ли он одной из них. - Здравствуй, - сказал Гелиос - она подняла голову, посмотрела ему в глаза и, заметив, что он нисколько к ней не враждебен, успокоилась, даже расчувствовалась. – Подходи, не бойся, я же тебя не съем, уже, - он показательно ударил кандалами по прутьям клетки. - Здравствуй, Гелиос, - девушка подошла ближе, но все еще не могла заставить себя сократить дистанцию и сделать ее хоть немногим меньше трех метров. – Зачем ты хотел меня видеть? - А ты совсем меня видеть не хотела? – в шутку сказал бог, наблюдая за ее реакцией. Метания. – Я понимаю. Бендзайтен, выслушай меня очень внимательно. Я никогда не был слишком хорошим, слишком прилежным, скорее, наоборот, но даже у такого бога, как я, есть близкие. Ты же это знаешь? – она кивнула. – И их осталось мало… - Гелиос выдохнул. – Просить у тебя прощения уже поздно, мелочно и бессмысленно. Я это знаю, но позволь мне облегчить этим душу. Я все равно попрошу. Прости меня, - она не знала, что ему ответить, поэтому опять кивнула. – Не все тираны, не все животные, даже не все демоны поступают так, как я с тобой поступил. Я поплатился. Жестоко, сурово, но не кори себя, не ты приговор выносила, - как он и догадывался. Девушка чуть оживилась. - И все же, это никак не помешает тебе самому принять взамен мои извинения, - она едва поклонилась ему. – Прости меня. – Ты светлая душа. Порой мне кажется, что даже слишком. Многое на свой счет принимаешь, когда виновны все, кроме тебя, - он усмехнулся. – Я приму твои извинения, но не без платы. Присмотри за Дитой, - посерьезнел бог. – Я в своей жизни не видел ее более напуганной, а напуганная она… - Может натворить глупостей, - согласилась с ним жрица. – Хорошо, а постараюсь, хоть замужняя женщина не может нести эгиду, она ведь все еще может принимать мои молитвы, гостей. Это все? - С моей стороны все. Есть ли хоть что-то, что я могу для тебя сделать, что-то, чтобы ты приняла мои слова? – ее глаза застекленели, казалось, они замерзли в холоде башни. - Гелиос, ответь мне честно, ты же знаешь, кто Гефеста проклял? – перед служительницей все стояла та сцена поцелуя Геры. Долгожданного поцелуя. Тепло матери в ней переливалось через край, прямо на шипящий, скворчащие угли терпения Зевса. Надо было видеть его взгляд, его ярость, когда Гера со всей материнской отдачей распахнула объятия сыну. Одна сцена перевернула в ней все восприятие, поставила такой вопрос, который и задать вслух было страшно. Она задумалась: а не было ли это все лишь дерганьем за ниточки? Игрой? Указания она получала от Зевса, намеки – тоже, даже яблоко зачаровывал он. Гелиос мог успокоить ее, мог одним словом вышвырнуть из ее головы весь этот ненужный хлам. Он медлил. В его глазах стоял страх. Солнце освещает слишком много скелетов в шкафах всех богов, кроме подземного, но у него их изначально много. Сложно расторгать давний договор, данный еще тогда, когда Гелиос только стал старшим, и был тем, почему он стал старшим в столь юном возрасте. Бог размышлял: а ведь той, ради кого он на это пошел, уже давно нет, другая тоже его покинула. Не старший он теперь. Не потому ли Зевс выбросил его так далеко и безвозвратно, чтобы не болтал? Чтобы скрыл все то, что успел увидеть с высоты? Он признавал, что в первую очередь в нем взыграла эгоцентричная злоба, а не справедливость, но уж таков он был. - Не Гера Гефеста сбросила, не она прокляла, - бог осознавал, что только что подписал себе приговор о том, что никогда отсюда не выйдет. Он все думал, что если это поможет жрице хоть немного оцарапать исполинский идол верховного бога, то он уже ни о чем не жалеет. – Не мне тебе рассказывать, что верховных бога только два, - на ее лице застыла маска ужаса и боли. Она потянулась к животу, забегала глазами поверх Гелиоса и стен, точно искала кого-то, кто еще точно был здесь, с ними, а затем схватилась за голову, прикусив ладонь. – Что с тобой?! - Больно, - она повернула к нему ладонь внутренней стороной. Бог увидел шрам. Закон. Конечно. Девушка не горела желанием рассказывать ему про свои невзгоды. - Иди сюда, - он протянул ей руку. – Я не трону, не смогу, - боязливо, маленькими шажками, она подошла к нему и подала свою ладонь. – Холодная. Разумеется. Вот он и беснуется, - он мягко провел большим пальцем по ее кисти, нежно обвел костяшки. Девушка выдохнула, дрожа всем телом. – Я это в тебе видел. На это и пошел, отчасти, - признался Гелиос. – В тебе есть эта часть. Темная, почти первобытная, противоречащая тебе, но она есть. А теперь она и с Законом слилась. - Но разве не от того мне плохо, что демон никогда не примет Закон? - С чего взяла? То, что в тебе, и есть Закон, но Закон более древний. Ты отторгаешь его так, что частью тебя она еще долго не станет. - Ты врешь, - несмело ответила жрица. - Закон не может быть таким. Это все моя черная кровь. Убить бы ее и успокоиться, - фыркнула Бэнтэн. - Глупость какая. Зачем ее убивать, зачем морить голодом, если можно накормить, договориться и принять? И никогда больше она тебя не побеспокоит. Когда тебя Закон терзает? - Когда злюсь. - Точнее говори. Скажи же ему правду… - Когда… даю себя в обиду, когда вокруг происходит то, - она едва покраснела, - что мне противно и совсем не нравится. - А что тебе не нравится? – не унимался Гелиос. – Если молчишь, то я скажу. Закону не нравится несправедливость. А твой закон - древний, твоею древнею кровью вскормленный. Поэтому ему и не нравится, когда себя в обиду даешь, поэтому и бунтует. - И что же с этим делать? - У тебя голод, а голод следует утолять. - И что же мне, ходить с мечом и кромсать всех тех, кто слово поперек скажет? - Зачем же так радикально? Кромсать можно по справедливости. Но я предпочитаю более гуманный способ, - не отрывая взгляда от черных глаз, он притянул ее крохотную ладонь к себе, за решетку и поцеловал шрам. Бендзайтен ахнула. То нечто, сидящее в ней, встрепенулось и довольно заурчало. Ему понравилось. Древний Закон любит первобытную ласку. Гелиос втянул запах пыльцы и полевых трав, пропитавших ее кожу, и потерся щекой о мягкие теплеющие пальцы. Она судорожно выдыхала каждый раз, когда юноша случайно задевал горячими губами подушечки. Низ ее живота закручивался, наливался томлением, но это не было неприятно. Она уже испытывала подобное. Тогда, со… Смертным?.. – сказал шепот в ее голове и затих. - Вот видишь, и ничего страшного в этом нет, - Гелиос нехотя выпустил ее руку. – Ты очень голодна, слишком голодна. Накорми его один раз, договорись и стань единым целым, - она стояла очень близко, он и не заметил, как Бэнтэн подступила. И глаза такие он видел впервые. – Бендзайтен? - он протянул к ней свою ладонь. Оно ее поймало своей щекой, тихо засмеялось и прикусило мизинец клыками, слизав божественную кровь. Оно урчало довольно и утробно, позволяя его руке свободно соскальзывать вниз по шее. – Рад был с тобой повидаться, Бэнтэн, и с Законом тоже, - он мягко оттолкнул ее. Глаза ее вернулись в нормальное состояние червоточин. – Заходи как-нибудь. У меня времени еще много. Девушка раскраснелась, распереживалась и не смогла сказать в ответ ничего, кроме короткого «увидимся». Гелиос засмеялся: «Не давай надежду отчаявшемуся». Без божественной силы ступени отказались спускать ее на землю быстро. Бендзайтен этого не заметила, время для нее текло иначе. То, чего она боялась, сначала стремительно приближалось к ней, но затем останавливалось и едва продвигалось. Последний пролет был самым долгим. Именно на нем она услышала голоса. Там был Арес. И быстрое замедлилось. Она не хотела им мешать. Их разговор явно уже состоялся. Конечно, бог не мог не попытаться вытрясти у девушки, почему она не дала ему защитить ее. Она же не хотела отвечать больше того, что позволяли гордость и приличие. Арес очень злился, хоть не совсем понимал природу своей злости. Его брат на небе, ему в жены отдали не чужую его духу богиню – где же радость? Бэнтэн и сама его понимала. Будто обретя нового бога, один из старых собирался сгинуть в его тени. Юная богиня больше не может держать эгиду, не может позволять себе дерзить, не может против Зевса идти. Теперь и он ее семья. Чужая и холодная семья, в которой жена во всем лишь мужа слышит и слушается. Перед ее глазами встала Гера. Сильная безвольная Гера, по стопам которой она шла. Им явно было, о чем еще сказать друг другу, но ни старшая богиня, ни младший не спешили с этим. Они будто взвешивали, стоит ли распечатывать личное послание сейчас, или оставить его грузом на сердце до лучших времен, когда и воск подплавится, и груз иссохнет, и личное станет совершенно не важным, далеким, напоминающим об остальных юношеских глупостях молодых лет. - Береги себя, мальчишка, и спасибо, - коротко сказала Афродита напоследок. – Помоги утром Бэнтэн с вещами. Их немного, но и сама она не атлет. - Я помогу, - закивал Арес, он потер шею, покрывшуюся красными пятнами. – Мы же можем с ней навещать тебя? Ничего, если мы зайдем через пару дней после твоей свадьбы? Просто гостями! – обезоружено поднял руки юноша. - Спросишь у моего мужа. - А в саду посидеть всем вместе? – Арес не был идиотом, он осознавал, что Гефест его не впустит, слишком дорожит расположением только обретенного отца. - Я без мужа выйти не смогу. - И ты будешь сидеть в четырех стенах? Как клетке? – негодовал юноша. Он все отталкивал и отталкивал от себя эту болезненную мысль, но то было их прощание. - Мать твоя сидит. В огромном дворце, но сидит же. А у меня будет не меньший, - она попыталась усмехнуться, попыталась задрать нос и всем видом показать, что рада той роскоши, в которой проведет свою замужнюю жизнь, но для этого ее нужно ценить больше того, что теряешь. Свободу она ценила во сто крат больше и в тысячу раз больше - тех, ради кого свободу отдала. – Будешь приглядывать за нашей «не-от-мира-сего», а, Арес? А не то она и глупостей может натворить. - Конечно… Ты тогда, я не знаю, пиши, если вдруг заскучаешь, или хоть какие-то весточки отправляй, что все с тобой в порядке. - Ладно, уговорил, - она подняла глаза на луну. Время неумолимо течет. – Иди домой, Арес. Сестрица обыскалась. Поздравить хочет с пополнением, - ей не хотелось омрачать этот момент, но слова сами собой прозвучали колко. - Удачи тебе и… любви, наверное, - пробубнел юноша. На свадьбе его не будет. Услышав взмах крыльев, Бендзайтен открыла ворота. Они молча пошли назад. Глубокой ночью в храме нимф не было: убежали в леса, плача и стеная по своей хозяйке. Девушки прошли на кухню. Они сидели с дымящимися кружками друг напротив друга с опущенными головами. Жрица отпила немного своего отвара и даже не почувствовала вкуса. Она не чувствовала «голод», просто хотела себя успокоить, будто одно только наличие отвара из корней ликориса могло унять тревоги. Оказалось, не могло. - Не понимаю. Завтра же хороший день. Добрый день. Чувствую себя так, будто сижу во главе поминального стола, - она услышала тихий плеск. Слеза упала с опущенного носа Афродиты в ее же чай. - Потому что это мои поминки, - ее не трясло, не било. Богиня отчаялась, застыла в своей грусти, в статичном страдании. - Ты могла возразить, - прошептала Бендзайтен. – Ты же всегда только этим и занималась. Могла взбунтоваться и просто уйти. - Не могла. - С чего бы это? Что помешало тебе поставить саму себя во главу угла, как ты всегда это делала? Что помешало сделать, как хочешь, сказать, что хочешь? – продолжала допытываться до нее жрица. - Ты знаешь ответ. Зачем его из меня выжимать, что масло из ореха? – хмыкнула богиня. Затаенная гордость взыграла в ней и требовала к себе внимания. - Боюсь, что ошибаюсь в тебе, - теперь и спокойные черные глаза служительницы подтыкивали ее иглами, раздражая накаленные уставшие нервы. - Я не твой старый любовник, чтобы во мне ошибаться, - продолжала язвить Афродита. – Ошиблась, ну и что с того? Какая тебе уже разница? То, что мы пару раз сыграли и попили в одной комнате чай, еще ничего не значит, - она рассержено выдохнула. – Завтра утром вернешься к своим, как давно хотела. Заживешь полной жизнью. - И даже так мне будет грустно тебя покидать, - честно призналась жрица. Она видела, как ее слова ударили по гордости Афродиты. Она треснула, выпустив наружу еще пару чистых слез. – Хочешь сказать, что рада от меня избавиться? - Я такого не говорила, - это было все, что она сказала в ответ. - А вдруг вы с Гефестом будете счастливы? – с надеждой в голосе протянула девушка. – Он добрый и покладистый, во всем слушался Посейдона, терпел лишения и обращение как с рабом. Тот, кто такое испытал, в последнюю очередь должен желать подобного другим, ведь так? – Афродита распахнула медные глаза. Она пару секунд смотрела на служительницу, затем ее плечи задергались, шея изогнулась под немыслимым углом. Резкий смех богини молотом ударил по ушным перепонкам. - Как мало ты знаешь о других, Бэнтэн. Всех судишь по себе, - она замотала головой. – Если бы это было так. Знаешь, что случается со многими из тех, над которыми потешались, которых унижали, лишали? Не все такие, как ты, далеко не все такие, как тот мальчишка, - Афродита вздохнула. – Чаще всего они хотят поменять все местами, чтобы самим потешаться, а тех, кто унижал, унизить. Таковы люди. Таковы боги. Да и разницы меж ними почти нет в этом плане, только масштабы. Поэтому, если можешь забрать все себе, забирай, если можешь быть эгоисткой, будь. Жалости из нас никто все равно не заслуживает, - богиня провела пальцем по кружке с остывшим чаем. – Я и не знала, что бывает иначе. - И ни разу не было примера перед глазами? – удивилась Бендзайтен. У греков эгоизм не считался такой уж страшной чертой, да и болели им почти все, зато восточные боги, взрастившие ее, преподносили его ужасным грехом. В ее храме эгоизм даже эгоизм был общий, во благо всех обитателей. - Когда мы с Гелиосом одни, без родителей, без храмов, без почитателей побирались на изничтоженном после войны Олимпе, ни один из старших нам и двери не открыл, никто и простого яблока не кинул, зато уже в тринадцать сам Посейдон меня себе хотел. Жена-то умерла. Не стань Гелиос старшим – не знаю, что бы было. Друг друга мы нашли – уже есть чудо. Усомнись я в себе, забудь о гордости, о красоте хоть на миг, я бы с тобой сейчас не говорила. Среди всех этих лжецов и лицемеров иначе не выжить. А главный отъелся и сидит выше всех, - с ненавистью заключила Афродита. - Понимаю, - теперь она действительно понимала. - Понимать мало. Тут делать нужно, - девушка отставила кружку, сцепила пальцы в замок и уставилась в стол, подбирая слова. – Признаюсь, я была о тебе не самого высокого мнения. А знаешь, почему? – богиня подняла на нее глаза. – Потому что Зевс считает тебя своей собакой и относится не лучше, а ты молчишь, молчишь и молчишь, зато на меня готова была с кулаками лезть. Ты говоришь тогда, когда разрешают и что разрешают. Я думала, в тебе ни гордости нет, ни чести, что за такую суку брата моего лишать всего – это маразм. Признаю, ошибалась. Не во всем, но во многом. У меня есть одна к тебе просьба. Ты знаешь, что молчать я не люблю. Я говорю. Мне первобог дал рот не для того, чтобы я молчала и сглатывала. Я прошу тебя лишь об одном - и ты не молчи. Не ровен час, и тебе будет дан выбор, и когда он будет дан, говори. Если все разом замолчат… - То ничем хорошим это не кончится ни для кого, - согласилась с ней Бендзайтен. – Хорошо. - Клянешься? - Смерти моей от молний хочешь, - она засмеялась. – Клянусь. А ты поклянись, что дашь Гефесту шанс. - Слово бога хочешь? – усмехнулась Афродита. – Хорошо, но и ты свое дай, - девушка хотела возразить, что не может она дать ей такое же слово, что смертное слово по тяжести своей гораздо легче божественного, но увидела в глазах богини, что разница на этих весах ей не принципиальна. – Клянусь. - Клянусь. Они разошлись по своим комнатам. Афродита закрыла за собой дверь и выдохнула. Хотела со всем проститься, а в итоге никому ничего не сказала из того, что хотела. Она упала на кровать. А вдруг этот Гефест на самом деле будет к ней чуток и добр? Вдруг и муж из него будет внимательный, заботливый. Если один сын так отличается и от отца, и от матери, вдруг и второй вышел таким же? Она замечталась, а затем и заснула, нежась в своих грезах.

***

Афродита смотрела на обручье на своей руке и совсем не помнила свадьбы. Так быстро все промелькнуло в ее голове. Она все не могла и уцепиться хоть за что-то. Память усиленно проматывала, стирала эти события. Женщина встала с кровати своего нового дома. Новоиспеченного мужа уже не было на месте. Она схватилась за голову. Странно. Совсем и не пила вчера. Руки болели, покрытые подтеками. Неужели довертелась на кровати? И шея болит. И грудь. И ноги. Зеркала в спальне не было. Афродита поправила домашнюю тунику, едва держащуюся на плечах, выглянула в коридор третьего этажа и едва не поскользнулась на золотом полу. Такой начищенный и натертый до блеска. Женщина могла видеть в нем свое отражение. Богиня склонилась над полом, вгляделась в свое тело: ее внимание привлекли полосы на шее. Воспоминание пронзило ее голову стрелой. Гефест не мог заставить себя прикоснуться к ней. Он уложил ее на подушки, вышитые серебром и золотом, и просто смотрел на то, как разметались ее длинные волосы на шелке. Она молчала и не смотрела не него, боясь испытать очередной приступ отвращения к собственному мужу. Ему это будто бы даже нравилось: смотреть на нее безмолвную, спокойную, точно нарисованную. Постепенно он смелел. Огромная лапа всей кистью обхватила ей руку по локоть. Как ребенок, Гефест забавлялся тем, что пересчитывал пальчики своей куклы, ногти и подушечки пальцев. Он поражался ювелирной работе создателя этого шедевра. Красивая. Идеальная. Его. Губы оставили мокрый поцелуй на ее плече. Девушка поморщилась. Гефест увидел это. Ему не понравилось. Это теперь его женщина. Она не должна морщиться из-за его прикосновений. Он поцеловал ее ключицу – Афродита отвернулась, скрывая то, как омерзительны ей его прикосновения. Тогда Гефест сжал огромной ладонью ее руку до хруста. Богиня всхлипнула и обернулась на него с распахнутыми глазами и попыталась вырвать уже травмированную кисть. «Не делай так,» - холодно сказал муж, сжимая ее еще сильнее. Он прекратил тогда, когда богиня перестала реагировать на боль, и продолжил целовать ее. Больше Афродита не морщилась. Женщина подскочила на ноги и быстрым шагом продвигалась вглубь своего нового храма. В храме Кузнеца было зеркало. Точно было. Они же проходили его вчера. Она едва не сбила серебряную вазу, но словила ее и поставила на место. В отражении в вазе она увидела следы руки на своей шее. Вздох ужаса застрял в ее горле. Она закрыла рот, чтобы никто ее не услышал. Девушка закусывала щеки, губы, чтобы не всхлипывать каждый раз, когда Гефест касался ее груди. Он дивился ее мягкости, симметричности и белизне. Тошнота накрыла Афродиту, когда он с чавкающим звуком облизал розовые соски. Она подавила рвотный позыв. Бог сжал ее грудь с неимоверной силой. Девушка уже поняла, чего он добивался и терпела, сжав губы. Из ее глаз брызнули слезы. На миг взгляд Гефеста смягчился. Он отпустил ее грудь, нежно погладил по голове и поцелуями убрал слезы. Она подумала, что в нем проснулась жалость, и позволила катиться более крупным каплям, позволила себе хныкнуть пару раз. Тогда ее шею накрыла тяжелая рука. «Мне не нравятся твои слезы. Перестань,» - от испуга Афродита заплакала еще сильнее. Рука на шее сжалась. Ей было больно глотать, да даже один вид этих увечий вызывал у нее боль. Она боялась смотреть, что же сталось с ее телом после этой ночи. Женщина бежала, не разбирая дороги, лишь бы найти зеркало, лишь бы узнать, что ей это не мерещится, что это не очередной глупый и страшный сон. Афродита вздрагивала от каждого шороха, везде ей мерещился ее муж. Перед ней была комната со стеклянными дверьми. Она увидела, что там, за ними, было зеркало в полный рост. Богиня подошла к своему отражению и сглотнула. Впервые Афродита видела у себя такие безумные глаза. Она медленно сбросила лямку с одного плеча, потом с другого. Туника упала на пол. Женщина подумала, что лучше бы не заглядывала под этот саван. Она закрыла рот руками и старалась не издать ни звука. Ее плечи задрожали, в груди заныло, к горлу подкатил ком. Все тело порывали синие и фиолетовые отпечатки огромных ладоней. Боги и раны залечивают быстро, но именно это ее пугало больше всего: они не успели исчезнуть за столько времени. Неужели теперь каждая ее брачная ночь будет именно такой? Богиня осмотрела внутреннюю сторону бедра и ужаснулась. Он имел ее сзади, вжимая лицо в гору подушек. Обеими руками Гефест впился в ее плечи и не давал поднять голову. Механическими движениями он будто хотел избить ее еще и изнутри, проверить, сколько еще его кукла может выдержать. Афродита кричала, зажимала себе рот, старалась унять истошный крик, но не могла. Было больно. Очень больно. Он будто не осознавал, что причинил ей, не понимал, что ее тело - не металл, по которому можно бить кувалдой. Ее нежная плоть дралась, истязалась, рвалась из-за него. Она чувствовала, как по холодному бедру течет ее кровь. Сил кричать уже не было, связки не выдержали. Воздух кончался. А если он ее так и задушит? Если она так и умрет? Какой же привлекательной показалась ей тогда эта мысль. Она все меньше чувствовала агонию своего тела. Темнота затягивала ее в безвременное состояние без боли и страданий. Спасала ее. Гефест брал ее медленнее, он больше не раздирал ее изнутри. Бог навалился на нее всем телом, тяжело дыша над ухом, сделал еще пару движений, остановился и вытащил. Гефест отдышался. Его руки снова смяли ее грудь, губы с чмокающим звуком оставили засос на шее. Она почувствовала, как он вновь схватился за ее бедра и насадил на себя, и тогда ее сознание окончательно отключилось. Одна мысль последней промелькнула в ее разуме твердым решением: «Я никогда не рожу ему детей». Услышав шаги, Афродита в спешке набросила на себя тунику и сделала вид, что поправляет волосы перед зеркалом, совершенно никого не замечая. Гефест подошел к ней сзади и поцеловал в плечо. - Доброе утро, - муж улыбнулся ей, потянувшись за ее свободной от обручья рукой. - Доброе утро, - женщина постаралась улыбнуться ему в ответ. Бог надел на другое ее запястье золотой браслет. – Какая красота. - Нет, в этом храме, единственная красота это ты, - Гефест посмотрел в глаза ее отражению, поцеловал ее шею и отошел довольный: сковал новую безделушку для своей любимой куклы, лучшей статуи. Афродита осталась стоять напротив зеркала. Она вглядывалась в окружение этой злосчастной картины: вокруг нее было бесчисленное количество ваз, статуй украшений из чистого золота. Богиня сделала шаг назад и почти полностью слилась с комнатой. Ее золотые волосы вплелись в пол и стены, бледная кожа – в серебро и мрамор. Она сделала еще шаг. Еще и еще. Женщина бежала по коридору, заглядывала в комнаты, каждая из которых в ее глазах ничем не отличалась от предыдущей. В этих комнатах не было и не будет гостей, не было даже растений, ведь они имеют свойство вянуть. Гефест сковал серебряные лилии и золотые розы для любимой жены. Пусть плетет из них венки себе и нимфам. С каждым днем Афродита чувствовала, как немеют ее ноги, обращаясь в мрамор, наливаясь золотом, подобно целой армии их статуй. Потом немели и колени, бедра… Постепенно от статуй ее отличало только дыхание. Она могла сравнить, ведь Гефест не зря сковал сотни золотых Афродит. Как он любил смотреть на нее всю в роскоши и драгоценностях, на вышитых подушках среди статуэток и прочих его безделушек. И все же она его лучшая статуя, любимая статуя. Безмолвная и прекраснейшая. Он будто верил, что сам ее сковал. Жизни в ней становилось все меньше. В очередную ночь она все думала, что ее плечо не выдержит и отломится золотым куском. Последним занемело ее сердце, ставшее безразличным к собственной участи. Немой экспонат ждал мужа в гостиной среди статуй самой себя, потом перемещался с ним в спальню, чтобы утром по отлаженному механизму вернуться в гостиную. Гефест заботился о том, чтобы все шестеренки его творения работали исправно. Он всем хвастал тем, какая у него замечательная жена. Лучшая жена. И все богини завидовали Афродите. Редко попадаются такие любящие мужья.

***

Семела не понимала, что же стряслось с ее Персефоной. В один момент она стала будто в воду опущенная. Ходила хмурая, будто всеми разочарованная. Девочка хотела ей помочь, хотела приободрить, но не знала, как. Однажды она просто пристала к ней с вопросами, не получив ни ответов, ни благодарностей. Тогда же она заметила и то, что жрица стала реже молиться. Ему она почти не молилась. Семела признавала, что ни ум, ни проницательность никогда не были ее сильными сторонами, но она часто была внимательна к таким деталям, которые оставались скрытыми для всех остальных. Ее жрица была как будто в ссоре с Ним, с ее богом. Все чаще она говорила ей о страшных вещах. Семела, послушай меня, ты сразу поймешь, если родится человек. Он будет обычным ребенком, каких ты не раз видела. Если это человек, то будь спокойна и радуйся. Но если его глаза будут сиять, что бронза, - она вытащила из пучка на своей голове длинную и тонкую спицу и дала ей. – Решай сама, для кого из пришельцев она предназначается, - девочка не хотела решать. Ей немыслимо было даже допустить, что спица может пригодиться, поэтому она отложила ее подальше, на небольшой столик рядом со входом в комнату, и забыла об этом. Персефона все еще была теплой, все еще заботилась о ней, временами даже бывала так весела и легка, что играла с ней в детские игры. Семья скучала по Семеле, и каждую неделю к ней приходила кормилица, справиться о здоровье царевны. Из-за постоянных тяжких раздумий матери, ее бесконечных беспокойств ребенок тоже не мог спокойно спать. Персефона это видела. Она старалась загладить свою вину всем тем, что только в голову приходило. Жрица учила ее слушать фей в полях, рассказывала истории из тех краев, где вечно лежит снег. Семела могла прибежать к ней ночью из-за кошмара, обратиться по малейшему вопросу, если что-то тревожило ее. Ни одна из сестер не была для младшей царевны такой же опорой, даже собственная мать не была. - Персефона, а что ты будешь делать после того, как я рожу? - Останусь и помогу с ребенком до твоего замужества, конечно. - А раньше ты не уйдешь? - Уже избавиться от меня хочешь? Нет, не уйду, Приближенные нужны царевнам – не царицам. Когда выйдешь замуж или вырастешь, станешь взрослой, тогда и распрощаемся. - Но я не хочу прощаться! Куда ты пойдешь? Можно нам с тобой? Персефона молчала. Она не говорила ни да, ни нет. Потом жрица просто каждый раз обнимала ее крепко-крепко и говорила: «Я буду здесь столько, сколько потребуется». Этого было достаточно для Семелы. Ради своего ребенка и Персефоны она была готова учиться, все отдать, все свои силы, лишь бы стать хорошей матерью. О какой загубленной жизни все ей говорили? Вот же она! Только начинается! И все у нее будет замечательно! Любимая Приближенная, что добрая старшая сестра, будет с ней, долгожданный ребенок от любимого бога будет с ней. Семела впервые за долгое время чувствовала счастье, которое никто не мог разрушить. Бендзайтен была готова внести в свое мнение о смертных коррективы, по крайней мере, об одной из них. Только месяцы спустя ей удалось постичь суть Семелы. Она была не просто упряма, не просто по-юношески резка и недальновидна, царевна была искренней. Она говорила и делала все от чистого сердца, не задумываясь о том, почему так сказала или сделала. Ею управляли бесхитростные всепонятные желания, и на своем примитивном уровне Семела это даже осознавала. Это была отнюдь не невежественность, как думала жрица прежде, это была честность с самой собой, принятие себя и своих качеств. Искренность и полноценность. Эти слова уже звучали для нее как чья-то выдумка. Девушка убеждалась в возможности такого существования и поражалась: смертной девчонке удавалось то, что не могли принять бессмертные. Бэнтэн вдруг почувствовала, что сама поддается человеческому очарованию. Девочка стала ей приятна, стала дорога. Служительница и сама с почти таким же трепетом ждала появления на свет ребенка. Она частенько задумывалась, что если родится бог и унаследует от матери честность не столько к другим, сколько к себе, быть может, это будет не так плохо. Быть может, они все смогут от него многому научиться. Но мало родиться. Надо выжить.

***

Бендзайтен много раз приходилось убегать, приходилось спасаться от чего-то или кого-то, но даже в те разы она не бежала так быстро. Жрица молилась на то, чтобы успеть, чтобы суметь добраться до Семелы до того, как произойдет непоправимое. Из-за волнений матери ребенок больше не мог находиться в чреве. Роды были преждевременные и очень болезненные. Кормилица осталась и приняла их, от чего Бэнтэн была готова расцеловать ее руки. Женщина долго возилась и кряхтела над Семелой. Спустя целый день, проведенный как на иголках, Бендзайтен стояла перед кормилицей, протягивающей ей крохотный сверток, и не знала, с какой стороны к нему подступиться. Человек. Человечек. Он был таким маленьким, тщедушным: огромная голова с темным пушком была почти половиной всего его тельца. Такой слабый, что даже не плакал, не мог открыть глаз. Девушка испугалась, что он может умереть в первые часы, как это часто бывало у смертных. Опытные руки кормилицы помогли совершить почти чудо: она пару раз нажала ему на уши, обвела пальцами его глаза, и он открыл их. Глаза матери. Посмотришь и не различишь. Зеленые-зеленые, почти изумрудные. Служительница успокоилась. Он был человеком. Кормилица качала на руках новорожденного и объясняла новоиспеченной матери, как кормить ребенка, а жрице сказала, чтобы та немедленно пошла на рынок за всем необходимым, чтобы дитя смогло пережить первые недели. Окрыленная самым благополучным из исходов Бендзайтен не смогла сдержаться. Она забежала во дворец, поздравить царя с рождением внука и сообщить по секрету об имени мальчика. Семела все не могла определиться, какое имя дать сыну: ей хотелось отдать честь отцу, назвав его Вакхом, фиванским именем, смертным именем, но и отца ребенка не хотелось обделять. В ее голове сложилось имя Дионис. Оно не подходило человеку, и все же Семела хотела оставить эту связующую нить с небом хоть таким образом. Рассказывая это, жрица не могла понять, почему же царь так удивляется ее словам. Тогда он приказал ввести женщину с грубыми руками и обрюзгшей фигурой. «Это кормилица Семелы. Мы никого к вам не посылали,» - едва он договорил это, Бендзайтен уже и след простыл. Она вбежала на второй этаж их маленького святилища и еще на лестнице увидела длинную тень. Уже пришел. Последним, что она увидела до вспышки, было то, как Семела протягивает Ему ребенка. Затем из Его рук ударила молния такой силы, что затрещали и разбились стекла зеркал, оконные ставни покосились, стены нагнулись – фундамент треснул. Царевна упала наземь. Раздался тошнотворный запах жареной человечины. Ребенок заплакал. Вопреки всему. Он заплакал. Выжил. Его крохотное тельце заслонили лианы и плющ. Зевс стоял и смотрел на него, не издавая ни звука, не производя ни единого движения, что одинокий идол у кургана, а потом медленно занес руки во второй раз. Бендзайтен не думала, не анализировала свои действия, потому что она не боялась. Впервые в своей жизни она не боялась Зевса. Ее глаза различили блеск металла. Девушка схватила спицу со стола, ринулась вперед и с размаха проткнула богу ладонь. Зевс не заметил ее, и это сыграло на руку. Он даже не сразу понял, что произошло. Не успел мужчина схватиться за кисть, как служительница уже подобрала дитя и, прижимая его к груди, выставила руку со спицей вперед, готовая защищать и защищаться. - За что? – спросила жрица, шевеля лишь губами, дергающимися в предистеричекой конвульсии. Зубы она сжала так сильно, что сводило челюсть. Девушка будто боялась, что иначе не сдержится и перегрызет ему глотку как бешенная собака, сорвавшаяся с цепи. Зевс ничего не ответил. Он отрешенно глядел на дыру в кисти, которая не собиралась затягиваться, изливая на пол чистый свет. – Она же ничего не сделала. Она же тебя больше всего на свете почитала и любила, - мраморное лицо бога обратилось на нее. Ей показалось удивительным, что нечто настолько каменное, настолько грузное вообще может двигаться. Рана все не затягивалась. Восточный бог войны знает свое дело. Зевс усмехнулся и двинулся на нее с напором неумолимой бури, уверенный в своей силе. Она стояла, не шелохнувшись, точно за ней была несокрушимая стена, и отступать некуда. Бендзайтен направила острие ему в грудь. – Меня учили лучшие. Вряд ли промахнусь. - А руки почему дрожат? – прозвучал над ней издевательский вопрос. Ему уже известно, что он победил. Жаль, что еще одного свидетеля придется убрать, но что уж поделаешь… - В отличие от тебя, я бога впервые убивать буду, - источая твердость в своем могуществе, Зевс даже развел руки в стороны, продолжая надвигаться на нее подобно смерчу. Он не думал, что она ударит. Бендзайтен подскочила ему навстречу и вонзила спицу меж ребер, как скорпион жало. Тонкая игла с легкостью вошла в монолитную плоть. Девушка была совсем близко к нему и все еще не выказывала ни капли слабости. Служительница, во власти над которой он не сомневался, ведь столько раз почти купался в ее страхе, когда заглядывал в кротко поднятые глаза, эта служительница скалилась ему в лицо, готовая содрать с него кожу. Мужчина застыл, не мог сделать и вдоха – проткнула легкое. - И все же промахнулась, - здоровой рукой он схватил ее за плечо и одним движением сломал его. Полилась кровь: кость выпирала из дыры в коже и мышцах, но жрица не разжимала пальцы. Ее оскал стал походить на безумную улыбку. Зевс почувствовал дрожь в ее руке, приросшей к спице. - Это был всего один удар, - она выдергнула свое оружие. Бог увидел, что Бендзайтен не врет. Она собирается ударить его еще раз, а потом еще и так ровно столько, сколько потребуется, чтобы проткнуть его сердце. Здоровой рукой девушка все еще прижимала к себе его сына. – Я не позволю. Я не дам тебе это сделать. Умру, но не дам, - ее голос уже мало напоминал человеческий. Демоница не собиралась покоряться. Она смотрела на него прямо и столь же прямо этим взглядом заявляла, что будет биться до последнего. Ей было ясно как день, что через доли секунды он сломает ей второе плечо, потом ноги, потом позвоночник и шею, а в конце она разделит участь Семелы, но ничто из этого ее не останавливало. - Так умри, - Зевс схватил ее за шею. По его венам забегали искры. Лицо все еще не выражало ничего, кроме надменности безразличия и… - Ты трус. Самый последний трус, - прохрипела она и засмеялась. – Девчонки с мертвой душой боишься! Какой же ты слабый, - впервые его черты исказились. По статуе пробежала трещина. – Непривычно на себе правду чувствовать? – он не мог сжать руку, не мог сделать ею ничего, пока демоница смеялась над его тщетными попытками. Силы покинули его. – И как такой слабый, - сломанной рукой девушка оттолкнула Зевса так, что он зашатался, - такой малодушный, - она вонзила спицу ему и во вторую руку, - такой глупый бог стал верховным?! - Слабый? Глупый? Малодушный? Ты ничем меня не лучше. Из вашей с Афродитой прихоти началась целая война. Вы обе столько смертных погубили из-за какого-то яблока, - он уловил то, как она заколебалась и начал на нее давить сильнее. – И души их не возродятся, на поле боя не хоронят. И кто из нас с тобой здесь чист? Если ты хочешь умереть не слишком болезненно, замолчи, - тело Зевса засияло, раны залечились, серебряные письмена исчертили всю его кожу. Царь Олимпа источал силу в ее первозданном виде. Такую силу, что одним своим присутствием заставляет пред собой преклоняться. На плечи Бендзайтен навалился груз. Ее плоть ослабла, точно сама отчаянно хотела бросить дитя на пол и пасть на колени перед истинным могуществом. - Не замолчу, - она стояла. - Ты проклял своего первого сына, потом сломал всю жизнь второму, я не могу позволить себе замолчать, я не могу позволить тебе убить третьего, - разочарование и ненависть к одному богу помогли ей устоять, а любовь к матери, к братьям второго сделала ее руку крепче стали. Даже самый сильный бог не ничего не мог ей сделать. - Какое ты чудовище. Какой же ты подонок, - Закон перед ним перестал смеяться. Его черты мешались с Бендзайтен. Мужчина не мог понять, кто из них говорил, и с ужасом он понял, что говорили обе, точнее, одна. Она снова стала одной. Ее чувственные губы скрывали за собой слишком многое, чтобы не излить это. - Самых светлых душишь, детей еще совсем… Знаешь, с чего я так смеюсь? Чудовищем зовут меня, тогда как ты сидишь во славе и на троне. Ты долго не протянешь. Убей меня! Давай! Но помни, что я рано или поздно появятся еще. Они тоже узнают, какой ты, тоже не будут бояться, - она взяла его руку и приложила к своей шее. – Убьешь и проиграешь, ведь так докажешь, я тебя сильнее, и нет у тебя ни капли власти надо мной. Я сильнее… Во мне есть чему умирать, а в тебе все мертво. Оттого ты и боишься. Во мне пусть неживая, но душа, в тебе же ее нет. Смерть лишь сотрет тебя до основания. Не потому ли ты вцепился во власть свою? Что ж, поздравляю, этим ты себя и умертвил. Фундамент храма подкачал, а новый ты никак все не поставишь, так и строил колонны, своды, стены, крышу. Что? Трещины пошли? Ну а чего ты ожидал? Давай! Убей меня! Убей и умри сам! Разбей фундамент до конца да так, чтобы колонны стены изломали. Никто не вспомнит твой забытый храм… - его впервые за долгое время пробил страх. От сомнений он даже положил ладонь на сердце. Зевс боялся. Его повергли в ужас не жрица и не Закон, но слова. Правдивые слова. Он знал их наизусть, ведь сам себе не раз все повторял. В нем что-то зашевелилось. Изваяние разломилось окончательно, и прекрасная статуя обратилась булыжником. - Слишком поздно, - он мягко улыбнулся, глядя на сына. – Слишком поздно стало еще тогда, когда я убил отца. - Знаю, Аид рассказывал. На этом много не построишь. - Я построил. - То, что сломается. Не на страхе должно держаться вечное. Не из паранойи должна состоять жизнь. И с чего такая уверенность, что все повторится? - История всегда повторяется, Бендзайтен. - Неправда. Не история повторяется, а мы ее повторяем. Твой отец глотал своих детей, ему это не сильно помогло. Ты ломаешь сыновьям жизни, но однажды и они восстанут, и потянут за собою дочь твою. Не удивляйся тем же картинам, коль идешь по кругу. - Знаю, но что же еще делать? - Не ломать? Снести все стены, крышу да колонны и начать сначала. Хоть с одним, - дитя уже не обращало на них внимания. Вдоволь проревевшись, оно спало на руках жрицы. Зевс глянул на него – сын приоткрыл бронзовые глаза и потянул к отцу тоненькие ручки. Бог протянул к нему ладонь, убранную с шеи Бендзайтен. Младенец ухватился за его палец и не отпускал, беззубо улыбаясь. Что-то живое проснулось в царе Олимпа. Он смотрел на дитя теплеющим лицом, покрывающимся плотью. И те же самые наивные глаза смотрели на него с первозданной любовью. - Что же я наделал?.. – живым страдать гораздо легче, чем мертвым. - То, что не воротишь, - она посмотрела на огромный кусок угля в метре от них. – Бедная Семела, - жрице стало нестерпимо ее жаль. Девочку убрали с доски лишь потому, что она стала свидетелем еще более низкого падения высшего бога. – Совсем ты не любил ее? - Любил. Я всех любил, кого мучил, - признался Зевс. – Особенно смертных, - ведь дети от смертных богами не становятся. – Их любить так просто. Один миг пролетит, а их уж нет. Я каждой помню имя. Сначала Эвринома, потом Ио, Европа, Леда… - Зевс пустился в перечисление имен на личном кладбище. На памяти Бэнтэн он никогда не был сведущ в датах, но на воображаемом надгробии читал все годы жизни с точностью до месяцев, будто не жизнь смертных измерял, а свою собственную. – Богов любил. Даже когда я ненавидел, я любил. Даже Гефеста, даже Ареса, даже Геру… Но боялся больше, чем любил. И все еще боюсь. - Такое не за день в себе изменишь, - она приголубила спокойное и мирное дитя. – Он больше бог, чем человек, и место ему на небе. Примешь? – Зевс отступил. - Не могу. - Не хочешь? - Не могу, - сознался он. – Гефеста люди знали, и был он богом от рождения полным. В нем, - Зевс указал на сына, - есть и человек. - А если узнают? Примешь? – он пристально вгляделся в нее, ища баланс на внутренних весах между правдой и страхом. - Приму, раз есть Закон, то он един для всех. Приму, если станет богом. А до тех пор… - Позабочусь, - они в последний раз обменялись равными взглядами и ими же договорились никогда не вспоминать то, что тут было. Зевс никогда не вспомнит демона, готового напасть и перегрызть его хребет. Бэнтэн забудет труса на вершине. Они забудут и снова станут теми, кем их привыкли видеть. Зевс ушел. Жрица упала на колени, прижимая к себе существо, которое едва успело родиться, как уже потеряло всех близких. Кроме нее. В ступоре просидела она несколько часов, едва осознавая, что произошло и происходит. Бэнтэн услышала, как кто-то идет по лестнице. Вошла кормилица, становясь с каждым шагом выше и величественнее. Гера взяла из ее рук ребенка и с материнской нежностью укутала в шерстяное одеяльце. «Его нельзя оставлять на Западе. Зевс может передумать в любой момент,» - сказала она, ожидая от жрицы ответа. Служительница встала, сказала ей пару слов так тихо, что богиня больше поняла, читая по губам. Они исчезли в белом свете. На следующее утро настоящая кормилица из любопытства решила навестить свою воспитанницу. Ни царевны, ни ребенка, ни Приближенной. Лишь полурассыпавшаяся груда угля и горстка пепла.

***

В храме Тысячи Дверей все давно спали. Лишь ветер гулял на верхних этажах, и дерево скрипело под его ногами. Все было мирно. Даже Удзуме уже спала, повиснув на перилах лестницы. Тамотэн открыл глаза. Он уставился в потолок, прислушиваясь к сердцу. Чует запах. Мужчина нашел на своей груди руку Инари, осторожно взял ее и переложил на подушку. Он тихо встал, нашел свою одежду и вышел из комнаты богини. Нет сна. Тамотэн вдохнул полной грудью и пошел с закрытыми глазами по нити своего чутья. До него донеслось детское бормотание. Амэ. Бог поглядел на девочку, вцепившуюся в перила, как маленькая обезьянка. Он посмотрел вниз – третий этаж, больно будет падать. Мужчина бережно отцепил ее руки от перил палец за пальцем и переложил на лавку. Не в первый раз она лунатит, и раньше его такое не будило. Не она. Хозяин вновь пошел по следу. Повеяло железом и светом. Раздраженный зачинавшейся тревогой Тамотэн вдохнул воздух в очередной раз, пробуя его на язык. А кровь-то знакомая. И ветру с подчердачных этажей было не угнаться за ним. Мужчина беззвучной тенью промелькнул за ворота храма. Сухие листья разлетались от его шагов, а жухлая трава смягчала поступь. Он шел по тропе вниз, к подножью. Вдруг трава по ним перестала проминаться. Хозяин наклонился – совсем зеленая. Редкое дело в середину осени. Тогда он заметил у самого подножья что-то белое. Пригляделся – жрица. Она едва идет, опустив голову, одна рука болтается придатком, другая же сцепилась в сверток и прижимает его к груди. За ней тянулся зелено-красный шлейф: трава оживала, но на ней алой лентой волочился след. А вот и кровь. Он оказался перед ней в мгновение ока. Служительница даже не подняла на него глаза. Она остановилась, зашаталась и упала на колени. Бледная, обессиленная, обескровленная. Одной рукой девушка протянула ему шевелящийся сверток, умоляя принять его. Бог откинул кусок шерстяной ткани и увидел крохотное дитя. Он шокировано застыл, пораженный первым и самым очевидным выводом, но тут же увидел и темный пух на голове существа, и лицо, и знакомое выражение. Тамотэн выдохнул – нет меж ними родства, да и не смог бы демон понести дитя. Служительница упорно не опускала руку с новорожденным, утроившимся на ее ладони. Она ждала ответа. Дрожь била все ее тело: ноги с разбитыми коленями, посиневшую руку с торчащей костью, даже голову, но протянутая рука оставалась непоколебима. - Чей? - Зевса, - Тамотэн замолчал и задумался. Он сам достал спицу, заткнутую за пояс. Она была пропитана светом. Божественной кровью. - Чья? - Зевса, - его голова, предпочитавшая мрачные картины светлым, нарисовала не самую хорошую причинно-следственную связь. Ему не хватало информации ответов, но жрица была слаба и мучить ее представлялось ему делом слишком жестоким, недостойным бога войны. - Он может явиться сюда за ним или тобой? – спросил он, закрепляя ее оружие на своем поясе. - Да, - перед тем, как принять это дитя, нужно было взвесить, если не все, то самое главное: Зевс уже пытался ее поломать – не доломал, он был ею ранен – не убит, он мог посягнуть на одного из тех, за кого отвечает Хозяин храма. Девушка ослабла и будет для бога легкой добычей, а вот защитить ее будет непросто. – Прошу, примите его, - не «нас», не «меня». «Его». Сама Бендзайтен выглядела так, словно рассыпится тогда, когда ребенка заберут с ее ладони, и она была к этому готова. Она просила своего бога, но не за себя, не за свою жизнь, а за жизнь другого. Это пробудило в глубине памяти Тамотэна воспоминание почти тридцатилетней давности. Впервые ему показалось, что перед ним живое существо, и показалось очень явно. Лишь живое может встать на защиту жизни. А живых он должен защищать. Где-то вдалеке показалась туча. В глазах Тамотэна отразилась молния. Прогремел гром. Оставаться было опасно. - Как его имя? - Дионис, - Хозяин осторожно перенял ее ношу. Ребенок смотрел на него со всезнающим спокойствием и умиротворением. Тамотэн посмотрел на свою жрицу и ее раны. Она не вставала. Так и сидела, уронив голову на грудь, будто в самом деле начиная развеиваться по ветру. - Ты идешь? – служительница помотала головой. Не может. – В храме ты будешь под защитой. Я прикажу нашим ёкаям быть внимательными и приготовиться к незваным гостям. Если Зевс явится, я сам его встречу, - от последних слов она вздрогнула. Жрица попыталась встать, попыталась пошевелить ногами, но не удержалась и рухнула лицом вперед. Едва выпрямив корпус, снова оказавшись на коленях, она вытерла кровь с разбитой губы. - Не могу. Это не страшно. Главное – его защитите. Я отдохну и доползу, - твердо сказала девушка. Тамотэн сжал губы и развернулся. Он присел спиной к ней. - Забирайся, - мужчина слышал, как она взволнованно вздохнула. – Быстрее. Здоровой рукой ухватись за меня, больную не трогай. Ноги просунь мне под руки. Постарайся продержаться, Бендзайтен, - она ухватилась своей тонкой рукой за его плечо. Он закинул ее ноги себе на локти, бережно уложил на ладонях сына Зевса и пошел в гору. Служительница соскальзывала с его спины, и каждый раз ему приходилось тормошить ее словами «держись крепче». Девушка тихо всхлипывала, подтягивалась и снова соскальзывала, но держалась. Как только ворота храма затворились за ними, ребенок почувствовал запах дыма от общего очага и расплакался. Жрица тут же потянулась к нему, но Тамотэн не позволил. Немного грубоватыми движениями, что он когда-то помнил и лишь со временем забыл, мужчина качал дитя. Дионис все еще плакал, но тише. «Одной рукой ты так не сможешь,» - сказал бог. Жрица понимала Диониса. Ей тоже ужасно хотелось рыдать, но в отличие от него она не могла себе такого позволить. На плач прибежала взволнованная Инари. Она прикрыла рот рукой, задерживая вскрик. Женщина подлетела к жрице, заглянула ей в глаза, будто надеясь прочесть там объяснение всему, и обняла ее. Вскрик сдержать не удалось – отпрянув, богиня заметила кровь на рукаве, а затем и перелом. Хозяин протянул ей недоношенное дитя, поднял на руки служительницу и понес в свою комнату, где точно было все необходимое для первой помощи. Дзюродзин подлатает, как проснется, а кровь имеет такое же свойство восполняться, как порезы - затягиваться, но очередной шрам останется на ее теле в напоминание о сегодняшней ночи, и Тамотэну это не нравилось, он сам не знал, почему. Бог оставит ее у себя: пусть хоть немного подремлет, потом сама уйдет. Остаток ночи Хозяин провел на страже своего храма. Под утро тучи исчезли. Верховный не решился зайти.

***

Инари с самого начала сказала, что с Дионисом будет сложно. Дитя родилось гораздо раньше срока, поэтому руку нужно было держать на пульсе и даже не думать убирать. Жрица согласилась. Она, бывало, не спала несколько ночей подряд и успокоилась только тогда, когда стало понятно, что ребенок выживет. Но это спокойствие было чуждо Бендзайтен, оно будто ей чем-то не нравилось. Когда дела кончались, когда рука убиралась с чужого пульса, она слышала, как свой собственный бил барабаном в ушах. Шепота не было. Голод пропал. Он насытился пролитой кровью, насытился единением. На время… На сей раз ее донимала собственная совесть. Слишком многое из того, что она на себя взяла, разбилось по ее же вине: только пробуждающееся чувство между ее богами погасло – какой же она друг? Верховный бог в ее глазах пал ниже Тартара – какая из нее жрица? Любимую смертную сберечь не удалось – какая из нее приближенная? Из своей недальновидности лишила дитя матери – какое из нее милосердие? Из легкомысленности разожгла войну – какое из нее хорошее? А сколько крови… И ведь Семелу даже не похоронили. Некому будет прийти к ней на могилу, некому будет вспомнить юную царевну годы спустя. И все из-за нее. Разумом она понимала, что задумываться над этим глупо и опрометчиво, что ее соображения не лишены преувеличений, но чувства – не разум. Постепенно они накапливались в ней, с каждой минутой «спокойствия» их становилось больше, а справляться с ними было все сложнее. Под таким грузом и душа коченела. Дико хотелось уйти туда, где никого, и закричать во весь голос, зарыдать, вытрясти из себя все, что успело осесть, но нечто мешало ей. Не стоило перенимать у Афродиты именно это. Гордость – до ужаса глупая вещь. Служительница неотрывно смотрела на серое от облаков небо и крошечные снежинки, пеплом оседающие на мерзлой земле. Теплый пар белым облачком отлетал от ее рта, когда Бэнтэн вздыхала. В саду было прохладно, но холод отрезвлял и помогал регулировать время на самобичевание: она шла в храм тогда, когда пальцы начинало покалывать. Сегодня был спокойный день. Она задумалась: почти в такой же к ней влетел Арес и уволок в Египет. Тогда все еще казалось радужным. Если каждое ее задание будет подобным, то сколько еще бед она успеет наворотить? Девушка встала со своего места и пошла к главным воротам. Интересно, а была бы жива Семела, если бы не встретила ее? Семья бы убедила ее избавиться от ребенка, но смертная была бы жива. Но и запрета бы не было, то есть Зевс вполне мог застать ее не в маленьком святилище, а во дворце. Тогда Семела могла бы оказаться в другом месте, и не засвидетельствовать убийства сына. Война бы и не началась вовсе. Гефест бы так и остался у Посейдона в счастливом рабстве, Афина б рано или поздно стала старшей, Арес б не прикоснулся к Афродите, а Афродита бы осталась на свободе, Гелиос - тоже, скелеты Зевса бы дождались похорон, Тюр бы, быть может, взял в жены Ёрд и нежности по Бендзайтен не ведал, Баст и Анубис спали бы спокойно, а Тот корпел над книгами и дальше, и ее боги бы могли остаться там, на самой вершине Такамагахары, как легче бы жилось им всем, Инари, Тамотэну… Как мало было бы проблем в их жизнях, во всем мире! Она потрясла головой, прогоняя эти мысли. Они никогда до добра не доводят. Жрица вернулась в комнату Диониса. Там сидела Инари и с умилением играла с ребенком. Ей нравилось предаваться незатейливым забавам и просто следить за тем, как малыш расплывается в улыбке. Служительница подошла к ним и взяла дитя на руки. Пора кормить. Лисички принесли ей теплое молоко, но не спешили уходить – им интересен был комочек на руках у жрицы. Инари приобняла ее за плечо и прислонилась щекой к виску, наблюдая за маленьким будущим богом. - Он же чистый грек? – Бэнтэн кивнула. – По нему видно – улыбается всегда и веселится. Я не слишком разбираюсь в полулюдях, но сдается мне, что чем раньше мы вернем его на родину, тем лучше, - с некоей грустью заключила женщина. Ей нравился ребенок. - Мы подождем, пока Зевс не успокоится окончательно, потом Дионис сам окрепнет, и тогда я попрошу нимф Афродиты позаботиться о нем. Не без моего участия, конечно, - малыш поел и засмеялся, глядя на Бендзайтен. - Это хорошо, а то он посчитает тебя матерью. Не плохо это, нет, но богу не пристало иметь в матерях жрицу. И в простом материнстве ответственности много, - она отвлеклась на его очередные маленькие проказы. – Ох, как нравятся ему твои руки, - Дионис действительно ужасно не хотел расставаться со жрицей и все тянулся к ней. – Посмотри, а глаза-то, - дитя моргнуло, и бронза в его глазах сменилась весенней травой. – Какие красивые у нас глазки! - Да, - Бэнтэн стояла громом пораженная. Ей показалось, что Семела с того света так напоминает ей о совершенных ошибках, довольная тем, что сын Зевса не вырастет бок о бок с неумелой Приближенной. Она тихо хныкнула, но тут же выправилась: нельзя давать себе слабину в такие моменты, категорически нельзя. Инари должна думать, что она со всем справится. Дионис с рождения не должен иметь в ней и ее стойкости сомнений. – Я хочу еще немного прогуляться, - Инари кивнула, довольная таким негласным поручением, как посидеть еще немного с Дионисом. Девушка вышла в наружу. Рядом послышался смех – Дзидзо играл с Удзуме перед тем, как завтра уйти. Сегодня же опять на ужине придется с ним прощаться. Она понимала, что ее бы приняли в игру без задней мысли, но… не захотела. Жрица выскользнула за ворота и просто пошла вперед. Она помнила этот лес, в свое время излазила его вдоль и поперек, кроме кузни, конечно. Туда заходить было опасно. Служительница задумалась: Тамотэн должен был вернуться к вечеру, сам так сказал; может стоит восполнить пробелы? Просто глянуть, просто чтобы дать прогулке конечную цель. Она пошла по земле, покрытой инеем, изредка наступая на кучки снега. Бендзайтен удивилась, увидев столб дыма. Неужели Тамотэн работает? Сейчас. Когда он должен быть у высших Востока. Девушка начала думать, что же ей сделать и сказать, есть он ее увидит. Ей стало неловко. Жрица решила просто обойти кузню, а потом сделать большой крюк и вернуться назад. Кузня в детстве представлялась ей чуть ли не замком размером с Асгард под стать Тамотэну. В реальности это было небольшое каменное здание, из трубы которого почти всегда валил черный дым. Она услышала мерные удары молотом по металлу и улыбнулась. Служительница обогнула кузню и пошла своей дорогой. За зданием лес расступался – начиналась поляна, тянувшаяся дальше, к самой низине. А еще дальше – край их мира, берег, омывающийся мертвыми водами. Все в их плоском мире рано или поздно выливается туда. Есть в нем и со смертным шаром нечто общее. Девушка оступилась и заметила невдалеке странный камень. Он напоминал ей пирамиду, но очень грубую, будто булыжник сточили. Она осеклась на кузню – молот все еще мерно стучал по металлу. Жрица аккуратно спустилась по некрутому склону, отодвинула ветви кустов, деревьев и увидела, что это не просто камень. Это был памятник. Написано три имени. Одно покрыто потрескавшейся краской. Инари, Тамотэн, Хатиман. Иероглифы вырезаны немного криво, точно ножом в спешке. Она посмотрела за памятник и поняла, что после него кончается линия деревьев, кустарников, даже травы. Там ничего не росло. Хатиман… и кто же ты такой? Неужели тот самый?.. - Что ты тут делаешь? – Тамотэн вырос за ее спиной. Она вздрогнула. - Я гуляла. Ходила кругами и, вот, дошла сюда, - жрица обернулась и поклонилась. Тамотэн кивнул ей, затягивая пояс на теплом кимоно с рукавами до земли. Только выбежал. Она мельком коснулась взглядом кузни и увидела малюсенькое окошко. Стало быть, он пришел за ней. - Понятно, - Бендзайтен вдруг стало за себя стыдно. Она не знала, как поддержать беседу, не задавая вопросы, которые вертелись на языке и протирали в нем дыры. – Тебе не стоит пока отходить от храма так далеко, пока у тебя нет оружия, - он вытащил из-за пояса ее спицу. – Держи, так будет спокойнее, - ее глаза расширились. Она отскочила от металла, пропитанного кровью света. Один лишь стальной блеск пробуждал в ней страшные воспоминания. Тамотэн это увидел. Он посмотрел на нее строго. – Бендзайтен, ты не сможешь существовать в этом мире, не проливая чьей-то крови. Ты обязана быть к этому готова и при себе всегда иметь оружие. - Я не хочу. Я не могу уже видеть это. Столько крови. Такой как я вообще лучше не прикасаться к оружию. Я и без него наворотила дел, - Тамотэн пристально вгляделся в ее лицо. Он ждал объяснений. Каких же таких дел? Служительница могла ему противопоставить только жалостливый взгляд: ей не хотелось бередить едва затянувшиеся раны, а он же был уверен в необходимости промыть их вновь. Он победил. – Я была плохим другом, плохой жрицей, приближенной... Я умудрилась одной фразой развязать войну, на которой все еще умирают люди… Будто этого мало, я могу понять, не суметь уберечь всех, но не суметь спасти одну, и этим лишить дитя матери… - ее голос дрогнул. – Я уже не знаю, кто я после этого. Кем же меня после этого можно назвать? – она сжала губы, шмыгнула носом и уставилась себе под ноги, ожидая решение Хозяина. Он думал. - Ты оплошала. Оплошала не раз и даже не два, - безжалостно сказал бог. – Ты вспоминаешь об этом? - Постоянно. - Это хорошо. Значит, в дальнейшем ты не оплошаешь, - девушка не видела его лица, но голос не упрекал ее, не злился. Он будто пытался успокоить, но не знал тех слов, которые обычно говорят. – Глупо было думать, что первое задание завершится иным образом. Такого я не ожидал, но близок был. Ошибки есть у всех, - она кротко взглянула на него и увидела, что он не смотрит на нее – только на камень. – Утопив в крови Запад, ты будешь знать, как оставить на плаву Север. Причинив Северу лишь легкие раны, в следующий раз ты обойдешься ссадиной, а затем не оставишь и царапины. Иначе не получится. - Почему же? Почему я не могу иначе? Кто я такая, если не могу? Почему все из-под моих рук оборачивается распрей? - Бендзайтен, ты не можешь не проливать крови. Поэтому ты и Зевса покалечила, и друга своего с Севера, и солнечного бога. Это в твоей природе, и другой тебе уже не стать, - она подняла на него глаза. Бог отвлекся от камня и увидел, что своими словами расстроил ее еще сильнее. Девушка сжала руками подол кимоно и поникла. Всем своим видом она извинялась за то, что, судя по всему, никогда не сможет в корне измениться, никогда не сможет стать иной для Тамотэна, никогда не сможет стать недемоном. Упомянув и самые болезненные для нее грехи, он окончательно разбередил рану. Давно просившиеся наружу слезы тихо выступили одна за другой на ее глазах. Бог почти напугано приподнял остатки от бровей. Жрица в его глазах вдруг чуть ли не уменьшилась. Ссутулившись, склонившись, она напоминала малое потерянное дитя. Девочка прятала глаза, закрыла лицо руками, пытаясь удержать все в себе и не дать просочиться наружу ничему больше. Хозяин это видел и понимал, что так нельзя. Многое можно проглотить, но не тогда, когда ты полон. Нужно было что-то сказать, а он не знал, что. Нужно было успокоить, а он не знал, как. - Бендзайтен, ты всегда будешь проливать кровь и свою, и чужую, а все потому, что руки у тебя не скользкие, чтобы из любой ситуации выскальзывать змеей. Ты ими держишь меч, - Тамотэн видел, что пока на нее смотрят, она не даст волю себе. Боится, что вдруг слабой посчитают, засомневаются. Хозяин шагнул ей навстречу и замкнул руки кольцом вокруг ее головы. Рукава кимоно ширмой загородили весь остальной мир. Девочка затряслась и кротко подалась вперед, уткнувшись лбом в грудь Тамотэна. Всхлипов становилось все больше. – Ты этот меч не побоялась занести над богом, когда хотела защитить живое, когда опасность угрожала тем, кто дорог, - она вцепилась в его кимоно, запрятала в нем свое лицо и зарыдала. – Я его вложил в руки твои лишь с этой целью и с никакой другой. Ты приняла его. Иной тебе не быть. Ты будешь биться, будешь защищать своих, будешь лить кровь: сначала много, потом научишься лить меньше. Ты слышишь, Бендзайтен? - понемногу она успокаивалась. Неловко, боязливо, будто ожидая, что их отрубят, девочка протянула руки и обняла ими бога, все еще боясь поднять лицо. Она шмыгала носом, но теперь не хныкала. – Это твоя природа. Ты же воспитана богом войны. В тебе его порода. Ее ты изменить не сможешь, - он опустил свои большие ладони на ее плечи в неумелой ласке и погладил по фиолетовым волосам. Они стояли так еще немного. Бендзайтен думала над его словами, заражалась его спокойствием и теплом. От него пахло каленым железом и дымом. Войной. Но она не могла себе представить более успокаивающего запаха. Девочка была уверена, что под его защитой ей ничего не грозит. Никогда. Она впервые ощущала, что Тамотэн испытывает за нее толику гордости, и это делало ее счастливой. Бог же теперь и кожей своей чувствовал, что перед ним совсем живая душа. Пусть молодая и неопытная, но живая. Его взгляд примагнитился к именам на камне. К имени того, кто уж давным-давно не с ними. То была его ошибка, и ее он помнил всегда. Ее он второй раз не допустит. Они разошлись тихо и безмолвно. Временами Тамотэн видел фиолетовую макушку, мелькающую средь кустов и деревьев возле кузни. Она перестала бояться заходить сюда. Однажды он вышел подышать свежи воздухом. Ноги всегда сами вели его к камню. Теперь и его имя было закрашено. Рядом тлела палочка благовоний. До него донесся тихий звон: жрица поправила спицу в волосах и легонько стукнула по ней ногтем. Он усмехнулся. Хоть один из двух послушный. Первый таким не был, и теперь от него ничего не осталось. Только памятник.

***

Дионис рос и креп с каждым днем. Ему все казалось интересным. Малышу нравилось это место. Едва встав на ноги, он принялся бегать по этажам храма: то за Инари, то за Бендзайтен, то за Удзуме. Один не хотел оставаться ни в коем случае, не зная, что ему и не позволили бы; увязывался хвостом да ходил за кем-то. Дошло до того, что он поклонился Дзидзо, когда тот вернулся с очередной вылазки. Хозяева это не одобрили. Их беспокоило и то, что ребенок говорил, и говорил на их языке больше, чем на родном. Постепенно подходило время для него отправиться обратно, на свои земли. Инари взгрустнула: ей нравилось возиться с детьми, а вот Удзумэ почти обрадовалась – ее ревность к другому маленькому богу никто не отменял. Дзюродзин, уверенный в том, что ребенка уже разбаловали женщины, которые не спускали его с рук, подошел к вопросу философски: им в храме хватало и одного лентяя, поэтому если они хотят подложить свинью грекам, то могут забрать и Дайкоку. Жрица же грустила. Она понимала, что ей нужно отпустить его, пока Дионис еще не уверился в том, что меж ними есть родство, но сама это родство уже почти ощущала. С грустной улыбкой она оборвала эту нить со своей стороны. Бендзайтен написала письмо Афине и Аресу, чтобы в скором времени помогли ей тайно перенести их брата. Дзидзо передал. Она уже пыталась описать им все то, что случилось, в письмах, но получалось скверно. Тогда богиня не выдержала недомолвок, сама явилась в храм. Она все поняла еще до того, как они успели поздороваться, по лицу Диониса на руках служительницы. А семья-то растет. Арес впервые за долгое время воодушевился. Он часто залетал в храм, чтобы увидеться с Бэнтэн, даже успел подучить несколько Восточных слов, чем часто хвастался перед сестрой; но теперь бывал здесь через день. Арес мог возиться с братом вечность. Дионис казался ему таким смешным и милым, что как только он видел брата, тот тут же оказывался на его плечах. Бог не привык в себе копаться, боясь однажды раскопать что-то такое, что ему не понравится, но Бендзайтен даже копать не надо было. Пережив столько горя, Арес никому не желал пройти через такое же, особенно своим братьям. Гефест не шел с ним на сближение, и сам бог войны к нему не стремился. Его не оттолкнули ни внешность, ни женитьба, ни даже близость Гефеста к отцу. Сам кузнец оказался чужд Аресу. Он был наивен, даже чем-то мил в своей наивности, добродушен и бесхитростен, как дитя, но было в нем нечто такое, что почти пугало Ареса. Гефест смотрел на богов, как на механизмы. Он будто не считал их за живых. Понятное дело, столько лет провести под толщей воды, в окружении лишь статуй, молота да наковальни, но он будто отказывался меняться. Живыми для него остались Зевс и Посейдон, даже на мать он смотрел, бывало, так, будто перед ним не богиня, а изваяние, принадлежащее храму Зевса. Арес не осуждал его за это, просто не понимал, немного злился, что под его эгидой Афродита не покидала дома, но осознавал, что муж имел на то полное право. Раз она не бежит от него, не пишет никому писем, наверное, она счастлива. Ему хотелось в это верить. Дионис же был другим, он сам тянулся к Аресу, будто чувствуя под кожей родную кровь. Бог знал, что мог помочь, мог стать такой опорой или ее частью, какой была для него Афина. Ему хотелось счастья для него, хотелось научить тому, с чем сложно было справляться самому, без отца: хотелось научить его охоте, научить брить лицо, а не сдирать с него кожу, научить быть сильным и слабостей своих не бояться, в общем, лишить тех бед, которым он подвергся сам. Семья для Ареса была всем, пусть членов в ней можно было пересчитать по пальцам трехпалого человека, это были его любимые три пальца. Они согласились придержать у себя маленького Диониса, пока жрица попытается уговорить Афродиту помочь. А это было сложно. К ней невозможно было подступиться: Гефест никого не впускал в дом, все письма читал сам, а дело было столь секретным, что и ему нельзя знать ничего лишнего. Надавить сверху можно было только через царскую чету. Зевс заподозрит, если она к нему вдруг обратится. Он мог помочь, а мог опять пасть в бездну, а мог помочь и пасть в нее чуть позже. Тогда она решилась на отчаянный шаг и написала Гере. Девушка давно поняла, что ошибалась в ней. Пусть высокомерна и холодна эта богиня, но был в ней принцип, что заставлял Бэнтэн склонить голову в уважении. Для Геры не было чужих детей. Даже внебрачного ребенка мужа она пыталась спасти, хоть и сама могла попасть под удар. Жрица искренне надеялась на то, что не прогадала, что поняла царицу правильно. Дрожащими руками она передавала письмо от лица Афины, в котором ничего не говорилось напрямую. Она должна догадаться от кого оно и зачем. Ответа не было. Пару дней спустя явился слуга Гермеса со свитком из храма Кузнеца. Ее там ожидали. Афродита не сразу узнала Бендзайтен. Ее глаза долго не могли привыкнуть к тому, что девушка дышала, двигалась. Живая жрица смотрелась инородно. Богиня внимательно ее выслушала, дала согласие и замолчала, ожидая, что служительница уйдет сама. Бэнтэн же старалась не выдавать своего ужаса. Перед ней сидела не Афродита. Это не была она. Складывалось ощущение, что настоящая богиня где-то в этом храме, прячется от нее, а это просто очередная поделка Гефеста. Чертовски качественная. Но в этот момент муж женщины вынырнул из коридора, поцеловал ее с висок, поправил волосы на неподвижных плечах и смерил жрицу взглядом добродушным, но недовольным. Ее скоро погонят. Служительница вгляделась в глаза бывшей эгиды и нашла в их пустоте огонек, едва вспыхнувший на тлеющих углях. Это был зов о помощи. Девушка вцепилась в руку Афродиты и заговорила самым убедительным голосом, на который была способна. «Гера попросила, чтобы Афродита за своими нимфами проследила. Меня они не слушают,» - она и не знала, что способна так нагло врать и льстить, но Гефест был простодушен. Нехотя, он отпустил Афродиту со жрицей. Если это и было проклятие, то наложили его на саму Афродиту, а не на храм, ведь за его пределами она все еще напоминала ожившую скульптуру. Богиня лично занялась этим делом: нашла и место в мире смертных, и самых заботливых из своих нимф туда отправила. Она уже собиралась возвращаться, как эта упрямая Бендайтен преградила путь и заставила ее убедиться в том, что их затея не обернется неудачей в самом конце. - Святилище маленькое, тихое, никто его тут не найдет, - богиня шла по траве очень опасливо – за три года ее ноги отвыкли от иной поверхности, кроме холодных золота да мрамора. Земля была теплой и мягкой. Вокруг очень много зеленого. И солнца. - Отлично. Скоро и моего божонка доставят, - усмехнулась Бендзайтен. Афродита никак не отреагировала. – Как ты? Я побоялась при Гефесте спрашивать. - Как я? – удивилась Афродита. Это была первая эмоция, промелькнувшая на ее лице за весь день. – Не надо. - Что не надо? - Я вернусь. Я не могу не вернуться. Если ты не хочешь, чтобы я окончательно сломалась, не доставай меня отсюда, - в глазах богини промелькнула мольба, а жрица поняла, что с ней произошло что-то очень нехорошее, и она просто не может теперь оставить ее так. - Афродита, - в ней снова стало пусто. Даже зрачки не фокусировались на служительнице. – Дита, - старое обращение на мгновение вернуло ее в мир, - ты мне ничего не расскажешь, так? – богиня немо согласилась. – Хорошо, я тебя поняла. Я отстану от тебя при одном условии: если ты до вечера останешься с нами, - Бэнтэн понимала, что пустую оболочку расспрашивать бесполезно, сначала ее нужно включить. Афродита согласилась и попалась в сеть жрицы. Они ждали в святилище, сидя на кухоньке друг напротив друга. Вскоре в дверь их маленького домика постучали. Жрица подскочила отпереть вход. «Это мы!» - прозвучал знакомый голос. Афродита встала и из любопытства пошла за жрицей. Как непривычно это было, идти куда-то по своему желанию, потому что сама захотела. В проходе стоял Арес с мальчишкой лет двух-трех, устроившимся на его плечах. Он спустил ребенка на землю и радостно обнял Бендзайтен. - У нас получилось! – рассмеялся мальчишка, нет, мужчина. Богиня остолбенела от того, как он изменился. И до этого высокий бог теперь едва не задевал головой потолок. Жилистые руки наконец смотрелись симметрично, не волочились по земле. Лицо его тоже совсем возмужало. Все, кроме детских глаз, каких-то вовсе не подходящих телу воина: слишком светлых. Статичный Арес теперь не казался неловким, но в движении все в нем выдавало того самого мальчика, с которым ее свела судьба тогда, три года назад. – Здравствуй, Афродита, - он заметил женщину и подошел к ней, - еще помнишь меня? – бог улыбнулся ей и запустил руку в волосы на затылке. Она промолчала, хоть Бендзайтен заметила в ней легкое колебание. Девушка подала знак Аресу, чтобы не удивлялся, не расспрашивал пока и стер эту обеспокоенную мину со своего лица. – Дионис, - он хлопнул брата по плечу, - отлипни от Бэнтэн и познакомься с тётей Афродитой, она, между прочим, жена твоего брата, - жрица дала ему мягкий подзатыльник, но он не понял, за что именно. - Здравствуйте, - он нехотя отпустил колени служительницы, в которые влетел, как только оказался на полу, и подошел к богине. - Здравствуй, - выдавила из себя Афродита. Ее на секунду накрыла дрожь и тут же отпустила. - А вы жена Ареса? - Нет, Гефеста, - мальчик почему-то был не рад такому ответу. Он вернулся к жрице, ухватился за ее ногу и даже немного отпихнул Ареса от Бэнтэн. – Я могу идти? - Нет, где там твои нимфы? Пусть познакомятся с божонком, а мы пока былое вспомним, сыграть успеем пару раз. Не верится, что уж прошло три года, - Бендзайтен вцепилась в нее слишком крепко, она держала ее с невиданным упорством. – Или ты боишься снова проиграть? - Ни в жизнь, - огонек былой гордости зажегся в зрачках Афродиты. У нее уже не было выбора: Бэнтэн нащупала след, и она найдет ее в этом стеклянном лабиринте неживых кукольных глаз. - Отлично, у меня как раз чай с собой остался. Твой «любимый», который «будто ворону стошнило», - засмеялась девушка, увлекая ее за собой. Через полчаса смеялась и Афродита. Сначала совсем тихо, потом в голос. Медные глаза зажигались, оживали, становились такими же яркими и прекрасными, какими были тогда, до свадьбы. Они играли в петтейю, пародировали знакомых и делились всем забавным, что произошло с ними за прошедшее время, точнее, Арес и Бендзайтен делились. За окном смеркалось, небо становилось все темнее и темнее, и тогда Афродита загрустила. Она не могла оторвать взгляд от луны, сияющей на небосводе серебром. - Что же вы наделали, - девушка уронила свои руки вдоль тела и закрыла глаза. – Я же теперь не смогу жить, - неожиданно спокойно произнесла она. - А что же еще мы могли сделать? - призналась жрица. – Когда я увидела тебя там, мне показалось, что это твоя статуя, которую ради шутки усадили на диван. Я знаю, что ты не расскажешь, - понимающе добавила служительница, - но так, между делом говоря, если ты вдруг, я не знаю, с чего-то захочешь внезапно развеяться, прийти сюда и отдохнуть от храма Кузнеца (и от самого кузнеца), то мы против не будем, - Афродита уже хотела сказать, что против будет кое-кто другой, - а те, кто ничего не знают, против ничего не имеют. - Да и если узнают, мы скажем, что ты нам понадобилась ужасно срочно, - закивал Арес. - И когда? - Хоть каждый день, а дальше – решай сама, - сказала жрица. Они вышли подышать свежим воздухом. Богиня понимала, что ей пора возвращаться. Это был крайний срок. Она с боязнью и в метаниях смотрела в небо. На ее голову что-то опустилось. «Не беспокойся, тебя уже мне поздно проклинать,» - улыбнулась Бэнтэн. Только в храме Кузнеца Афродита сняла с себя венок из белых однодневных цветов. Она прикоснулась к лепесткам дрожащими пальцами. Один из них опал. Девушка вдохнула сладкий запах, наполненный свежестью, солнцем, свободой. Ее сердце сдавили тиски. Нет, это был всего лишь один день, один праздник, вспомнила о счастье, и хватит. Если она и в самом деле будет убегать из храма, то Гефест прознает. Будет больно, возможно, и не ей одной. Как только Афродита заслышала тяжелые шаги, девушка мигом спрятала венок в вазу. Ему нельзя знать и об этом. Ему вообще ничего нельзя знать. «Здравствуй,» - сказал ей муж, целуя в висок сидящую на ложе богиню. «Здравствуй,» - он посмотрел на нее, приметил что-то. Какая-то черта в ней изменилась, или струна расстроилась, механизмы раскрутились. Другой она стала. Ему не понравилось. Утром, проводив Гефеста, девушка достала из вазы мертвые цветы и подошла с ними к открытому окну первого этажа. Надо выбросить. Надо выбросить, чтобы не терзали. Она ждала, когда заживет вывих, чтобы цветы улетели подальше. Ждала, наблюдала за тем, как светлеют синяки. Афродита бросила венок, а потом перелезла через подоконник, через стену из статуй и побежала так быстро, как могла. Потом она поймет, через какое же окно удобнее всего сбегать и по какой бежать тропе, как возвращаться быстро, незаметно. Потом, когда свобода снова даст ей крылья, когда богиня вспомнит, как дышать. Бендзайтен радовалась тому, что теперь святилище – убежище для двух богов, если не трех, поскольку Арес залетал довольно часто. Афродита по прежнему ничего не говорила. Она отмалчивалась и отговаривалась тем, что ничего, что было бы не по закону, не происходит. Девушка не наседала. Бэнтэн понимала, что настанет время, и богиня все расскажет. Ей нужно все обдумать, все решить. Тем более, что у самой жрицы своих дел было немало. Дионису особенно тяжело давалось расставание с Бендзайтен. В нем пробуждался характер, и мальчик ходил вечно недовольный. Его могло окружать десять нимф, сто, но он упорно гнул свое. Ему не нужно много, ему нужно только то, что ему нужно, и он искренне не понимал, почему это так сложно для остальных. Жрица навещала его около двух-трех раз в неделю, и в это время ребенок от нее не отлипал. Дионис даже отталкивал Ареса, когда тот хотел поприветствовать свою «небожественную» сестру, ведь времени мало, так пусть оно достается только ему. Бэнтэн такой подход не разделяла и частенько вступала в споры с маленьким богом, в которых выигрывала зачастую, не потому что была права, а просто из-за куда большего опыта. Оттого он просто перестал с ней спорить и уходил дуться, считая, что его обидели. Ему хотелось, чтобы она пришла сама и обняла его, чтобы посмотрела на него и приласкала, но и такое проходило не всегда. Однажды они не очень хорошо расстались. А потом она просто не пришла. Ее не было неделю, две, месяц, два, три… Он начал верить, что она настолько разозлилась на него, что ушла навсегда. Брат заверял его, что такого быть не может, и у жрицы просто есть другие боги, которые живут далеко на великом Севере, и им тоже нужна помощь. Дионис упорно не хотел осознавать тот факт, что Бендзайтен нужно делиться. Зато с ним всегда был Арес. Он гордился братом. Бог войны был такой высокий, сильный и веселый, что Дионис не мог устоять перед соблазном все повторять за ним, а Ареса это умиляло. Он и сам не всегда мог удержаться, чтобы не потрепать его темные мягкие кудряшки. Арес не только играл с ним, но и учил всему такому, что могло бы пригодиться в жизни: учил ходить по лесу так, чтобы запоминать дорогу, учил читать звезды, не все, только самые важные, учил играть в петтейю и, разумеется, спорить, чтобы хоть как-то мог он противостоять Бэнтэн, не опускаясь до обиды. Мальчишка очень любил брата, но ничего не мог с собой поделать, когда видел, что Арес относился в его жрице очень тепло, а она отвечала ему тем же. Даже тогда, когда служительница вернулась, вся пропахшая костром и морозом, с исцарапанными руками, первым она обняла Ареса. Дионису же захотелось плакать от вида ее покалеченных пальцев. Он не мог отпустить ее от себя, пока не поцеловал каждую царапину, как делали ему нимфы. Бэнтэн удивленно уставилась на свои руки. «Бог жизни, сразу видно,» - и ни единой ссадины. Дионис еще никогда себя таким довольным и гордым не ощущал. Потом он понял, что встревать между Аресом и жрицей – дело неблагодарное и бесполезное. Да и Ареса частенько увлекала другая богиня. Афродита ему сначала не понравилась. Он не понимал, почему она вечно на всех ругается и обзывается, почему все над этим смеются, почему ей все спускают с рук. Лишь со временем до него дошло, что в ее шутливых перебранках, в ее легких уколах и заключалась любовь. Она называла его виноградинкой не только из-за цвета волос, но и из-за того, что ей хотелось вызвать ответную реакцию, хотелось внимания и внимания твоего, а что это такое, если не любовь. Девушка прибегала в нему почти каждый день. Вся подорванная и до жути шальная. Она учила его тому, что пригодится ему потом. Ее уроки он еще вспомнит. Фразы богини сами собой будут всплывать в его голове. Год за годом Дионис прикипал к ним, ко всем трем. Даже Афродита станет ему чуть ли не сестрой, пусть гораздо старшей. При всем таком, назвать сестрой Бэнтэн у него не получалось. Особое сохранилось у него к ней отношение. Богиня это видела и посмеивалась то над ним, то над жрицей. «Признавайся, никто не клюнул, и ты решила воспитать себе мальчика сама. Я одобряю,» - он не понял, почему, но жутко на нее тогда вспылил и даже хлопнул по колену. Девушка чуть не упала. Она осела, сжимаясь от боли. Осознание всего происходящего добиралось до него семимильными шагами, но добиралось неумолимо. Постепенно Дионис взрослел, рос и видел чуть больше с новой точки зрения. Ему потихоньку рассказывали, что же его ждет. Признаться честно, ему быть настоящим богом хотелось, но не сильно, скорее, чтобы больше походить на Ареса. Мир открывался ему с новой стороны, когда даже него долетали такие разговоры, которые ему не предназначались. И они закалили его решение. Стать богом он обязан. Бендзайтен и Афродита заперлись на кухне, понадеялись, что маленький божонок еще спит в такую рань, и просто сидели молча. Между ними будто установилась ментальная связь. Дионису за дверью показалось, что они уже говорят, но друг у друга в голове. Насколько он мог понять их обоюдную неловкость, служительница что-то заметила на теле Афродиты, и это не могло не повлечь за собой серьезный разговор. Первой заговорила жрица. - И как давно? – по ней было видно, что она не хотела говорить это с жалостью, но так уж получилось, и такой тон здорово ударил по гордости Афродиты. - С самого первого дня, - призналась богиня. – И так почти каждую ночь. Иногда у него хорошее настроение, и мне почти не больно. - Почти не больно?! И как же часто тебе ломают ноги? - Тише, разбудишь нашу виноградинку, - она сделала глоток из кружки. – Частенько он ломал мне нос, руки выворачивал и изнутри все рвал, - говорила Афродита, как ни в чем не бывало. – Я же игрушка особенная, я заживаю за день. - И ничего…? - Я его жена, Бэнтэн! – она пристукнула кружкой по столу. – Я ничего не могу. Пока он несет надо мной эгиду, он может хоть убить меня, если посчитает нужным, хоть подвесить в небе на цепях, как его долбанный папаша, чтоб их обоих Кербер поимел, - она успокоилась быстрее, чем завелась. - Я свое тело начинаю ненавидеть… И в зеркало смотреть противно, - она схватилась за зеркальце на поясе, но только схватилась – не посмотрелась, точно боясь своего отражения. - Дита, - с надеждой протянула Бендзайтен, - есть ли хоть что-то, что я могу сделать для тебя? - Боюсь ты уже сделала все так, что я задумываюсь и об убийстве, и о самоубийстве гораздо чаще прежнего, а самое смешное в том, что я тебе за это благодарна. Пока наш малыш подрастает, пока я еще могу дышать здесь, я живу, но что будет потом, я не знаю. - Но я… - Не вмешивайся. Чтобы ни тебя, ни Ареса я в своей супружеской жизни не видела, поняла меня? Все будет хорошо. Она сказала свою угрозу с такой заботой в голосе, что даже Дионис осознал: богиня успокаивает Бэнтэн. Она как будто понимала, что перешагни они черту – их всех прихлопнут молотом на наковальне. Одной погибать не так страшно, как тянуть на дно других. И все же, как видел маленьких бог, тяжелее всего приходилось именно Аресу. Дионис не помнил, когда это все началось. Эта точка в его сознании размазывалась на несколько месяцев, если не на год. Арес в его глазах выглядел так, словно сидел на измене. Он вечно колебался, потом краснел, затем ходил весь хмурый и сам на себя злой. Натворил что-то? Бродить так по лесу мог часами с миной кислее лимона. Бэнтэн на это понимающе кивала, а Афродита… да в общих чертах была такой же, как и сам Арес. Временами с ними двумя невозможно было находиться рядом. Дионис точно попадал в реку, где было сразу два течения: одно относило его в одну сторону, другое – в другу, а по итогу тело просто разрывало. Ему и себя хватало. Гулять по лесу мальчик любил. Его спокойно отпускали на все четыре стороны с тех пор, как стукнул первый десяток. Он с раннего детства знал, что лес вреда ему не причинит. Растения тянулись к его рукам, хищные животные чуяли божественную кровь и не трогали. Тут было безмятежно и спокойно. Дионис мог лежать в тени ветвей, мог бродить и забираться на деревья, играть в прятки с феями. Увидев брата, он обычно с криком бросался вперед, но в этот раз не стал. Что-то напряженное было в лице Ареса. Мальчик побоялся, что сейчас может нечаянно отвлечь его от чего-то важного и этим разозлить. Бог войны шел вдоль линии озерных кустарников, старался держать голову прямо, но все равно косился на звуки плеска воды, потом отворачивался с таким выражением, точно виновен в чем-то, и снова обращал свой взгляд туда же. Он остановился, присмотрелся, сжал губы и часто задышал, потом его как будто окатили красной краской с головы до ног, и быстрым шагом бог прошел мимо Диониса, не заметив его. Мальчишка подошел к озеру настороженно, ожидая, что там будет чудовище или огромная рыба. Все оказалось прозаичнее. Жрица и Афродита нашли логово дриад – озеро с теплой водой, окруженное деревьями. Он уже видел, что тут было: одна решила искупаться, ну, а другую просто взяла на спор. Афродита уже сбросила одежду и добежала до середины, подначивая Бендзайтен быстрее догонять ее. Жрица возмущалась ее наглости со скрытой улыбкой и грозилась утопить. Она скинула тунику на берегу и со смехом бросилась в воду. Дионис начал понимать Ареса. На это хотелось смотреть. Он подкрался к светлой тунике жрицы, глянул, смотрит ли она, и одним рывком стащил. Мальчик приложился спиной к дереву и сполз вниз с тихим хихиканьем. Победа! Он стыдливо, словно прямо сейчас его поймают за руку, уткнулся носом в ткань и глубоко вдохнул. Стало так хорошо. Дионис мял тунику руками и жалел только о том, что под ней не было тела. Ему ужасно захотелось потрогать жрицу, он сам не понимал, где именно. Обнять ее. Волосы погладить. Как только мальчишка услышал плеск, он подорвался с места и сбежал, оставив тунику на месте. Ему долгое время оставалось неведомо то, что же он хотел. Дионис понимал, что хотел это с Бэнтэн, на чем нить догадок обрывалась. Он все понял лишь тогда, когда воочию увидел. То напряжение между Аресом и Афродитой не прошло бесследно. Раньше они могли вдвоем провести хоть целый день, играть могли, болтать и спорить. Им вообще было как-то очень весело друг с другом до сего момента: во многом похожие своими колкостями и ужимками, с одной стороны, совсем отличные, с другой, они дополняли друг друга. Теперь же стоило одному войти в комнату, как другой тут же сбегал чуть ни в окно. Сторониться такой компании начали страшно. Дионис думал, что они просто поссорились, и никак не могут помириться, уже хотел их лично об этом попросить, но трогать Ареса в таком состоянии боялся, а Афродита день ото дня выглядела все несчастнее. Дионис не был глуп. Мал и неопытен – да, но не глуп. Он смог догадаться, что богиня мужа не особо любит, смог догадаться и о том, почему же. Тогда впервые всплыла в его голове фраза Афродиты. Ох, Дионис, заканчивай ты обижаться. Ты тем самым ее терзаешь больше. Нельзя заставить полюбить, причиняя боль. Вообще нельзя заставить полюбить. Заставить можно только ненавидеть и бояться… Да и строить догадки не особо нужно было – только рано вставать, чтобы видеть медленно светлеющие синие отпечатки чудовищных ладоней на шее, руках, ногах девушки. Другого, второго брата, он не знал, но уже его ненавидел. Он не понимал, почему же она просто не уйдет от него, не поселится здесь, с ним. Дионис же ее не выгонит. Однако мальчишка понимал, что если такое всезнающее и всесильное в его глазах существо, как Бендзайтен не может ничего сделать, то все слишком сложно. В тот день она подзадержалась, зато Афродита снова пришла очень рано, а братец и не уходил, оставшись ночевать. Они с ним разлеглись на полу в общей комнате, головами к окну, и всю ночь Арес рассказывал ему истории об их отце и им порожденных созвездиях. Напрасная попытка вызвать любовь к отцу. Афродита тихо вошла, когда Арес уже проснулся. Он попытался улыбнуться и кивнул ей. Едва богиня заметила его, как мельком двинулась на кухню. Мужчина почему-то очень быстро встал и пошел за ней. Дионис услышал, как Арес попытался ее остановить, но девушка ударила его по руке. Мальчик приоткрыл один глаз и увидел, что в этот раз «следов» на теле Афродиты было гораздо больше обычного, а для Ареса пока и «обычного» не существовало. Они начали о чем-то говорить и спорить, почти ругаться, но осеклись на Диониса. Мальчик притворился, что спит. Боги вышли из домика на воздух. Он подскочил и побежал за ними. - Почему вы мне не сказали? - Знали, что тебе это не понравится. И были правы. - Да какая разница, понравится мне это или нет! – прикрикнул Арес. Он тут же спохватился. Ему не хотелось повышать на нее голос, просто в этот момент он был так зол на всех и вся, что трудно описать. – Давай, я посмотрю. Сильно болит? – она ударила его по рукам. - А как ты думаешь?! Это всего лишь пара ребер! – сорвалась Афродита. – Не трогай меня. Не прикасайся даже. Не смотри, - девушка отошла от него. - Но вдруг у тебя что-то серьезное? – он сделал шаг навстречу. - Серьезное? – она тихо и хрипло засмеялась, качая головой. – Так на тело мое посмотреть хочешь? Потрогать хочешь? Будто я не знаю, - ее трясло от гнева. – Что же, смотри, - богиня сбросила с себя тунику и накидку, представ перед Аресом обнаженной. Ее любимое зеркало отлетело в высокую траву. – Разве не прекраснейшее тело, а? – на ней не было живого места, на шкуре леопарда меньше пятен. Кругом кровоподтеки, будто Гефест догадывался, что его жена не сидит дома, будто думал, что это какой-то дефект и его можно исправить, сломав руку или ногу, исколотив неровный слиток кувалдой. – Как же я это все ненавижу. Тело ненавижу. Его ненавижу. Себя ненавижу! – она все отталкивала и отталкивала Ареса. – Не трогай меня! Не трогай! Не смотри! – бог опустил глаза и руки. На лице его беспокойство приняло оттенок страха. Как можно понять руку на такое неземное существо, как Афродита? На такую ласковую и нежную богиню, что без промедления откликнулась на их зов о помощи, что нимф своих не бросила и слушалась приказов. Как сил ему хватило подумать о таком? - Как он может...? - Все он может, - она повернулась к нему спиной и обняла себя за плечи. – Поверь мне, все он может. Каждую ночь может. Душить меня руками иль подушками. Откручивать руки, что игрушке. И рвать меня изнутри так, что внутренности на место встать не могут! – под его взглядом ей захотелось содрать с себя кожу, стереть все отпечатки, но они давно въелись в нее и стали ее частью. Она боялась, что однажды он все же увидит ее такой, увидит отвратительной и покалеченной, какой она сама себя всегда видела в огромных зеркалах храма Кузнеца. - Дита, - он посмотрел на ее спину, считая следы Гефестовых ладоней, - как ты можешь позволять ему так обращаться с собой? - А что же я могу? Он делает все по Закону. Держу пари, что Зевс и сам так Геру колотил, что один родился хромой, а другой в крови купался, точно в море, - она виновато замолчала. – Я сама себя продала. Это мое решение было. Теперь смотрю на вас и понимаю, что сделку бы не поменяла. Я с самого начала в договоре значилась, как вещь. В том храме… Там все иначе. Я там совсем и не жива. Арес, меня ковали, исправляли, переплавляли так, чтобы я к интерьеру идеально подходила, чтобы мой муж был доволен, рад. Не смотри на меня, прошу тебя… Там я просто статуя. Я и рта открыть не могу, и пальцем пошевелить… А быть может, и не только там. Придет день. Тот самый, когда и виноградик наш дозреет, я не смогу сбегать без оправдания. Тогда я полностью окаменею. Я надеюсь, - она судорожно вздохнула. - Я не смогу там жить. Арес… - выдохнула и заговорила неровно, сбивчиво. – Я же все вижу. Теперь ты понял? Я всего лишь вещь. Не нужно на меня смотреть так, как ты смотришь. Тебе это во вред. Моя жизнь кончена, и мне ее не жаль уже, а твою – наоборот. И тела ненавистного мне не жаль. - Не уходи, - мужчина обнял ее со спины, едва касаясь, чтобы не тревожить заживающие раны. – Не возвращайся к нему. Я не пущу тебя. - Не смей меня останавливать! Ты хоть можешь себе представить, какой скандал тогда поднимется? Он прав со всех сторон, бесчеловечен, но прав. Ты знаешь, что будет с тобой? Тебя изгонят, тебя казнят, возможно сошлют в Тартар. А Зевс и рад будет такой возможности. Что с Бэнтэн станет? Вас могут лишить над ней эгиды. Она совсем останется без крова на Олимпе, и каждый будет волен делать с ней все то, через что я прохожу одна. И каково без вас будет Дионису? - Разве это повод выбрасывать тебя ему на растерзание? - Мне это тело никчемное и грязное не жалко. Не понимаю, почему жалеешь его ты. - Не говори так. Идем в дом, ты совсем продрогнешь. А там и восстановишься быстрее, - но Афродита не двигалась с места. – Хорошо, я сам, - он бережно взял ее на руки за те места, которые остались нетронутыми, и понес в дом. Арес наложил припарки туда, куда мог, вернулся за одеждой Афродиты и протянул ей. Девушка отмахнулась. Тогда он положил перед ней на стол зеркальце. Она перевернула его отражением вниз и только потом забрала. Арес сел напротив нее. - Может мне поговорить с ним? - Не смей. - Я ему доходчиво все объясню. - Не вздумай ломать себе жизнь из-за меня, мальчишка! - Почему я не могу сломать свою и без того изломанную жизнь ради тебя, когда ты свою ломаешь каждый день?! – Дионис перестал дышать от напряжения. Между ними решалось что-то серьезное. – Я не хотел кричать, - он виновато отвел взгляд. – Второй раз… - Поверь мне, это не так страшно. А что насчет жизни, я ее сломала, когда вышла замуж. Мне уже не больно почти. Там я ничего не чувствую. Я оживаю здесь. Ему я статуя, ему я безделушка, которую можно швырять о стенку до посинения. А мне уже и все равно. Я уже сама чувствую, что золото это мне к горлу подступает. И тогда он прав становится. Я просто «чем-то» становлюсь, куклой, изваянием… - Не говори так про себя в моем присутствии. - А кто ты мне, чтобы запрещать? Над этой блядской тушей лишь один хозяин. - И про свое тело -тоже. Я не приказываю, я прошу. - Какое тебе дело? - Ты хорошая, и тело у тебя хорошее, и вся ты замечательная, по крайней мере, для меня, - сказал Арес. Он встал, подошел к Афродите, сел перед ней так, чтобы она наконец посмотрела на него. – Дита, я тебя счастливой хочу видеть. Ты быть такой заслуживаешь. Я бы ему руки отрубил за то, что он с тобою сделал. И мне не важно, пусть хоть в Тартар. Если тебе он больше не грозит, то буду счастлив. Мне лишь бы ты жила, - с каждым его словом золото и серебро Гефеста теряли над ней власть. Девушка смотрела на не и думала: «Какой же ты хороший… - рука сама потянулась убрать его красные кудри с лица. – Какой же ты красивый», - в ней зашевелилось что-то теплое, что она упорно в себе душила все время при виде этого мальчишки. - Арес… не нужно. Найди себе хорошую. Найди такую, чтобы с тобой осталась, чтобы твоей была, любила и не губила то немногое, что еще есть, - говорила богиня, подаваясь вперед. - Ты хорошая, - бесхитростно ответил бог. Афродита наклонилась и поцеловала его. Нежно, мягко, она и забыла, что так можно целовать. Арес поддался искушению. Он всеми силами пытался остаться в стороне, а по итогам сам склонил ее к измене. Дита сказала: «Это же всего лишь поцелуи …» - словно это разом делает их невиновными ни в чем. Богиня повалила его на пол и делала то, что уже давно хотела. Целовала, целовала, целовала. Всё! Губы, лицо, шею. Как будто он своей любовью ее возвращал в этот живой мир. Арес сначала терзался, попросту не мог самостоятельно и прикоснуться к ней, потом не выдержал. Он ее обнял. Афродита даже замерла: не раздел, не распустил руки, не ударил, а обхватил жилистыми руками и прижал к себе так сильно, что под ее щекой трепетало его сердце. И только потом ответил на ее ласки своими. Совсем невинный в плотских вещах Арес вызывал у Диты умиление и мысли крайне непристойные. Его неумелые поцелуи казались ей такими сладкими, а руки теплыми. Впервые за долгое время ей хотелось секса. Хотелось Ареса. Его тела и неловких поцелуев. Хотелось искусать и исцеловать этого мальчишку. Она хитро и туманно на него посмотрела из-под ресниц, потянулась к губам и поцеловала не невинно, а глубоко, почти вжимая в пол. И он ответил. Арес задышал судорожно, почти болезненно. Ему все еще страшно было дать волю рукам: по своей неуклюжести он точно бы случайно надавил на рану. Он терпел и сдерживал позывы. Но Афродите нужен был решительный ответ. Она приподнялась и села ему на живот, ожидая, потянется ли он за ней, согласится ли взять и на себя ответственность за то, куда все завернуло. Он не потянулся. Мужчина подхватил ее за бедра, встал и посадил на стол. Арес подался вперед, целуя ее шею, ключицы, но дальше не заходил. «Не нравится? Не хочешь?» - прошептала Афродита, спустив лямки. «Я бы тебя всю целовал,» - она почувствовала его губы на своей груди и запустила в красные кудри руки. Девушка томно выдыхала, прижимаясь к нему, выгибаясь к его рукам. Внезапно и собственное тело перестало казаться ей никчемным. Как может оно быть никчемным, когда его касаются так, с такой нежностью и заботой. Бэнтэн была права. Ничего она не знала о любви! Так ее никто не любил! Так, чтобы ей самой хотелось просить его позабыть обо всем, кроме нее. А Арес касался любимого тела, прижимал к себе лучшую из всех богинь. Самую прекрасную без всяких глупых яблок. Он не умел по-другому, не умел неполностью: если любил, то всем сердцем и телом любил все ее сердце и все ее тело. Глядя на них, и самому Дионису стало нестерпимо жарко. Он побоялся, что его заметят и перестал смотреть на кухню, прислонившись затылком к стене. Мальчик глядел в окно и тяжело дышал. Невдалеке он заметил знакомую темную макушку. Дионис сделал вид, что все это время проспал, и только сейчас решил проснуться с невероятно громкими зевками и вздохами. Он вновь заглянул на кухню. Боги будто протрезвели. Они посмотрели друг на друга с разочарованием в собственных судьбах. «Это было один раз,» - сказала Афродита, и Арес согласился. Дионис понял – они врут, причем очень нагло. Зато ему стало понятно, чего же он хочет. Ему хотелось поцеловать Бендзайтен, и чтобы она его поцеловала. Уже от таких мыслей в нем что-то горячело. Ему было невдомек, как принято начинать подобные разговоры и просьбы, поэтому однажды он просто обратился к жрице и спросил ее об этом прямо. - А ты можешь меня поцеловать? Так, как Арес целует Афродиту, - на мгновение ему показалось, что она ударит его по губам. - Никогда не говори об этом. Никогда, - прошептала служительница. Он тогда испугался ее, испугался, что предложил что-то постыдное или того хуже, грешное. Но ведь Бэнтэн не была замужем, не была богиней, так почему же Аресу можно целовать Афродиту, а ему Бендзайтен – нет. Его выгнали гулять в лес, а сама жрица осталась с ними для какого-то очень серьезного обсуждения. Дионис знал, что к тому времени боги уже не только целовались, и подозревал, что разговор будет об этом. Когда он вернулся, жрица выглядела подавленной и смирившейся. Она будто знала, что грядет ужасное, но осознанно решила не противиться этому, хотя страдала. Оба бога потянулись к ней и обняли, приговаривая, что в том вины ее нет и не будет, они ни в коем случае не заставят ее брать на себя ответственность за их поступки. С тех пор все стало даже лучше, чем раньше. Еще теплее стало в их маленьком святилище, уютнее. Но взрослея, Дионис и сам ощущал то, что на них надвигается буря. Афродита приходила реже. Еще более побитая, чем прежде. Понятное дело: после прикосновений Ареса, после его чувственных и мягких поцелуев, как можно было не испытывать отвращения к Гефесту. Из-за бережного отношения Ареса Афродита снова полюбила свое тело и теперь сносила все удары не безмолвно. Однажды она так рассердилась, что запустила в мужа вазой. Гефест не побил ее в ответ. Он просто ушел в раздумьях, что же делал не так. Когда Посейдон нисходил к нему с кнутом ли, с пряником – не важно, он трепетал от счастья и сам бросался под удар. Так видел он любовь. В таком лишь свете. И не мог понять, почему его жена не была такой же. Они стали ругаться. Ее рот произносил страшные слова. Громкие слова. Так засунь причинное место в кузню, если дымится! Я не хочу с тобой спать, урод моральный! Тогда он бил. Бил руками-молотами. Боялся за нее. Хотел исправить. Все же было хорошо. А богиня смеялась и продолжала выливать на него гадости. Не твое это отныне тело. Не тебе я его отдам! Я сама над ним властна! У богов все быстро заживает. У старших богов особенно быстро. В этом была проблема. Гефест искал решение. Он искал способ навсегда ее исправить, чтобы идеал ее красоты остался таковым с ним навсегда. Дионис медленно подбирался к «одиозному» периоду, который либо ждал своего часа в крови матери, либо свойственен не только людям. Бендзайтен не знала, что и делать. Его капризы в три года оставались невинными и даже смешными. Теперь его все время колотило. Временами милый и послушный, временами взрывной и несносный. Она не знала, как бороться с его волеизъявлениями иначе, кроме как подавлением. Парнишка в самом деле мог переходить границы из бунта или собственных желаний. Тогда она не знала, как с ним быть: на попытки успокоить и приголубить – злится, а на ругань ни с того ни с сего теплеет. Затем становится нормальным. Проходит время – все сначала. Жрица старалась быть с ним нежной и понимающей, чем лишний раз давила на больное. Стоило ей подойти к нему, когда не ожидает, так юноша краснел от злости, выгонял. Она тянула к нему руки, целовала лоб – за радостью и теплотой у него следовала непредсказуемая агрессия. Но так или иначе он взрослел. Вскоре служительница стала тихо отстраняться: не давала лежать рядом, не целовала не ласкала. И злиться стал парнишка реже – грустил больше. Афродита тогда нашептала нимфам приволочь вино на его шестнадцатилетие, сказала, что лучше уж дома, чем потом в смертном мире неподготовленным. Вино ему понравилось. Не понравилось только то, что развезло его уж больно быстро. Ох, никто богиню за язык-то не тянул. Дорогих нимф подговорить было не сложно, а найти вино на рынке смертных – тем более. Оно разбавлял его водой и мог пить хоть целый день. Так он не пьянел, лишь оставался в блаженном спокойствии и веселом расположении. Вино стирало неприятные мысли, стирало глупую ревность и нелепые желания, главное – знать меру, чтобы не вышло наоборот. Затем Дионис сам научился его делать и угощал своих. Бендзайтен стала пропадать из поля его зрения чаще. Конечно, у нее же были «другие» боги. Он богом не был и видел в этом проблему. Обретя статус хоть самого младшего бога, он мог бы помочь, мог бы вступиться за Афродиту перед ее мужем, мог бы вступиться за Ареса, мог бы стать не эгидой, но поддержкой для Бэнтэн, а она бы наконец задержала на нем свой взгляд и, возможно, что-то разглядела. С детства он был уверен, что жрица – самое сильное существо во всем мире, что она всегда таковым для него останется. С каждым годом Дионис удивлялся тому, что служительница точно становилась меньше, росла вниз и к его двадцати годам казалась совсем хрупкой и маленькой. Если раньше он был уверен, что она на своих плечах могла поднять и гору, то теперь понимал – не каждая стопка книг ей дастся, не каждый щит и меч. И все равно девушка упорно взваливала на себя все, что могла, не в силах усидеть на месте. В движении ее тяготы по инерции толкали Бендзайтен вперед, но стоило остановиться – тянули вниз. Так было не всегда. Он помнил, что раньше она была иной, а потом как с цепи сорвалась. Просто вернулась однажды в платье из подземного мира, вся пропахшая мертвой водой и сыростью, с рваными волосами, цветами и перьями в них. Изменилась. Отказалась от того, в какую сторону менялась раньше. Душой помолодела. Такой и осталась. Невзрослеющей. От той жрицы, что могла часами задумываться над страшными и серьезными вещами осталось малое, но осталось. Сокрытое в глубине глаз. Спокойствие, столь ценное ему, она не воспринимала, ругалась с ним из-за этого. Тогда он пил свое вино, не разбавляя его, чтобы проснуться на следующий день и обо всем позабыть. Так было легче. Пусть многое он в ней не понимал, но знал ее, казалось, лучше всех других. Легко читал ее лицо, легко видел, когда и что ее тревожит. Даже гордая, даже крикливая, даже такая беспокойная она была для него лучшим человеком на земле. Идеалом с теми недостатками, которые делали его еще краше. Все трое были ему семьей, но Бендзайтен – особенно. Настал час, когда нельзя было больше оставлять его в святилище. Пора отправляться в путь. Нимфы отказались покидать молодого господина, они отпросились у Афродиты и навязались ему в свиту. Брат с гордостью похлопал его по плечу, в нем крепла уверенность в том, что в следующий раз они встретятся уже на Олимпе, пусть не так скоро, но встретятся. Богиня дала ему шуточный подзатыльник и потрепала по волосам: «Эх, самых красивых нимф себе забрал, выпивоха. Ладно, считай подарок тебе сделала. Ну, иди уже, поцелуйся с мамочкой,» - Арес стоял с ней рядом и обнял за талию, пряча улыбку. Эта картина навсегда отпечаталась в нем. Они стали тем, чего он всегда хотел. Бендзайтен нарушила свои негласные правила и обняла его за плечи, как могла. Она подпрыгнула и тепло поцеловала его лоб, благословляя на путь. Это его и подтолкнуло. Он думал, что если вернется, если станет богом, то она снова найдет в себе силы шагнуть к нему навстречу, найдет в себе силы отказаться от той клетки, в которую сама себя загнала. И он ушел. Бродил так много лет. От города к городу, от деревни к деревне. И люди принимали доброго бога. Многие хотели подкупить его, предлагали в свиту своих женщины, чтобы обратились нимфами и молили бога за свой город. Он не любил продажность, но увидев темноволосых, темноглазых женщин, устоять не мог. Когда же отвергали Диониса, в нем просыпалась кровь. То была кровь его отца, и она была чрезвычайно щедра на расправу, хоть большую часть времени спала. Просыпалась кровь, когда задевали одну из трех пренеприятных тем: его мать, его нимф – звавшихся по его смертному имени вакханками – и его жрицу. И только тогда пробуждалась в нем безграничная жестокость. Из крайности в крайность: люди любили доброго бога и покорялись ему, боялись злого бога и тоже покорялись. Дионис был близок смертным. Он нес им не вино и пляски, не плодородие и доступных женщин, не распущенность и разврат, а простую честность. С самим собой он честен был и желаний своих никогда не стеснялся: хотел мужчину в свиту обратить сатиром – требовал мужчину, хотел женщину – требовал женщину. Это подкупало людей. Они подсознательно видели силу в том, кто не боялся собственного отражения. И так остался лишь последний город. Фивы. Бендзайтен следила. Старалась помогать, что не всегда давалось. Она была уверена, что вскоре полысеет от того, как часто хваталась за волосы. Голод вернулся. Терзания пробудили его. И снова пополам сама с собой. Она приняла любовь Афродиты и Ареса и была рада за них, несмотря ни на что, хоть понимала: такая любовь в корне своем гибельна. Жрица была права. Дионис ушел. Афродита больше не могла сбегать, ведь оправдания, защиты не было. Гефест исправно пропадал за молотом. Он ковал свое спасение, не зная, что в это время жена сидит у окна, выглядывает в окно, считая птиц. Арес не мог ее оставить. Он залетал к ней каждый день и каждый день уговаривал сбежать с ним. Бог был уверен в том, что защитить ее ему под силу, она не сомневалась, но боялась, что Арес о решении своем мог пожалеть, мог потерять и то немногое, что было у него, мог потерять своих сестер, да и сама Афродита о такой «сестре» переживала. Они расстались с ней без слез, но очень грустно. Богиня протянула ей свое зеркало: «Я себя люблю, хочу, чтобы и ты себя любила». Афродита не хотела скандала, понимала, что случится с Бэнтэн. Она лишится эгиды. А другие старшие в лучшем случае ее себе не возьмут, в худшем – ее ждет судьба богини. Она никогда не говорила им открыто, что их любит. Просто не могла. Но на то это и любовь, что без слов понятна. Афродита в глазах Бендзайтен изменилась до неузнаваемости. В ней читалась воля поступиться самым дорогим ради ближнего, когда возможность есть. Сама же жрица себя не узнавала. Тогда, в самом начале их знакомства, она бы не раздумывая сдала ее и Зевсу, и Гефесту. Теперь все было сложно. Она чувствовала желание пожертвовать общим счастьем всех богов ради них, а значит и себя. Какой же эгоизм. Но был момент, когда Бэнтэн окончательно приняла свое решение. Забирая у Гефеста щит Афины, она краем глаза увидела страшную вещь. Клетку в форме сидящего женского тела, будто прутья подгоняли по манекену с точностью до миллиметра. В нос ударил запах гари, словно в огонь бросили волосы или перья. Тогда она поняла, что Гефест догадался обо всем. Он точно знал, что к жене кто-то залетает, но крылатых на Олимпе было многовато, поэтому он не решал причину, только придумал, как бороться со следствием. Девушка присмотрелась. В этом каркасе для тела были шипы. Они бы врезались в тело до костей и обездвижили его, как бабочку, приколотую иглой к бумаге. Ее пробил холодный пот. Рука сама потянулась к спице. Гефест был страшен в том, что подобное виделось ему благом, милосердием, как и его отец считал убийство сыновей – гуманнейшим из способов решения проблем. Правду тогда Афродита сказала. Все они какие-то больные. Сами искалеченные и других под себя калечат. Жрица предупредила Ареса о том, что видела. Он сказал, что все своими руками исправит. Бог знал, как дорожит его Бэнтэн своим нейтралитетом и не смел посягать на него. Однако жрица все равно терзалась. В такие моменты она смотрела в зеркало, обращалась мыслями к Дите и видела ее у окна. Зеркальце из солнечного золота и видело все, что им освещалось. Полезный дар. Он заставлял ее еще сильнее хотеть вытащить богиню, пока не стало слишком поздно, ведь клетка день за днем становилась все целее.

Когда же будешь делать ты то, что сама хочешь?..

Она не знала, но соглашалась с голосом, уже не думая искоренять его. Они так долго жили единым целым, что искоренять его не хотела. Это же была она сама, просто собою же отвергнутая. Договориться не получалось. Голодна. Для этого ему нужно дать пир. Каждый день она брала дар солнца в руки и глядела на храм Кузнеца, не находя в себе силы сорваться и просто сделать все по-своему. Пока не увидела в зеркале Гефеста, несущего в дом знакомые лозы. Такие были на троне Геры. Она выбежала из своей комнаты со скоростью света и со стуком пала на колени перед комнатой Тамотэна. Он все услышал и открыл. Девушка взмолилась. Ей нужен был самый крепкий меч из всех. Хозяин выслушал. И сказал одну фразу. Хорошо, но отдав тебе меч, я не приму его обратно. Девушка оторвала лоб от пола. Она сжала ткань на коленях до белых костяшек и кивнула. Мужчина отошел, взял что-то, что которую ночь подряд дотачивал у камня, и протянул ей самый настоящий меч. Жрица встала, погнулась пополам, вытянула руки и приняла его. И на поясе сидел ровно, и рукоять точно под нее ковали. «Возвращайся,» - сказал Тамотэн напоследок. Она выпрыгнула из окна второго этажа, чтобы нагнать Дзидзо.

***

В который раз они вот так сидели? Она, Афродита и темная кухня где-то в маленьком помещении, вдали ото всех. В этот раз даже камина не было. В храме богини все так опустело. Когда они вошли, их встретили пыль и затхлый запах прошлого. Безэгидная жрица и изгнанная богиня просто не находили слов, но объяснять друг другу ничего и не нужно было. Хоть Ареса удалось спасти от гнева Зевса. Уже этому они обе радовались. Освободив своих богов из пут, жрица приказала обоим убираться. Гефеста она сама встретит и скажет, что жена сбежала по своему желанию. Кузнец ее чуть не убил. Такого балагана давно не было, с самого суда над Гелиосом. Афродиту чуть ли ни пытали, с кем сбежала, почему сбежала, почему предала такого верного и преданного мужа? Она молчала, хотя могла сказать одно лишь имя и бремя изгнания разделили бы они оба. Она смолчала. Никакие увещевания и угрозы не воздействовали на нее. Тогда все принялись за Бендзайтен. Впервые обе радовались, что Ареса не было. Никто не звал убийцу на суды. Он бы не выдержал, они знали. Служительницу лишили защиты. Все знали о ее участии, но не могли добиться от нее ни слова. Зевс знал обо всем, Бэнтэн была в этом уверена. Он всегда с самого начала обо всем знает. Потому царь и злился, что она так покрывает его нелюбимого сына. Отныне ни один храм на Олимпе не был ей домом. Эгиды нет. Богиня же отделалась временным изгнанием. Гефест рвал и метал, но брак пришлось расторгнуть на то время, пока Афродита будет в мире смертных. Он понимал, что вновь она его не заключит. «Зачем ты меня таким сделал,» - сказал он трону Зевса и пропал с Олимпа на долгое время. Поговаривали, что он ищет бывшую жену в мире смертных, поговаривали, что он вернулся к Посейдону. Никто ничего доподлинно не знал. Афина ужасно переживала утрату эгиды, но обо всем догадывалась с самого начала и решила, что если это был ее выбор, то так тому и быть. Они не говорили, понимая переживания друг друга. Им уже совсем и не нужны были слова. Афродита встала, прошла в свою комнату и вернулась с маленькой коробочкой. Богиня поставила ее перед Бендзайтен. Жрица открыла ее. Золотое яблоко. Прекраснейшей. Афродита щелкнула пальцами – яблоко распалось на две половины. Она посмотрела на девушку. Служительница изогнула бровь. Уверена? Богиня ей кивнула. Она как будто признавала, что во всем мире равной ей по силе и по красоте нет и никогда не будет, никогда не родится даже та, кто хоть немного сможет с ней сравниться, кроме Бендзайтен. И это ее право – делиться или нет. Жрица кивнула, принимая дар. Они обе усмехнулись. Осталось дело за малым. Когда пришла пора служительнице уходить, Богиня обняла ее. Она знала, куда пойдет Бэнтэн. Видела отражение ее зеркала на лице жрицы. Хороший ход. В раз сына Зевса на небеса вернуть, чтобы хоть на йоту вернуться к себе прежней. Без слов они простились, зная, что судьбы их уже переплелись и не раз еще сойдутся. Тогда пришел Арес. Он выглядел поникшим и радостным одновременно. Она и его понимала. Упав в объятия друг друга, они дышали тем, что теперь ничто их не удерживало. Богиня знала. Она сильная. Рано или поздно ее влияние вернется к ней. Ей не нужна была эгида, которую так жаждал предложить Арес. Он видел, что его слабость и несостоятельность сделали с его близкими. Пусть раньше все казалось невозможным, теперь ради нее мужчина захотел стать старшим богом. Никто из его клана не пострадает больше по его вине. - Арес, - сказала девушка, отдышавшись, кладя голову ему на грудь, - я никогда не выйду больше замуж, - она ждала реакции. Бог тяжело вздохнул. Все понял. Брак отпечатался в ней самым ужасным временем в ее жизни. Повторный брак уж точно не смог бы избавиться от ассоциаций. - Хорошо, - он поймал ее руку и переплел их пальцы. – Тогда я попрошу от тебя другого. Пообещай мне никогда не выходить за меня замуж, - Арес поцеловал ее в висок. – Как там? В богатстве и в здравии, в болезни и в бедности, и никогда не носить обручальный браслет, пока смерть не разлучит нас. А там и ладно, можешь присмотреть себе какой, - она рассмеялась. Он всегда мог ее рассмешить. - Ох, ну, так и быть, уговорил, - они подняли сцепленные руки, как при брачном обряде, но без обручьев, без тяжестей условий брака. В ту ночь они оба приняли долгожданный обет безбрачия, пустились в обсуждение несемейной жизни, обустройство недомашнего быта. А потом Бендзайтен еще будет убеждать ее, что она не умеет проклинать.

***

Боги уже собирались пройти дальше, в следующую дверь, уготовленную храмом. Дионис собирался распахнуть ее, но тут же захлопнул и замер. Аид вздохнул. Он понял, что там, и понял по спине Диониса, что тот вспомнил. Юноша и до этого вспоминал урывками, мельком, сцены между тем, которые показывал им храм. Сейчас же вспомнил все, даже то вспомнил, что забыть пытался еще тогда, столетия назад. - Алые Фивы? – догадался Аид. - Они самые, - юноша попытался отшутиться. Не получилось. Аполлон не понимал, о чем они говорят и просто ждал, когда ему все пояснят. – Мы можем обойтись без этого? Я не люблю об этом вспоминать. - Там что-то страшное? – догадался бог солнца. - Мягко говоря. Что тебе Троя, то мне Фивы, - Аполлон побледнел. - Я могу рассказать на словах. Так будет проще, - вздохнул Дионис. – Врать не буду, да и не секрет это для вас, кто мой отец. Временами просыпается такое. А тогда я еще и очень молод был, короче… вышло скверно. - Во сколько раз сократилось количество живых в твоем городе, когда он твоим стал? – задал прямой вопрос Аид. - В двое, если не больше. Мы пришли совсем без задних мыслей. Я и подумать не мог, что по вакханкам и сатирам вздумают стрелять. Нас даже в город не пустили, едва узнав, чей я сын. Сестра матери прибрала всю власть к рукам, как и своего сына. Тоже мне царь. Едва заслышав имя моей матери, они бросились рубить нам головы, как будто я за троном пришел, а не за храмом. Агава эта… Сволочь редкостная. Тела вакханок даже похоронить не дали, они их изрубили и оставили так, перед стенами, а все лишь по ее приказу. Я не лучше… Потом заставил ее отрубить голову собственному сыну и разорвать его на части. Таким я был, - не без сожалений сказал Дионис. Ему особенно неприятным казалось, что в результате ужасной бойни в родном городе его матери его и сделали старшим. - И все? Вакханок всех убили, и от этого все Фивы кровью залило? – не поверил Аполлон. - Пришла Она, - добавил юноша. – Мне стоит говорить, что все решили, перед ними бес? Вакханок жаль. Безумно жаль. Они все дороги мне были, но Бэнтэн… И, как всегда, хотела лишь договориться. Потребовала саму Агаву, чтобы объяснить. Царица «Персефону» узнала. При Бендзайтен был меч. Я это помню. Она его не применила. Побоялась пролить кровь. Что ж, я сделал это за нее. Тебе представить сложно? Хорошо. Представь себе, что Юи вдруг схватил Тифон. Что ты один стоишь вблизи и можешь ей помочь, пусть пострадают от спасения все. Я в жизни так не злился. Никогда больше. Я не понимал, что я бог. Не понимал, что надо держать язык за зубами. - И что же ты сказал? – не унимался Аполлон. - Что если на земле окажется хоть капля ее крови, я пропитаю ее на метры вглубь их грязной, мелочной венозной дрянью. И угадайте, что случилось! Я пожелал, чтобы они все друг друга искромсали, чтобы родители сожрали собственных детей, чтобы их кровь вскипела от безумия… Я еще не знал, какой силой владею, а уже пользовался. Я тогда вообще всем пользовался без зазрения совести, когда представлялась возможность. С первого покорившегося города со мне росло мое высокомерие. У ворот Фив я смертных уже ни во что не ставил. Меня признали богом-покровителем. Старшим над городом. Эгидой. Те, кто остался, из страха не могли сказать и слова. Так я стал богом и оказался на Олимпе, - на этом все, но дверь не исчезала. - Если она есть, то кто-то должен пройти, - сказал Аид. Он догадывался, что это не вся правда. – Нам времени осталось на одну из комнат. Можем разделиться и вернуться туда, куда хотим. Увижу вас утром, в телах. Спокойного остатка ночи, - он их покинул, желая и им и себе собраться с мыслями. Аполлон с ним согласился и пошел назад, куда его тянуло. Кто был этот бог солнца до него? Там, во тьме башни он почти не разглядел его, хотя голос показался очень даже знакомым. Аполлон взобрался на башню Солнца и толкнул вперед двери. Призрак Гелиоса его не видел, так и сидел, глядя в пустоту. Юноша подошел и присмотрелся к нему. Он вытянул вперед руку, щелкнул пальцами и осветил его лицо. Аполлон почти вскрикнул, но крик застрял в горле – дыхание замерло. Юноша отошел и быстрым шагом бросился назад. Аполлон будто в зеркало смотрелся. Дионис в одиночестве выдохнул, открыл дверь и вошел. Грустным взглядом он проводил закат Алых Фив. На нем изменилась одежда, засияли его глаза, в руках оказалась любимая походная трость. Он снова проживал свое воспоминание. Омыв шокированной жрице лицо от крови, Дионис попытался ее утешить, а та вцепилась в меч, который не хватило мужества обнажить. «Тогда бы было меньше крови, несравнимо меньше…» - сказала девушка. В ту ночь он не жалел о том, что сделал. Служительницу бог ценил гораздо выше смертных, о чем ей говорил не раз. Их много. Этих смертных тысячи, если не миллионы. Они смешны милы и забавны, но ни ему, ни ей не ровня. Говорил и говорил Дионис ей о том, что за каких-то смертных переживать не стоит, тем более ей. Те нимфы и сатиры, что остались в живых принесли вина, принесли еды и устроили пир. Он протянул девушке бокал. Жрице стало легче, и она обо всем поведала ему. Бог понимал, к чему она клонит, и заранее был согласен. За все то время, что она держала над ним щит, это самое малое что он мог для нее сделать. Пир закончился, и их немногочисленная свита разлеглась под открытым небом. Бендзайтен сидела на траве, положив голову на колени и смотрела на небо. Она немного захмелела, и ее красные щеки это выдавали. Дионис же почти всегда находился в подобном состоянии. Он видел, как ей грустно, почти больно. Такое с ней бывало. Под самый конец его воспитания она бывало пропадала где-то у себя. Слышала кого-то, кого рядом не было. В эти моменты девушка ничего не замечала. Дионис положил ей голову на плечо. Она выдохнула с легкой досадой. Не сейчас. Ему такое не понравилось. Он десять лет бродил от города к городу, чтобы сейчас она смотрела не него – не на небо. Ей стало больно – она вцепилась в живот. Дионис уже подумал, что ее и там успели ранить, но Бэнтэн его остановила. - Все хорошо. Это нормально. Мне просто нужно будет «поесть», - он хотел возразить, что она при нем ела, но не стал действовать на нервы, хотя раздражать свою жрицу не перестал. Он с самого начала лез к ней со всех сторон. Она уже и колени к себе подтянула, чтобы не давать его рукам свободы. И так приходится тяжко. Хотелось «есть». Без этого голос отказывался идти на диалог. Он занят был тем, что себя пожирал и ее за компанию. Крови пролилось много – не то была кровь смертных. Сущая безделица. Нет, он ест только свет богов, никого ниже. – Дионис, оставь меня, - самолюбие в нем столкнулось с сильнейшей привязанностью. Ослушаться ее он не мог, но и оставить – тоже. - А я надеялся, что стань я богом – ты позволишь себя не оставлять. - Ты уже завтра станешь богом, тогда я тебя уже никогда и не смогу оставить. Тем более, что ты теперь моя эгида, сам согласился, - хмыкнула девушка. - И все равно я буду лишь один из многих? - Дионис, к чему такая ревность? Я небесам нужна, а не тебе одному. - Мне ты нужна больше, чем небесам, - она увидела, как его избаловала, всего-то пару раз пойдя на поводу. – Почему мне нельзя оставить тебя только себе? Я же тебе эгидой стану. - Станешь. Но это иная эгида. Я тебе не жена, не сестра, не мать, я смертная, Дионис, поэтому ты мне и нужен, - в нем вспыхнул тихий гнев, клубящийся обидой. Она хотела от него эгиду и ничего за ней, ничего большего. Она не вкладывала в это понятие того, что вкладывал он. И внезапно до него дошло, что все это время Бэнтэн он смертной не считал. – Я всего лишь смертная, пусть и особенная, - бог думал, что она одна из нимф, из духов, из самых низших богинь, но только не смертная. - Человек, - Дионису стало грустно, злостно, неприятно, его будто обманули. До него дошло, что то, к чему он стремился было заведомо ложным. Если он так хотел, чтобы она на него посмотрела, то ему нельзя было становиться богом. Теперь он сам навсегда замуровал ее для себя. И с завтрашнего дня все будет с этим кончено. С завтрашнего дня. В нем взыграли гордость отца и приземленность матери. Дионис поцеловал ее плечо. - Не надо, ты пьян, - она его тихонько оттолкнула. - И что? Какая разница? Трезв, пьян, но желания у меня одни и те же, - он поднялся выше и поцеловал ее шею, прошептав на ухо. – Скажи мне, я разве не красив? - Ты знаешь, что красив, - ее взгляд изменился ненамного. Дионис это заметил. Что-то мелькало в ее зрачках, так что-то ссорилось и спорило. - Разве я тебя предавал? Обманывал? - она повернулась к нему и прошептала в ответ. - Ни разу не было. Чего ты добиваешься? – она понимала, чего, но желала узнать другое. – Ответишь правильно и свое получишь, - сказал ему немного измененный голос. И странного огня прибавилось в ее глазах. - Тебя, - она улыбнулась и поцеловала его. Сегодня. Только сегодня. И больше никогда ему такой возможности не светит. Жрица оторвалась от него и облизнулась. Вкусно. Он медленно нависал над ней, целуя губы щеки, в ней же до сих пор было метание, среди глубоких поцелуев проскальзывали совсем семейные и целомудренные. Он оголил ее белую грудь. Под лунным светом она и сама казалась созданием неземным. Дионис смотрел на нее, гладил изгибы. Другого раза не будет. Он хотел запомнить, как можно больше. Девушка под его взглядом прикрыла шрамы, чешую на ранах, вся сковалась. - Целуй меня, а не смотри, - Бэнтэн отвела взгляд. – Любоваться будешь красивыми, здоровыми вакханками, а не мертвым уродливым телом. - Красивое, - он поцеловал ее шрам на плече, ключице, чешую. – У тебя очень красивое тело, не стыдись его, - он оставил ей засос на шее. Девушка всхлипнула и горячо выдохнула. – И грудь красивая, - его пальцы очертили ее соски, едва касаясь их, и нежно сжали. Жрица закусила губу. Юноша поцеловал их, прикусил. Все медленно так, томно. – И талия, и живот, - его теплые руки очертили изгибы талии и небольшого живота. Губами он спустился вниз, вдыхая запах ее молочной кожи. – И бедра, и колени, и даже пальцы на ногах, - он закинул ее колено себе на плечо и начал целовать внутреннюю сторону бедра. – Ты вся красивая, - она откинулась на траву и не сводила с него огромных черных глаз. Ее невинное выражение розового лица его умилило. – И волосы, и ногти, даже заусеницы, - Дионис взял ее за руку, наклонился вперед и положил себе на щеку. – Ты прекрасна и все в тебе прекрасно, - она смотрела на него с некой благодарностью. Девушка провела большим пальцем по его губам и потянула к себе. – Неужели ни разу тебе не говорили? - У меня «раз» до этого не было, - бог удивился. – Поцелуй меня, - теперь в ней все стало едино и повиновалось единому порыву. – Будь со мною нежен, - он знал, что такое женское тело и как с ним обращаться, чтобы оно тебя принимало, чтобы оно поддавалось и таяло от неги. Почувствовав его пальцы, Бэнтэн тихо застонала на грани со вздохами. Он приподнял ее бедра и вошел. - И голос у тебя красивый, - сказал Дионис, наблюдая за тем, как меняется ее взор, становится мутным и расплывчатым. Он был с ней нежен, как с никакой другой, следил за выражением лица, чтобы не сделать больно, но ее тело быстро приняло его. Она к нему сама вдруг потянулась с диким блеском в глазах, и голова его была потеряна. Какая нежность? Ему так захотелось укусить ее, зализать раны и снова укусить. Такого раньше не было, чтоб все вокруг заволокло неведомым туманом. Но стало хорошо. Вся кровь его горела, плавилась и в этом нечто разливалось первобытное блаженство. Он хотел еще, а она давала. Бэнтэн его столкнула и нависла сверху. Ее губы впились в его шею в дикой, почти кровавой ласке. Она царапалась и восседала на нем богиней смерти при лунном свете. Девушка билась в яростном экстазе, забыв о том, что сама просила о нежности. Ей все равно было на свидетелей, на непристойные звуки, на все вокруг. И ему тоже. Блаженство на ее лице граничило с агонией. Тела их полыхали. Дионис отдаленно понимал, что это было нечто запретное. Не могла она быть смертной. Она кусала его и слизывала кровь, и раны те горели наслаждением. Он захотел, чтобы она всего его изрезала, всего его искусала и выпила. Бэнтэн задрожала и закатила глаза. Ему показалось, что если она сейчас убьет его, то впадет в высшую точку своего исступления, высшее удовольствие. Девушка обессиленно легла ему на грудь, сыто облизнувшись. Договорилась. Приняла. Она склонилась над ним и поцеловала бога в последний раз, унося с этим поцелуем остатки его сознания. Иллюзия растаяла. Остальное Дионис и сам хорошо знал. На следующий день он взошел на Олимп, взял эгиду над жрицей, получил свой храм вблизи Деметры. Он знал это, но не помнил. Первые недели Дионис пил вино, не разбавляя его водой, лакал целыми бутылками. Он будто что-то этим топил в себе, заливал, как мог, пытался забыть, а трезвым и вовсе не появлялся почти никогда, даже много позже. Зато такой простой и веселый бог всем нравился. Все свои чувства, все переживания и страсти он притупил, низвел до добродушия, которое нарушалось редко, тогда он заливал его опять. И так всю свою жизнь. Когда он чувствовал, что его рука так и норовит протянуться к предсумеречному закату, Дионис прикладывался к бутылке. И все заканчивалось. И ему казалось, что всегда так будет, что закончилась его история. Но однажды даже он, даже Аид в своем царстве, даже Зевс и Гера во дворце – весь Олимп почувствовал, что что-то начинается. Крик волной пронесся по их земле, вспышка осветила все небо. Ее крик он узнал. Среди общей неразберихи Дионис понял, что Зеркала Пространства треснули, а жрицы нигде не было.