Возвращаясь в любовь

      На этот раз Блейк попросил не предупреждать Вэла о его визите. Вот только ожидание оказалось еще страшнее. И хотя посещение было назначено на следующий полдень, каждая минута все равно обращалась в пытку. Мужчина измерял комнату шагами уже настолько долго, что этот однообразный звук осточертел, но стоило присесть, как невыносимый зуд распространялся по телу. Куда себя деть? Куда бежать от этого чувства? Безумие вернулось…              Блейк тщетно пытался понять, придумать, чего он хочет еще узнать или увидеть. Но с каждым вопросом, беззвучно заданным самому себе, голова начинала болеть все сильнее. К горлу подступала такая тошнота, что мужчина уже почти мнил себя больным, а то и вовсе нарочно отравленным. Только кем? И какой в этом смысл?              Снова вопросы, только усиливающие паранойю и безотчетный страх. Уже трижды Блейк хватал телефон, набирал номер доктора и в ужасе замирал. Он запрещал себе слабость. Потому что больше так нельзя. Больше нельзя жалеть себя, нельзя шептать в темноте о том, что он не мил никому, кроме смерти. Хватит. Хватит! Хватит!              Мысли вгрызались в голову. И, на счастье, спасение все же было.              Блейк вколол себе снотворное, а затем, уже выкинув шприц, замер. Он долго смотрел на сгиб локтя, на выступающую дорожку сине-зеленой вены и тяжело усмехнулся. Без всякой на то причины. Его голова внезапно опустела, оставив тревогу где-то в самой глубине. А, может, это уже начал действовать медикамент. Так или иначе, но спокойствие и усталость распространялись, разносились по телу каждым ударом изможденного сердца. И Блейк почувствовал только болезненный голод, сведший желудок судорогой, а потом сон одолел его. Голова мужчины с характерным стуком опустилась на поверхность кухонного стола. И на этот раз не было никаких видений.               Утро билось в окно проливным дождем, соленым и липким от грязи. Со звериной яростью завывал восточный ветер. И казалось, будто его рык, стучался в голову, потому что болела она страшно. И, наверно, ощущение это могло бы довести до грани, но Блейк слишком часто переходил её, чтобы теперь обращать внимание. Он даже не удивился, что уснул на кухне, только чуть нахмурился от неудовольствия. Болела еще и спина. И затекли руки. В общем, минувшая ночь оставила после себя массу дискомфорта.               Блейк встал из-за стола, потягиваясь. Легкая судорога прошлась по напряженным мышцам, а потом жутко болью свело ногу. Мужчина зашипел, снова падая на стул, хватаясь за голень. Кто-то будто пытался прорезать её тупым тесаком. В глазах мутнело, а дыхание превратилось в глухой хрип. Благо, пытка продлилась не так долго. Все прошло, и только неприятное ощущение, что-то вроде зуда, еще жгло кожу чуть ниже колена.              А утро только начиналось. И чем дальше, тем сильнее казалось, что успеть надо еще безумно много. Возвращалось испепеляющее чувство волнения, к которому никогда нельзя привыкнуть, слишком сильно оно ранит, будоражит организм. Дрожали руки. А мысли… мысли путались.               Яичница подгорела, и во рту от неё оставалось отвратительнейшее послевкусие. Бекон наоборот вышел сыроватым, а чай, который Блейк не заваривал уже очень давно, очень крепким. Завтрак не удался. После мужчина умылся, осторожно сбрил щетину, пробившуюся над верхней губой. Порезался и громко выругался, слизывая каплю крови. Соленая. Но все же царапина была не так уж и заметна, чтобы уделять ей много внимания.               Теперь нужно было подобрать одежду.               Блейк даже не задумывался, почему так беспокоиться, почему так хочет показаться идеальным. Но… Белая рубашка казалась неподходящей к случаю, несуразной. Мужчина со злостью запихнул её поглубже в шкаф, будто вместе с ней надеялся спрятать свои наивные страхи. Но они были здесь и шептали на ухо неприятно и протяжно. И старый способ, проверенный детством, — заткнуть уши — больше не помогал. Все монстры были внутри.               Блейк надел обычную футболку и черный кардиган. Его дарила Линн. Очень-очень давно. Она тогда была очень счастлива, едва не плакала от смеха, когда её муж, повеселевший от красного вина, шутил, пел и рассказывал истории из детства. И за окном кружился снег. То было их первое совместное Рождество, отмеченное не здесь, а в арендованном домике за городской чертой. Тогда все было так хорошо! Но… почему Блейку не хотелось плакать? Он оскалился и почему-то со злостью, быстро, почти рывком застегнул пуговицы.               Времени оставалось мало, а в городе наверняка пробки из-за непогоды. Так что Блейк достал сумку и быстро покидал туда все необходимое. Он сам не знал, почему прихватил какой-то блокнот, почему проверил, на месте ли старый автоматический карандаш и набор гелиевых ручек. Возможно, все это происходило под действием старой привычки. Вот и вся разгадка. По крайней мере, мужчина не собирался долго об этом размышлять. Непозволительная мелочность.               Мужчина вызвал такси и поплелся в коридор. На улице было уже холодно — пришлось доставать теплую куртку с глубоким капюшоном, отороченным искусственным мехом. Она оказалась вся измята, но времени уже не было, словно кто-то перевел вперед стрелки во всей Вселенной. Кто-то хитрый, с коварной усмешкой на тонких алых губах.               Блейк был отчего-то уверен, что таксистом будет его вчерашний знакомый — болтливый юноша. Какая глупость! Но странные предрассудки бродили в голове, не давая спокойно дышать. С приоткрытых губ срывались хрипы. И мужчина понимал, что сходит с ума. Не было ничего неприятнее ощущения того, как медленно мозги заполняет гнилой червь безумия. Невыносимо! А стрелка часов замерла, не шевелясь! Будто злая шутка какого-то мерзкого Бога, хохочущего над людьми, играющего судьбами, как пешками на огромной шахматной доске.              Поданное такси оказалось неожиданно грязным, салон — обтрепанным, а водитель — сморщеным старичком в потертой кожаной кепке. И Блейку почему-то запомнились его тусклые безразличные глазки за мутными стеклами очков. И от его быстрого взора по спине прошлись мурашки. Не хотелось даже здороваться. Хотя, честно говоря, Блейку вообще ничего сейчас не хотелось. Закрыть бы глаза, забыть обо всем, да слушать и слушать биение сердца. Без смысла. Без цели. Так что он просто рухнул на заднее сиденье, откинув голову назад.               — Куда едем? — проскрипел водитель своим мерзким резким баритоном.               Блейк назвал адрес, отпечатавшийся в сознании, кажется, навечно. Будто поставили клеймо на обратной стороне век. Можно было разбудить несчастного мужчину посреди ночи, и он бы даже тогда, еще зевая и судорожно вспоминая собственное несуразное имя, сказал, где находится эта больница.               Дорога была чертовски долгой из-за пробок и гнетущего молчания. Радио не работало. Блейк кусал губы от жгучего чувства ожидания, сжимал и разжимал кулаки, и от того холодная боль пронзала ладони и, по-прежнему, голень. В какой-то момент его руки пронзила такая острая вспышка, что мужчина застонал, закатил глаза и приготовился зашептать привычное прежде: «Господи, хватит…», но в итоге с его губ сорвалось только ругательство, преисполненное ненависти и отчаяния.               Водитель обернулся. Его лицо, желтое от неведомой болезни (или отсвета уличных фонарей, включенных в столь пасмурную погоду), обезобразилось гримасой волнения. Дрогнули бледные брови, морщины на гладком лбу стали еще глубже, хмурое лицо — еще суровее.               — Все хорошо! — успокоил его Блейк и тут же снова поморщился. — Лучше не отвлекайтесь. Вы только что проехали на красный.               Водитель дернулся, будто хотел обиженно оскалиться, но передумал. Он отвернулся от пассажира и, кашлянув, вдавил педаль газа с нездоровой озлобленной нервозностью. И было в этом что-то ненормальное, что-то очень настораживающее. Блейку стало даже противно от ощущения, которое так остервенело зашевелилось в груди, подобно змею.               Все дальнейшее помнилось смутно. Время, прожитое в ожидании чего-то такого, всегда проходит медленно, как белая пелена. И в голове потом остается лишь тупое болезненное непонимание, которое жжет и жжет разум какими-то отчаянными пустыми вопросами. Позже Блейк спрашивал у себя, что сказал ему Ричардсон, какими коридорами они шли (в них было так пугающе тихо) и… откуда эти царапины на руках. Но это было после, а тогда Блейк лишь торопился вперед. К Вэлу. Не зная ответа на вопрос «Зачем?», уже не пытаясь найти его.               Вэл сидел на постели, скрестив перед собой ноги. И он… рисовал. Острый карандаш мягко скользил по бумаге потрепанного альбома. Волосы, сегодня грязные и нерасчесанные, падали на лицо, но будто и вовсе не мешали. Кажется, этот странный человек даже не заметил своего гостя, который так и замер в дверях, удивленный и… напуганный.              Увиденное не укладывалось в голове. Жестокий убийца, похотливый извращенец не мог быть хоть и на сотую долю связан с искусством. Безумные обрывочные записи дневника — вот все, на что он способен. Но рисовать? Рисовать что? Тела убиенных им детей или… эти голые стены, доводящие и без того сумасшедших до такого ужаса, что жизнь не просто теряла смысл, а становилась сущим Адом? А может что-то, чего Вэл и не знал никогда? Мог ли он рисовать почти фэнтезийные сюжеты из Библии и других писаний?              Из смятения, зыбкого и пугающего, родилось любопытство, почему-то представляющееся фениксом, стряхивающим пепел с огненно-рыжих крыльев.               Блейк бесшумно сделал крошечный шаг вперед. Ему казалось, что сердце стучит слишком громко, что оно непременно выдаст его. Но Вэл не шелохнулся, только продолжал рисовать, рисовать, рисовать, изредка облизывая розовые губы. Он даже ни разу не взял ластик, лежавший рядом с ним на простыне. Рука скользила уверенно и быстро. Короткими отточенными движениями. Штрих за штрихом. С характерным звуком, который мог даже показаться приятным.               Вдруг Вэл вскинул голову, и на секунду в его ясных голубых глазах проскользнуло нечто отрицательное, вроде испуга. Но он не мог бояться. Нет. Эта мысль даже не шла в голову.               — Привет, — пробормотал Блейк, хрипло, будто бы растерянно. Он почему-то подумал, что застал «художника» за чем-то слишком личным, почти интимным. Странное ощущение.        — Приве-ет. Меня не предупредили о… твоем визите, — признался Вэл, спешно пряча альбом под подушку. Потом он быстро спустил босые ноги с кровати и встал, поджав пальцы. Блейк на мгновение подумал, что они непропорционально длинные, но быстро отвел взгляд.        — Да, я знаю. Потому что я попросил, — гость улыбнулся уголком губ и скользнул взглядом по лицу собеседника, все еще не рискуя смотреть прямо в глаза.              Разница была очевидна. В прошлый раз Вэл был готов к встрече. Он мог легко предугадать и продумать её сценарий, он мог учесть каждую мелочь: жесты, взгляды, фразы. А теперь… Блейку хотелось бы сказать, что козырь у него, что именно он мог руководить ситуаций, ведь такая возможность действительно была — он ее упустил. Он, как всегда, предпочел страдать, жалеть себя, томиться от скуки…              И Вэл, этот чертов плут, рожденный будто бы самой огненной Геенной, шаг за шагом возвращал все под свой контроль. Наверно, просто не мог иначе. Наверно, этим и сводил с ума других пациентов. Только Блейку было все равно, он познал эту безумие изнутри, надышался им, как самым мерзким дымом огромных химических заводов, впитал, растворился в нем. Еще более сумасшедшим он стать не мог.               — Я не ждал тебя. Так скоро, — признался Вэл и отвернулся, теребя широкий рукав халата с ярким акварельным пятном. — Даже не могу предположить, зачем ты пришел.       Лукавил. Или лгал, так самодовольно и беззастенчиво, что, в самом деле, сложнее было не поверить.              Ответ «я не знаю» был бы самым честным, но насквозь пропитанным трусостью и такой мерзкой глупостью, какая редко бывает даже у неразумных детей. Однако еще глупее было бы молчать или мямлить, не в силах сформулировать отсутствующие мысли.               — Просто так… Посмотреть, — изначально Блейк хотел сказать нечто наподобие «увидеться», но… это было не так. Он знал, знал, как самую первую искреннюю детскую молитву, что меньше всего на свете хочет видеть Вэла. Он едва ли не желал его смерти. Однако… именно «посмотреть» было его целью. Посмотреть, понять, позлиться, ощутить это волнение и ужас от одного только вида напускной улыбки.              А Вэл действительно улыбнулся, потом отошел к окну и прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди. Теперь он внимательно разглядывал своего гостя чуть исподлобья, словно изучая его. Блейк был готов ждать ответа, сгорая под взором этих чистых, холодных глаз. И на их глубине сверкало, отчаянно и даже возможно трогательно, что-то вроде нежной просьбы. Просьбы, которую, задыхаясь от боли, произносит раненый воин, протягивая дрожащие руки к медсестре, утирающей слезы жалости запястьем. Становилось не по себе.              А затем все это исчезло, и Вэл хитро сощурил глаза, подобно какой-то дикой лисице.              — Что ж, — изрек он и обнажил кончики белых зубов, явно приведенных в порядок только здесь, в цивилизации, — тогда ты ошибся адресом.       — Что?       Блейк так и замер, ошеломленный, непонимающий. О чем вообще речь?       — Ну, — Вэл наклонил голову к плечу, а его глаза так и сверкнули, будто в какого ночного хищника, — ты же пришел посмотреть, а цирк, насколько я успел изучить это заведение, не здесь.       Гость продолжал стоять, чувствуя такую всепоглощающую растерянность, что от досады сводило челюсть. И собеседник, похоже, был немало разочарован. Он нахмурился и снова отвернулся, глядя в окно.       — Шутка, — только и проронил Вэл, глухо и задумчиво.              Ш… шутка?! Блейк был страшно возмущен и даже шокирован. Он едва не сжимал кулаки и сдерживал гнев, но билась, выдавая все на свете, жилка на виске.              Шутка… Блейк и сам не знал, почему считал кощунственным, что этот человек тоже может шутить и веселиться, пусть и не особо умело в силу воспитания. Блейк и сам не знал, почему подготовил лишь несколько возможных образов Вэла. И ни в один из них не вписывался этот совсем еще молодой парень, так не похожий на всех в этом мире. И его было даже жалко…              — Не буду скрывать, — все еще не оборачиваясь, но чуть поведя плечом, — я знал и ждал, что ты придешь.       — Для чего? — Блейк поджал губы и как-то машинально вцепился в ручку сумки, алкая и опасаясь ответа.              И тут Вэл обернулся. Но, несуществующего Бога ради, лучше бы он этого не делал. Несчастный гость, и без того не находящий себе места и жмущийся у стены, различил в его взгляде нечто неуловимое, но настолько пронзительное, что мурашки по коже. А перед мысленным взором всплыли картины их прежних встреч, пропитанных запахом крови, пота и… прочего.              — Не догадываешься? — Вэл вскинул брови и скривил губы. — Очень жаль, — он замолчал и задумался, как если бы еще не изобрел ответа на заданный вопрос. — Я просто знал, что тебе будет интересно… «посмотреть». И ждал того, что ты придешь и начнешь спрашивать. Но ты меня разочаровал — стоишь, молчишь, будто юная девица.       И Вэл видел, прекрасно видел, как это сравнение задело Блейка, как тот почти вздрогнул от новой вспышки злости. А еще он не мог не знать, что именно такой эффект и возымеют слова. Так что же… Он в самом деле забавлялся. И неужели для этого ему нужен был хоть какой-то гость, чтобы издеваться над ним, и тем самым разбавлять однообразные будни?              — Каких вопросов ты хочешь? — Блейк скрестил руки на груди и сжал в пальцах ткань больничного халата, небрежно наброшенного на плечи.       — Таких, ответы на которые тебе будут интересны, — Вэл заявил это с таким спокойным и безразличным видом, будто констатировал всем известный факт. Нахал и наглец.       — Тогда… кто ты, во-первых?       — Как скучно, — он даже фыркнул. — Меня зовут Вэл, но ты и так это знаешь. В этом месте мне сделали документы, дали фамилию, но я ее не помню, — снова пауза, снова эта задумчивость в выражении бледного лица, пересеченного усмешкой. — А еще я гермафродит. Да, кажется, это так называется.              Гер… гермафродит? Так в этом разгадка… всего. И как же это казалось теперь банально и просто. Блейк даже готов был рассмеяться собственной глупости, и, наверно, ухмылка, которую он не сумел сдержать, показалась каким-то злобным оскалом, потому что Вэл нахмурился и разительно посерьезнел. А потом опять фыркнул, так что гостю пришлось даже судорожно придумывать извинение, но на ум ничего не шло. И не в силах изобрести хоть что-то мужчина решил, что в конце концов вовсе не обязан чувствовать себя виноватым.              Следующий вопрос.               — Тебя устраивают условия содержания?       — Все в порядке, — Вэл неохотно повел плечами, и Блейк ясно понимал, что вновь не угадал. Скучно. И никого из них это, если совсем честно, не волновало. — Говорят, меня через месяц выпишут.              Блейку стало не по себе. Он не был уверен, что Вэлу известно о грядущем заключении. А еще мужчина был уверен, что не он должен об этом объявлять. Ему просто не хватит сил.               — Вот как. Хорошо, — проговорил мужчина и задумался, о чем еще можно было бы спросить.              А между тем раздавалось слабое тиканье часов, висевших у кровати (Блейку показалось странным, что он не заметил их вчера). Тихо жужжала лампа, и в коридоре кто-то ходил.              Вэл по-прежнему, не шевелясь, стоял напротив. И в его взгляде больше не было вызова или какого-то наигранного бахвальства, только интерес и некая веселость. Он ничего больше не требовал и будто получал наслаждение только от того, что шло время, каждый думал о чем-то своем, а напряжение, подобное молниям, стихало.              Блейк зевнул.               — Не высыпаешься? — спросил Вэл, чуть оживившись, хотя прозвучало это скорее как утверждение.        — Мне снились кошмары. Каждую ночь… — признался Блейк с явной неохотой. Снова слабость.        — Угу, — задумчивый кивок и хитрющая полуулыбка, такая счастливая, что становилось даже жутко. По спине бежали мурашки. Создавалось ощущение, что Вэл что-то задумал и теперь наблюдал за выполнением плана с великим удовольствием.               Блейка передернуло.               — Неужели ты сразу стал спать спокойно?       А в голове снова всплыл образ страшных записок, выведенных уверенной рукой Вэла. Описания кровавых кошмаров ожили в подсознании, и перед мысленным взором предстали эти безумные жуткие образы. Стало стыдно. Зачем? Зачем он задал этот вопрос? Наверно, Вэлу теперь стало душно от мрака воспоминаний. И во всем виноват он, Блейк, человек, зашедший слишком глубоко в своей нетактичной прямоте…              Однако…        — Нет. Только благодаря таблеткам я избавился от кошмаров. Правда, теперь мне вообще редко что-то снится.        — Это не удручает?        — Немного. Хотя то, что мне все-таки снится иногда, действительно прекрасно. Впрочем, не все смогут принять такую красоту. Это не под силу глупцам, — Вэл негромко рассмеялся и поднял руку, впутывая пальцы в и без того взъерошенные волосы. — Я не о тебе говорю, милый, не обижайся.        — Смотря, что ты называешь красотой, — возразил мужчина, пропуская мимо ушей последнее предложение, произнесенное неожиданно слащавым голосом. — Если ты про убийства или пытки, то…        — О нет, нет! — и Вэл снова залился своим хриплым, неумелым хохотом, вовсе не красивым, но по-своему удивительным. А впрочем, Блейк поймал себя на мысли, что ему он даже чем-то нравится. В нем было что-то… приятное.— Там все гораздо светлее, только я все равно не стану тебе говорить. Пока что.              На самом деле… Был один вопрос, крайне интересный, но ужасно бестактный. Блейк знал, что собирается перейти черту, что заставит Вэла вновь думать о самом жутком, но… это его волновало все меньше, потому что отступать давным-давно стало поздно.               — Скажи, ты часто вспоминаешь о прошлой жизни? Ты скучаешь по ней, по Ноту, по своим приспешникам…?        — В смысле? — искренне удивился Вэл, он будто и не ожидал, что его гость пойдет на такую жестокость. Признаться, тот не ожидал и сам. А теперь Блейк и вовсе чувствовал животный страх, а в голове почему-то ярко рисовались картинки того, как обезумевший от воспоминаний еретик бросается на него, скаля зубы и сжимая кулаки.              Но все было не так. И Вэл лишь покачал головой, прежде чем ответить хриплым голосом:        — Меня там удерживало собственное безумие и слепая вера. Я рвался к чему-то возвышенному и кому-то что-то пытался доказать. Наивно, правда?              Блейк нахмурился и отвернулся, не дав собеседнику заглянуть себе в глаза.               — Только мне почему-то кажется, что обитая в той лжи, я был по-своему счастлив. Я находился в какой-то паутине, собственном кошмаре, но не знал, что может быть лучше. Я бы окончательно сошел с ума, если бы ничего не изменилось, — голос Вэла стал угрожающе тихим, пробирался глубоко-глубоко и будоражил. Хотелось вскочить с места и бежать далеко-далеко, лишь бы не слушать, лишь бы черные мысли не вгрызались в мозг, раздирая его на части. — Я благодарен тебе за то, что ты сломал мой привычный мир. Подумать только… Просто оператор, о котором никто никогда не слышал, уничтожил целую… цивилизацию и спас этим самым чью-то жизнь. Вот только чью? Кровавого убийцы, лишенного рассудка?               Вэл замолчал, как последний артист, выдерживающий долгую театральную паузу в длинном монологе. Но продолжения не последовало. Только мрачная усмешка расцвела на его губах. Так себе картина. И Блейк даже порадовался, что сейчас нет грозы и что слишком яркий искусственный свет не дает места тени, которая бы окончательно напугала его.              — Это все довольно жутко, — проронил Блейк, хоть не хотел говорить и вовсе ничего.        — Всего лишь правда, мой друг, а она далеко не всегда прекрасна, — Вэл пожал плечами, а затем снова погрустнел. Его лицо вновь превратилось в фарфоровую маску, не выражающую никаких эмоций — ни нездорового возбуждения, ни даже мертвой тоски. — Кажется, я напугал тебя. Так что иди, отдохни. Моё общество бывает трудно перенести. Многие несчастные даже сходили с ума, но тебе это, пожалуй, успели рассказать доктора.        Он тихонько хихикнул, как школьник, услышавший глупую шутку. И Блейк отчаянно хотел бы разделить с ним хоть часть этого веселья, но все казалось ему слишком серьезным. Страшным. И жутким. Слишком. «Я не готов», — думал мужчина, мотая головой. А может… он просто не хотел быть готовым?               — Хорошо. Ладно. Но я еще приду. Не сегодня, —гость заторопился и попятился, почти на ощупь отыскивая ручку двери. Больничный халат соскользнул с плеч, но Блейк не поспешил его подбирать. Ему хотелось что-то еще добавить, но в горле пересохло. А еще в ушах звенело от напряжения и чувства странной и страшной потерянности.              Не готов…              Прихрамывая и суетясь, Блейк вынырнул в коридор, едва ли не хлопнув дверью. А Вэл остался у окна, задумчиво и тоскливо глядя на халат, упавший на пол. А затем он широко улыбнулся и тихо рассмеялся.