Возвращаясь в любовь

      Еще несколько раз Блейк встречался с мистером Ричардсоном, обсуждая какие-то детали и еще раз подтверждая, что он уверен и ручается… Доктор смотрел на него то недоверчиво, то с сочувствием, то, как на малого ребенка. И это было отвратительно. Так смотрят на больных, которые утопают в собственной крови, выплевывают куски органов, размазывая кровь по губам и шее, и которым надо помочь, но так страшно: что если это заразно? И после таких встреч Блейк ощущал себя канатоходцем, повисшим над цирковой ареной на одной руке. Никто не натянул сетку, чтобы уберечь, ведь с ней шоу не будет и вполовину столь интересным. И он готов разжать ладонь и рухнуть вниз на потеху публики. Он готов разметаться костями и плотью по манежу, создавая абстракцию в алых тонах. Это будет не апфль, нет, и каждый зритель это поймет и возликует.              А потом встречи прекратились. На последней из них Ричардсон сообщил, что Вэлу, вероятно, выделят небольшую квартиру в самом дешевом районе и забудут о нем. По крайней мере на время. «Ему нужно будет появляться у меня раз в неделю, но, как вы понимаете, это недостаточного для адаптации. Спасти его было вашей идеей, так что вам и расхлебывать, мистер Лангерманн. Придется за ним приглядывать», — сообщил он, грея руки о чашку кофе.              Приглядывать. За душегубом. За монстром, сжатым в клетке хрупкого человеческого тела. Плевать, что глаза чистые, как лед, это все ложь, обман, игра! Пускай глаза — зеркало души, но не у него… Может, потому что души нет?              И Блейк сам не заметил, как начал ненавидеть вновь. Он заходился в истерическом смехе, горло сжимал, впивался ногтями, когда хоть на секунду позволял себе представить, что будет навещать Вэла, рассказывать ему, где и что можно найти в городе… Это было глупо, нелепо до слез. И Блейк позволял себе плакать, бросаясь на стены, а потом снова смеяться, ощущая соленый привкус слез на губах… А потом падать без сил на кровать или в углу комнаты, натянув толстовку вместо пледа. И никаких снов. Только красно-коричневые образы темноты перед глазами да чей-то неразборчивый шёпот над самым ухом, будто писк самого назойливого комара, мечущегося из стороны в сторону в попытке высосать глаза. И Блейк действительно ничего не видел, кроме пелены, отчаяния и образов будущего.              Кажется, в дни этих метаний он почти не ел. Или просто не запоминал этого, машинально вытаскивая из холодильника кефир или банку с тушенкой, которую он ненавидел, с трудом удерживаясь от желания выплюнуть все в раковину или унитаз. Отвратительно. Тошнота подступала к горлу, а он только усмехался, сглатывал шумно, чувствуя, как все лицо искривляется, желудок сжимается и скручивается, как какой-то канат. Или как лента… Её бы вырвать из сосуда да обвязать какой-нибудь подарок, соорудив аккуратный бантик.              Блейк давился, но ел, а потом его мучительно рвало, и он пьяными глазами смотрел перед собой. Выступали слезы. А он поджимал перепачканные губы, утирал подбородок рукавом и усмехался.              Все стало только хуже.              И именно в этот момент завибрировал телефон. Быстро умывшись, Блейк вытер руки о рубашку и подошёл к столу. Ричардсон.              «Его выпускают на следующей неделе. Мне удалось кое-где договориться, так что ему выделят квартирку в паре кварталов от вас. Адрес сброшу позднее. Но было бы неплохо, если бы вы зашли к нему перед выпиской»              Невидящим взглядом Блейк смотрел на эти короткие лаконичные фразы, пытаясь уложить в голове их смысл, но, казалось, слова были больше, чем могло вместить его сознание. Они давили изнутри, дробили череп, так что он осколками кости впивался в мозг. Тошнота усилилась, и пришлось невольно приложить руку к губам в наивной попытке сдержаться.              Вэл будет на свободе. Ходить среди людей. Улыбаться. Как…как все? И никто не узнает, как низко падал этот человек, чудом вымывший кровь и грязь из-под ногтей. Может, какая-то девушка поведется на голубые глаза и волосы цвета солнца и начнет флиртовать с тем, кто жизней лишал, не задумываясь, и мучил, и за страдания своего девства платит тем же… А Блейка — Блейка! –обычного гражданина Америки, который просто хотел спасти жену, так и будут обходить стороной, пугаясь разверзнутой в самых зрачках бездной. А что если она и правда там есть? Она никого не ранит! Только своего обладателя и душит, словно черная дыра, сформировавшаяся из десятков застрявших в горле криков.              «Хорошо, спасибо»              Пропитанная ложью благодарность. И Блейк, кажется, впервые в полной мере осознал, почему его с детства учили бояться своих желаний. Это было так очевидно. Он лично распахнул клетку зверя, он готов был вгрызаться в чужую шею за один только шанс, а теперь этот страх… Мечта была прекрасной, она шлейфом опоясывала сны, чтобы в них было приятно утопать, реальность — била наотмашь, насмехалась. И разве когда-то было иначе? А ведь как хотелось верить, что все будет хорошо.              Оборвав нить размышлений, Блейк тяжело опустился на стул, обхватывая голову руками. Пальцы, похудевшие, но сохранившие достаточно здоровый розоватый оттенок, червями вплелись в отросшие волосы, оттягивая до боли. Надо было что-то решать. Или просто решаться, потому что писать Ричардсону сейчас «я передумал» было бы чертовски глупо и стыдно. Все давно решено.              Страшнее всего было осознавать, что именно этого приходилось добиваться, надрывая голос, пальцы заламывая до выступивших слез, гордость втаптывая в грязь отходов чопорного мира. Стоил ли ужас, взметнувшийся среди обломков души ворохом грязного тряпья, всех пережитых мучений и испытаний?              Блейк подавил стон, зародившийся где-то среди ребер, и взял в дрожащую руку телефон. Он, наверно, хотел написать что-то еще, потому что у самого виска крутилась еще не оформленная мысль — одна единственная в голове, где набатом било опустошение, но пришло новое сообщение.              «Его выпишут в среду»              Значит, есть пять дней. Чтобы силы собрать и в лицо злейшему врагу улыбнуться, как можно невиннее. Блейк зарычал и швырнул телефон в стену перед собой.              Осколки брызнули на пол и поверхность стола. Будто блестящие слезы.              

***

      

      Дыхание со свистом вырывалось из груди. Тяжко. Будто кто-то заменил сердце булыжником (и лимфу — дорожной пылью), так что тянет теперь мучительно и каменная крошка оседает в легких. И царапает их, саднит, болью отзывается каждое неверное движение. И все это заслужено. Заслужены боль и страдание и то, что разбегаются мысли, а вместо чувств осталось тупое опустошение и страх, страх, страх… Он по венам взбирался к шее и душил, без удавки, без накинутого плотного шарфа… Он изводил, медленно и мучительно убивал, но будто не мог довести до конца начатое дело.              Блейк мялся у двери кабинета Ричардсона, кусал губу и сжимал кулаки так, что чудом ногтями еще не оцарапал ладони. Было бы неплохо. С окровавленными руками войти и вцепиться в Ричардсона, халат разукрашивая и насмехаясь в лицо. Он бы отпрянул, изумленный, и вызвал бы нажатием кнопки у стола охрану. А те не пожалели бы сил…              Блейк вдруг почти с удивлением вспомнил свое тело, когда он впервые очнулся в больнице. Синяки всех мыслимых и немыслимых оттенков, словно под кожей цветы распустились, к тому же, боль была соответствующая — словно что-то прорывается сквозь плоть, царапается, жжется и между волокон мяса шипами пробирается, ссадины и рваные раны, обработанные, перевязанные, но все бинты уже успели вновь окропиться алым… Кровь так похожа на сок, на самом деле, тягучая и порой немного липкая. Только Блейк бы его не пил, а вот Вэл… Вэл, наверно, мог бы. И пролил бы неосторожным жестом, оросив сутану, оставляя на ней разводы и тонкие дорожки, напоминающие узоры.              Выходя из кабинета, Ричардсон чуть не сбил с ног своего посетителя. И Блейк невольно вспомнил, как сравнивал врача с мерзкой обезьяной, которая, ко всему прочему, оказалась еще и неуклюжей.              — О, добрый день, мистер Лангерманн! Вы ко мне? Хотя… Наверно, к Вэлу, да? — Ричардсон улыбнулся краем губ и, попятившись, предложил Блейку пройти в кабинет. — Что-то вы неважно выглядите. Не заболели?       — Все в порядке, — хрипло, потому что за все годы он так и не научился толком лгать, когда правда известна заранее.       Но доктор ничего не сказал. Он указал Блейку на стул, а затем принялся рыться в шкафу, словно в этот самый момент вспомнил, что забыл перечитать какой-то жутко важный документ. Это слишком сильно напоминало паршивую актерскую игру. Может, у Ричардсона действительно не было лица? Только силиконовая маска, глубоко вросшая в кожу, растворившая ее токсинами состава. Но реальность все равно всегда видна, и настоящее лицо порой каплями, пропахшими гнилью и уксусом, стекает по шее, оставляя красные полосы раздражения. Их бы пальцами коснуться и обжечься. Заразиться, может.              Только вот Блейк не уверен, что у него самого есть лицо, а не бесформенное месиво, которые может каждый встречный изменить под свой вкус. Он невольно коснулся лба, словно хотелось что-то проверить.              — Вы так и не ответили, мистер Лангерманн. Вы к Вэлу? — пробубнил доктор, не отворачиваясь от шкафа.       — Да.       — Это хорошо. Знаете, — он вдруг обернулся, — я уже было начал сомневаться, что вы не отступились от этой идеи.              Блейк вздрогнул. Как Ричардсон разглядел это? Через какие лазейки вторгся в его взрывающуюся голову? Мужчина насмешливо улыбнулся в ответ доктору, но лишь ощутимее почувствовал, как кто-то ворошится в мыслях, перекладывая их с места на места и разрывая на части по одной своей прихоти. Эти клочья разнесет ветер, и, может, кто-то подберет их и сам сойдет с ума, когда темная материя окутает и его сознание, шелковыми лентами вплетаясь меж извилинами полушарий.              — Прошу прощения, что пришлось задержаться, — Ричардсон, наконец, закрыл шкаф и снова прошел к двери, сунув одну руку в карман халата. — Идем.              Все эти коридоры, похожие один на другие, опутанные, словно дымом, запахом лекарств и агонии, Блейк давно запомнил. Он мог бы с выколотыми глазами пройти здесь, не сбившись, и даже любая боль не помешала бы ему. И нужную дверь бы нашел тоже, потому что он нее пахнет грозой и сиренью. И Блейку хочется это сочетание позабыть навсегда, но оно уже насечками выгравировано на сердце.              — Я вас не жду. Буду в себя в кабинете. Удачи, мистер Лангерманн, — доктор вскинул руку, словно хотел то ли в дверь постучать, то ли своего спутника потрепать по плечу, но только поправил душку очков и ушел.              Блейк остался один. Он осторожно сжал дверную ручку и бессильно привалился лбом к холодному дереву. Все это не должно было стать реальностью. Все было так иллюзорно сказочно со дня его первого визита: эта гроза, холодный блеск молнии, сам поразительный факт того, что Вэл жив… Может, это лишь бред? Настоящий бред, в котором Блейк доживает свои дни, слоняясь по обитой войлоком палате и запрокидывая к потолку голову, надрывая горло хрипами. Это было бы даже более гуманно.              В палате все было почти так же, как и раньше. И все такой же Вэл сидел на кровати, повернув голову к окну. Он чуть ссутулился, и отросшие волосы щекотали оголенное плечо, потому что, кажется, больничная одежда оказалась ему немного велика. Когда скрипнула дверь, Вэл опустил голову, устремив взгляд на босые ноги с поджатыми пальцами.              — Отец, — ужасно пошлым шепотом проговорил он, словно облил Блейка горячим медом, в котором копошились мухи, навсегда обреченные трепыхаться в сладкой массе. До самой смерти.       — Тебя выписывают послезавтра, насколько я знаю.              Блейк пытался говорить ровно, но невольно жался к двери, будто в самом деле боялся, что Вэл способен кинуться на него, привычно упираясь в плечи сильными руками и лицо обжигая прикосновением языка. И, наверно, он, словно дикий зверь, чуял этот страх. И насмехался над ним, раздвигая в оскале бледные, будто обескровленные, губы.              — Это правда. Хотя я уже и не надеялся, что ты придешь, — Вэл поднял голову и осторожно отвел с лица волосы, заправляя их за ухо. — Впрочем, по-другому быть не могло.              Он встал, и Блейк мысленно взмолился, чтобы он не приближался, сверкая такими светлыми глазами, в которых только и плещутся мгла и грязь. Все это слишком напоминало сцену из дешевого ужастика, только даже в такие низкопробные фильмы верится больше. Казалось, Вэл одной только улыбкой может вспороть живот, протянуть поперек раны лески, как струны…              — Меня попросил Ричардсон, — отозвался Блейк, чудом не срываясь на крик, потому что предчувствие опасности, зародившиеся в районе солнечного сплетения, скользнуло ниже, застыло у ключиц и оттуда щупальцами дотягивалось до связок, играясь с ними.       — Конечно, — Вэл серьезно кивнул. — И твоего желания в этом не было ни капли.              Плеткой через всю грудь, рассыпая искры от удара. Он словно раздвинул клещами ребра, принимаясь хозяйничать уже не в мыслях, но в душе, выворачивая наизнанку каждый ее закуток, аморфные черно-белые шлейфы запутывая узлами.              — Я, кажется, недостаточно гостеприимен, — вдруг проговорил Вэл, глядя на бледнеющее лицо гостя. — Садись, пожалуйста.       Он указал рукой на кровать и отстранился с дороги, складывая руки в молитвенном жесте с такой усмешкой, что даже это сакральное вдруг стало казаться до одурения и тумана в голове порочным. Блейк смотрел на этого человека, с болезненным усилием вглядываясь в острые черты лица, чувствуя, как они пронзают его сознание, чтобы больше никогда его не покинуть.              — Садись же, — повторил Вэл, чуть повысив голос. — Ты плохо себя чувствуешь, я же вижу.              Блейк повиновался.              — Не считай меня дураком. Я прекрасно знаю, кто надоумил уважаемого доктора, — последние слова Вэл произнес с такой плохо скрытой насмешкой, что казалось, будто он вот-вот готов рассмеяться, — выставить меня полным психом, а в обмен даровать свободу. Я даже знаю, почему ты это сделал.       — И зачем же? — Блейк испугался собственной смелости и тут же отвел взгляд, ожидая самой черной иронии, которую только могло породить сознание его собеседника. Но тот, кажется, такого вопроса ожидал. Он вскинул голову, кончиками пальцев потирая шею.       — Потому что я тебе нужен, Отец. Никто другой во всем мире не поймет тебя, твоих переживаний, даже если прочитает тысячи рассказов и статей о Храмовых вратах. Мы последние настоящие свидетели, в умах которых Отец Нот оставил свой кровавый отпечаток. Я называл его слабым, но глубоко заблуждался… Может ли считаться слабым человек, оставивший такой след? — тут Вэл опустил взгляд на руки собеседника, отмечая, как тот невольно потирает большим пальцем шрамы на ладонях. — Впрочем, об этом можно еще очень долго размышлять, а твой вопрос был все-таки не в этом.              Блейк невольно поражался стройности фраз, совсем не похожей на ту отрывочную речь, которую он слышал еще с месяц назад, когда безумие вязкой кислотой капало с клыков и слетало с языка, просачиваясь в каждое ядовитое слово.              — И, кстати, — Вэл приблизился, замирая напротив своего гостя, и улыбнулся, почти без прежнего садистского оттенка сладострастия в каждой черте лица, — справедливости ради, и ты нужен мне. Но не сейчас, потом — во внешнем мире. Без помощи я буду слишком долго вливаться в него, а жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на адаптацию. Не откажешь?              И, не дожидаясь ответа, он сел рядом, заглядывая в лицо Блейка, искореженное неловкостью, страхом и судорогой, обручем обхватившей ногу. Впрочем, боль не была такой уж нестерпимой — ощущение, что кто-то водит иглами по коже, изредка вводя их на несколько сантиметров, вполне можно стерпеть, стиснув зубы, а вот взгляд, до костей пронизывающий — нет. Казалось, под ним можно расплавиться, просто исчезнуть, оставив после собой только гору пропахших потом тряпок.              — Тебе действительно дурно. В прошлые посещения ты был более разговорчив, — Вэл снова поднялся, будто просто не мог находиться без движения (верно, это черная материя души металась в теле), и прошел к окну.              И, не находясь во власти пронзительного взгляда, Блейк, наконец, смог свободно вздохнуть. Он заранее проклинал слова, готовые сорваться с языка, ненавидел себя и заходился в немом крике, но сдержаться не мог. Словно что-то было выше его. Словно действовал гипноз, взломавший все в его крови и голове. Это были не его мысли! Чужие, шприцом с тонкой иглой, введенные под кожу так, что она теперь вся зудела от каждого прикосновения.              Разомкнув непослушные ссохшиеся губы, Блейк произнес:       — Помощь с чем именно тебе понадобится?              Вэл обернулся, склонил голову к плечу и вдруг хрипло и протяжно рассмеялся.