Операция: без пяти минут влюблен

Семья — неотделимая часть жизни любого человека, независимо от возраста и времени. Семья — это, прежде всего, люди, в которых ты уверен до предела и которые помогут в тяжелую минуту. Но под семьей можно понимать разное. Для кого-то это мама, отец и брат, для кого-то бабушка с дедушкой, сестра или даже отчим с мачехой. У кого-то железной опорой, именуемой семьей, являются именно друзья. Айрин сидит в гостиной, сминая в руках и без того помятую фотографию, сделанную двенадцать лет назад, когда её семьей были только мама и папа. Не Сыльги и прилипала отчим. Только Айрин, любящий отец и постоянно суетящаяся мать. Айрин раскрывает фотографию и видит на ней какую-то пятилетнюю девочку со смешными двумя хвостиками-пальмами, торчащими в разные стороны. Некоторых передних зубов нет, но это не мешает малютке Айрин улыбаться. Отец обнимает со спины, присев на корточки с правой стороны; в свою очередь мама с левой стороны. Айрин вдруг злится на собственную мать и в порыве злости отрывает левую часть фотографии, там, где красуется совсем ещё молодая, шебутная мама. Рядом лежит телефон, и да в любую минуту может набрать выученный наизусть номер, но Бэ не решается. Что она скажет своему отцу в такое время? Привет, как дела, как твоя новая семья? Не хочешь вернуться к нам? Перед глазами то и дело маячат Сыльги с ее отцом, и это только сильнее разжигает огонь агрессии в груди Айрин. Она мнёт фотографию и откидывает оторванную часть с мамой за диван, туда, где вряд ли её кто-то найдет. — Айрин, может, хватит сидеть? Не надоело? Как я не приду, ты сидишь только в этой позе, — мама встает перед дочерью, и та лениво ведет взглядом. — Тебя это беспокоит? — А как же! Ты садилась за уроки? Сколько у вас завтра уроков? — У них завтра шесть уроков, а за уроки она не садилась, — ехидничает пришедшая только что в зал Сыльги. — Она никогда за них не садится. — Чужим в доме слова не давали, — огрызается Айрин, поднимаясь на ноги и собираясь уйти, как мама ловко хватает ее за запястье и возвращает в исходное положение. — Что ты говоришь? — А что ты говорила моему отцу всю жизнь, м? — гадко улыбается Айрин, складывая руки за спиной. Обида душит её. Она никогда не упускала шанса припомнить матери отца, которого она, по мнению Айрин, выжила из дома. — Правильно, ничего хорошего. Я пошла. — Нет, мы поговорим! Мне осточертели твои выкрутасы. Я — твоя мать… — Да хоть папа Римский, — Айрин облокачивается о стеклянный стеллаж с дорогим сервисом внутри и глядит с вызовом на собственную побледневшую от безвыходности мать. В комнату проходит отчим и присаживается рядом с Сыльги, отчего Айрин чувствует, что она проигрывает. Трое против одного. — Не смей так со мной разговаривать! Я терпела твоего отца, но тебя никак не собираюсь, юная леди! Вырастила на свою голову неблагодарное животное… — А ты не смей так говорить про отца! — с бурлящей обидой в голосе выкрикивает Айрин. — Ты и мизинца его недостойна. — Да знала бы, какой твой отец отвратительный человек, не заикалась даже. Но вы одного поля ягоды, такие же противоречивые, безумные. Айрин неожиданно бьет рукой по стеклянному стеллажу и с остервенением смотрит на мать, полноценно не понимая, что творит. В одно мгновение стеклянные дверцы разбиваются, как и некоторая стоящая внутри посуда, и множество осколков врезаются в доселе бледную кожу Айрин, раздирая и проходя глубоко. — Айрин! — вскрикивает женщина, и отчим вскакивает следом, подбегая к падчерице. Айрин охватывает шоковое состояние, и некоторое время она не чувствует боль. Её переполняет ядовитая обида, приправленная агрессией. Единственный человек, который мог бы встать на её в сторону в столь душещипательный момент, — это человек в другом городе с новой семьей. — Дай руку, — отчим аккуратно охватывает кровоточащее запястье, но девушка брезгливо отдергивает немеющую руку, не желая принимать какую-либо помощь. — Отойдите от меня! Идите лучше к своей Сыльги, но меня оставьте в покое. Вы все отравляете мне жизнь. — За языком следи, — язвит Сыльги, которой очень обидно за ни в чем не виновного отца. Он старается как лучше, лезет из кожи вон, а эта повёрнутая тут ещё возникает! — Тебе хотят помочь, а ты… У Сыльги мать умерла три с половиной года назад в наркологическом отделении, страдая страшной алкогольной зависимостью, выхода из которой не было. Даже единственная дочь не вдохновляла мать бороться за лучшую жизнь. У матери Сыльги был только один друг — бутылка водки. Пока маленькая Сыльги нуждалась в ней, как в кислороде, она выносила всё из дома, продавала и покупала алкоголь. Когда сил не было бороться с невменяемой матерью, они с отцом отчаялись отдать её в наркологическое отделение, в котором женщина долго не протянула. И каждый раз, видя, как груба и жестока Айрин со своей матерью, становится невыносимо больно именно Сыльги, которую родная мать ни разу не прижимала к груди, целовала в макушку или читала сказки. Она бы отдала всё, что у неё и даже больше, лишь бы мама любила, не пила и не болела. Порой Сыльги хотелось вцепиться неблагодарной Айрин в волосы, оттащить за них по всему дому и спросить: «Больно? Такую же боль ты причиняешь мне и своей матери». Когда Сыльги видела пьющих людей, её тут же выворачивало, а в груди так болело, словно ножом полоснули, затем вынули сердце, придавили ботинком и засунули обратно. Айрин неожиданно берет в руки стеклянный длинный стакан, предназначенный для шампанского, и вручает Сыльги со словами: — Ну, выпей, чего тебе. А лучше отнеси матери на могилку. Это ей определенно понравится. Сыльги застывает с окаменевшим выражением лица, продолжая держать в руках бокал и глядеть на него, в то время как Айрин улыбается, понимая, что ей удалось задеть сестру. — Айрин… — с неподдельным ужасом вздыхает мать, прикрывая дрожащие губы рукой. Отец Сыльги притягивает к себе Айрин за здоровую руку и влепляет хорошую оплеуху, после которой точно останется след. — Сволочь, — следом цедит отчим, глядя на держащуюся за горящую от шлепка щеку девушку разъяренными глазами. — Не имеешь права. По щеке Айрин скатывается первая слеза, что исчезает в вороте свитера. — А вы… Вы не имеете права заменять место моего отца! Айрин хватает с собой только телефон и с громким хлопком выбегает из квартиры. На улице гуляет морозный ветер, будящий мурашки по коже, и девушка жмурится, думая пойти к совсем рядом живущей Венди. В окровавленной руке молчащий телефон, и Айрин всхлипывает, вспоминая события прошлой давности, когда отец ушел от них раз и навсегда. Это произошло жаркой ночью августа, когда ей было одиннадцать лет. — Скатертью дорожка, — ехидничала мать, стоя в коридоре и смотря на то, как уже бывший супруг завязывает шнурки на ботинках. Рядом стоит толстая сумка, набитая вещами, и вот-вот он уйдет. Айрин стоит рядом с мамой, в руках сжимая футболку. — Папа, ты уходишь? — Ухожу, девочка моя, — болезненно улыбается мужчина, глядя слезящимися глазами на единственного ребенка. — Ты не плачь. Я ещё вернусь. — Ну уж нет, тебя тут никто не ждет, — хмыкнула женщина, задвигая дочь за себя, тем самым не давая проститься с отцом. — Прости, Ринни, — выдохнул мужчина, покидая квартиру. Неожиданно девчонка дернулась и резко метнулась к уже закрывающейся двери и просунула руку в щель, надеясь удержать отца. Дверь с ужасающим хрустом захлопнулась и послышался детский душераздирающий крик, наполненный болью. — Мама-а-а! — кричала Айрин, рука которой была прищемлена. Слезы тут же хлынули бесконечным потоком из приопухших глаз. — Айрин! Женщина бросилась тут же отворять дверь, и увидев изуродованную руку дочери, упала на колени и заплакала с новой силой, чувствуя, как боль дочери отражается в собственном сердце. — Айрин? — отец глядел испуганными глазами на сломанные фаланги пальцев. Сейчас, плетясь к Венди, в голову Айрин вдруг пришла безумная мысль. Она набирает выученный наизусть номер и ждет, пока бесконечные гудки оборвутся, и на другом конце послышится до слез в глазах знакомый голос отца — Ринни? — раздается слегка удивленный голос отца. — Ринни, детка? — Папа, — хнычет в трубку Айрин, пытаясь сдержать порыв разрыдаться, как одиннадцатилетняя девочка в трубку. — Не помешала? — Нет, что ты. Как твои дела? Что-то случилось? Ты заболела? — Нет-нет. Я звоню, чтоб узнать, как твои дела. Давно не слышала тебя… Айрин буквально раздирают чувства тоски и боли, сковывающие изнутри. Это та тоска, которую ты не можешь ни с кем разделить, и приходится глотать вместе со слезами. Ядовитые чувства душат, перекрывают кислород, а слезы всё так же предательски скатываются, свидетельствую о неумении Айрин отпускать и забывать. Больно до криков оттого, что родной тебе человек не может быть тут рядом и обнимать. Что он там, в другом городе, счастлив со своей новой семьей, пока ты плетешься и тихо глотаешь чёртову обиду, что с каждым разом пожирает и отравляет сильнее. Почему не она? Почему он заботится и дарит свою улыбку другим детям? Разве она не заслужила простого семейного счастья? «Во всём виновата мама», — думает Айрин. — У меня всё очень хорошо. Вот, недавно повысили на работе, купил новую квартиру. А у тебя как? Чего ты так поздно звонишь, с матерью повздорили? Бэ всегда удивлялась тому, насколько её отец чуткий. Он так тонко чувствовал её, что порой она пугалась. Ему хватало одного её слова или взгляда, чтобы понять, что с дочерью что-то не так. Но сейчас он на другом конце провода, не видит её, и это чуть облегчает ношу Айрин. — Нет, я у Венди тут сижу. Я… просто хотела услышать твой голос. На последнем слове голос девушки дрогнул, и она тихо затряслась от подступающей истерики. — Может, ты ко мне заедешь на днях? Я очень скучаю, ты не представляешь. Или может я к вам? Хотя мама твоя вряд ли будет рада моему визиту. — Как тебе угодно будет, пап. Маме сейчас некогда, а я в любой момент буду рада тебе. Это главное. — И я. Очень сильно люблю тебя. Питайся хорошо, не доверяй мальчикам и не гуляй допоздна. А ещё будь рядом со своей матерью, ты ей очень нужна. Айрин кусает губу, чтобы не дай бог не съехидничать по поводу последнего. Но сейчас, спустя время, когда шоковое состояние отошло, она остро почувствовала ноющую боль в правой руке и зажмурилась, чтобы не закричать. — Пока, папа. Она отключает телефон и застывает у подъезда Венди, вспоминая её код. Боль в руке усиливается, и Айрин решает на минуту присесть на ступеньках. Телефон выскальзывает из рук, и Бэ едва стонет от покалывания и адского жжения в руке. Сейчас бы позвонить Венди и сказать, чтоб забрала её, но никаких сил человеческих нет. Айрин сдается. Сдается и закрывает глаза, вспоминая детство. То детство, когда был рядом отец. То детство, в котором так нуждалась её душа. Всё, о чем с недавних пор мечтала Йери — это право выбора. Проблема их семьи заключалась в том, что жизненно важные вопросы решали не её родители, а именно бабушка и дедушка с папиной стороны. В своё время её бабушка и дедушка были верхушкой интеллигенции, аристократами. Однако когда отец наотрез отказался продолжать их дело и решил связать свою жизнь с женщиной из обычной семьи, то характер аристократии тут же растерялся. Так они и стали обычной среднестатистической семьей, из-за чего над ними часто глумились родители отца. Но всё же, Йери была им безмерно благодарна, ведь именно они, когда отец и мать потом и кровью отрабатывали квартиру, еду и одежду, присматривали за ней, буквально вырастили. И в результате этого, Йери никогда не покидало чувство долга перед родителями отца. — Мы тебя вырастили, девочка наша. Порадуй нас на старости лет, займись делом медицинским, спасай жизнь людей. Продолжи наше дело, — говорили они, и Йери только и оставалось кивать, глотая невысказанные мысли и обиду. Мама же говорила, чтоб Йери полагалась на себя и делала так, как хочет ее душа. На почве этого постоянно проходили ссоры между родителями и пожилыми. И когда в этот вечер развязался спор по поводу интеллигенции, продолжения их дела и будущего девушки, Йери перешла в другую комнату. Заперла дверь, уселась на кровать, прижав колени к груди и горько заплакала. Её воротило от собственной себя — такой беспомощной, без права выбора, с ограниченной свободой. Она словно птица в клетке, которую готовят к пересадке в более просторную клетку, пока она мечтает о безграничном синем небе, пушистых облаках и романтичном море. Прочитав много романов, она жила в ожидании чуда. Но чудо не спешило к ней. Обида вставала комом в горле, а у Йери возникало непреодолимое желание схватить себя за шею острыми ногтями и расцарапать её, чтоб не чувствовать отравляющей боли в груди. Почему её родственники не могут просто спокойно сесть за стол и мирно поговорить? К чему ссоры? В гостиной вдруг послышался треск, затем звуки разбивающейся посуды и возгласы бабушки. Голова самой девушки шла кругом, и она вдруг обессиленно упала на пол, полностью теряя контроль над собой и своим телом. Через время, почувствовав чьё-то горячее дыхание рядом, девушка распахнула глаза и увидела сидящего рядом двенадцатилетнего брата с бокалом воды в руках. — С тобой… Всё в порядке? — жалобно спросил он, и Йери захотелось ещё сильнее плакать. Разве они заслужили с братом такого? — С-спасибо, — она за раз осушила стакан и еле как встала на ноги. Родители её и отца не заметили из-за своей бесконечной ругани обморока её, и Йери вдруг почувствовала себя здесь столь чужой и ненужной, что даже решилась на отчаянный шаг. Дом Венди всегда был открыт для них. У них там, у неё в комнате было что-то вроде своей штаб-квартиры, где они часто собирались. Взяв багаж и побросав туда одежду и пару книг, девушка незаметно покинула квартиру под неутихающие вопли родственников. Сегодня из дома ушла не просто Йери. Сегодня из этого дома ушло её резиновое терпение. До дома Венди добралась она около пяти минут. Хоть и недалеко, зато жуть как страшно! Лишь фонари освещали путь, и девушка, постукивая каблучками, спешила к подруге. Завернув направо, она прошла внутрь и замерла у первого подъезда, где у крыльца, прямо под дверью домофона замерла чья-то скрюченная фигура. Испугавшаяся не на шутку Йери только подойдя ближе смогла распознать… Айрин в предобморочном состоянии. Рука девушки была как-то странно вывернута и истекала кровью. — Айрин? — шепнула Йери, прикрыв рот ладонью, дабы не закричать. Девушка подняла голову и тут же скорчилась от боли. — Йери, — всхлипнула и вдруг слабо улыбнулась. — А я… я разговаривала с папой, представляешь? Не с отчимом, маминым прихвостнем, а именно с ним… с моим любимым и неповторимым папой…