Побег

В своей комнате я запер дверь и рухнул на кровать, зарывшись лицом в подушку. С губ сорвался один стон, второй, а потом я отчаянно завыл, стараясь заглушить звуки собственной слабости. Хотелось орать во весь голос, но так я мог перебудить весь дом. В дверь тихонько постучали. — Луи, я видела, что ты пришёл. Пожалуйста, открой дверь! — Прости, мне нужно побыть одному, — стараясь, чтобы голос звучал спокойно, отозвался я. — Что с тобой? Позволь мне войти! Я смогу тебе помочь! — просительно произнесла за дверью девочка. — Спасибо, но не сегодня, — это самое большое, на что меня в тот момент хватило, и больше я ничего не ответил, несмотря на её зов. Наконец за дверью послушался расстроенный вздох и лёгкие удаляющиеся шаги. А я лежал, не в силах даже пошевелиться. Меня словно раздирало изнутри. Лестат был так близко! Дай я ему шанс, возможно, этот разговор мог бы что-нибудь изменить! Но я струсил. Страх быть осмеянным был выше моего желания. Я чувствовал себя никчёмным и жалким. Мне хотелось исчезнуть. Чтобы никто не смог меня найти. Никогда. Ведь если задуматься, в нашей каждодневной войне был виноват только я. Напряжение росло между мной и Лестатом, но когда я едва не убил Клодию, а Лестат обратил её, именно она стала ещё одним серьезным препятствием между нашей возможной дружбой. Я собрался с силами и приподнялся на локтях. На улице было ещё темно, но скоро должно было светать. Я встал с кровати и подошёл к зеркалу, стоящему напротив двери. Растрёпанные волосы легли как попало, и я судорожно попытался пригладить их дрожащими руками, но в итоге так и не смог изменить причёску. Пальцы не слушались. Снизу раздались чьи-то голоса. Они начали звучать все громче, и я начал различать слова: — Куда ты водил его? Почему Луи больше не хочет спать со мной вместе? — О чем ты говоришь? Мы просто ходили на охоту! — Нет, ты настраиваешь его против меня! Ты врешь Луи, чтобы полностью подчинить его себе! Я ведь вижу, какими глазами ты смотришь на него! — Клодия уже практически кричала. — Замолчи! — рявкнул Лестат, и это был единственный раз, когда он действительно повысил голос. Напряжение нарастало, и я осторожно выскользнул на лестничную площадку. Оттуда голоса звучали ещё чётче. — Ты ведь ненавидишь меня! Тебе нужен только Луи, ведь он тебя терпит! А я лишь помеха для вашей, — тут она сделала выразительную паузу, а потом словно выплюнула: — любви! Сразу после этих слов раздались быстрые шаги, и я услышал звук пощечины. Опрометью я спустился вниз и застыл. Лестат сидел в кресле, закинув ногу на ногу, а Клодия стояла прямо перед ним, все ещё держа правую руку на весу. В этот же миг Лестат вскочил на ноги и крепко схватил ее за плечи. — Маленькая дрянь! — Лестат! Лестат, стой! Пожалуйста, не надо! — я бросился к ним и попытался развести их, но куда там! Клодия била его своими крохотными кулачками куда могла дотянуться, а Лестат только держал её на вытянутых руках, не подпуская близко к себе, и во взгляде его сверкала такая ненависть, что мне стало страшно. — Прошу… Хватит, — я обхватил Клодию поперёк туловища и потянул к себе. Лестат тут же отпустил её и с отвращением отшатнулся. Его растрёпанные волосы падали на его бледное лицо. Клодия вырывалась из моих рук, словно взбесившаяся кошка. — Отпусти меня, Луи! Дай мне ударить его по этому лицу, по этим лживым губам! Уж лучше бы ты умер, Лестат! Твоё место в аду! Она каким-то образом выскользнула из моих рук и бросилась к Лестату. Казалось, он одним ударом сейчас её просто убьёт. Только моя реакция помешала случиться этому. Я мгновенно встал между ними и закрыл собой Лестата, не позволяя Клодии приблизиться к нему. Для неё это была верная смерть. — Успокойся, Клодия! Угомонись, прошу тебя! — напрасно пытался я остановить её ярость, но в её светлых глазах казалось, напрочь исчезла любовь. В них я видел лишь дикую ненависть. Неожиданно мягкое прикосновение к моему плечу заставило меня вздрогнуть. — Не бойся, Луи, я её не трону, — голос Лестата был язвительно-холоден. — Это маленькая гадюка однажды сама захлебнётся в своём яде! — Ненавижу! — протяжным воем сорвалось с губ Клодии, и она рванулась к Лестату, словно действительно верила в то, что сможет его одолеть. — ХВАТИТ! — одной рукой я оттолкнул Лестата назад, другой остановил Клодию. — Хватит. Вам больше нельзя жить в одном доме. Вы поубиваете друг друга. — Он будет первым, — выдохнула девочка и рванулась наверх, оставив нас вдвоём. Я медленно опустился на краешек дивана, глядя в одну точку. Руки у меня дрожали. — Она не даст нам жить спокойно, — холодно произнёс Лестат. Я поднял голову и посмотрел на него сквозь пелену внезапно выступивших слез. — Что мне делать, Лестат? Что мне делать? Он стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. На лице застыло выражение холодной надменности. Однако что-то в моем голосе заставило его перевести на меня взгляд, и в этом взгляде словно бы промелькнула тень сочувствия. — Ты весь дрожишь, Луи. Тебе нужно отдохнуть. Я покачал головой, уставился на свои трясущиеся руки и обхватил себя, словно замёрз. В горле встал ком, а сдерживать слезы больше не осталось сил. Лёгкие шаги рядом со мной, и диван чуть опустился под весом Лестата, когда он сел рядом. — Я больше не хочу видеть её в этом доме, — произнёс он. — Ты предлагаешь выгнать её? Он пожал плечами. — Я знаю, что в следующий раз не смогу сдержаться. И тогда ты будешь ненавидеть меня всю свою бессмертную жизнь. Или ненавидеть ещё больше. — Я тебя не ненавижу, — откликнулся я тихо. — Но я не хочу, чтобы с ней что-то случилось. — Ты любишь её, — констатировал он. Я ничего не ответил. Это было и так ясно. Я любил её, любил её вздорный характер, любил её избалованность, любил её красоту. Она была копией Лестата, но при этом ненавидела его всей своей взрослой женской душой. Она видела в нем соперника. Столько лет ей удавалось держать меня рядом с собой, а сейчас она наконец увидела, что для её счастья есть серьёзные опасения. Она поняла, Лестат, не прикладывая усилий, мог привлечь меня, а когда он по-настоящему захочет быть со мной, у Клодии не останется никаких шансов. Я же понимал, что теряю её. Чем ближе я к Лестату, тем дальше от неё. Чем ближе к Клодии, тем больше пропасть между мной и Лестатом. Я поднялся и, шатаясь, побрел к лестнице. Я чувствовал на себе его взгляд, но ни разу не повернулся. Проходя мимо её комнаты, я услышал глухой плач, но не остановился. Моё сердце готово было разорваться в тот миг, когда я понял, что мы больше не можем жить втроём под одной крышей. Никогда. Сделать выбор. Вот что я понял, когда лёг в свой гроб и закрыл глаза. Выбрать: Лестат или Клодия. Либо она, либо он. Выбрать одного и забыть другого. Спасти одного и погубить другого. Ведь я понимал, ⎌что выбери я Лестата, Клодия не сможет жить без поддержки. А вот выбери я Клодию… Я не смогу простить себе. Просто не смогу. Они нужны были мне оба — настоящие, страстные, любящие и ненавидящие всеми фибрами души. Либо Лестат, либо Клодия. Выбрать кого-то из них и лишиться второго. Возможно ли было представить ситуацию сложнее? Я выбрал жизнь вампира, так как жизнь человека больше ничем не привлекала меня. Я выбрал жизнь с Лестатом и Клодией, но отказаться от кого-нибудь из них для меня было невыносимо. Потому что они оба были важной частью моей жизни. В таких противоречивых мыслях я погрузился в не менее тяжёлый сон. Мне снились наши первые совместные ночи втроём, когда Клодия только стала вампиром. Тогда мы с Лестатом не узнавали друг друга. Я не мог наглядеться на него в то время, когда он учил её, покупал ей платья и игрушки. Когда осторожно, словно фарфоровую куклу, поднимал на руки и кружил в воздухе, а потом бережно сажал к себе на колени и подолгу мог рассказывать ей о вампирской жизни. При этом Клодия не сводила с него глаз, доверчиво прижималась к нему всем телом, а в конце даже засыпала в его объятиях. За мной Лестат наблюдал с не меньшим интересом. Куда пропал меланхоличный и молчаливый спутник? Я танцевал с Клодией, играл с ней, пел и смеялся, словно она была действительно моей маленькой дочерью. Часто я замечал на себе его взгляд, когда развлекал девочку. Лестат никогда не мешал нам. Он оставался в тени, стараясь быть незаметнее, и лишь иногда, когда Клодия, заметив его, приглашала присоединиться, опускался к нам на пол, брал её из моих рук и гладил по волосам. Потом он предложил разыгрывать перед ней различные сценки, терпеливо разучивая со мной роли, как настоящий режиссёр. В эти моменты он никогда не повышал голос, весь погружаясь в своё любимое занятие. Как учитель, он был поразительно терпелив и настойчив. Правда, хвалу не часто можно было услышат из его уст, но если такое случалось, Лестат никогда не отделывался полушутливым: «молодец». В памяти невольно всплыло воспоминание, когда мы разыгрывали перед девочкой сцену из «Гамлета», когда принц датский встречает призрака своего отца. Гамлета, конечно, играл Лестат. Роль призрака досталась мне. Нарядившись во все белое и надев на голову самодельную корону, я выплыл из-за занавески, которая заменяла нам кулисы, а Гамлет-Лестат повернулся ко мне, изображая удивление и страх. Выдав торжественную речь о предательстве, я начал уходить обратно за импровизированные кулисы, а Лестат издал душераздирающий плач сына по убитому отцу и выдал клятву отомстить. Потом мы выходили к ней вдвоём, держась за руки и кланяясь. Клодия радостно смеялась и хлопала в ладоши от удовольствия. Наши незамысловатые сценки нравились ей, и вскоре она просила дать и ей небольшую роль. Правда, зрителей у нас не было, не перед слугами же играть, но это нас развлекало и объединяло. Именно в такие моменты мы чувствовали себя семьёй. Куда все это исчезло? И, главное, почему? Клодии постепенно стало не хватать той небольшой роли, которую мы отводили ей. Она перестала ощущать себя ребёнком, требуя относиться к ней, как ко взрослой. Естественно, для нас это стало шоком. Мы не знали, как вести себя в такие моменты. Ведь буквально несколько минут назад перед нами сидела наша дочь, а потом вдруг за несколько мгновений она превращалась в миниатюрную, но взрослую женщину, с манерами и голосом. Она требовала относиться к ней, как к равной. Для меня это было тяжело, я не мог выбросить из головы образ маленькой девочки, а Лестат просто не желал видеть в ней взрослую. Все её попытки казаться старше, будь то женские платья, сшитые специально для неё, драгоценные украшения, женские причёски — всё это вызывало у него смех. Он довольно грубо пресекал все попытки Клодии манипулировать им, как она часто проделывала это со мной. Из-за этого их отношения стали портиться. Она больше не приходила к нему, чтобы он сыграл для неё что-нибудь на клавесине, а потребовала купить ей свой собственный, как и детский гроб, хотя продолжала ночевать у меня. Правда, и от этой привычки её пытался отучить Лестат. Его раздражало, с каким упорством Клодия приходила ко мне спать. Возможно, это была ревность или же обида, но пару раз у нас были настоящие скандалы, после чего они оба срывали злость на мне, и расходились каждый в свою спальню, оставляя уборку разбитой посуды и сломанной мебели мне. И нельзя было сказать, что они плохо ко мне относились, нет. Клодия доверчиво прижималась ко мне, просила сходить с ней погулять или на охоту, спеть ей песню или рассказать какую-нибудь историю. Она нежно звала меня «любовь моя» и обожала перебирать мои волосы. Лестат был не столь чувствителен, но при этом и он умудрялся порой удивлять меня своей заботой и вниманием. В те редкие моменты, когда мы ссорились с Клодией, он неизменно вставал на мою сторону, но не пытался сорваться на ней. Он вытаскивал меня в театр и оперу без Клодии говоря, что и мне нужно развлекаться. Одевал и обувал меня всегда он. Таскаться по магазинам или примерять одежду у портнихи он просто обожал, я же тихо ненавидел. Лестат умудрялся выбирать даже без примерки только те цвета и костюмы, которые подходили мне. Иногда он делал мне комплименты без повода, и от неожиданности я не находил, что ответить. Моя жизнь возле кратера вулкана была бы не столь взрывоопасной, как жизнь между Клодией и Лестатом. И все же, мне нравилась эта жизнь. Пусть недолго, но нам было хорошо втроём. А сейчас я оставался на распутье. И выбрать нужно было как можно скорее. Я открыл глаза, тяжело дыша. В голове улёгся сумбур мыслей. Мертвое сердце мерно отбивало свой ритм. Сделал ли я выбор? Нет. Я отказался выбирать.