сероволктябрь

Первый день рождения, отпечатавшийся в памяти Олега, был его тринадцатилетием. Они с Сергеем сбежали из приюта, весь день катаясь зайцем в общественном транспорте, смотрели кино, под шумок прокрадываясь в кинотеатры с пожилыми консьержами. В конце дня Сережа купил ему дорогущее маленькое пирожное со смешным названием «Тирамису» и вставил в него одну-единственную свечку. Он сказал Олегу пожелать то, чего он хочет больше всего на свете, но Олег смотрел на Сережу и не знал, чего еще ему пожелать. Когда они были младше, все было проще. Трава, как говорится, была зеленее, и деревья были большими. Были амбиции, были надежды. Было время, когда, казалось, мир вертелся вокруг и вместе с ними двумя. — Он должен быть в своем уме, когда понадобится. Ты меня понял? Олег понимал. Олег вряд ли был в своем уме, но он знал ту тонкую грань, которую не должен позволить перейти Сергею снова. Олегу сегодня тридцать два. Олег больше не слышит, чтобы Сергей просил его выпустить. Олег приносит ему еды (смотрит в эти до невозможного честные глаза) и уходит, потому что не в состоянии находиться возле него долго. Потому что, пусть Сергей и дорог ему, пусть Сергей — единственное, что важно во всей этой проклятой жизни, Олег признается в сердцах — он его боится. Боится его взгляда, боится того, что в любой момент, стоит Олегу дать слабину, он воткнет ему кинжал в спину. Олег боится даже думать об этом достаточно громко, ведь, как говорил Сережа, кажется, в другой жизни, «мысль материальна». Быть рядом, не держа транквилизатор в кармане… Это было бы прекрасно. Когда они были семнадцатилетними, жизнь играла сотней красок. Брождение по заброшкам; поцелуи, как в последний раз, и жадность. Много жадности: засосы под одеждой, искусанные губы, синяки на запястьях, бедрах и короткие царапины по плечам. И Сергей, и Олег знали, что о них говорят за спиной, но, Господи, будто тогда это имело значение… — Мы можем все это прекратить, Олеж… Мы можем перестать — вот так. Просто открой дверь, — иногда говорит кто-то, кто притворяется Сергеем. Кто-то, кто когда-то давно, должно быть, был создан, чтобы его защитить. Но он не был настоящим Сергеем. Все, что было в настоящем Сергее, это вина. Олег думает о том, что, будь у него выбор, он бы провел день рождения в баре. С командой. С живой командой. Может, напился бы до беспамятства, если бы его не стошнило раньше. Может, вспомнил бы обо всех миссиях, если бы факт убийства не вызывал в нем что-то, кроме отвращения. Может, все было бы проще, будь Олег создан для той жизни, в которой оказался. «Это твоя вина», хочет он сказать Сергею, стоя за железной дверью и прислонившись к ней. В нем все еще живы воспоминания о Венеции и боль, боль, много боли. «Я ненавижу тебя», с удовольствием сказал бы Олег, не будь это откровенной ложью. Он все еще любил Сергея — того Сергея, которого он знал семь лет тому назад, но не был уверен, с кем теперь имеет дело. — Эй, Олег. Не слушай его. Не слушай. Заткни уши, беги отсюда, запрись в своей душной каморке и никогда больше не слушай его. — С днем рождения. «С днем рождения, Олеж», с мягкой улыбкой шептал ему в губы Сергей, когда им было по двадцать лет. Олег воспользовался увольнительной, Сережа пропустил пары, чтобы целый день шататься по Питеру. Они перекусывали чем попало, а в конце дня Сергей подарил ему дорогущий портсигар (и себя самого). С днем, блять, ебаного рождения. Олег закрывает руками лицо, опускаясь на пол и сжимая в руках волосы, чтобы не взвыть. Выстрелы болят, болит его сердце, болен весь он. Болен Сергеем, болен из-за Сергея. — Прости, — надрывным, дрогнувшим голосом произносит Сергей, и Олег больше не знает, чему верить. С днем рождения, Олег. Лучше бы ты никогда не рождался на свет.