Тихий шепот ветра обволакивает пыльную исцарапанную кожу, просачиваясь сквозь дверную скважину.
Гулкий шум. Хруст костей. Ноги волокутся так медленно. А голова склоняется так низко. Колени так медленно сгибаются и кажется — еще чуть-чуть и ты упадешь.
Да и вставать то не хочется. Вот камень. Он холодный. Кровью пахнет. И болью. Криком чьих-то родителей. Видит этот камень страх. Страх в маленьких, наверное, зеленых глазах. Глазах, увидевших смерть. И помнит камень эту смерть. И не одну. Много. Детских и таких ранних. И слезы. Соленые такие. И стопы помнит камень. В грязи. От слов предателей и врагов.
И все, что было смыслом теперь является ничем.
Но камню то не больно. Ведь он ничего не чувствует. Он как книга. А книга — омут памяти. Хранит в себе воспоминания. Вечно.
И это конец. Конец всему. Волдеморту и будущему.
Уйти в забытье, или взять себя в руки. Сомнительный выбор. Первое-то проще. А выберешь второе — так навсегда жить с этой реальностью.
«Герой второй магической войны» — худшая награда в жизни. Упаси всякого такую иметь.
Глаза — зеркало души. Карие, большие и пустые. Как этот дом, опустевший без смеха и улыбки на устах. Помню. Не забуду. Прости за черную ленту на углу рамки твоего фото. И за десять фиалок прости. Завтра куплю на одну больше.
Губы искусаны в кровь — трещины не скрывает даже твое чудодейственное средство. Заставлю Джорджа доделать.
Но тебя я не прощу. Ушел без следа и слова в ответ. Но тебе уйти просто так не дам. У меня слова для тебя есть.
Не могу себе простить, что ты так и не узнал главного.
А руки сухие. И на пальце правой руки все так же крепко сидит самое красивое кольцо на свете — из медной проволоки.
А я буду мечтать. Да я и сейчас вспоминаю тот момент. Для тебя — шутка. Для меня — нет.
Для тебя дружба. Для меня любовь.
Хорошо. Смажу руки кремом. А на губы нанесу немного алой помады. Ты любил красную помаду. Говорил, что она идет мне. Знал бы ты, как мне это льстит по сей день.
«Девушка Фреда Уизли всегда должна хорошо выглядеть» — Часто слышала от тебя такую фразу. Жаль, я не была твоей девушкой.
Хотя, вру. Была. В своих мечтах.
Звонок. Беру из вазы те десять фиалок. Можно было и аппарировать. Открываю дверь и замираю.
Твои веснушки на носу. Твои янтарные глаза, похожие на миндаль. Грустные правда. Очень. Но не пустые. Совсем. В них боль и борьба. С самим собой. Вот только улыбки нет.
— Фр… — Срывается с уст звучный высокий звук. Медленно, прикрываю рот, опуская глаза, — Джордж, здравствуй, — подхожу к нему и подаю в руки небольшой блокнот, — возьми, я думаю, тебе это пригодится. Обещай, пожалуйста, что воспользуешься всем этим, — поднимаю голову, с надеждой всматриваясь в его глаза. Страшно за него.
Не знаю почему, но все свои новые идеи и наработки Фред хранил вдали от глаз брата.
— Гермиона, — подозвал к себе ты, — я хочу отдать тебе этот блокнот, — неуверенно промолвил ты, протягивая небольшую, помещающуюся в карман записную книжку, — если что, передашь Джорджу, — странное волнение одолевало тебя.
— Хорошо. — Беру в руки и с любопытством рассматриваю обложку, — но почему ты сам не вернешь ему?
— Не могу. Тебе же не сложно, Грейнджер?! —
Ухмыльнулся ты, подмигнув и отвернувшись, побрел назад из комнаты.
Тогда, с месяц назад, когда мы смогли увидеться с семьей Уизли, ты передал мне это. И я рада, что скрываясь от врага, была возможность увидеть тебя.
Первый и последний поцелуй в поцарапанный лоб. Последний раз я беру на запрет твою холодную мускулистую руку. Крепко сжимая. Впиваясь ногтями в кажется каменную кожу. Оставляю записку под рукой, чтобы никто не видел.
Истошный и звериный крик. Ты теряешь рассудок. И не можешь себя подготовить к этому. Гроб закрывают деревянной крышкой, закручивая болты. Цепляюсь за надгробие. Нет. Не могу отпустить. Мокрая дорожка слез остается на дереве.
Мужские руки силой оттаскивают назад, не отпуская хватку. Поднимаю голову. Стыдно. Стыдно перед всеми Уизли. Им больнее. Сын и брат. А я так… легкомыслие. Для всех просто подруга. Такая же, как и все те друзья, что держатся на месте.
— Тише, тише… — Надрывисто, но тихо раздаются слова. Джордж.
— Прости, пожалуйста. Отпусти руки, — почувствовав свободу, хватая воздух ртом, вытирала слезы рукавами платья.
Вдох… Выдох. Раз… Два… Три… Подхожу и кладу цветы на могилу.
Не знаю, когда приду еще раз сюда. Слишком тяжело.
А что дальше — а дальше пустота.
— Мама просит, чтобы ты осталась сейчас, — Произносит Джордж, удаляясь. Оборачиваюсь — он кладет на могилу венок. Что-то шепчет и сжимая губы, удаляется, не оборачиваясь. Джинни крепко держится за Гарри, пряча лицо за его грудью.
Мистер Уизли гладит миссис Уизли по голове, не давая ей совсем раскиснуть.
Великая семья. Сильные духом. Они не смогут принять утрату, но смогут ее достойно пронести на оставшуюся жизнь.
— Пойдем, Гермиона, мама очень волнуется за твое состояние, — Джордж берет за руку, тяня за собой.
Еще бы. Не странно рыдать на кладбищах. Не странно переживать за друзей. Но тот вопль — песня моего состояния. Чистая и самая открытая. Откровение. Надеюсь, что никто не заподозрит ничего. Не стоит.
Во всем уже нет смысла.
Стрелка на часах стоит «в смертельной опасности» и кажется, вот-вот, сорвется с петель и упадет.
Даже сегодня на столе покоились тарелки с вилками. Посреди стояли блюда полные еды. Твоя тарелка была на столе. На ней лежала булочка с яблочным джемом. И в бокале было сливочное пиво.
— Гермиона, — прошептал Джордж, когда я одевалась, чтобы аппарировать к себе, — ты нравилась ему.
— А-ах, — судорожный неконтролируемый вздох.
Отворачиваюсь. Закрываю лицо руками. Тело сотрясает. Смех или слезы?.. Все смешивается воедино, а ноги сковывает судорога.
Медленно вытираю набежавшие слезы. Этот год убил хладнокровие и закалку. Должно быть наоборот.
— Гермиона…
— Джордж, пожалуйста, не бросай магазин.
— Это тебе письмо, прочтешь дома, — протягиваешь белый помятый слегка конверт, — видимо, есть предчувствие конца…
— Если что, я так же буду помогать со счетами магазина, — Прямо намекаю, чтобы тот ни в коем случае не бросал ваше дело. Ты бы ушел с головой. Уверена.
Хорошо, что людям дан сон. Если бы не сон, в руки пришла бы бутылка огневиски.
И самое худшее во всем, что мы могли быть вместе. Да не стали.
Аппарировав в квартиру, оказалась у зеркала. Как теперь себя ощущать? Как вести себя, зная, что все то, что было во снах, могло бы стать реальностью?
Камень. Черный воскрешающий камень. Желание завладеть им и оживить тебя. Но разве вернешь? Нет. Единственное — могу сказать все, что мечтала сказать два года. А как же средний брат Кадмус Певерелл? Возвращая любимую, не понес потери во второй раз. Уйти вслед за тобой? А разве не там окажусь после еще нескольких ничтожно малых лет. Семьдесят, восемьдесят. Даже этот возраст. Это много? Нет. Слишком мало для всех планов.
Письмо. Есть ли предчувствие людей перед смертью? Видимо, да.
«Привет, заучка Грейнджер!
По всей видимости, ты уже нашла письмо, раз читаешь эти строки, а рядом не сияет улыбка на моем лице. Это странно, знаешь, чувствовать, когда ты умираешь. Мне приснился сон. Глупо? Возможно, да. Стресс на фоне войны? Вероятно, да. Странное ощущение конца преследует меня уже неделю. И настроение падает, Грейнджер. Вот бы увидеть твою улыбку.
Ты передала письмо Джорджи?! Молодец, что не читала. Всегда был в тебе уверен. Ну, давай, прекращай плакать. Ты ведь скучаешь по Фреду-нахалу-Уизли?! Вот, правильно. Улыбнись. Тебе это идет. Красивая очень. А еще ты сильная девочка. Большая девочка.
Скажи, Грейнджер, а я тебе нравился хоть чуть-чуть? Давай, будем считать, что да. Вот ты мне
нравилась нравишься. Глаза у тебя красивые и чистые. Без намека на предательство.
Прости, что не сказал сразу — боялся. Трусливый гриффиндорец. Больше всего страшно заставить тебя страдать. Если бы ты знала это сразу, разве было бы легче? Нет. Как я желал с тобой быть рядом. С такой непокорной, но такой близкой.
Прошу тебя только об одном… Не бросай себя и Джорджа. Мнение о себе зашкаливает, но я уверен —
ты не сидишь с привычным лицом для Гермионы Грейнджер. С хладнокровием ты давно уже распрощалась. Не хочу видеть тебя плачущей. Мы с Джорджем поссорились. И блокнот отдал тебе. Братец положил на тебя глаз. Свела с ума близнецов Уизли. Молодец. Мы поговорили с ним.
Не переживай. Он рассказал, что ты неравнодушна ко мне. Приятно. Прости, что был слеп. Но так причиню тебе меньше боли. Впрочем, это я уже писал ранее. Прошу тебя не бросать. Не оставляй его сейчас одного. Помоги с вредилками. Дай ему надежду.
С вечной, уходящей любовью, Фредерик Уизли.
Надеюсь, ты это никогда не прочтешь».
Руки онемели, продолжая держать лист пергамента. Лучше бы это оказалось злой шуткой. Проницательность Джорджа поражает. Какого ему, потеряв брата жить с…
— Невозможно-о! — Письмо летит в сторону. Колени поджимаю к подбородку. Раскачиваюсь в медленном темпоритме. Слез нет. Глаза иссохли. Хочется кричать. Так громко. Сколько есть мочи.
Поднимаясь с дивана, протяжно шагаю в кухню. Беру огневиски. Тот, оставленный на праздники. Возвращаюсь обратно к дивану.
Скорость. Вздох. Ощущение мягких тяжелых лап на руках. Жгучая жидкость растекается по коленям, оставляя едва уловимые следы на ковре.
— Живоглотик, — мой пушистый друг развалился на бедрах, тихо мурлыча, — ф-ф, — вздрагиваю. На ладонях сочится кровь.
Встаю. Это была последняя и единственная бутылка огневиски. Подставив руки под холодную струю воды, вспоминаю, что обладаю магической силой.
Ненавижу сейчас это волшебство. Никакая магия не вернет жизнь. Особенно, если она ее и погубила.
Так и не решаюсь применить Эпискей. Укладываюсь на диван. Кот, спасший от алкогольного забытья, ложится рядом. Физическая ноющая боль в ладони немного заглушает весь кошмар внутри.
Горячий кофе обволакивает горло. Аромат,
исходящий от напитка привносит удовольствие и легкую улыбку на уста.
Мурашки. Легкий холодок пробирается по жилам. Ощущаю легкое поглаживание по внутренней стороне ладони. Сводишь меня с ума. Как бабочка трепещу, взмахивая крыльями, изнутри.
— Это все неправильно… — так тихо, боясь спугнуть своими словами, шепчу в воздух. Но ты слышишь. Не могу отделаться от паршивого чувства.
— Гермиона. Ты же понимаешь, что это «неправильно», — с ударением на последнюю фразу начал он, — спасет нас обоих, — нежно поднимаешь за подбородок, приподнимая к себе. Поникший взгляд. Теплый упрекающий вздох. Опускаю взгляд. Не могу выдерживать это томление. Издеваешься. Прекрасно знаешь, как мне тяжело гадать, что у тебя на уме.
— Прости, — Вздрагиваю и резко встаю. Нет, не злись, не уйду. Поздно уходить. Обхожу за спиной и ласково глажу по рыжей шевелюре. Улыбаешься. Знаю. Как пушистый кот. Легко наклоняю тебя. Податливый. Кладешь голову на колени. Прикрываю глаза, зарываясь пальцами в волосах. И только твоя вера спасет нас.
Сколько можно. Даже сон накладывает отпечаток. Простой сон. Где найти дальше силы?.. На часах два часа ночи. Фиолетовый луч источает светильник, падая на лист пергамента. Засохшее пятно крови осталось на нем. Символично.
Подхожу к окну. Светлая сегодня ночь. Практически полная луна, будто от нее кто-то отломил кусок, висит в небе. Светит так ярко. А вокруг луны радуга. Редкое зрелище. Красивое. И печальное. После красивого начала приходит затухание. И так всегда.
Закрываю шторами окно. Хочется загрузить себя делами. Вероятно, надо вернуть маму с папой. Мне будет легче. А им? Вряд ли. Редкий родитель закроет глаза на разбитое состояние ребенка.
Еще чуть-чуть и срыв. Нет. Пусть живут в Австралии.
Мысль. Наваждение. В два шага преодолеваю расстояние от угла комнаты до дивана.
Деревянная палочка в руках.
— Гриффиндор, — шляпа подводит итог. Факультет храбрых и честолюбивых. Сияющая девчушка идет вслед за старостой, представляя себя на его месте. Со значком на груди. С гордо поднятой головой. Маглорожденная. Теперь она настоящая волшебница.
— Экспекто Патронум, — хорошее воспоминание. Одно из лучших. Открываю сжатые глаза. Нет. Пустота.
— Грейнджер, — восхищенно промолвил молодой человек в серебристо-черной мантии, — потанцуем?
Девушка, облаченная в нежное фиолетовое платье, кладет ладонь на протянутую руку. Ощущает теплые мужские руки на талии. Аккуратно. Никто с ней так не обращался ранее. Как будто боялся сломать её. Ощущение себя фарфоровой куклой.
— Экспекто Патронум, — Легкие искры рассыпаются из волшебной палочки, исчезая в воздухе.
Отбрасываю палочку в сторону, опускаясь на пол.
Звонок в дверь.
Потухший взгляд. От неяркого света лицо кажется еще более бледным, а веснушки еще более выделяющимися. В руках две стеклянные бутылки.
— Пропустишь?..
Майский ветер звучал сквозь тонкую дверную щель. Гостей выгонять нельзя. Тем более, когда им плохо.
Я тебя не забуду. И когда-нибудь буду вспоминать только с теплой улыбкой, как о главном источнике света. Только с улыбкой. Без слез. Так оно и будет.
