---
Сехун, совсем забыв, что больше не человек, снова ходит во сне, а потому стремительно падает с дерева. Просыпается только тогда, когда с размаху шлёпается в холодную жижу, натёкшую под дерево, и брызги от него прямо во все стороны. Реакции ещё очень подводят, незапланированные постирушки проходят в кладбищенской земле. Мог бы – заорал и стал плеваться, да только никто не утешит. Пока же, встрепенувшись, резво поднимается на лапки, уже потом замечая стоящую возле себя фигуру. Шерстяное пальто выглядит тёплым, высокий мужчина облачён в чёрное как во вторую кожу, только джинсы немного потемнели от грязи. Круглая шляпа надвинута на глаза так низко, что почти не видно лица. Зато, мать его, очень и очень заметна коса, сжатая кожаной перчаткой. Стальная такая, в метра полтора длиной, почти опоясывает владельца широким, изрезанным узорами лезвием. Разумеется, Сехун каркает так громко, как только может. - Фу-ты, сейчас оглохну, – голос мужчины приятно низкий, с бархатными нотками. Он, передёрнувшись от звукового удара, удивлённо приседает к распластавшемуся в луже ворону. От резкого движения коса звучно рассекает воздух, и в ушах ответно начинает звенеть. Первое, от чего нехорошо перехватывает дыхание, даже не белая, мраморно-гладкая кожа. И не вполне себе невинное лицо, пухлогубое, с широкими густыми бровями. Это глаза. Плотный чёрный зрачок в окружении пронзительного мшисто-жёлтого цвета. Люди так не выглядят. Жуткое лимонное сияние у краёв радужки определённо находится вне человеческих возможностей. - Тебя нет в моём списке, чего так испуган? Так это и есть Тёмный Жнец, которого велено дожидаться – по дораме* Сехун помнит, что они работают с белыми «карточками», на которых имена будущих покойников красным всплывают. Аж отлегло, честно – никто ни жрать, ни мучить его не собирается. Так же быстро, как и начал, Сехун прекращает один затяжной «кааааааааарр», лишь смотрит в чужие глаза. Он в них, кстати, не отражается. - Вот уж злит меня такое, - предельно аккуратно опустив косу на землю, мужчина уверено хватает Сехуна за клюв. Спустя мгновение убирает пальцы (на ощупь они как камень) и вдруг щёлкает трижды. Сухой треск особенно звонок в одуряющей тишине. Пока ничего не происходит. Сехун внезапно передёргивается от гадкого ощущения липкости собственной кожи. - Какого… Неосознанно заткнув рот руками, он, снова в человеческом облике, одетый так же, как и в последний раз (только теперь воняющий), жмётся назад, к стволу дерева, с которого упал. Никогда в жизни О Сехун так не любил своё тело и смерть, как сейчас. Ну, что имеем – не храним, и дальше по тексту. - Так-то лучше, - жнец удобнее (он хоть что-нибудь чувствует?) присаживается, подпирает костлявыми руками подборок. – Теперь вещай. - Я больше не превращусь, да? Голос охрип так сильно, что едва получается давить звуки из наждачного горла. Но всё же это речь, настоящая, и вообще, если бы не мёрзлая лужа, Сехун бы себя лучше всех на свете сейчас чувствовал. - Как только за кладбище выйдешь, всё рассеется. Здесь, - мужчина широким жестом обводит хранящее гробовое (хаха) спокойствие место, - я что угодно могу, и пока твоя магия не впиталась окончательно, её легче обратить. Невыносимая тщетность бытия нагло бьёт Сехуна в самое сердце.---
Как оказывается, Гробовщик и Жнец – давние друзья, если такое, конечно, применимо к посыльному костлявой. Ифань – так представляется околоджентельмен в шляпе – не слишком разговорчив, быстро устаёт от звуков и, в конце концов, затыкает Сехуна одним движением пальца - очень напоминает некромантию слепой ведьмы. Обидно, досадно, но ладно, зато понятно, почему это вдруг они с широкоплечим копальщиком нашли общий язык. Одинаковые брови, нудный характер и всякое такое. Оказывается, в ночи перед полнолунием, минимум за неделю, покидать кладбище нельзя. Мертвяки, если вовремя не прибивать лопатой, могут выбираться за ограду и нападать на людей, мало ли ещё какой дряни вылезет, пока зеваешь. Поэтому гробовщик часто просил Ифаня, если был свободный часик, посторожить – а тому всё за милое дело. Люди жнеца раздражали почти так же, как и «ученики», о которых вскользь упомянул. - Не хочешь к нам на службу? Как раз нужны питомцы для молодняка, с магическими животными в эти десятилетия туго, - неожиданно предлагает Ифань, почти просверливая своими ужасными глазами в ожидании ответа. Ощущение не очень, но это, скорее, дружелюбный взгляд. - Типа как кошка у ведьмы? А что – будет помогать вершить судьбы, попутешествует. Не пыльная работка. - Фиу, кошки, - передёрнувшись, мужчина высовывает язык, будто ком шерсти проглотил. – Но отдалённое сходство есть. Только больше плюсов - например, пока закреплённый жнец не выполнит свой долг, ты не постареешь. Иногда это затягивается на века, времени много. Если не умрёшь насильственной смертью. Тут как повезёт. - А у Вас есть кто-то такой? – любопытство Сехуна перебивает всякий холод и вонь. - Да. Овца. Не это, если честно, Сехун ожидал услышать. - Оборотень, разумеется. В любом другом случае Сехун бы не остановился, пока не поиздевался бы вдоволь, ибо где это видано, охранное животное - бебешечка, жующая травку; сейчас же приходится экстренно прятать предательски рвущиеся смешки. Всё-таки коса совсем близко лежит. Мало ли. - Овцы – очень умные животные, и мягкие. – Ифань ничего и не замечает, серьёзный, не улавливающий оттенков жнец не защищается, а говорит по существу. – Исин помогает в вещах, которые я не понимаю. - Знаете, а я соглашусь с предложением. Почему бы и да, учитывая, что заняться всё равно больше нечем. Бэкхён по самые уши увяз во всякой колдовской хренотени, больше не лезет со своей любовью, и есть время заняться карьерой, даже если она – служение смерти на полставки. Всяко лучше бесцельных полётов и загаживаний дома (хотя это весело). Такие предложения раз в жизни бывают. Теперь или никогда. Сделай или умри. Чипсы или чачжанмён. Хотя с умиранием можно повременить.