---
Многие говорят: оказываясь во тьме, лучше начинаешь видеть, как вернуться к свету. Хосок очень поспорил был – кажется, он падает даже глубже, чем мог от себя ожидать. Воспоминания, прочно упрятанные в памяти, ранящие, неприятные, возвращаются. Сильные. Полноцветные. Чёткие, как никогда. Совсем скоро между ними и реальностью стирается всякая граница. Вот ему девять, маленький мальчик в огромном доме. Где пусто, окна слишком большие. Холодно. Родители без лиц, сглаженное полотно, дарят первую – единственную – колоду карт. Гладкие и блестящие, с интересными, но пугающими рисунками. Приятной тяжестью лежат в руке, уже кажутся родными. «Ты будешь гадать как бабушка» - шелестящие голоса постепенно стихают, празднование дня рождения смазывается в чёрный. Двенадцать – дар всё ещё не проявился. Женщина держит за руку, кожа сухая и неприятная. Старая верховная ведьма окуривает травой и шепчет заклинания, но от этого хочется только чихать. Запомнились её морщины – глубокие, сплошь в тёмных пятнах. Говорит, что, возможно, Хосок не получил способностей, либо они у него очень слабые. Тогда он впервые понимает, что любовь может зависеть от обстоятельств. Потому что мама выпускает ладонь. Хаосом выплывают карты, помятые, с загнутыми уголками, которые расшвыривает во все стороны - ни одно из предсказаний не сбылось. Даже слуги в большом поместье Шин гадко шепчутся, или так кажется, и нет никого, кто сказал бы, что не уметь что-то делать – нормально. Хосок в средней школе встречает Кихёна – нелюдимого и злобного, прячущегося по задним партам. Всё происходит само собой, когда проходит слух, что Кихён вечно таскает в рюкзаке непонятную траву и чёрт пойми ещё какую дрянь. Потому что у Хосока во внутреннем кармане тоже колода карт. Даже если ненавидит, ничего не может сделать. А потом появляется Чангюн. В старших классах - молчаливый, но почему-то популярный у девушек Хёну. Память странная, разве нет. Всё было давно, лес от их школы – не меньше, чем в трёх часах езды, но именно это вспоминается, когда бредишь в поту, в абсолютной темноте. В подвале ведьмы, где всюду несёт кровью, сыростью и собственным потом. Может, потому что тогда ни о чём не нужно было думать. Хосок забывал о том, что подвёл семью, и просто жил, как обычный ребёнок. В девятнадцать семья распалась, поместье опустело. И вся жизнь шла так – в скучной работе и мыслях о собственной никчёмности. Хосок вряд ли бы что-то изменил, не сумел бы, точнее – даже раскладывая карты на себя, видел будущее, которого никогда не получит. «Гадалка, чьи пророчества не сбываются». Смешно, если подумать. Неужели судьба и правда вела к этому моменту – чтобы быть принесённым в жертву? Это и есть цель? Он так никого и не полюбил. Не сделал чего-то важного в жизни. Руки затекли так, что любое движение кажется пыткой. Но скоро будет намного хуже – если прав, то к вечеру следующего дня из него выпустят кровь, чтобы облегчить ритуал Самайну. Почему вдруг прорицание «прозрело» перед самой смертью – ведь его сон впервые за всё время сбылся. Именно сейчас, когда это нужно было меньше всего. Несправедливо. Нечестно. Уж лучше бы и дальше ничего не появлялось – умирать, зная, что всё-таки «мог», не здорово. Внезапная боль, острая, будто в лоб втыкают нож, заставляет кричать. Такого Хосок никогда не чувствовал. Тело бьётся в судороге, соображать не выходит, хочется разодрать себя на части, лишь бы ослабить давление. Перед глазами мелькает хаос, видения, из которых едва удаётся выловить смысл. Бред сознания, и только. Хосок не прорицатель, если только раз повезло. Но это всё, чем бы ни было, отпускать его не собирается.---
Хосок понимает, что время пришло, когда ослепительный свет бьёт в самое лицо. По грубой каменной лестнице спускается ведьма, в её руках тускло отсвечивают серебром кубок и нож. Рядом с ней ещё кто-то, но свет от горящего факела мешает рассмотреть. Вот оно. Никто больше не придёт. - Тебе выпала честь воплотить великого Самайна, - голос женщины отдаёт змеиным шипением. Не осталось сил сопротивляться, но кричать почему-то можно – ведьма надрезает побелевшие предплечья, и тёмная кровь, стёкшая вниз с пальцев, мгновенно следует за лезвием. Подставив выглядящий очень древним кубок, ведьма следит только за сбегающим алым. Хосок вопит, хоть и понимает, что зря тратит силы. Его бросят здесь. Не важно, что станет с духом, с этими прислужницами. Его просто не найдут в чёртовом подвале, смерть придёт быстро. Может, это будет Хёну. Он же из семьи жнецов, даже если и без способностей. Наполнив чашу, ведьма резко отрывает её от продольной раны, и кровь стекает ниже, огибая локоть и едва пачкая лицо. Рана ужасно жжёт, а кровь такая тёплая, что похожа на слёзы, когда плачешь очень сильно. Только не чувствуешь себя таким беспомощным и на грани отключки. То, что будет происходит после, Хосока уже не касается. Самайн пришёл, и отзвуки ритуала там, наверху, отдаются внутри давящей болью. Кажется, пылает огонь; голос верховной ведьмы звучный, она заклинает во весь голос. Та же, что пришла за кровью, вздрагивает от эха. Быстро кивает второй, держащей факел, и обе стремительно уходят. Снова хлопает люк подвала, отрезая от мира. Темно, беззвучно – только собственные хрипы слышны, отчаянное биение сердца. Вряд ли внезапное видение того, как в руках Бэкхёна оплавляется чёрная корона, сбудется, эта яркая вспышка – игра умирающего сознания. Даже если нет, Хосок этого не увидит. Неприятно только закончить свой путь именно в этом месте.