«Не потеряйся в том, чего просто нет»
Пауло Коэльо
Не оправдав опасения парня, на этот раз стены не сдвигались. Аксел осторожно шествовал по деревянным доскам, держа перед собой мобильник. Спёртый воздух не давал толком сконцентрироваться. В голове вопила мысль о том, что ему просто необходимо было как можно скорее отыскать оружие, учитывая то, сколько монстров пыталось его убить ещё до ночёвки в апартаментах; сам он постоянно ожидал нападения. Гудящие и изнывающие мышцы, сильно израненное и настрадавшееся в предыдущих смертельных схватках с чудищами тело требовали отдыха, подкашивающиеся ноги и вовсе отказывались слушаться. Безумное желание сна казалось каким-то противоестественным, каким-то неправильным и беспричинным в такую минуту. Юноша плутал по лабиринту минут пятнадцать. Необычное место для школьного подвала — то и дело Аксел упирался в тупик. Янссон уже привык сдерживать порывы гнева, что вспыхивали, точно мареновые цветки злости, от бессилия перед ситуацией, и когда он снова столкнулся с очередной стеной, — спокойно отступил назад. Надо было сохранять разум холодным и расчётливым настолько, насколько это вообще являлось возможным, а то ведь и с ума сойти не долго. Тупик, в который он забрёл в очередной раз, оказался Т-образным, такой попался впервые. От резкого крика и шума юноша вздрогнул. Из-за поворота в другой конец полетели доски, раскромсанные на щепки, клубнями повалила пыль, облепляя лёгкие и заставляя хорошенько прокашляться, словно диоксин. Когда она осела на пол, Аксел, дрожа, не до конца ощутив ту нить, что связывала его с реальностью, а не с ярко-красным миром адского страха, взглянул за угол. Ещё минуту назад здесь была гладкая стена, сейчас же на её месте красовались проломленная дверь и помещение за ней, размером всего лишь в несколько квадратных метров. Эдакое двойное дно. Источника вопля обнаружено не было. Но что сильнее удивило — свечи, расположившиеся на табуретке, что сиротливо ютилась в уголке потайной комнаты. Сказать, что юноша был поражён — значит, не сказать абсолютно ничего. Ровное тёплое пламя, мерцающее у нескольких разных по форме и по размеру свечей, изредка подрагивало. Казалось, оно реагировало только на тяжёлое дыхание Аксела. В висках пульсировала кровь, и было слышно, как от стен эхом отдаётся сердцебиение мягкой, спокойной, убаюкивающей симфонией тихих басов органа грудной клетки. Подойдя к своеобразному алтарю, он также приметил, что на разбитой перегоревшей лампочке, свисающей посередине потолка на тоненьком проводке, была привязана гнилая бечёвка, скрученная в тугую петлю. Такое несколько отталкивало. Затем, переведя безжизненные глаза на свечи, Аксел заметил топор, вокруг которого и расположился тающий воск, будто оплакивающий кого-то. При очередном колыхании пламя выхватило из гранитового полусумрака рамку с фотографией. Схватив пожарный топор и ясно ощутив, как тот дал явную уверенность в себе, пробудил мутные воспоминания, точнее было сказать, «инстинкты», оценив тяжесть предполагаемого оружия и мазнув довольным тёмным взглядом по чёрно-жёлтой рукояти, Аксел захотел рассмотреть раму, но на на стене перед ним вспыхнул яркий свет, ошеломив, сбив с толку. Повернувшись, сквозь белоснежную слепящую дымку, которая так внезапно поглотила стены «лабиринта», Аксел подставил лицо тёмному размытому пятну, что с каждой секундой становилось всё ближе. Словно комок скопившейся энергии, оно надвигалось, зловещее нечто. Мир под ногами взорвался; неведомая сила, сокрушая всё внутри, не давала сдвинуться с места, забив в ноги гвозди. И мозг пронзило воспоминание. Аксел направлялся домой, бредя по незаполненным улочкам родного Стокгольма. Лишь фонари освещали непробудную мглу неба и земли. Янссон преследовал единственную цель: поскорее добраться до своей квартиры, полуфабрикатов и сигарет, поцеловать на ночь мать. Почти всегда он видел переулки знакомого города мрачными, возвращаясь домой обычно за полночь. Его никогда не удивляла и не пугала окружающая атмосфера каждого вечера. Это было его обыденностью, это было его привычным окружением. Горели огни в окнах аккуратненьких, похожих друг на друга домов. Круглосуточный магазин около парковки был пуст и не было видно даже сонного продавца. На синем небе смутно поблёскивали лишь несколько бледных звёздочек, показываясь из-за серых сгустков туч. Холодный моросящий дождь не прекращался с полудня, проявляясь на тьме своеобразными «помехами», мелкой мокрой рябью, разливаясь приглушённой музыкой по дорогам, оставляя круги на лужах. Аксел лениво заозирался. Было достаточно холодно, и парень натянул на голову капюшон, выдернул из ушей чёрные наушники — зарядки плеера не хватило, чтобы музыка смогла сопроводить Янссона до самого дома. Его взгляд столкнулся с внимательными глазами-бусинками чёрной птицы, что наблюдала за Акселом, расположившись на кривой ветке голого, без единого листочка дерева. Ворон повернул голову набок, не прекращая зыркать на субъект в красной рубашке, играя с ним в гляделки. Казалось, птица пыталась повторить недовольный взгляд холерика, высмеивая нескрываемое отвращение, что всегда читалось в грязно-карих глазах к чему бы то ни было. Затем, приоткрыв клюв, напышившись, ворон каркнул, протяжно хрипя на всю улицу, поблёскивая чёрными бисеринами. Он проходил мимо дома своей одноклассницы Изольды. Когда он подумал о ней, у него сбилось дыхание. Аксел закусил губу. Юноша услышал звук разбитого стекла, как будто кто-то в сто раз усилил звук плеска воды. Осколки зажурчали на сухой асфальт, переливаясь под светом фонаря, как витраж церкви. И казалось, что только потом он увидел на них такое податливое человеческое тело в домашней мешковатой одежде, залитой кровью. Янтарные глаза Аксела мгновенно помутились. — Изольда, — тяжело, на всю улицу прохрипела её жилистая лошадевидная мать, наполовину высунувшаяся из окна, действительно подобная лошади Фюссли[1]. — Изольда! Изольда вышла из окна и разбилась, подобная морской пене. Аксел видел, как её тело, словно макет из спичек, скосил шершавый асфальт. Поспешно вытащил мобильник из кармана, чуть не выронив телефон из рук, стал набирать номер скорой. Его сердце будто выбили тараном, и можно было увидеть розоватую луну через эту огромную кровоточащую пустоту. Парень, не заметив, как оказался рядом с трупом, несильно сгрёб в охапку Изольду. Непослушное тело так и норовило выскользнуть. Кровь пачкала его одежду, сумку с учебниками. Ему было мерзко и липко, и он хотел раствориться в этой кошмарной, ненормальной теплоте. Он дышал будто через тяжёлый, горячий пар, а ланиты всё ещё горели от былого смущения. Аксел чувствовал, будто ткань мироздания испытывает яркие, шумные, быстрые помехи, и все они сконцентрированы на нём одном. Что-то очень красивое выправляло его позвоночник, медленно разворачивало, как спираль. Каждый раз, когда он смотрел на ободранное лицо Изольды, его ум будто куда-то съезжал, и Аксел думал, что его неспешно приложит к стене и наискось поднимет вверх. Ослепили пронзительные белые лучи. Этот свет исходил из фар огромной машины, она неслась прямо на Аксела, как пушечное ядро. Юноша вскочил, кое-как придерживая тело, сигнализируя свободной рукой водителю о том, что здесь находились люди. Отбежать он бы всё равно не успел, да и не бросил бы всю розовую от крови Изольду. Но машина и не думала останавливаться. Впоследствии разодранные, ладони рук, не удержавшие девушку, на секунду упёрлись в капот. Затем протаранило тело. Лязг побитого металла заглушил прерывистые крики, яркий свет фар выхватил из мерцающих из-за дождя сумерек окровавленного полуживца, а голова Изольды, попав под колёса, туго лопнула, как маковая коробочка. Несколько секунд Аксел ошарашенно смотрел то на машину, то на себя. Словно собственное тело принадлежало уже не ему. Заунывный, душераздирающий стон вывел из ступора. Времени абсолютно не хватило на то, чтобы покопаться в недрах своего разума, поражённого амнезией. Всё вновь встало на свои места, разве что ни табурета, ни свеч, ни петли уже не было. Темно, хоть глаз выколи, и на секунду появилось ощущение падения, как во время сна. Кашу, творящуюся в голове, невозможно было разобрать. Царящий в ней сумбур сменялся страхом и болью, и ожидание новой опасности адреналином жгло кожу. Сворачивая то налево, то направо, парень неуклонно продвигался вперёд, точно таран, сжимая топор в одной руке и мобильник в другой, оглушённый провидением, двигаясь будто по чьему-то велению, словно был роботом на пульте управления. Наконец, лабиринт вывел его в школьную рекреацию, размером в несколько десятков футов, озаряемую светом, бившим тонкими, но яркими полосами из-под закрытых дверей классов. — И зачем мне сюда? Алые стрелки, красующиеся на стенах и полу, словно чутьё, указывали, куда нужно идти. Много раз Аксела трезвило осознание всей абсурдности идеи, но как только он хотел повернуть обратно, хотя бы осмотреться, поискать людей (хотя и это казалось ему безнадёжным), как его, словно намагниченного, тянуло куда-то в неизвестность. Ноги сами выбирали путь; тревога, то подбирающаяся к оголённым нервам при виде чёрных коридоров, то угасающая при освещённом уголке, мешала думать. Но не мысли и размышления вели его. Стоп. Подсобка. Вот оно. Среди осколков, книг, журналов, бумажек, щепок и прочего мусора от потолка до пола тянулась серая рваная паутина, виднелась ржавая вентиляция; в воздухе столбом стояла пыль, от которой Аксел не переставал безустанно чихать и кашлять. Первая молния, что сверкнула за окном, подобно видению, озарила красные надписи на стенах и кружащиеся в невесомости частички пыли. В тёмных углах блестели, будто налакированные, панцири ленивых многоножек. Темнота придавала всему этому мрачный облик. Воздух был каменным, пропитанным приторной железной влагой, которая обычно присутствует на местах бойни скота. Невидимая красная плёнка облепила всё вокруг, словно облака серы на болотах, не давая спокойно вздохнуть. — Только вот зачем мне сюда? — вздёрнув рассечённую бровь, Аксел мазнул взглядом по новому сообщению, не выпуская топор из рук, посильнее сжав рукоять. Стены, грохоча, моментально раскололись, и обломки резко и пугающе синхронно отпрянули в стороны, словно образуя вокруг юноши чёрный кирпичный шарообразный вакуум. Железные полки обрушились на трещавший пол, многовековая пыль расплылась по комнате. Распахнув глаза, Аксел сильно пошатнулся и, не сумев удержать равновесие, рухнул на пол. Под ним всё трясло, будто кто-то огромный очень быстро бегал под землёй. Пот застлал глаза. Каждая попытка встать — нет, вскочить — была провальной, Аксела притянуло намертво. Он громко закричал, но не смог заглушить окружающий хаос, прижался лопатками сильнее к плавающему и слоящемуся бетону. Слышно было, как в коридоре сами по себе начали открываться и захлопываться двери, то озаряя всё ослепительным мёртвенным светом, то погружая окружающий мир в безмолвный мрак, из-за чего с головой захлестнула волна отчаяния, запретив дышать. Животный страх, загнав в угол, измывался всеми изощрёнными способами над искалеченной, забитой душой; сердце то мгновенно рвануло куда-то в живот, то вдруг подскочило к горлу, отдавая бешеной стучащей пульсацией. Глубокая чернь начала материализоваться, превратилась в вязкую жидкость, похожую на куски нефти, переливающиеся всеми цветами радуги, затем обрела форму, как выяснилось позже — птиц, что тут же, взмахнув крыльями, с пугающей быстротой мгновенно вздули пространство, вытискивая остатки кислорода. Аксел был в огромном замешательстве и испуге — поначалу вообще невозможно было разглядеть то, что так хаотично, истерично металось и издавало гортанное бульканье. Резкая боль пронзила живот. Едва различимая — будто самим кончиком лезвия легко провели по коже; вспарывающих искр стало больше — и с каждым разом она ощущалась всё отчётливее, всё глубже, всё ярче; шея, ладони, предплечье, живот и снова шея — точно новые и новые мазки красок на холсте — вспышки порезов, а затем и глубоких ран сплелись в лихорадочный, возрастающий и затем просто невыносимый поток, заверть. Аксел начал размахивать руками, не контролируя их, Аксел даже не думал подняться на онемевшие ноги и попросту начал биться всем исстрадавшимся телом, глотая и глотая кислород в попытках насытить лёгкие, в попытках сделать хоть что-нибудь, — ему казалось, что так он отсрочит мчащееся на него, подобно танку, безумие. По щекам потекли слёзы; поспешно сморгнув, Аксел не смог удержать в себе душераздирающий, жалостливый, полный мольбы о пощаде вопль, когда пытка достигла пика извращённости. Эбеновые птицы — материализовавшиеся из вязкой ядовитой черни, скверны, вороны, крыльями своими, точно остро отточенными ножами, планомерно заскользили по телу юноши, глубоко врезаясь в кровоточащую плоть. В ход пошли острые, как бритва, клювы, что в пылком буйстве разодрали в бахрому кожу, пробуравили мякоть, выхватили куски розового мяса и нырнули, хорошенько так зарывшись, с перьями, в самое нутро, — в точно исступлённо сокращающееся сердце. Он широко распахнул глаза. Его грудь, точно скрученная конвульсией, точно молнией поражённая, высоко оторвалась от земли. Он распластался, отдаваясь без остатка беспощадному, всепоглощающему хищному могуществу. Где-то на задворках сознания он всеми силами, на которые был способен, стал цепляться за спешно уменьшающуюся вселенную внутри головы, и Янссона будто засасывало в чёрную дыру. Он слышал, как что-то треснуло, выпустив нечто, что не могла выдержать телесная оболочка, что вытащило из воспалённой головы обломки прошлой жизни, и Аксел завопил как никогда в жизни, точно от бешеного испуга, вложив в стенания весь ужас, весь страх, всю ненависть, непонимание, потрясение, усталость, а вороны продолжали изводить и терзать его, находящегося в сознании, но уже бывшего не в состоянии сопротивляться. Птицы насильно утаскивали его с собою в поднебесья к бездонной ломоте, в космос, в экстаз, в путешествие, откуда обычно не возвращаются. Аксел горел заживо. Аксел сходил с ума. Это стало для него даром. Особенностью, отличием, смыслом, жизнью, безграничной силой, точно его прибрал к рукам могущественный Абаддон. Спасением — он не боялся смерти, — Аксел умирал слишком много раз; где-то в его вспухшем гноем подсознании росла, словно ядовитый плющ, инстинктивная, рефлекторная, мышечная память, схожая с физическими реакциями на бесконечный голод, остановку сердца, обильную потерю крови, ошеломляющий болевой шок, когда его тело трещало по швам, когда его разрубали, распиливали пополам, потроша нутро, когда его живот пронзала автоматная очередь; такого всевластия Янссон не испытывал в самом себе никогда. И даже не подозревал, что сам наградил себя проклятьем, с особой тщательностью натирая незатянувшиеся раны разъедающей плоть солью. Аксел плакал от собственного бессилия. От колотья. Ему было очень больно. Резкий толчок, ударивший изнутри, принудил распахнуть глаза, в которых застыли холодные слёзы, и втянуть в себя как можно больше свежего воздуха, насытив лёгкие и насыщаясь им самим в полной мере. Как же этого не хватало, чёрт побери! Моргнув несколько раз, юнец всмотрелся в непроглядную черноту перед собой (лежал точно в тесном гробу), — до плотной мглы можно было дотронуться руками, и казалось, что если он попытается подняться — тут же стукнется головой о деревянную крышку. Однако что-то явно давало ему ощущение физической свободы, телом он чувствовал, что находился в обширном помещении, наполненным свежим живительным воздухом, обилие которого заставило расплыться в глупой блаженной улыбке, которую также вызвали внезапно появившаяся тоска и опустошение, расслабление и удивительное отстранённое спокойствие. Такой резкий контраст не смог ошеломить Аксела — хоть он и не мог толком описать своё состояние; он точно принял, что сам всё чувствовал живо и ярко, и его точно не напичкали транквилизаторами (будто бы было кому). Отбросив всё же некие волнения, юноша с поистине великим трудом приподнялся на локтях и сразу же почувствовал в измождённом теле… Лишь невыносимую усталость? Где следы от всех пыток? Провёл трясущимися от сквозняка ладонями по лицу и разгорячённым щекам, обветренным, искусанным губам — ничего, затем обвил собственную шею — ничего, рука сама по себе сжала толстовку на животе — ни-че-го. Кошмар? На ощупь обследовал пространство вокруг себя в поисках мобильника и топора, не дожидаясь, когда глаза привыкнут к черноте. Потом, сев, он на секунду впал в ступор — Аксел прокрутил в голове мутные воспоминания недавних происшествий и не смог понять, в какой момент в собственных злоключениях нашёл время на сон? С какой секунды всё происходящее превратилось в моральную пытку забвением из-за пережитого стресса? Аксел точно не помнил, чтобы засыпал где-то. Он точно ощущал то, как его… Заживо ели. Как он кричал. Как звал на помощь. Да, он звал на помощь, с губ срывались имена, перед глазами стояли картинки… Чёткие картинки прошлого. Так глупо Аксел никогда себя не ощущал. И тут же сам подивился этой нелепице — пару минут назад его тело хаотично металось, окружённое толпами летающих воронов-людоедов, а сейчас он думал лишь о том, что позабыл видения сна. Хотя Аксел уже давно не отдавал себе отчёта в собственных действиях, это настораживало, однако также и выводило из себя. Если потеряет контроль, собранность — то его запросто сцапает какой-нибудь монстр, тихо притаившийся в заброшенной комнатушке, точно злобный Ваал. Подумать только — один в городе, населённый этими кровожадными чудищами? Мысль о том, что Аксел остался навсегда одиноким в окружении диких зомби и мутантов, ужасом разожглась в голове. Его трясло и колотило, и снова неимоверно сильно захотелось плакать, только слёз не было. Топор был совсем рядом, пальцами он ощутил ручку и холодный металл. Запустив руку в карман толстовки, юноша отыскал и свой мобильник, поспешив как можно скорее включить дисплей. Не терпелось осмотреться, от волнения дрожали руки. Теперь экран телефона источал совсем тусклый, слабый блёклый свет — зарядка садилась, и это не на шутку встревожило Янссона. Вот-вот он с головой утонет в холодной тьме. Совсем один. Однако никак нельзя было отделаться от уверенности, что чей-то посторонний разум пытался заменить, вытеснить собственный из головы. Тряхнув головой, он уверенно поднялся, отчего в глазах заплясали круги, но вскоре они и лёгкий бахмур прошли. Аксел поспешил обследовать то место, в котором очнулся, решившись быть предельно осторожным и внимательным. «Почему именно школа? — пронеслось в голове. — Какое-то безумие». Однако, так и не отыскав ответа, юноша предпочёл просто напросто смириться. Было сложно что-либо определить: тусклый свет захватывал совсем немного пространства. Изучив каждый квадратный метр, Аксел не без облегчения понял, что находился в обыкновенном спортзале и слез только что с обыкновенной груды матов в углу помещения. Двигаясь вдоль пыльных шведских стенок, он в скором времени смог отыскать учительскую, споткнувшись об стул и упёршись ладонями в стол, стоявший прямо перед дверью, тихо шикнув себе под нос ругательство — это, скорее всего, произошло даже как-то инстинктивно: Аксел не был разозлён до такой степени, чтобы материться на всю окрестность. Звучание разнообразных мелодий в голове сливались в витиеватом ритме. Аксел мог поклясться себе: он слышал это ранее. Мёртвый ритм, словно чем-то тяжёлым бьют по металлу, оглушал мозг, парализовывал его, подвесив сознание. Часто, когда в просветы между невыносимой мигренью он ухватывался за какие-то мысли в своей бесполезной звенящей черепушке, безжизненные ритмы напоминали ему либо стук колёс, либо собственное сердцебиение. Но сейчас этот ритм звучал гораздо тише и на удивление мягко, приятно, разбавляемый непонятными звуками, схожими с модифицированным стучащим звоном ксилофона, который будто разбивался на обломки внутри головы, издавая негромкий дребезг, походивший на смешанные с осколками водяные брызги, повторявшийся вновь и вновь. Мелодичность завораживала. Фриссон вовсе не мешал Акселу думать, размышлять, ощущать самого себя. На секунду ему показалось, что на маленьком диванчике, расположенном в крохотной учительской, кто-то сидел. Обездвиженный силуэт, уныло понуривший голову, казался гораздо чернее, чем естественная темнота ночи. Дёрнув руку с мобильником, юноша направил бледный луч света, что рассёк чернь, но никого на диване не было — на месте силуэта витал лишь эфемерный рябистый туман, чёрные точки, будто крошки всевозможных размеров, невесомо парили в тёмной дымке, напоминавшей скопление беспорядочно разбросанных частиц энергии. На потолке, несколько раз мигнув и затрещав, загорелась лампа, отчего Аксел зажмурился и вздрогнул. Маленькая, в чём-то даже уютная комнатушка озарилась приглушённым светом. На небольшом письменном столе, заваленном бумагами и журналами, ютилась настольная лампа. Аксел потянулся к кнопке — вопреки всем ожиданиям пыльная лампочка загорелась. Как странно: всё вокруг говорило о том, что люди давно покинули город, но электричество всё ещё работало. Вероятно — даже наверняка — на генераторах и пропановых баллонах. Плюхнувшись на пыльный диван, парень ухватился за голову, упёршись локтями об колени. Что с ним? Когда галлюцинации стали настолько реальны, когда они захватили этот безумный мир? Когда они стали управлять им, говорить что делать, куда идти? Как же надоело чувствовать себя запертым здесь. Слёзы начали капать на пыльный пол, а он неподвижно замер в одной позе. С ним было лишь ласковое, преданное одиночество. Кто оставил его здесь, бросил в утробу этому голодному монстру? Стало слишком тоскливо и душно на душе, а сердце сжалось при недавних воспоминаниях. Парень выпрямился, шмыгнул, как котёнок, утёр слёзы рукавом толстовки. И тут же почти что до бешенства разозлился на себя самого: он не смел жалеть себя, он не смел распускаться. Жгучий стыд накрыл с головой. Ещё с минуты три просидев в уютной учительской, Аксел решил хотя бы осмотреться вокруг. Страх, несмотря на робко распускающуюся в груди отвагу, всё же разгрызал изнутри, но побороть его придётся — уж всяк лучше, чем устраиваться на ночлег в неведении и быть заживо съеденным какой-то тварью. Побродив по огромному залу, осторожно открыв дверь, ведущею во внутренний школьный двор, на пустующий стадион, Янссон никого и не нашёл. Затишье. По искусственному газону зашелестел осторожный ночной ливень. Вернувшись к кусочку света, который, будто крохотный островок, отделял подступающую тьму, парень устало рухнул на чуть не развалившийся диван, не выключая света лампы. Ничего не осталось в пустой голове — контрастные сны на мгновения выветрились из сознания, воспоминания, за которые он всеми силами старался ухватиться — всё это на время исчезло. Грудь его, не развороченная птицами, мирно вздымалась, а беспокойное сердцебиение выровнялось. Спасительный сон даровал телу и разуму отдых, приятная тяжесть постепенно улетучивалась в мимолётном забвении. «Я не хочу пугать тебя пустыми угрозами. Давай поможем друг другу? Я не скрываю того, что ты противен мне. Я не скрываю того, что я тебя ненавижу. Ты забрал у меня всё. Но моя жизнь зависит от только твоих решений. Не порти мне бесконечность, хорошо?» Акселу снился сон. Звон оконного стекла заставил его оторвать глаза от книги, наскоро спрятав её в сумку. Он вскинул голову, быстро пробежав по помещению боязливым взглядом. За ним точно кто-то наблюдал. Яркий белый свет дисплея блуждал по бывшей забегаловке, проскальзывая по стенам и хламу, иногда подпитываемый оглушительными взрывами молнии. Через разбитое окно в комнатушку ворвался вихрь вместе с потоками воды. — Эй! Стой! Янссон вскочил на ноги и почти тут же осел вновь; изнутри вырвался приглушённый стон — Янссон изо всех сил боролся с непослушанием тела, его сопротивлением, усталостью. — Чёрт… Чёрт… — прошипел он, стараясь не упустить человека. — Стой! — крикнул вдогонку незнакомцу, что пустился наутёк. Быстрее, на улицу, на улицу! Его уже не пугала гроза, не пугали ревущие потоки воды. Он встретил первого человека! Бушующий ливень рвал и метал. Всё словно восстало против Янссона, будто Город ожил и напал на нежданного гостя. Внутри всё стянулось в тугой узел. Параноидальный взгляд метался из стороны в сторону, пытаясь уследить за тем, как рушилось то, что когда-то уже было разрушено, оживало то, что когда-то уже обрело вечный покой. Разрасталась червоточина тьмы, распалённая ветром. Ревущее небо раскалывалось на куски при каждом ударе молнии, что на секунды озарял множество истекающих кровью фигур с быстро-быстро мотающимися головами (так, что лица превращались в размытое пятно). За каждым шагом, за каждым движением, за каждым прерывистым вздохом следили они, терпеливо поедая взглядом жертву, прежде чем показаться на глаза. — Да стой же ты! Я не один из них! — Аксел не видел монстров, не хотел, только не сейчас. Дождь, льющий серой стеной, унёс слова, вобрав истерический крик в каждую каплю, что через секунду пропитает багряный асфальт. Пряди волос прилипли к лицу, насквозь мокрая толстовка повисла тяжёлым мешком, порывы ветра вместе с водой содрали с головы капюшон. Аксел судорожно закашлял, закрываясь руками от ветра, что не давал свободно вздохнуть. Аксел не обращал внимания на неподвижные фигуры, не обращал внимания на их голодные взгляды — с какой жадностью и пристальным удивлением уставились они на него! Незнакомец не спешил вновь убегать, видимо, был просто в замешательстве. На лице — отпечаток отчаяния, волнения и смертельного испуга. Его колотило, то ли от холода, то ли от страха. Аксел приглянулся, пытаясь унять не поддающееся спокойствию дыхание. — Это невозможно… Его точная копия пристально, с ненавистью смотрела в глаза Акселу. В одной руке она сжимала рукоять тяжёлого молота, в другой — пистолет. Закатанные до локтей рукава толстовки, глубокие порезы запястьей рук. Казалось, струящаяся по телу и одежде кровь вовсе не растворялась среди потоков дождя, наоборот — вместе с ними пребывала. С изрезанных губ свисала оборванная нить. На уголке рта виднелись два чёрных шва. — Ты ещё кто… — прохрипел осипший Аксел, медленно отступая назад. — ВЕРНИ МНЕ МОИ НОГИ. Паренёк напротив закрыл лицо рукой, всё ещё не выпуская окровавленный молот из другой, затем стало видно, как он вздрогнул, засмеялся, всхлипнул, будто гроза вовсе перестала шуметь. Вокруг были ветер, белые вспышки — глубокий гул, застрявший где-то в мозгу, эхо, редкие капли дождя и прерывистое человеческое завывание. Рука сжала толстовку на груди, точно в попытке добраться до сердца. Другой Аксел медленно поднял голову, злобно сверля взглядом шокированного юношу, затем недовольно зарычал. В гортанном бульканье почти нельзя было отличить настоящий голос Янссона, но когда парень смог распознать собственные гнусавые интонации — его бросило в дрожь. Копия пристально смотрела, крепче сжав увесистую железную рукоять. Она вскинула руку, направив пистолет на Аксела, и перед глазами того разверзлась глубокая бездна дула. Они только раскрывали рты, но поражённый Аксел, настоящий Аксел, ощутил, как надорвалось каждое прогнившее нутро. Тишина, набитая ватой в уши, рассеялась, и слышны были только слабые мольбы о помощи, прокравшиеся в сердце, заставляя его патологически содрогнуться. Внутри них были действительно заперты люди. Он даже не обращал внимания на двойника, он наблюдал за монстрами — устало перевёл взгляд на дуло пистолета, глядевшее в ответ на него, и мгновенно замер. Что-то вновь вывело его из транса, что-то вновь заставило его проснуться и отбросить в стороны все мысли, все галлюцинации, всё своё сраное сострадание. Окровавленная фигура растворилась в ливне; монстры, вслед за двойником, исчезли при очередной вспышке. [1]Имеется в виду лошадь на серии картин под названием «Ночной кошмар» швейцарского и английского художника Генриха Фюссли.