She bruises coughs, she splutters pistol shots But hold her down with soggy clothes and breezeblocks She's morphine queen of my vaccine
Please don't go, I'll eat you whole I love you soAlt-J (∆) — Breezeblocks
— Мы едем к моей матери. Я должен её найти. Вдруг ей нужна помощь, или она в опасности. Во взгляде Изольды прочитал недоумение и шок, но, воспользовавшись паузой, решил подать вид, что не обратил на это внимания. Однако вопрос, грызущий изнутри, всё-таки вырвался наружу: — Ты со мной? — сомнение выделялось в голосе слишком отчётливо. Но цели Аксел был твёрдо намерен не менять ещё с прибытия в опустошённый город, когда абонент «Мама» прислал ему на мобильный слова волнения и беспокойства. Мать — единственное, что он помнил. Единственное, что могло бы пролить на эту немыслимую ситуацию свет. — Да. Снег оседал шапкой на чугунные часы, установленные на высоком столбе, изображающие крылатое колесо с короной. Аксел поднялся, когда двери со знакомым хлопком разъехались в стороны. Молодых людей встретили мурмурацией чёрные вороны, в бесчисленном множестве поднявшиеся в воздух и бросившиеся врассыпную. Такое количество чёрных птиц ни Аксел, ни Изольда ещё не видели. — Стокгольм настолько огромен… Аксел, задрав рукав куртки на левой руке, закрепил на предплечье перекрёстную шнуровку самодельной кожаной краги. Понаблюдав минуты две за танцем пернатых, инициативу выйти из вагона на пустынную улицу взял юноша. Схватив Изольду за руку, он на целеустремлённо поспешил вперёд, запихивая в сумку карту. Раздались мягкие шаги и скрип снега. Аксел метнул взглядом назад, только раскрыв рот, чтобы приказать спутнице вернуться обратно в вагон, как двери закрылись. Юноша замер, жестом указывая Изольде встать позади него. В следующие секунды он потянулся за своим оружием — недавно отысканный в спортивном магазине блочный лук не зря был взят с собой, так как щедро предоставленные в самом начале путешествия обоймы и патроны для огнестрельного оружия, прямо как в каком-нибудь шутере, где средства защиты встречаются прежде, чем еда, уже не встречались по пути. Обороняться было вполне возможно, хотя на тренировках Аксел чуть ли не прострелил себе ногу. Ловко запрокинув руку за спину и вытащив из рюкзака стрелу, Аксел приосанился и приготовился к атаке. Тетива, захваченная тремя пальцами, стала постепенно натягиваться; тяга медленно, но верно велась к подбородку юноши, а сам Аксел пристально смотрел на скалившихся животных во внимательном прищуре. Расставив массивные лапы, вожак, что был впереди стаи, выгнувшись и подняв хвост, тихо и озлобленно рычал, но не спешил нападать. По его мягкой, густой, лоснящейся шерсти был разбросан бисер снежинок. Волк, большой, поджарый, сильный, пронзительно смотрел на пару слегка раскосыми и необычайно светлыми, практически ледяными голубыми глазами, схожими со сталью, умными, но пугающе гневными, со странным человеческим оттенком, мерцающим среди тёмных пятен на радужке — желанием целомудренного садизма. Тяжёлое волчье дыхание рассеивалось на колючем морозе, а оскал становился всё яростнее. Янссон точно рассчитал время. Как только вожак нападёт, он отпустит тетиву. И ярое животное в нетерпении ринулось в бой. И тяга достигла пика напряжения. Натяжение тетивы само раскрыло мужскую ладонь — точно саррацения, что, заманив в свой сладкий, ароматный желудочный сок насекомое, распахивает лепестки и смыкает их над ним, — и стрела со свистом мгновенно и легко соскользнула с пальцев. Неспешный выдох, и время, замёрзшее на несколько мгновений, свернулось в спираль и ускорилось; одна, другая, третья — скользило прочное древко меж ледяных пальцев. Они рычали и выли. Аксел оттолкнул от себя Изольду, выудил из бокового кармана рюкзака большой кухонный нож, схватил его плашмя, резанул по волчьей морде, двумя руками сжал рукоять, выставив нож впереди себя, точно катану со сломанным лезвием, с силой проткнул бросившегося на него, подобно серебряной шаровой молнии, зверя, прокрутил оружие и, не удержав равновесия, кинулся вниз, выдернув нож, упустив его из окоченевших рук. Растаял снег под яркой, свежей, тёплой кровью. Волк накрыл тело Янссона, встрепенулся, так, что было видно каждый волос на его шерсти, затрясся, извивался и лаял, пытаясь страшной, какой-то ненормально страшной пастью добраться до лица Янссона, и его дикая, кипящая кровь согревала замёрзшее человеческое тело, толчками выбрасываясь из тела чудища. Казалось, держащий клыкастую морду на максимально возможном от себя расстоянии, Аксел чувствовал, как, натянутые на кости, извивались мышцы под кожей волка, заряжённые звериной яростью и неутолимой жаждой убивать, и позже, когда ветер обдувал мальчишечьи ссадины, а руки, помнящие вздыбленную, как тысячи и тысячи игл, шерсть, невозможно ныли, Аксел много думал над тем, как можно называть такое поведение — естественно-природным, ведь природа не могла быть настолько ужасающей. Разорвав хрящи, лезвие добило животное и остановилось в паре сантиметров от глаз юноши. Парень стянул с себя тушу, и позади трупа взору предстала окровавленная, плачущая Изольда, сжатые в кулаки руки которой сильно тряслись. Буквально таща девушку за собой, парень бежал и бежал вперёд в надежде, что кровожадные животные, разъярённые смертью собрата, отстанут. Стрел на всех точно бы не хватило, а за душой у юноши, напомню читателю, не сталось никакого оружия. Пара, преодолев арку, вбежала в обширный двор, по кругу обставленный домами, а затем устремилась в распахнутый подъезд. Стая же устремилась прочь. Когда шум утих, Аксел нашёл себя наблюдающим за Изольдой, что снегом умывала руки, будто одетые в тонкие алые перчатки, и лицо. Её спина дрожала, но девушка не произнесла ни звука. Аксел мигнул, как немая рыба, и сказал, что пора продолжать путь. Был поздний вечер. Мир просматривался через синьку, разлитую в воздухе; она концентрировалась в пустых окнах разрушенных почти до основания домов. Аксел приметил более-менее целый угол здания и произнёс первые слова за весь день: — Сделаем привал. — Шутишь? Совсем немного осталось. — Не хочу слишком спешить, это небезопасно. Изольда поняла, что ему не столько нужна была мать, сколько дом, при посещении которого, возможно, сломается замок его разума. По сути, Аксел был единственным, с кем Изольда была знакома, обладающим хоть какой-то зацепкой, хоть каким-то знанием, и это было главным отличием его от остальных. Аксел словно стоял за призрачной, но непоколебимой стеной, отделявшей его и Изольду, ныне покойных Алисы, Дэвида и остальных… И эта стена становилась всё твёрже. Она боялась, что та поглотит его, боялась остаться одна, чего не делала никогда в сознательной жизни. А если бы у неё были мама или папа? И почему-то с самого начала Изольда слепо полагалась на Янссона, желая верить, что он поможет не только себе, но и ей, спасёт их от того, что творилось вокруг и накрывало их. Однако эта надежда теплилась где-то настолько глубоко, что девушка уже смирилась с тем, что, избрав такой путь, она навсегда останется лишь тенью Аксела, отбросив свою прошлую жизнь, товарищей, друзей и родных, отбросив, наконец, то пристанище, защищавшее её и настолько предательски открывшее её сердце для сомнений и истинных познаний о том мире, в котором она живёт, вмиг выдернувшее у неё почву из-под ног и пустившее по ветру весь покой. Душа ещё не была способна избавиться от горечи и боли, и с каждым днём нарыв, словно предчувствуя нечто страшное, неизбежное, надвигающееся на них (на неё) смертельной лавиной, ожиданием сводящее с ума, становился внутри неё больше и больше, сильней и сильней. — До дома два-три дня пути, — короткий смешок, прозвучавший так тихо в синем вечере. — Будет интересно посмотреть, что от него осталось. Он достал спальные мешки, она расчистила остатки снега. Затем в полном молчании развели костёр и на скорую руку сготовили ужин. На улицах становилось темней и темней, и лишь тёплый дрожащий свет исходил из руин на окраине выпотрошенного Стокгольма. — Спать ложись. Аксел перевернул страницу «Красной комнаты[1]», впиваясь глазами в текст при тусклом рыжем свете костра, и подбросил в гаснущий огонь сухую ветку. — Обоснуемся, кстати, пока здесь, раз уж ты больна. Еда заканчивается, завтра пойду на охоту. Готовься опять копаться в чужих внутренностях, — Изольда сомкнула веки под мелодичный треск и тихий-тихий, обволакивающий голос Аксела. Затем распахнула мутные, одурманенные усталостью и ангиной глаза и резко привстала на локтях: — Как?.. — Да, остались. Немного совсем, но на кого-нибудь нам с тобой точно хватит, — Аксел оторвался от текста и перевёл на шокированную девушку равнодушный взгляд. — Что? И не смотри на меня так. У меня были тогда стрелы. — А сказал, что пустой карабин на всякий случай нужен, — она кивнула на ружьё рядом с Янссоном. — Успокойся, всё же хорошо. Да и ночью с патронами поспокойнее будет. Изольда приподнялась окончательно и сидела так, неподвижно, очень долго, до того, когда Аксел решил бросить на неё неосторожный взгляд, и после. Так вот, описывать я буду как раз таки это «между». То ли нечто непостижимое произошло с нашим Акселом, то ли условия для этой миниатюры «у костра» сложились тем удивительным образом, чтобы юноша отыскал в случае — художника, но сейчас то, что возникло перед ним, точно сошло с полотен Бугро. Костёр, выхватывающий большую часть её округлого, чуть пухленького тела, облагораживал оттенок её кожи; ему подсобила и темень, делая переходы валёров плавными, сглаживая очертания, покуда краски окончательно не скрывались в ней, не исчезали, присутствуя на продолжении нити воображения, готовые вот-вот, при небрежном колыхании костра, объявиться персиковыми, шоколадными мазками — вот то вспыхивали, то исчезали её розовевшие здоровьем молодого организма ланиты, вот показывался её лоб, точно изображённый белым шоколадом, вот чуть трепетали кофейные, цвета шоко-моко, тени под её слегка сдвинутыми бровями, на правой части лица за ухом, не освещённой огнём; они отделяли каждый сцепленный друг с другом пальчик, трогательно увенчанный маленьким розовым ноготком. Что-то салонно-академическое прослеживалось в этом, будто перед Янссоном был не живой человек, но с величайшим прилежанием, с фотографической точностью отображающий модель, романтический портрет античного сюжета. Сложенные в свободный замок руки, чуть вывернутое к Акселу округлое, нежное плечико, наклонённая на бок голова с мягкими волосами, цвета варёной сгущёнки (Акселу тоже показалось забавным это сравнение, но этот сладкоежка любил варёную сгущёнку): юноша восторгался этой «Молящейся» (The Prayer), находил величайшим блаженством в наблюдении и созидании этого, не своей подругой, не даже знакомой, но экспонатом с глазами испуганной лани, блистательно обращёнными вверх. Он готов был погибнуть за этот образ. Он страшился шелохнуться, он страшился, что эту позу, это совершенство, настолько милое ему, спугнёт звук удара его сердца; что это было великое, сокровенное таинство, недостойное его и открывшееся ему благодаря какой-то случайности, готовое рассыпаться от малейшего дыхания. Аксел присел за машинами и, прислушавшись, чуть высунулся и посмотрел вдаль, затаил неспокойное дыхание. Тихо, не шумел даже ветер. Олени. Это было четверо статных оленей, точно сошедшие с картин Бейтмана[2]. Аксел ощутил отчётливый запах марципана и крови животного. Попытка была одна: если они его услышат, считай, вернётся он ни с чем. Секунды хватило на то, чтобы отличить своего: ещё с начала охоты юноша отстреливал одного-единственного (выскакивать и палить куда не попадя по всему стаду было бы не то что крайне расточительным, но не этичным и таким признаком скудоумия и пренебрежения к природе, что Акселу было бы просто стыдно за своё поведение до конца дней своих), он держался на копытах среди стада, однако обильно истекал кровью, и голову несчастного венчали красивые рога. Постепенно, тихо-тихо прокрадываясь вперёд, скрываясь за так удачно расположившимися вдоль улицы машинами, Аксел приближался к животным, что изредка отрывали морды от земли и осматривались, — тогда он снова замирал. Охотник изрядно подустал и замёрз во время слежки, продолжительного бега и напряжения, однако твёрдое намерение заполучить такую привлекательную тушку взяло верх над измором. Возможно, мальчишка чувствовал даже некоторые азарт и желание выиграть, остаться победителем в таком интересном квесте. Под ногами неудачно скрипнул снег, и копытные, вновь оторвавшись носами от земли, начали неуверенное движение… Медлить было нельзя. Вскочив из-за измятого корпуса, он быстро передёрнул болтовой затвор, полностью себя выдав, однако прицелиться не успел: всё стадо рванулось вперёд; отставал ото всех только «рогатый», оставляющий на снегу помимо дорожки следов собственную кровь. Аксел бежал со всей возможной и невозможной скоростью, однако явно отставал от цели. Внезапно остановился, зарычал от досады, снова наспех прицелился, глядя в изрядно качавшееся перекрестье на то, как ускакивала прочь добыча, дождался мучительных секунд, когда прицел не будет так шататься, выстрелил, и… И олень, подкошенный, рухнул, и снег под ним разлетелся в стороны (подобно брызгам в подземном озере). Он был всё ещё жив и тянулся, тянулся к стаду, в испуге устремляющемуся прочь. Аксел глубоко вздохнул, прикрыл горящие глаза, постоял на месте, дожидаясь, пока остальные скроются из виду. Подошёл к переставшему рычать животному с пустыми спокойными глазами и, наконец, выстрелил тому промеж красивых ветвистых рогов. Удовлетворение в данную секунду переполняло его сильнее, чем нереальное желание отдохнуть. А ведь мясо ещё надо было дотащить до дома. Закинув карабин за спину, Аксел повернул голову в сторону. То, что он увидел, поразило его: близ обвалившейся стены следующей секущей улицы дымился какой-то непонятный тягучий сгусток, с виду глубокого чёрного цвета, однако внутри переливались всевозможными огненными оттенками мерцающие рыжие гранулы. От огромной раскалённой «кляксы» тянулся в зимнее белоснежное небо горячий рыжий пар, а рядом из самой вздымленной земли росло подобие скопления грибов, разве что ростом чуть больше человека, а шляпки, под которыми виднелись разного размера и толщины шестерёнки, блестели, как и воском начищенная мозаика, из которой они и состояли. Такого он ещё не встречал. Аксел медленно подошёл к шипящей луже, оставив тело оленя позади. Затем он уловил краем уха ревущее прерывающееся дыхание. Аксел услышал приближающееся потрескивание за спиной, обернулся, тут же вскинув карабин на обглоданный труп, стоящий на четвереньках, словно растянутый на какой-то машине. Бедолага: под рёбрами — пусто, лишь обрывки жилистого мяса, на голове — существо непонятное, и, казалось, оно шевелилось время от времени. Янссону понадобилось всего лишь раз легко нажать на крючок, чтобы распознать звонкую осечку. Заряд пронзил чудище, что встало на задние «лапы», и юноша увидел, как с головы сполз маленький засранец, клацая клешнями и утопая в сугробе; грузное тело завалилось набок. Аксел поднял взгляд наверх и распознал на крыше здания напротив падающий белый ворох снега, выдавший постороннего. Это был мужчина со средней густотой растительности на лице, в разбитых квадратных очках, что напомнили прямоугольной оправой такие же очки у Алисы, в одном лишь синем костюме с белой полоской над нагрудным карманом, поясом, что держал несколько простеньких пистолетов, и всё ещё вскинутом MP5 в руках. Оба молчали. Когда Аксел сделал шаг вперёд, мужчина повернул назад и исчез. Затем Янссон поспешил домой. — Что-то случилось? — спросила Изольда, едва сумев приоткрыть глаза. — Нет, всё в порядке, — Аксел, наконец, добравшись до костра, держа ношу за рога, положил мёртвое животное перед лежащей девушкой. — Лучше не стало? — он приложил руку к пылающему девичьему лбу. — Я не планировал надолго останавливаться на открытой местности. — Аксел, — прохрипела совершенно разбитая девушка, накрыв руку Аксела своей маленькой ладошкой, — я уже иду на поправку, правда. — У тебя руки ледяные. Почему потушен огонь? Ты даже это была не в состоянии сделать? — он, сев на свой спальный мешок, приложил ладони теперь уже к своему лбу. — Как мне с тобой поступать? Поблизости даже нет никаких уцелевших домов. — Прости меня, — просипели со стороны, на что парень как-то неестественно дёрнулся. — Заночуем здесь сегодня, а утром мне уже будет лучше. Slowdive – Richard Снова на горизонте замаячило прощающееся солнце. Девушка беспокойно засопела, и иногда едва слышные стенания разрезали тишину. Аксел не спал, грея руки о костёр. Он думал о том, что сухой дуб, не сильно дымящаяся древесина, не способен дать гарантию того, что монстры не заметят огонь, но другого выхода у них не было. Не выпуская из виду Изольду, он поднялся на второй этаж постройки. Аксел деревянными от холода пальцами ковырялся в отсыревших картонных коробках в подвале безымянного дома, щурясь в темноте. Пальцы нескладно прошлись вдоль легко отходящего скотча и стянули его. Он не понимал, зачем делал это. Судорожные обрыскивания квартир для пополнения коллекции «выживание юных скаутов» впервые за последнее время перестали интересовать его. Аксел вытащил из коробки две римские свечи, с минуты две смотрел на них и положил в карман, затем осторожно спустился по обвалившейся лестнице и, подойдя к девушке, заметил, как она смотрела на него. Аксел украдкой достал фейерверки их и показал ей. — Давай запустим их? — Нас заметят. — Ну и ладно. А действительно, и ладно — юноша тяжело пожал плечами. Кирпичами они укрепили в сугробе вначале одну, а затем и вторую свечу; поднесли по очереди к фитилям тлеющую ветку из костра и поспешили отойти. Вначале фейерверк никак не хотел зажигаться. Затем на небе очень быстро пробежали две красные полосы, тут же рассыпавшиеся на красные снопы. Аксел поймал себя на том, что почти пропустил этот маленький праздник, потеряв взгляд где-то в ногах. Но Изольда видела всё от начала до конца. Как никому не нужный сигнал к бедствию. Снег покраснел, а затем снова стал белым. И вдруг, спустя несколько минут тишины, Аксел вздрогнул. На следующее утро Изольде действительно стало лучше: горло саднило не так сильно, спали усталость и температура. Сама она невольно рассмеялась поражённому виду Акселы. Организм девушки оказался поразительно крепок и быстро справился с болезнью. — Ты это специально, чтоб мясо не разделывать, — ворчал парень, поедая завтрак. — Если честно, я тебя не понимаю. То тебе не нравится то, что я болею, то не нравится то, что я здорова, — весело произнесла окрепнувшая юная особа, с аппетитом уминающая свою порцию. — Извини. Я не привык, — Аксел, игнорируя её позитивный настрой, запнулся и отвёл взгляд в сторону. — Я не привык к такому простому исходу событий. Не пойми меня неправильно, но я готовился к худшему. — Изольда враз погрустнела, а Аксел, помолчав, продолжил: — Я не привык к тому, чтобы проблемы решались сами по себе. И тебе, и мне через слишком многое пришлось пройти, чтобы сметь надеяться на милостыню Господню… — Я поняла, — грубо отрезала она. — Спасибо, милый мой Аксел. — Нет, Изольда, погоди… Будет непросто. Но поверь, — начал он, тщательно подбирая слова, — когда мы выберемся, всё будет совершенно по-другому, — таким знакомым, с едва уловимой нежностью жестом он взял её за плечи, — всё закончится. — Веришь ли ты сам тому, что говоришь? Или просто не хочешь озвучивать вслух то, что мы обречены? Почему ты так веришь, что когда мы найдём твой дом, то всё прояснится? На чём возникло это чёртово желание докапывания до собственных воспоминаний? — Тем, что я был предоставлен самому себе, когда попал сюда. Что это единственное, что у меня есть. Да, я забочусь о тебе, да, я пошёл наперекор своим принципам, но ты понимаешь, что другого пути у меня нет. Тебе придётся следовать по нему, в то время как я готов разделить с тобой свою судьбу, поверь, совершенно бескорыстно, потому что даже в этом пиздеце ты мне на удивление небезразлична. Я буду откровенен: я сомневаюсь, что девчонка, всю жизнь прожив за спинами других, в состоянии позаботиться о себе. Думаю, ты это поняла задолго до меня; в твоих интересах просто быть рядом и благодарно принимать мою заботу; и я не требую взамен ни твоего тела, ни равноправного разделения обязанностей. Но никогда, запомни, не лезь туда, куда я не прошу, и не сомневайся во мне. Прошло несколько дней. Единственное, что они приметили в дороге — растерзанный труп в синем костюме, раздавленный обломками, как машиной раскатанная по дороге кошка. Аксел пошарил вокруг бывшего спасителя — под завалами виднелся автомат, хоть и пояс с мужчины был снят, да и стволов Янссон не нашёл близ тела, но достать его не представлялось возможным: оружие со всех сторон обступали острые клыки стекла и бетона. — Интересно, кто это. — И что вообще здесь забыл. Монстров было мало, молодые люди сослались на то, что это всё-таки окраина большого города; самое «вкусное» — далеко в центре. Эти три дня показались Изольде — вечностью, лабиринтом, в котором то и дело шастало безликое, слепое существо, вобравшее в свою тушу несколько человеческих тел и поедающее с отвратительным визгом всё на своём пути, сгребающее в пасть снег, землю, обломки, словно огромный голодный трактор. Парень обнимал и успокаивал девушку, когда наступала ночь, но она едва ли могла сомкнуть глаза — этот чудовищный визг напоминал ей шипение труб. Зато ночи были звёздными, а солнце — нереально ярким. Когда они прокрадывались через магазин, пригнувшись в три погибели и только и следя за тем, чтобы «мясной трактор», что словно преследовал их по запаху, не дай Бог, не услышал посторонние звуки, на полном серьёзе просила выделить ей хоть какое-нибудь огнестрельное оружие, на что парень лишь тихо нервно хихикал и ласково просил заткнуться. Акселу нравились шипящие звуки, когда пантоцид превращал талый снег в питьевую воду в ледяном термосе по молчаливым вечерам. В тот день он с некоторым трепетом ступал по той самой улице. Рванул внутрь здания. Две зарянки скакали на снегу. Окна были заколочены досками, из-под них выбивались ленты зимнего солнца. Над головой — голые балки обвалившегося чердака, на них были скелеты других птиц и заплывшие инеем гнёзда; над головой — дыры в высоком потолке. Скрипело, падало, скатывался волнами снег вовнутрь пасти здания. Косился битый сервиз в разваливающемся шкафу пышной ручной отделки, звенела чудом не упавшая люстра, наступала тишина, светило солнце, разваливались маленькие птичьи косточки на балках, падал снег. — Мама, я вернулся! Аксел кричал сильно и уверенно, оглушённый радостью, пока не задохнулся воздухом. Изольда подошла к нему, коснулась безвольно повисших вдоль тела рук. Смотревший на стену Аксел вздрогнул и обернулся, и в светящихся какой-то нездоровой эмоцией глазах она увидела едва различимое смирение. — Мама? — позвал он, глядя прямо на Изольду. — Её здесь нет, — Изольда сглотнула, — ты ведь знал, что всё так и будет. Всё-таки это случилось — прежде никто из двоих не придавал огласки то, что вероятность найти здесь хоть какие-то ответы была не то что нулевой — в минусе; но Аксел ясно дал понять, что это было жизненно важно для него — увидеть собственными глазами, что зацепок и выхода на самом деле нет — возможно, он проделал столь долгий и трудный путь, дабы принять и осознать, что его настоящая жизнь просто взяла и безвозвратно канула в Лету, возможно — движимый обыкновенной житейской мудростью — без самообмана сошёл бы с ума. — Господи… — Аксел… — Господи. — Ну хватит, ну не надо… Аксел сжал кулаки до такой степени, что из-под ногтей хлынула кровь; в ту же секунду пол под ногами внезапно раскололся на куски, закрутился в воронку, перемалывая под собой стены — прямо как тогда, в светящейся пещере, прямо как тогда, в страшной школьной ловушке; осколки и обломки мягко и легко взмыли в воздух. Изольда отпрянула. Аксел матерился, дрожал и плакал, как несчастный, раненый, растерзанный чувствами ребёнок. Яркое синее свечение ослепило молодых людей, и оба в то же мгновение рухнули вниз. Чувство вины на мгновение грянуло в Акселе, оно заставило вылезти его из кокона злости, выедающей жадно, с возрастающей и набирающей обороты плотоядностью, с мясом, с корнем, под самое основание. Это было подобие Кроличьей Норы: раскалённые и шипящие трубы, бесконечный поток магмы, той самой, которую парень увидел на охоте; огромные и прекрасные персиковые черепа и черепа из драгоценных камней, тонущие в вязкой черноте, ветви деревьев со странной радужной листвой, морские кораллы, огромные чайные сервизы и такого же размера карманные часы, половинки ножниц высотой в несколько метров, карты, кружащиеся вокруг них, впивающиеся с пронзительным свистом в воздух, клацающие, словно тысячи ножей… И стены огня. Всё это безумие пролетало мимо них с чудовищной, невероятной скоростью, а пропасти всё не было и не было конца. Разум категорически отказывался понимать и принимать происходящее, телесная оболочка, словно оставленная там, многие километры назад, не осязалась абсолютно, и приобретённая лёгкость скорее пугала. Нечто билось внутри настолько быстро, неудержимой, неуловимой, хищной опрометью, что не хватало сил вздохнуть, вскрикнуть; неконтролируемое смятение не позволяло опомниться, посылая раз за разом в мозг самые разношёрстные эмоций, сражающиеся между собой, спутывающиеся, вызывающие ожидание неизбежного коллапса… Аксел, словно на уровне инстинктов, оттолкнулся от крутящейся рядом вокруг своей оси гигантской доминошки, поймал за руки Изольду, рванул сильно прилегающими ладонями выше, неизящно прижал к себе за талию и в ужасе посмотрел вниз, там, где их ноги рассекали постоянно меняющуюся глубину, точно молодые люди были в ракете, что толкал варп-двигатель, сужающий пространство перед ними и расширяющий за. — Мне страшно, — только и сумела подумать она и, уткнувшись юноше в грудь, крепко зажмурилась, чувствуя, как исчезает и теряет самоощущение в фантасмагорической скорости. — Что ты наделал? Разразившаяся тайфуном детонация была почти неслышной. Прозрачный купол («Почти такой же, который покрыл Честерс-Милл[3]», — подумалось Акселу, и он удивился, откуда помнит это), накрывший их с головой, на несколько секунд скрыл от глаз то, что должно было появиться. Скорость степенно сходила на нет. Воздух, взмывающий сквозь одежду, словно успокоился, и теперь Аксел и Изольда медленно опускались куда-то в неизвестность. Неумолимо росло чувство пространства, единения, чего-то высокого, удивительного. Напряжённые мышцы расслаблялись сами по себе, а страх покорно отступал от света. Свет — прежде всего, душевное спокойствие; свет — это порядок. Их окружало словно двойное небо: облака с одной стороны, с другой — тоже простиралась синева. Наравне с облаками, словно ряды птиц, то взмывали, то падали «косяки» карт, закручивающихся в спирали, планомерно путешествуя по странному небосклону, поворачиваясь то «дамой», «пикой», «валетами», то рубашками с витиеватыми монограммами, выстраивая будто по собственному желанию целые домики, замки, небоскрёбы. Яркое солнце заливало жидкими пузырями огня огромные циферблаты часов с выпуклыми стеклянными крышками, заросшие землёй; они являли собой целые обитаемые острова, ощетинившиеся лесами; стволы были громоздкими, исполинскими, абсолютно нечеловеческих размеров; в корнях деревьев Долины Слёз, то ли запутавшись, то ли обретя дом, ютились огромные блестящие раковины-завитушки нежно-персикового цвета, кое-где покрытых мхом, и лениво поднимались под крышей листвы пёстрые улиточьи головы. Где-то вдалеке виднелись разноцветные лоскуты земли, огромные астролябии, парящие в воздухе… — Не отпускай!!! Держи!!! Не отпускай меня!!! — в сковывающем испуге выкрикнула она, выдернув парня из созерцания. Он и не заметил, как под ними вмиг налетели «джокеры», слаженно, быстро складываясь в лабиринт и являя собою опору. Однако возникла следующая проблема: молодых людей словно тянула совершенно разная гравитация; как только парень благополучно приземлился на воздушную и на удивление крепкую платформу, Изольда посмотрела под ноги и увидела вовсе не небо, а самый что ни на есть настоящий океан вдалеке, совершенно необъятную взору энглифическую синеву и многочисленные суетливые складки волн, добавляющие поверхности рельефа. Она на секунду ослабила хватку от изумления и страха, дёрнувшись в мужских руках.А есть наверное и поудачней расклады Без лишней жести, которая нам досталась,
— Всё хорошо, всё хорошо. Боже, боже мой, я, я, я… Я тебя держу. Я не отпущу.Там все случилось не вопреки всему, а как надо, Так, как тут никогда не случалось. Мы попадем туда после смерти (может быть), Если будем добрыми и хорошими, Если играть в то, что нами с тобою прожито — Не наскучит малышу, в магазине брошенному, Но я надеюсь, это позже случится гораздо — Я туда совершенно не тороплюсь.
Noize MC – Вселенная бесконечна