Четыре месяца спустя. Сохо.
— Мне легче на приём к Чон Дживону попасть, чем к тебе, — Дени влетает в спальню и останавливается напротив сидящего у трюмо и расчёсывающего свои белоснежные пряди Мина. Юнги прикрывает веки, сдерживает поднимающуюся в груди бурю и медленно выдыхает. Еще четыре месяца назад Юнги, услышав знакомое имя, как минимум бы вздрогнул. Старый Юнги может быть даже расплакался. Но не этот. Этот Юнги себе такую роскошь, как эмоции, позволить не может. Поэтому кривит губы в улыбке и возвращается к наведению красоты. Этап с эмоциями Юнги прошёл за первый месяц у Роба, когда ночью он учился искусству обольщения, а днем вместо того, чтобы отсыпаться, лил горькие слезы по неудачной любви и своему осквернённому телу.***
Элитный стриптиз-клуб Show Boys находится в фешенебельном отеле Сохо. То, что за закрытыми дверями клуба дело ограничивается не только стриптизом, знает весь Бетельгейз. У клуба непоколебимая «крыша» в лице местного и успешного бизнесмена Чхве Малона. Малон, заработавший своё состояние на стали и заслуженно слывущий в народе как «стальной король», в виду уже достаточно пожилого возраста передал бизнес своему тридцатилетнему сыну-альфе, а сам вложился в раскрутку Show Boys. За короткий срок клуб вытеснил с рынка почти все крупные стриптиз-клубы и публичные дома Сохо и превратился в самое знаменитое заведение Бетельгейза, предоставляющее интимные услуги. Вот уже пятнадцать лет, как клубом управляет Роб Тигай — сорокапятилетний омега, который сам долгое время был работником клуба, но благодаря яркой внешности и отличным навыкам, он очень быстро снискал себе расположение своего главного клиента — Малона, который со временем передал бразды правления Тигаю, о чём до сих пор не жалел. У Роба острый нюх на деньги — он всегда знает, к какому клиенту выслать какого омегу, и как сделать так, чтобы пришедший первый раз клиент всегда возвращался. Роб, несмотря на должность управляющего, не брезгует сам спускаться в зал и следить за настроением каждого гостя. Учитывая, что Робу давно за сорок, он всё равно выглядит очень хорошо и на намёки своих многочисленных ухажёров только кокетливо отводит взгляд. Роб никогда никому не говорит «нет» и запрещает это своим работникам, но при этом, благодаря сладким речам и умению уходить от темы, омега способен выкрутиться из любой передряги. Роб так и не завёл семью и детей и в данный момент встречается с помощником Чон Дживона. У омеги огромный особняк, кругленькая сумма на счету в банке и стабильное безбедное будущее. Робу не нужен муж, дети и вся суматоха и проблемы, из этого вытекающие. Он чётко видел это всё у своих друзей и знакомых, а также прекрасно осведомлён о семьях тех, кто тратит огромные суммы в его клубе, изменяя своим омегам. Роб когда-то решил, что поступать так с собой никому не позволит, и пока об этом решении не пожалел. Ещё одной причиной успеха Show Boys является то, что каждый клиент, перешагнувший через порог заведения, может быть уверен, что никто, а тем более пресса, никогда не узнает, что он навещал «обитель греха». Если состоятельные альфы и омеги Сохо хотят развлечься в обществе красивых и профессиональных мальчиков, то они всегда идут к Робу. Show Boys предоставляет несколько видов услуг, начиная с обычного вызова на дом, заканчивая высокопрофессиональным эскортом, где спутник заказывающего должен быть образованным, знать несколько языков и уметь поддержать любую беседу. Клиента в Show Boys встречают с бокалом Glenlivet и сразу провожают в отделанный в пурпурных тонах зал с несколькими сценами, на которых танцуют полуголые танцоры. Если клиент решает продолжить вечер в более интимной обстановке и с кем-то, будь то танцовщик, официант или специально гуляющие по залу парни, то он в зависимости от размера его кошелька, может выбрать любого и даже бармена. Как любит повторять Роб «в Show Boys все продаются». Эскорт услуги в клубе — это самое дорогое предложение, и оно по карману не каждому, но Роб уверен, что его мальчики достойно отрабатывают каждый цент. За годы своего функционирования Show Boys набрал большую клиентскую базу, которая постоянно пополняется. Роб никогда не ошибался с выбором, именно поэтому, увидев впервые Юнги, он уже знал, что омега будет одним из его лучших вложений. Так и случилось. В тот день, когда Юнги переступил порог Show Boys — он умер. Взамен него родился Шуга. Сладкий, как патока, нежный, как лепестки сакуры, с голоском, от которого приходили в трепет альфы всех возрастов, с тонкой, бархатной кожей и алыми манящими губами омега, который даже взгляда первые минуты на Роба поднять не мог. Но Шуга впечатлил омегу не внешностью. Роб за годы своей работы насмотрелся на красивых парней. Перед Робом в тот осенний денёк стоял потерявшийся, разбитый и вновь криво и косо склеенный паренёк, который даже разговаривать в себе силы найти не мог. Шуга покорил Роба сперва своим грудным голосом, от которого даже у видавшего виды омеги, дрогнуло сердце, а потом своими лисьими глазами, которые смотрели в самую душу, добирались до годами накопившейся там грязи. Роб столько лет в бизнесе и привык говорить и действовать открыто, он сразу рассказал Шуге о месте, в которое его привели, но сделал это правильно и красиво. Шуга так и не раскололся и не рассказал, что с ним произошло, и кто оставил на его душе это клеймо, этот выжженный уродливый опечаток, который тенью проскальзывал в его глазах. Но основную информацию Роб выяснил сам — он узнал через интернет и парочку местных сплетников, что Шуга — брат Мин Хосока, и что он долгое время находился под покровительством семьи Чон. Для Роба этого было достаточно. Тигай пообещал омеге, что тот начнёт новую жизнь, что переборет все свои страхи и полностью избавится от мучающих его воспоминаний. Шуга в первое время всё просил работу официанта, уборщика, хоть кого-то, но быстро понял, что в Show Boys можно купить любого и утих. С первого заказа Шуга вернулся зарёванным, а клиент потребовал деньги обратно. К удивлению омеги Роб на него даже не наорал, он отвёз омегу в один из лучших ресторанов, вкусно покормил, а потом они долго пили шампанское и разговаривали. — Я тебя почти не знаю, но позволь мне сказать, кого я вижу перед собой, — сказал Роб, когда им распечатывали очередную бутылку Moet & Chandon. — Я видел разных омег, и ты, может, не поверишь сейчас, но есть даже те, кто пришёл ко мне работать ради разнообразия, хотя большая часть пришла ради куска хлеба. Но ты не относишься ни к первой, ни к второй категории. У тебя внутри что-то живёт, я не знаю, что это, и как оно в тебе родилось, но это крохотное пока семя рано или поздно вырастет и сожрёт тебя, если только ты не поменяешь своё мышление и не перенаправишь скопившуюся в себе злость, обиду, ненависть на благо себе. Я вижу в тебе огромный потенциал и не уступающую ему силу, ты можешь сейчас улыбаться на мои слова, но я её чувствую. Дени у меня лучшая ищейка, но ты лучшее из всего того, что он приводил. Ты сейчас не совсем понимаешь, но поверь мне, я никогда не ошибаюсь. Мы с тобой утопим эту боль в самом дорогом шампанском сегодня ночью, а завтра утром ты проснёшься другим человеком. Я знаю, что это трудно, особенно для таких, скажем, домашних мальчиков, как ты, но самое сложное — первый клиент. Обещаю, если ты добьёшься похвалы от первого же клиента, то я сразу переведу тебя в эскорт. Это другой уровень, а какой, узнаешь после того, как я получу похвалу от первого клиента. Поверь мне, убыток, который я понёс отказом в этот вечер, я вычту из денег, которые ты заработаешь, а их у тебя будет столько, что ты сможешь себе унитаз из золота отлить. Припомни мои слова. Роб почти угадал, потому что Шуга его ожидания превзошёл. До того, как дойти до эскорта, омеге пришлось обслужить двоих, первый снова вернул его и забрал деньги, вот только со вторым молодым альфой омега стерпел до конца — он просто представлял Чонгука, как и с каждым клиентом потом, вплоть до сегодняшнего дня. Шуга не просто перешёл в эскорт и за короткий срок стал самым желанным «товаром» Роба. Он долго и усердно трудился над собой, всю свою энергию, всё свое свободное от клиентов время Юнги потратил на обучение. Роб оплачивал образование омегам, числящимся в эскорте, при условии, если оно не мешало их работе. По ночам Юнги сводил с ума очередного альфу, а днём, проспав всего пару часов, ждал педагогов и большую часть свободного времени посвящал чтению. В эскорте Шуга продержался месяц, пока не попал с несколькими другими омегами на вечеринку сына Малона Рона. Ту ночь Шуга закончил в спальне Малона и с тех пор обслуживает только его. Альфа купил ему квартиру в роскошном пентхаусе в центре, красный двухдверный мерседес и подарил платиновую карточку. У Юнги есть всё, о чём может мечтать молодой омега. Только в груди вся та же зияющая дыра, и никакие деньги мира ее закрыть не могут. Малон носит его на руках, души в нём не чает, исполняет любые желания, а Юнги всё равно грустно улыбается, всё равно вечно вдаль смотрит — будто ждёт кого-то. Альфа берёт парня с собой на все встречи, часто зовёт на свидания, возит по картинным галереям и операм, Юнги улыбается фальшиво, не менее фальшиво стонет. Но Малон не обижается, продолжает ухаживать и обхаживать. Есть в этом ребёнке, который по ночам превращается в самую развратную фурию, что-то, что заставляет с ним нежным быть, на коленках перед ним ползать и бояться обидеть. Юнги у Малона никогда ничего не просит, ему стоит внимание на чём-то задержать, и если это что-то продаётся, то альфа ему купит. Юнги с этим альфой хорошо, пусть, он ему и в отцы годится, зато, благодаря Малону, Юнги «неприкасаемый», и терпеть каждую ночь разных клиентов не приходится. Малон — Бог в этом бизнесе, и никто на его омегу не позарится, а Роб свои деньги всё равно получает, поэтому на все просьбы клиентов увидеть того самого Шугу всегда отвечает, что тот занят. Это правило работает со всеми, кроме младшего Чхве, который и был клиентом Шуги до своего отца, и кто, собственно, пригласил его на вечеринку. Рону все правила не писаны, и если Шуга не с отцом, то младший альфа обязательно воспользуется случаем и навестит омегу. Рону плевать, что отца это бесит, а Юнги плевать на распри этого странного семейства — он получает свои деньги, живёт припеваючи, и ни о чём не думает. Почти ни о чём. Благодаря связям и возможностям Малона Юнги узнаёт про Чимина. Сам омега с тех пор, как вышел из их квартиры, Чимину не звонил и встречи не искал. В первую очередь, потому что стыдно, во вторую, потому что слишком много воспоминаний всплывёт. Юнги пока не готов. Раны слишком свежие и сердце всё равно бешеным ритмом заходится, стоит услышать имя того, кто его из своей жизни вышвырнул. Юнги обещание себе выполнил — он больше не плачет. Возводит вокруг той зияющей пропасти внутри толстую стену, вырывает рвы, выставляет копья. Больше туда никто не проникнет, и вой, доносящийся оттуда по ночам, после того, как Малон засыпает рядом, Юнги в себе вином и сигаретами душит. Сидит до рассвета на окне и так, пока боль не отпустит, пока выворачивающий душу голос в голове не заткнётся, потом ложится рядом с альфой и с утра вновь притворяется. Юнги грань между собой настоящим и Шугой уже теряет. Она затирается с каждым прикосновением Малона к нежной коже, за которое он купюрами платит, с каждым купленным им подарком, с каждым взглядом, брошенным на него омегами, стоит ему где-то появиться. Шуга выигрывает битву, хотя битва ли это — Юнги сразу сдался, бороться отказался, примерил на себя Шугу и решил бразды правления ему передать. Шуга — цельный кусок гранита, непробиваемая скала. На его губах вечно кривая полуулыбка, заставляющая собеседника чувствовать себя ничтожеством. Перед его фирменным, томным взглядом из-под опущенных ресниц никто не устоит. Шуга знает свои плюсы и умело ими пользуется, ближе чем на расстояние вытянутой руки никого не подпускает, относится ко всему что делает, как к бизнесу, живёт только сегодняшним днём. Шуга рад, что Юнги похоронен под зелёными купюрами, что залит дорогим шампанским и тонет в звонком смехе вокруг омеги. Шуга долго закапывал Юнги, собственными руками душил, всё глубже в грязь втаптывал, молил больше на свет не выходить. Таким, как Юнги, в этом мире не выжить, а Шуга не просто выжил — он взял от него всё, и ему искренне наплевать, каким путём. Иногда кто-то из окружения пытается на совесть давить, про нравственность разговоры заводит — у Шуги на всё это один ответ: «Когда у меня была нравственность — у меня больше ничего не было, даже куска хлеба. Сейчас у меня есть всё, а без нравственности я обойдусь». Но истинную причину, почему так рьяно и в такой спешке Шуга от Юнги избавлялся, только он сам знает. Именно из-за этой причины Шуга, сжав зубы, Юнги терпеть заставлял, перед глазами картинки из недалёкого прошлого выводил, нарочно "лучшие" моменты выбирал, всё доказывал, почему Юнги сдохнуть должен, почему права на жизнь не имеет. И Юнги сдавался — с каждым новым клиентом, с каждым новым номером в отеле, с частотой света меняющимися потолками над головой, с этими запахами после каждого, когда приходилось час в ванной сидеть, сдирать с себя кожу, лишь бы клиентами не пахнуть. Юнги не похоронен даже, он просто упал в ту пропасть внутри, подтолкнутый к краю Чонгуком, а Шуга ему руку не подал, наоборот, колючей проволокой эту яму обвёл — Юнги оттуда не выбраться. Потому что Юнги с Чонгуком связан, а этого Шуге не надо. Пусть они живут в одном районе, пусть дышат одним воздухом — для Шуги Чонгук мёртв. Похоронен под тем фонтаном в парке.***
Шуга вытягивает руку, придирчиво осматривает маникюр и поворачивается к плюхнувшемуся в кресло у кровати Дени: — Не помню, что давал тебе ключи от своей квартиры. — Не будешь помнить, меньше пить надо было на дне рождении Хазза. У тебя выходной? — У меня выходной тогда, когда я захочу, — Шуга встаёт с пуфика перед трюмо и идёт в гардеробную. Дени моментально срывается за ним и, влетев в комнату, не сдерживает восторженный вздох. Омега начинает выдвигать шкафчики, рассматривает обувь и примеряет всё подряд. — Чёрт, Шуга, ты везунчик! — восклицает Дени и натягивает на себя синий полушубок. — Я тоже хочу такую гардеробную! — Это вряд ли, — Шуга скидывает с плеч шёлковый халат и полностью обнажённым проходит к вешалкам с блузками. Дени заворожённым взглядом следит за омегой и даже присвистывает. — Ты прав, вряд ли. У меня таких ног и задницы нет, — грустно говорит Дени и вновь возвращает внимание одежде. — Я иду выпить кофе с Робом, потом свободен, сходим в Blackout вечерком, — скорее утверждает, чем спрашивает, Шуга. — Ну почему в этот долбанный Blackout, почему ты не хочешь в Beast, он же самый элитный, самый крутой, — ноет Дени и выдвигает полку с украшениями. Шуга замирает с прижатой к груди блузкой, убеждает себя, что внутри ни боли, ни тоски, всё так же тихо, так же мертво и, нацепив очаровательную улыбку, поворачивается к другу: — Ты, солнце моё, пойдёшь туда, куда я скажу, и с тех пор, как я появился в Blackout — он больше не отстой. Не веришь, проверим этим вечером, — медовым голоском тянет Шуга и начинает одеваться. — Я, вообще-то, волк, — обижается Дени. — И хоть раз мог бы и меня послушаться, а то клыки покажу. — Я видел самого страшного волка Сохо, и на мне нет следов его клыков. С чего ты взял, что твои зубки меня напугают? — Шуга медленно подходит к понуро склонившему голову парню и одобрительно хлопает его по щеке. — Хороший мальчик.***
Вот уже четыре месяца, как Сохо напоминает карантинную зону. Въезд в район, так же как и выезд, запрещены, притом те, кто до введения карантина покинули Сохо, уже в него вернуться не могут. Во всяком случае, пока не будет решен вопрос с ядом. Всё это время Чонгук проводит или в офисе, или на границах, или в лаборатории, где лучшие умы Сохо работают над противоядием. Кровь, взятая у одного из погибших, единственный материал, с которым работают учёные. Паника в районе улеглась только за последний месяц, и оборотни стали понемногу возвращаться к нормальной жизни. Первое время, когда разом погибли пятеро и в разных частях района, то почти всё население Сохо заперлось у себя дома и боялось выходить наружу. Сейчас, учитывая, что за два последних месяца ни одного погибшего — оборотни уверены, что пока они на территории Сохо и границы держатся — бояться нечего. — А если он это в воду пустит, если нас через трубы отравить попытается? — Дживон нервно ходит по кабинету и всё пытается привлечь внимание сына, который последние несколько минут бездумно смотрит в видимую только ему точку на стене. — Чонгук! Где ты летаешь? Ты меня вообще слушаешь? — восклицает альфа и идёт к бару. Чонгук не слушает. До того, как приехать к отцу, Чон забежал в квартиру принять душ и переодеться. Каждый грёбанный раз, Чонгук обещает себе пропустить эту долбанную игрушку через измельчитель мусора и каждый грёбанный раз оставляет это на потом. В результате она опять сидит в кресле, куда альфа бросил её, вернувшись в тот вечер из квартиры омег, и смотрит своими глазами-пуговками прямо в душу, вспышками возвращает в недалёкое-далёкое прошлое. Чонгук отбрасывает в сторону полотенце, которым до этого волосы сушил и подходит к креслу — берёт Куки в руки, не удерживается, подносит к лицу, внюхивается. — Долбанный пылесборник, — злится альфа и отшвыривает игрушку обратно в кресло. Чонгук по Юнги скучает, но никогда в этом не признается. Даже сейчас, сидя в кабинете отца, он думает об омеге, вспоминает его заливистый смех, Чонгук будто его и сейчас слышит. Юнги совсем рядом, пусть это и не так. Чонгук не понимает — говорят, время притупляет, стирает, отбрасывает на задворки сознания, но даже время перед Юнги бессильно. Омега будто именно с того вечера, как исчез из поля зрения, и зажил в Чонгуке. Словно с той квартиры, откуда его выгнал Чон, он переселился к нему внутрь. Юнги не спрашивал разрешения, не предупреждал, просто взял и засел где-то в сердце и с каждым днём всё больше обживается, всё остальное оттуда выталкивает, освобождает себе больше места. Особенно тяжело по ночам, тоска подкрадывается с темнотой, с каждым вдохом внутрь забивается, до боли хочется его смех услышать, его руку в своей подержать, просто хоть со стороны увидеть. Но Чонгук не признаётся, упорно всё на привычку валит, эксперименты над собой ставит, над своим полностью опустошённым сердцем. Чонгук к Рену почти не ездит и к себе не зовёт, валит всё на кучу работы из-за яда, на самом деле не хочет и не может. Чонгук больше омег не видит, запахов не чувствует, всё ждёт и надеется, что Юнги из сердца съедет, всё верит, что долго не задержится. Надо бы снова поехать к Чимину, придумать легенду и попробовать узнать у него, где Юнги. Чонгук за эти месяцы ездил к брату чаще, чем за всю свою жизнь. Врёт, что им интересуется, что якобы просто заходит, а сам всё Чимина на разговор выводит, правда, пока безрезультатно. Чимин постоянно отнекивается, говорит, что сам ищет, но Чонгуку кажется, он врёт, может хоть сегодня он будет поразговорчивее. Чону Юнги в Сохо найти — раз плюнуть. Но это последний рубеж. Если Чонгук наймёт ищейку, если искать начнёт, то он проиграл, и проиграл омеге-человеку. Признал, что воздух в Бетельгейзе резко потяжелел, что ночи теперь холодные, да так, что в дрожь бросает, а утро радости не приносит, только желание вновь отключиться. У Чонгука без Юнги будто жизнь не жизнь, а вынужденная мера. Чонгук от воя своего же волка глохнет, несколько раз квартиру в щепки разнес, пробовал напиться, отключался, но каждый раз приходя в себя, понимает, что бесполезно. Юнги даже в любимом виски. Юнги везде и нигде. Он будто сквозь землю провалился, а Чонгуку бы только мельком его увидеть, голос услышать. — По-твоему, я совсем идиот? — Чон с трудом себя из зыбучих песков воспоминаний вытягивает и обращается к Дживону. — Конечно, я подумал о воде и сразу трубы проверил. Что надо было, мы отсоединили, — альфа встаёт на ноги и тянется за пиджаком. — Я поеду к Тэхёну, посмотрю, что он нарыл, а ты перестань так загоняться. Всё тихо и спокойно, на границе никто не спит. — Я не смогу нормально спать, пока мы его не уничтожим, пока не решим этот вопрос раз и навсегда, — устало вздыхает Дживон. — Что с Итоном? — Я приказал выслать приглашение на приём. Жду теперь хода от Намджуна, — Чонгук натягивает пиджак и идёт к выходу.***
— Осветляем только корни, — Шуга садится в кожаное кресло в лучшем салоне красоты города и откидывает голову назад, позволяя мастеру заняться его волосами. Омеге сразу приносят чашку его любимого карамельного капучино и кладут на столик последний выпуск глянцевого журнала. Омега-колорист только начинает заворачивать белоснежные пряди в фольгу, как к нему подходит бета из ресепшена и шепчет что-то на ухо. — Я не могу, у меня клиент, — тихо отвечает мастер. — Пусть подождёт двадцать минут. Бета опять шепчет что-то на ухо парню, но тот его высылает обратно в приёмную и продолжает красить волосы Мина. Пока Шуга сидит в кресле, бета подходит ещё пару раз, Мина это уже начинает раздражать, но он молчит, терпеливо ждёт, пока мастер смывает краску с его волос и приступает к укладке. Мин вновь тянется к журналу, но так и замирает с ним в руке, увидев в зеркале вбежавшего в комнату Рена. Последний тоже застывает. Впивается взглядом медовых глаз в отражение в зеркале, и Юнги кажется, что зеркало сейчас трещинами покроется. В глазах Рена столько неприкрытой ненависти, что свободные работники сразу из комнаты выходят, чувствуют, что буря назревает. Юнги первым берёт себя в руки, мажет по омеге безразличным взглядом и начинает листать журнал. — Ты! — шипит Рен и подлетает к мастеру Мина. — Ты заставил меня ждать из-за этой прошмандовки? — Простите… — начинает говорить, заикаясь, мастер, но Рен отбирает фен из его рук и швыряет об стену. — Ну всё, — Юнги захлопывает журнал, отодвигает кресло и, встав, толкает Рена в грудь. Омега отшатывается к соседнему столику и моментально выпускает клыки, Юнги не теряется, тянется к флакону с лаком для волос и бьёт им прямо по лбу Рена. Последний подлетает за мгновенье, валит Мина на пол и цепляется пальцами тому в горло. — Ты, сука, — рычит Рен. — Таким, как ты, даже под козырьком этого салона не стоять, не то, чтобы тут волосы укладывать! Ты помойная крыса, спутал адреса? — омега сильнее сжимает горло, задыхающегося парня. — Помойка чуть дальше, надо было вперед пройти. — Ты, я смотрю, адрес своего места рождения наизусть знаешь, — хрипит Юнги и, дотянувшись до валяющейся на полу железной банки с осветлителем, что есть силы бьёт Рена по голове. Воспользовавшись тем, что омеге требуется пара секунд, чтобы прийти в себя, Мин выбирается из-под него и, схватив портмоне, бежит на выход. Рен так и сидит на полу, схватившись за голову и всё пытается понять, каким образом Юнги оказался в этом салоне, почему на его запястье ролекс, и одет он во всё из последней коллекции любимого Реном дизайнера. — Давно этот к вам ходит? — Рен стряхивает брюки и, нацепив на себя улыбочку, обращается к мастеру. — Я его сделал платиновым блондином пару месяцев назад, с тех пор корни осветляю, — тихо говорит парень. — А откуда у него деньги? Чем он занимается? Вы же только и делаете, что тут клиентов обсуждаете, что про этого знаете? — приподняв бровь, спрашивает омега. — Я не знаю, не интересовался. Он всегда платит и щедрые чаевые оставляет. — Когда в следующий раз он придёт, позвони мне. Ты меня и так сегодня расстроил тем, что ждать заставил. Расстроил так сильно, что мои пальцы против воли к телефону тянутся, думают твоего администратора набрать, — ядовито улыбается Рен. — Если хочешь, чтобы этого не произошло, сообщишь мне о его следующем визите. А теперь займись моими волосами, — омега хлопает парня по плечу и, как ни в чём не бывало, садится в кресло.***
— Блять! Светильник! Я любил этот светильник! — визжит Джин, смотря на осколки, валяющиеся на полу, пока Намджун грубо трахает парня прямо на тумбочке в спальне. — Ким Намджун! — глухо стонет омега. — Я разорву тебя на куски сразу же, как ты вытащишь из меня свой член, обещаю. — Заткнись, — шепчет ему в губы альфа и засасывает в грубый поцелуй — кусает, сминает, зубами оттягивает. — Я просил тебя не приходить на склад? Просил, — Намджун делает грубый толчок, нарочно двигается больнее. — Просил своей обтянутой долбаной кожей задницей перед моими работниками не крутить? Просил, — ещё толчок. — А что ты, волчара, делаешь? — Намджун подхватывает Джина под бёдра, до упора на себя натягивает и всё громкие стоны выбивает. — Правильно. Делаешь всё наоборот. — Я готов сделать это снова, — рвано дышит омега и сам насаживается. — Лишь бы после ты меня вот так вот драл. Джин, взмокший весь, капли пота по вискам стекают, всегда идеально уложенные волосы прилипли ко лбу, омега дышит через раз, еле за напором своего альфы успевает. Отдаётся ему полностью, без остатка, не просто тело в его руки вручает, а душу вкладывает, каждым жестом свою любовь, своё безумие показывает. Заставляет Намджуна с ним вместе в этом огне страсти гореть, вместе обугливаться, чтобы к утру вновь из пепла восстать и снова в объятия друг друга броситься. Намджун кончает с громким рыком, в сотый раз зубами в свою же метку на плече омеги цепляется, а Джин рад только. Его бы воля, он бы имя Кима на лбу носил, вот только альфе бы пришлось тогда именем Джина всё своё тело покрыть. Джин сам бы любовно его выводил, чтобы ни одна сучка на его мужчину не зарилась, слюни не пускала. Намджун аккуратно кладёт обессиленного и обмякшего после оргазма омегу на кровать, вновь вдавливает его в неё своим телом и только тянется за поцелуем, чтобы приступить ко второму заходу, как в дверь спальни стучат. — Что? — кричит Ким, продолжая ласкать своего парня. — Вам приглашение, и надо ответ выслать. Это срочно, — так и не открыв дверь, выкрикивает с той её стороны работник. — Ты совсем охренел меня из-за приглашения беспокоить? Пошёл вон, — Намджун вновь тянется за поцелуем. — Это от Чон Чонгука. — Что за хуйня?! — Джин приподнимается на локтях и машинально ищет до чего бы дотянуться, чтобы в дверь швырнуть. — Тише, волчонок, — Ким вжимает парня в подушки и легонько целует в нос. — Почему этот долбанный альфа напоминает о себе именно тогда, когда мы трахаемся? — не успокаивается Джин. — Всё время одно и то же. — Чувствует, видимо. Ревнует, — усмехается Ким и, провожаемый взглядом полным обожания, как и есть голым, идёт к двери.***
— Почему я не могу провести приём у себя в особняке? — Дживон нарезает мясо и отправляет себе в рот первый кусочек. Вся семья Чон, кроме Тэхёна, сидит за огромным прямоугольным столом и ужинает. — Не зря ведь я такой гигантский дом с огромным двором отстроил! — продолжает возмущаться старший Чон. — Отец, — Чонгук откладывает вилку и тянется к бокалу. — Гостей слишком много. Мы собираем верхушку Сохо с их семьями и впервые с тех пор, как всплыл яд. Наша цель, чтобы оборотней наконец-то отпустило, чтобы они перестали жить в страхе и хоть немного расслабились. Мы выбрали лучший ресторан, с прекрасным видом на город. Перестань капризничать. — Ладно, у меня всё равно вариантов, кроме как смириться, нет, — вздыхает альфа и поворачивается к супругу, — может хватит траур держать по своему глупому сынку. — По нашему. Это наш сын, — Мун взгляда с тарелки не поднимает. На Дживона с каждым днём смотреть всё тяжелее. Мун мужа больше не понимает и понимать не хочет. Омега всё не может простить этим альфам того, что с Юнги случилось, а еще Мун Тэхёна почти не видит. Альфа из-за отца в особняке не появляется, и Мун сильно скучает. — Дорогой, — тянет альфа. — Это я должен сейчас обижаться, злиться, потому что мой сынок ужину со своей семьёй, да и вообще, своей семье, предпочел какого-то человечишку. — Дживон, не начинай, — Мун откладывает бокал с вином и промокает губы салфеткой. — Я слишком от всего этого устал, и от ваших планов по захвату мира, и замашек бога вдвойне. Извините, я сыт, — омега встаёт на ноги и идёт к лестницам наверх. Дживон молча провожает супруга взглядом, а Чонгук даже не реагирует. — Есть ответ от Намджуна? — обращается Дживон к сыну. — Он дал согласие, — усмехается Чон. — И он придёт не один. — С ума сойти, — брезгливо морщится Дживон. — Оборотень, который живёт с человеком. Как хорошо, что у тебя с ним ничего не вышло. Сейчас я понимаю, что тот омега сумасшедший. — Не говори так про Джина, отец, — холодно говорит альфа и встаёт на ноги. — Завтра с утра я пройдусь по списку приглашенных, а пока хочу поспать хоть пару часов. — Через неделю дадим приём, протестируем противоядие и начнём о вашей с Реном свадьбе думать. Пора вернуть в этот дом улыбки и счастье, да и внуков понянчить хочется уже, — мечтательно говорит Дживон. — Мне сейчас не до этого, — отмахивается Чонгук и идёт к лестницам.***
Чонгук поднимается в свою спальню и сразу стягивает чуть ли не слившуюся за тяжёлый день с кожей рубашку. Весь день альфа провёл на ногах, поел он впервые только пару минут назад, всё, чего хочется, — это душ и сон. Но оба желания отходят на второй план, стоит зацепиться взглядом за Куки. Чонгук подходит к креслу и берёт игрушку в руки. — Ребёнок, — горько усмехается альфа. — Где же тебя носит? — спрашивает он у молчаливого собеседника и сильнее сжимает в пальцах мягкое брюшко. Злится на себя и отбрасывает Куки на не разобранную постель. Чонгук достаёт из кармана брюк сигареты и, прикурив, подходит к окну. Альфа делает вторую затяжку и прислоняется к холодному стеклу лбом. Смотрит на горящие во дворе фонари — их светом мрак внутри себя рассеять пытается, но знает, что обречён на провал. Чонгуку бы Юнги на долю секунды — блеск его глаз поймать, улыбку увидеть, разок затянуться его запахом, а апогей — коснуться, снова бархат кожи под ладонями почувствовать. Пустота внутри только ширится, и пусть, Чонгук себе не признаётся, но настанет день, когда она его с головой поглотит, когда уже больше не выбраться. Стекло перед глазами рябью покрывается, Чонгук даже отшатывается, потому что на чёрной глади любимые глаза видит, но смотрят они так холодно, что у Чонгука кожа тонким льдом покрывается, этот холод чуть ли до сердца не доходит. Альфа обжигает пальцы догоревшим фильтром, прямо на пол окурок отбрасывает и давит туфлями сверху. Чонгук себя ненавидит. Настолько сильно, что сам себя наказать готов, вот только высшее наказание он уже получил — он того, кто в сердце засел, за порог выставил, в грязь втоптал. Сам собственными руками зарождающиеся внутри чувства душил, давил все порывы, а в результате не справился. Оказалось, Юнги тот цветок, который даже бетон пробьёт и ростки пустит. Сидит сейчас внутри, разрастается, а Чонгук собственными лёгкими давится. Смотрит на свои руки, которыми Юнги к обрыву подталкивал, и всё воющего внутри зверя заткнуть пытается. Обхватывает ладонями голову, всё сильнее сжимает, всё избавиться от этой тупой ноющей боли мечтает. Ему бы свой череп раскроить, вынуть оттуда всё, что Юнги касается, и сжечь. Вот только всё теперь в Чонгуке только Юнги и касается. После него ничего не осталось, а на ногах стоять, только его образ вспоминая, получается. Чон рычит и, не думая, кулаком прямо в стекло бьет, окно разбивается на сотни осколков, а альфа на руку, с которой густыми каплями кровь капает, смотрит. Вот только физическая боль душевную не унимает, Чонгуку хоть отрубить к чертям эту руку — Юнги всё равно не исчезнет. У него в голове ад, война с самим собой, а ему людей вести, на ноги Сохо ставить, полукровку убить… Как Чонгук с этим справится, если с собственным сердцем справиться не в силах. — Что случилось? — Мун влетает в спальню, на ходу натягивая халат. — Чонгук… — омега смотрит на кровь на руке сына, на осколки на полу и идёт обратно к себе за аптечкой. Чонгук сидит на краю кровати, не разговаривает, не двигается, просто руку впереди себя держит, позволяет Муну раны обработать и перевязать. — Я бы сказал, что пройдёт, что тебе полегчает, что будет лучше, — тихо говорит омега, наматывая бинты. — Но не скажу. Потому что не пройдёт, не отпустит, не забудется. Ты знал это ещё тогда и сам сделал свой выбор. Вот и терпи сейчас. Собирай себя по крупицам, продолжай изображать перед отцом и Сохо сильного. Но не передо мной. Для меня ты проигравший, для меня ты слабый. — Уходи, — впервые в жизни Чонгук просит, а не приказывает. — Мне плевать, что ты обо мне думаешь. Я сильный, — альфа одёргивает руку и встаёт на ноги. — Я самый сильный волк этого долбанного города и никто, а тем более ты, не смеет ставить мою силу под сомнение, — рычит Чонгук и его глаза вмиг окрашиваются в красный. Мун пятится назад и, так ничего и не ответив, выходит за дверь. Альфа устало опускается на постель, треснуто улыбается валяющемуся рядом Куки, но с кровати не сбрасывает, укладывается рядом и веки прикрывает.***
Шуга паркует мерседес у недавно открывшегося французского ресторана, куда его позвал пообедать Малон, и, бросив ключи парковщику, вальяжной походкой идёт ко входу. У ресторана было шумное открытие и отличная рекламная кампания, именно поэтому все столы заняты и внутри очень людно. Мин следует за администратором, который провожает его к столику Малона и, учтиво поклонившись, отходит. Шуга целует альфу в щёку и опускается на стул. — Люблю, когда я ещё не пришёл, а моё любимое вино уже на столе, — очаровательно улыбается Мин и наслаждается обожанием в глазах альфы. — Для тебя, моё солнце, всё, что угодно, — лебезит Малон и потянувшись, к руке омеги, целует по одному его пальцы. — Прям всё, всё, всё? — хлопает ресницами Мин. — Всё, что твоя душа пожелает. — Есть кое-что, чего она очень сильно желает, — сладко тянет Шуга. — Вот только так неудобно просить тебя, у тебя и так забот хватает, так что забудем, — омега тянется к меню, но альфа его забирает и требует ответа на свой вопрос. — Ну, раз уж ты настаиваешь, — прикусывает нижнюю губу омега. — Я хожу в салон через два квартала отсюда, — начинает Мин. — Очень красивый салон и услуги оказывает на профессиональном уровне, вот я и подумал, что у меня много свободного времени и занять голову нечем. Я бы очень хотел себе этот салон, я бы провёл там ребрендинг, сменил стиль и чем-то занял свою голову, чтобы не скучать так сильно по тебе, пока ты занят, — театрально вздыхает омега. — И это всё? — громко смеётся альфа, привлекая внимание гостей. — Моё солнце просто хочет салон? Да я тебе все салоны красоты Сохо подарю, ты только попроси. — Знаю, любимый, — Шуга сам тянется к руке альфы. — Ты у меня самый лучший. — Считай, что салон уже твой. А теперь делай заказ, потом поедем ко мне, я дико скучал эти дни. Шуга вновь берёт в руки меню и, пролистав его пару секунд, делает заказ. — Кстати, — Малон ставит бокал с коньяком на стол и обращается к омеге. — В честь последних двух месяцев без смертей руководство организует приём. Я хочу пойти туда с тобой. — Раз ты хочешь, то я конечно пойду. Как я могу отказать самому потрясающему мужчине этого города, — соблазнительно улыбается Шуга, на ходу думая, как он сам себе ногу сломает, но на приём не заявится. Руководство города — это семья Чон. Мин с его недалёким прошлым сталкиваться не готов.