***
— Да иду я, — Джин накидывает на голое тело легкий шёлковый халат и спускается на первый этаж их с Намджуном дома. Когда прислуга доложила любящему понежиться до обеда в постели омеге, что его хочет видеть друг, то Джин подумал, это кто-то из его парней, с кем он ходит выпить и посплетничать об альфах. Его альфа, к слову, покинул спальню сегодня ни свет, ни заря. Но Джин ошибается — внизу его ждёт никто иной, как Шуга, и первые несколько секунд Ким даже не находит, что сказать. — Ты, наверное, меня и не помнишь уже, — начинает Юнги. — Помню, — наконец-то восклицает, пришедший в себя Джин и подходит к двум парням, топчущимся у дивана. — Как я могу забыть тебя? — смеётся омега и приглашает их сесть. — Вот только этого блондинчика вижу впервые, — Джин кивком указывает на Чимина. — Это Чимин, он мой друг. Прости, что вот так без предупреждения ворвались к тебе, но у меня больше нет вариантов, — треснуто говорит Юнги. — Что этот волк на сей раз натворил? — усмехается Джин и просит прислугу накрыть завтрак. За завтраком Юнги рассказывает Джину почти всё, что произошло с ним с того самого момента, как он повстречал на границе чёрного волка. Джин весь монолог только вздыхает, периодически матерится и тянется к сигаретам, а в конце не просто добавляет коньяк в свой кофе, а пьёт его уже напрямую из бутылки. — Ахуеть, — резюмирует Джин, после того как Мин умолкает. — Ну вы, парни, даёте. Это покруче всех тех дешёвых сериалов, которые я смотрю. Но ты мне не договариваешь, солнце, — поворачивается Джин к Юнги. — Зачем ты пошёл в офис к Чонгуку, где и узнал о свадьбе? Ты же мне сейчас полчаса рассказывал, что его предложение не примешь. О чём ты собирался с ним поговорить? Если хочешь от меня помощи, то я требую честности, — вздёрнув подбородок, заявляет Джин. — О ребёнке, — с трудом выдавливает из себя Мин. — Я хотел сказать ему, что ношу его ребёнка. — Да ты гонишь, — Джин бьёт ладонью по столу. — За идиота меня держишь? Ладно меня, ты и Чонгука за идиота пытался держать? — Я провёл с ним течку, я ни с кем её не проводил до этого. Ни с одним клиентом я не доходил до сцепки, и я не спал с людьми, — в отчаянии восклицает Мин. — Зачем мне надо было бы врать? Зачем такое придумывать? Где смысл? И потом, мой папа родил Хосока от волка, вот я и думаю, что это гены. Мне передался этот дар, скорее проклятие, — Юнги понуро опускает голову вниз и продолжает раздирать в руках салфетку. — Водку мне! — кричит Джин прислуге и двигается поближе к омеге. — Я в шоке. Я знал, что ты странный мальчик, но, блять, от каждого твоего слова у меня волосы дыбом встают! — Только не говори ему, молю, — Юнги цепляется пальцами за ладонь Джина. — Я не хочу, чтобы он знал. Он отреагирует, как ты, и вообще, ему нахуй не нужен ни я, ни этот ребёнок, он сделал свой выбор. — А тебе он нужен? — прищуривает глаза омега. — Это же не просто ребёнок, это полукровка. Человек такого не воспитает, именно поэтому ваш Хосок немного не в себе. Полукровку должен воспитывать волк, ты не потянешь. — Потяну! — Юнги даже подскакивает с места. — Это мой ребёнок, и я его рожу и дам ему всё то, что надо. Просто сейчас нам нужна помощь, очень нужна. Прошу тебя, помоги нам устроиться в Итоне. — Какой кошмар, — Джин зарывается пальцами в розовые волосы и задумывается. — Я помогу, я ведь тебе тогда не просто так сказал, чтобы ты обращался. Просто поражаюсь тупости чёрного волка. Каждый раз, когда я слышу что-то подобное, я в сотый раз убеждаюсь, что сделал правильный выбор и сбежал оттуда. Это надо настолько быть повёрнутым на всех этих обычаях и долге, чтобы отказаться от своего омеги и, более того, даже не понять, что он носит твоего ребёнка. Я помогу тебе назло Сохо, помогу, потому что в своё время, когда я только прибежал к Намджуну, мне помогли люди, они меня поддержали, тогда как моя же родня и вообще все оборотни от меня отвернулись, — твёрдо заявляет омега. — У меня есть немного денег на первое время, и мы даже можем снять какую-нибудь дешёвую квартиру. Мы сразу же начнём искать работу, но есть причина, почему я пришёл именно к тебе, а не стал обустраиваться сразу же. У меня проблемы с Хосоком, и не только у меня, — Юнги показывает на Чимина. — Мне от тебя, точнее от твоего альфы, нужна защита, чтобы хотя бы пока ребёнок на свет не появится, он не позволил Хосоку до меня добраться. Я понимаю, что прошу слишком многое, но я, серьёзно, в отчаянии, а побои Хосока, я уже не говорю о том, что он вообще меня убьёт, если достанет — я не вынесу. Не хочу, чтобы он стал причиной того, что я потеряю малыша, — с болью в голосе говорит Мин. — Не потеряешь, — Джин встаёт на ноги и идёт к лестницам. — Я переоденусь, поедем к Намджуну, всё ему объясним. Он у меня мегамозг, в два счёта всё уладит. — Думаешь, он не откажет? — спрашивает Мин. — Пусть только попробует, — усмехается Джин. Намджуна омеги находят на складе, который служит для альфы местом экстренных сборов и где хранится большая часть оружия, принадлежащая людям Кима. — Волчонок, я так не люблю, когда ты отвлекаешь меня от работы, но так люблю, когда ты надеваешь эти блядские изодранные джинсы, — Ким подходит к Джину и долго его целует. — Кто твои новые друзья? Подожди-ка, я знаю тебя, — Намджун смотрит на Юнги. — Мы виделись на приёме, — тихо говорит Мин. — Я Юнги, а это Чимин. — Намджун, — альфа протягивает руку парням и улыбается. — Любимый, мне нужно, чтобы ты срочно меня выслушал, — Джин хватает Намджуна за руку и тащит вглубь комнаты, подальше от всех. Чимин и Юнги так и остаются стоять у входа. Минут через пятнадцать главная пара Итона возвращается к омегам. — Вы поживёте в моей квартире, она в десяти минутах езды от особняка, — говорит парням Намджун. — Так как вся улица, где я живу, тщательно охраняется, то и ваша квартира попадёт под эту охрану. Платить за неё, пока вы не найдёте работу, с которой, кстати, я вам тоже помогу, вы не будете. Джин вам здесь всё покажет и расскажет. — Спасибо, — одновременно выпаливают омеги. — Да не за что, — усмехается альфа. — Друзья моего омеги — мои друзья. А теперь, — Намджун поворачивается к Джину. — С твоего позволения, любимый, мне надо вернуться к работе. Омега целует альфу и в сопровождении Пака и Мина идёт на выход.***
— Я всё не могу выбрать, тот ресторан на крыше или всё-таки двор особняка. Оба варианта шикарные, учитывая, как наш организатор собирается украсить всё, — Рен откладывает меню в сторону и тянется к стакану с водой. Омега ужинает с Чонгуком в одном из лучших итальянских ресторанов Сохо, вот только альфа за весь вечер и рта не открыл. Чонгук всё время о чём-то думает, подолгу вертит в руке бокал с виски и, кажется, вообще мысленно находится не здесь. — Ты мне совсем не помогаешь! — капризничает омега. — Ты хоть дату свадьбы знаешь? Неужели, тебе настолько плевать? — Плевать, — Чон ставит бокал на стол и пристально смотрит на парня. — Ты ведь знаешь, что плевать. Мне уже почти полгода плевать. Но ты не сдаёшься, ты всё равно хочешь выйти за меня. Скажи, неужели, тебе эта свадьба так важна? Только давай не петь мне про любовь и всё такое, у нас её особо никогда и не было. — Ты меня обижаешь, — надувает губки Рен. — Ты же знаешь, мы идеальная пара, мы, как короли, здесь — лучше меня омеги как по статусу, так и по красоте тебе не найти, так же и мне лучше альфы не найти. Ты высшая лига, и я высшая лига — нам суждено быть вместе. — Зачем тебе это? Ты не думал, что можешь построить семью, основанную на любви, ты то точно можешь. Я не могу, — криво улыбается альфа. — Зачем мне это? Я привык получать лучшее, а ты, Чонгук, лучшее. И потом, представь, какие у нас родятся волчата! Это будут принцы Сохо, и не только Сохо, всего Бетельгейза. У нас чистая кровь, мы высшая раса. — Ты уже и о детях подумал, — усмехается Чон. — Что ещё там в твоих планах? Ты говоришь, я ничем не интересуюсь, так мне и не надо, ты сам со всем прекрасно справляешься. Просто, я хочу, чтобы ты знал — я не люблю тебя, я не буду тебе верным мужем и, выходя за меня, всё, что ты получишь — это статус, но не меня. — Я переживу, — очаровательно улыбается омега. — Моей любви на нас обоих хватит.***
— Их нет! — Как нет? — бесится Чонгук и одной рукой держит у уха мобильный, второй разворачивает автомобиль на огромной скорости. — Так нет! Я приходил вчера, дверь была заперта, сегодня опять заперта, — говорит с того конца трубки Тэхён. — Я не понимаю. — Я сейчас приеду, мне звонил комендант, но у меня не было времени перезвонить, — Чон давит по газам. — Когда они съехали? — альфы стоят напротив сгорбившегося старичка-беты. — Так уже пять дней как. Я звонил вам, хотел предупредить. Господин Мин сдал ключи, у них были чемоданы в руках, и они ушли вдвоём, — говорит мужчина. — А куда? Куда они направились? — Чонгук чуть коменданта за плечи не хватает, но Тэхён оттаскивает брата от перепуганного старика. — Я не знаю, — заикается бета. — Они просто ушли. — Спасибо и всего доброго, — Тэхён тащит Чонгука на выход и отпускает его только когда они оказываются на воздухе. — Сука, куда он съебался-то? Куда он мог вообще деться? Что за варианты? — чуть ли на всю улицу кричит Чонгук. — Я не знаю, — Тэхён опускается на тротуар и тянется за пачкой сигарет. — Они ушли. Просто собрали вещи и ушли. — Ну и похуй! — рычит Чонгук. — Он в игры со мной играет! Он мне что-то доказывает! Пусть катится к чертям. Пусть блядствует и сдохнет где-то в канаве, я заебался! — Чонгук нервно ходит вокруг мирно покуривающего на тротуаре брата. — Нам надо их искать, — спокойно говорит младший и вновь затягивается. — Я устал, понимаешь, как я устал? — зарывается пальцами в угольные волосы Чонгук. — У меня дохуя проблем сейчас, я только одну дыру закрываю, новая образуется, все границы в этих дырах! У меня тут, блять, свадьба оказывается, даже наследники планируются, у меня убытки в квартальных отчётах, ебанные ученые ничего с ядом поделать не могут, а я что делаю? Прибегаю среди ночи проверять, сбежал этот сучёныш или нет! Хватит с меня. Я заебался, пошёл он нахуй, всё у меня с ним кончено. Я не железный. Так что я поехал в офис, сука, в полночь в офис, чтобы дела решать, хочешь сидеть тут и рыдать о блондинчике — твоё дело. Мне больше о том сучёныше ничего не говори, — Чонгук разворачивается и быстрыми шагами идёт к панамере. — Я буду его искать, — кричит ему в спину Тэхён. — Я с утра поеду к Намджуну, они бы не уехали в Дезир, они не самоубийцы. — Слушай сюда, — Чонгук подлетает к брату и, схватив его за воротник пиджака, рывком поднимает на ноги. — Только попробуй границы пересечь, только подумай об этом. Клянусь, я прикажу заковать тебя в цепи и буду держать взаперти, потому что лучше ты будешь меня ненавидеть, чем погибнешь. Ни один омега этого долбанного мира не стоит того, чтобы я потерял брата! Ты понял меня? — Пусти, — Тэхён больно толкает брата в грудь и идёт к порше. — Тэхён! Я не шучу, — кричит ему в спину Чонгук и тоже идёт к своему автомобилю.***
Квартира, которую омегам выделил Намджун, оказалась просторной и уютной. Самое главное, что она полностью обставлена, и покупать ничего не пришлось. Омеги за пределы обозначенной Намджуном территории не выходят, а если нужно, то предупреждают альфу, и тот выделяет им охрану. Чимин устроился работать учителем танцев в школу художеств неподалеку, а Юнги помогал бариста в любимой кофейне Джина. Мин за три месяца, что они живут в Итоне, уже сам научился делать самый разный кофе, и когда бариста отлучался по делам, он с удовольствием его заменял. Беременность протекает хорошо, и если не учитывать токсикоз, который длился ровно два месяца, то малыш почти не беспокоит Мина. У Юнги уже сильно заметный и круглый животик, Джин и Чимин называют его шариком и с нетерпением ждут, когда пройдут последние месяцы и малыш уже родится. У Юнги постоянный наблюдающий врач, который заверяет парня, что малыш здоров и отлично развивается. Мин откладывает с зарплаты, собирается ближе к родам начать малышу необходимые вещи покупать, кроватку ему обещал подарить Джин. Юнги постепенно привыкает к своей новой жизни, отгоняет все дурные мысли и старается думать только о малыше. Юнги сейчас ничего, кроме растущей в нём жизни, не беспокоит. Почти ничего. Иногда, в редкие ночи омега просыпается от щемящей грудь тоски, присаживается на постель и, подтянув под себя ноги, подолгу смотрит на луну. Юнги знает, что не должен, знает, что это глупо и, более того, бесполезно, но он скучает. Скучает по его голосу, по его объятиям, по глазам, умеющим шевелить все струнки души. Юнги не хочет помнить плохое, он все эти месяцы собирал это плохое и по чуть-чуть сжигал, стирал из памяти. Мин помнит только хорошее — их свидания, его заботу, те слова, пусть, они и не были до конца правдивыми, помнит их жаркие ночи, помнит всё. Юнги валит свою сентиментальность на гормоны, убеждает себя, что даже это пройдёт. Юнги Чонгука не хватает. Иногда так сильно, что он еле сдерживается, чтобы не дать слабину и не расплакаться прямо рядом с Джином. Юнги хочет, очень хочет, чтобы альфа был рядом, чтобы знал о малыше, чтобы заботился, чтобы хоть разок положил ладонь на его живот и послушал биение крохотного сердечка, но омега знает, что этого не будет. Юнги бы родить здорового и крепкого малыша, а потом он уже будет придумывать легенду для ребёнка, который рано или поздно спросит, где его отец. А пока Юнги не живёт даже, он будто пробуждается от тяжелого и вымотавшего его сна и ничего, кроме огромной и нечеловеческой усталости не чувствует.***
— Мне так стыдно перед тобой, места себе не нахожу, — Роб опускается в кресло напротив Чонгука и взглядом приказывает своим работникам глаз с главного гостя не сводить, любые желания исполнить. — Я не знал, что он окажется таким неблагодарным, — вздыхает омега. — Я ему дом, работу, будущее подарил, а он просто сбежал, даже не попрощался, подставил меня перед моим главным клиентом. — Перестань, — останавливает причитания Роба Чонгук и продолжает поглаживать ладонью волосы лежащего на его коленях красивого паренька. — То, что он сбежал, не твоя вина, и у меня к тебе претензий нет. Мне вообще уже плевать на него. Я поднимусь наверх позже, вышли ко мне своих лучших мальчиков, а про Шугу и думать забудь. Я приехал развлечься. — Меня прям отпустило, — улыбается Роб и встаёт на ноги. — Тебя будут обслуживать мои лучшие мальчики, ты только пожелай, а я исполню. Раз уж Шуга тебе не интересен, значит, это не ты его ищешь, — пожимает плечами омега. — Не понял, — альфа отодвигает от себя омегу и облокачивается о колени. — Кто его ищет? — Люди, и не только. И это не самое удивительное, — говорит Роб. — Когда я получил первые запросы, то решил не реагировать, но потом их стало больше. — Может, прослышали о профессиональной бляди и решили лично его способности проверить, — говорит Чонгук и сам морщится от своих слов. — Я бы так и подумал, вот только ищут его из Дезира. Ладно, пойду выберу тебе мальчиков, — Роб встаёт на ноги и вальяжной походкой идёт к выходу. Чонгук откидывается на диване и задумывается. Если Роб прав, и Юнги ищут из Дезира — это может значит только одно — Хосок вспомнил о брате. Воспоминания о Хосоке моментально переносят Чонгука в ту роковую ночь, где каждая рана на бледном теле Юнги, отзывалась чудовищной болью на волке. Чонгук никогда не забудет растерзанное и изуродованное тельце, закутанное в плед на его коленях, не забудет, как омега отчаянно цеплялся за жизнь, как льнул, как тыкался носом в шею, просил о защите, о тепле. Даже сейчас, учитывая, сколько времени уже прошло и как целенаправленно Чонгук пытается избавиться от образа омеги — всё равно ноет, всё равно болит. У Чонгука всё время расписано, он живёт от встречи к встрече, хотя жизнь ли это. Жизнь у него только в предрассветные часы, когда можно остаться наедине с собой, можно не притворяться, снять и выкинуть к чертям все маски, можно стать единым со своим зверем и принять свою утрату. А Чонгук потерял. Он придумывает миллион причин и объяснений, почему это произошло, но факт остаётся фактом — Юнги ушёл: из Сохо, из квартиры, из клуба, но не из Чонгука. Он всё так же сидит внутри маленький, ещё не испорченный, не заляпанный чужими руками и похотливыми взглядами, тот самый, который в больнице с Куки в обнимку спал — он живёт в Чонгуке. Он умрёт с Чонгуком. Альфа на себе окончательно крест поставил, принял, понял, что ему иного пути не видать — он обречён жить без любимого, обречён быть самым влиятельным и главным в Бетельгейзе, но в то же время никем. Чонгук знает, что Юнги в Итоне и что он сдружился с Джином. Чон этому рад — что бы между ними ни произошло, он не хочет, чтобы Юнги был один и проходил очередные трудности. Чонгук первые недели себя с трудом в узде держал, всё порывался в район проклятых, хотя бы мельком его увидеть хотел, но потом понял, что нельзя. Понял, что нового ничего ему не скажет и от него не услышит, и смирился. У Чонгука сотни дел, очередные смерти оборотней, пара вооружённых конфликтов на КПП, приближающаяся свадьба и дыра в сердце. Чонгук себя всё больше делами заваливает, ни минуты себе свободной не оставляет, боится, что Юнги придёт. Что стоит освободиться, омега всю голову займёт и сам к Итону альфу направит. Чону терять контроль категорически нельзя. Хотя бы ради Тэхёна. Младшего за эти недели восемнадцать раз ловили при попытке пересечения границы, из-за него Чонгук сам вечно на взводе, даже слежку установил. Впервые в жизни Чонгук даже к Муну с просьбой обратился, наказал ему за сыном присматривать и обо всём докладывать. Часто Чон у брата ночует, приезжает и спит на диване — они почти не разговаривают, молчаливо распивают алкоголь и расходятся по комнатам. У них боль одинаковая, им для неё и слова не нужны. Чонгук спит спокойно, зная, что брат рядом, а Тэхён смотрит на старшего и пытается учиться, пытается стать таким же выносливым. Жаль, пока не особо получается. Да и Чонгук скала только с виду — у него внутри кладбище неоправданных надежд, граничащее с выжженной пустошью, которая после ухода Юнги осталась. Где-то там в этом мареве чёрный волк поскуливает, потерянную любовь всей своей жизни оплакивает, солью своих слёз землю пропитывает, клянётся, что отныне на ней ничего и ни к кому не вырастет. Чонгук это и так знает, только про себя в самые тёмные ночи его имя, как спасение произносит.***
— Как же ты вкусно готовишь! Я серьёзно тебе поражаюсь, — с полным ртом бурчит Чимин сидящему напротив Джину. Ким пригласил омег на превратившийся уже в традицию по воскресеньям бранч. — Чему это ты поражаешься? — Джин хозяйничает за столом, подкладывает Юнги панкейков и тянется к сиропу. — Просто, если тебя поближе не узнать, ты такой… — Пак запинается, пытается подобрать правильное слово. — Сногсшибательный, — к столу подходит вернувшийся с утренней встречи Намджун и сразу тянется к оладьям. — Ну да, — бурчит Пак. — Просто я не думал, что такие сногсшибательные омеги ещё и готовить могут. — Он такой, — альфа притягивает стоящего недалеко Джина к себе и зарывается носом в его шею. — Самый лучший. — Перестань, — Джин шутливо отталкивает Кима и спрашивает, будет ли Юнги ещё панкейков. — Ему хватит, — смеётся альфа и продолжает таскать со стола угощения. — Он и так уже кругленький, надо бы на диету сесть. — Предохраняться надо бы, а не на диету садиться, — улыбается Джин залившемуся краской омеге и всё равно подталкивает ему вафли с сыром и грибами. — Ну, так когда ты его папаше скажешь? — вдруг серьёзно спрашивает альфа у Мина. — Я уже сотню раз говорил и повторю, — Юнги откладывает вилку и смотрит на Намджуна. — Это мой ребёнок и только мой. Ему об этом знать не надо, и он не узнает. — Он отец ребёнка и должен знать, — сводит брови на переносице альфа и даже предупреждающе смотрит на двинувшегося в его сторону Джина, который сразу замирает на месте. — Ты не имеешь права так поступать. — То, что он кончил в меня, не делает его отцом! — Юнги резко отодвигает стол и встаёт на ноги. — Ему не нужен этот ребёнок, не нужен я. У него чудесная жизнь в Сохо, он не искал меня, ни разу не поинтересовался, где я. Почему я должен ставить его в известность о том, на кого ему будет плевать! — Потому что у него свадьба через три дня! — взрывается Намджун. — И мы с Джином на неё приглашены. Юнги стеклянным взглядом смотрит на альфу, а потом изрешечённый словами-пулями Кима, обессиленный, опускается обратно на стул. — Намджун! — восклицает Джин и, оттолкнув альфу, подходит к Мину, опускается рядом на колени. — Тебе нельзя нервничать, малыш. Пожалуйста, только не переживай из-за этого высокомерного сукиного сына, пошёл он со своей свадьбой. — Я в порядке, — одними губами шепчет Мин, но взгляда со скрещенных на бёдрах рук не поднимает. Три слова и сплошная ложь. Порядка в Юнги сейчас ноль целых и ноль десятых. Мин до рвущейся кожи в свою ладонь впивается, на сотни кусков распадается. Намджун бьёт прямо под дых, потом по хребту и контрольный в затылок. Юнги привык к боли, он с ней живёт, но иногда она притупляется, затирается где-то в самой глубине, особо наружу не вылезает. Эти три месяца так и было. Но сейчас она будто вновь родилась, расправила крылья прямо внутри — острыми шипами все разворотила, изодрала. Юнги от неё задыхается, она сильная настолько, что эту он не заткнёт, на паузу не поставит, не выревет. Она застревает в горле, першит, наружу просится, не умещается, но Юнги нельзя, он её глубже внутрь заталкивает, ограничивает собой, показываться запрещает. Эта боль Юнги и только его, пачкать ею других, он права не имеет, он сам её проглотить должен, все отравленные шипы повырывать, продезинфицировать. У боли Юнги глаза чёрные-пречёрные и запах такой терпкий, под кожу въевшийся. Боль Юнги шестью буквами на сердце выжжена, с ней он родился, с ней и умрёт. Мин окончательно принимает, что Чонгука из себя не вытравить, и пусть, Чонгук Юнги не то, чтобы вытравил, так ещё заменил — Мин с ним внутри себя жить будет, а потом в зеркальном отражении того, кто внутри растёт, ловить. Юнги себя на вечные муки сам обрёк. — Я и вправду в порядке, — старается убедить обеспокоенного Джина Мин. — Я знал, что это рано или поздно случится, и потом, у нас с ним всё в прошлом. Спасибо за вкусный бранч, я поеду в кофейню. Юнги встаёт на еле его удерживающие ноги и в сопровождении Чимина идёт к выходу. — Обязательно ты должен был всё испортить? — Джин подходит к прислонившемуся к столу альфе и становится напротив. — Испортил тем, что правду сказал? — Он любит его. Очень любит, а ты ему про свадьбу, как бы с ребёнком из-за этих переживаний ничего не случилось, — вздыхает омега. — Знаю, что любит, поэтому и бешусь, — Намджун притягивает парня к себе. — Как он может быть молчаливым свидетелем того, что его любимого из-под носа уводят? Ты бы того омегу на куски разорвал. — Сперва, любимый, я разорвал бы в клочья тебя, — щурит глаза омега. — И потом, Чонгук сам его оттолкнул, Юнги не тряпка, он отличный парень и достоин уважения, он не будет ползать в ногах этого волчары. — Не знаю, мне просто жаль ребёнка, — альфа целует омегу в висок и позволяет тому покрепче обнять себя.***
Той ночью Юнги так и не может заснуть, подолгу ворочается в постели, борется со съедающим его отчаяньем и проклинает свою судьбу. Чимин, услышав среди ночи шорох на кухне, тоже составляет другу молчаливую компанию. Рассвет омеги встречают на кухне с чашкой зелёного чая. Пак, который паршиво себя чувствует с утра, всё равно идёт на работу, убеждая Мина, что плохо ему от недосыпа, а не потому, что заболел. Юнги предупреждает омегу, что не пустит его в квартиру, если тот заболел, потому что не хочет болеть сам, боясь за ребёнка. У Юнги смена в кофейне с обеда, поэтому он решает прибраться и сделать небольшую перестановку в квартире, лишь бы чем-то себя занять и перестать думать о счастливом Чонгуке, ставящем подпись на брачном договоре.***
Чимин, несмотря на ужасную ломоту в костях и разрывающую голову боль, улыбаясь влетает в танцевальный зал и тепло здоровается со своей первой группой. Пак обещает себе перестать курить в такую стужу на балконе и выходить в подъезд. В квартире курить нельзя из-за Юнги, а на балконе Пак всё-таки, видать, простудился. Чимин отбрасывает на пол рюкзак и, стащив с себя куртку, сразу идёт к зеркалам, приглашая учеников встать позади. Пак хотя и с трудом, но отрабатывает свою смену почти до конца. Чимин отпускает учеников только к семи вечера и то потому, что оказывается, что он не простудился и не заболел. Пак настолько уходит в танец, что то, что у него течка, он узнаёт от ученика-омеги, который, прервав танец, смущённо говорит Чимину, что от запаха корицы уже дышать невозможно. Слова омеги подтверждает стекающая пока тонкой струйкой вниз по внутренней стороне бедра смазка. Пак второпях выпроваживает всех за дверь и, заперев её, начинает опустошать рюкзак. Чимин помнил, что течка уже должна наступить, поэтому везде таскал с собой подавляющие. Пак с огромным трудом достаёт из недр рюкзака пузырёк с таблетками и дрожащими руками отвинчивает крышку. Спортивные штаны парня уже мокрые, а температура тела грозится перевалить за сорок. Поняв, что до бутылки с водой ему не доползти, Пак всухую глотает таблетки и ложится на пол в ожидании их действия — в таком состоянии ему за эту дверь выходить опасно. Таблетки хотя бы на время должны немного сбить запах. Обессиленный после рабочего дня и вымотанный болезненной течкой организм вырубается, и Пак отключается. Намджун отпускает охрану сразу же, въехав на свою улицу, и, сам сев за руль своего любимого мустанга, направляется к себе, где его ждёт его омега. Намджун тормозит у танцевальной школы, заметив, что свет в зале на первом этаже включён, несмотря на то, что уже почти одиннадцать ночи. Ким, который привык всё проверять и за всем следить лично, паркует автомобиль и, на всякий случай прихватив любимый пистолет, идёт к входу в школу. Последним обычно уходит Пак Чимин, Намджун знает, что у него свои ключи, которые он выпросил, чтобы иметь возможность приходить и заниматься в любое время, но в то же время Ким запретил омегам покидать квартиру без предупреждения позже десяти вечера. Если Пак занимается и ослушался Кима, то последний ему за это выговорит. Намджун терпеть не может вольностей и непослушания, даже Джин с приказами альфы по вопросам безопасности не спорит и все выполняет. Ким толкает массивную дверь и оказывается в пустом коридоре. То, что это не взлом, не сбор местных наркоманов, Ким понимает уже подойдя к дверям в зал. За пластиковой дверью находится омега, и он течёт. Намджун жмурится, словно пытается, как наваждение, сбросить впившийся в поры запах корицы. Пахнет настолько умопомрачительно, что Намджун понимает — он не выдержит. Он пятится назад, не в силах оторвать взгляд от двери, за которой сейчас кто-то, чей один запах бьёт по внутренностям альфы током в двести двадцать вольт. Бежать. Уносить ноги. Пусть сущность альфы внутри бьётся и рычит, Намджун этого не хочет, ему этого не надо. Ким уже протягивает руку, чтобы открыть дверь и выйти на воздух, как слышит протяжный стон — от которого закладывает уши. У Намджуна триггеры все слетают, разум концентрируется вокруг этого голоса, который альфа через себя пропустил, в сознании опечатал. Ким срывается за долю секунды, быстрыми шагами идёт обратно и, плечом толкнув дверь, оказывается в танцевальном зале. Пак, проснувшийся от шума, всё еще не соображает, действие таблеток прошло ещё во сне, он лежит, распластавшись на спине, в луже собственной смазки, и всё, что омега успевает сделать до того, как на него набрасывается альфа — это жалобно пискнуть. Запах Намджуна настолько сильный, что им лёгкие Чимина под завяз забиты, он хрипит только, когда альфа наверх его кофту задирает, ногтями по белоснежной коже проводит. Чимин словно в горячке, он тянет на себя Намджуна, отталкивает, снова тянет. Желание не позволяет трезво мыслить, они вгрызаются друг в друга как оголодавшие звери, сминают, кусают, целуют. Чимин скулит, когда Намджун пальцы в него легко проталкивает, прогибается в спине, за воротник его так и не снятой пока кожанки хватается, трахнуть его молит. Намджун сам на пределе, он почти ничего не соображает, видит мигающую перед глазами красным размазанную картинку, что нельзя, что неправильно, но животное желание зацикливаться на этом не позволяет, всё требует мальчишку на свой член насадить, выебать, по полированному полу размазать. Благо, Чимин подставляется как заправская шлюха, мечется, царапается, стонет и молит, чтобы он его трахнул. Всё шепчет в агонии как сильно хочет и повторяет «Тэхён». Намджун слишком возбуждён, чтобы зацикливаться, Чимин слишком не в себе, чтобы понять, кто сейчас его в пол вдавливает. Ким рывком вниз спортивные штаны омеги опускает, переворачивает его на живот и одной рукой продолжает чуть ли не всеми пальцами одновременно трахать, а второй свои брюки расстёгивает. Внезапно в комнату, снося с петель дверь, влетает рыжий волк и сильным ударом альфу к стене отшвыривает. Чимин начинает истерично рыдать, то ли от страха, то ли от так и не отпускающего возбуждения, а волк принимает обличие Джина. Омега с помощью стула в углу по одному все окна в зале разбивает, пускает внутрь холодный ночной воздух. Намджун, обхватив голову руками, понемногу картинку реальности в голове собирает, побольше в грудь чистого воздуха набирает и пытается нотки корицы игнорировать. Альфа знает, что проебался. Знает, что прощение за такое веками вымаливать, но даже рот открыть не в состоянии. Ненависть Намджуна к себе сейчас тоннами измеряется, она своей тяжестью все попытки перед Джином оправдаться на корню рубит. — Выведите его, ещё лучше в реку окуните! Пусть ледяная вода его мозги на место вернёт! — приказывает Джин приехавшим с ним охранникам. — А этой шлюшкой я лично займусь, — омега подходит к плачущему в углу Чимину и, нагнувшись, хватает его за волосы. — Ты, сучка, именно перед моим мужиком потечь должен был? — Джин сильно дёргает Пака за волосы, заставляя смотреть на себя. — Прости, но я посягательства на то, что принадлежит мне, не прощаю. — Мне плохо, — хрипит Пак и размазывает по лицу горькие слёзы. — Мне очень плохо. — Зато я знаю, что сделать, чтобы и тебе, и мне было хорошо, — зловеще улыбается Джин и, схватив парня под локоть, заставляет встать на ноги. Чимин натягивает обратно кофту и штаны и нагибается за откинутым в сторону пузырьком с таблетками. — Это тебе не нужно, — Джин отбирает пузырёк и отбрасывает в угол. — Пошли. — Я не могу, — Пак снова оседает на пол, дрожит, чувствуя запах ещё троих альф, которые следуют за даже не смотрящим в их сторону Намджуном. — Помоги мне, — омега цепляется за руку Джина. — Дай мне что-нибудь выпить, уйми этот пожар, я не могу больше. — Помогу, малыш, — Джин вновь хватает омегу под локоть и, подняв на ноги, уже волочит к выходу. Омеги в пути уже тридцать минут, Джин сидит за рулём, курит одну за другой сигареты, слушает радио и даже подпевает. Чимин продолжает плакать и скулить, молит о таблетках, потом о прощении, то отключается, то вновь бьётся в агонии. Джин на него не реагирует, Джин пускающую внутри чёрные колючки ревность унять пытается. То, что Намджун сорвался — нормально. Он встретил текущего омегу и не удержался. Такова сущность альфы, таковы омеги в период течки. Всё это Джин повторяет себе всю дорогу, убеждает себя, что любит Намджун его и только его, и всё пытается отвлечься на музыку, лишь бы не обратиться и не окунуть морду в кровь этого пахнущего корицей пацана. — Да заткнись ты уже! — взрывается Джин на очередной скулёж омеги. — Первый день течки, сука, как ты вообще из дома вышел, с каким умом? Радуйся, что у меня сиденья кожаные, вылизать потом заставил бы. — Я умираю, я плавлюсь изнутри, — плачет Пак. — От этого ещё никто не умер, — усмехается Джин и тянется к телефону. — Привет самому красивому волку Сохо, — смеётся омега в трубку. — Не говори, что не узнал, обижусь, — кокетничает Джин. — Знаю, мы не были никогда близки, и я тебе обычно не звоню как бы, но у меня был чудесный день, настолько, что я решил подарить кому-то чудесную ночь. И вот сразу о тебе подумал. Ну дослушай! — притворно обижается омега. — У вас это семейное — перебивать и грубить? Короче, я везу тебе подарок, не будешь на границе через пятнадцать минут, отдам кому-нибудь другому, и поверь, никто не откажется. Не, не, не — это сюрприз, не скажу, что это, — смеётся Джин. — Всё пока-пока.***
Тэхён откидывается на кожаную спинку дивана в клубе, продолжает смотреть сквозь танцующего на шесте омегу, а потом, подумав, чем чёрт, в данном случае Джин, не шутит, хватает пиджак и идёт на выход. Тэхён останавливается у порше, убирает обратно в карман нераспечатанную пачку сигарет и делает глубокий вдох — в воздухе сладко пахнет корицей.