***
Джин паркует автомобиль у КПП и ждёт разрешения, чтобы перейти границу. Омега знает, что Тэхён уже на той стороне — он отчётливо чувствует запах альфы, да и то, как суетятся люди на границе, говорит о том, что кто-то из Чонов рядом. Пограничники кивают Джину и поднимают шлагбаум, а за ним сразу открывают железные ворота для въезда автомобиля. Джин останавливает машину прямо напротив порше, прислонившись к капоту которого и скрестив руки на груди, стоит Тэхён. Альфа почувствовал Чимина, ещё когда Джин был на территории Итона, но Тэхён подумал, что ему его омега уже просто везде мерещится. Но сейчас запах настолько отчётлив, что Чон подбирается весь, оглушает мешающего внюхаться и бьющегося внутри волка и делает первый шаг к ауди омеги. Джин обходит машину и, открыв пассажирскую дверь, выволакивает из неё Чимина и швыряет под ноги Тэхёна. — Не твоё, случайно? — ядовито спрашивает омега. Чимин чувствует Тэхёна, с трудом фокусирует взгляд на паре чёрной обуви перед собой и медленно поднимает глаза снизу-вверх. — Моё, — скорее рычит, чем говорит альфа, но с места не двигается, не может. Чимин течёт. Его запах вмиг вытесняет все остальные, сгущает в венах кровь, скручивает в узлы внутренности. Тэхён шевельнуться боится, у него и так терпение на пределе — Чимин на расстоянии вытянутой руки, в ногах ползает, своими запахом в поры просачивается, красной тряпкой перед глазами зверя машет. — Так вот, чтобы я его не видел, — шипит Джин. — Эта течная сучка перед моим мужчиной ноги раздвинула, ему повезло, что я им же не поужинал. Увижу на своей территории — порву, — Джин смотрит прямо в глаза, и Тэхён знает, что порвёт. Омега идёт обратно к своей машине и оставляет так и поскуливающего на земле Чимина на попечение Тэхёна. — Тэхён, — своё же имя, услышанное из уст омеги, срывает все замки и цепи. Альфа нагибается и, рывком подняв Пака с земли, вжимает в капот. Чимин не теряется, сразу к нему льнёт, обнимает, притягивает, щекой по сильной груди водит, не реагирует на царапающие нежную кожу пуговицы. Омега всё хнычет, недовольство выражает, что Тэхён не двигается почти, сжирающий его живьём огонь не унимает. Тэхён не может, он всё с волком борется, унять его пытается и проигрывает. Толкает парня на капот, не рассчитывает силу, Чимин шипит, больно ударившись копчиком, но вновь приподнимается, снова руки тянет. Тэхён хватает омегу за воротник кофты, притягивает к себе и больно целует, показывает, как сильно скучал, как с ума без него сходил, как оголодал. Чимину не нравится — Тэхён так сильно в губы впивается, что от вкуса собственной крови воротит. Он пытается альфу оттолкнуть, но тот озверел будто, в стальных тисках сжимает, сильнее в железо впечатывает. — Пусти, — боль отрезвляет, Чимин ногтями в шею альфы впивается, пытается его образумить. — Отпустил однажды, а потом приехал и не нашёл там, где оставил! — зло говорит Тэхён и обхватывает ладонями лицо омеги, заставляет на себя смотреть. — Я должен был, — надломлено говорит Пак и накрывает ладонями руки альфы. — Я и сейчас не должен быть здесь. — А где ты должен быть? — рычит альфа. — Под Намджуном? — Тэхён… — умоляюще говорит Пак. — Что, блять? Мой омега проводит течку, хрен знает где, и хрен знает с кем, и я должен нормально к этому относиться?! — Тэхён вновь за шкирку парня хватает, притягивает, дышит через раз, не даёт желанию разум затмить. Хотя оно и так резко куда-то в сторону отброшено, чувством куда сильнее оттеснено. В Тэхёне будто злость проснулась. Вся та боль, с которой он эти месяцы живёт, резко в вулкан ярости превращается, наполняет его изнутри, по одному нервы оголяет. — Я пытался понять, я старался, но не смог, — шепчет Тэхён в губы омеги. — Не смог принять твоё решение, твой эгоистичный поступок. Но сейчас ты на моей территории, в моих руках, и, любовь моя, больше я тебя никуда не отпущу, надо будет, к кровати привяжу. Надо будет, на всю жизнь. — Я не буду вторым! Никогда не буду! — кричит Пак и отчаянно пытается соскользнуть с капота. Мокрые штаны противно липнут к железу, желание граничит с болью, у Чимина голова кругом идёт, и каждое слово Тэхёна клеймом на коже. Один его тон, и она по швам расходится, прямо на землю сползает. Альфа отпускает парня, делает шаг назад, даже взгляд уводит, находиться так близко — невыносимо: Тэхён его запахом пропитался, говорить не хочется, хочется унять эту душащую агрессию и немного обиду, перекинуть омегу через плечо и увести к себе, потому что волк уже с цепи сорвался, кости внутри крошит, наружу просится. Зверь Тэхёна это тело безумно любит, его запахом упивается, требует омегу максимально близко. Пока Тэхён на волке концентрируется, Чимин срывается в сторону зарослей, ведущих к фабрике по производству мебели. Чимин видит, что Тэхён, обхватив голову, пытается успокоиться, и решает воспользоваться моментом. Бежать нет сил, он ходит с трудом, но в словах Тэхёна не было и намёка на угрозы — он так и сделает. Пак не для этого столько месяцев себя на муки обрёк, такое решение принял, чтобы течка все планы вверх дном перевернула, чтобы к ногам альфы его кинула. Он скрывается за кустами, в последний раз бросает взгляд на так и оставшегося у машины альфу, видит, что тот не двигается даже, и бежит дальше. Только Чимин не видит, что у альфы глаза вмиг жёлтые-жёлтые, янтарным блеском отливают. Зверь побеждает. Волк за омегой не бежит, не рычит, просто идёт медленной поступью позади, будто играет, будто на спор берёт, мол, насколько ещё отбежишь. Чимин знает, что тот позади, знает, что не сбежать, он бы и не смог. Он уже буквально себя волочит, всё старается не оборачиваться, не вдыхать пропитанный альфой воздух, не дать слабину и не сдаться. Идти дальше не получается, вся омежья сущность тянется к своему альфе, Чимин на грани истерики от своей беспомощности, от того, что тело тянет его к тому, от кого разум требует убежать. Омега оседает на землю, опускает голову вниз и чувствует, как зверь его обходит и останавливается напротив. — Мне тоже было больно, — Пак кусает губы, трёт их рукавом кофты и опять кусает. Тэхён знает, что омега так делает, когда нервничает — не давит, не приближается. — Я тоже скучал. Очень. Ты разозлился на Намджуна, а мне предлагаешь всю жизнь тебя делить, — тихо добавляет Чимин и взгляда не поднимает. Волку плевать на всё то, что произошло в недалёком прошлом, плевать на все причины и барьеры — его омега рядом, его омега разбит, и зверь больше ошибок не допустит. Не позволит никому и ничему встать между ним и тем, кто, как показали эти длинные ночи без него, и есть смысл его жизни. Только рядом с ним Тэхён жив, и больше он Чимина не отпустит. Волк делает пару шагов, нависает сверху, проводит шершавым языком по орошённой слезами щеке, и Чимин с разумом окончательно прощается, обвивает руками его шею и позволяет своей тяжестью во вмиг раскаленный асфальт вдавить. Тэхён понимает, что до квартиры не дотерпит, он даже до машины не дойдёт, Чимин распластался на асфальте, всё его тело — это сплошная эрогенная зона, альфе его изучать и изучать. Хочется настолько сильно, что даже на прелюдии плевать — у его волка в лапах любимое тело, жар которого под шерсть забирается, дыхание затрудняет. Волк водит языком по шее, ключицам, под кофту забирается, рычит, требует омегу от тряпок избавиться, и Чимин сам с себя кофту стаскивает, открыто подставляется, сильнее в шерсть зарывается и всё шепчет, как скучал, как хотел, как умирал. И умирает вновь — прогибается под волком, позволяет тому добраться до самых потаенных мест, оглушает округу протяжным стоном. До квартиры парни добираются ближе к утру. Тэхён берёт Чимина в обличии зверя прямо там же, где настигает, а потом уже переносит обессиленного и охрипшего от криков омегу в машину. Всю дорогу до квартиры альфы Пак проводит в отключке. Течка обостряет восприятие, и обычный секс с волком в этот раз был слишком потрясающим, чтобы Чимин был в себе. Стоит альфе пересечь порог квартиры с омегой на руках, как Чимин приходит в себя и требует ещё. Тэхён и так останавливаться не собирался, впечатывает его в стену прямо в коридоре, вгрызается в губы голодным поцелуем, будто не он полчаса назад эти же губы терзал, спускает с трудом натянутые на омегу штаны и, заставив того обвить ногами свой торс, вновь входит. Трахает глубоко и рьяно, оставляет на молочных бёдрах следы своих пальцев, вгрызается в шею, метит везде, куда может дотянуться, чуть ли в двое омегу не складывает. Чимин, как пластилин, в руках прогибается, удивляет своей растяжкой, с ума сводит. Тэхён насытиться не может, на секунду от себя отпустить омегу боится, на весу трахая, в спальню переносит и в покрывало вжимает. Чимин хнычет, скулит, сам насаживается, не позволяет воздуху между ними пройти, замертво вцепляется и как в бреду его имя повторяет. Омега сам альфу седлает, давит на его грудь, вести не позволяет, сам его член в себя направляет, медленно насаживается и сразу двигаться начинает. Тэхён рычит под ним, вновь зверя внутри с трудом сдерживает. Волк не насытился, волку слишком понравилось: течный Чимин — это предел желаний, это то, ради чего и умереть не жалко. Зверь наружу просится, сожрать омегу грозится, и Тэхён его вновь выпускает, скидывает с себя парня, за секунду до обращения в его глазах неприкрытую чистую похоть ловит и сверху уже волком нависает. Чимин облизывает свои пухлые обкусанные губы, пальчиком ближе манит, на живот поворачивается и, как кошка, выгибается, приглашает. Зверь тонкую шею зубами обхватывает, демонстрирует омеге свою власть над ним, легонько надавливает, а Чимин только задницей виляет, всё насадиться пытается, показывает, что в игры играть не намерен. Волк и не играет, затягивается пахнущим смазкой и тэхёновской спермой парнем и позволяет Чимину рай на земле увидеть.***
— Я устал, я проехал только что тридцать километров, мы поговорим завтра, — Джин проходит в их общую с Намджуном спальню и устало откидывает в сторону кожанку. Альфа сидит на краешке кровати и, опустив голову, изучает свои ладони. Намджун впервые в жизни не знает, что сказать, не знает, как объясниться, он даже взгляда на своего омегу поднять не может. Альфа последние два часа так и сидит в этой комнате, даже свет не включает, позволяет мраку внутри слиться с мраком снаружи. Намджун и жил всю жизнь во тьме. Ребенок, брошенный на улицы Итона в возрасте восьми лет, тот, кто учился выживать пусть и не всегда честными путями. Торговать оружием и наркотиками Намджун начал ещё в раннем возрасте, всё больше давал этому бизнесу утягивать себя, сколотил небольшое состояние, сделал себе имя, отстроил вокруг огромные стены, обеспечил себе безопасность. Альфа планировал закончить свой путь на этой земле, погрязшим в белом порошке, окружённым дешевыми шлюхами и освобождая обойму в небо — сводя счеты с высшими силами. Но судьба распорядилась по-другому. Намджун встретил Джина. Омега ворвался в жизнь альфы и принёс с собой свет. От Джина из Намджуна, из всех трещин, скважин, ран и дыр на душе, оставленных как людьми, так и оборотнями, свет попёр. Он заселился в Намджуне глубоко, весь мрак разогнал, сделал альфу своим домом, а взамен смысл подарил. Но сегодня Намджун всё проебал. Сидит в спальне, судорожно пальцами колени сжимает, еле дышит. Намджун боится, что темнота вернётся, что мрак опять его поработит — Джин уйдёт, оставит Намджуна, погрязшего в этой чёрной гнили, отрубит его солнце, заберёт с собой его сердце. Намджун не переживёт, с колен не встанет и шагу не сделает. Джин — отправная точка. Джин — финишная прямая. Джин — это его жизнь. Пусть омега обратится, пусть раздерёт его глотку, но так пусть не смотрит, спиной к спине не садится, тяжело так не дышит. Джин молчит, скрещивает на бедрах руки и молчит. Намджун не сдерживается, понимает, что теряет, понимает, что упускает. Альфа обходит кровать, опускается на пол перед омегой, кладёт голову на его колени и шепчет: — Прости меня. Джин не двигается, взглядом платиновые волосы прожигает, взбесившегося волка унимает. Джина зверь изнутри на клочья рвёт, требует отомстить, помучить, заставить своей кровью харкать. Джин Намджуна слишком любит. И пусть, Джин ему говорил, что ни дня без него не проживёт, а пару часов назад сам его убить был готов. Правда, сразу бы за ним же отправился. — Умоляю, прости меня или убей. Потому что если ты бросишь меня, я и так умру, — молит альфа. Омега медленно ладонь поднимает, пальцами в белые волосы зарывается, с прядками играет. – Прощу, — грустно говорит Джин. — Но ты сам себя простишь? Намджун поднимает голову, смотрит на омегу снизу-вверх, слова подобрать пытается. — Прости себя сам. А я, считай, уже простил, — продолжает омега. — Но клянусь деньгами моего отца, если ты ещё раз позволишь мне усомниться в тебе… — Не позволю! — перебивает его Ким и подскакивает на ноги. — Я пулю себе в лоб до твоего прихода пущу. — Вот и пусти. А теперь я хочу спать, — Джин поднимается на ноги и начинает раздеваться. Альфа возвращается на свою половину, ждёт, когда омега ляжет, давит противное ноющее чувство в груди, когда Джин на бок укладывается и спиной к нему поворачивается. Не спит, ожидает, когда омега уснёт, аккуратно ближе подползает и тихо, чтобы не разбудить, со спины обнимает. Джин, не открывая глаз, еле заметно улыбается, но не отодвигается.***
— Мне очень жаль, что так получилось, слов не могу подобрать, — понуро говорит Юнги сидящему напротив Джину. — Уверен, Чимин от стыда сгорает, уверен, ему очень плохо. — Пока вряд ли, но когда течка пройдёт, надеюсь, что ему будет очень, очень, очень плохо, — Джин помешивает чай в чашке и тянется за тостами. — Спасибо, что не сорвался, что не навредил ему. Если он с Тэхёном, то он в безопасности. Хотя это какой-то бумеранг — Чимин вернулся к отправной точке, — грустно улыбается Мин. — Не сорвался, — тихо вторит Джин. — Сам не знаю, как я сдержался, как смог. Я думал, умою весь танцевальный зал красным, а потом поеду к обрыву у Дезира и сброшусь вниз, — омега говорит с улыбкой, но Юнги видит по его глазам, что тот не врёт, что и вправду сам с собой вчера ночью войну прошёл. — Но я знаю, что это инстинкты, я сам омега и святым никогда не был. И потом, иногда любовь сильнее всего. Мы слишком долго вместе, чтобы я потерял его из-за такой глупости. — Не всегда любовь сильнее, — треснуто говорит Юнги. — Всегда, — твёрдо заявляет Джин. — Она всегда сильнее, вот только люди слабее. Вы душите, топите свою любовь, тратите её на мелочи, позволяете окружающим и глупым поступкам её калечить. А она же живой организм! Её подкармливать ласковыми словами, нежными прикосновениями, её, как дитя, лелеять надо, её ограждать от зла и глупости бетонным стенами надо. А что вы делаете? Вы в неё пулеметной очередью ядовитых слов, ножами-изменами прямо в спину, минами недомолвками, а самое главное, ваша персональная ядерная бомба — неумение слушать. Так она и погибает, даже когда сильная, даже когда не хочет — сперва понемногу тускнеет, чахнет, а потом в агонии бьётся и последний вдох делает. Твоя любовь, Мин Юнги, на предпоследней стадии. У тебя в животе сейчас вакцина, которая её воскресить может. Пусть, один из вас идиот, но ты должен быть умнее — или вколешь эту вакцину в сердце чёрного волка, или зови меня на похороны вашей любви, как раз Намджун мне новый чёрный пиджак от Ив Сен Лоран подарил, выгуляю. Юнги слушает молча, каждое слово впитывает, через себя пропускает. Сам в своей слабости признаваться не хочет, а нелюбви Чонгука боится. Мин благодарит омегу за завтрак и, встав на ноги, просится на работу.***
— Я быстро вернусь, — говорит Чонгук отцу в телефон. Альфа сидит на заднем сидении мерседеса и в окружении трёх внедорожников пересекает границу Итона. — Не переживай, я взял всю свою охрану, — смеётся Чон на беспокойства Дживона. — Мне хватит двадцати минут переговоров с Кимом, и я даже на ужин к вам успею, так что расслабься, доставай сигары и жди меня. Чонгук сбрасывает звонок, поправляет рукава синей рубашки и откидывается на сидении. Вчера у себя в домах при неизвестных обстоятельствах погибли трое оборотней. Кажется, Хосок начинает играть по-крупному. Чонгук перетянет Намджуна на свою сторону, сделает своим союзником, оставит Хосока одного против двух районов. На улицу Кима альфа въезжает к пяти вечера. Автомобили один за другим паркуются перед его домом. Чонгук чувствует его сразу же, как покидает салон автомобиля. Он прикрывает глаза, глубже воздух вдыхает, пытается родные нотки вновь поймать, но теряет их. Альф встречает сам Намджун и приглашает в дом. Чонгук перестаёт внюхиваться и, всё так же оглядываясь по сторонам, следует за хозяином дома. Альфы располагаются в огромной гостиной особняка и двадцатиминутные переговоры Чона растягиваются на час. Альфы распивают по бокалу виски, закрепляют договор крепким рукопожатием, и Чонгук выходит от Намджуна довольным. Направляясь к машинам Чонгук вновь чувствует запах и пытается понять, откуда он доносится. Альфа, не доходя до машины, начинает идти вправо, откуда, как ему кажется, и идёт запах. — Босс, это небезопасно, — предупреждает трусящий за ним охранник, но Чон отмахивается и быстрыми шагами продолжает идти вниз по улице, усеянной маленькими кофейнями и магазинами, над которыми пятиэтажные здания, где живут люди Кима. Намджун долго стоит на пороге дома, следит взглядом за метнувшимся в сторону Чонгуком, а, потом плюнув на всё, тоже идёт за ним. Для Намджуна это игра — интересно, найдёт ли волк того, к кому сейчас ведёт его обоняние. Юнги работает в третьей кофейне справа и как раз должен заканчивать смену. Намджун знает, что ему достанется от Джина, что тот ему выговорит за то, что Чонгука не остановил, но плевать. Намджун считает, что Чонгук должен знать. Он в этом убежден. Чонгук замирает прямо перед дверцей кофейни Юнги. Намджун останавливается позади. Чон тянет руку к круглой ручке, но повернуть не решается, думает пару секунд, а потом резко тянет её на себя. Юнги уже снял рабочую форму и, натянув в кладовке на себя любимые изодранные джинсы и чёрную футболку, вернулся за стойку за телефоном, когда колокольчик оповестил о новом клиенте. — Мы уже закрыты, — заявляет Мин, не поднимая голову, а потом резко задыхается. Лёгкие обжигает давно забытым-незабытым запахом, Юнги этот запах на языке ощущает, он на стенки сосудов оседает, всё собой пропитывает. Мин приклеивается к стойке грудью, с огромным трудом глаза с полированной мебели поднимает, инстинктивно живот обнимает. — Двойной эспрессо, по старой памяти, — усмехается Чонгук и сразу чуть вдвое от боли не складывается. Ощущение, будто зверь Чонгука изнутри сжирает, кусок за куском плоть отрывает и прожёвывает. Альфа даже отшатывается, чтобы волка заткнуть, усмирить. Руками голову обхватывает, сжимает, будто, если руки отпустит, разлетится. Радужная оболочка зрачков альфы цвет каждую секунду меняет — с красного в чёрный и обратно. Юнги этих метаморфоз пугается, чуть ли не дрожит за стойкой. Чонгука швыряет то в холод, то в жар, так с ним бывает при выбросе адреналина, но не настолько же его самоконтроль обычное столкновение с омегой уничтожило. Альфа будто сам своё тело не контролирует, подчинить зверя не может. Чонгук с шумом выдыхает, временно этот раунд выигрывает и вновь к стойке приближается. — Неплохо устроился, — утверждает альфа, игнорирует очередной рык слетевшего с катушек зверя. Юнги прирос к полу, не двинуться, ни рот открыть. У омеги в голове все сквозняки мира гуляют, ни одной трезвой мысли, одно желание сбежать. — Чего ты в статую превратился? Совсем не рад меня видеть? — хмурит брови на переносице Чонгук. — Не рад, — Юнги сам дееспособности своего языка удивляется. — Ну и чёрт с тобой, перебежчик, — ядовито говорит Чон. — Сделай мне эспрессо. Юнги переводит взгляд на дверь, видит в окне мелькающие тени тех, кто снаружи, не понимает, почему никто не войдёт, почему его никто не спасёт, почему его оставили один на один с самой страшной пыткой, почему все вдруг безразличны к его мучениям. А Юнги мучается, по одному эти обведенные колючими проволоками круги проходит, то там, то здесь куски своей изодранной плоти оставляет. Чонгук будто только сейчас понимает, как скучал, с трудом себя на месте удерживает, не разрешает себе и шагу к нему сделать. Юнги не изменился совсем — такой же красивый, нежный, хрупкий, так же одним взглядом с ума сводит, голосом кровь в венах густеть заставляет. Чонгуку бы обнять его, прижать к себе, надышаться, почувствовать — хотя бы на секунду кожей к коже, показать насколько обесточен, обескровлен, оголодал без него. Волк альфы совсем разум потерял, скулит так, что уши закладывает, бьётся, убивается. Юнги в нескольких шагах стоит, и у волка праздник, он Чонгуку уже все нервы вытрепал, всю кровь выпил. — Ладно, любишь ты ломаться, сам сделаю, — Чонгуку кофе нахуй не сдался, но ближе подойти — цель всей жизни. Альфа в три шага стойку обходит, над ужасом в глазах омеги рассмеяться собирается, но своей же улыбкой давится. Юнги жмётся спиной к стойке, ком в горле с шумом глотает и в глаза смотрит. Чонгук же ниже смотрит. Не верит. Отказывается верить. — Ты беременный? — Чонгук ответ на свой вопрос слышать не хочет, но слышит. Это «да» клеймом где-то грудной клеткой выжигается и навечно там под переломанными рёбрами останется. Слов больше не осталось, закончились, и альфа тоже. Он делает два самых трудных шага в своей жизни, прямо напротив останавливается, видит, как Юнги в истёртое дерево вжимается, слиться с ним мечтает. Чонгук тянет руку, сам не понимает, что творит, но желание коснуться этого округлого живота неконтролируемо, невыносимо. Будто если Чон этого не сделает, то следующего вдоха не будет — земля разверзнется, и весь Бетельгейз поглотит. Юнги не понимает, что альфа делает, только вздрагивает, когда его ладонь на живот ложится. — Почему ты меня так боишься? — шепчет Чонгук и поглаживает сквозь тонкую ткань живот, чуть ли не глохнет от воя своего зверя, думает, он плачет, думает, страдает. У Чонгука под ладонью целая жизнь развивается, словно место его ладони именно этот аккуратненький животик, а внутри альфы волк беснуется, ближе требует. — Как же так? — надломлено спрашивает альфа. — Как же так… — А вот так! — в кофейню влетает Джин, преследуемый Намджуном, но последний застывает на пороге, не рискуя сделать и шагу после рыка своего омеги. — Кончаешь в омегу, и он беременеет! — объявляет Джин и, подлетев к парням, становится между ними. Чонгук бесится, что из-за рыжего волка руку пришлось убрать, будто его чего-то жизненно необходимого лишили. — Мне стоило догадаться, что ты здесь замешан, — приподнимает бровь альфа. — Как же он без помощи устроился бы, и работу нашел и обрюхатить себя позволил. Какая прелесть! — выплёвывает слова Чонгук. — Когда ты всё успел-то? — обращается он к Юнги, который от его слов на куски распадается. У Юнги нижняя губа от обиды дрожит, но он не плачет, впивается до белых полумесяцев в свои ладони, старается удержаться. — Мне нехорошо, — шепотом говорит Мин Джину, и тот, схватив альфу под локоть, тащит к выходу. — Чей это ребёнок? — Чонгук грубо отталкивает Джина и вновь подлетает к Юнги. — Кто заделал тебе ублюдка? Покажи мне его! Покажи, и я посочувствую этому уроду! Давай же. — Чонгук, покинь мою территорию, — зло требует Намджун и идёт в сторону парней. Юнги сгорбился весь, еле на ногах стоит, пальцами за стойку цепляется, лишь бы в собственных конечностях не запутаться. Слова Чонгука омегу изнутри разъедают, концентрированной болью в горле клокочут. Мину кажется, что если он сейчас расплачется, то из глаз вместо слёз кровь польётся — потому что внутри Юнги кровавое месиво, мясорубка. Чонгук сбрасывает с себя руку Намджуна и сам выходит из кофейни, так за собой дверь захлопывает, что из окон стёкла вылетают. Через пятнадцать минут кортеж Чона покидает улицу. Джин сидит на полу напротив пригвожденному к нему же Юнги и поглаживает в руке ледяную ладошку. — Урод! — бесится в зале Намджун и пинает столики. — Своего же ребёнка, сука, ублюдком называет. — Намджун, успокойся и дуй к парням на ночёвку, — приказывает ему Джин. — Юнги сегодня ночует у меня.***
Как они доезжают до особняка, Чонгук не замечает. Он всю дорогу держит за запястье руку, которая на животе покоилась, и всё убеждает себя, что это сон, что ему приснилось. Чонгуку кажется, что вся его жизнь — это плохой сон — и вместо того, чтобы проснуться и эту пытку прекратить, он только хуже картинки видит. Хотя, куда хуже? Чонгук знал, что потерял Юнги ещё три месяца назад, знал, что их судьба, жизнь, поступки раскидали по разные стороны. Но в глубине души он всё ждал, он верил, надеялся, что рано или поздно их пути пересекутся, что он сможет вновь прижать омегу к себе, вновь его голос послушать. Но не судьба. Долбанная жизнь по-другому решила, она у Чонгука ничего не спросила, сперва познакомила, показала, дала попробовать, дала полюбить, а потом в дешёвой кофейне голыми руками без анестезии сердце вырвала. Она ткнула лицом в колючую правду, по стенам размазала, сидит сейчас в сторонке и смеётся, руки о полыхающие огнём внутренности альфы греет. Юнги носит ребёнка — Чонгук опускает стекло, глубокий вдох делает, осколками своих надежд давится. Юнги носит не его ребёнка — Чонгуку кажется, если он выпрыгнет из несущегося со скоростью 120 км/час по автостраде мерседеса под колёса следующей машины — всё равно не будет так больно. Всё потеряно, всё бессмысленно. Чонгук по салону оглядывается, всё ищет за что бы зацепиться, как себя успокоить — не находит. Юнги новую жизнь в мир принесёт, а чонгуковскую только что отнял. Вырвал почву из-под ног, вытолкнул опору, на которой стоял альфа, и позволил верёвке вокруг шеи змеёй обвиться. Собственными тонкими пальчиками, любя, её на шее альфы завязывал.***
На ужин Чонгук опоздал. Стол убран, Мун на диване журнал листает, а Дживон рядом сигару выкуривает. — Как прошло? — первое, что спрашивает старший, и приглашает сына сесть. — Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает сына Мун и откладывает журнал. Чонгук бледный, опущенный, на его лице такая печать грусти, боли и отчаянья, что только слепой не заметит. Муну кажется ещё секунда, и Чонгук замертво свалится. — Хорошо прошло, он согласился, — говорит Чонгук, но присесть отказывается. Моргает несколько раз подряд, скачущие перед глазами картинки воедино собирает, всё-таки пытается виду не подавать, как минимум себе свою силу показывает. — Я очень устал, чтобы ехать к себе. Переночую здесь, — Чонгук стягивая с себя пиджак, идёт к лестницам. Мун стучит в дверь альфы три раза и, несмотря на то, что тот молчит, всё равно входит. Чонгук сидит на полу, прислонившись спиной к кровати, и даже не реагирует на вошедшего омегу. Мун подходит к альфе и опускается на пол рядом. — Чонгук… — Он беременный, — альфа прикрывает веки, откидывает голову назад и подряд несколько раз шумно сглатывает. Чонгук понимает, что не получается, что удержать себя чем-то цельным не выходит, сколько ни старайся. Он чувствует себя, как после взрыва с эпицентром в груди, по всей комнате его ошметки разбросаны, он усиленно их собирает, всё потуже затянуть пытается, а в итоге, красной жижей по дорогому паркету растекается. — Он беременный, — снова смотрит в точку на стене, рвано дышит. Он даже не Муну это говорит, он себе раз за разом повторяет, пытается принять, смириться, надеется, что тогда, может, легче станет. — Сынок, — Мун такого Чонгука впервые видит. Будто, альфа на плечах непосильную ношу держит, она его к земле вдавливает. — Это тяжело, я знаю, — у Муна шипы в сердце впиваются, надо поддержать, надо помочь, но как, он понятия не имеет. — Я потерял его, — шепчет одними губами, потеряно моргает. — Я потерял его, — шепчет словно в агонии, пугает Муна. Омега несмело тянет к нему руки, пытается теплом поделиться, к себе прижать, но альфа сам вперёд подаётся, признаёт, что один не справится, впервые свою слабость открыто показывает, и Мун обнимает. Прижимает к груди голову чёрного волка, самого сильного альфы Сохо, будущего главы стаи, а сейчас просто своего сына, у которого сегодня сердце на осколки разбилось и в Итоне осталось. — Я не смогу, — хрипит Чон ему в грудь, ногтями паркет царапает, лишь бы не разрывало так, не скручивало. — Сможешь, — Мун чёрные волосы поглаживает, легонько губами лба касается. — Ты всё сможешь. Чонгук до синяков в ладони руку омеги сжимает, чуть не трясётся, всё собрать себя с паркета пытается. Заверяет себя, что это всё нереально, что его мальчик не носит чужого ребёнка, что не связал свою жизнь с другим, что не смог бы такую казнь чёрному волку выбрать. А Мун так же боится, переживает, всё поглаживает, подбадривает, сам с трудом держится, чтобы не разрыдаться. У Чонгука боль какая-то запредельная, выворачивающая наизнанку, она Муну под кожу пробирается, тонким слоем льда её покрывает. Омега сам рад бы её забрать, лишь бы сыну участь облегчить, но она щупальца в Итоне именно к Чонгуку протянула, всего оплела и внутри засела, растворяет его в этой агонии, на вечные муки обрекает. У Чонгука впереди чёрная-пречёрная бездна: ни надежд, ни желаний, ничего. Он уже на самом краю встал, смотрит в неё, а она приглашающе двери раскрывает, скрюченные уродливые пальцы к альфе тянет, обещает, что будет только больнее. И Чонгук верит. Потому что без Юнги Чонгук и есть боль.