Заметка четвёртая: у него очень странная манера говорить.
Первый день своего пребывания в штабе он вообще почти всё время молчал, только изредка бурчал себе под нос, расхаживал по базе в обнимку со своей тростью и недоверчиво ворошил ею натасканное за несколько недель барахло в углу. Там были и пустые пузырьки от лекарств, и шариковые ручки, и детали от поломанных кукол и роботов, не считая уже всяких агитационных брошюр с рожами политиков и прочей дребедени. Мы находили просто тонны подобных вещей на производственных свалках BOBSOC’а, а также в комнатах испытаний, коридорах, кабинетах немногочисленного персонала. Находились временами и интересные безделушки, наподобие бумажных книг, страшно редких в наше время, кассет, дисков, которые тащили в штаб в качестве трофея. Умудрились однажды раздобыть даже полумёртвый проигрыватель, только им всё равно никто не пользовался. Мы смогли с ним поговорить только вечером, правильнее даже сказать, он позволил нам поговорить с ним. Правда, завязка у разговора была не самая удачная. — Это, вообще-то, был мой бутерброд, амиго! — вспылилЗаметка пятая: он дерётся с ухмылкой на роже и может прибить своей тростью.
Хорошая драка — это ужасная вещь, на которую можно пялится чёртову бесконечность. Вот и я молча смотрел на кухонное побоище из соседней комнатушки, делая вид, что занят составлением плана. План! Я составил его ещё до того, как нашёл этот бункер, он всегда хранился у меня в голове, не давал спать, импульсами носясь по извилинам моего мозга. А тут такое зрелище! Два раскрасневшихся лица, воинственные вопли, толчки, пинки, удары — а ведь они оба дерутся будь здоров. Котелок и красная короткая куртка уже валяются на полу, а два бешеных существа катаются рядом по замызганной плитке, дёргают друг друга за волосы, царапают веки грязными ногтями, визжат друг другу в уши, как дворовые коты по весне. А потом этот парень вспомнил о своей трости. Он сейчас как раз был под ударом, и слабые кулаки молотили его по роже, не в состоянии оставить и фингала, а он рывком потянулся за чёрной лакированной палкой, сжал её в руке и, выкатив глазищи, со всей дури огрел противника, заняв позицию нападающего. Безумный, фанатичный огонь его глаз и широченную ухмылку я видел из другой комнаты. Он медленно поднялся на ноги, сжирая взглядом своего противника, что стонал на полу, так же медленно замахнулся тростью и рассёк ею воздух. Воздух испуганно сжался, стал вязким, он не лез в лёгкие, застревая комом где-то в глотке, воздух засвистел, воздух разнёс ничтожно слабую ударную волну, когда палка отскочила от плитки совсем близко с головой одного из нас. Толко после громкого звука меня ударило по мозгам: да этот псих без шляпки сейчас его прибьёт к чёртовой матери! Я вскочил, за пару мгновений достиг кухни и, подобравшись со спины, кое-как попытался скрутить ему руки, но безуспешно. Этот клон брыкается, как вшивая кобыла. Тем не менее, мне таки удалось его оттащить. — Твари вонючие! Padli! Сволочи! Oborzeli, otroddja поганые! — вопил он на всю вселенную и извивался, как уж на сковородке, пока один из нас, хлопая глазами, спешно ретировался в другой конец штаба. Он был страшный, как смертный грех: всклоченный, растрёпанный, с красными глазами навыкате и со своей дурацкой тростью в руке — так, я подумал, и должен выглядеть бес в человеческом облике. Едва моя хватка хоть немножко ослабевала, он начинал махать этой палкой во все стороны, громко проклиная весь человеческий род от Адама до меня включительно. Драться с ним смысла не было, а как успокоить взбесившегося клона я не знал, так что мне пришлось заехать ему по голове куском фанеры, который использовался в качестве разделочной доски. Было неприятно наблюдать, как он шатается, скатывается на пол, заплетающимся языком пытается облить меня порцией оскорблений. Он отключился, а я стоял столбом посреди кухни с доской в руках, медленно соображая, что теперь мне делать и кто будет убирать этот кавардак.Заметка шестая: его назвали Заводным Апельсином.
Эту ценную информацию я добыл, когда наш боец недошипанный изволил продрать глаза. Мне пришлось перетащить его обратно на койку, где он отлёживался сразу после эксперимента, и долго мерить шагами пол, ожидая, когда он очнётся. Крайне неприятное занятие, потому что в пустую голову лезет множество дурных мыслей. А если очкастый придурок видел, как мы делаем вылазки на продовольственный склад? Если нам так и не удалось прокрасться незаметными? А клоны? Вдруг он знает всё? То есть, вообще всё, от Пушки Воскрешения до конкретного индивида на койке, которого нам удалось спасти? А если мой план провалится, получается, я обреку на гибель всех, да? — Уй, башка-а… — прервал мои мысли клон, за что я был ему очень благодарен. — Тебя кто в драку тянул? Делать больше нечего? — нахмурился я, остановившись прямо перед койкой. — Есть чего, бллин! — выплюнул он в ответ, — Я же шутя, а ты сразу по tukve! Подумаешь, бутерброт взял, а этот koziol целую истерику закатил! Уй-юй-юй!.. Шутя, усмехнулся я, шутя, конечно. Если это было шутя, то что тогда будет всерьёз? — Как тебя зовут-то? — Не знаю. Очкастый vek меня Заводным Апельсином назвал, — он осклабился, одной рукой держась за голову, мазнул по мне взглядом и отвернулся, — Устроить бы ему старое доброе sunn-vynn. Я ему въехал по роже один раз. У меня перехватило дыхание. То ли он врёт, то ли я упустил тот момент, когда перед очкастым идиотом у клонов переставали дрожать коленки. Со следующей страницы буду писать наши имена, как надо. Хватит уже играть в прятки.