Заметка двадцать четвёртая: нельзя терять контроль над собой. Тем более мне.
Страх страхом, но к чему бы это всё привело, постой я чуточку подольше, а? Наверное, я бы уже не писал сюда ничего. Надо было думать о ребятах; о тех, кто всё ещё остался, а я гляделки устроил. Гляделки насмерть. Повторюсь, контроль нельзя терять никогда. А я не мог совладать с собой. Пока Перец вдруг не взял и не вдарил по этой херне своей любовно изукрашенной Шизофреником тростью. Треск, писк, безрезультатные попытки улететь — он ударил ещё раз с бо́льшим остервенением. Знаете, с эдаким смаком. И это был первый раз, когда я лично увидел сломанную кем-то камеру. Она валялась, и куски чёрной пластмассы блестели рядом. Заводной сначала отпрыгнул от неё, как от мерзости какой-то, а потом опять замахнулся, попутно осыпая её целым букетом очаровательнейших комплиментов. Словом, я не знаю, какие бы ещё пытки он придумал для этой штуки, если Джеймс не схватил бы его за руку. Перец, естественно, был невероятно оскорблён тем, что ему мешают вершить правосудие. Сначала он, злобно зыркнув на калеку, даже попробовал высвободить руку, но тут же познал крепость стального протеза — по крайней мере, от действий он прибегнул к помощи слов, а это первый признак того, что у него какие-то проблемы, и что система дала сбой. Джеймс под аккомпанемент ругательств тихо и спокойно сказал, что сейчас не время для выражения эмоций. Естественно, Заводной даже слушать не стал. Я не знаю, на что Джеймс надеялся. — Пошёл ты! — прошипел клон, как животное, не осмеливаясь говорить громко. — И ruker отпусти, а то у меня ещё и второй есть, вообще-то, железяка ты тупая! — Сначала, — ледяным тоном начала выставлять свои условия названная тупая железяка, — прекрати использовать этот жаргон, я не по… Началось. Я, предвкушая их максимально неуместную разборку, совсем потерял голову. Как? Мы потерялись в симуляции, причём неизвестно, случайно ли мы тут или по злому умыслу над нами сидящих, а им приспичило побеседовать по поводу жаргона. И ладно Заводного распирает — Перец есть Перец, у нас он проживает в качестве шавки — а с Джеймсом-то что не так? В последнее время он порой просто неузнаваем. — Захлопнитесь оба, — рявкнул я. — Он подставляет нас опасности. И себя — больше всех, — возразил агент, не повышая голоса. Почему-то он решил своей буйной головушкой, что такая отговорка оправдает его поведение. Я тут же осадил его пыл: — А ты чего верещишь-то? Тебе есть дело до его целостности? Установилась пауза. Однорукий замолчал и вроде как всерьёз начал обдумывать ответ. Заводной с грехом пополам расцепил пальцы протеза. Я хотел сказать что-то ещё — нет, ну ведь надо этим двоим знать меру! — и вдруг резко одёрнул себя. В чувство меня привёл голос. Обыкновенный голос обыкновенного урода, которого я ненавижу больше всех на этом белом, мать его, свете. Остановился, может, только потому, что перепугался за ребят. — А это доппельгенгеры. Или, проще говоря, твои злые двойники. У меня ноги ослабли от этого голоса, но я всё же я смог прошептать: «Смотрите». Впереди нас стоял парень. Метрах эдак в двадцати-пятнадцати — без понятия, как мы его не увидели до этого. Бессмысленно уточнять, что это был один из клонов. Очередной эксперимент, значит. Эксперимент, в котором мы отчего-то приняли участие — и я не понимал, зачем на нас обратили внимание этого испытуемого. Для чего мы? Был этот парень, кстати говоря, одет в тёмную, необычную для испытуемого одежду, особенно в глаза бросались длинный чёрный плащ и шляпа с широкими полями. Не знаю, почему запомнилось это, но на его лице застыл такой ужас, что я уж думал, что он сейчас и грохнется прямо перед нами. Ещё одна деталь — пистолет. Он держал его мелко трясущимися руками. Я тогда подумал ещё, наверно, на панике, что если уж придётся драться или поставить себя под пули, то мы будем держаться до конца. До конца, даже если передохнем, как мухи.Заметка двадцать пятая: эгоизм не доводит до добра.
— Ты их можешь убить одним выстрелом. В собственную голову. А это, кстати говоря, была чушь собачья. Настоящая итальянская лапша на уши. Несмотря на то, что мы клоны, наши тела никак не связаны между собой. Мы не можем влиять друг на друга физически — в смысле, лупить-то мы можем будь здоров, и наши драчки на базе среди некоторых неоднократно подтверждали это, — но я имею в виду то, что навредить другому, делая что-то только с собой, невозможно. Чего только такого я не пробовал, надеясь спасти хоть кого-то — безрезультатно. С таким же успехом можно попробовать подоить козла. A так нагло врать парнишке, который и часа-то не живёт — подло и низко. Низко даже для такой крысы, как наш экспериментатор. Суицид ради суицида. А ведь наверняка этот клон свято верил, что своей смертью что-то изменит! Короче, разозлился я, да, и что с того? Клона уговаривали на самоубийство — бессмысленное и бесцельное, влекущее только бесславную смерть его самого, а я стоять должен, как примерный сосунок в церковном хоре? — Он врёт! — возразил я. Подходили мы медленно. Непонятно почему, но тогда мне показалось, что можно исправить эту ситуацию, которая точно должна была окончиться плачевно. И хотя я буквально пару минут назад ругался на ребят за то, что они проявляют самодеятельность, я сам пререкался с тем, от кого мы усердно прятались всё это время. — Не слушай их, они стараются влиять на твоё сознание, — у этого ублюдка даже интонация не поменялась. Он с самого начала знал, что мы ничего не можем. — Мы не собираемся делать ничего плохого, — опять начал я, стараясь смотреть перепуганному парню в глаза; мне был нужен зрительный контакт — так с двойниками легче общаться. Но испытуемый внезапно вскинул руку и направил пистолет на нас. Естественно, я поспешил заткнуться, потому что слова — это, вообще-то, только звуки, а вот пистолет и прилагающиеся к нему пули самые настоящие и вполне осязаемые. Клон осматривал нас, стараясь угадать наш настрой. Получилось чуть хуже, чем отлично — никак — и это было ожидаемо; мы толком не знали его, он нас — тем более. Я видел, насколько он был бледен и как нервозно он втягивал мелкими глотками воздух, но дуло всё ещё оставалось направленным на меня и на ребят. Доверия, понятно, не было ни у нас, ни у него. Так что, всё ещё оставляя нас на мушке, парень бегло осмотрел Заводного — а потом, словно сверяясь, на камеру; оценивающе взглянул в сторону Джеймса — и опять пугло обернулся на камеру; наконец, его взгляд дошёл и до меня — и назад. Он был похож на человека, осматривающего каких-то лесных зверей: вроде бы хотел от нас чего-то, а вроде держал наготове оружие, чтобы мы, эти самые звери, не укусили его. Ну мы и стояли, собственно — правда, не как живые, а как чучела. Разве что глаза не стеклянные. — Ну же, представь — одним выстрелом сразу троих! А если ты начнёшь им верить, то всё пропало. И вдруг Перец сделал то, чего я ну вообще никак не принимал в расчёты. Оставив трость на полу, он медленно поднял руки вверх, как бы доказывая свою безоружность, и выступил вперёд. Перец, чёрт возьми! Я выдохнул. Заводной, вечно легкомысленный, вечно презирающий всех и вся вдруг вышел, показывая, что даже при всём желании не сможет сделать ровным счётом ни-че-го! Дуло пистолета тут же поколебалось в его сторону, но я видел, что тот парень всё ещё в замешательстве. — Видишь, а, koresh? — чётко спросил Заводной. И уж тут-то испытуемый не выдержал. Крепко закусив губу, он вдруг приставил пистолет к собственному виску. Руки так и дрожали, я видел. Даже не знаю, кому было в тот момент страшнее - мне или ему. Понимаете? Кто-то же прочитает всю эту дребедень когда-то, когда меня уже не будет? Поймите, в общем. Он был живым. Живым, блять! При мне, на моих ссаных глазах ломали клона, нет — человека! — а я и сделать ни хера не мог, потому что за мной двое моих товарищей, за мной ответственность, за мной... Да я тоже жить, чёрт возьми, хочу, а не лежать продырявленным от руки насмерть запуганного собрата! — Давай, не медли! Они уже совсем рядом! Миг. Выстрел. В стылом воздухе повисла странная тяжёлая тишина. Мне должно было стать жаль, наверно, а я разозлился, аж жарко стало, душно так. Почти не помню, как, но я выцарапал пистолет из мертвой руки и выпалил в красный глаз камеры. Она разбилась. — Потрох сучий! — выплюнул Заводной, а я стоял, сжимая эту сраную дудку в руке, стискивая зубы. Я подстрелил камеру. Уверен, на том конце провода — так вообще можно сказать? — ухмыльнулись. В просто дурацком бессилии перед этим всем я обернулся. Джеймс сидел на бесцветном полу и как-то с досадой смотрел на труп. Крови было мало; парень, благо, умер быстро и, надеюсь, боли почувствовать не успел. Даже Перец отчего-то захлопнул варежку. Назову это минутой молчания. Надо будет ввести такую перед ужином: и честь павших почтим, и башка раскалываться не будет от вечных воплей.Заметка двадцать шестая: а ещё у меня больше нет лазерной пушки.
Выпала, скотина, пока я метался. Кристалл — вдребезги. Почему-то захотелось добить свою старую подругу, но я её всё-таки забрал. Не спрашивайте, зачем. Я не знаю. Сказал бы — чтобы нас не нашли, но нас уже, идиотов, обнаружили и максимально красиво намекнули на это. Симуляция свернулась. Коридор показался тёмным, как в пещере горного короля, блять — а мы полудохлые гномы, значится. Нахуй. Двинулись, в итоге. За моей спиной всё время шептал Перец — не вспомнить сейчас конкретных слов, но бесило страшно. Джеймс даже не пытался его унять. Снова лабиринты. Поворот налево. Поворот направо. Эля не было нигде. Склады, заначки, залы, закутки — мы проверили абсолютно всё, куда можно было проникнуть и при этом не пропасть. Пришли уже далеко за ужин. Даже тут было тихо. Встретил нас Флэш, долго расспрашивал, всё ли хорошо. Максимально нелепый вопрос, особенно для такой наблюдательной змеи, как он. Конечно, мы пришли без испанца, но всё хорошо — а я так вообще счастлив. Тем не менее, Джеймс с Заводным под его началом пошли на кухню, а я чуть не блеванул от этой приторной правильности. Меня, что забавно, не позвал, но оно и к лучшему. Из комнаты вывалился Боец, и на новость, что его дружка так и не обнаружили, обречённо и потерянно посмотрел на меня, как будто я это его прогнал. Шизо так и не вышел, но выглядывал из приоткрытой двери, будто ребёнок, наблюдающий, как поздно вечером взрослые в гостиной обсуждают свои взрослые вопросы про непонятные бумажки и кидаются сложными незнакомыми словами. Его-то мозг с орех твёрдо понимал одно: случилась какая-то дрянь, и под горячую руку попадать не стоит. Спать лёг голодным. Так и не уснул. Смотрел на агента, который притворялся спящим, делал вид, что не замечаю, и думал, что теперь нас на одного меньше. Вслух я этого, конечно, не говорил. Нечего ребят пугать, и без того обстановка не радует. Те, кто хоть немного думать умеют, сами уже догадались. Эля больше нет. А, сраная бессонница…