Вожделение

      Клопен задумчиво смотрел на играющую с козой Эсмеральду. Как-то она изменилась в последнее время. Она расцвела, стала еще красивее, и, если бы она была растением, то Клопен бы сказал, что раньше она была бутоном, а теперь стала полноценным цветком, распустившимся и благоухающим. Он еле успевал отгонять от нее шершней-поклонников. Не потому, что соблюдал ее девственность и моральность, а потому, что отчетливо видел, что ей их внимание сильно не нравится. Раньше она откровенно флиртовала с мужчинами, добиваясь от них того, что хотела, ловко обводя их вокруг носа. Теперь же она резко пресекала все попытки мужчин заговорить с ней, и вообще вела себя очень тихо и спокойно. Исключением были только танцы. Танцевать она стала чувственнее, эмоции у нее так и били через край, завораживая публику. Среди монет, которые ей кидали на ковер, Клопен даже стал находить полновесные золотые.       У нее кто-то есть, вдруг подумал Клопен. У нее есть возлюбленный, и, кажется, она даже успела побывать в его постели… Но кто же он? Не их таборные цыгане, это точно. К ним Эсмеральда проявляла самое большее дружеское расположение. Значит, это кто-то из парижан. Вероятно тот, кто ходит смотреть на ее выступления.       Клопен стал внимательно наблюдать за Эсмеральдой во время ее танцев на площадях. И очень скоро он отметил, что особенно сильно она излучает радость тогда, когда посмотреть на нее приезжают два человека: судья Фролло и его капитан гвардии — Феб де Шатопер. Сначала Клопен подумал на судью, уж очень было подозрительно, что тот снял оцепление с Собора всего через три дня, и внезапно перестал искать дерзкую девчонку, оскорбившую его на Пиру Дураков. Но, взглянув на его надменное, высокомерное лицо, брезгливо поджатые губы и презрение, излучаемое всем существом судьи, Клопен решил, что это — полная чушь. Эсмеральда и судья… Даже думать об этом нелепо, она его не выносит, а он ненавидит цыган в принципе.       Что ж, тогда остается капитан гвардии де Шатопер. Клопен оценил высокую мускулистую фигуру капитана, военную выправку, его красивое лицо, густую шапку светлых волос, да и вообще Феб казался хорошим и добрым парнем, неглупым. Циркачей, опять-таки, не гоняет почем зря. И он был явно неравнодушен к Эсмеральде, вон как у него глаза сверкают, когда он на нее смотрит.       Клопен почувствовал, что почти готов смириться с тем, что его Эсмеральда — уже не маленькая девочка, которую он учил выживать в этом мире, которой лечил ссадины и шишки, полученные во время шалостей, которой он вытирал слезы, возникшие из-за постигших ее неприятностей, больших или маленьких. Его Эсмеральда стала женщиной, и Клопен решил вести себя предельно осторожно, чтобы не навредить ей в ее взрослой жизни.       Капитан Феб де Шатопер смотрел на эту цыганскую танцовщицу и удивлялся ее смелости. Показываться на глаза судье Фролло после того, как он устроил на тебя облаву… Либо это отвага, либо слабоумие. Но слабоумной он Эсмеральду ни за что бы не назвал, значит, ей просто нравится дергать ястреба за перья. Кажется, она обожает ходить по острой грани и доводить судью до белого каления. Впрочем, Феб осознал, что судья в последнее время стал гораздо спокойнее. После тех двух дней, когда Фролло вспыхивал, словно порох, и было видно, с каким трудом он себя сдерживает, чтобы не изничтожить всех вокруг, судья вдруг резко успокоился, на него словно снизошло умиротворение. Феб мог бы поклясться, что на лице у судьи, когда тот думал, что его никто не видит, проскальзывало выражение задумчивой мечтательности. Когда Феб подошел к нему, чтобы спросить о том, что делать с циркачами, приехавшими в город, Фролло только отмахнулся.       — А пусть их, — бормотнул он. — У меня сейчас дела поважнее, чем эти уличные оборванцы.       Что-то странное с ним творится, подумал Феб, мечтательный судья… в данном случае, это — оксюморон. Вот если бы это был какой-нибудь другой судья, Феб не обратил бы на это никакого внимания, но судья Фролло… Такой человек слишком жесток и хладнокровен, слишком рассудочен, чтобы позволять себе такие глупости, как мечтательность. Но факт оставался фактом — судья Фролло периодически грезил. Возможно, это происходило гораздо чаще, но по лицу судьи в основном было трудно что-либо понять, только если он уж совсем расслаблялся, чего практически никогда не бывало в присутствии подчиненных. В конце концов, Феб махнул рукой — не лютует, и хорошо.       Судья Фролло, брезгливо поджав губы, смотрел на танцующую Эсмеральду. Чего ему только стоило принять такой презрительный вид, когда на самом деле он с удовольствием подхватил бы ее к себе на седло и умчал в свою спальню! Эсмеральда буквально сводила его с ума. Он никогда не думал, что женщина сможет вызвать у него такой взрыв чувств, учитывая его крайнюю нелюбовь к людям. Но Эсмеральда… Любовь к ней пустила в нем мощные корни и разрасталась с каждым днем, опутывая его все крепче. Когда он видел, как другие мужчины пытаются обратить на себя ее внимание, судья тихо зверел, и останавливало его только то, что она их никак не поощряла, а то и давала свирепый отпор.       Правда, от самой Эсмеральды свою ревность он тщательно скрывал. По его опыту, ничего хорошего ревнивцу давление на объект любви не приносило. Скорее, наоборот, женщина, разозленная тем, что ее оскорбляют совершенно без причины, начинала действовать по принципу «Если тебя незаслуженно обидели, вернись и заслужи!» И судье отчаянно не хотелось, чтобы Эсмеральда устала от всего этого, к тому же сам судья считал такое поведение, какое было у ревнивцев, позорным, ибо показать свою ревность — это значит показать свою уязвимость и неуверенность в себе. Нет, свою ревность он будет показывать в пределах допустимого, только для того, чтобы она не думала, что она ему безразлична.       Хотя был у него один момент, которого он потом устыдился — он опустился до слежки.       Они тогда лежали в его постели, после бурной любви, и судья прошептал:       — Приходи ко мне завтра после заката, — она почему-то старалась не появляться с ним на людях днем, хотя это-то судья как раз понимал — не хотела сплетен ни среди своих, ни в высшем свете, к коему принадлежал судья, хотя сам он готов был плюнуть на всех этих чванливых индюков, он и так там не вращался, они вызывали в нем ненависть, даже большую, чем чернь.       — Прости, завтра не могу, — Эсмеральда поцеловала его в кончик носа, но, заметив, как он нахмурился, добавила: — тебе незачем ревновать, глупый. Боже, да я лучше умру, чем позволю другому мужчине к себе прикоснуться! — ее глаза заблестели. — А знаешь, что… Ты ведь послезавтра целый день будешь во Дворце Правосудия?       — Да, у меня там несколько слушаний, — кивнул он. — А что?       — Узнаешь! — хихикнула она, целуя его в шею.       Судье не было покоя всю эту ночь. Эсмеральда уже давно сопела носом у него под боком, а он все предавался горестным размышлениям. Это какие же, думал он, у тебя могут быть дела после заката, моя красавица? Что ты скрываешь?       И, когда утром она ушла от него, через балкон, как обычно, он кинулся за ней. Судья не боялся, что она его заметит или узнает — уж что-что, а незаметно передвигаться по городу он умел. К тому же, он не надел ни сутаны, ни шаперона, и был в одежде обычного буржуа, разве что прикрыт плащом.       В течение дня не происходило ничего из ряда вон выходящего: она потанцевала на улице (он бросил ей золотую монету), затем побродила по городу, болтая со знакомыми лавочниками и бедняками. Пару раз к ней приставали какие-то юнцы, но с одним она перевела все в шутку, а вот другой получил от нее локтем в нос за непонятливость и грубость. Когда она свернула тому идиоту нос на сторону, ревнивый монстр внутри судьи довольно заурчал.       Но вот, наконец, наступил закат, и Фролло всего свело узлом от ожидания. Куда она пойдет? С кем она встречается в столь неурочное время?       Эсмеральда пришла к Собору Парижской Богоматери, и судьей начали овладевать смутные догадки. Вот она проскользнула через потайную дверь Собора. Он тихо проследовал за ней. Когда она пошла к башне, Фролло был уже уверен — она идет к Квазимодо. Судья начал наливаться гневом: она что, променяла его на его пасынка?! Убью, яростно подумал он, тихо поднимаясь наверх, уничтожу обоих!       Разум, однако, уговаривал его подождать, посмотреть, что будет. И Фролло поступил на этот раз так, как поступал обычно — послушал разум.       Когда он поднялся на башню, то застал там невиннейшую картину — Эсмеральда и Квазимодо просто сидели и болтали. Судья спрятался в темный угол, откуда ему было все видно и слышно, благо таких там было много, и затих.       Горбун раскрашивал очередную фигурку.       — Подай мне краску, пожалуйста, — попросил он Эсмеральду. — Вон ту, синенькую.       — У тебя золотые руки, Квазимодо, — смеясь ответила та. — Ты мог бы делать куклы на продажу. Думаю, они бы пользовались большим успехом.       — Да ну… Я ведь не для денег стараюсь. Это у меня душевный порыв.       — А как к твоим порывам относится судья?       — Недавно подарил мне отличнейшие инструменты для резьбы. Кажется, у него в последнее время очень хорошее настроение, — хихикнул звонарь. — Знаешь, по его лицу обычно не поймешь, что он чувствует, тут по его поступкам смотреть надо. Они красноречивее всяких слов.       — Ну, может так оно и лучше, — задумчиво сказала Эсмеральда. — Я чаще встречала обратное — человек разливается соловьем о том, как он к тебе хорошо относится, а когда доходит до дела, то начинает вертеться как уж на сковородке, лишь бы ничего не делать. Конечно, разговор не требует усилий, в отличие от реальных дел.       — Думаю, ты права, — Квазимодо обмакнул кисточку в краску. — От хозяина не дождешься каких-то проявлений ласки, шуток или чего-то подобного, он — не компанейский человек, но, если я в чем-то нуждаюсь, он мне никогда не отказывает. Он очень многое для меня сделал, и я бы не желал себе другого отца, — Квазимодо засмеялся. — Ты бы видела, как он бился, когда учил меня читать и писать.       — Ты хочешь сказать, что ты грамотный?! — глаза Эсмеральды широко открылись в восторге.       — Не настолько грамотный, как он хотел бы, но я стараюсь, — Квазимодо поставил фигурку на стол обсыхать. — Серьезных книг он мне пока не дает, но я надеюсь, что когда-нибудь докажу ему, что он может дать мне почитать кого-нибудь из античных авторов.       Уж в этом можешь не сомневаться, мой мальчик, подумал судья, завтра же принесу тебе Гомера.       Фролло тихо спустился с башни и направился домой. Когда он укладывался спать, его наконец-то пронзило осознание того, что он слышал. Эсмеральда свернула разговор на него! Она хотела узнать о нем больше, она интересовалась именно им!       — Какой же я идиот, — прошептал он. — Беспокоюсь о том, что она завела себе другого мужчину, в то время, как единственный, кто ее волнует — это я!       Когда на следующий день он вернулся с очередного слушанья во Дворце Правосудия в свой кабинет, Эсмеральда уже была там.       — Что ты тут делаешь?! — строго спросил он, скрывая, что безумно рад ее видеть.       — Это и есть мой сюрприз, — она поцеловала его, и ее рука потянулась к его промежности, лаская.       Фролло затрясло от возбуждения.       — Иди сюда, — он подтолкнул ее к своему столу, сдвинул все бумаги и канцелярские предметы, которые там лежали, в сторону и усадил ее на него.       — Что ты собираешься делать? — хрипло спросила она.       — Что-то очень неприличное, — он раздвинул ее ножки. — Просто не мешай мне.       Он прильнул к ее лону ртом и надавил языком на ее чувствительное место.       Эсмеральда восторженно ахнула. Она стонала и выгибалась от удовольствия, пока судья не довел ее до оргазма, и только после этого Фролло, уже успевший высвободить свой орган из одежды, ставшей такой мучительно тесной, вошел в девушку, продлевая ее наслаждение и затыкая ей рот поцелуем, чтобы заглушить ее крики.       Когда они расслабленно сидели в его кресле, она спросила:       — Как у тебя так получается? Это с каждым разом становится все прекраснее. У тебя, наверное, была целая куча женщин…       — На самом деле, их было довольно мало, — ухмыльнулся судья. — Просто я хорошо знаю анатомию и у меня весьма богатая, смею надеяться, фантазия.       Эсмеральда пришла к осознанию того, что Фролло — единственный мужчина, с кем бы ей хотелось быть. Прочих она уже не воспринимала. По сравнению с ним, они все казались ей какими-то… мелкими, что ли… Они все до него просто не дотягивали. Одна только его внешность приводила ее в трепетный восторг — чего уж говорить об его уме и прочих качествах. Да, у него были свои недостатки, но у кого их нет? Да, он был отчаянный мизантроп, крайне жестокий по отношению к убийцам, насильникам и грабителям, но она заметила, что и тут его отношение к преступникам рознилось. Допустим, вору, который украл от отчаяния, он отпускал наказание гораздо более легкое, чем тому, кто воровал просто потому, что не мог пройти мимо того, что плохо лежит и не приколочено гвоздями. И, когда она услышала, как Тибо, один из подростков, который украл хлеб для голодной сестры и попался, жалуется на то, что проклятый судья велел отстегать его хлыстом, она взяла его за шкирку и повела на разговор.       — Ты понимаешь, что он тебя, можно сказать, помиловал? — сердито спросила она парня.       — Помиловал?! Да у меня вся спина в лохмотьях! — возмутился тот.       — Тибо, ты попался на воровстве!       — Я должен был накормить сестру!       — Именно поэтому тебя не привязали к колесу на эшафоте и не переломали твои кости железным прутом, как это обычно делают с ворами! — рявкнула она. — Ты нарушил закон, попался, и это — самое меньшее наказание, которое тебе отвесили! Тебя не могли отпустить просто так, это ты понимаешь?!       Подросток затих.       — Понимаешь, — с удовлетворением кивнула Эсмеральда. — Ну так и не верещи, что судья — такой ублюдок, это его работа, и он не мог поступить иначе. Но что он мог сделать, то сделал.       — А почему ты за него так заступаешься? — подозрительно нахмурился Тибо.       — Потому что твои слова были несправедливы, — фыркнула она.       Это Тибо мог понять — все знали, что у Эсмеральды пунктик на несправедливости. Эсмеральда, однако, поняла, что чуть себя не выдала. И понимала, почему. Боже, подумала она, я влюблена в него, как кошка. Но она ничего не могла с этим поделать. Да и не хотела. Ей нравилось ее состояние. Она верещала от радости, когда узнавала про судью еще какую-нибудь подробность.       Однажды, когда они лежали в постели, и она гладила его по спине (судья лежал на животе, и она могла бы поклясться, что он мурлыкал), она вдруг поинтересовалась:       — Клод, а сколько тебе лет?       — Тебе это так важно знать? — проурчал он.       — Конечно. Я хочу знать о тебе все.       — Сорок два, — ответил он.       Эсмеральда застыла.       — Не может быть, — прошептала она, — я не думала, что ты настолько молод… Твои волосы… Они ведь совершенно седые, словно у шестидесятилетнего!       Судья перевернулся на спину, и она увидела такое выражение боли на его лице, что ее покоробило.       — Я седой вот уже больше двадцати лет, — хмуро сказал он. — Поседел за одну ночь, когда меня постигло горе. Мне тогда было всего-то двадцать.       Эсмеральда поняла, какое именно горе он имел в виду, и ее глаза наполнились слезами.       — Мне очень жаль, — простонала она. — Мне так стыдно!       Фролло сел на постели.       — О чем ты говоришь? — весь его вид выражал недоумение.       — Это все из-за моего народа… Мои люди убили твоего брата, нечаянно, но это их не оправдывает!       Судья смотрел на ее лицо, по которому градом катились слезы.       — Господи, — сказал он. — Да ты-то в чем виновата? Ты ведь еще даже не родилась тогда, дитя мое.       Он прижал ее к себе и начал укачивать, как малого ребенка.       — Никогда не вини себя в том, что ты не делала, — сказал он. — Не бери на себя ответственность за поступки других людей, это ни к чему хорошему не приведет, только перегоришь раньше.       Эсмеральда всхлипнула, прижимаясь к нему.       — Знаешь, я ведь только что понял, что ты годишься мне в дочери, — вдруг хихикнул судья. — Тебя это не смущает?       — А тебя? — она шмыгнула носом и улыбнулась. Слезы уже подсыхали.       Судья вздернул брови.       — Похоже, я настолько безнравственен, что мне все равно, — хмыкнул он.       — А я совершенно безрассудна. Так что мне тем более все равно, — засмеялась она.       Они улеглись и некоторое время молчали.       — Это ведь Квазимодо тебе рассказал про моего брата? — внезапно подал голос судья.       — Да.       — Вот маленький болтун… Язык как помело.       — Не вини его, — Эсмеральда погладила его по груди. — Помнишь, ты загнал меня в Собор?       — Такое забудешь, — прыснул судья. — Я до сих пор возбуждаюсь от воспоминаний, что мы там с тобой натворили.       — Я тогда была очень сердита за то, что ты за него не вступился. Обвиняла тебя во всех смертных грехах. Ему это весьма не понравилось, ты бы слышал, как он тебя защищал. Тогда он и сказал мне о твоем брате.       — Ладно, в таких обстоятельствах я его прощаю, — судья зарылся пальцами в ее волосы.       Эсмеральда вдруг села и начала с каким-то пристальным вниманием вглядываться в его лицо.       — Я очень люблю тебя, Клод, — выдохнула она.       Судья застыл от ее признания. Затем, приподнявшись, уткнулся лбом в ее шейку.       — Не думал, что когда-нибудь это от тебя услышу, — прошептал он. — Если уж говорить о твоем народе, да, они отняли у меня нечто очень дорогое. Но, в конечном итоге, подарили мне тебя, — он поцеловал ее в плечо. — Полагаю, что я позволю циркачам выступать на площадях.       — Ты правда это сделаешь? — глаза у Эсмеральды засияли, и у судьи перехватило дух от этого зрелища.       — Я разве когда-нибудь бросал свои слова на ветер, моя дорогая? — он потянулся к ней губами, осыпая поцелуями ее лицо. — Да, они могут выступать. Только пускай не нарушают закон.       — О, это я тебе могу обещать! — ее дыхание участилось, она ласкала руками его тело. — Но, если нарушат, я не буду в претензии, что ты их накажешь.       — Прелесть моя… — шептал судья, доведенный ее ласками до безумия.       Эсмеральда покрывала поцелуями его кожу. Прямо удивительно, насколько она была гладкой и подтянутой. Когда она опустилась вниз, где его мужской орган уже пульсировал от возбуждения, она застыла. Она так хотела до него дотронуться, но не знала, как судья на это отреагирует. Тогда он молча взял ее руку и сомкнул ее пальцы вокруг ствола.       — Делай все, что хочешь, — простонал он.       Эсмеральда облизнулась. Интересно, как он отнесется к тому, если она коснется его языком? Она наклонилась и осторожно обхватила головку губами.       — О, боже! — Фролло задыхался, он пришел в неистовство. — Только не останавливайся, прошу, дитя мое!       Страдающий от бессонницы слуга проходил мимо комнаты судьи и услышал его стоны. Видимо, у него что-то болит, сочувствующе подумал он, эх, старость — не радость!       Клопен заметил, что солдаты перестали докучать его людям, и они уже спокойно зарабатывали на улицах Парижа своими номерами. Это наверняка капитан де Шатопер постарался, подумал он, видимо, ради Эсмеральды он велел страже нас игнорировать. Вот и прекрасно. Теперь мы сможем прокормиться, подумал он.