переломы

тэиль отворачивается, когда ёнхо целует его в шею. у него мерзнут руки, уши и ноги, потому что он не надел носки под ботинки. мерзнет что-то еще, на что никак не должна была влиять погода, потому что он поворачивается к ёнхо, который спокойно залипает в какую-то игру на телефоне, и говорит: — давай сделаем перерыв. без каких-либо предпосылок или обсуждений, это срывается с его языка так легко, как будто лежало так уже не первый день. тэиль пробует это слово — «перерыв» — на вкус, и находит, что оно отдает чем-то дешевым и наигранным, как коньяк из круглосуточного, который может позволить себе любой студент. нечестное и несправедливое слово по отношению к ёнхо, но еще несправедливее — смотреть, как он делает вещи, которые, как он думает, ему теперь разрешены., но все эти вещи, на самом деле, ему до сих пор — разрешают. — перерыв, — повторяет тэиль снова, как будто сам себе не верит после первого раза. — я хочу, чтобы ты меня понял. и ёнхо удивленно нажимает в игре паузу. джехен на следующий день говорит тэилю, что он долбоящер. он говорит это просто так, как будто между прочим, даже не отрываясь от своей планшетки с какими-то документами. — я думал, что у вас все хорошо, — он смотрит на часы, а потом допивает остатки кофе из бумажного стаканчика. — типа, знаешь, любовь навеки, смерть в один день. у тэиля нет сил на то, чтобы сопротивляться тому, как его тычут носом в лужу. ему тяжело и одновременно просто — никак. с ёнхо было комфортно и спокойно, а тэиль всегда так ценил комфорт, что даже не сразу понял, что ему и на диване сидеть тоже — комфортно. нельзя донести до всего мира сразу, что перерыв он попросил от лица ёнхо, потому что все, что он делал в этих отношениях — брал. ёнхо никогда ничего не просил — это было нормально. джехен смотрит тяжело и осуждающе, поэтому тэилю приходится взъерошиться еще сильнее. он буквально вжимается в неудобное кресло, чтобы взгляд джехена резал воздух где-то над его макушкой. тот все понимает и опускает глаза в бумаги. — знаешь, я не знаю, как у вас все было на самом деле, но ёнхо… он воспринимает все на свой счет, — тэиль прикусывает щеку с внутренней стороны. — он думает, что все из-за того, что он хреновый, а не из-за того, что у тебя жопа вместо головы. — это наше дело. джехен поднимает глаза и смотрит так, как будто перед ним не хён, а тупой щенок, который продолжает совать нос в огонь, хотя уже обжегся однажды. он переспрашивает: — ваше? тэиль первый раз оставляет так много чаевых только потому, что у него нет мелких денег, а ждать сдачу нет сил — хочется побыстрее убежать от джехена, который явно не на его стороне. на его стороне даже не он сам. тэиль ходит на работу, ходит в старбакс, а потом вспоминает, что жертва кофеиновой зависимости тут не он, а ёнхо, а потом опять вспоминает, что тут сейчас только он, а где ёнхо он впервые за долгое время не знает. сначала это ощущается, как будто ты носишь неудобную обувь. болит, давит, а потом просто начинает так невыносимо ныть, что хочется бросить все, сесть прямо на асфальт и позволить себе болеть так долго, сколько этого просит тело. это в мелких вещах, которые сами по себе крошечные, но находятся повсюду. это пленка от пачки сигарет, это второй гель для душа на полке, это открытая вкладка на ноутбуке — это мысли тэиля и его собственное тело. он пишет ёнхо маленькое тупое сообщение — «как ты?». сначала даже появляется пузырек с тремя точками, «печатает». сообщение так и не приходит. тэиль получает в ответ заслуженную тишину, хотя, вообще-то, он заслужил минимум удар по лицу. тэиль ломается утром понедельника, когда чистит зубы и поднимает голову, чтобы посмотреть на себя в зеркало. обычная рутинная процедура, но сейчас она запускает какой-то непонятный процесс; тэиль смотрит на свои отросшие коричневые корни и думает — он располовиненный. ему не_комфортно, хочется продать к чертям свой старый удобный диван, чтобы только вернуть все как было. прошло две недели и четыре дня, прошло то чувство вечной защищенности и необходимости просто существовать для того, чтобы кто-то был этому рад. по квартире гуляет только сквозняк. тэиль пьет американо с молоком, выкуривает последнюю забытую сигарету, отчаянно пытаясь найти в этих чужих привычках хоть что-то успокаивающее, но находит только тупую тоску по тому, кому все это принадлежало по праву. в горле першит и царапает, как будто он не покурил, а съел хомяка. ёнхо он звонит даже не после этого, а только после того, как грудь ему забивает мокрыми тряпками, а вместо вдохов одни холостые выдохи. он слушает короткие тревожные гудки; ёнхо не берет трубку, кажется, целую вечность. — да? — это не ёнхо, это джехен. и это его «да» выходит таким очевидно пьяным, что джехен на том конце стыдливо откашливается и повторяет серьезным наигранным басом. — да. на фоне громкие биты и гул от людских голосов. тэиль, внезапно для самого себя, начинает беситься. во-первых, почему джехен отвечает с телефона ёнхо, во-вторых, где они там уже вместе тусуются, а, в-третьих, почему это сейчас так его волнует. — почему у тебя телефон ёнхо? — спрашивает он. джехен, видимо, убирает телефон от уха и что-то кричит на английском, сливаясь с музыкой и остальными звуками. — он занят, — отвечает он, наконец, спустя минут пять. — чем он занят? джехен снова приглушенно орет непонятные слова. — он блюет в туалете. тэиль закатывает глаза и сбрасывает звонок. второй, третий и четвертый. пятый раз он звонит просто так — а вдруг — и уже готовится отключиться, как вдруг в динамике что-то щелкает, а потом он слышит знакомое: — это я. это он. — привет, — тэиль снова кусает щеку с внутренней стороны, на языке кровь и жалобные просьбы. — чем ты занимаешься? ёнхо чем-то шелестит, музыка становится тише и хлопает дверь. он немного молчит, только тяжело дышит в трубку. — даю тебе перерыв, — отвечает он честно. у него не пьяный голос, а тихий и бесконечно обиженный. тэиль представляет, как он сейчас стоит в туалете клуба, оперевшись спиной о вызывающую красную стену, как прижимает телефон к уху всей ладонью, и как нервно крутит в пальцах цепочку на шее. — как ты? — спрашивает тэиль. — как человек, которого даже бросить нормально не могут. — ты можешь приехать? ёнхо долго молчит, очень долго; тэиль даже проверяет, не прервался ли звонок. не прервался. а потом он говорит: — прости. тэиль проглатывает обиду, потому что все заслуженно, и эту ночь спит на своем старом диване, обхватив себя руками — жалкая имитация объятий. а утром берет кофе с заправки возле дома, потому что — окей, ему обидно! — и едет через весь город с этим дурацким бумажным стаканчиком. за окном автобуса только темное осеннее небо, оно кажется серым и затертым, как помятая бумага. он поднимается на пятый этаж. обливается противной кофейной жижей. долго смотрит на знакомую дверь в каких-то царапинах и сколах. вдавливает кнопку звонка. еще. еще. и еще. и еще. ёнхо открывает ему дверь в тот момент, когда тэиль уже заносит руку для того, чтобы постучать. он застывает на пороге, а тэиль застывает с поднятой рукой. ситуация, которая идеально вписалась бы в какое-нибудь романтическое аниме. тэиль ненавидит аниме. ёнхо помятый и сонный. у него примятые на одну сторону волосы и опухшие веки. выглядит он так, как будто за ночь разнес все алкогольные запасы в каком-нибудь баре. он выглядит как человек, который никогда бы не стал делать этого просто так. ему в спину бьет свет от лампы, подсвечивая волосы и лицо. тэиль смотрит на него снизу вверх и ему хочется плакать. он чувствует себя таким маленьким, как никогда раньше. — привет, — жалко говорит он. — кофе? ёнхо щурится и трет щеку, как будто пытаясь понять, спит ли он. — привет, — он переступает с ноги на ногу и неловко улыбается уголком губ. — я не могу поверить, ты что, пришел извиниться. может мне отойти переодеться для такого случая? тэиль открывает рот, чтобы сказать, что, вообще-то, нет. потом закрывает, потому что этот ответ немного противоречит его первоначальным целям. открывает его снова и вдруг чувствует себя таким уставшим, как будто только что пришел с суточной смены. — нет. я пришел предложить тебе встречаться. и кофе. он протягивает ему полупустой стаканчик, потому что большая часть кофе у него на руках и на пальто. ёнхо тоже протягивает руку, вроде как, к стаканчику, а потом обнимает тэиля за плечи так, как будто он сам из бумаги. — я сейчас заплачу, — говорит он ему в макушку; тэиль слышит, как бьется его сердце, а еще чувствует, какой ёнхо теплый. — какой позор, — бурчит он ему в шею, а потом позорно утирается рукавом его пижамы.