***
Ллойд стоял посреди глухого леса. Деревья в нем были гуще и выше, чем в Теневом саду, и вокруг было темно. Под ногами стелился густой туман. Ллойд неуверенно шел вперед, не разбирая дороги. Листья перед ним он раздвигал руками. Ноги путались в лианах, и ступать было тяжело, но он уверенно шел вперед. Раздвинув очередные заросли, он увидел пустошь. Выжженные земли, серая почва, растрескавшаяся от засухи. И туман, застилающий путь вдаль. Что-то манило Ллойда вглубь этого тумана, и вскоре он увидел башню. Она была похожа на Северную башню в городе, но в ней не было ни окон, ни дверей. Чудом Ллойд заметил трещину в стене этого большого сооружения на самом верху. Там был свет, слабый и мерцающий. Юного омегу он будто манил к себе и, вспомнив как он делал это когда-то, Ллойд стал взбираться по стене вверх. Его руки ухватывались за малейшие выступы в кирпичной стене. Понемногу он взбирался выше, выше и выше. Силы были на исходе, и рука сорвалась с опоры, ободрав ладонь цесаревича. Он посмотрел вниз. Было слишком высоко, чтобы падать. Стиснув зубы до скрежета, Ллойд поднял окровавленную руку и схватился за очередной камень. Со стоном он стал взбираться дальше и… Добрался до мерцающей светом расщелины. Держаться было трудно, и пальцы то и дело норовили соскользнуть с камней, и сандали на ногах уже были скользкими. Но все же омега смог заглянуть внутрь. Там была тьма. На миг в ней что-то сверкнуло и вновь закрылось густым темным дымом. Ллойд вгляделся получше. Во мраке он увидел, что это была не просто тьма, это был густой и черный дым, оседающий туманом на землю всюду вокруг и клубящийся в этой башне. Он попробовал раздуть ее, но лишь маленькое облачко тьмы вылетело из расщелины юному Гармадону в нос и заставило закашляться, от чего тот вновь чуть не упал. Ллойд нахмурился и попробовал расковырять расщелину, он просунул в нее пальцы и попробовал вытащить оттуда кирпичики. В этот момент темное облако разошлось перед ним. И Ллойд увидел образы. Юный альфа в богатых одеяниях прошедшего века обнимает омегу, чем-то похожего на Ллойда. Омега тот улыбался и смеялся, глядя на этого статного парня, а затем снова облако из теней заслонило эту картину. — Папа? Это был он, я знаю! Папа! — крикнул Ллойд, но его эхо его голоса стало о ответом. Башня была будто полой внутри. Зеленый свет засиял на вершине этой башни, что заставило цесаревича поднять голову. Ллойд не знал почему, и не думал об этом, но он стал забираться выше. Совсем скоро он выбрался на крышу. Там он замер. Перед его глазами возникла сфера. В ней горел яркий зеленый свет. Ллойд обошел ее вокруг. Она манила к себе. Его раненая рука потянулась к этому чудесному явлению, а глаза загорелись тем же самым зеленым светом. Ллойд проснулся в своей кровати. Его дыхание замерло, как когда он собирался коснуться зеленого света, а рука была поднята вверх. Сердце его было готово выпрыгнуть из груди. Ллойд сел и посмотрел на свою раненую ладонь. Та была чиста, как и прежде. — Ах… Всего лишь сон.***
Во дворце развесили украшения ко дню ушедших. мраморные полы застелили праздничными коврами, стены украсили изображениями предков самых известных родов, но самые большие полотна были посвящены Первому Великому императору. Его изображали держащим в своих руках черепаху, на которой расстилался мир, изображали победителем драконов, демонов и прочей нечисти. Особо много таких полотен было в тронном зале. они были расположены под потолком, а на их углах располагались фонари памяти об ушедших. Ллойд из года в год рассматривал эти гобелены, и уже знал наизусть от отца и воспитателей все истории, отображенные на полотнах. Но только молодого омегу всегда удивляло то, что на них мог быть изображен Гармадон и даже сам Ллойд, но Его Величество Ву нигде не было. Ллойд даже толком не знал, как он сейчас выглядит, хотя ему точно было известно его место жительства, и он без труда мог показать Белую столицу на карте. Была еще одна загадка этого темного дня, которую Ллойд не мог никак разгадать. Почему портреты Мисако находились лишь в одной небольшой комнате, где специально для него всегда стоял фонарик. Странно было и то, что никто не смел изготавливать этот фонарь, кроме самого Гармадона. Только Ллойд мог приложить к изготовлению сего изделия руку, кроме императора. После того, как Ллойд обошел весть дворец и убедился в том, что все готово к празднику, он решил навестить ту самую комнату, полную воспоминаний о его папе. Открыв достаточно тяжелую и толстую дверь, Ллойд попал в комнату с широкими окнами. Тут уже горели подсвечники, хотя был еще день, на редкость пасмурный день. Весь дворец был во власти теней, кроме этой комнаты. Тут стоял портрет Мисако, молодого и счастливого омеги с корзиной винограда в руках. Черты его лица походили частично на Ллойда, такие же тонкие. Таким Ллойд его знал, ведь во всем мире Ллойду было известно только одно его изображение. В размышлениях Ллойд провел тут некоторое время. Он шептал, говоря со своим папой, еле слышные слова: — Неужели и ты так сильно сомневался, когда выходил за отца? Или это только я такой особенный дурак, не желающий покоряться судьбе? Но мне… Мне кажется все это неправильным… Хотя, с другой стороны, может быть тот торговец был прав? Стоит оставить это все и просто… Просто довериться судьбе? Что скажешь? Морро же будет правителем не хуже отца, верно? Но будет ли он так добр ко мне, как отец был добр к тебе? — вопросы омеги улетали в пустоту, не находя никакого ответа. Ни ветряного порыва, ни шепота, ничего. После Ллойд обратил внимание на красный фонарик — он не был зажжен. Было еще не время, и тогда Ллойд глубоко вздохнул, поняв, что даже если бы Мисако хотел, он бы вряд ли ответил сейчас. Одиночество цесаревича длилось не очень долго. Его прервал сам император. Он наведался сюда самостоятельно сменить догорающие свечи, и не мог не заметить печального сына у холста. Ллойд притих, но не стал оборачиваться. Он потер свой локоть, как будто пытаясь стать меньше, младше, вспомнить то чувство, когда папа был рядом. Гармадон подошел к своему бедному ребенку и положил ему на плечо одну из рук, глядя на изображение своего бывшего мужа. Подняв взгляд на отца, Ллойд не мог понять, что тот чувствует в этот момент, как часто это бывало. Хотя в последнее время омеге и удавалось угадывать мысли отца, сейчас попытки были безуспешны. Тогда Ллойд снова посмотрел на того юношу, что улыбался им с картины. — А это нормально скучать по кому-то, кого никогда не видел? И говорить с кем-то, с кем никогда не общался в жизни? — тихо спросил Ллойд у отца, не ожидая ответа. Комнату наполнило молчание, которое длилось еще около минуты, после чего шепот все-таки разрезал тишину. — Наверное… Но я думаю, Мисако был бы рад с тобой поговорить. И скучал бы, если бы давно тебя не видел. И наверняка скучает сейчас. Поговорим с ним вечером, когда будем зажигать огни. Может быть, сегодня он нам даже ответит. — Он любит отвечать Вам, отец. Свеча всегда мерцает, когда вы говорите. Мне же он отвечает так редко. Почему? Ллойд поднял взгляд на отца. Гармадон задумался. Но тишина в ответ была недолгой, император вскоре расправил нахмуренные в думах брови и кивнул, согласившись со своими мыслями. — Я думаю, это все от того, что наши души были связаны судьбой. И, видимо, остаются связанными по сей день. И в день ушедших я чувствую его даже сильнее, чем твоего деда. — Правда? — Ллойда удивили эти слова, — Но ведь Первый Великий император так могущественен, что его дух способен почувствовать почти каждый житель этого мира, а Вы, отец, вовсе его родной сын, и… Для Вас его дух должен быть даже ближе, чем для меня. — Есть силы сильнее родительской любви, сын мой. И даже сильнее всеобщей любви к этому миру моего отца. Но не каждому дано их узреть. Мне и Мисако очень повезло встретить друг друга и познать их. — Что это за силы, отец? Что-то вроде сил стихий? И… Почему их познают вдвоем? — Ллойд снова почувствовал себя маленьким любопытным ребенком, донимающим отца глупостями. Однако, в отличие от тех времен Гармадон относился к подобным вопросам на редкость серьезно и явно подбирал слова, чтобы лучше выразиться. Это давалось ему с трудом. — Это тяжело объяснить, сын мой. Но нет, эти силы незримы, и совершенно не похожи на силу стихий. Они бесплотны, неощутимы ни для кого, кроме двоих. Тех, чьи души связаны друг с другом особым предназначением. Это называют истинной любовью. По крайней мере, так это называли в мое время. — Любовь? Не думал, что Вы, отец, знаете это чувство… Вы всегда так холодны и строги. — цесаревич отвел взгляд в сторону. — Правда? Не замечал. — Голос его стал звучать уже безразлично. Гармадон вспомнил о том, что у него здесь было дело и принялся зажигать свежие свечи, которые он принес с собой. Четырьмя руками он справлялся с этим достаточно ловко. — Мне не чужды такие чувства, как любовь и радость. — И… — Ллойд осмотрел своего отца, после чего неуверенно спросил, — Что Вы чувствуете сейчас? Гармадон остановился после этих слов, держа в одной из рук последнюю догорающую свечу. Он посмотрел на нее и вздохом потушил трепещущее пламя. Теперь все свечи были заменены на новые, и могли теперь гореть до самой ночи. — Не знаю. — ответ прозвучал тихо, — Я вспоминаю Мисако, когда он был жив. Для этого ведь и предназначена эта комната. — Да, но… Вам грустно? Вы скучаете по нему? — Не знаю. Я, — Гармадон хотел что-то сказать, но все же не стал продолжать свою мысль. Он пытался ухватиться за нее, но слова так и не вышли из его уст. Все же в его душе была тьма, всепоглощающая пустота. — Я помню день, когда ты родился, Ллойд. — продолжил он после некоторого молчания, стараясь докопаться до тех чувств внутри этой темной души, — То был последний день его жизни. Тогда, оставив мне тебя в наследство, он покинул нас. И… Иногда мне кажется, что часть его осталась в тебе. И часть того, что я чувствовал тогда к нему, я чувствую и к тебе. Должно быть, так и рождается родительская любовь. В прочем, не важно. — его тон снова стал привычно холодным, и он убрал все потушенные свечи в корзину, — Нам пора идти. У тебя назначена встреча с женихом, а у меня еще есть дела. — Но отец, подождите, Вы… — Ллойду не дади задавать больше глупых вопросов. Гармадон быстро направился к двери. — Идем, Ллойд. — все так же холодно повторил Гармадон и вышел из этой комнаты. Дверь за ним медленно прикрылась. Цесаревич обернулся в последний раз на портрет своего предка а, после, глубоко вздохнув, все же покинул комнату. Он не ждал, что картина заговорит с ним, это было бы очень глупо. Но в этом образе, тем не менее, он находил поддержку. Идя по коридору он видел спину своего отца, широкую и крепкую, словно стены Северной башни. Снова забываясь в своих мыслях, Ллойд следовал за этим ориентиром. Что-то как будто заворожило его, и он пристально смотрел на нее, вглядывался и изучал. До тех пор, пока от мыслей его не отвлек голос темного генерала. — Добрый день, Ваше величество! — командным голосом произнес Морро, и эти слова эхом отдались в помещении. Он обратился затем к Ллойду и учтиво склонил голову, приветствуя его, — Ваше Высочество, — сказал он уже тише, и подошел ближе к Гармадону после одобрительного кивка. Он стал докладывать императору, что патрульные отряды были отправлены на север и на запад, а также в городке на юге был подавлен бунт, волнения замечены на востоке. Подобные отчеты были привычным делом, но Ллойду всегда было не особо приятно это выслушивать. Каждый раз погибали люди от рук темных воинов, и все чаще было слышно о забастовках во всех сторонах света. В такие моменты хотелось провалиться сквозь землю, слушая приказы Гармадона. Строгие и короткие… Ллойд слушал это все некоторое время, а затем подошел к окну, отвлечься от всего этого. Тучи над городом все еще хмурились, и ветер гулял по улицам, трепеща одежды жителей. Наблюдение за снующими по улицам людьми помогли Ллойду скоротать время. После он услышал, как шаги, затихающие в глубинах коридоров, снова стали приближаться. Закончив с отчетами, Морро возвращался. В его руках был теплый плащ Его Высочества. — Не удостоите ли меня чести сопровождать Вас на прогулке? — Морро снова слегка склонил перед Ллойдом голову. — Да, конечно. — цесаревич позволил Морро надеть на себя плащ, — Народ уже не боится отца? Бунтует? — тихо спросил он, все так же смотря в окно. — Это временно, Ваше Высочество. Уверяю Вас, что все волнения будут подавлены в кратчайшие сроки. Наша армия сильна и, если будет необходимо, я лично явлюсь в бунтующие города и устраню зачинщиков. — Да… Не сомневаюсь. — Ллойд пошел в сторону выхода из дворца, — Отец будет недоволен, если это быстро не уладится. И в первую очередь под горячую руку попадете Вы. В прочем, не хочу об этом говорить. Все равно я пока не могу повлиять на это. — Оу, ну, думаю, Его Величество знает, что делает, ведь он учился у Первого Великого императора. А Вы, ну… — Омега. Сказал же, не хочу говорить об этом. — Ллойд и не оборачивался на своего жениха, — Идемте, скоротаем время до вечерних боев. Пройдемся по Теневому саду.***
Солнце спустилось за горизонт, и мрак поглотил город. Лишь красные огни бумажных фонариков освещали улицы. И все они вели в центр города, на арену. Сегодня были бои с животными, и все желающие могли посмотреть. На празднике был лучший ведущий Темной империи, мистер Чен. Он раззадоривал зрителей перед боями. С места ведущего Чен рассказывал о том, каких зверей ввозили в город, описывал стальные когти тигров, жутко ядовитые клыки змей, ужасный рев медведей. Все это завораживало трибуны, и зрители ликовали, восхищались. Вишенкой на торте было принесение в жертву великим духам предков ритуального животного. В этих местах считалось, что это действие радует духов, из-за чего они с большей охотой навещают своих потомков. И пока этот ряженый петух, каким его видел огненный мастер, чесал языком, сам Кай был подготовлен к бою. Его тело раскрасили узорами разных цветов. На нем были круги, ромбы, точки и другие геометрические фигуры, названием которых Кай не интересовался. Да и не было возможности. На его лице почти всегда была маска. Кай называл это устройство «намордником», и его устройство не позволяло ему разговаривать, он мог только мычать. Зрители же могли видеть жестокий и зубастый оскал, изображенный там. Это было частью шоу. Как и ошейник, за который его часто водили куда-то. И теперь его выпускают биться наравне с животными. «Какая чушь, » — подумал Кай: «И зачем я послушал этого ребенка? Надо было бежать, может, еще есть возможность? Или?» Гладиатор посмотрел за решетку, и встретился глазами с Ллойдом. Тот был в ложе императора, как и обычно. Он стоял у края, облокотившись на перила, и смотрел сквозь решетку прямо в глаза мастеру огня. Омега наклонил голову на бок, и Кай повторил за ним, наладив контакт. Тогда Ллойд окинул взором зал, не смотрит ли кто на него, а затем произнес только губами: «Я верну тебе долг». Затем раздался удар в гонг, и решетка Кая раскрылась. Он, самый свирепый зверь Темной столицы, вышел на белый песок арены, чтобы запятнать ее кровью снова. Трибуны взревели, и стали кричать. Но Кай их не слышал, он погрузился в ощущения внутри себя, обостряя другие органы чувств. Открылась новая клетка, и на арену вышли такие же разукрашенные львы. — Да начнется же битва диких зверей! — и снова смех ведущего наполнил арену.