Три ведра и блюдце

– Такая славная забегаловка! – провозгласил мягкий голос, странно гармонируя с раздражающим грохотом резко отодвинутого стула и редчайшим парфюмом. – И рекаф порядочный. Что это ты тут трескаешь? О-о, ну и дрянь!       И хохочет. Стержень, как он есть, почему-то не выводил ассасина из себя своим фривольным поведением. Воистину загадка, которую сам Фенрир предпочитал объяснять потрясающим обаянием этого придурка. – Людей многовато, – сухо отозвался он, не отрываясь от трапезы. – И чудно! В глаза не бросаемся. Приятненького тебе, – кусок какой-то хитрой заморской булки совершил в воздухе кульбит, позволяя Ральтусу повыпендриваться, и заткнул счастливый трепливый рот, но не стёр с его лица заговорщеской улыбки. Фенрир поднял на него взгляд. «Сама непримечательность», – проскочило в уставшем уме. – Чего хотел? – уточнил он уже почти в самой вежливой из своих манер, на что Стержень отозвался небрежной шуткой: – Не видел тебя давно, затосковал.       Но Фенрир знал достаточно этот лукавый взгляд. Он прикидывал, выглядит ли его собственное лицо таким же уверенным и насмешливым, когда он осознаёт своё преимущество в схватке. Стержень был королём другого поля боя. – Ну давай, рассказывай, – не дождавшись от товарища никакого ответа, потребовал Ральтус. – Я похож на барда? – бледно-фиолетовые огоньки холодно и недобро глянули из-под капюшона. Стержень вспомнил, как подобный взгляд на первой их совместной миссии заставил его насторожиться: не лишится ли он десятка зубов, если продолжит вбрасывать остроты? Сейчас он остался невозмутим, и только вздёрнул бровью, призывая приятеля расслабиться и быть поразговорчивее. – Что там в тюряге? Девчонки перепугались, а ты себя, небось, как дома чувствовал? – усмехнулся молодой человек, глотая рекаф и на мгновение отвлекаясь на какую-то дамочку за соседним столиком, чтобы ей подмигнуть. В отражении тёмной зеркальной стены Фенрир заметил, что сия дамочка – суровая раскаченная сороритас самого невзрачного вида, и не сдержал короткого смешка. Стержень, наконец, настроил его на нужный лад, и с миной сытого кота ждал историй. – Да нет. Ларк держался неплохо. Привлёк к себе калопочитателей. – Кого-кого? – сквозь смех переспросил Ральтус. – Калопочитателей, – невозмутимо повторил Фенрир, вызвав этим новый поток хохота. – Паства дерьмового храма. Фекалофилы. Г-новерующие. – Как?!       Уже не без усмешки дождавшись, пока приятель отдаст шутке должное, ассасин продолжил: – Суп поели на бульоне с огрина. – Учитывая твои вкусы, не удивлюсь, если тебе понравилось. – Повар из Милочки лучше, чем аколит Инквизиции.       Стержень снова лукаво сощурился, но Фенрир не придал этому значения. – И чем этот божий одуван разгневал Вашу Светлость?       Таинственный убийца отставил в сторону пустую тарелку и выдержал сердитую паузу, пригубив местный эль. Тот оказался вполне сносным. – Ничем. – Да брось, рассказывай, – настаивал болтун, позвякивая ложкой в чашке. Будь Фенрир внимательнее, он бы заметил, что сахар в напиток не насыпался. Стержень был грамотным фиксером: человек вроде Фенрира захочет заглушить нервирующий звук, но это недостаточно осознанное желание, чтобы вломить источнику по физиономии. – Доверяет кому попало. – Псайкерам, читающим мысли? – уточнил Ральтус, намекая на безнадёжность ситуации Мириам. Ассасин нахмурился, невольно задумавшись о том, откуда коллега вытащил эти подробности и что он ещё может знать. – Рыдает ночами, – добавил он. Выдавать дополнительную информацию этому прохвосту Фенрир не собирался в любом случае, и поэтому предпочёл продолжить негодовать на Травел. А Стержень только этого и добивался. – Самобичевание во всех смыслах слова тоже не лучшая черта для служащего Инквизиции. – Зелёная ещё. А тут и ебаки страшные, и коллеги привлекательные. Стерпится, слюбится, – растягивал он, подчёркивая всё, о чём не торопился говорить прямо.       На секунду повисло молчание. Фенрир ощутил вскипающее раздражение: из всех возможных тем товарищ завёл его в одну из самых скучных и не требующих никакого обсуждения. – На что ты намекаешь? – На то, что девку эту нужно держать поближе к сердцу, – Стержень пожал плечами, откидываясь на спинку стула. – Ты свахой устроился? – ассасин безразлично хлебал эль. – Ничего подобного, – он помотал головой коротко, опустив уголки рта вниз и вздёрнув брови, как бы впервые задумавшись об этой идее. – Ты не замечал, что значительная часть её миссий совпадает с твоими?       Твёрдый взгляд Фенрира давил на приятеля. – И? – Как известно, Экклезиархия либо гниёт, либо остаётся священно чистой, – молодой человек скорчил гримасу святого. – Вторая каста идеально подходит для ведения достоверной отчётности. Эти не врут вышестоящим, как и повёрнутые гвардосы, – лицо у Стержня сделалось более деловое. Он сверился с хроно и теперь поглядывал в окно. Ассасин не обратил на это внимания, но, поняв, что корень разговора лежит глубже, перестал скучать. Ральтус глотнул рекаф и заговорил несколько быстрее. – Но начальство полагает, что Каттон не станет на тебя стучать по поводу всякого лишнего убийства. Не видел его отчётов, но так оно, вероятно, и есть.       «А чьи видел? – хмуро подумал Фенрир. – Как он только выведывает всё это?» – Допустим.       Послышался характерный открывающейся и закрывающейся двери звук. Где-то у прилавка покачнулась неприлично длинная светлая коса. Стержень прокашлялся и пощупал кадык. – Милочка, судя по её резюме, отличается совершенной непредвзятостью, – выдал он совершенно другим голосом, и Фенрир узнал в нём свой собственный. Правая бровь его поползла вверх в недоумении. Стержень, тем не менее, пытался уловить отнюдь не его реакцию; он вцепился взглядом в резво обернувшуюся и зардевшуюся девушку. Убийца повернул голову в поисках предмета интереса приятеля. Увидев неловкую фигуру в светлой рубашке, он снова насупился. Мириам поторопилась демонстративно увлечься десертами и замерла у витрины, нервно теребя манжет. – Какое интригующее стечение обстоятельств, – Фенрир поджал уголок рта в иронии, возвращаясь к разговору и элю. – Совмещаю приятное с полезным, – оправдался Стержень, удовлетворённо улыбаясь. – Ты уж не сердись, – он наклонил голову и, допивая свой напиток, помолчал немного, дожидаясь, пока Мириам поступью встревоженной лани покинет заведение. – Теперь «Вортекс» у меня в долгу. Миледи будет, наверное, захаживать не только по вторникам и субботам, – он хохотнул. – Давай к делу. – Ой, ну какой ты зануда, Фенрир. Всё к делу да к делу. У тебя выходные. Выходные, врубаешься? – живописная мимика выдавала дружелюбие и обречённость одновременно. – Именно. Не трать моё свободное время на эти интриги, – вот и звучит, наконец, тон последнего предупреждения. – А ну – ша! Отставить, – с лицом уже совсем бесстрастным отзывается Ральтус, чувствуя, что ступает на тонкий лёд, но внешне храбрясь. – Мужик, я совет пришёл дать. Я нечасто делаю это бесплатно.       Напряжённая тишина через полминуты заставит Фенрира сменить гнев на милость. Стержень знает себе цену, и ассасину было об этом хорошо известно. Как и о том, что у него, без сомнения, свои рабочие методы портить жизнь неприятелю, а союз с ним даёт определённые преимущества. И славно, что бандит умел вовремя об этом напомнить. – Продолжай, – вежливо и уже куда более заинтересованно произнёс Фенрир. – Так вот, она не будет прикрывать тебя просто так, если будешь своевольничать без пользы делу. И, по отзывам, она не склонна заводить друзей. Неформально общается только с бледнёй-псайкером, не считая вашего, кхм, ночного рандеву, – Ральтус снова хохотнул, и собеседник тоже усмехнулся. – А я это всё к чему… – он притормозил, решая, как скрыть причину своей глубокой осведомлённости. – Слушок ходит, что на тебя и Квинта Инквизитор надежды возлагает, так что приглядывают за нашими отчётами чуть тщательней. Напишет птичка наша о каком-нибудь очередном оторванном силовом кулаке, а они поймут неправильно и в еретики запишут. Такая тут штука, я бы подстраховался. – Ты в принципе человек очень осторожный. Что ни миссия, то новая страховка. – Так и не зря ведь, – смеялся Стержень. – Как бы то ни было, пусть решают, что хотят, – ассасин оставался равнодушен. – Да ладно тебе, не в калопочитатели же записаться предлагаю, – снова смеётся. – Симпатичная ведь. Да и делать почти ничего не надо. Она и так на тебя запала. – Что? – удивился Фенрир. – Невооружённым глазом видно. В общем, погода для тебя складывается благоприятная.       «Почти гороскоп», – тупо заметил убийца про себя, невольно переосмысливая действия и слова Травел. Впрочем, он тут же понял, что не слишком-то был к этому внимателен и не особенно есть, что вспомнить. – Будь с ней чуть ласковее. Только не переборщи, а то увяжется. Хотя, может, это не так плохо. Женщины созданы для того, чтобы украшать твою жизнь. – Очень характерное для тебя утверждение, но я предпочитаю нечто более практичное.       Последовала пауза. Стержень решил попробовать себя в телепатии (кто знает, когда проснётся!), внушая другу полюбовные чувства. «Ох уж это ослиное упрямство. Давай, заводись, аутист несчастный, я тебе добра желаю», – мысленно давил он, но Фенрир оставался непроницаем, как и всегда в подобных вопросах, закономерно своему страдавшему гению и всем вытекающим. – Зря ты так. После секса лежит, небось, красивая, как далёкая грёза, – с видом почти мечтательным Ральтус сощурился и помотал головой, – щечки горя-ят, а в глазах – чистая любовь… В этом мире так много дерьма, что калопочитание скоро станет уделом победителей, – всё похохатывает. – Женщина – источник света. Им плевать на войну. Посмотри на Флавию. Она бывший комиссар, постная мина для неё – всё равно, что форма. Но её эмоции – настоящее откровение. Когда она ревнует или стесняется, сразу и на душе не так погано становится. Просто попробуй. Небось, и женщина из Мириам лучше, чем аколит Инквизиции. Или бесчувственная доска? – уточнил весельчак. – Я бы так не сказал, – Фенрир усмехнулся в ответ. – Больше на одержимую похожа.       После этого замечания смеялся Ральтус долго и заразительно, чем приподнял ассасину настроение. Они вскоре разошлись, договорившись вечером перехватить Каттона у его подчинённых и выпить. О предостережении и совете Стержня Фенрир не слишком задумывался: в мастерской предметы для размышления были поинтереснее. По крайней мере, пока что.

***

      Этот мир был страшнее прежнего. Теперь пора было это признать; теперь, когда чужое солнце подтапливало непривыкшую кожу и огромный город распластался в радиусе обзора, напоминая жителю улья воду, которую не сдерживает грань сосуда; теперь, когда коллеги, один чуднее другого, встречали новоприбывшего аколита, не затрудняясь чувством такта. Эти эпизоды сейчас подстёрлись из памяти Мириам и превратились, по большей части, в плохо приготовленный, размякший рататуй. В день знакомства лица и имена путаются в уме от обилия оных, и сквозь годы уже нет уверенности, кто и что говорил и делал.       Вот и Травел с трудом сейчас могла бы описать, когда именно заметила Фенрира. Помнила, что пришла к решению держаться подле него как бы на безрыбье, остерегаясь техножреца, Гарро, которого не могла понять, и женщины-псайкера, Соны, без остановки то смеявшейся, то жаловавшейся, и тем вызывавшей усталость и головную боль, сравнимую с той, что сама испытывала из-за давления варпа. Ассасин охотно поддался, даже этого не заметив; впоследствии Мириам поймёт, что она для него была тем же выбором из худшего, и будет этим объяснять то, что в его лице можно назвать дружелюбием.       Травел смутно припоминала до сих пор, как он смутил её впервые до ступора. Она остановилась в оружейной лавке всего на пару минут, торопясь, ещё трогательно и бессмысленно тогда беспокоясь, что задерживает команду. Ей нужны были унитарные патроны, но когда она принялась расплачиваться, угрожающая, безукоризненно чёрная фигура появилась перед ней откуда-то из-за спины, сильно напугав. Фенрир окинул взглядом её и продавца, затем его баритон, звучный и ледяной, разнёсся по лавочке: – Сколько, Вы сказали, стоят патроны для стаб-револьвера? – Восемь штук за трон. – О-о, – протянул он и тонко иронизировал: – Похоже, какой-то особый паттерн.       Девушка слово тогда боялась вымолвить, таращась полубезумно, как ей казалось, на коллегу. Продавец от его слов смешался. – Как тебя… Марина… Миранда… В общем, милочка, – небрежно обратился Фенрир, сердя её своей, как ей думалось, напускной забывчивостью, – ты знаешь среднюю цену унитарного патрона?       Травел смотрела в упор на маску, краснея ещё пуще. Своим чуть насмешливым тоном он откровенно стыдил её, но негодование и конфуз боролись в ней, не давая друг другу выхода, так что она так и не нашлась, что ответить. – Возьми, – бросил он, вытащив из рюкзака небольшой ящик патронов, которого клирику хватит ещё, тем не менее, не на один месяц. – Не стоит благодарности, – сказал убийца, когда она, неловким движением приняв этакий подарок, раскрыла свой безупречный рот, чтобы как-то отреагировать. – Сегодня всем повезло. Не будем обдирать это, судя по всему, нищее на металлы милое местечко, – съязвил он, уходя.       Мириам тогда засомневалась, не шутит ли с ней коллега злую шутку. Она боялась его, будто хрупкое животное, уже имея возможность оценить его физическую силу и навыки, не сравнимые ни с чем из того, что она видела раньше. Пяти часов назад до упомянутого жеста щедрости этот человек при ней исполнил практически шоу. На станции в баре, где люди дрались на спор, он распалил всех присутствующих своим пренебрежением, заявив, что поединок один на один будет для него катастрофически скучным. Поражённая его безумством – так оскорблять целую толпу отнюдь не хрупких мужчин! – Травел даже не успела вмешаться. Пока она пробивалась сквозь галдящий поток, Фенрир с проскальзывающим в движениях бахвальством снимал с себя бесконечное вооружение и броню, оставляя лишь маску. И ему, в конце концов, понадобилось около двадцати секунд, чтобы пятеро шахтёров пали его забавой. Взамен ему лишь ушибли руку, которой он после, впрочем, готов был доказать Гарро, что тот не аккуратен в выражениях. Техножрец тогда же сказал ему что-то, очевидно, сильно задевшее гордость ассасина.       Из-за суеверного ужаса Мириам всегда была с Фенриром тиха и, когда и решалась возразить на колкости, которыми он сыпал, звучала тускло и неубедительно, вопреки сильному характеру.       На той миссии – её первой миссии – они попали в какие-то странные для аколитов неприятности: их несправедливо обвинили в краже. Пришлось болтаться по всей столице, уговаривая присяжных. В процессе Гарро пропал; глупо погибла Сона, принявшая слишком буквально и близко к сердцу необходимость достать карту особого доступа к базе данных. Мириам, молча негодовавшая, тем временем, на цель миссии, которая остаётся в стороне, только иногда намекала невнятно на более решительные действия, но убийца ничего ей не отвечал, и их скитания продолжались. Ему будто и дела не было до влиятельного псайкера, пытавшегося достать себе ксеноартефакт. Её ярость нашла выход в конце концов, когда разбалованная аристократка настояла на сексуальном контакте с кем-то из аколитов за обещание отозвать своё свидетельство. Правда, пристыдить её у клирика не вышло. Оставшись с распутницей наедине, Травел, подгоняемая неприязнью к беспорядочным половым связям, кое-как нашла компромисс и осталась тяготиться только лёгким навесом стыда, который вскоре скинула, прибегнув к молитве. Но на этом история не закончилась.       Той же ночью, когда они засыпали вдвоём в тесной комнате на кровати, рассчитанной на супругов, Фенрир, видимо, не уклонившийся днём от атаки собственного воображения, немногозначительно намекнул клирику на близость. И, несмотря на все её возражения, ассасин своего добился. В шоке и полубреду вследствие вводимых в течение суток стимуляторов, Мириам убедила себя, что это был просто сон. И даже смогла отбиться от мысли, что сон был очень желанный – девушка не заметила, как её душа, восхищённая до остановки дыхания, утешенная невозмутимостью, покровительством и силой, припаялась к этому человеку.       Этот эпизод жизни долго преследовал её впоследствии. Эти двое часто пересекались, и сердце Мириам начало замирать в исступлённой нежности от всякого движения Фенрира. Она грезила спасением Империума и была полна энергии и амбиций, так что внутренняя борьба была ей совсем некстати, и, в конце концов, так как убийца ни одним выражением, казалось, не давал убедиться в реальности и важности произошедшего, Травел почти перестала вспоминать об этом. Не глупо ли, думала она, вообще при такой ответственности о таких проблемах голову ломать?       И, как только Мириам окончательно избавилась от назойливого ощущения запятнанности (ей незнаком был секс без любви, и “сон” мало ей нравился, зато сильно будоражил фантазию) и забыла думать о Фенрире, кроме как о кадре, Фенрир совершенно случайно вспомнил о Мириам как о женщине.       Под покровом ночи, на мире-кузнице, где убийца всё был как на иголках из-за своих трудных отношений с Адептус Механикус, он желал отвлечься и позабавиться, и безвкусно и бесстрастно украл час-другой отдыха клирика. Фенрир взял её полууснувшей, в тишине, без труда взломав замок её двери; она скованно, но всерьёз пыталась отбиться, потом сама же с рвением поддавалась, как и в первый раз, – это забавляло его. А наутро девушка снова отгоняла от себя мысль: «Хороши совпадения!» – выбивая из себя праведным самобичеванием остаточную страсть, которой в целом была преисполнена и просто привыкла сдерживать.       В её прежней жизни некоторым было об этом известно, однако эта жизнь теперь померкла в памяти и казалась далёкой грёзой.

***

      Толпа была рассеянной, необыкновенно шумной и будто бы счастливой. В пастве не было того благоговейного терпения, и тишина, за которой жители Терции приходили сюда, сменилась гулом, состоящим из сотен шепчущихся голосов. Громоздкая, вычурная коробка собора осветилась особым образом; привычные глухие, тусклые цвета улицы разрезали лучащиеся золотом резные фронтоны и контрфорсы; стрельчатые арки главного входа буквально являли собой отражение фантазий людей о том, как выглядит вход в рай. Зазвучал в суете, не дожидаясь трепетного внимания верующих, торжественный хорал; это было не по канонам и раздражало епископа, раздражало регента, раздражало многих певчих, но не раздражало Мириам. Она полагала, что не должно мешать прихожанам преисполняться священной благодарности и ликования в честь Вознесения Императора; что хор – лишь музыкальное сопровождение к этому порыву душ.       Никто не замечал за ней этой романтической стороны. Сестра Мириам считалась прагматичной и рассудительной; на деле, она проживала половину дня, не выходя из своих мыслей, и ласковая улыбка, облегчавшая печаль говоривших с ней прихожан, существовала сама по себе и отнюдь не исходила из её «доброго сердца». Впрочем, в некотором смысле Мириам была светлее многих граждан Империума. Однако, это уже не та история.       Её второй альт слился с десятью такими же – как и положено. (Сейчас таким блаженством было бы растворить свой голос в сотнях других, чтобы никто не услышал в нём страха!) И тогда Мириам хотелось, чтобы слышно было её одну. Она ревностно ненавидела сопрано, избранных для сольных партий, и даже не замечала этого за собой, пока не избавилась от этого чувства спустя два с половиной часа. – Тебе точно понравилось? Тенора постоянно ошибались. Как можно в такой день петь фальшиво даже на секундочку, я не-по-ни-ма-ю!       Её статная фигура начинала сотню суетливых движений в секунду; жесты прерывали друг друга. Сегодня по-особому заплетённая светлая коса непредсказуемо качалась из стороны в сторону, словно обезумевший маятник. Священнослужители и певчие, кому из них было до Мириам дело, с ласковой улыбкой наблюдали за её энергичностью исподтишка, занимаясь своими делами: никогда она не была так несдержанна и очаровательна, кроме тех минут, которые отдавала Маркусу. – Мира! Успокойся! – молодой человек явно сдерживал смех, осторожным, ласковым жестом останавливая её метания. Девушка уставилась на него с сомнением; Маркус выдержал паузу. Затем его правая бровь лукаво подёрнулась вверх, и он недоумённо спросил: – Сопрано? Ты сказала: «Сопрано»? «Тенор»? – после каждого вопроса его бровь снова и снова подскакивала и словно лишала смысла эти слова и связанные с ними переживания. – А это ещё что такое? – он развёл руками, и снова заулыбался. – Это был хор, да? Я слышал только тебя. Вот такой вот я дурак, – спрятав улыбку в сжатых губах, он выразительно отвёл глаза куда-то в сторону. – Марк! Я же не-шу-чу! – угасающе отозвалась Мириам и, вопреки собственному сердитому ворчанию, поддалась в объятья.       Сейчас она думала, что не стоило ей так просто, на людях, обнимать его. Знала, что пресвитер замечал её отсутствие, что сёстры знали про Маркуса больше, чем она сама, просто её почему-то ни разу никто не упрекнул, а она почему-то вовсе ничего не замечала вокруг себя.       Они познакомились где-то в городе, и общались ухватками, пока сёстры попроще не уговорили принципиальную, склонную к аскетизму Мириам провести вечер, прогуливаясь с джентльменами из СПО. Вопреки представлениям Травел, это было весьма невинное сборище молодых людей, выпивающих, но практически не нарушающих рамок приличия в общении с дамами. (Воистину уникальное явление.) Конечно, ей трудно было признаться себе в том, что эти вечера ей нравились; каждый шаг откликался в её душе сомнениями в том, что она должна чувствовать, но всякий раз Маркус с боем отвоёвывал для неё покой.       Вспоминать о нём было тем горче, чем больше времени проходило и чем слаще, соответственно, казались те дни, наполненные часами простого и понятного труда и светлыми мечтами и надеждами, которые девушка изредка позволяла себе между молитвами за мир и благодать в Империуме. Укрыться в мечтах и фантазиях перед сном было той самой позволительной роскошью до сих пор.       Лучшее из воспоминаний было немного туманным; в общем пьяно-радостном гаме кто-то сунул стакан с амасеком в мягкую руку, и Мириам, рассеянно обернувшись, с отрешённой улыбкой напомнила, что не пьёт. «Этот выпьешь. На дно посмотри», – громогласно, как всегда, отметил Лукас, и этим привлёк внимание всей компании. И в этот момент, как она помнила, растерялась только она сама; остальные будто знали суть этого фокуса. Это произошло уже вдали от собора, на второй день фестиваля, когда их славная компания собралась вновь. Всё пестрело светом фонарей, цветастые тряпки и стекляшки на лавочках украсили ночь, жители Терции радостно галдели. Кольцо блестело на дне серебром; все затихли, остановились и уставились на неё. Маркус не усмехался, он выглядел взволнованным и вообще, как оказалось позже, сказал ей что-то, что она не услышала, оглохнув в изумлении. Совершенно не чувствуя рук, девушка принюхалась к содержимому стакана; сквозь годы она помнила этот отвратительный запах, подступившую тошноту и свою решительность выпить эту дрянь. «Мира! Боже, не собираешься же ты правда это делать», – Маркус попытался отобрать стакан, но она вцепилась в него мёртвой хваткой, и он смеялся, и все смеялись, а она ничего не поняла, пока он не сказал тихо, только ей: «Ты не должна делать то, что тебе не нравится, во имя чего бы то ни было, если я могу сделать это за тебя. Не волнуйся так. Можешь ответить позже, если хочешь». – Слёз – три ведра и блюдце, – пробубнил мужской голос с нижней койки, врываясь в лучшие воспоминания, словно толпа мутантов на площадь в день священного праздника.       Рыдания, вероятно, стали слишком громкими. – Зог-зог? – рассеянно пролепетал огрин с пола их временного убежища. Ему не ответили.       Мириам стихла; Фенрир, шумно вздохнув, повернулся на другой бок, судя по скрипу и пошатыванию хрупкой койки. Когда через несколько секунд он замер, явно вернувшись к своим снам, Травел тихонько подвинулась и выглянула за край – волнистая прядь соскользнула с макушки и повисла, словно намеревалась дотронуться до строгой чёрной брови, и это лучше всего прочего олицетворяло актуальные желания девушки. Вот он: безжалостный, молчаливый убийца, чьи мысли невозможно было угадать.       «А он и не подозревает!» – дерзкое утверждение загадочного телепата вспыхнуло в её памяти ярмарочными огнями. «И слава Императору», – не без горечи ответила девушка сама себе, грубо стирая слёзы с лица рукавом тюремного комбинезона. Она положительно ненавидела себя в последние месяцы, потому что всё валилось у неё из рук и выходило из-под контроля. Служба в Инквизиции давалась с трудом; вопреки храбрости своего сердца, Мириам терялась, в большей части случаев не знала, что предпринять, и от неё было мало проку. А жгучее оцепенение перед язвительным ассасином приводило её в ещё большее смятение: и почему только ей мог нравиться этот нахал, хладнокровно спускающий курок, предпочитающий голосу живого звук снаряда, достигшего цели, и стон умирающего? Она не считала себя вправе смотреть в холодные глаза с нежностью и восхищением: её сердце было обещано Маркусу Смиту в обстоятельствах, не позволяющих изменять принятые решения. И она до сих пор не отважилась спросить исповедника, считается ли смерть причиной для разрыва обета. Потому что не готова была услышать отрицательный ответ.       Под давлением всех этих трудностей и вопросов единственная поблажка, которую Травел могла себе дать, отразилась спутанной цепью лопнувших сосудов на её предплечьях.       Завтра Мириам проснётся, и, как и всегда прежде, на её лице не будет и тени эмоций; тогда и отзвук её судорожных вздохов покажется далёкой грёзой.       Как во Вселенной текли миллионы литров крови, так бесконечный поток слёз лился следом за ним, оплакивая разрушенную жизнь и поблекшие мечты.