Паучьи тропы

Я мотаю головой. Растерянно морщусь. Хватаюсь за его плечи – только сейчас для меня становится очевидна недвусмысленность моей позы. – Вы думаете… – голос подводит меня. – Ты думаешь, Джонатан и Том Реддл – один и тот же человек? Снейп многозначительно хмыкает, не торопясь отвечать, чешет подбородок. Я подскакиваю на ноги, слишком взбудораженный, чтобы суметь усидеть на месте, меряю нервными шагами гостиную. Он наблюдает за моими хаотичными передвижениями молчаливо, даже не одёргивая меня, когда я задеваю ногой низкий столик. Только утомлённо прикрывает глаза. – Сядь, – в его голосе слышны отчётливые приказные нотки, и я на секунду вижу в кресле не расслабленного Северуса, а строгого, сдержанного, всегда холодного профессора Снейпа. Мотаю головой, но всё-таки сажусь: рефлекс повиноваться этому его металлическому тону, должно быть, въелся под кожу всем нам. – Я не могу утверждать наверняка, – осторожно говорит Снейп, и я невольно фыркаю: ответ слишком уклончив для такого прямолинейного и категоричного человека, как он. – Реддл, вполне возможно, был далеко не единственным. Когда я был в твоём возрасте, – Снейп хмурится, и я заинтересованно подаюсь вперёд, – эта его теория слияния с богом была чрезвычайно популярна. Я бы назвал Реддла довольно харизматичным человеком: у него хватало сторонников и последователей, и я… – И ты был среди них, – тихо заканчиваю я. Закрываю глаза, запускаю пальцы в волосы. Слишком много открытий для одного дня, я совсем не уверен, что хотел заглядывать в этот проклятый ящик Пандоры. Снейп, сидящий в соседнем кресле, но бесконечно далёкий от меня сейчас, угрюмо молчит, и я поражаюсь тому, как сильно воспоминание двадцатилетней давности способно омрачить его лицо: резче и глубже проступают морщины, ужесточаются носогубные складки, даже его кожа, сероватая, как пергамент, будто бы становится темнее. – Я совершил много ошибок, – глухо произносит Снейп, не глядя на меня; он закрывает лицо руками в совершенно не знакомом мне жесте, и я вижу лишь судорожно блестящие глаза. Мне страшно видеть такого Северуса Снейпа. Он выпрямляется, усилием воли заставляя себя расправить плечи, но на меня по-прежнему не смотрит, будто я для Снейпа – слепая зона, табу. – И расплачиваюсь за них до сих пор, – хрипло и тяжело бросает он. Я не знаю, чего во мне больше: необъяснимого сострадания или глухого раздражения, в которое превращается непонимание. Сжимаю зубы, нервно прикусываю губу, паук извивается под моей кожей, расплавляя мне грудь. И я выдыхаю: – Но поверить не тому человеку – это не… – Я убивал, – спокойно перебивает меня Снейп, и я давлюсь воздухом. Наверное, по нему больно бьёт изумление напополам с ужасом, отразившееся на моём лице; Северус трёт виски, качает головой: – Формально, конечно, я помогал им. Помогал, слышишь? – он зло смеётся и поднимает на меня глаза. – Помогал свыкнуться с мыслью о существовании богов, помогал понять их, помогал в конце концов решиться на то, чтобы слиться с ними… Бешеный блеск его глаз – почти что пощёчина. Глядя на меня, Северус Снейп почти по слогам произносит: – Никто из них не выжил. Выпущенная на волю божественная сила оказалась слишком велика для того, чтобы не уничтожить своё вместилище. Я обещал им, что они будут жить долго, несоизмеримо дольше, чем обычные люди, что человеческие болезни никогда не тронут их, что… – Хватит! – лишь спустя долгое мгновение я понимаю, что это прокричал я. Снейп закрывает глаза, на его виске быстро-быстро пульсирует жилка, и я, ведомый порывом, бросаюсь к нему, сидящему, прижимаю его голову к своей груди, шепчу торопливо, боясь, что он вот-вот вернёт себе самообладание и оттолкнёт меня: – Ты же не знал, не мог знать, ты же не… – Не знал, – глухо отвечает Снейп, и мне становится намного легче дышать. Я зарываюсь пальцами в его спутанные волосы и вздрагиваю, когда он добавляет: – Я узнал в тот день, когда должен был сам принять бога. Давлюсь выдохом. Его плечи под моими ладонями напрягаются, но я боюсь сжать их сильнее – не доверяю пальцам. Сил хватает только на то, чтобы прижаться щекой к его макушке, неудобно склонившись, и спросить: – Моя мама? Он не отвечает – это равносильно «да». Я закрываю глаза. Внутри ворочается гаденькое, малодушное желание прекратить этот разговор, сбежать в другую комнату, отмолчаться там, но только не копаться глубже. Не лезть сквозь двадцать лет грязными руками во всё произошедшее. Тошнота – мой привычный спутник – подступает к горлу. Я запрещаю себе затыкать Северуса, запрещаю не слушать, мне позволено только дотрагиваться короткими рваными прикосновениями до его волос, шеи, плеч и удивляться, почему он ещё не отстранился. Вопреки всем моим ожиданиям, перед тем, как заговорить вновь, Северус Снейп делает немыслимое: он привлекает меня ближе к себе и смыкает кольцо рук на моей пояснице. Я всего раз до этого видел его слабым – даже не слабым, так, поддавшимся эмоциям, но теперь человек, которого я неумело и неловко глажу по спине, кажется мне хрупким. Был ли он таким, когда встретил Тома Реддла? И как тогда этот юноша – не научившийся держать лицо мужчина, которого я знаю, но запутавшийся юноша – справился с осознанием того, что на его совести чужие смерти? – Думаю, Том прекрасно знал, что мало кто сможет выжить после слияния, – говорит Снейп куда-то мне в живот. – Он искал себе подобных, искал достойных, отбирал их лично, а нам была уготована роль исполнителей его воли… – он хрипло безрадостно смеётся, и я сглатываю горький ком, застрявший в горле. – Едва ли он рассчитывал на то, что я сам переживу принятие бога. Я и сам сомневаюсь, что сумел бы. В тот день погиб мой старый товарищ, многое прошедший бок о бок со мной. В тот день мне показали, что обещанное всесилие достаётся избранным, а дело остальных – гнить под их ногами. В тот день Лили сказала мне, что я становлюсь чудовищем. Мнение друзей может больно ударить, не так ли? – слишком внимательный взгляд, чтобы я не понял: Снейп намекает на мою размолвку с Роном. Во рту становится кисло. Друзья, друзья… – Разумеется, я сбежал, – челюсть Снейпа твердеет, он смотрит с вызовом, будто ждёт, что я назову его трусом. – Лили помогла мне. Но я ей – не успел. Он невесело усмехается, касаясь ладонью обезображенной шрамами шеи. Меня не слушается тело. – Том не стал искать меня, – говорит Снейп. – Возможно, он надеялся, что я сдохну в попытках избавиться от бога, раз уж не захотел принять его. Видишь ли, Поттер, большинство умирает и при том, и при другом раскладе. Цинизм этих слов потрясает меня, я падаю на колени, не в силах больше контролировать себя, ловлю его ледяные руки, выдавливаю, ощущая, как дрожат губы: – Всё, хватит, не надо больше… Он медлит целую вечность перед тем, как переплести наши пальцы, и успокаивающе произносит: – Это было давно. Слишком давно, чтобы сейчас иметь значение. С тобой ничего не случится. Обещаю. И я срываюсь, я требую, чтобы он немедленно забрал свои слова назад, чтобы он не смел говорить так уверенно!.. Потому что если ничего не получится, если я всё-таки умру, это обещание мёртвым грузом повиснет на его совести. Моя горячечная испуганная отповедь его неожиданно веселит – Снейп усмехается одними уголками губ, а после притягивает меня к себе, и я впиваюсь ногтями в его плечи, отвечая на злой поцелуй, и кусаю его губы, и не могу объяснить ему, отчего у меня влажные щёки. Уже позже, вечером, когда Снейп направляется в спальню, я, ещё сидящий в гостиной, тихо говорю ему: – Думаю, моя мама была бы рада, если бы узнала, что ты помогаешь мне. Его спина каменеет. Не поворачиваясь ко мне лицом, Северус прохладно произносит: – Поттер, если ты сейчас же не пойдёшь в душ, спать будешь в гостиной. Я улыбаюсь и шагаю в ванную; первая ночь, проведённая в одной постели с Северусом Снейпом, обещает быть для меня непростой. Когда я, мокрый и замёрзший, неуверенно переступаю порог спальни, свет уже выключен, а сам Снейп лежит спиной ко мне под одеялом. Я даже думаю, что он спит, и стараюсь идти медленнее, чтобы не разбудить, но он тяжело вздыхает и ровно произносит: – Ложись уже. Или совесть заиграла? Я сам вытребовал у него эти совместные ночёвки – когда в прошлый раз проснулся от кошмара, задыхаясь и обливаясь холодным потом. Он тогда прижал одну ладонь к моему лбу, вторую опуская мне на лопатки, и обманчиво мягким тоном проговорил, что я – маленький вымогатель. Но согласился. Я осторожно опускаюсь на кровать, укрываюсь одеялом, прижимаюсь щекой к подушке, но сразу мне не уснуть – холодно. И, набравшись смелости, я придвигаюсь поближе к Снейпу. На нём только пижамные штаны, он обнажён по пояс. Бледная кожа, сколы лопаток… Опускаю холодную ладонь на его бок. Снейп вздрагивает, как от удара, гневно рычит: – Поттер, мать твою! И разворачивается ко мне лицом – недовольный, раздражённый. Берёт меня за руки, ногами дотрагивается до моих, ледяных, шипит совсем по-змеиному и приказывает: – Иди сюда. Ближе, поздно скромничать! Я всё же краснею под его насмешливым и ни капельки не сонным взглядом, почти притираюсь телом к его телу, и он греет меня своим теплом. Мне раньше казалось – ещё когда я ненавидел его, – что Северус Снейп холодный и скользкий, как лягушка. Он оказывается неожиданно горячим, словно у него жар, а кожа у него гладкая-гладкая, одно удовольствие скользнуть по ней ладонями, а если прижаться ближе, можно повторить пальцами очертания худого тела под пижамой… – Поттер, ты заболел? – спрашивает он, когда я замираю и тяжело судорожно выдыхаю. Горячие, о господи, губы прижимаются к моему лбу, Снейп озадаченно хмурится, явно не понимая, чем вызвано моё состояние, и я – азарт напополам со страхом – толкаюсь бёдрами, вжимаясь в его пах так, чтобы он не смог не почувствовать твёрдости моего члена даже сквозь мягкую ткань штанов. – Ах вот оно что, – тянет Снейп, рывком дёргая меня на себя, и я еле слышно охаю: его пальцы на моих запястьях превращаются в тиски. Но возмущаться мне не из-за чего – он уже целует меня порывисто и жадно, словно не целовался давным-давно, и его язык, его фантастический юркий язык, способный не только плеваться ядовитыми словами, скользит по моему, и я весь выгибаюсь, подвластный этой ласке… Северус Снейп – олицетворение чувственности – изгибается следом за мной, приникает бёдрами к бёдрам, рождая во мне совершенно неуместную мысль о том, что мы, боже, потрясающе подходим друг другу, трётся… и начинает коротко, рвано двигаться. Тонкая материя почти не скрадывает ощущений: я чувствую, как его член, зажатый между нашими телами, твердеет, слышу, как его дыхание сбивается с ритма… Северус запрокидывает голову – мне не удержаться, я глотаю стоны и вжимаюсь губами в его шею, мне хочется пометить, оставить след. Он еле слышно шипит сквозь зубы, когда я прихватываю кожу возле шрамов, но стоит мне остановиться в страхе, что я сделал мне больно, и Снейп, на секунду прерывая череду божественно ритмичных и садистски медленных движений бёдрами, выдыхает: – Гар-ри… Он катает на языке рычащее «р», и я вторю ему стоном, заглушённым его шеей. А потом всё же ставлю метку: аккуратную и яркую. В животе всё горит, рука сама собой тянется вниз, обхватить член, скользнуть ласкающим движением по всей длине… Снейп перехватывает моё запястье, прижимает к губам, порывисто касается сухими поцелуями каждого пальца, и глухая нежность во мне смешивается с желанием. Я просительно стону – но он не торопится ускорить ритм движений, он вскидывает бёдра нарочито неторопливо, хотя я вижу, как судорожно Северус облизывает пересохшие губы и как горят его глаза… Я решаю за него – вжимаюсь сам, сжимаю его бёдра, стискиваю, выглаживая большими пальцами выступы косточек, и он с тихим гортанным стоном поддаётся провокации, и толкается почти яростно, я вторю ему, не попадая в его новый темп, наши движения становятся бессистемными… Он целует меня, целует, оттягивает нижнюю губу и почти ласково прихватывает верхнюю, опускает ладони на мою поясницу – и ниже, ниже, почти больно впивается короткими ногтями в ягодицы. Этого – и его сдавленного выдоха, и мокрой ткани, шершаво дразнящей плоть – хватает для того, чтобы я кончил; я жмурюсь так, что под веками вспыхивают цветные пятна, волна удушливой сладкой слабости прокатывается по телу, и всё заканчивается. Ещё минуту я восстанавливаю дыхание. Испачканные пижамные штаны неприятно липнут к телу, пальцы побаливают от напряжения; я, наверное, оставил на бёдрах Северуса синяки… Пугающе возбуждающая мысль. Он лежит рядом: молчащий, с закрытыми глазами и бьющейся на виске жилкой. Я коротким ласкающим движением провожу по его обнажённой груди, соскальзываю на живот, ползу ниже и глупо улыбаюсь – под ладонью мокро. – Удивительный вы человек, мистер Поттер, – почти ровно произносит Снейп, не открывая глаз. – С вами даже поспать нормально не получается. На его тонких губах играет едва заметная улыбка, и я смеюсь. Он стягивает с себя штаны, отбрасывает их в сторону, и я следую его примеру, тут же ныряя под одеяло: без одежды в комнате холодно. Снейп привлекает меня, согревшегося и разомлевшего, к себе, проводит сухой горячей ладонью по моим волосам и прохладно, но мягко приказывает: – Спи.

***

Я не успеваю считать дни и отчаиваться – в моей жизни становится слишком много Снейпа и секса. Пусть он вряд ли назвал бы это сексом – взаимная дрочка, сдавленные стоны в губы друг другу, – обозначить такую близость как что-то меньшее я не могу. Может быть, Джонатан – или мне стоит называть его Томом мысленно? – был прав, когда сказал, что я влюблён; что он знал, помимо моего имени? Знал ли он, чей образ помешал мне с ним переспать? Теперь от мысли о том, что, возможно, я мог заняться сексом с человеком, способным обречь других на гибель ради поиска подобных ему, меня начинает тошнить. – Привет, – говорит мне Невилл, когда я сажусь рядом с ним и достаю из сумки учебник по гистологии. – Готов к зачёту? И я понимаю, что выбрал очень неудачное время для того, чтобы умереть. Абсурдный злой юмор этой ситуации смешит меня настолько, что я давлюсь фырканьем и мотаю головой. Невилл вздыхает, открывая учебник: – Я тоже. Никак не могу понять тринадцатый параграф – написана какая-то чушь… Трелони сегодня вырядилась в ярко-голубое платье с зелёными и жёлтыми узорами; когда я смотрю на неё, у меня начинает рябить в глазах. Или это волнение? Не знаю, мне есть из-за чего волноваться – на учёбе бывает трудновато сосредоточиться, если ты не знаешь, выживешь или нет. И всё же я каким-то чудом отвечаю ей неплохо. То ли Трелони специально выбирает лёгкий вопрос, то ли мне просто везёт. Когда она, кивая, жестом отпускает меня, в глубине её глаз, огромных за стёклами очков, мне видятся сочувствие и жалость. Трелони одними губами проговаривает: «Удачи». Я едва удерживаюсь от того, чтобы уйти, хлопнув дверью. Когда меня начали жалеть? Это неприятное чувство, словно прокисшее молоко во рту; я хотел бы, чтобы мне пытались помочь, чтобы меня поддерживали. Но не жалели. Нет, не жалели! – Смотрите, куда идёте, мистер Поттер, – желчно произносит Снейп, в которого я умудрился врезаться, и уносится прочь. Я невольно усмехаюсь: уж он-то меня не жалеет. Уж он-то не из тех, кто позволит мне раскисать и давать слабину даже в самые тяжёлые моменты. Я поправляю лямку сумки и оглядываюсь. Меня спросили одним из первых, до конца занятия ещё час, можно заглянуть в кофейню поблизости и выпить немного капучино – я плохо спал этой ночью, опять снились кошмары, и Снейп, недовольный спросонья, помогал мне прийти в себя. А потом… да, а потом – все ночные пробуждения заканчиваются одинаково: его руки на моём теле, мои жалобные стоны, наши торопливые, жадные поцелуи, украденные у всех богов мира. Интересно, если я всё-таки выживу, он предпочтёт забыть обо всём, что между нами было? Я замираю как вкопанный и едва не врезаюсь в Блейза Забини. – Поосторожнее, Поттер! – он потирает ушибленное плечо, недовольно морщится. Видок у Забини паршивый: круги под глазами, сероватая кожа… это до боли напоминает мне меня самого, и, позабыв, что мы стоим посреди коридора, я шепчу: – Ты… тоже? – Тебе-то какое дело? – он, кажется, готов взорваться, но спустя секунду смягчается и неопределённо мотает головой. – Вроде того. Надеюсь, пронесёт. Я не успеваю ничего сказать ему – Блейз Забини оттесняет меня плечом и уходит, не оборачиваясь. Интересно, кто будет вытаскивать его? Я думаю о профессоре Люпине, над старым пиджаком с протёртыми локтями столько насмехался Блейз, и фыркаю. Голоса в голове фыркают вместе со мной, но в последнее время я научился их затыкать. Блейз справится. Хотя бы и назло тому, что приключилось с Драко. Блейз справится – я откуда-то знаю это, каким-то внутренним чутьём. Может быть, то, что я выкидываю из головы встречу с ним и больше не вспоминаю о Забини, называется малодушием. Может быть. Всё хорошо. Всё хорошо и на этот, и на следующий день. А потом наступает утро, в которое Северус Снейп как бы между делом говорит мне, медленно попивая кофе: – Сегодня. Я вздрагиваю и растерянно поднимаю голову. Он поясняет: – Сегодня ночью я попробую вытащить его. У тебя есть время побыть с друзьями. – Попрощаться? – я зло усмехаюсь. Почему этот день наступил так рано? Должно же было быть ещё время, мне не хватило, я только научился справляться, я только сумел начать жить заново, без оглядки на богов и их мерзкие делишки!.. Почему? Снейп резко опускает чашку на стол, поднимается на ноги и холодно бросает: – Если вы в состоянии язвить, мистер Поттер, значит, за ваше душевное равновесие я могу не тревожиться. Он уже готовится уйти, когда я отмираю и ловлю его за руку. Мне становится даже стыдно за эту вспышку – Снейп нервничает никак не меньше, если не больше, чем я… Это не от меня зависит чужая жизнь. И не я буду выполнять роль спасителя, который в конце концов может стать палачом. Поэтому, сжимая зубы, я выдыхаю: – Извините. «Сэр» с языка не идёт – прошлой ночью я снова называл его по имени, а он снова не говорил мне ни слова против, и сейчас официальное обращение кажется мне лицемерием. Я осторожно и робко скольжу пальцами по тыльной стороне его ладони, лаская подушечки, и Снейп медлит мгновение перед тем, как вырвать руку из моей хватки. – Извинения приняты, – ещё холодно, но уже без злости произносит он. – Тебе пора собираться. Опоздаешь на занятия. Я мотаю головой и торопливо говорю ему: – Я не хочу. Не хочу сегодня. Послушай, от одного дня ничего не будет, верно же? – вглядываюсь в его глаза, ищу понимание, давлюсь тем, что хочу сказать. – Я просто… думаю, если я сегодня пропущу пары, меня не исключат. Ты… – облизываю губы. Сердце нервно колотится в горле, голоса в голове кривляются, перевирая меня на разные лады. – Ты обещал мне. Он понимает без уточнений, что именно обещал. На секунду я вижу в его взгляде то же чувство, которое сжимает моё горло: неприятие. Неприятие. Я знаю, знаю, это неправильно. Мне не следовало просить его о сексе – о таком не просят, и это… – Хорошо, – кивает Снейп, прикрывая глаза. – К трём часам я буду дома. Он больше ничего мне не говорит, только поправляет рубашку, тщательно проверяя, все ли пуговицы застёгнуты, и уходит из кухни. Я иду следом за ним, как верный пёс, подаю ему пальто, и Снейп почему-то морщится, глядя на меня; мне даже начинает казаться, что я ему отвратителен, что всё это время он просто умело притворялся, но Снейп – Северус – сжимает мой подбородок и запечатлевает на моих губах короткий тёплый поцелуй, почти шепча на прощание: – Это совсем недолго. Подождёшь? – Подожду, – отвечаю я и назло его пунктику насчёт пунктуальности притягиваю Северуса к себе для нормального поцелуя. Борьба между нежеланием опаздывать и желанием ответить мне ведётся в нём лишь первую секунду; после мои лопатки обжигает болью соприкосновение со стеной, а горячие сухие ладони Снейпа забираются мне под футболку и ласкают беззащитный живот. Во мне так много всего, что не выразить словами: я выражаю суетливыми прикосновениями, объятиями и поцелуями, поцелуями, поцелуями – жадными, торопливыми, рваными, от таких губы остаются алыми и припухшими. Я не знаю, кто первый из нас срывается на стон, но в тот же момент Северус прерывает поцелуй и отстраняется. Он тяжело дышит. Его рубашка моими стараниями расстёгнута, волосы растрёпаны. – Чёрт, Гарри, – Снейп почти смеётся; в его тоне что-то между весельем и осуждением, и я беззастенчиво улыбаюсь в ответ, любуясь им, пока он приглаживает волосы и застёгивает пуговицы. Он красивый, он такой красивый – как я мог не замечать этого раньше? Красивый не в общепринятом смысле, нет, никто не назвал бы привлекательным это скуластое носатое лицо… Он красив нервными движениями запястий, таких тонких, что они кажутся обманчиво хрупкими; красив выступами ключиц и кадыка, красив чёткой линией подбородка. Красив дрожью, которая, я знаю, прошибает его, если я прикасаюсь губами к чувствительному местечку за ухом… – Что ты уставился? – беззлобно ворчит Северус, возвращая меня в реальность, и смахивает несуществующие пылинки со своего пальто. Его ладонь зарывается мне в волосы и тут же исчезает. – Всё. Мне пора. Должно быть, столько умело замаскированного, спрятанного, скрытого тепла в пару слов мог бы уместить, кроме него, только один человек. Я вспоминаю о тёте Петунии и невольно вздыхаю. Дверь тихо закрывается, в замке поворачивается ключ, и я остаюсь наедине с собой. Почти сразу же я начинаю жалеть, что не пошёл сегодня в университет – одному здесь так тоскливо, хоть вой, и паук, обрадовавшийся отсутствию рядом Снейпа, дразнит меня короткими вспышками боли, напоминая о себе. Раньше они не были такими частыми и сильными – значит, время и впрямь вышло. Странно, а казалось, что неделя – это так много… Я не успел за неё ничего. Помаявшись бездельем пару часов, я решаю позвонить Гермионе. Должно быть, это очень, очень, очень плохая идея – но я так соскучился по ней… Она отвечает только спустя полминуты: за это время я успеваю вспомнить, что сейчас идёт лекция и что моя милая Гермиона никогда не пропускает занятия. Однако она всё же берёт трубку и удивлённо говорит: – Гарри? И почти сразу же – взволнованно: – Что-то случилось? – Поговоришь со мной немного? – спрашиваю я и сажусь на пол в коридоре. Холодная стена подпирает мне лопатки. Гермиона явно сомневается, я почти физически ощущаю её неуверенность, но потом что-то заставляет её ответить: – Да, конечно. И вместо тысячи фраз, которые я успел придумать, я выпаливаю: – Зачем Забини тебе рассказал? Её явно не удивляет этот вопрос. В отличие от меня самого. Гермиона тихо фыркает, судя по звуку, тоже садится и, немного помолчав, отвечает: – Странно, что ты не спросил раньше. Он ничего конкретного мне не рассказывал, он просто дал намёк, а дальше… ну, ты понимаешь… книги, легенды, мифы… Я прикусываю щёку изнутри, чтобы не рассмеяться. Гермиона, Гермиона – ходячая библиотека. – Я не знаю, зачем он это сделал, – неуверенно произносит моя любимая подруга. – Я просто хотела, знаешь… поддержать его. То, что произошло с Драко, ужасно, – её голос дрожит, и мне мучительно хочется обнять её. – Страшно представить себе, как должен был чувствовать себя Блейз, узнав о его смерти. Он жутко рассердился на мои попытки принести ему соболезнования, заявил, что не нуждается в моей жалости и что лучше бы я переживала насчёт тебя. А потом вдруг замер, будто вспомнив что-то… – Вспомнив, что я не хотел вам рассказывать, – мрачно говорю я, прижимаясь щекой к стене. Гермиона там, на другом конце провода, глухо выдыхает. А я зачем-то произношу: – Я бы не хотел, чтобы вы, как Блейз, каждый день боялись и гадали: умру я сегодня или завтра? – Гарри! – она восклицает это так громко, что едва не оглушает меня. – Даже не смей говорить о подобном! Если за дело берётся профессор Снейп, он всегда выходит победителем. – Ну да, – не слишком уверенно бормочу ей в ответ я. И усмехаюсь. Как много мы не знали о Снейпе, Герми, дорогая! Если бы ты только могла представить себе, если бы только знала… Я только-только начал разгадывать эту сложнейшую загадку – Северуса Снейпа. – Кстати, – тон у неё смущённый, – Рон, как ты понимаешь, в красках расписал мне всё, что произошло, и… вы со Снейпом, ну… Гермиона тушуется, теряется, явно не зная, как поделикатнее выразиться. Я закрываю глаза. Под веками выжжен образ: строго нахмуренные брови, и без того тонкие губы, сжатые в ниточку, недовольный взгляд. Обманчиво мягкое «мистер Поттер». Насмешливо-ласковое «Поттер». Сдавленное, глухое, мучительно нежное «Гарри». – Кажется… – шумно прочищаю горло. – Кажется, я люблю его. Гермиона тактично не комментирует мои слова. Какое-то время мы молчим, слушая дыхание друг друга, и эта уютная, мягкая тишина – едва ли не самое прекрасное из всего, что со мной случилось за последнее время. Не считая, разумеется, Снейпа. – А вообще, – говорю я, прерывая затянувшуюся паузу, – я позвонил не для этого. Я… Герм… понимаешь, всё сложно. – Не надо, – она обрывает меня почти резко, и я слышу, как она глушит судорожный вздох. – Гарри, пожалуйста, не надо! Не смей прощаться! Я закрываю глаза. Под веками почему-то печёт. – Ещё увидимся, Герми, – мягко говорю я и сбрасываю вызов. Непроизнесённое «В другой жизни» жжёт рот. Я едва удерживаюсь от желания разбить телефон об стену – нет, нет, на такое я не пойду, Снейп не одобрит, Снейп недовольно вскинет брови, Снейп бросит что-нибудь едкое, болезненное, острое… Я только вытаскиваю сим-карту. И после минутного раздумья ломаю её пополам. Половинки летят в мусорный бак. На часах половина второго, когда у меня начинается мандраж. Я вдруг как-то разом вспоминаю, что никогда не занимался сексом с мужчинами, что даже с девушками у меня опыта маловато – может быть, мне никогда не приносил удовольствия секс с ними как раз потому, что… Моя ошибка – попытка узнать, что мне предстоит, путём изучения форумов. Это смешно: бояться секса больше, чем грядущего сражения с богом за право обладать моим телом! Это смешно, но я боюсь. Первый же форум настоятельно советует мне как следует расслабиться, если я не хочу залечивать повреждения и трещины. Второй – растянуть себя самому во избежание того же. Третий, четвёртый… меня начинает тошнить. Я захлопываю крышку ноутбука почти зло. Мотаю головой. Тру виски. Закрываюсь в ванной и раздеваюсь. Я долго, очень долго стою перед зеркалом, изучая своё тело. Вот здесь, в нескольких дюймах от сердца, сидит паук. Злая ирония: его невозможно было вытащить раньше, зато теперь, когда он в любой момент может совершить марш-бросок… Закрываю глаза. Их плохо видно. Если не приглядываться, кажется, что это просто оттенок кожи, но чем внимательнее смотришь, тем явственнее проступают ещё серые прожилки отравы. Они не добрались до сердца, но кто знает, сколько времени им потребуется, чтобы преодолеть оставшееся расстояние? Я худой. Я очень худой – можно прощупать рёбра, ключицы торчат несуразными тонкими ветками, на бедре, чуть выше косточки, старый шрам. Впалый живот, дорожка волос… Я не девчонка, чтобы переживать о том, понравится ли моё тело Снейпу! Так, всё. Нужно выкинуть эти мысли из головы. Встаю под холодный душ, но быстро замерзаю, и приходится переключить на горячую воду. В ванной я провожу много, много времени – так много, что вздрагиваю, когда Снейп стучит в дверь, чуть насмешливо спрашивая: – Ты там не утонул? – Я… нет, я сейчас! – вылезаю из ванны, наскоро обматываюсь полотенцем и, даже не одеваясь, пулей выскакиваю за дверь. Снейп – серьёзный и строгий в официальной одежде – ловит меня за плечи, не то я бы уже растянулся на полу, окидывает меня внимательным взглядом, вскидывает бровь: – Видимо, ты готовился. А я могу только жарко покраснеть – до самых ключиц. Снейп гладит кончиками пальцев серые прожилки на моей груди, и от этой ласки меня трясёт. Я перехватываю его запястье, мотаю головой, почти умоляю: – Не надо. – Всё хорошо, – так успокаивают норовистых животных. Снейп широко оглаживает мою спину, массирует поясницу и, доходя до кромки полотенца, усмехается. А потом развязывает и без того ненадёжный узел, позволявший куску ткани держаться на моих бёдрах. Я остаюсь абсолютно обнажённым. Смущённым и не знающим куда себя деть. Вопросительно смотрю на него, но Северус ничего мне не объясняет – только коротко целует в подбородок и сжимает мою задницу ладонями. Странное, непривычное чувство, от которого я вздрагиваю и дёргаюсь; он ловит меня за руки, притискивает обратно, почти шипит мне в губы: – Стоило бы уже привыкнуть. А потом – целует, целует, целует, его метки горят на моей шее, и я с глухим стоном подставляюсь под его прикосновения… не знаю, чего во мне больше: предвкушения или страха. Видимо, Северус замечает эту мою неуверенность, потому что он вдруг спрашивает: – Боишься? – Я доверил тебе свою жизнь, – хрипло отвечаю я, напряжённо следя за его влажными приоткрытыми губами. – Разве доверить тело сложнее? – Глупый мальчишка, – ласково отзывается Снейп, а в следующую секунду на мои глаза опускается плотная чёрная повязка. Я застываю, не зная, что это значит, и не решаясь спросить, а Снейп завязывает на моём затылке узел и прижимается – я чувствую, но уже не вижу – губами к моему виску, негромко выдыхая: – Так будет лучше. Мне хочется возразить ему, что без возможности видеть ещё страшнее, но горло сдавливает ком, и я позволяю ему увести меня в спальню. Должно быть, в спальню: я могу ориентироваться только на его скупые подсказки: подставленную ладонь, если мы проходим мимо поворота, задающее направление прикосновение к лопаткам, если поблизости порог. Так, верно, чувствуют себя марионетки в руках кукловодов: Снейп тянет за ниточки, и я, послушный его воле, шагаю куда приказано. Это почти унизительно. Это почти возбуждающе. – Ложись, – негромко произносит Снейп, когда я врезаюсь в кровать. Лечь выходит неловко, я буквально распластываюсь по матрасу, прижимаясь щекой к простыне, но чужая рука – властная рука опытного дрессировщика – скользит по моей спине, понукая выгнуться, и под бёдра мне подсовывают небольшую подушку. Я едва не взбрыкиваю, но Снейп, будто зная, что я попытаюсь отстраниться, сжимает мой загривок. И тихо шепчет, касаясь губами волосков на задней стороне моей шеи: – Это совсем не так страшно, как тебе кажется. Я хочу ответить ему, что мне-то как раз не с чем сравнивать, чтобы знать наверняка, но Снейп пресекает все попытки возразить: его губы, эти горячие, сухие, жадные губы, скользят по моей шее, и я невольно опускаю голову, давая ему больше пространства, и мне так хочется, чтобы его ладонь скользнула по моему животу, опустившись ниже… Но он не позволяет мне идти по лёгкому пути – он начинает с малого, вычерчивает короткими поцелуями линию позвонков, сползает на плечи, долго метит их засосами, которые не сойдут ещё долго… а потом широко и влажно лижет мне лопатку. Я давлюсь воздухом, в животе скапливается тяжесть; одно это прикосновение заставляет меня неловко сдвинуть колени, выгибая спину, и шумно выдохнуть. Его руки – почти музыкальные длинные пальцы, чуткие и знающие все чувствительные места на моём теле – скользят по моим ногам от коленей и выше, к бёдрам, сухо растирают поясницу, большие пальцы уютно устраиваются в ямочках. Приятное, тёплое ощущение. Я ничего не вижу, но это играет мне на руку: все прочие органы чувств обостряются, и я могу предсказать, куда поцелует меня Снейп, за секунду до самого поцелуя. – Видишь? – спрашивает он, прихватывая зубами кожу на моей спине. – Совсем не страшно. Мне и не страшно – мне волнительно и неловко, откровенная поза смущает. Но, в конце концов, я не могу видеть, как выгляжу сейчас. А Снейпу – едва заметно потяжелевшее дыхание, пальцы, впившиеся мне в бёдра – вряд ли не нравится происходящее. – Ты зря смущаешься, – говорит он, отрываясь от выцеловывания моей спины, и я неловко свожу лопатки. – Ты красив. Мне хочется рассмеяться. Но я давлюсь фырканьем: горячая ладонь поднимается по внутренней стороне бедра, пальцы мягко потирают чувствительную кожу за яичками и коротко обласкивают член. Я стискиваю зубы; головка трётся о грубую ткань. – Ты красив, – повторяет Снейп, целуя меня в ямочку на пояснице. Я невесть почему дрожу: волнующее прикосновение. – У тебя чувствительная кожа, – мне едва удаётся не податься следом за ласкающей рукой, когда Снейп гладит меня по бедру. – Хорошо сложенное тело, – его губы – на моей шее, он больно прикусывает кожу и втягивает её в рот, и я отвечаю ему шумным вздохом. – Ты потрясающе отзывчив, – хрипло говорит мне Северус. И прижимается губами к ягодице. Я не могу удержаться от потрясённой дрожи: это, оказывается, так приятно. Он кусает, но тут же старательно зализывает укус; кожа там, где остался след от его зубов, горит и плавится, я весь горю и плавлюсь, мне уже наплевать, что у меня нет опыта, что это может быть больно, что… Снейп отстраняется, и меня накрывает ошеломительным ощущением потери. Но раньше, чем я успеваю обеспокоенно позвать его, он возвращается: лавина поцелуев обрушивается на мои лопатки, и я распластываюсь по матрасу, глухо выстанывая что-то себе в кулак… а потом чувствую, как в меня проникает смазанный палец. Это не боль – дискомфорт и тянущее ощущение ниже поясницы, но не боль. Если подобное неудобство – всё, что мне нужно вытерпеть ради того, чтобы заняться сексом с Северусом, то… Я приподнимаю бёдра и тут же жалею об этом – неосторожное движение отдаётся в теле вспышкой. Снейп хватает меня за бедро, целует в шею, бормочет: – Не торопись, не торопись… Я закрываю глаза. Сжимаю зубы. И обещаю себе вытерпеть что угодно. Но и второй палец не приносит мне боли. Я не знаю, чья в этом заслуга, паука или умения Снейпа отвлечь меня. Мне не больно. Только распирает, когда он разводит пальцы внутри, и… И приятного – мало. Может быть, мне стоило ограничиться тем, что у нас уже было? Зачем я настаивал на полноценном сексе? И не об этом ли предупреждал меня Северус? – Гарри, – голос у него напряжённый, но руки всё равно осторожные, а губы – ласковые. – Ты слишком громко думаешь. Расслабься. И его ладонь, его божественная узкая ладонь, наконец обхватывает мой член. Хватает пары движений, чтобы схлынувшее было возбуждение вернулось с новой силой, и я давлюсь стоном, и нетерпеливо толкаюсь в кольцо его пальцев, и кусаю пересохшие губы, и мне уже плевать на новое проникновение и на то, что дискомфорт маячит на периферии сознания, угрожая вот-вот перерасти в боль. Шепчущиеся голоса там же, далеко-далеко, слишком далеко, чтобы достать меня; потрясающее, сладкое удовольствие – рвано дышать и двигать бёдрами, понукая его ласкать меня быстрее. Лишь спустя пару секунд я осознаю, что пальцы исчезли: пропадает неприятная наполненность, остаётся лишь жжение. Я надеюсь, что уж теперь-то Северус сожмёт ладонь посильнее, задвигается в идеальном темпе, но он медлит: гладит моё бедро, что-то шепчет… слов не разобрать, сливаются с голосами. Вжикает ширинка. А потом Снейп входит в меня. И я глотаю неозвученный стон, и корчусь, и пытаюсь уйти, но он держит меня, сжимает в своих стальных объятиях, не позволяя вырваться, и говорит: – Потерпи. Потерпи. Сейчас пройдёт. Так отрывисто, словно он держится из последних сил. Я терплю, я жду боли, но боль – взрыв – не приходит. Приходит только тягучее, густое чувство наполненности… Снейп целует меня в затылок и начинает двигаться. Господи, и в этом должно быть что-то приятное? У меня начинает болеть низ живота, кружится голова, а он всё двигается, двигается… А потом как-то неуловимо меняет угол, и я едва не вскрикиваю: таким острым, пусть и секундным удовольствием прошивает всё тело. Теперь я сам выгибаю спину, подставляясь, оглядываюсь через плечо, совсем позабыв, что на мне повязка, и прошу хрипло: – Сделай… так. Ещё. И Северус делает. И опять. И снова. И дискомфорт отходит на задний план, оставаясь ощутимым, но совершенно незначительным, и я вскидываю бёдра, и шире расставляю ноги, едва удерживаясь на разъезжающихся коленях, и давлюсь полустонами… А он двигается, двигается, двигается, рвано и быстро, как будто задыхаясь, целуя меня везде, куда дотягивается, и кожа в этих местах пульсирует, наливаясь жаром, и я знаю – уже через несколько часов его метки, прекрасные метки, запестрят алым и фиолетовым и не будут сходить долго, очень, очень долго… Я бы выдавил «Быстрее, пожалуйста», но слов нет – есть только восторженные вздохи и стоны, иногда прерывающиеся на скулёж, есть только дрожь тела, которая приходит, когда он вновь обхватывает мой член рукой, начиная двигать ею в такт проникновениям, и этого – двойного удовольствия – для меня так много, так неописуемо много! Я слышу, как Снейп, мой сдержанный, строгий Северус, забывается, всё чаще его рваные выдохи переходят в гортанные вибрирующие стоны, и что-то копится во мне – что-то очень, очень горячее, что-то щекочет мне подсознание, что-то… Он целует меня бессистемно и жадно, но всё, что могу я сам, – лишь изворачиваться, изредка вслепую ловя его губы своими. Я раньше считал, что мокрые поцелуи – это отвратительно. По моему подбородку стекает ниточка слюны, и Северус ловит её языком перед тем, как отстраниться и сделать ещё несколько резких движений. Это удовольствие на грани боли: каждый новый толчок приближает меня к финалу, и я плавлюсь, и загораюсь, и тело подводит… только впивающиеся в бёдра пальцы не позволяют мне окончательно потерять ощущение реальности – всего слишком много: его поцелуев, его движений, его прикосновений, шершавости ткани подушки… Я не знаю, кричу ли я его имя и кричу ли вообще, когда кончаю, потому что оргазм оглушает меня; целую вечность я лишён и слуха, и зрения, есть только влажное ощущение на животе, липкая лужица чужой спермы на спине и цепкая хватка на бёдрах. Только после, после, много после, когда ощущение наполненности исчезает, я чувствую, как Северус осторожно развязывает узел, выпутывая ленту из моих мокрых волос. И прижимается ласковым поцелуем к моему затылку. Он убирает из-под моего живота подушку, помогает мне, неспособному двигаться, лечь… И встаёт. Я не открываю глаз, но чудом на ощупь хватаю его руку, испуганный, что он уйдёт. Северус тихо фыркает, отцепляя мои пальцы. – Нужно смазать тебя, – говорит он, и я радуюсь, что мои глаза закрыты; наверное, я бы умер со стыда, встреться я сейчас с ним взглядом. Но, как ни странно, это почти не смущает – его действия осторожны, а пальцы аккуратны, и прохладный крем уменьшает жжение. Я балансирую на грани сна и яви и не могу выбрать одно состояние. Снейп решает за меня – садится рядом, поглаживая меня по бедру, и негромко произносит: – Можешь поспать. У нас есть несколько часов. Сон намного лучше рефлексии и переживаний. Мне даже не снится кошмаров – в моём сне Северус безмятежно перебирает мои волосы, будто ничего не случилось и бояться нам нечего.

***

Он нервничает. Нервничает, хотя всеми силами старается этого не показывать. У него глаза больные и воспалённые – значит, пока я спал, Снейп сражался с собственными страхами. Ловлю его руку, прижимаю к губам, но он отстраняется почти сразу, только прикасается к моей щеке костяшками. И говорит: – Я не хирург. За годы преподавания я… – Неважно, – челюсть сводит то ли от глупого страха, то ли от шевеления паука. В светлой кухне, кроме нас, никого, но у меня такое чувство, словно за мной следят десятки внимательных глаз. – Будет лучше, если во время процесса ты не будешь ничего осознавать, – хмуро произносит незнакомый, далёкий, чужой Северус Снейп. – Поэтому Трелони научила меня одному трюку. Спешите видеть, смертельный номер: Северус Снейп гипнотизирует студента! Я едва сдерживаю неуместный смешок. Странное чувство – всё происходящее кажется мне ненастоящим, картонным, насквозь фальшивым, и во всей этой не-реальности живым и искренним остаётся только Северус: его осторожное прикосновение к моему подбородку, кулон в его ладони, внимательный чёрный взгляд, полный тех обещаний, которые я так просил его не давать, но которые он, упрямый, даёт мне всё равно. И я эгоистично рад этому. – Подожди, подожди, подожди! – шепчу я торопливо, преодолевая сопротивление разума, и Северус останавливается, удивлённо вскидывая бровь. Я прикрываю глаза. Даже сейчас тяжело собраться с духом, чтобы сказать это; Снейп сжимает мои пальцы, и этот жест придаёт мне сил. – Я просто… – мне едва ли удаётся скрыть дрожь в голосе, – просто, если мы не сможем, я хочу, чтобы ты знал… всё, что было, не… – Я знаю, – перебивает меня Северус, но я мотаю головой, хватаясь за его руки. – Да нет же, нет! Я так… я так пытаюсь сказать, что люблю тебя. Его лицо – невыразительное, равнодушное лицо – искажает гримаса, и я вздрагиваю, как от удара: в глазах Северуса Снейпа – страдание. Расширенные зрачки, затопившие радужку, моё отражение – растрёпанного, напряжённого, растерянного. Ещё непослушной рукой Северус поднимает кулон, оставляя мои слова без ответа. На этот раз нет падения и Голоса, взрывающего барабанные перепонки; я просто будто засыпаю снова, проваливаюсь в никуда, и последнее, что я успеваю увидеть перед тем, как тяжёлые веки опускаются, – как мой Северус надевает перчатки. У него удивительно красивые руки, даже облегающей пальцы резине не скрыть этого, и… И я уплываю. Мне снится – или это тоже происходит на самом деле? – темнота. Я бреду, не зная, куда идти, под моими босыми ногами тлеют угли, со всех сторон слышится гулкий нарастающий шёпот: голоса во мне рвутся на свободу, бьются в тесной черепной коробке, толкаются, силясь вылезти первыми. Они твердят: «Глупец, глупец, глупец!», они твердят: «Останься с нами, ос-станься». Они показывают мне картинки, прекрасные картинки: моя мама, молодая и полная жизни, улыбается мне и протягивает руки. Мой отец, ни капли не постаревший со времён своего двадцатилетия, приглаживает непослушные волосы и кричит: «Эй, Гарри, иди сюда!» Между нами – тонкая грань стекла, оно хрупко и крошится под пальцами, когда я прижимаюсь ладонью к этой поверхности. От моего прикосновения ползут трещины, улыбка мамы становится ослепительной. Смеющаяся рыжеволосая Лили Поттер нетерпеливо подзывает меня к себе, и солнце, спрятавшееся за её спиной, превращает её волосы во всполохи огня. Меня подталкивают, направляют, мне давят на лопатки. Меня понукают перешагнуть истончившуюся завесу – но я почему-то медлю. Должно быть что-то ещё. Что-то, что не позволит мне преодолеть эту преграду. Что-то… вспоминай, Гарри, вспоминай! Но память сдаётся под натиском писка и вопля, меня касаются чьи-то руки, предплечья режут прикосновениями чьи-то мохнатые лапы, и я не хочу, не хочу, не хочу к ним! Я отшатываюсь, я бегу, глотая вязкую слюну, моя мама, мама, мама с потерянным выражением лица протягивает мне руки, недоумевая, почему я сбегаю. Прости, прости, прости… я бегу, пока чёрное крошево под ногами не начинает дымиться, и бегу даже после, когда первые, ещё неуверенные языки пламени взвиваются по обе стороны от меня живыми стенами. Я бегу, пока не вылетаю, запыхавшийся и испуганный, в какое-то помещение. Если можно так назвать комнату без пола, стен и потолка. Человек, сидящий ко мне спиной, мне наверняка знаком. Я уверен, что знаю его, но имя не приходит на ум. Он не поворачивается ко мне и ничем не выдаёт того, что услышал, как я пришёл, поэтому я ступаю осторожно и медленно. Пока не дохожу до него и не кладу ладонь на его плечо. – Привет, Поттер, – невыразительно приветствует меня Драко Малфой и растягивает бледные губы в пародии на улыбку. – Присядешь? Мне не с кем сыграть партию. Перед ним – шахматная доска. С педантичной аккуратностью расставленные фигурки. Драко решает за меня и ходит белыми ещё до того, как я успеваю сесть; его пешка преодолевает две клетки. Я растерянно хмурюсь, но всё же хожу своей. И неуверенно пытаюсь завязать разговор: – Не знал, что ты умеешь играть в шахматы. – Ты вообще многого обо мне не знал, – Драко сосредоточенно жуёт губу и делает свой ход. Я смотрю на его спокойные, отточенные движения, на то, как он изредка откидывает со лба прядь белых волос… у меня так много вопросов, что их все не вместить в шахматную партию. Я передвигаю пешку и хрипло говорю: – На что это было похоже? – Моя смерть? – Драко смахивает с доски мою пешку: первую жертву партии. – На освобождение. Я принадлежал самому себе, и никакие боги больше не могли до меня дотянуться. – Но как же жизнь? – я хожу конём, и пешка Драко падает на пол. – Семья? Забини. Вы же были друзьями. – Друзьями? – в первый раз Драко поднимает на меня глаза, и я едва не отшатываюсь: мне мерещатся пустые провалы глазниц. Малфой усмехается. Делает свой ход и изящно поправляет волосы. – Мы были больше, чем друзьями, Поттер, – снисходительно произносит он, даже после смерти оставаясь верным своему излюбленному тону. – Мы были любовниками. – Что?! – я нелепо взмахиваю руками, и одна из фигурок падает. Драко поджимает губы, ставит её на место, вкрадчиво поясняет: – Любовники, Поттер, спят вместе. – Я знаю, что делают любовники! – вспыхиваю, стискивая колени. – Но почему Блейз? – Почему… – Малфой как-то вдруг мрачнеет. Делает новый ход. Задумчиво поглаживает ферзя по деревянному стану. – Потому что я хотел его, Поттер. И потому что он любил меня. Ты не понаслышке знаком с таким типом отношений, не правда ли? Он улыбается так сладко, что мне хочется врезать ему, но что-то не пускает: невидимые руки пригвождают меня к полу. А Драко всё улыбается. Улыбается, улыбается, улыбается. Говорит, наматывая прядь волос на палец: – Признаться, все мы ожидали, что Северус в конце концов выставит тебя вон. Но ты потрясающе упрям, Поттер, а профессор Снейп, как оказалось, вовсе не так несгибаем, как думают его студенты. Наблюдать за вами было… – он прячет фырканье. – Любопытно. Видимо, выражение моего лица на секунду выбивает его из колеи, потому что Драко уже примирительно произносит, сметая с доски моего слона: – У мёртвых немного развлечений, Поттер. – Ты говоришь во множественном числе, – бормочу я, сглатывая горький ком. – Кто – «мы»? – О… – Драко задумчиво постукивает пальцем по своему подбородку. Делает ход. Удовлетворённо скалится. – Шах и мат, Поттер. Партия окончена. Пойдём, я покажу тебе кое-что. И я зачем-то поднимаюсь на ноги, и следую за Малфоем, и языки пламени ластятся к моей коже, готовые лизнуть локти. Драко ведёт меня узкими петляющими коридорами огня, проходит сквозь пламя и подхватывает его на ладони, но на бледной коже не расцветают ожоги. Тысячу коридоров спустя мы оказываемся в крошечной комнате. – Это комната воспоминаний, – доверительно сообщает мне Драко. – Видишь ту сферу? Если прикоснёшься к ней, она покажет тебе какой-то момент из твоей жизни. Он мрачнеет почти сразу. – Мы не любим эту комнату, – хрипло говорит он, обнимая себя за плечи. – Некоторым сложно забыть о том, что когда-то они состояли из плоти и крови. Во всём есть свои минусы, знаешь ли. – Да кто такие «мы»?! – почти зло рявкаю я, намеренно отворачиваясь от поблёскивающей сферы. Драко вскидывает бровь. – Ты ещё не понял? – тягуче произносит он и усмехается. – Мы – твои мёртвые, Поттер. – Ничего не понимаю, – со вздохом признаюсь я и тру виски. – Поймёшь, – мягко обещает мне Малфой и замирает, к чему-то прислушиваясь. – Моё время истекло, Поттер. Сейчас придёт она. Постарайся не поддаваться хотя бы в первые пять секунд. И он исчезает, оставляя меня ломать голову над последней фразой. Сфера там, позади, идёт волнами, словно сомневается, стоит ли что-то показывать, и я на всякий случай придвигаюсь поближе к ней. Моя мама соткана из пламени. На неё больно смотреть: перед глазами цветные пятна. Она выглядит едва ли не моложе меня – юное нежное лицо, ни одной морщины. – Гарри… – она улыбается и протягивает ко мне руки. – Мой мальчик, я так давно не видела тебя… Её объятия обжигают, мне тесно и душно, но я боюсь пошевелиться: мягкие губы моей матери замирают на моей щеке в лёгком поцелуе, тёплые руки скользят по моей спине. – Ты стал таким красивым мужчиной, мой Гарри, – шепчет она, глядя на меня огромными зелёными глазами. – Из такого крохи… На её руках – кричащий мальчик; он яростно трёт глаза кулачками и заходится плачем. На его лбу – кривой шрам в форме молнии. И я потрясённо отступаю назад, и мотаю головой, и шепчу: – Нет, нет, нет… – Это ты, Гарри, – моя мать нежно улыбается мне и баюкает плачущего ребёнка, прижимая его к груди. – Девятнадцать лет я кормлю и баюкаю тебя, девятнадцать лет я учу тебя говорить. Мой не взрослеющий малыш… – Этого не может быть. Голос меня подводит. Я отступаю дальше, ещё дальше, ещё, я пячусь, силясь спрятаться от своей матери и от этого младенца, мою спину обжигает близостью сферы… – Это ты, Гарри, – повторяет Лили Поттер, укачивая засыпающего мальчика. – Смотри сам. Сфера вспыхивает и оплетает меня пульсирующими отростками. Я вскрикиваю, дёргаюсь, пытаюсь уйти от жалящих прикосновений… пристальный взгляд матери пригвождает меня к полу. Я прихожу в себя на трассе. Совсем рядом – перевёрнутая машина, съехавшая в кювет, и я, боясь и зная, что произойдёт, подхожу к ней. Мой отец безвольно распластался на руле. Моя мать, окровавленная, израненная, такая маленькая в этой машине, откинулась на спинку пассажирского сидения. На её коленях – младенец. Всё его крохотное личико перепачкано кровью, не разобрать деталей. Я пытаюсь прикоснуться к нему – к себе – через десятилетия, но пальцы проходят сквозь. Рядом слышится шевеление, и я отшатываюсь. Мне некуда спрятаться, здесь повсюду голый асфальт дороги, но прошедший мимо человек даже не замечает меня. Он низко надвигает на голову капюшон, очертания фигуры скрадывает широкий плащ. Человек опускается на колени рядом с изломанным телом машины, протягивает руку и дотрагивается пальцами до лица младенца. Проходит секунда, другая, незнакомец горбится… Оглушительный детский плач разрывает тишину. Человек поднимается на ноги, и с него слетает капюшон. Мимо меня, усмехаясь, проходит Джонатан – точно такой же, каким я увидел его спустя девятнадцать лет. Воют сирены полицейских машин. Меня выдёргивает из воспоминания, и я оказываюсь лежащим ничком на полу у ног своей матери. Лили присаживается рядом со мной, гладит меня по волосам… теперь от этой ласки я вздрагиваю и мотаю головой. Моя мама мрачнеет. – Гарри, – она не решается прикоснуться снова, только поудобнее устраивает на руках младенца. – Это сложно принять, но… – Я живой, живой! – кричу я, задыхаясь, и грудь отдаётся мучительной болью, будто подтверждая мои слова. Мама смотрит на меня с жалостью. И говорит: – Останься здесь, со мной. Те, кому положено было угаснуть, не могут продолжать жить. Останься здесь, и этого больше не будет. Её тонкие пальцы касаются моей груди: там, где прячется бог. Это неожиданно больно – я едва не вскрикиваю, таким огнём простреливает кожу. Только сильно, до металлического привкуса во рту, закусываю губу. – Я не могу, – почти шёпот. – Я не могу, там… там Северус. – Северус переживёт твою смерть, – мягко и жестоко говорит моя мать. – Как пережил мою. Ему придётся спасать ещё многих, ты будешь лишь одним из десятков таких же. Со временем он отпустит тебя. – Он меня любит, – зло отвечаю я, сжимая зубы, и Лили Поттер грустно улыбается в ответ на эту полуложь. – Удел живых – скорбеть и забывать, – тихо произносит она. Я вскакиваю на ноги. Я спорю, я перехожу на крик! Я хрипло и глухо доказываю ей, что не хочу, не могу, не собираюсь умирать, что у меня за плечами так мало лет, что я должен, должен, должен жить! – Том вернул тебя не просто так, – говорит Лили Поттер, выпрямляясь вслед за мной. – Переиграть его ты не сможешь. Но здесь… здесь он не сможет дотянуться до тебя. Ну же, Гарри! – её лицо искажает гримаса нетерпения. – Пойдём! Тебе никогда не будет больно или страшно. Никто не сможет занять твоё тело и захватить твой разум. Тебе не придётся участвовать в играх сумасшедшего… пойдём! Я мотаю головой, отступая, я выставляю впереди себя руки, будто эта смехотворная защита меня спасёт, я твержу ей: – Я хочу вернуться, я хочу выжить. Целую вечность моя мать – застывшее восковой маской лицо – молчит. Лишь после склоняет голову, крепче прижимая к себе младенца, и сдавленно произносит: – Что ж. Это твой выбор, – в её словах столько разочарования, что моё сердце заходится лихорадочным болезненным стуком. Не смей, Гарри! Даже не вздумай дотронуться до неё! Разве настоящая Лили попыталась бы убить тебя? Даже если это было бы тебе во благо. Даже если. – Тогда иди, – тихо отвечает она, указывая мне на неприметный дверной проём, и усмехается. – До скорой встречи, Гарри. Я не успеваю ответить, что надеюсь не встречаться ещё долго, лет пятьдесят; моя мать с проснувшимся младенцем на руках исчезает, и я остаюсь один. Я иду сквозь пламя, и языки огня оставляют розовые полосы на моих руках и ногах, но я едва ли ощущаю эту боль – во мне ещё живо воспоминание о мёртвом младенце на руках у погибшей женщины. И о Томе Реддле, зачем-то вернувшем меня к жизни. Зачем-то нашедшем меня, испуганного и не знающего, что делать. Зачем-то позволившем мне уйти. Что он знал обо мне? И чего я сам о себе не знаю? Я иду сквозь пламя, и всюду меня преследует полный отчаяния и боли голос матери; голос Лили Поттер, которую я боготворил и в которую верил, как верили древние в своих идолов. Лили Поттер, в руках которой девятнадцать лет была какая-то очень значимая и бесповоротно мёртвая часть меня. Я иду сквозь пламя, и пламя говорит со мной, но я не отвечаю.

***

– Гарри! Профессор Снейп, он моргнул! – чей-то громкий голос врывается в пустоту, и я морщусь; сил на то, чтобы поднять руки, нет, и уши зажать нечем. Рядом ойкают, я слышу чьи-то торопливые шаги, кто-то глухо приказывает: – Тихо. Дай-ка я посмотрю. Я боюсь открыть глаза: под веками жжёт, словно туда насыпали песка, и разлепить ресницы удаётся не сразу. Северус Снейп нависает надо мной, внимательно изучая мою грудь, а после – моё лицо. Когда мы встречаемся взглядами, он едва заметно усмехается: – С возвращением, Поттер. – С-северус… что… – голос меня ещё не слушается. Мне к губам подносят стакан с водой, я пью мелкими глотками, торопясь и обливаясь. После я пытаюсь сесть, но Снейп двумя пальцами опрокидывает меня, слабого, как новорождённый котёнок, обратно и строго говорит: – Неделя постельного режима, мистер Поттер. Расслабляться рано. – Гарри! – Гермиона – лучащиеся счастьем глаза, растрёпанные волосы – замирает рядом, и я удивлённо смотрю на Снейпа. Тот, кажется, даже немного смущается, потому что тут же оправдывается: – Мне нужна была помощь, и мисс Грейнджер оказалась очень кстати. И будь добр, перестань так дёргаться! Если швы разойдутся, латать себя будешь сам. – Не злись, он просто так нервничал всё это время, – шепчет мне Гермиона, когда Снейп разъярённой фурией уносится прочь. – Что теперь будет, Гарри? Я не успеваю ей ответить – засыпаю раньше, чем открываю рот. Весь мой мир в последующие дни состоит из вспышек пробуждений и темноты сна. Должно быть, это нормально, потому что Снейп не выглядит встревоженным, но сам я беспокоюсь. Мне не дают покоя слова матери – и воспоминание. С чего бы Тому возвращать к жизни какого-то ребёнка? И как это вообще возможно – заново запустить остановившееся сердце? Я смотрю на Северуса, сидящего рядом со мной, и улыбаюсь. Северус бы смог наверняка. С этой приятной мыслью я засыпаю снова. – Дай сюда руку, – хмуро говорит он мне в очередное моё пробуждение. Тело ещё слушается плохо, но я нахожу в себе силы протянуть ладонь, и Северус укалывает мой палец. Выдавливает немного крови в крошечную пипетку, почему-то мрачнеет… – Что-то случилось? – я безбожно хриплю. Снейп поднимается на ноги и, не глядя на меня, бросает: – Отдыхай. Его поспешный уход больше всего напоминает бегство. – Поттер, не лезь не в своё дело, – холодно отрезает Снейп, когда я спрашиваю его снова. На этот раз он берёт кровь из вены. Он выглядит паршиво, будто не спал несколько суток. И это настораживает. Поэтому, проснувшись на следующий день, я, скрипя зубами, поднимаюсь с кровати. Бинты, стягивающие грудь и рёбра, не дают толком вдохнуть, может быть, поэтому у меня так кружится голова. В пальцах, шее, бёдрах мне чудится какое-то шевеление – наверное, глупости, эфемерные остатки боли. Держась за стены и спотыкаясь, я, одетый в одни пижамные штаны, бреду в кабинет Снейпа. Мне не нравится его поведение, не нравится, что он ничего мне не объясняет. Словно ничего не закончилось, словно я… нет. Нет. Я сумел выжить, паука во мне больше нет – я видел окровавленное сморщенное тело бога, больше не способного причинить мне вред. Я выжил – так из-за чего ещё беспокоиться? Моя интуиция меня не подводит: Снейп в своём кабинете. В моём теле такая отвратительная слабость, что я, кажется, готов рухнуть прямо здесь, и несколько шагов до кабинета я делаю из чистого упрямства. Распахиваю дверь. Снейп резко вскидывает голову и вскакивает. – Поттер! – в его глазах плещется недовольство, но я успеваю заметить мелькнувшее и исчезнувшее чувство, которое мне не удаётся распознать. – Какого чёрта ты тут шляешься? Я же ясно выразился, тебе рано подниматься с кровати, ты слишком слаб! И он, бормоча себе под нос ругательства, усаживает меня на стул. А я глупо улыбаюсь от этой минутной, очень условной близости. И ещё оттого, что привычка заботиться обо мне стала у него рефлексом. Мне хочется поцеловать его, разгладить большими пальцами глубокую морщину на его лбу, скользнуть лёгкими мазками прикосновений по вискам… Я не знаю, имею ли всё ещё на это право. И поэтому не решаюсь. – Что случилось? – в лоб спрашиваю я, когда первая вспышка слабости отступает и дар речи возвращается ко мне. – Я имею право знать, это, в конце концов, касается меня. Так что могло произойти? Ты вытащил из меня паука, всё должно быть… – Вытащил, – ровно соглашается Снейп и отворачивается от меня. Его руки, сцепленные в замок за спиной, едва заметно подрагивают. Я встаю. Я шагаю к нему назло разлившемуся по телу свинцу, назло его встревоженному недовольному взгляду. Я шагаю, пока не добираюсь до своей цели и не впиваюсь непослушными пальцами в худые плечи. Он смотрит на меня с таким исступлением, что взгляд этот подобен поцелую – злому и торопливому, с кислым привкусом крови. Я не знаю поцелуев слаще. – Это была самка, – очень спокойно – мне хорошо знаком этот тон – говорит Северус, отстраняясь от меня. Всё, что мне остаётся, – только тихо спросить: – Ну и что? Он умеет молчать выразительно, так выразительно, что можно захлебнуться от миллиарда догадок. Страшных, пугающих догадок. Я почти вижу, как стержень Северуса Снейпа истончается и ломается, когда он говорит мне, обессиленно горбясь: – Она отложила яйца.