Паучьи тропы

Позади меня дверь, но отступать некуда: его ярость и недоумение – я ждал этих эмоций, я знал, что увижу именно их – не оставляют шанса сбежать. Снейп нависает надо мной рассерженным ястребом, хватает за плечи, шипит: – Поттер, ты в своём уме? Я отказываю себе в смущении и твёрдо отвечаю, дерзко вскидывая подбородок: – Вы хотите меня. Моим пальцам наконец-то хватает силы для того, чтобы скользнуть по его груди, благо он близко, так близко, что можно разделить с ним дыхание; я соскальзываю ладонью на низ его живота, ползу миллиметр за миллиметром, надавливаю на твёрдый член, спрятанный за слоями одежды. И повторяю почти торжествующе: – Вы хотите меня. Приятное открытие оставляет горькое послевкусие, словно я вытребовал у него пытками это желание. И пусть. Если есть нешуточная вероятность того, что жить мне осталось неделю, все средства хороши. И я приникаю порывисто губами к его зло искривлённым губам, целую жарко и настойчиво, даже зная, что сейчас он, подрагивающий от гнева, не ответит на поцелуй, скольжу языком по неприступному углу рта, жмусь… Он меня не отталкивает – отбрасывает почти, так, что я больно прикладываюсь спиной об стену, нависает сверху, рычит, глядя на меня расширенными чёрными глазами: – Что тебе стоило это проигнорировать? Найти кого-то ещё? Чёрт бы тебя побрал, Поттер, чёрт бы тебя!.. Ответный поцелуй огнём опаляет мои губы, во рту становится солоно и кисло, но я не протестую, ни за что – я льну к нему, оплетаю его руками и ногами, не позволяя сдвинуться на миллиметр, я царапаю его голые плечи коротко обрезанными ногтями, и паук во мне восторженно копошится, будто говоря: давай, подпусти его ближе, отрави его!.. Я впервые солидарен с этой тварью. У Снейпа нежная кожа – какое неожиданное открытие. А шея по-прежнему спрятана за плотной завесой шарфа. И, пока он, ещё не остывший, но уже возбуждённый достаточно, чтобы не заметить моего действия, прижимает меня к стене, я непослушными дрожащими пальцами развязываю причудливый тугой узел. Шарф – завеса – падает на пол, и я застываю. Снейп отшатывается так резко, словно его ошпарили кипятком; прижимает ладонь к шее, но тщетно – узкой кисти не спрятать широких узоров шрамов. Его лицо почти болезненно морщится, губы искажает гримаса злой усмешки, и Снейп – словно бы и не тот человек, который секунду назад тяжело дышал мне в губы – ещё хрипло после поцелуя бросает: – Нравится, Поттер? Нравится? Всё ещё хочешь? Так смотри, смотри! – ещё немного, и эта гримаса перерастёт в истеричный смешок. Я и смотрю. Смотрю, как широкие прожилки шрамов убегают под подбородок и за ключицы, смотрю, как бугрится розовая, должно быть, очень чувствительная кожа, смотрю, как резко контрастирует с почти мраморной белизной его тела этот уродливый нарост… Я перехватываю его запястья раньше, чем Снейп успевает уйти, тяну на себя, вжимаюсь пылающими губами в ребристую поверхность шрамов. Он вздрагивает в моих руках, бьёт наотмашь ледяным тоном: – Немедленно отпусти меня! Я глажу осторожными неловкими поцелуями каждый рельефный скол его шеи, и кислород, смешавшийся с хорошо замаскированным страданием на чужом лице, выжигает мои лёгкие. Снейп сильнее меня, но что-то – может быть, даже капризный бог – позволяет мне удерживать его на месте, хотя он выкручивает худые запястья, стараясь вырваться из хватки. Глаза у него закрыты, на шее пульсирует синяя венка. Я прикасаюсь к ней ртом нежно и мягко, как дети прикасаются к хрупким бабочкам, провожу пальцами по его напряжённой спине. И выдыхаю: – Всё ещё хочу. Он не расслабляется – его плечи каменеют ещё сильнее, но, когда я отпускаю его запястье, Снейп не делает попытки отстраниться. И не открывает глаз. Веки у него тонкие-тонкие, с тысячами синевато-фиолетовых прожилок, слишком заметных на такой бледной коже, и мне хочется поцеловать каждую, но я – глупый – не решаюсь. Снейп тяжело вздыхает. Я добиваю его контрольным: – Или мне придётся предложить себя первому встречному. – Поттер, – его брови насмешливо взлетают вверх, губы подрагивают, словно он прилагает усилия, чтобы не рассмеяться, и я украдкой перевожу дух: буря миновала. – Вы знаете, что это называется вымогательством? – Скорее грамотной аргументацией, – я не удерживаюсь от улыбки. Когда я тянусь за поцелуем, он отвечает мне – ещё неловко, будто надеясь (или боясь), что я передумаю, но я уже знаю: Снейп меня услышал. Северус Снейп будет моим – пусть даже я выторговал его обманом. Весьма условный, очень сомнительный приз, но я чувствую себя победителем – и даже лучше, намного, намного лучше. Он не дёргается и не вырывает руку, когда я робко переплетаю наши пальцы. Только фыркает. И говорит мне негромко: – Ты же понимаешь, что это может быть не слишком приятно, я не… Я затыкаю его поцелуем, прихватываю его нижнюю губу, забираюсь языком в горячий тесный рот, и Снейп хрипло, вибрирующе стонет, прижимаясь ко мне ближе. Одного этого звука хватает, чтобы меня пробрало мелкой дрожью; во мне набирается столько нерастраченной, глухой нежности, что я обхватываю его некрасивое лицо ладонями и покрываю торопливыми жадными поцелуями, и Снейп опускает тяжёлую ладонь на мой затылок, сдавленно шепча: – Не торопись, не торопись… Весь мой прошлый опыт оказывается бесполезен и убог; я, оказывается, ровным счётом ни-че-го не знаю о сексе. Снейп гладит мои бока, забираясь ладонями под свитер, сжимает так, словно готов оставить синяки, а потом вдруг опускается на колени, и я вздрагиваю, и хватаюсь за его волосы, и бормочу, глотая стоны: – Что ты, не на… – Заткнись, Поттер, – почти нежно отвечает мне Снейп и стягивает с меня джинсы. Я непроизвольно вскидываю бёдра, шиплю, когда его язык ласкающим влажным прикосновением касается боксеров, зажимаю рот ладонью и вгрызаюсь зубами в кожу; я весь – оголённый нерв, каждое его прикосновение ко мне, методичное, умелое, отточенное, рождает во мне какофонию стонов и животных полузадушенных поскуливаний. Снейп – Северус, Северус, Се-ве-рус – тянет вниз мои боксеры, мучительно медленно, будто ему доставляет удовольствие дразнить меня трением ткани, обхватывает горячей сухой ладонью член, гладит большим пальцем головку… Меня едва ли удержат ноги – так дрожат колени, что я давлюсь выдохом и едва не падаю. В следующую секунду всё во мне переворачивается и взрывается – Северус Снейп обхватывает головку губами и, подаваясь вперёд, позволяет моему члену скользнуть в его расслабленное горло. Я почти кричу, конвульсивно дёргаюсь, больно оттягиваю длинные пряди его волос, но он ни словом, ни звуком не выдаёт своего удовольствия – только берёт глубже, сглатывает, и одно это движение доводит меня до грани. Я кончаю до обидного быстро, не успев даже предупредить его, и, едва посторгазменная слабость отпускает меня, отшатываюсь. Северус Снейп медленно отстраняется; в уголке его рта – влажный подтёк спермы. Я запутываюсь в штанинах джинсов, почти падаю на колени – сил нет стоять, – обхватываю его плечи, шепчу порывисто, стирая проклятую струйку большим пальцем: – О господи, господи, прости, я… – Поттер, – хрипло-хрипло произносит Снейп, но я только жмусь к нему ближе, боясь, что сейчас он оттолкнёт меня, и глажу, глажу, глажу… Он хватает меня за руки, встряхивает, ещё чуть сипло, но твёрдо произносит: – Гарри. Я раньше не знал, что моё короткое имя, самое обычное, очень распространённое, можно произнести с такой интонацией. Одно это заставляет меня замолчать. Снейп притягивает меня к себе, касается губами моих, говорит чётко, глядя мне в глаза: – Всё нормально. – Но я… – щёки горят. Снейп раздосадованно морщится, с явным трудом поднимается на ноги, тянет меня за собой, вынуждая встать тоже, и, к моему полнейшему стыду, натягивает мои боксеры обратно и застёгивает на мне джинсы. Потом проводит ладонью по своим губам, словно проверяя, не осталось ли там следов – господи, я, кажется, возбуждаюсь даже от этого, – и повторяет: – Всё нормально. Какой ты ещё мальчишка… – в последней фразе – почти нежность. Снейп встряхивает головой, откидывает волосы со лба и спокойно, словно пять минут назад не произошло ничего необычного, говорит мне: – Пойдём в гостиную. Расскажешь мне, где ты шлялся всю ночь. Я растерянно смотрю на него и лишь спустя секунду обретаю дар речи. Тяну обратно, к себе, пока он не успел уйти в гостиную, спрашиваю ломающимся голосом: – А как же… как же остальное? Снейп изменяется в лице. Мне целую секунду кажется, что сейчас он презрительно усмехнётся, но он почти улыбается – и эта полуулыбка прячется не только в изгибе губ, но в каждой морщинке вокруг глаз и даже в коротких, но густых ресницах. – К остальному ты ещё не готов. Позже, – мягко отвечает Снейп. Я опускаю ладонь на его пах, судорожно облизываю губы, выдавливаю: – А ты? Я мог бы… От мысли о том, что мне придётся взять так же глубоко, в горле поднимается горький ком. Снейп понимающе усмехается, отводит мою ладонь в сторону. – В другой раз, – отвечает он и целует меня: коротко, почти целомудренно. Я чувствую на его губах вкус собственной спермы, но этот вопрос заботит меня только первую секунду – потом я перехватываю инициативу и углубляю поцелуй. – Хорошо, – задыхаясь от новой порции эмоций, выговариваю я. И наконец-то позволяю сорваться с губ колючему ледяному имени «Северус». Мне кажется, он собирается сказать что-то ядовитое, желчное, злое, что-нибудь вроде «Я не давал вам разрешения звать меня по имени, мистер Поттер», но Снейп, вопреки всем моим опасениям, глухо стонет и жадно приникает горячими губами к моей шее. Уже после, выбравшись в ванную, чтобы почистить зубы, я глажу кончиками пальцев аккуратный алый след засоса, и что-то во мне – что-то восторженное, глупое, почти детское – восхищённо пищит, не желая замолкать.

***

Конечно, Снейп не позволяет мне прогулять – силком вытаскивает в университет, ещё и добавляет при том: – Мне, Поттер, пустоголовый любовник не нужен. «А мы любовники?» – хочется спросить мне, но я не рискую: у Снейпа слишком благодушное настроение, чтобы я рискнул разрушить его неосторожным словом. После разговора – разговора, который дался нам обоим очень тяжело, но, пожалуй, многое прояснил – Снейп вообще выглядит умиротворённым. Мне кажется, его порадовал тот факт, что я помирился с тётей, хотя вслух он ничего не сказал. Как не сказал и тогда, когда я осторожно заговорил о своей матери. Любил ли он её? Или Лили Эванс и впрямь была всего лишь близкой подругой Северуса Снейпа? И как мне теперь относиться к собственному отцу? Это, оказывается, тяжело: менять своё мнение о том, кто с детства был для тебя пусть расплывчатым, но всё же идеалом. Я собирал сведения о Джеймсе Поттере с одержимостью фанатика, ловил упоминания о нём в редких разговорах с тётей Петунией, в болтовне миссис Фигг, к которой меня часто сплавляли на время отъездов Дурслей… И хотя тётя никогда не говорила о моём отце ничего хорошего, а миссис Фигг скрипуче называла его «не взрослеющим хулиганом», я был уверен, что это – всего лишь следствие их пристрастности. Моя мама могла бы выжить, послушайся она Северуса. И в то же время – разве сам Снейп не тогда сопротивлялся богу, оставившему ему такую память о себе? – Это тоже были пауки? – тихо спрашиваю я уже в метро, прикасаясь пальцами к его шарфу, и Снейп слегка мрачнеет. Он долго молчит, потом неохотно отзывается: – Змея. И больше на этот счёт не распространяется. А я пытаюсь осознать, как так вышло, что у нас с ним были совершенно разные боги. И совершенно разные методы воздействия. Будто в напоминание о том, что мне ещё рано думать о богах «были», грудь начинает пульсировать. Тварь внутри лезет дальше, с маниакальной настойчивостью прогрызая слои мяса, и я могу лишь догадываться, отчего теперь эта боль не оглушает меня и не лишает чувств. Сила привычки – или своего рода анестезия? Думать об этом противно. Мы расходимся на лестнице. Снейп, стремительный, худой, похожий на Бугимена из детских сказок в этом своём чёрном пальто, уносится на четвёртый этаж, а я плетусь на лекцию к профессору Люпину. Мне раньше так нравилось его слушать – но сейчас я не могу думать ни о чём, кроме того, что Ремус Люпин прошёл через то же, что и я. Но помощь мне предложил не он. Я не вправе осуждать его за стремление удержаться или за – что вероятней – неведение. Это просто глупая мысль, ни к чему не ведущая: всё могло бы быть иначе. Если бы Ремус Люпин был моим якорем, он бы вытащил меня? «Никто, кроме него, не сумеет», – сказал мне Альбус Дамблдор. Я буквально падаю на скамью и вжимаюсь лбом в парту. Рядом слышится шевеление, но я открываю глаза только тогда, когда тёплая рука осторожно опускается мне на плечо. Возле меня устроилась Гермиона; она улыбается мне с тревогой и робкой надеждой, как будто ждёт, что я оттолкну её, но я только улыбаюсь в ответ. И выдыхаю: – Привет. – Привет, – подруга закусывает губу. Встряхивает густыми кудрявыми волосами. – Послушай, я знаю, что произошло. Вы оба такие дураки! Рон, он… – Неважно, – я тру виски, качаю головой. – Рон остынет, и мы, может быть, поговорим нормально. Но не сейчас. – Ты не сказал ему всего, правда? Нам обоим, – Гермиона щурится внимательно и огорчённо, будто она точно знает, что именно я от них скрыл. Но кто, кто мог подсказать ей? Снейп – ни за что, как и Дамблдор, я более чем уверен, что преподаватели не при чём. Неужели Забини? Украдкой бросаю на него взгляд. Забини поднимает голову, коротко усмехается. Я одними губами спрашиваю: «зачем?», и он едва уловимо пожимает плечами. Будто говорит мне, что я – малодушный трус, не нашедший в себе сил признаться друзьям в подобном. – Гарри? – Гермиона не могла не заметить нашего молчаливого диалога с Забини. Я открываю рот, чтобы ответить ей… и обнаруживаю, что не могу произнести ни слова. Герми касается моей ладони с новой робкой улыбкой, но теперь уже дрожащей. И указывает на шарф, привычным удушливым кольцом стискивающий моё горло. Я не знаю, зачем до сих пор ношу его. Паук перебрался на грудь, и там его надёжно прикрывает футболка, но… Хватаюсь за шарф почти отчаянно. – Я не буду настаивать на том, чтобы ты всё рассказал, мне достаточно прозрачно намекнули на происходящее, – напряжённо произносит Гермиона, сжимая свои колени. – Просто, пожалуйста… не прощайся с нами, хорошо? Подтекст этой просьбы больно сдавливает мои рёбра, и я давлюсь вдохом. Что мне ответить ей, Господи? Что сказать? Как объяснить, что я сам едва ли осмелюсь поставить хотя бы цент на благополучный исход? Я обнимаю её, утыкаясь носом в её волосы и вдыхая лёгкий травяной запах шампуня. Моя Гермиона, всегда понимающая много больше, чем мне бы хотелось, гладит мою спину, и плечи её вздрагивают, словно она плачет. – На сегодняшней лекции мы поговорим о домашних божествах, – негромко произносит вошедший в аудиторию Люпин, и Гермиона, подозрительно шмыгая носом, уходит к Рону. Я оборачиваюсь, но Рон на меня не смотрит. Может быть, это и к лучшему. Кто знает, что я увидел бы в его взгляде? А если – отвращение? А если – ужас, который не могут, не должны вызывать друзья? Как я буду жить с этим знанием? Я в который раз не могу сосредоточиться на словах Люпина. Вроде бы простые формулировки, максимально доступные для тех, кто знакомится с философией на правах вольного слушателя, но суть ускользает, искажается. Домашним божествам принято было доверять, они были своего рода помощниками, теми, кого иногда именуют домовыми; прирученный бог – чем это не прекрасно? Если бы я только мог приручить того, кто уже влез ниже ключицы… Грудь обжигает напоминанием. Знакомое имя щекочет затылок. Джонатан. Выцепивший из толпы развлекавшихся именно меня. Откуда-то знавший моё имя. Применительно ли понятие богов-помощников к моей ситуации? И с чего я вообще взял, что Джонатан такой же? И всё же я позволяю себе поверить в эту откровенно невероятную мысль. Моё сообщение – «Помнишь меня? Гарри. Из клуба. Мне нужна помощь» – отдаёт откровенным отчаянием. Но, может быть, оно и к лучшему. Короткий ответ приходит в конце пары. «Приходи». Вопреки обыкновению своему, я решаю сообщить о намерении увидеться с Джонатаном Снейпу. Снейп, явно уставший после нескольких занятий, при моём появлении морщится, трёт переносицу, коротко кивает на полуоткрытую дверь: – Перед тем, как начать говорить, потрудитесь позаботиться об отсутствии лишних ушей, мистер Поттер. Мне приходится отойти от него – почему это тяжело? – сделать несколько шагов и закрыть дверь. Теперь Снейп выпрямляется, откладывает в сторону бумаги, которые проверял до моего прихода, вскидывает бровь. Я молчу, мнусь, рассматриваю носки ботинок, невесть из-за чего засмущавшись. Из-за того ли, что помню, как эти строгие губы скользили по моему члену? Думать об этом здесь, в его кабинете… – Поттер, – вкрадчиво произносит Снейп, – у меня много работы, и если ты пришёл помолчать… – Сегодня была лекция, – перебиваю его я, не обращая внимание на недовольное выражение его лица. – Профессор Люпин рассказывал о домашних божествах, богах-покровителях, и я подумал, что… – Что каждая сказка, в которую верили древние, обязательно реальна? – столько насмешливого удивления в его голосе, что я как-то разом теряю уверенность в том, что делаю, и глупо замираю. Снейп поднимается, обходит свой стул, приближается ко мне. Опускает ладонь мне на плечо. – Я понимаю твоё стремление отыскать помощника, – негромко произносит он. Я задаюсь глупым вопросом: когда Северус Снейп стал разговаривать со мной так мягко? Бережёт мои чувства – или испытывает что-то сам? Моё лицо под его пристальным взглядом горит, и один Бог знает, что сам Снейп видит в этом румянце. – Но где ты будешь искать? – договаривает он, и я, собравшись, рассказываю про Джонатана. Конечно, Снейп не выглядит воодушевлённым – было бы странно, если бы он поддержал эту затею. Чёрная бровь в знаменитом жесте взлетает вверх. – Ты собираешься спросить у человека, в причастности которого к делам божеств не уверен, не сидит ли в нём совершенно случайно паук или какая-нибудь другая мерзость? – обманчиво сладким тоном осведомляется Снейп. Я прикусываю губу. Как мне объяснить ему про имя? Я и без того стараюсь обходить острые углы – Джонатан в моём рассказе остаётся случайным знакомым, с которым мы немного поболтали… ни к чему Снейпу знать о том, что засосы на мне оставил именно Джон. – Я просто чувствую, что он поймёт, – упрямо, как ребёнок, говорю я. И вздрагиваю: Снейп вдруг усмехается, покачивая головой: – Ты сейчас так похож на Лили. В его тоне столько нежности, когда он произносит это имя… Меня обжигает глупая мысль: что, если Снейп видит во мне копию старой подруги? Что, если он только поэтому… о, господи… Мотаю головой. Тру виски. – Что-то случилось? – Снейп накрывает мои ладони своими, и от этого жеста я едва не срываюсь в прерывистый вздох. Его пальцы, сухие и шершавые, гладят мои костяшки, спускаясь ниже, к косточкам запястий, и эта невинная ласка – самое интимное, что у нас с ним было. Хоть смейся. – Всё хорошо, – облизываю губы. – Я… попробую. Вдруг? – Бессмысленная затея, – Снейп хмурится. Привлекает меня ближе. Больно сжимает мой подбородок. Смотрит в глаза – колдовским взглядом питона, которому я не умею сопротивляться сейчас и вряд ли научусь сопротивляться потом. Говорит с едва уловимым оттенком теплоты в спокойном сухом тоне: – Не натвори глупостей. – Поцелуете меня? – я нервно прикусываю губу, ожидая ответа. Он фыркает, заправляет выбившуюся прядь мне за ухо. Я чудом не краснею. – Под глупостями я подразумевал именно это, – прохладно произносит Снейп, и я уже жду, что он вот-вот выставит меня за дверь, но вместо этого он целует меня: неторопливо, плавно, растягивая удовольствие. Я в его руках превращаюсь в податливый пластилин, лепи что хочешь. Он зарывается пальцами в мои волосы, вылизывает языком мой рот, и я глухо что-то простанываю. Мне хочется большего, большего! – но он отстраняется раньше, чем я успеваю сам попросить его об этом. У него влажные губы и горящие глаза – больше ничто не выдаёт в Снейпе того, что секунду назад он целовал меня. А я, наверное, растрёпан и взъерошен больше обычного. В дверь стучатся. Снейп выпрямляется, с поистине королевской невозмутимостью приглаживая мои волосы – будто в этом есть смысл, – и небрежно роняет: – Войдите. – Профессор Снейп! – ворвавшаяся в кабинет Паркинсон застывает на месте. В её руках – кипа документов, и я мысленно сочувствую Снейпу. Он приглашающе подзывает её к себе, садясь за стол, ровно произносит: – Да, мисс Паркинсон, давайте их сюда… мистер Поттер, – лёд в его голосе больно ударил бы меня, не научись я распознавать под ним тепло, – если все интересующие вас вопросы выяснены, не смею больше обременять вас своим присутствием. Я прикрываю за собой дверь и стараюсь не позволить глупой улыбке вылезти на моё лицо. Джонатан ждёт меня, и больше я нигде не задерживаюсь – спускаюсь в раздевалку за пальто, ходить в котором уже становится холодновато, после минутного раздумья всё-таки надеваю шапку… Снейп сегодня утром лично проследил за тем, чтобы я не вышел на улицу без неё. Заботливый папочка, ну да… Прячу смешок в кулак. Джонатан встречает меня на пороге. Босой, растрёпанный, в простой белой майке, он совсем не напоминает того холёного красавчика, которого я увидел в клубе. Тем лучше: у меня есть возможность расслабиться, дать себе передышку. Мы пьём крепкий чай, грея руки о стенки кружек, и молчим, пока Джон не спрашивает: – Так с чем тебе нужна помощь? Я сосредоточенно разглядываю плавающие в чашке чаинки и вдруг понимаю, что мне нечего сказать ему. То ли слова Снейпа наконец-то заставили меня осознать, как глупо со стороны будет смотреться моя просьба, то ли… – Откуда ты знаешь моё имя? – выдыхаю я, хотя собирался спросить совсем не это. Джонатан меняется в лице. И отвечает слишком быстро для того, чтобы этот ответ показался мне правдивым: – Ты сам назвал мне его. Гарри, у тебя всё хорошо? – Не называл, – медленно отвечаю я. И оттягиваю ворот футболки ровно настолько, чтобы стал заметен небольшой упругий шарик, похожий на опухоль. На два с половиной дюйма ниже ключицы. Прикосновение ледяных пальцев оказывается неожиданным: я вздрагиваю, но Джонатан уже убирает руку и садится обратно. Затем произносит: – Он говорит с тобой? – Что? – я растерянно вскидываю брови; Джонатан шумно прихлёбывает из чашки и объясняет, почему-то улыбаясь, словно разговоры об этом вообще могут быть приятными: – Твой бог. Он говорит с тобой? Я растерянно и непонимающе качаю головой. Джонатан чешет подбородок. – Значит, ты ещё не принял его… – бормочет он себе под нос, и я дёргаюсь так резко, что чай оказывается у меня на коленях, а чашка летит на пол. – Боже! – вскакиваю на ноги, растирая горячие пятна на ногах. – Я всё сейчас уберу. Можно мне, пожалуйста… – Расслабься, я сам, – Джонатан отмахивается от моих извинений, лезет за совком, собирает хрустящее стекло. Я наблюдаю за его сосредоточенными скупыми действиями. Смотрю, как ловко он опрокидывает наполненный совок в ведро. И тихо спрашиваю: – Ты же… тоже? – Знаком ли я с маленькими мохнатыми друзьями? – весело спрашивает у меня Джонатан, и меня передёргивает. – А как же. – Значит, ты такой же, как я, и можешь помочь мне? – я поднимаю на него глаза. Джонатан растерянно трёт лоб, щурится, видимо, пытаясь понять, о каком виде помощи идёт речь, и я добавляю: – Вытащить… это из меня. – Тебе нужно переодеться, – вместо ответа говорит он. Поднимается на ноги. – Пойдём. Дам тебе чистую одежду, а твои джинсы повесим сушиться. Джонатан улыбается, но в этой улыбке слишком много напряжённости. Я сглатываю. Киваю. Следую за ним по узкому коридорчику, захожу в небольшую, но уютную ванную. Джонатан входит туда минутой позже, протягивает мне штаны из мягкой тёплой ткани. Пока я переодеваюсь, он стоит за дверью. И только позже, когда мы перемещаемся в гостиную, Джонатан, старательно подбирая слова, говорит мне: – Да, я прошёл через то же, через что прошёл ты. Думаю, это очевидно. Но я не такой же, нет, совсем не такой же, – он качает головой, поджимая губы. – Твоя беда в том, что ты сражаешься с богами, Гарри. Разве никто не сказал тебе, что эта борьба бесполезна? – Я знаю людей, которые смогли победить их, – зло отвечаю я. Джонатан вскидывает руки в примиряющем жесте, и мне становится стыдно за эту вспышку. – А я – человек, который предпочёл сотрудничество, – легко отвечает Джонатан. И улыбается. И берёт меня за руку. Меня передёргивает от этого ледяного прикосновения, но, даже замечая это, Джон гладит мои пальцы и усмехается: – В том, чтобы подчиниться богу, есть свои преимущества, Гарри. – Что может быть лучше, чем позволить сверхъестественной твари захватить твоё тело? – огрызаюсь я. Меня начинает мелко трясти; зачем я приехал к нему, зачем слушаю сейчас, почему не встаю, не ухожу? Но тело наливается свинцом, слабость скапливается в кончиках пальцев. И я бессильно обмякаю в кресле, вынужденный слушать его бредни. У Джонатана горят глаза, точь-в-точь как у религиозного фанатика. Он всё ещё держит меня за руку – слишком личный жест, чтобы позволять его… – Не позволить захватить, – мягко отзывается Джонатан. – Разделить тело. Слиться. Стать одним целым. И однажды… однажды дать начало новой форме жизни. По-твоему, их цель – нас уничтожить, проверить нас на стойкость? Так тебе сказали? О, глупый, глупый мальчик… они всего лишь хотят, чтобы мы помогли им переродиться. Недвусмысленный намёк, слишком недвусмысленный для того, чтобы меня не затошнило. Я одним чудом преодолеваю навалившуюся на меня тяжесть, вскакиваю на ноги, нервно поворачиваясь к нему лицом, мотаю головой: – Нет-нет-нет, я не хочу стать гордым отцом этих… существ! Я хочу своё тело обратно, хочу, чтобы этого, – бугорок под пальцами шевелится, – в нём не было! Джонатан, пожалуйста!.. Я почти падаю на него, так низко склоняюсь, опираясь только на подлокотники кресла, ищу понимание и сочувствие в его спокойном, уверенном взгляде. Бормочу: – Пожалуйста!.. Должен быть способ. Должно быть что-то… – Неужели ты так не доверяешь тому, кто пытается помочь тебе? – вкрадчиво спрашивает Джонатан. Я отшатываюсь. Я доверяю Снейпу! Я доверяю ему больше, чем себе. Но если есть шанс, если есть хоть крохотная вероятность существования запасного способа… Мне нужен план В – слишком высоки ставки. – Нет, Гарри, – Джонатан качает головой. – В этом я тебе помочь не смогу. Но… – он улыбается поистине змеиной улыбкой. – Но ты можешь прийти ко мне, если решишься слиться с богом. И тогда… и тогда мы вместе станем больше, чем просто людьми. Я почти бегу прочь от него, провожаемый горячим взглядом, выжигающим мне лопатки, бегу, боясь, что бог растворится, исчезнет, станет частью меня, что его отрава впитается в кровь и кости… Я бегу, бегу, дышу загнанно, как жертва, преследуемая хищником, люди в метро провожают меня удивлёнными взглядами. – Что случилось? Горим? – почти весело спрашивает меня сидящий в кресле Снейп, когда я, задыхающийся, с красными щеками, влетаю в гостиную. Вместо ответа я грузно падаю на пол. И вжимаюсь лицом в его бедро, и обхватываю его пояс руками, и сердце моё колотится гулко-гулко, а тварь во мне пульсирует с ним в такт. – Гарри? – мои волосы гладят, осторожно перебирая пряди, я счастливо замурлыкал бы от этого прикосновения, не будь так взбудоражен. Но сейчас и эта ласка не может меня успокоить. Боже! Как многого я ещё не знаю о существе, занявшем моё тело? Насколько сильно заблуждается сам Снейп? И кто из них с Джонатаном прав? – Иди сюда, – меня настойчиво тянут вверх, я прикрываю глаза, секунда – я сижу на коленях у Снейпа. Мне едва удаётся не дёрнуться, так близко он вдруг оказывается ко мне. Открытая шея – решил не прятать? – сильные худые руки, ложащиеся на мою поясницу. Вопросительный взгляд. Я нервно тереблю край своей футболки. И рассказываю ему всё. Дословно – так глубоко отпечатались в моём сознании слова, в которые я не хочу верить. Северус хмурится. Качает головой. – Джонатан, ты сказал? – переспрашивает он. – Я знаю только одного человека, который сумел слиться с богом. Это страшно, Гарри, по-настоящему страшно, для этого нужно быть… – Снейп замолкает. И я даже не переспрашиваю – мне совсем не хочется знать, какие слова не может произнести Северус Снейп. Всё, что я позволяю себе, – только прижаться к нему ближе и выдохнуть: – Как звали этого человека? Северус гладит кончиками пальцев мою шею, трёт переносицу и очень неохотно отвечает: – Том Реддл.