Поцелуй меня

«Не прячь музыку, она опиум для никого, только для нас…»

      Глеб с отстранённым видом лежал в гримерке на диване, закинув ноги на стену и надвинув шляпу на лицо. Вадим сидел в другом углу напротив зеркала, погруженный в свои мысли. Оба молча курили. Пятнадцать минут назад закончился последний концерт группы Агата Кристи. Позади остались двадцать два года истории легендарной рок-группы, двадцать два года совместного творчества, двадцать два года всеобщего признания и любви. Хоть это была история группы для всех, но это была история братьев Самойловых, для двоих. Всё это осталось в прошлом. Красивая сказка закончена, эпилог дописан, поставлена финальная точка, прекрасная, как и всё то, что было создано их руками, талантом, вдохновением, душой, вдвоём. Как же такое могло случится? Куда же делось взаимопонимание, удивительная способность создавать музыку, трогающую каждого, вместе, невообразимое единение на сцене и в жизни, куда всё это ушло? Как они могли упустить момент начала конца? Почему самые родные друг другу люди, с одной на двоих душой, последние годы не могли договориться даже о какой-нибудь мелочи, просто не смогли больше выносить общество друг друга, без ссор, без ругани, просто вдруг стали такими далекими и теперь не знали даже, что сказать друг другу?       В дверь постучали, выдернув Самойловых каждого из своих размышлений. Охрана, сдавшись под натиском женской истерики, провела трёх особо изворотливых и настойчивых фанаток. Самойловы, устало и натянуто улыбаясь, оставили автографы на закапанных слезами плакатиках, сделали несколько дежурных фото, поблагодарили за цветы и любовь к их музыке и с нетерпением ждали, когда наконец смогут отлепить от себя рыдающих девиц, которые безутешно всхлипывали: «Глебушка! Вадик! Мы вас так любим! Верните Агату! Зачем вы все разрушили?». А разрушили ли? Глеб и Вадим понимали всю безысходность сложившейся ситуации и пришли к выводу, что лучше больно и прекрасно, чем медленно и мучительно. Они не считали это разрушением, они считали это спасением дела всей их жизни и самих себя. Они просто закрыли одну дверь, чтобы открыть две других в новую, как им казалось, более радостную жизнь. — Сколько трагизма, — усмехнулся Глеб, когда фанаток наконец-то удалось вытолкать. — Они рыдают так, будто мы с тобой померли и на сцене в гробах лежали, — на его худом бледном лице появилась насмешливая улыбка, будто бы только что сказанная шутка была действительно смешной. — Уже уходишь? — спросил Вадим, глядя на брата, который скидывал свои вещи в сумку. — Ага, — младший Самойлов взялся за ручку двери. Немного подумав, он развернулся и подошёл к Вадиму, который стоял, облокотившись спиной о стену и курил сигареты с вишневым привкусом (Глеб всегда считал это баловством и сам не изменял красному Мальборо). Он посмотрел брату прямо в глаза — всё-таки как было удобно, что они одного роста! Гармонично смотрелось. Самойловы всегда это подмечали. — Вадик, поцелуй меня, — Глеб, позволив себе минутную слабость, обвил руками шею Вадима, — На прощание.       «Как же ты красив», — подумал Вадим. Он смотрел на тонкие черты, которые, как ему казалось, за последние лет двадцать почти не изменились, стали лишь ещё красивее. Но наравне с изящной красотой сколько же усталости и меланхолии, скрывающихся за равнодушием, было на этом лице. Старший Самойлов закрыл глаза, чтобы не видеть в этих светлых, почти прозрачных, родных глазах тоски, разрывающей душу на части. Он изо всех сил прижал к себе Глеба и нежно поцеловал его губы, почти всегда такие сухие и покрытые мелкими трещинками и ранками (и зачем только младший постоянно их обкусывает?). Вадим провёл языком по кромке губ, увлажняя их и соприкоснулся с языком Глеба. Страстно, жадно и сладко. Словно в этот поцелуй было вложено всё, что было между ними все эти годы, что могло бы ещё быть и что уже никогда не будет возможно, вся любовь и ненависть, благодарность и месть за всё. Словно они и в самом деле прощались навсегда. — Неужели тебе совсем не жаль, не больно, что это финал? Больше никогда не будет никакой Агаты Кристи, будут только Вадим и Глеб Самойловы, отдельно, — оторвавшись от поцелуя, но всё ещё крепко прижимая брата к себе и соприкасаясь с ним кончиками носа, спросил Вадим. — Мне вольно, Вадик, и можешь разорвать меня на части, но мне уже почти-почти не больно, — на тонких губах появилась печальная полуулыбка, выражение лица вновь стало равнодушно-отстранённым. Глеб вынырнул из объятий брата и, взяв из его рук не потушенную сигарету, затянулся. Он, прощаясь, нежно провёл по щеке Вадима кончиками пальцев, убирая с его лица прилипшие мокрые волосы, и с наслаждением выдохнул облако вишневого дыма, — Вольно! — повторил младший Самойлов и вышел из гримерки.