Горький дым, чей-то полигон: Сколько от балды в этом ущелье полегло? И ты вернёшься, даже если стал полным карман: Горгород, Горгород - дом, но капкан. Твой город - это быль и фельетон. Ты бы уплыл, но там не то. И ты, походу, по полной попал: Горгород, Горгород - дом, но капкан.
Замерзшими ладонями плеснуть в лицо ледяной воды из-под крана, растереть заспанные красные глаза. Закрутить. Поднять взгляд на отражение в зеркале и в который раз мысленно ужаснуться внешнему виду. На ум - только сравнение с хорошенько потасканной шлюхой с огромными синяками под глазами, словно утрированный косплей на Конг-Фу Панду. Сеть воспаленных капилляров. Не бледный - сероватый цвет кожи. Потрескавшиеся губы. Впалые щеки. Трудовыебудни берут свое с процентами. Женя одергивает пальцами футболку, не менявшуюся уже неделю, ерошит и без того взлохмаченные отросшие больше обычного волосы и снова вглядывается в свое отражение. Не выходя из ванной делает в twitter репост о грядущем концерте Локи на страницу Мирона и снова отвечает на как под копирку написанные вопросы фанатов. "Окси, ты там жив? как дела?" "Как сажа бела." В углу дисплея цифры недвусмысленно намекают, что время к вечеру. Она проспала целых двенадцать часов, возмещая организму за распиздяйское отношение к режиму в течение недели. Ощущение бодрости и покоя все так же не ощущается. В квартире по-прежнему полутьма и тишина. Женя натягивает на голые ноги джинсы, морщась от рези в глазах и ее отзвука в голове. Мозг превращается в желеобразную массу. На столе перед оккупированным ею диваном едва ли ужи не ползут от обилия пустых банок из-под энергетиков, окурков, скомканных бумажек и прочей дряни, которая бы раньше подверглась незамедлительной утилизации. Похуй. Она подхватывает со скомканной у подлокотника подушки пачку сигарет и, замедлившись, тихо подходит к комнате Мирона. Из-под закрытой двери по босым ногам слегка сифонит холодом. Мысленно назвать куском мудака и уйти на кухню за скудным перекусом. На глаза попадается только здоровое красное яблоко. На глаза попадается стакан с какой-то мутной темной бурдой и листок под ним. "Забери у Нины Рудольфовны из 25-й пластинки Цоя и Шаляпина. Пожалуйста. P.S. Навел тебе чифирь, пока спала." Женя едва успевает дочитать последнюю строчку, как ощущение невыносимой горечи во рту заставляет смачно сплюнуть мутную бурду из стакана себе под ноги. Передергивает с ног до головы. Ощущение дикого раздражения прошивает все нервы. Заботливый, блять, мудак: вместо того, чтобы перестать маяться херней, выйти и взять дела в свои руки, он навел ей убийственный коктейль для поддержания активности. И скорейшей погибели от ее избытка. Энерджайзер. Она пару секунд думает над тем, чтобы рвануть дверь Федорова и плеснуть ему этой бурды в бледное ебало, но вместо этого лишь залпом, молясь не проблеваться, выпивает органический энергетик. Кашель. На языке горько. Хочется вздернуться.***
- ... Она, конечно, моложе меня на семь лет, но это ли разница? Кого ебет, если я с ней чувствую себя таким живым и здоровым мужиком и знаю, что готов ради нее горы свернуть? - Вот и тебя коснулся этот симптом молодящегося старпера. - Иди в хуй, Жек, - Илья беззлобно пихает ее в плечо, перегибаясь через стол, и смеется, снова предаваясь воспоминаниям о чудесно проведенном вечере прошлой пятницы в компании своей "Кисы". Женя щурится, затягиваясь, и обводит глазами тусклое подвальное помещение бара. Тягучий блюз из колонок иногда нарушают пьяные выкрики компании тех, кому за пятьдесят и в котелках - местная богемная интеллигенция, видимо - в противоположном углу. Бармен за мощной дубовой стойкой с каменными вставками сонно протирает одну и ту же рюмку уже минут двадцать. Муродшоева залипает на монотонное цикличное движение, пока Мамай снова делится впечатлениями о недавней поездке в карельскую Сортавалу. За столиком чуть ближе сидит лысый и либо очень пьяный, либо очень грустный старикан в старомодном твидовом костюме с подтяжками. Бар, переносящий во времени. Ну и молодая влюбленная парочка, очень сильно смахивающая на хиппи со всеми своими фенечками, косичками в длинных волосах и шмотками в стиле бохо. Наверняка, сплошная органика. Органические нежности за угловым столом у входа. Женя вынужденно признает, что у Мамая впервые за последнее время родилась годная идея - собраться и просто побазарить за жизнь в приятной обстановке. Отключиться, конечно, получилось, но совсем не так, как хотелось бы. А еще хотелось бы, чтобы вся эта пиздосрань скорее закончилась, хотелось бы выспаться и перестать шарашить таблетки с энергетиками, гробя и без того не космонавтское здоровье, хотелось бы всей компанией сходить в 1703, куда теперь не проберешься из-за толп оголтелых жадных до встречи с кумирами школьников и старших поклонников. - Жень, - пальцы щелкают перед глазами, вынуждая вздрогнуть. - Ты меня слышишь вообще? - Задумалась просто. - О чем же? Уклончивый ответ не прокатывает. - Ты вроде собирался бросать? - она кивает на дымящуюся сигарету в его пальцах. Мамай кивает и затягивается. - Собирался, но как-то не срослось. Киса меня пиздит за это дело, но я в процессе покорения ЗОЖа. - Ну удачи, хули, - Илья снова смеется в бороду. Она понимает, что успела подотвыкнуть от этой его медвежьей умильности и совершенно характерных мамаевских улыбок с "гусиными лапками" от темных глаз. Неудобно поджать губы. Затянуться. Разговор не клеится совсем. Женя трет переносицу пальцами. Тягучий голос Уэйтса слегка сбавляет обороты шумящей крови в ушах. - Илюх, - темные глаза переводят взгляд на нее, - давай.. кончай выебываться и возвращайся в игру. Хватит. - Я не выебываюсь, Жень. - Я знаю. Знаю, - упереть взгляд в столешницу и снова на него. - Просто хватит всего этого. Мы скучаем по тебе. Вано грозится твои инициалы на лобке набить, если не вернешься. - Я же не ухожу никуда? - Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, - взрыв лающего хохота за столом старперов, цикличные движения бармена. Она пытается придать голосу убедительный тон, но выходит донельзя заебано, до смерти устало. - Какие-то детские разборки в песочнице, нахуя? Мы ведь семья. - Да, семья, - он снова улыбается в бороду без намека на саркастичность и втаптывает окурок в пепельницу. - Я и не отказываюсь от своих слов, что Мирон мне - брат, а вы - семья. Так всегда будет. - Но работать ты с ним больше не хочешь? - звучит больше утвердительно. - Именно. Женя протяжно выдыхает, прикрывая уставшие глаза, и долго трет лицо ладонями. Поднимает взгляд к потолку, не отнимая рук от горящих щек. Желание закрыть все двери и лечь в спячку хотя бы на месяц, не выходить, не общаться ни с кем не покидает уже долгое время. Забыть звук собственного заебанного голоса, не говорить ни слова. - Слушай... Я не знаю, что за хуйня творится, - она замолкает, прикидывая, прозвучит ли это как капризная жалоба. Мамай молча смотрит и слушает. - Я живу там уже больше двух недель и за это время он все так же почти не выходит из комнаты и я не знаю, чем он там занимается, ебаный чернокнижник. Практически нихуя не ест, даже не бухает, блять. Не разговаривает - я постоянно нахожу какие-то записки по всему дому. И с букингом тот еще пиздец творится. Я не знаю. Просто не знаю. Я вроде делаю что-то, постоянно делаю, но даже не понимаю что и зачем. Результата почти нихуя. Я даже поговорить с ним не могу. Вообще... Ты нам нужен, ты ему нужен. - Ох, Женька, - уголки губ слабо вздрагивают на шумном выдохе. Он сжимает ее лежащую на столе ладонь своей широкой и теплой, - ничего не могу посоветовать. Федоров - полностью твой. Вы с ним завязаны похлеще старых супругов. - Я говорю это не чтобы пожаловаться. Я никогда не жалуюсь. Если будет нужно, я сдохну, но вывезу. Просто я пытаюсь объяснить тебе, что сложилась не совсем типичная ситуация и нам надо, блять, абсолютно всем выйти из своей зоны комфорта и делать дела. Забыть тупые обиды и просто принять важное решение. Мы не можем себе позволить такой хуйни. - Дело не в обиде. Ты права: нам действительно нужно принять ряд серьезных решений и свои я уже принял... - Илья. - Да погоди ты! - с заметным раздражением Мамай дергает головой, убирает руку. - Ты ведь живешь с Мироном, а это отучает людей перебивать, когда кто-то высказывается. - Извини. - Проехали, - смягчается. - Дело не в обиде. По началу, да, я злился и на него, и на вас, и на себя за то, что все мы допустили такой хуйне завариться. Вспылил, захотел вообще все кинуть и слиться куда-нибудь. Но ты права - мы семья. Мы семья и будем ею, несмотря ни на что. У нас общее дело и я его никогда не брошу. Я не брошу ни тебя, ни любого другого из вас. Ты всегда можешь ко мне обращаться с вопросами - я помогу. Ничего не изменится. - Но это не отменяет твоего решения. - Да. Понимаешь... Боже, блять, это сложно, - он скребет пальцами подбородок. - У меня дико горело после нашего с Миром разговора. Он мне такой хуйни на голову наклал, что я еще неделю отходил от охуения. Первую половину - от его выходки до нашего разговора, а вторую - от той инфы, которую он на меня свалил. А потом случилось, что он в конец охуел и вышиб семь человек из штаба. И ведь это я, пидорас, его такими полномочиями наделил... В общем, после той конечной хуйни у меня все встало по полочкам, - он замолкает, отвлекаясь, чтобы налить в граненый стакан, словно родом из школьных столовых, виски. Женя подставляет свой, запоздало думая, что от систематического приема таблеток и алкоголя ее может размазать слишком летально. Пьют в относительной тишине, наблюдая за танцами стариков с их немолодыми подружками под Муслима Магомаева. Виски обжигает горло, заставляет кашлять. Женя чувствует, что глотку как-то нехорошо саднит, словно при простуде. - В итоге я просто понял для себя, что хочу работать с серьезными людьми, которые четко знают, чего хотят и к чему двигаются. Как профессионал, ты должна меня понять, моя работа предугадывать желания своих клиентов и просечь общую концепцию, чтобы потом, следуя ей, добиться поставленных целей. Это и называется здоровым продуктивным сотрудничеством. Я не хочу сейчас вдаваться в подробности всего того, что говорил мне Мирон, да ты и сама знаешь суть претензий - ты была на том собрании, но.. В общем, Мирон - не таков. Я не хочу работать с человеком, у которого семь пятниц на неделе, и каша в голове. Творческие люди вне орбиты, все так, но он сам должен понимать, что при своем положении уже не просто рэпера не может позволить себе поведение истеричной пизды. Человек задал негласный курс - мы все ему следовали. Этот же человек вдруг начинает поливать всех на чем свет стоит из-за того, что мы якобы топим и мотаем проект как шалаву... - Он не говорил только обо "всех". Он и себя кучей говна полил. - Я знаю, что ты его будешь защищать до последней капли крови, Жень, - она морщится в ответ на его все понимающую улыбку достигшего нирваны буддиста. - Говном-то он себя полил и даже использовал "мы топим", а не "вы топите". Только в итоге что вышло? Я бы все понял и принял, если бы он решил распустить всю команду, убрать проект вообще, снять с себя титул "Оксимирон" и отойти от дел. Всякое бывает - то, что позиционировалось как проект против системы, в итоге стало продажной шлюхой внутри ее иерархии. Раз другого пути нет - да, придется распускать. Я бы понял. Мы бы все обсудили, разошлись друзьями, начали бы, возможно, делать что-то заново маленькой компашкой. Но! - он поднимает указательный палец, наклоняясь к столу, будто собираясь сообщить что-то очень доверительно. - Он этого не сделал. Он убрал несколько людей и это не подается логике вообще. Он убрал не только новичков, но и стариков, которые четко выполняли ту работу, которую он им задал. Они следовали курсу и для них было абсолютным шоком узнать, что этот курс - абсолютно неверный. Это же совершенно нелогично и необоснованно. О чем это говорит? О том, что Мирон Янович дико запутался - он сам совершенно не знает, чего он хочет. При этом требует, чтобы это знали другие. И из-за этой своей каши в голове он лишил работы людей, которые этого не заслуживали. Понимаешь, Жень? Рабочий механизм обоих проектов вышел из строя, начался хаос, люди остались без работы и без объяснений. Он не осознает ответственность за свои действия. Если кратко, - он распрямляется, прокашливаясь, - в общем, я хочу работать со взрослыми и рассудительными людьми. Наш Мирон - еще ребенок. Он дико умный, хладнокровный, расчетливый, но все еще самый настоящий ребенок. А ребенок с такими качествами и таким характером - самая дурная смесь. Не знаю, что он будет делать и как с этим разбираться, но Янович-то выход найдет. По-другому быть не может. Вопрос только в том, сколько нервов и дерьма придется пережить завязанным с ним людям, - он выдерживает паузу, внимательно вглядываясь в лицо подпершей голову рукой Жени. - Например, тебе. Она затекшей от долгого неудобного положения рукой через край плещет виски в стакан и выпивает, мысленно посылая Мамая во всех направлениях. Не Мирон, а Астарот на минималках какой-то. Новая реплика Мамая заставляет ее поперхнуться и закашляться. - Семью ты уже потеряла. Что дальше? - Илья, блять. Никаких комментариев на эту тему, понял? Мирон к этому никакого отношения не имеет, ровно как и кто-либо другой, кроме меня и Саши. Все. Илья кивает. Процессия стариков нетвердой походкой проходит мимо, надуривая воздух этиловыми испарениями и громкими голосами. Раскрасневшаяся взлохмаченная женщина успевает по пути обхватить бармена за шею и смачно засосать. Женя безучастно провожает их взглядом. Неожиданно приходит понимание, что хочется обратно в обкуренную захламленную берлогу на окраине, подальше от разоблачений Ильи и всех этих закономерных выводов. Она снова закашливается и думает, что придется таскать таблетки Федорова, чтобы самой не разболеться. Кто-то должен оставаться на ногах и с абсолютно ясной головой в любой ситуации. Она допивает остатки виски и перебрасывается парой отстраненных фраз с Мамаем напоследок, расспрашивает его о девушке, хотя он и сам уже не очень охотно отвечает. - Ты пиздец сильная, Жень, ты справишься, - уже на выходе говорит Мамай. На улице во всю гуляет ветер и слышны отголоски пролетающих по автостраде машин. Уже где-то за полночь. - Но ты, конечно, себе тот еще приговор подписала. Сейчас уже, наверное, даже поздно уходить. Без меня он переживет, а ты ему реально нужна. Так что будь с ним, вот и все. А там решим, что дальше делать. Нам всем действительно есть, над чем подумать.***
Удивительно деликатный стук в дверь повторяется, когда Женя, кутаясь в зеленый мироновский бомбер и пожратый молью свитер от мамы, шаркает слабо шнурованными кедами до входной двери. Приступ кашля накрывает в прихожей и она мысленно проклинает Федорова, который со своим "моя квартира - мои правила", выстудил весь теплый воздух. На пороге Муродшоева, ожидая увидеть как минимум Вано, спешащего показать инициалы Мамая на лобке, или работника почтовой службы, зависает - маленького роста старушка с затейливо заплетенными на удивление густыми седыми волосами поднимает выцветшие болотные глаза и сразу ослепляет теплой улыбкой. - Здравствуйте, Нина Рудольфовна, - со слабой улыбкой неловко кашлянув, она опирается о дверной косяк, мельком рассматривая узоры на ее старомодном платье и какую-то коробку в руках. - Здравствуй, Женечка, - голос у нее невероятно приятный и не такой скрипучий, как у других старух. Мирон когда-то рассказывал, что этажом ниже него живет семейная пара бывших музыкантов, преподавателей консерватории. Это объясняет ее довольно интересный для старухи вид и относительно свежее лицо. - Мироша у меня про старые пластинки и книжки мужа спрашивал. Вот - принесла. И запеканочку вам сделала, - она приподнимает магазинный пакет чуть выше, - а то совсем как узники Бухенвальда ходите. Сил надо набираться - зима скоро. Женя краем сознания отмечает, что очень невежливо виснет уже на протяжении нескольких секунд, туго соображая и глядя на старушку выпученными красными глазами. Лицо старушки вдруг снова озаряется еще ярче. - Здравствуйте, Нина Рудольфовна, - хриплый голос над самым ухом режет слух и Муродшоева вздрагивает, шарахаясь от материализовавшегося за ее спиной Мирона. Бровь недоверчиво взлетает вверх, когда она с подозрением искоса осматривает мягкую полуулыбку на искусанных губах и старую как сам мир клетчатую черно-красную рубашку, невесть где откопанную, наглухо застегнутую под самое горло и запястья. - Вы проходите, не стесняйтесь. - Ой, спасибо, Мироша, - Женя продолжает виснуть, ловя крайнюю степень охуения, когда Мирон чуть ли не спиной задвигает ее в угол, открывая проход старушке. - Что-то ты плоховато выглядишь, совсем исхудал, - журит она и ласково касается ладонью впалой щеки с легким намеком на щетину. Значит, из комнаты он все-таки выходит и даже разговаривать с людьми не разучился. Муродшоева едва может увидеть из-за плеча Мирона, чуть ли не вплотную стоящего к ней спиной, как старушка снимает шерстяной платок. - Да вы бы не снимали, Нина Рудольфовна, у меня прохладно. - Ах, ну хорошо, - в голосе слышится улыбка, а Женя едва не задыхается от такой охуенной заботы от Федорова, устроившего в квартире филиал Антарктиды 24\7, пока она сама ебется с простудой, одетая, как капуста, в слои и своей и его одежды. - Я вот тебе пластинки принесла и книжки Владлена. Тут вот Кант, еще один немец и что-то из художественного. - О-о, вы не забыли, - от внезапного откровенного елея в надтреснутом голосе Мирона становится тошно, но он отходит, провожая женщину внутрь квартиры раньше, чем Женя успевает ткнуть его в спину. Зависнув со сдвинутыми бровями лишь на пару секунд, она отмирает и с раздражением следует за парочкой, перебрасывающейся какими-то фразами по пути в кухню. - Что ж у вас такой беспорядок, Мирон Янович, негоже - все-таки барышня в доме. - Да у Жени тут рабочий процесс кипит, - означенная Женя с явным намерением выцепить Федорова из увлекательной беседы бодро шагает к кухне, но замирает, когда Мирон без церемоний, даже не глядя, вручает ей ноутбук и кипу бумаг поверх него. - А ничего, что мы тут? Не помешаем? - Не беспокойтесь, все в порядке, - последнюю фразу Мирона она слышит уже через хлопнувшую прямо перед носом дверь, все так же стоя с ноутбуком в руках, с ошарашенным лицом переваривая события последних минут. Из кухни слышатся приглушенные голоса и шорох чиркнувшей о коробок спички, а за ним сухой кашель. - Чего, блять... - сквозь зубы шипит Женя, когда в полной мере доходит, что ее тупо выдворили, не одарив и взглядом. Мысли и сдобренный эмоциями бред носятся в голове с небывалой скоростью. Муродшоева оглядывается и вдруг очень четко понимает, что кроме гостиной в каждой комнате квартиры Мирона есть дверь. И каждая закрывается изнутри. Женя падает на ставший за прошедшие три недели ее личным островком единичного спокойствия диван со скомканными подушкой и одеялом и выуживает очередную сигарету. С недавних пор пачка улетает просто в момент - едва хватает на день. С кухни слышатся чуть ли не интимно приглушенные голоса и это раздражает еще сильнее, пока Женя силится добыть огонь замерзшими пальцами, кутает ладони в рукава оливкового бомбера. Затягивается и тут же кашляет - во рту привкус дыма и мокроты, в груди больно сжимаются легкие. Из кухни слышится мягкий старушечий смех. Она подтягивает к животу подушку и утыкается в нее подбородком, машинально потирая пальцами нахмуренный лоб. Мозг пытается усиленно найти объяснение происходящему пиздецу. Конечно, очень здорово, что Мирон Янович не начал дичать, шугаться людей, а напротив мило беседует с престарелой соседкой прямо на кухне, но это не отменяет главного вопроса о мотивах. В голову приходят самые разные мысли вплоть до импрувмента мамоебства на женщин постарше. У него в таких условиях вполне мог произойти конкретный сдвиг по фазе и мужское начало подкинуло идею сделать словосочетание "ебу скелет" буквальными. Женя жмурится, адресуя самой себе фейспалм от глупости такого предположения. Скорее всего ему просто скучно и он нашел интересного собеседника в старушенции-пианистке снизу (которая выглядит достаточно неплохо и даже вполне ебабельно для определенного типа людей с геронтофилией). Муродшоева с раздражением глубоко затягивается, отгоняя тупые мысли. - Никакой ебли, прекращай, - шипит, топя окурок в полупустой чашке с остывшим кофе. Снова утыкается подбородком в подушку, подтягивая ноги по-турецки. Уставшие красные глаза тоскливо оглядывают полутемную гостиную, подсвеченную только беловатым светом торшера на столе и экраном ноутбука. Рабочее настроение снимает как рукой. Назойливым червем грызет мысль, что Мирон, несмотря на свой хуевый настрой и вид, был до одури милым и обходительным с гостьей. И тут Женя с ворохом лаконичных записок по всему дому и редким взглядом в свою сторону. Она накрывает ладонью глаза, устало выдыхая, ныряет лицом в подушку и тихо рычит. После загнанных пробежек по городу до офиса, магазина, по метро и на автобусе, туда и обратно, делая огромную петлю, времени на отвлеченные мысли не остается совсем. Вырубает чуть ли не на пороге. Нет времени подумать тупую хуйню, что эта петля постепенно все сильнее затягивается на горле и мешает дышать, заставляет беспомощно хрипеть. А еще очень холодно. Неебически холодно и пусто, словно живешь в доме, где недавно умер человек, и все вокруг хранит следы его присутствия, даже находятся загадочные послания с того света, но в целом - мертвый дом и ты в нем одна. Одна и не умеешь общаться с мертвыми, а они только свои записки оставляют. Может поэтому он законтачился со стоящей одной ногой в могиле старухой? Рыбак рыбака? В таком случае, она бы тоже подошла на эту роль, потому что здоровье и нервы подорваны настолько сильно, что все чаще посещает ощущение, будто скоро сдохнет. Совсем скоро. Чуть дашь слабину и все - обрубит. Как при беге, когда нельзя после долгого ожесточенного кросса вдруг резко останавливаться - с тобой может остановиться и твое сердце. Она позволяет себе еще один скулящий звук в подушку и сильно сжимается на диване, пытаясь дать себе всего лишь десять минут на слабость. Не больше. Все не так. С тупой щекотной ностальгией вспоминаются теплые посиделки в ее кухне с парнями, ее котами и мужем. Долгие разговоры до самого рассвета, прогулки по ночному Питеру, дружные попойки и смущающие моменты на видеозаписях прошедшего веселья, групповые объятья и Мирон с сияющими глазами, целующий в щеку и крепко до боли в ребрах стискивающий, говоря, что "он, по ходу, счастлив". Вроде и дома, но совсем нет соответствующего ощущения. Никто не накрывает пледом, защищая от холода. Не курит с друзьями на кухне. Не разговаривает. Только заталкивает в угол в прихожей, будто кроме него в квартире никого нет. Мудак. Накрывает каким-то неконтролируемым приступом тоски по дому в Душанбе. Чтобы мама, как в детстве, села рядом и погладила по голове, прижала к теплому телу, дала выплакаться и все гладила бы, гладила по рукам, по плечам, а потом много-много раз бы поцеловала перед сном. Слишком давно это было. Слишком давно Душанбе казался домом. Я не знаю, где мой дом. На эту роль подошел бы и Саша и их совместная питерская квартира. Коты и запах чая с ромашкой, которым он отпаивал ее после хуевого рабочего дня, а потом долго обнимал, покачивая, пока не отпустит очередной срыв. Десять минут прошло - хватит соплей. - До свидания, Мироша. Ты кушай только, ладно? Сил набирайся, тебе нужно. Женя резко подскакивает - затекшую шею пронзает болью. Старушка уходит спустя только полтора часа. - Хорошо. - И Женечке передай от меня "спокойной ночи", ей тоже силы нужны. - Обязательно передам, - обмен любезностями оканчивается и Женя, морщась и потирая шею ладонью, выходит в прихожую. Федоров закрывает за старушкой дверь. - Ну и что это было? - хриплый голос против воли звучит раздраженно. Он оборачивается, через плечо кинув беглый взгляд, но отвечает лишь на ходу, выруливая из прихожей мимо Жени. - Нина Рудольфовна. - Мирон. Мирон! - она догоняет его в гостиной, хватая за край рубашки. Он нехотя оборачивается лицом, глядя слишком до пизды усталыми глазами. - Ну что? - Не объяснишь? - смотрит в упор, крепко сжимая пальцами фланелевую ткань. - Чего? - Что ты там с ней делал? - Ничего, - он рывком корпуса высвобождается из цепкой хватки так, что Женю слегка поводит по инерции за ним, и скрывается в дверном проеме кухни. Муродшоева крепко стискивает зубы, чувствуя себя донельзя погано, но идет следом. Он стоит спиной к ней, наливает воду в стакан. Женя замирает в метре за ним. - Объясни. Устало запрокидывает бритую голову, тяжело выдыхая. - У старушки пару лет назад умер муж. Дальше не надо объяснять, надеюсь? Голос напряжен - ни капли той мягкости и патоки из разговоров с престарелой пианисткой. Женя молчит, крепко сжимая зубами щеку изнутри. Губы против воли растягиваются в нехорошей улыбке - в глазах горячо и влажно. Мирон накрывает глаза ладонями, трет лицо, снова уставляет кулаки по сторонам от раковины. - И ты как добрый самаритянин пожертвовал ей свое мужское естество? - Женя туго соображает, молясь у себя самой держать эмоции в руках. С попеременным успехом, но получается. - Шутишь ты хуево, - бросает Мирон и, наконец, отталкивается от раковины, снова проходит мимо. Проходит и не пахнет совсем ничем, кроме табака, даже нет привычного терпкого запаха парфюма. Хрипящее дыхание. Она тяжело сглатывает и успевает схватить его за холодные пальцы, которые он тут же, морщась, вырывает. - Не надо меня трогать, окей? Не отстает. - Ты не хочешь съездить к своим родителям? С мамой повидаться? - она, наконец, озвучивает мысль, которая за прошедший час раздумий о природе мотивов и причин показалась самой близкой и от того правдоподобной. С родителями у него были не самые идеальные отношения, но он их любил и вполне мог просто, оказавшись в такой хуевой ситуации с полным непониманием, что делать, сломавший все свои игрушки и потерявший некоторых друзей, соскучиться и захотеть быть рядом с матерью. Ну или кем-то относительно на нее похожим, как эта пожилая пианистка. Ребенок, Мамай прав, настоящий ребенок. Муродшоева терпеливо ждет ответа, но когда Федоров оборачивается, то инстинктивно отступает чуть назад - выражение лица такое, будто он как минимум готов ей со всей дури врезать. Женя сглатывает, но расправляет плечи, мысленно повторяя себе, что уж она-то всегда могла осадить мудака в Мироне и хладнокровно справлялась с его приступами агрессии. - А ты не хочешь просто отъебаться от меня со своей инициативой? - напоследок слегка вскидывает брови над огромными явно больными глазами и уходит. Дверь его комнаты хлопает - Женя прикрывает глаза и вздрагивает, начиная нервно сжимать и разжимать пальцы. - И сделай что-нибудь с этой творожной херней. Не раскрывая глаз, сильно сжимая пальцы: - Она тебе принесла. - Похуй. Дверь снова хлопает и вслед доносится щелчок замка. В каждой комнате квартиры Мирона есть дверь, которая закрывает только изнутри. В полном нервном раздрае Женя выносит запеканку в заботливо упакованной коробке на улицу и оставляет бродячим котам у подъезда.***
Пальцы надавливают на жесткие белки через подернутые лиловым веки. От слепящего глаза экрана ноутбука с открытым документом бухгалтерского учета тянет блевать. Низкий голос Цоя, звучащий на репите в течение целого дня из-за двери комнаты Федорова, вызывает похожий нехарактерный рвотный рефлекс. Если с утра это и добавляло какой-то атмосферы прокуренной кухне и вяло текущей рутинной работе, то сейчас Муродшоева проклинает Нину Рудольфовну с ее раритетной коллекцией пластинок от Штрауса до Аквариума так же, как и Мирона с его ебаным проигрывателем. Она помнит, как в прошлом туре по Европе он неведомым образом выцепил какого-то торговца антиквариатом и за баснословную сумму приобрел вполне цивильный аппарат для грампластинок, потом едва ли не молился на доисторическое устройство, утащив в свою одинокую берлогу. Цифры и монотонные цвета разъезжаются перед расфокусированным взглядом. Рука непроизвольно тянется к полупустой банке энергетика, от которого утром в сочетании с обилием таблеток Женю знатно выташнивало в течение получаса. Кристина сорвала телефон, грозя приехать и дать пизды ебаной Жене, которая гробит себя совсем не как ответственный серьезный менеджер. Не менеджер, а многорукий Шива окситабора. Она раздумывает оставить запись в твиттере о смене своей рабочей квалификации. В ответ сразу прилетает множественное "женяживи" от оксифанов и "тоби пизда" от Филатовой. От последнего бы не отказалась, пространно хмыкает Женя. Она несколько минут уговаривает себя взяться за работу, понимая, что на этот вечер больше нихуя не выйдет. Прячет пальцы в рукава черного бомбера, думая, что скоро успеет перетаскать из-за этих спартанских условий весь шмот Мирона. По сути, лучше сейчас скинуть с себя все, закрыть глаза и позволить себе медленно умереть от холода. Скрип открывшейся двери заставляет приоткрыть тяжелые веки. Мирон неторопливо шаркает в кухню подошвами кед, шмыгая носом. - Виктор Робертович шикарный музыкант, но меня, честно говоря, уже тошнит. Спина Федорова у раковины отвечает безразличным пожиманием плеч. - Моя квартира - мои правила. Острить в ответ даже не хочется - она неопределенно хмыкает и снова поджигает сигарету. Скоро будет тошнить клубами вязкого дыма. Мирон не уходит - садится напротив, сжимая худыми пальцами кружку с водой из-под крана, смотрит исподлобья. От прямого нечитаемого взгляда становится неудобно. Она поводит плечами, крепче цепляясь пальцами в черную ткань с белыми надписями, словно боясь, что отнимут. Мирон молчит, не пьет, просто сидит и смотрит в тишине. В ушах шумит кровь. Женя глубоко затягивается и раздраженно морщится, опирает голову на руку, глядит в его сторону. - Тебе не пора? - Куда? - В конуру свою. Ты ведь, похоже, чем-то исключительно важным занят, - затяжка-пауза. Внутри ощутимо растекается смердящее гадливое чувство. Щурит глаза, голос неуловимо наливается ядовитыми нотами. - Что ты там делаешь вообще? В потолок залипаешь или дрочишь с утра до ночи? Шлюху вызвать или пока сам справишься? - Ядом не захлебнись. - У меня порядок с дозировкой, - огрызается. Мирон молчит. Отрывает ладонь от кружки и сжимает в кулак, кладет на стол ближе к наблюдающей за его махинациями Женей. - Ты чего? - Туши, - кивок на лежащую на столе ладонь. - Совсем ебнулся? - Тебя так и потряхивает. Я же знаю, что тебе хочется ответить. Женя озлобленно смотрит в глаза напротив, кончиками пальцев сжимая сигарету за фильтр. Ни намека на шутку в спокойном, даже слишком равнодушном лице. Выдохнуть в сторону от переполняющего раздражения. Ледяные глаза смотрят в упор. Рука в одно движение отводит сигарету от губ и приземляет горящим огоньком на бледную кожу сбоку запястья. В ответ доносится едва слышный болезненный стон и выдох. Мирон прикрывает глаза, сильно стискивая зубы, судя по проступившим желвакам. Грязный сюр. Женя накрывает глаза ладонью, сжимает переносицу и поднимается, стараясь не смотреть на краснеющий прожженный островок кожи. - Сейчас обработаю. - Не надо. - Заражение будет, - когда она оборачивается с бинтом и перекисью в руках, Мирона уже нет - снова доносится щелчок дверного замка. Призрак - появляется лишь на долю секунды и тут же исчезает, оставляя в смятении. Женя тяжело выдыхает, запрокидывая голову и бросает медицинские принадлежности на стол. В голове машинально формируется тупая мысль, что это была проверка, которую она провалила. Она останавливается у двери его комнаты и несколько раз негромко зовет, без особой надежды нажимая на дверную ручку. В ответ - молчание. Абонент вне зоны доступа. Заперся на своей ебаной планете Юггот и ее с собой захватил. Не надо строить из себя пленницу, я не помню, чтобы вообще тебя сюда звал. Ты можешь идти, когда хочешь и куда хочешь. Ты хотя бы можешь. - Мирон. Мирон, как мне помочь? Мирон, - она утыкается лбом в прохладную гладкую древесину. - Что мне делать? - Работай. Она приоткрывает глаза, вглядывается в едва видимую узоры в дереве. - Откроешь? - Уходи. Спустя еще двадцать минут Женя возвращается на кухню и роняет голову на сложенные руки, проваливаясь в беспокойный сон.