Любо, братцы, любо, любо братцы жить! С нашим атаманом не приходится тужить!
-"Любо, братцы, любо" - народная.
В отсвеченном красноватым неоном помещении дымно, словно в китайской опиумной курильне, и голову ведет непозволительно, будто наркотик пробрался внутрь. Только вот из окна не видать Великой Китайской, а вместо длинно усатого, как рыбка кои, кругленького китайца к сдвинутым вместе двум столам подходит упакованная в форму официантки девушка с ебалом, выражающим все сосредоточение достоевщины родного Петербурга. Женя едва губы разлепляет, не отрывая рассредоточенного взгляда от середины столешницы, откуда тонкая женская рука цвета слоновой кости забирает приконченную за полчаса бутылку вермута. Где-то на периферии за спиной уже слышится звон посуды и отборный мат, перекрывающий звуки начавшейся музыкальной темы из-под потолка. Спустя пару секунд слух начинает различать поверхностные частые биты и безэмоциональный мужской голос. Старый хит, она мысленно хмыкает, но небольшая компания за угловым столом недалеко от входа вдруг одобрительно взрывается и несется в пляс, махая руками на манер ветряных мельниц. Женя без особого энтузиазма прикладывается к своему бокалу, добивая его последним глотком. Вино теплым маслянистым потоком проходит в пищевод, только от этого как-то иррационально хочется поежиться. Муродшоева скашивает взгляд в сторону сидящего справа Вани - тот не ведет и ухом, изваянием зависший над початым стаканом виски, тупо пялящийся в его подкрашенное бронзой нутро. Вроде и руку хочется протянуть как в старые-добрые, сжать плечо ободряюще или слабый подзатыльник отвесить по растрепанной буйной голове, чтоб не вешал почем зря, но все как-то не так и все не то. Евстигнеев будто улавливает ее мысленную борьбу и только шмыгает носом, слабо усмехнувшись в ее сторону скошенными в ответ глазами. Фальшиво подпевающие девчонки алыми тенями скачут в середине зала, выкрикивая какие-то донельзя похабные шуточки друг другу, но в общем-то особого раздражения это не вызывает. Кто ж виноват, что только их компашка в очередном полумолодежном заведении молча втыкает в столешницу с лицами "будто мать померла"? Единая такая собирательная мать. Как-то солено, честно говоря. Женя поднимает взгляд. Слипающимися от недосыпа - вроде и работы значительно убавилось, ан нет, спать так и не приучаешься - глазами оглядывает сидящих за столом персонажей. Илюха Мамай из-под густых темных бровей гипнотизирует свои сплетенные на краю столешницы пальцы, а глаза будто кошачьи, черные от недостатка клубами рассеянного красноватого освещения. Рядом Эрик да Саня-Ресторатор с женой, оба как-то неуютно озирающиеся, хотя вставшие сверлами соски Тимарцева уже намекают на наличие необходимой для раскрепощения кондиции. Справа вот - Ванька, сидит и кулаки забитые под столом сжимает да разжимает, неотрывно пялит на дно стакана и двигает желваками под заросшими щетиной щеками. Рядом с Мамаем, по правую руку - Дарио; на него смотреть не хочется от слова совсем - только с трудом заставить себя не зажмуриться, сжимая переносицу. Если Ваня злится хотя бы, то этот парень явно чувствует себя, будто ему мешком цемента по хребту засадили раз десять. А слева от Вани - она сама, Женя, сидит и борется с желанием вскочить на ноги и огласить "Prank gone wrong!". А слева, в свою очередь, от Жени - пустой стул, на который только глянешь и волей-неволей захватишь с собой взгляд Порчи, у которого лицо слишком удивленное и потерянное. Нить наблюдения снова прерывает пьяный гогот веселящихся. Заведение-то довольно известное в определенных кругах, популярное у не самой привередливой молодежи, в меру тихое. Первые полчаса Женя по привычке ждала, что, стоит им сесть за стол, как тогда еще многочисленные посетители набегут с фотками и жадными расспросами, но подошел только один парень перекинуться парой слов о том, что ему все равно все еще очень нравится то, что они делают. Женя тогда благодарно кивнула в ответ, Илья пожал руку, Ваня поглубже нырнул в капюшон, и парень ретировался под оглушенный тоскливый взгляд Дарио. С того самого момента, когда Женя поняла, что разговаривала с парнем чуть ли не бережным полушепотом, ощущение, будто они стоят на чьей-то могиле и высказывают друг другу слова вовсе не благодарности, а соболезнования не покидало ни на секунду. Празднование дня рождения как-то плавно перетекло в подобие несуразных поминок: вроде и комично до жути, но как-то холодом по брюшной полости бегает - "Смерть на похоронах"*. Эрик с Саней что-то тихо говорят друг другу и заглушенно чокаются, словно боясь нарушить какое-то церковное таинство, мол: в святыне бухлу не предаваться, члены не сосать (если это не католического священника чудесный хуй). Женя сводит брови на переносице, подливает себе из Ваниного Jim Beam-а и залпом проглатывает. Мамай ютится в дутый синий жилет и хмуро кивает, когда Рикка чисто символически стукает свой бокал о его стакан. Виски расплескивается в глотке ебаным напалмом, но еще больше этот запах горелого усиливается, когда Женя перехватывает исподлобья немигающий взгляд нахохлившегося Вано - Порчи, будто не замечая вообще ничего вокруг и, видимо, также решительно ничего не понимая, откидывается на спинку стула, предварительно осушив стакан полностью, и лицо его абсолютно трезвое принимает настолько несчастный убитый вид, что становится как-то херовато. Женя едва успевает среагировать на свистящий выдох справа и схватить пышущего злостью Евстигнеева за рукав. - Вань, сядь. - Я щаз этому уебку глаз на жопу натяну! - Ваня, - предупреждающий взгляд особо не действует, надо заметить - Евстигнеев отчаянно шарит руками по карманам в поисках телефона, заставляя всех сидящих за столом отмереть и уставиться на него. Женя Тимарцева устало сжимает переносицу и Муродшоева очень ее в этот момент понимает, только сильнее дергая Ваню за рукав на себя. - Хули вы сидите как амебы-то? Вам очень весело, я гляжу? Мне как-то нихуя. Пидоры, где труба... - Ваня, блять, сядь. Женя оглядывается по сторонам, замечая, что ближайшие столики уже обратили свое внимание, и в том числе угнездившееся неподалеку у противоположной стены засилье Антихайпа в лице четырех его членов. Вот уж к ним, Женя помнит, посетители подходили раз десять точно: кто с просьбой дать автограф, кто с просьбой самовыпилится и не отравлять своим "творчеством" рэп, кто с просьбой "пиздеть потише, молодые люди, вы здесь не одни". - Да вы че сидите-то, ебаный рот? - ответом разошедшемуся Ване - усталые взгляды полуприкрытых глаз а-ля "дядя Петя, ты дурак?"** - Вань. - Нет, Жек, - вырывается-таки падла, - он обещал приехать, пидор лысый!.. - Он не обещал. Ты знаешь, что не обещал. Долгого прямого взгляда глаза в глаза хватает, чтобы Евстигнеев, беспомощно оглянувшись по сторонам в поисках поддержки, тяжело выдохнул, но покорно плюхнулся на место. Тут же скинул Женину руку со своей ладони и нырнул лицом в сложенные на столешнице локти, переставая подавать любые признаки жизни. Дарио в лице особо не поменялся, и легко можно понять, что из-за такого убитого лица волей-неволей захочется вскочить на Росинанта и искать обидчиков португальца, чтобы из очка сделать логотип альбома "Звезда по имени Солнце". После Ваниного эмоционального всплеска и добровольного изгнания в анабиоз пропустили еще по стаканчику, позалипали, без особого интереса впрочем, на пьяные движения широких бедер закутанных в красноватые клубы девиц под Мияги и Эндшпиль. Муродшоева нечаянно вспомнила про самое компрометирующее видео, поселившееся во времена одного из туров в телефоне Мирона: упившаяся Женя отжигает под Эндшпиля на балконе, пока в номере остаток команды поправляет излишне прилизанный интерьер. Через некоторое время уже весьма подбухнутого (о чем свидетельствовали соски как Стриппереллы***) Ресторатора под руку повела домой жена, а Рикка присоединился, высказав, что завтра рано вставать на съемку. Чмокнули в щечку\обняли по-братски на прощание и как не бывало. Когда компания редеет - ощути себя всратой Миссис Дэллоуэй****. Сидеть дальше с траурными лицами становится невыносимым, да и прибухнутые девчонки своими движениями начали раздражать. Бар заметно опустел, когда Женя встала на ноги. качнувшись пару раз, и нетвердым шагом направилась в уборную. Старый ритуал: взглянуть мельком на свое паршивое отражение, ужаснуться, наклониться над раковиной, плеснуть ледяной водой в лицо и растереть кожу, вглядеться более внимательно, замечая, что некоторые вещи водой явно не смыть. Басы глухо доносятся из-за прикрытой двери светлой уборной. Женя пробегает пальцами по въевшимся намертво синякам под глазами и морщинам в уголках глаз, с тихим выдохом через нос опадает на крышку унитаза, бездумно глядя перед собой. Засандалить бутылку, но не чувствовать ни капли блаженного опьянения - ощущать вместо него сквозящую холодом дыру где-то в брюшной полости или, может быть, груди - точных данных о локации данной сущности нет. Известно только то, что она медленно и со вкусом грызет изнутри. Даже не так - не грызет, ведь у нее нет зубов. Она скорее перемалывает своими беззубыми челюстями, давит, защемляет, держит, держит, пока участок где-то внутри не теряет чувствительность. Еще известно, что именно она заставляет просыпаться среди ночи, ворочаться до пяти утра и самой первой потом врываться в офис ВМ или на точку мерчевого шопа. А еще теперь сложно согреться: накидаешь на тщедушное тело пледов и свитеров разных - кожа теплеет, а под ней все та же заиндевевшая корка. Женя горбится и накрывает лицо руками, выдыхая в них, складывая лодочкой вдоль. А закроешь глаза и сразу лсд-трипом видишь, что эта огромная черная дыра двоится и обзаводится инеевой каймой и ловит блики, моргает и отводит взгляд, предоставляя взглянуть на набившее оскомину 1703. Потом, если задержишься, слышишь, как она тихим низким голосом проговаривает уже заученные наизусть слова, ведь утром и ночью, пытаясь заснуть, прокручиваешь про себя, меняешь слова местами и все равно помнишь без изменений. Я уезжаю. Все равно в сущности ничего не изменится, поверь. Им не важно, чье именно лицо будет скрываться за маской их нового идола. Главное, чтоб он был, а кто за ним - по хуям. Я всего лишь маленькая, как каждый из нас, и просто очень громкая мошка, но конкретно в этой ипостаси - у меня очень жирная и вязкая тень. Найдется много людей, которые захотят, чтобы я ушел и забрал ее с собой. Если уходить - так уходить по-настоящему. И его острые колени, которые неустанно сжимал лапищами развалившийся брюхом кверху кот; и забитые пальцы, машинально наглаживающие густую шерсть на груди; и поделенная на двоих бутылка не к статусу дешевого портвейна из ближайшего продуктового; и ругань и тихое неверие; и эти две зияющие черные дыры в инеевой кайме, обветренные едва разлепляющиеся губы в дурацком "прости, Мурка, прости". Женя трет руками лицо. Тогда, год назад он, подтверждая свое звание почетного английского долбоеба, не стал пускаться в длинные объяснения ситуации, раздавать указания и вообще разговаривать. Позвал к себе самых ближайших и только в конце посиделок объявил, что уезжает в гребаный Юнайтед Кингдом. Женя помнит, как все продолжали работать и ждать, пока "папочка" перебесится и вернется домой, но он так и не вернулся. Наверное, если бы он поставил жирную точку своим веским словом, было бы много легче. Еще Женя помнит, как звонки раздавались все реже, а заиндевевшая корка под кожей все ярче проявляла себя в ночные часы. Для ВМ по сути практически ничего не поменялось - просто ушел один из артистов и пришлось заодно искать нового исполнительного директора. Порчи первое время ездил к Мирону в Лондон, а по возвращении все больше пил. В общем-то, несмотря на явно разбитое состояние, для него как для профессионального битмейкера тоже столкновения литосферных плит не произошло. Пангея раскололась, конечно, но серьезные трещины и катаклизмы пошли в одну сторону. Как-то перед рассветом ворочаясь в кровати без сна, Женя поняла вещь, о которой задумывалась едва вступив в должность менеджера: если уйдет Мирон - ей будет идти некуда. Мысль до ужаса простая, но в одночасье до жути стало ясным: она и Ваней не просто друга и работодателя лишились, много большего - то, вокруг чего была завязана чуть ли не вся жизнь последних лет восьми. Терпеть заебы Мирона, выслушивать и слышать его безумные планы, воплощать ебнутые идеи в жизнь - почти так же естественно как дышать, как посреди ночи прерывать сон, потому что он "купил охеренную бутылку чего-нибудь и уже ждет у подъезда". Слишком естественно, слишком вросло, а потом он вдруг просто исчез из жизни. Вроде бы сон, но доказательства его правдивости на руках и оставшиеся корни под кожей сидят так же глубоко - только побеги срезали под ноль, залили свинцом сверху, и они, уроды, начали лезть внутрь, все глубже. Ваня как-то под жутким угаром скидывал фанатские рассказы, где влюбленные люди блевали цветами - Ваня тогда блевал от избытка увеселительных вещества. Женя влюблена не была, да и цветами не блевала, но плотные корни, за неимением выхода проросшие внутрь, фантомно шевелились. А по утрам да ночам все одно - прости, Мурка, слишком жирная у меня тень. Настолько жирная, что засосала в себя и проникла корнями, а теперь исчезла и отбросила на обочину. Женя не могла вспомнить, когда чувствовала себя более потерянной и не понимающей, что делать и куда идти. Если менеджер - некое продолжение артиста, то он перестает существовать после исчезновения артиста? Если настолько связаны, то, может, дело не в пресловутых должностях? Ваня непрестанно плевался через плечо в сторону запада и предлагал ей пойти менеджером к другому артисту - с руками ведь оторвут. Сам же даже слышать не хотел о том, чтобы быть на бэках у кого-то другого. Женя упрямо повторяла, что она - менеджер Оксимирона. Оксимирон впрочем довольно скоро слился, перестав появляться в последние месяцы даже в соцсетях для скупого общения с фанатами. В одночасье весь Оксимирон просто лопнул как мыльный пузырь. А Мирон Федоров... А у Мирона сегодня день рождения, на который "он, возможно, приедет". Женя неожиданно замечает, что руки у нее трясутся, а в глазах жутко щиплет. Обхватывает себя руками за плечи, сжимаясь, прикрывает глаза. А под веками снова заиндевевшие черные дыры и кроткое прости, Мурка, прости. Она знает, почему он уехал. Задолго до этого знала, что если такое когда-то и произойдет, то по одной причине. Поэтому она же и первая поняла, когда провожали Мирона в путь-дорогу, что он больше не вернется. С того дня знала, что он уже не вернется, но отчего-то весь вечер всматривалась мельком в посетителей, надеясь на чуть ли не Христово чудо. Ванька злился, но ждал до последнего. Порчи же был полностью уверен, что друг приедет хотя бы на денек по такому случаю. Если бы он поставил точку веским словом - было бы проще. Никто, наверное, уже не верит, что он придет, но отчего-то сидят и ждут. Женя чувствует себя ебаной миссис Дэллоуэй, но когда этот день пройдет, "больше чем семья" снова будет изредка переписываться в соцсетях и еще более редко видеться в живую. Женя прижимает ладонь к губам и медленно раскрывает глаза, на долю секунды лишь представив, что на плечо взаправду опускается и слегка сжимает чья-то ладонь. За столом не меняется ровным счетом ничего, кроме бутылок с алкоголем. Ну и Ваня голову поднял, откинулся на стуле и начал разглядываться потолок. Женя вдруг в полной мере ощущает болезненную эйфорию с бьющимся в мозгах "он больше не вернется", а рука сама наливает остатки виски в стакан. Что-то такое вроде состояние полного расслабления и возбуждения перед неминуемой гибелью, состояние полной толерантности и отказ от любого сопротивления и мнимых надежд. Алкоголь обжигает пищевод и она морщится, трясет головой. Сквозь шум крови в висках пробивается навязчивый мотив бывшего хита, долбящего своим ебаным "тамада, дай мне слово, ведь я тамада". Женя кивает самой себе, припоминая, что "атаман и тамада - совсем противоположные, но до одури похожие слова". Женя знает, что Мирон больше не вернется, потому что он не тамада. Ваня дергается от неожиданности и кроет матами, когда Женя, болезненно повеселев, едва сдерживая колючий ком в глотке, со всей дури обнимает его рукой за шею, сильно сжимая сгибом локтя и припечатывая к себе. - Полегче ебать, мать... - он слабо пихается, но замолкает, когда Муродшоева тихо, глядя прямо в глаза, больше произносит, чем пропевает: - Как на грозный Терек выгнали казаки, выгнали казаки сорок тысяч лошадей, - Ваня пару секунд хлопает глазами, постепенно вспоминая песню, которую они, проникавшиеся русским духом, частенько распевали по фану, пока броневичок гнал сквозь широкие поля, атлантами державшие черный звездный купол. Душа сама пела и как-то так щемило от этого осознания, что един с природой родной и с родными людьми. А Мир Яныч частенько с деланным недовольством от того, как они все вместе фальшивили (в особенности глотавший половину слов Дарио) и от присужденного ему звания "наш атаман", кидал в них чем-нибудь или обливал водой (доставалось в основном Вано), но постепенно сам вливался в нестройный хор. Вано снова моргает, будто возвращая себя обратно в бар из трясущегося по проселочной броника. - Выгнали казаки сорок тысяч лошадей, - Мамай мощным басом перекрывает барное музло, реагируя быстрее оторопевшего Евстигнеева. Дарио начинает мычать, отлепившись от служившей ему в эти тяжелые времена опорой стенки, пытаясь вплести знакомые слова. - И покрылось поле, и покрылся берег сотнями порубленных, пострелянных людей, - Женя с трудом перегибается через стол и кладет руку на правое плечо Дарио, другой держа за шею Евстигнеева. Кивает Ване и тот нехотя закидывает руку на плечо к сидящему напротив Илье. - Любо, братцы, любо, любо братцы жить! С нашим атаманом не приходится тужить. Пьяные голоса начинают перекрывать Эндшпиля под потолком и вскрики развлекающихся девчонок. Женя прикрывает глаза, припевая строки припева, стараясь изо всех сил не предаваться ебаным эмоциям. Евстигнеев начинает в такт песне качать их кривой квадрат из обнимающих друг друга за плечи и шеи рук. Муродшоева слабо усмехается, часто моргая. - Атаман наш знает, кого выбирает - эскадрон по коням, да забыли про меня, - со стороны это, вероятно, Женя точно знает, и правда походит на поминки: алкоголь, траурные мины, заунывные народные песни. Это ощущение усиливается, когда, случайно обернувшись, она перехватывает взгляд шагающего на место от барной стойки Гнойного, который вопросительно приподнимает брови, мол, упились совсем? - Им осталась воля да казачья доля - мне досталась пыльная, горючая земля. Женя помнит, как отчаянно Мирон трясся над своей империей, хотя часто казалось, что для него сама идея империи важнее, чем ее материальное составляющее - состоятельность в жизни. Одна из загадок Жида, которую она так и не разгадала: чем же таким была империя? И была ли она вообще? Точно она знает только одно: когда Мирон уехал, вся его семья довольно быстро, продержавшись лишь какое-то время чисто на инерции прошлого и бесплодном ожидании, рассеялась. Кто-то шокированный и злой, кто-то оставшийся ненужным и неприкаянным. Мир уехал - осталась только пыльная горючая земля. - А первая пуля, а первая пуля, а первая пуля в ногу ранила коня, - Илюха жмурится от переизбытка чувств и медленно мотает головой, придавая вес каждому слову, от прибухнутого состояния. Женя едва улавливает в общей пьяной какофонии, что голос справа явно подрагивает время от времени. Косится на Ваню и тяжело сглатывает, улыбаясь сквозь и так растягивающие губы слова. - А вторая пуля, а вторая пуля, в сердце ранила меня, - она и сама почти сыпется на последних строках куплета, машинально отождествляя текст с имевшими место в прошлом событиями. Раз - и ты, шуганная, но хорохорящаяся молодая барышня, пришла устраиваться на работу менеджером к самому Оксимирону, потому что порекомендовали, что одному, что другому. И ты уже знаешь, что он просто большой засранец, с которым надо быть как можно осторожнее и профессиональнее, но сыпешься в первые же несколько месяцов непосредственного общения. Уже не просто большой засранец - первая пуля ранила коня - не на чем убежать. Два - и ты уже умираешь в отпуске с мужем, понимая, что во второй же день рвешься обратно в промозглый Питер, к работе и к этому большому засранцу с его большими заебами. Два - и сложно представить, что может быть лучше ночных посиделок на прокуренной кухне и долгих, подправленных чаем или чем покрепче разговоров. Два - и за окнами проносятся залитые лунным светом поля, а со всех сторон нестройный мужицкий хор напевает казачью песню. Два - и сердце замирает каждый раз, когда эти трое выходят на сцену и разжигают чуть ли не языческое пламя, а потом долго полнится гордостью. Три - и ты часами молчишь с ним на кухне, куришь там же и позволяешь уснуть на плече или коленях. Три - и ты отчаянно ловишь тихое дыхание в темноте, убеждаясь, что не одна тут, крепко сжимаешь ладонь, убеждаясь, что он еще здесь. Три - и ты уже все понимаешь без слов, даже то, что хотел бы скрыть, понимаешь, и это слишком дерьмово чувствовать словно за двоих. Три - и ты отпускаешь его, но всем и прежде всего себе повторяешь "я менеджер Оксимирона". Три - в сердце ранила меня. Три - и ты настолько срастаешься с человеком и своим образом тени, что не можешь начать жить самостоятельно без него и странно просыпаться и знать, что его нет рядом. Три - и ты здоровый лоб, настоящий мужик, почти сыпешься на какой-то казачьей песенке. Женя ощутимо сжимает плечо Вани, не глядя на него. - Жинка погорюет, выйдет за другого, за мого товарища - забудет про меня. Повторяешь себе упрямо: я менеджер Оксимирона и всегда им буду, даже если Оксимирона больше нет. Повторяешь себе упрямо: я работаю только с одним артистом, даже если он больше не существует; я пишу ему биты, я читаю ему на бэках, а я готова костьми лечь, но сделать все возможное и невозможное, хоть с того света вернуть. Но горожанам по барабану, кто капитан у штурвала. Плевать, чье чучело в клетке повесить у себе в комнате. На кого дрочить и о ком мечтать. На кого возлагать надежды, кого поливать дерьмом и делать ответственным. Главное - фигура, что за ней - не ебет абсолютно никого. Женя помнит, как новость о прекращении Оксимироном деятельности на неопределенный срок вызвала волну негодования среди фанатов. Она даже решила сначала, что это снова хитровыебанный еврейский ход, как на баттле с Гнойным - такой извращенный способ привести себя в чувства с помощью народного недовольства и волн дерьма. Время шло, фанаты ждали, Женя чувствовала себя слегка виноватой, но ничего не могла сделать. А потом все как-то слегло само собой: появились новые лица, новые флагманы поколения, похожие друг на друга, как солнечные дети. Один ушел - не страшно, есть другой, не хуже. Аудитория погоревала, пождала, да вышла за другого, обласкала, приняла и схватила за яйца. - Жалко только волюшки во широком полюшке, жалко сабли острой да буланого коня, - Женя только сама понять не может: от чего так обидно? разве не он сам так говорил и ждал этого? Да и Мирон был далеко не тем самым голосом поколения сродни тому же Цою, чтобы помнить и чтить вечность. Наверное, жалко. Жалко только, что Мирон, как всегда, оказался прав. Жалко, что так же падает в садах листва и куда-то всё спешат такси. - Любо, братцы, любо, любо братцы жить! - Хэй! - Ванька почти петухом вскрикивает в паузе. - С нашим атаманом не приходится тужить! - это действительно похоже на поминки и наверняка выглядит жутко со стороны. Словно поминать добрым словом своего бравого атамана, павшего в бою. На самом деле он всего лишь в Лондоне, но отчего-то кажется, что гораздо дальше. - Любо, братцы, любо, любо братцы жить! С нашим атаманом не приходится тужить, - атаман вот ушел и оставил своих ебаных верных казаков одних бродить по берегу этого измазанного кровью и усеянного трупами Терека. С этим атаманом уж точно не приходится тужить, не угадаешь: появится ли с утра пораньше на пороге с новой абсолютно конченной идеей или исчезнет навсегда. Женя вдруг очень четко понимает, что в сущности и никакая империя не имеет значения. Мирон был связующим для них звеном, держал их всех вместе рядом с собой в этой центрифуге, был в каком-то смысле почти смыслом всего, что они делали, и это весьма хуево. Атаман исчез - связи порвались. Атаман исчез - империя перестала существовать, словно ее и не было. Женя иногда думает, может быть, дело не в том, что они действительно семья? Может, дело в том, что каждый из них в отдельности был нужен именно Мирону, и он делал все, чтобы никто не выпал из хитросплетенной паутины? Она чувствует, как они все на последнем куплете сжимаются крепче, все так же раскачиваясь и вытягивая самую, наверное, искреннюю, попытку петь. В глазах слегка начинает плыть. - Как на грозный Терек выгнали казаки, выгнали казаки сорок тысяч лошадей. И покрылось поле, и покрылся берег сотнями порубленных, пострелянных людей... Женя сильно жмурится и буквально вываливается, неуклюже толкнув входную дверь, едва не поскальзываясь на наледи у входа. Все тело мелко трясет то ли ознобом, то ли скрытыми рыданиями, которые стоически держались внутри в течение всей музыкальной паузы. В какой-то момент, едва допев, она просто не выдержала и выскочила на улицу, даже не накинув куртку. Все же это уже слишком. Сигарета дергается в стучащих зубах, в затылке что-то объемно бухает, рассылая по всему позвоночнику и конечностям ритмичную дрожь. Слабенький огонь от зажигалки то и дело сдувает сухой холодный ветер. Женя одеревеневшими пальцами крутит колесико зажигалки, но вылетают только крошечные искры. Опустела без тебя Земля… Мотает головой, сильнее сжимая пальцы и зубы. Как мне несколько часов прожить? Палец машинально продолжает чиркать зажигалкой, когда она крепко зажмуривает глаза. В голове будто разом проносятся события последних лет с самого первого дня. И придумать не могла Земля, как прожить ей без него, пока он летал. Опустела без тебя Земля… Как мне несколько часов прожить? Если можешь, прилетай скорей. Женя шарахается в сторону, выныривая из окаймленных инеем черных омутов на обратной стороне век, глядящих так внимательно и неподвижно, когда чья-то рука ложится на ее плечо. Глаза с испугу не сразу различают лицо, а мозг не сразу понимает, что это вовсе не Мирон пришел, а Слава Карелин собственной персоной. Протягивает зажигалку с уже горящим огоньком. Женя хмурится, но чуть подается вперед, прикуривает и тихо благодарит. Карелин отходить не спешит, несмотря на то, что его верная троица стоит метрах двадцати отсюда, ожидая его у угла дома с этим самым баром в подвале. Муродшоева тяжело сглатывает, стараясь не закашляться, а еще не смотреть в сторону Карелиновской троицы. Вот он их предводитель, тут стоит. Ждет чего-то, молчит. Женя косится в его сторону, уже собираясь поинтересоваться, но он опережает слабой усмешкой: - Че, не приехал атаман ваш? - поднимает глаза и, судя по взгляду, вопрос не риторический. Женя едва заметно качает головой, нервно затягиваясь. Карелин своим присутствием жутко раздражает, но только кажется, когда он уйдет, на улице станет стоять совсем погано, а идти обратно внутрь и того хлеще. - Обидно, блять. Я его хотел мацой накормить. Женя не силится понять, есть ли подъебка в голосе или он искренне пытается что-то выудить для себя. Слава продолжает стоять рядом, всматриваясь куда-то поверх крыши здания, что совсем близко, напротив. - Он больше не вернется, Слав, - Женя трясет всей рукой, стряхивая пепел, и дрожь снова распространяется по телу. Карелин молчит, пинает носком ботинка комок грязного слежавшегося снега и тихо хмыкает себе под нос. - Нда-а. Не вернется, - повторяет зачем-то, трясет головой с той же приклеенной усмешкой, потом вскидывает взгляд вверх. Женя только косится. - Ну пока. Боковым зрением она различает, как он доходит до своих и те шебаршением голосов и смеха рассеиваются за поворотом безлюдного закоулка. Женя вслушивается, как капает с крыш подтаявший кое-где снег. Небо заволокло пасмурными молочными облаками, но если сильно приглядеться можно увидеть пробивающиеся сквозь плывущих барашков точки. Мысленно она прикидывает, что в Лондоне сейчас тоже уже ночь или хотя бы вечер, так что, возможно, хотя бы сейчас они видят примерно одни и те же звезды. * Британская черная комедия, абсурдные действия которой разворачиваются непосредственно на похоронах (чекните, это хорошее кино). **"Дядя Петя, ты дурак?" - фраза из древнего советского фильма "Сережа". ***Стрипперелла - персонаж около супергеройского мультсериала, бывшего популярным в лучшие годы канала 2х2, о стриптизерше ака вандер вумэн своего рода. В одной из серий спаслась из стеклянной камеры, вырезав в ней дыру сосками-сверлами (ноу комментс). ****Главная героиня романа Верджинии Вульф "Миссис Дэллоуэй", которая собирает друзей отпраздновать свой юбилей, но все из-за хитросплетений человеческих судеб все идет немного по хуям-с.