***
Пришла она себя в тот момент, когда ее анус разрывало от боли. Не в силах вырваться, Маша заорала благим матом, и крик ее был поистине страшен. Все ее естество, каждая клеточка тела орала о спасении, каждый резкий толчок неизвестного насильника пронзал ее такой болью, что девушка быстро сорвала горло и не могла даже кричать и умолять, а лишь глотала ртом воздух, как попавшая на берег рыба в смертельной агонии. Ей в задницу будто засовывали ежа, свернутого клубочком, настолько это было невозможно терпеть. Боль, сплошная убивающая боль — это все, из чего состоял ее мир в тот момент. Она была полностью уверена, что умирает, что просто не выдержит этого. Но ее сознание было к ней благосклонно, поэтому Маша отключилась, и ее тело перестало биться в путах.***
Маша с большим трудом вытолкнула себя из воспоминаний, силой стерев непрошенные слезы с щек. Не стоит, ей станет только хуже от них. Пережив большое количество насилия, девушка уже почти привыкла к нему. Сейчас же за ней приходили и уводили с собой куда реже, но Маша этому совсем не радовалась. Вместе с ней когда-то сидело еще четыре женщины старше ее, которые со временем начали пропадать одна за одной… Страх за свою жизнь, не переставая, плескался в глубине ее глаз. Вера, заворочавшись, ткнула Таню ногой в бок, та вскрикнула от боли — пятка попала в синяк, и они обе проснулись. Блондинка начала поспешно извиняться, но Таня подняла на нее серьезный взгляд, и Вера осеклась. Маша печально хохотнула, широко улыбнувшись, кивнула им, и девушки сели рядом, опершись о стену. Говорить было не о чем, но неловкости не чувствовалось. Все трое закрыли глаза и погрузились в свои мысли. Маша представляла себе небо. Она уже и забыла, какой оно принимает цвет по утрам, когда все еще спит, солнце еще за горизонтом, а роса холодна и так приятна голым ступням. Её бабушка говорила, что это время — самое лучшее. Ты и одинок, и одновременно являешься частью чего-то гораздо большего, чем ты осознаешь, чем ты есть. Ты — часть всего, а все — часть тебя. И ты растворяешься в этом ощущении, тонешь в красках природы, тишине и море звуков. И только пение птиц может вернуть тебя к реальности, или звук копыт коров, выгоняемых пастушком в поле. И ты, очнувшись, не понимаешь, как вообще оказалась лежа у реки и смотря в светлеющее небо. Глаза Марии были закрыты, в уголках стояли слезы, а на губах появилась задумчивая улыбка. Мечтать она даже спустя столько времени так и не разучилась. Вера же думала о более земном и менее возвышенном. Она мечтала о шарлотке. Об обычной шарлотке, которую пекла ее мама каждое воскресенье. Вкус печеных яблок, нежнейшего теста, хрустящей на зубах корочки, которую в ее семье никто не любил и которую так приятно съесть одной и запить стаканом молока. Это было просто великолепно. И это совсем не сравниться с той едой, которую предлагали им здесь. Даже мысль о той вызывала рвотные позывы, а их приходилось тщательно избегать — камеру убирали раз в месяц, а запах блевотины — отвратителен. Таня же мечтала еще раз увидеть Мишу. Её маленький брат был всем для нее. Он был очень умен, забавен и неуклюж. А что вы хотели от годовалого ребенка? Танин материнский инстинкт был гораздо сильнее, чем у настоящей матери ребенка. Мать много работала, а свободное время проводила либо делая что-то по дому, либо сидя у телевизора с бутылкой пива в руках. Именно потому ее дочь чаще проводила время с ребенком. Он был целью ее существования, ярким солнечным лучиком в серости ее рутины. А теперь она потеряла его. Навсегда. Тихо заплакав, Таня уткнулась головой в плечо Маши, которая, тяжело и понимающе вздохнув и едва не дернувшись от попавшей в свежую рану соленой слезы, начала гладить ее по волосам. Боль, надежды пройдут, она знала это. Но мечты у них никто не сможет отнять. Неожиданно раздавшийся гул заставил Таню быстро прекратить плакать, всех девушек резко раскрыть глаза и замереть, бросая внимательные и испуганные взгляды на все в подвале, так как источник звука был непонятен. Не ясно было даже, с какой стороны он издается, а это очень сильно беспокоило. Фантазия их мучителей была буйная, поэтому девушки боялись, что это их очередная задумка и после этого всего лишь давящего на перепонки гула будет что-то в разы похуже. Гул внезапно исчез. Девушки, посидев еще минуты две в напряжении, расслабились — хозяева никогда не заставляли себя ждать. Вика слегка сползла на пол, потянув кусок пледа, на котором сидели девушки, на себя и, чуть-чуть укрывшись им, положила голову на Машины ноги. Когда гул возобновился, она привстала на руках и нервно произнесла: «Что за черт?». Но никто этого не знал, поэтому тишина была ей ответом.