В канун Самайна

      Исенгрим проснулся, словно от толчка, и несколько минут оглядывал собственный шатер, не понимая, где находится. Вчерашняя гостья всю ночь преследовала его в кошмарных видениях, так что теперь в дополнение к ране на спине болела еще и голова. Он кое-как сел и сжал виски дрожащими пальцами. Хоть бы это оказался неожиданный побочный эффект от обезболивающих снадобий, которыми он злоупотреблял без зазрения совести. Яевинн не мог поступить так. Так жестоко, подло и отвратительно. Поразмыслив еще несколько минут, Исенгрим решил, что лекарка ему и вправду приснилась, и с облегчением выдохнул, тем более, в голове, наконец, начало проясняться. Лагерь просыпался, дежурные уже мешали походное варево в больших закопченных котлах. Еле видный дымок собирался в облачка у вершин мокрых деревьев. Роса на траве замерзла и тихонько похрустывала под подошвами сапог. Ангус, сидевший у сваленных в кучу седельных сумок, просиял при виде командира и тотчас же вывалил кучу мелких новостей, которые всегда привлекают незаслуженное внимание при таких длительных и сложных переходах. — Так я говорю, ремни перетерлись, а… Командир, ты вообще меня слушаешь? — обиженно уточнил он. — Ты вчера мне полдня про эти ремни рассказывал, или уже забыл? — усмехнулся Исенгрим. — Так ведь вчера мы заметили, а сегодня… — Лучше скажи мне, где Яевинн? Что-то я вчера его не видел. — Где и всегда, у котла с похлебкой, — усмехнулся Ангус, махнув рукой в сторону костра.       Золотоволосая голова Яевинна и вправду маячила среди самых голодных, надеявшихся получить свои порции вне очереди. Исенгрим с удовлетворением отметил, что ни во внешности, ни в поведении друга никаких изменений за ночь не произошло. Значит, мстительная жертва убийства и вправду существовала лишь в его разыгравшемся воображении.       Яевинн был весьма и весьма доволен собой. Никто не заподозрил, чем он был занят вместо того, чтобы выполнять приказ командира, никто больше не спросил о лекарке. Исенгрим, который, похоже, начал оправляться от своего ранения, тоже не проявлял излишнего внимания к его персоне. Кольцо лежало у Яевинна в седельной сумке, завернутое в несколько слоев ткани среди мелочей, которые никогда и никому, кроме хозяина, не понадобятся. Он сам не понимал, зачем решил сохранить такую улику, но расстаться с ней пока не мог и пообещал себе, что спустит кольцо в первом же притоне, на посещение которых Исенгрим смотрел сквозь пальцы, если они не влекли за собой каких-нибудь неприятных происшествий.       Ковыряясь деревянной ложкой в жидкой похлебке, эльф с удовольствием вспоминал детали своего недавнего приключения и был доволен и горд собой. Исенгрима Яевинн считал жестким, но разумным командиром и хорошим другом, однако ему не нравилось стремление Волка обойтись без лишнего кровопролития. «Мы воины и сражаться должны с воинами», — так он говорил каждый раз, когда отряд проходил мимо очередной человечьей деревни, где можно было награбить еды и ценностей, а заодно и развлечься. Яевинн считал это преступной слабостью. Dhoine не утруждали себя размышлениями о чести и прочих отвлеченных материях, когда истребляли Aen Seidhe. За долгую жизнь у него накопилось достаточно горестных воспоминаний — как и у всех его собратьев по отряду, — но он, в отличие от них, не разделял взгляды Исенгрима на допустимые и недопустимые методы войны. Яевинн не имел никаких претензий лично к лекарке: она была красивой и забавной, просто оказалась не в том месте и не в то время. Не в том мире… Dhoine должны были покинуть земли эльфов, и Яевинн считал своим долгом всемерно этому способствовать. Тем более что жестокость доставляла ему острое, яркое, ни с чем не сравнимое удовольствие.       Вскоре завтрак был закончен, и эльф, перекинувшись парой шуток с соседями, взял грязную посудину и пошел к ручейку, бежавшему под плакучими ивами неподалеку от бивака. Он забрался подальше, чтобы вслушаться в тишину холодного осеннего утра и оттянуть очередные сборы и отправку в путь без конечного пункта. Как бы хотелось, чтобы эта затянувшаяся война оказалась похмельным сном. Ему тяжело давались постоянные переходы, и не проходило и дня, чтобы он с глухой, застоявшейся тоской не вспоминал свой маленький домик в лесу у подножья Синих гор. Яевинн тосковал и по близким, разумеется: по жене, по матери и сестрам, но средоточием, неким символом его невосполнимых потерь было разрушенное жилище, которое он, в недобрый час отправившись на охоту, обнаружил по возвращении сожженным дотла.       Он вспоминал запах чабреца и малины, сушившихся у огня, тепло чашки с похлебкой в ладонях — его любимая глиняная чашка была раскрашена яркими красками. Яевинн в мельчайших деталях помнил переплетающиеся растительные узоры и мог воспроизвести их с закрытыми глазами. Помнил он и силуэт матери, мелькавший в дверном проеме соседней комнаты: она, кажется, развешивала холсты перед его уходом в тот проклятый день. Стоп. Яевинн бросил в ручей посудину и выхватил кинжал из ножен. Тень. Кто-то бродит среди ив на противоположном берегу ручья, и фигура принадлежит женщине. Он присмотрелся, но, к своему несказанному удивлению, ничего подозрительного больше не увидел. Туман, полумрак, покачивающиеся на легком ветру мертвые ветви. Странно… Яевинн пожал плечами и, коротко выругавшись, вытащил из ледяной воды деревянную чашку, отскребая от нее налипшую грязь и подсохшие зерна. Однако, стоило ему расслабиться, за спиной послышались шаги, и эльф вскочил, снова отбросив от себя недомытую посудину. — Ангус! Леший тебя задери, у меня чуть сердце не выпрыгнуло. — Ты чего такой нервный? Мы думали, тебя здесь утопцы задрали, возишься битый час. Или понос от стряпни Торувьель прохватил? — Нет, — пробормотал Яевинн, не обратив внимания на подначку. — Мне показалось, я кого-то видел там, среди ив. Ангус, моментально посерьезнев, присмотрелся к зарослям. — Я ничего не вижу и не слышу. Пойду доложу, проверим. — Да ни к чему это, не надо. Показалось, наверное, — отмахнулся Яевинн. — Прежде тебе не казалось, — не сдавался Ангус, продолжая вглядываться в молчащие заросли. — Довольно, возвращаемся в лагерь. Уже шатры почти свернули. Ангус, пожав плечами, пошел вперед, беззаботно насвистывая. У остывавшего кострища ждал недовольный Исенгрим: — Что, господа, можем выдвигаться? Или желаете еще полюбоваться окрестностями? Не стесняйтесь, мы подождем. Яевинн окинул взглядом его изможденное худое лицо, изуродованное глубоким шрамом, и почувствовал нечто вроде презрительного сочувствия. Сдал командир, чего уж там и говорить. Может, лекарка какой дряни ему подсунула вместо снадобья от лихорадки? — Прости, командир, больше такого не повторится, — виновато пробормотал Ангус. Исенгрим кивнул и жестом указал им на повозку, в которую грузили последние пожитки. Лошадей осталась всего пара, да и тех скоро придется бросить волкам на съедение. На кого они тогда станут надевать узду? Если в ближайшее время не подвернется купеческий караван или военный обоз, трудно им придется зимой. Яевинн продолжал размышлять, бросая в скрипучую повозку сумки. Прежде он никогда не ошибался и не поднимал тревоги понапрасну. Что же могло заставить его так обмануться? Наверное, нельзя было предаваться горестным воспоминаниям. В конце концов, близких он этим не вернет, а прослыть в отряде дурачком, поднимающим по пустякам тревогу, Яевинну не хотелось.