Заткнись и потанцуй со мной

В конечном счете, требуется операция. Ему сообщают все детали процедуры, но они с трудом прорываются сквозь звон в ушах. Высокий электрический писк заполняет комнату и расходится потрескиванием по коже. Он слышит слова, но не может толком их впитать. Они тонут в его мыслях, как камешки в смоле, тонут медленно, неторопливо, лениво погружаясь вниз. А достигнув дна, нежно приземляются, почти ничего не затронув. Информация оседает на поверхности понимания, но толком его не касается. Его окружает тьма. Она возникла с того момента, как он свалился со сцены и острая боль пронзила ногу. Вокруг него суетились люди, заходились в судорожных движениях, сеяли хаос. Шторм, эпицентром которого был он. Неподвижным, спокойным, безразличным к ветру, рушащим его стены. Тьма окружала его уже тогда, когда его усадили в машину и увезли в больницу. Окружала, когда друзья говорили с ним, но слов не было слышно, прикосновений не чувствовалось, они будто были где-то в отдалении. Окружала, когда он сидел в зале ожидания в кольце знакомых, любимых людей. Друзей, всех поголовно одетых в черное. Их лица едва находили в нем отклик, даже когда склонялись прямо над ним. Он мог различать их лишь по вспышкам цветов. Оранжевый с фиолетовым мельтешат перед глазами, занимают все пространство, всучивают планшет и ручку, мягко помогают заполнить все строчки в бланке. Он наблюдал за движениями своей руки с приглушенным, очень отстраненным любопытством, пока она калякала слова безобразной, еле-еле напоминавшей его почерк пародией. С каждой черточкой все яснее виднелось, как дрожали его пальцы. Розовый врывается в поле зрения, обхватывает его лицо миниатюрными теплыми ладонями, одними губами выводя слова, которых он не понимает. Изящные черты лица складываются в беспокойство. Сбоку возникает желтый, перекидывает большую тяжелую руку ему через плечо. Позади располагается зеленый, который то и дело попадается ему на глаза, стоит лишь инстинктивно обернуться на смутные звуки. Нежные ладони зарываются ему в волосы, успокаивающе гладят, неострые ноготки цепляются за кожу головы и переходят к поглаживаниям по спине. Красный. Красный неловко мнется позади группы. Красный держится поодаль. Красный — лишь тень всех остальных. Красный с глазами цвета полночи, в которых клубятся и переливаются чересчур много эмоций для его потрясенного сознания. Красный располагается в кресле рядом с ним. Рука накрывает руку, теплые, мозолистые пальцы, непривычно мягкая ладонь. Просто сжимает его, сжимает за пальцы, и это отрезвляет, не дает уплыть в небытье. Время ускользало. Оно держало его в неведении, клубясь вокруг, то ускоряясь, то замедляясь. Затем его отвели в другое помещение. Новая каша из лиц. Взгляды и указания. Нога болела только сильнее. Кто-то на него, вроде как, накричал, но он плохо помнит. И вот он в палате. Он чувствует, как шевелит губами, отвечая на вопросы, но голос словно доносится откуда-то снаружи. Он едва его узнает, он задушен так же, как и все остальное. За суетой в палате он наблюдает как будто издалека. Словно он в ловушке в собственном теле, которым не может управлять. Все кажется таким нереальным. Движения не согласуются с сознанием, из-за чего кажутся вялыми и одновременно чересчур стремительными. Вся информация доходит до него с большим опозданием. Он не помнит, чтобы звонил родителям, но, должно быть, это сделал кто-то другой — ему сообщают, что они уже в пути. Когда они приезжают, то лишь смешиваются с общей массой. Очередной шквал фраз, звуков, голосов, движений, знакомых запахов, приносящих ему по-странному отрезвляющее облегчение в этой стерильной больничной обстановке. Чересчур белой. С неестественным свечением, накладывающим на все отпечаток нечеткости. Друзья кажутся ему парящими на фоне декораций кляксами. Затем цветные пятна выпроваживают вон. Они с ним прощаются. Уж это он понимает. Оранжевый, фиолетовый, розовый, желтый, зеленый, красный. Они проплывают перед глазами. Обнимают его. Сжимают за плечи, за руки, ладони. Говорят приглушенно, неразборчиво и, как ему кажется, измотанно. Их слова проносятся мимо, вливаясь все в тот же шквал, но на мгновение соприкасаясь с ним и давая понять, что они несут в себе поддержку, а затем растворяются в мгле. Его перевозят в другую палату, и до него медленно начинает доходить, что ему придется остаться здесь на ночь. Причиняя слабую боль, иголки осознания вонзаются в плоть, пригвождают его к жалкому подобию матраса. Ночью ему нужно постараться не шевелить ногой, а утром первым же делом его отправят на операцию. Операцию. Операцию. Настолько хуево его лодыжке, что без операции не обойтись. Наверное, он рассказал докторам о произошедшем. Или кто-то другой рассказал. Потому что никто не задавал вопросов, гильотиной висевших над головами. Заточенной, готовой сорваться с ветхой веревки в любую секунду, а секунды текли мучительно медленно. Тик. Так. Операция. Все, наверное, совсем плохо, раз уж нужна операция. Совсем плохо. Настолько, что ему не разрешают шевельнуться. Минимум напряжения. Нельзя рисковать, иначе будет еще хуевее. Он еще не смотрел на нее. Не может себя заставить. Он фиксирует взгляд на талии, потому что если увидит все воочию, то этот кошмар наяву каким-то образом станет еще реальнее. Станет неизбежным. Как будто все само по себе исправится, если он не будет смотреть. Но он видел лица друзей. Видел сочувствие, беспокойство, жалость. Видел их волнение. Видел горечь в глазах. Чувствовал боль. Его родители говорят с доктором. С ним самим, наверное, тоже говорят. Он безэмоционально отвечает на автомате. Их взгляды ударяют по нему сильнее, чем взгляды друзей. Настоящие, уязвимые сырые эмоции — сочувствие и боль — переполняют их лица, когда они смотрят на него. Смотрят на его ногу. Берут его за руку и говорят, что все будет хорошо. Когда они уходят, он вздыхает с облегчением. Ночью он будет в одиночестве. Его подготовили ко сну и оставили отдыхать. И здесь-то его прорывает. Оцепенение тает, распутывается и сваливается с сердца. Мгла начинает рассеиваться, а мысли внезапно прочищаются. Осознание реальности возвращается в настоящий момент, а не кружит больше по ткани времени. А затем его охватывает жар. В груди все горит. Горят легкие. Горят глаза. Все расплывается. Его лицо искажается, и он дает волю слезам. Он не думает. Да и вряд ли может. Он просто поддается эмоциям. Пропускает через себя события ночи. Позволяет им запечатлеться в памяти. Наконец, хватается за них дрожащими, неуверенными руками. Потому что это произошло. Это произошло, и произошло очень быстро. Одна секунда сменилась другой, и все, ради чего он работал, все, чего он достиг, все, к чему он пришел, просто развалилось на части. Тик. Так. Он плачет до тех пор, пока слез не остается. Подавляет всхлипы и сдерживается, чтобы не завыть в голос. Он хочет ощутить ярость. И его злость, пожалуй, может в этом помочь. Но пока она скапливается где-то на поверхности, блеклая и приглушенная, ее не хватает, чтобы разжечь в нем нужные эмоции. Поэтому ему остается сдаться тишине и жужжанию окружающих его приборов. Он чувствует, как на тумбочке рядом вибрирует телефон, но закрывает на это глаза. Его напичкали обезболом, но нога все еще пульсирует. Пульсирует даже сквозь оцепенение. Ненавязчивое напоминание, прорвавшееся в саму его суть, тенью нависшее над ним. Оно пилит веревку, на которой все еще болтается гильотина над его головой. И вот веревка рвется, лезвие летит вниз, разрезая его пополам и оставляя в агонии жадно хватать воздух. Новая волна жара застилает глаза. Он не сможет танцевать на региональных. И не знает, сможет ли танцевать вообще. Он засыпает той ночью, цепляясь за надежду, что утром все это окажется сном.

***

Это не сон. Это кошмар. Операция проходит без осложнений. Единственное реальное осложнение — то, что ему вообще нужна операция. Все медсестры и врачи пытаются подбодрить его в процессе, думая, что он боится наркоза, боится боли, боится ложиться под нож. И понимание обрушивается на них только после того, как он сообщает им, что танцор. Тогда их поддержка сменяется сочувствием во взгляде с капелькой жалости. После этого Лэнс больше не смотрит им в глаза. Они наблюдают его в течение всего следующего дня, и только к ночи отпускают домой. Он этому рад. Если уж ему и суждено просиживать штаны в бездействии, то лучше он будет заниматься этим в одиночестве в своей комнате, где ему не придется сдерживать себя перед кучей незнакомцев. Дома он хотя бы может спокойно поплакать. На ногу ему наложили шины и зафиксировали все это гипсом. Ему нельзя ее напрягать какое-то время, поэтому он обзаводится костылями. Эти две палки оказываются настоящей занозой в заднице, так что он старается ходить как можно меньше. Он не вылазит из постели, проводит весь день напролет в пижаме, бережет ногу и… совсем ничего не делает. Члены его семьи порой мелькают в комнате. Мама приносит еду, хлопочет вокруг него, поправляя подушки и спрашивая, не надо ли ему чего-нибудь каждые два часа. Отец тоже заглядывает и пытается шутить, но получается плоско. Лэнс старается улыбаться в благодарность за его попытки, но и эта улыбка выходит пустой. Братья и сестры бывают здесь тоже. Некоторые просовывают головы в приоткрытую дверь, делают какие-то замечания, пытаясь его развеселить. Но все зря. Иногда они сидят рядом с ним, но это даже хуже всего остального. Лэнсу лучше, когда его оставляют в покое, когда ему не приходится притворяться ради них, что все в порядке, когда он может просто… предаться своей тоске в одиночестве. Убиваться по всем правилам. И, в конце концов, они улавливают его настроение. Оставляют в покое. Позволяют переживать это по-своему. Навещать его они, конечно, навещают, но делают это реже, и он больше времени может проводить с самим собой. С каждым взглядом на ногу, замотанную в кокон и неподвижную, его желудок скручивает от тошноты, и ему приходится утыкать взгляд в звезды на потолке, болезненно-зеленые и бледные в дневном свете, приходится смаргивать жгучие слезы. Телефон давно сел, а заряжать его не хочется. После краткого «Я в порядке», отправленного друзьям после операции, он на него забил. Даже не касался с тех пор. Потому что боится. Он не знает, как с ними теперь общаться. Общение с ними сделает этот кошмарный лихорадочный сон еще реальнее. Вряд ли он с этим справится. Поэтому он просто отгораживается. Игнорирует их беспокойство. Скрючивается на своей постели настолько, насколько это возможно с подвешенной ногой. Проводит ночные часы в пустых снах без видений. Проводит дни, валяясь, лениво просматривая фильмы на старом ноутбуке и теряясь в ностальгии старых видео игр. Единственным лучиком света в темном царстве служат слова доктора о том, что он сможет танцевать снова. Вылечив травму и пройдя курс физиотерапии, он сможет танцевать снова. Понадобится много времени и терпения, чтобы вернуться на прежний уровень, но он сможет танцевать снова. Именно за эту мысль он цепляется всякий раз, когда начинают наползать тени. Он будет танцевать снова.

***

— А знаешь, что самое ужасное? — спрашивает София. Ее голос звучит приглушенно по ту сторону закрытой двери. Она замолкает, ожидая реакции Лэнса. Он рассеянно мычит, проводя пальцами по воде и наблюдая за тем, как дрожат под его прикосновениями фиолетовые, серебристые и синие огоньки — это водяные блики впитывают в себя свет флюоресцентной лампы. — Что же самое ужасное? — вяло, безэмоционально спрашивает он. Софию его апатия не задевает. Она продолжает в том же духе. — Самое ужасное, это то, что все до сих пор ее боготворят! И только потому, что она преуспевает практически во всем, — возмущение в голосе его сестры куда-то испаряется, и на смену приходит безысходность. Он представляет, как она неосознанно взмахивает руками во время своего рассказа. — То, что она лучшая в классе и охуенно играет в соккер, не значит… — Не ругайся, — беззлобно замечает Лэнс. Его пальцы все еще вытанцовывают пируэты, закручивая новые галактики, которые вытекли из его любимой бомбочки для ванны. Она помогает ему слегка расслабиться, но лучше он себя все равно не чувствует. — Прости, — не без сарказма отвечает София. — Опупенно играет в соккер, не значит, что она хороший человек. Она вечно ворчит и хмурится, и еще грубит, а люди считают ее крутой и загадочной, только лишь оттого, что она мало с кем разговаривает и не печется о мнении окружающих. И у нее есть кольцо в носу. Кольцо в носу, Лэнс! Кто вообще носит пирсинг в нашем-то возрасте? В нее влюблены все парни, и даже этого не скрывают. А ей это до фени. Она же слишком крутая для них. — Кажется, ты сама считаешь ее крутой, — у него дергается уголок губ. Через дверь слышно, как она возмущенно втягивает воздух. — Это не так! Она неприятная, унылая, и даже не знает, кто я такая! Хотя я ее первая соперница как в соккере, так и по успеваемости! — Кажется, София втюююююрилась, — тянет он с дразнящей ноткой в голосе. — Не правда! — вопит она, повысив голос. Он хохочет, а она продолжает. — К твоему сведению, мое сердце уже принадлежит Джонни из группы. — Тебе могут нравиться оба. Она надолго замолкает. За это время зловещая густая тишина успевает просочиться в ванную. Он оставляет руки в покое, идеально ровная водная гладь теперь колышется только от его слабого дыхания. В коридоре тикают часы, и они служат единственным признаком того, что время не остановило свой ход. — Но… — произносит она так слабо, что тишина не рвется. Ее голос лишь едва в нее проникает, робкий и приглушенный. Лэнс слышит, как она возится за дверью, с дребезжанием меняет свою позу. — Но это же значит… Она не договаривает, неуверенно, смущенно замолчав, и Лэнс решает прийти ей на выручку. Сохраняя легкую непринужденность в голосе, он громко фыркает. — Никогда бы не подумал, что мы будем обсуждать твою ориентацию через дверь нашей ванной. На это она сама отвечает смешком, и у него в груди разливается нечто теплое, нежное и приятное, оно медленно растапливает тот лед, которым успело обрасти его сердце за последние несколько дней. — Это уж точно, ну… не то чтобы я не знала… То есть, у меня были подозрения, но… — Поздравляю, — он спешит ее перебить, пока ее волнение не усугубилось. Уж ему ли не знать, как разрастается паника. Уж ему ли не знать… Проклятие всех МакКлейнов, точно проклятие. — У тебя куда больше общего со старшим братишкой, чем ты думала. Раздается смешок и приглушенное: «Гадость». Но она не расстроилась. Скорее, задумалась, а может, даже успокоилась, но точно не расстроилась. Их прерывает звонок в дверь, едва различимый и глухой, но это точно он. За этим вскоре следует слабый толчок воздуха, когда дверь открывается, и голос его матери. Разобрать ее слова не получается, и неожиданный гость говорит не громче, так что толком их расслышать с другого конца дома Лэнс не может. Но затем она зовет его по имени, очень громко и четко, чтобы он точно откликнулся. За дверью раздается шуршание, София поднимается на ноги. — Пойду узнаю, чего ей надо. — Спасибо, — отвечает он, но паркет уже поскрипывает под ее удаляющимися шагами. Он возвращается к своему занятию, наблюдая за тем, как на воде возникают и разглаживаются дорожки, оставленные его пальцами. Нога свисает с края ванной, так что на гипс не попадает ни единой капли. Если честно, то мыться таким образом просто невыносимо, но с этим ничего нельзя поделать. Это временно. Напоминает он себе. Всего лишь временно. — Лэнс! — зовет София, вновь приближаясь к двери ванной. — К тебе пришел друг. — Это Ханк? — спрашивает он, чувствуя слабый укол раздражения. Вокруг него и так квохчет семья, душит взглядами, полными жалости, и чересчур сильной опекой. Не хватало, чтобы Ханк тоже к ним присоединился. Конечно, он не отвечал на сообщения здоровяка уже несколько дней, но это не значит, что нужно без приглашения заявляться сюда… — Нет, не Ханк. Раздражение уступает место удивлению. — Пидж? — Не-а. Удивление растворяется в непонимании. — Тогда кто…? — Кит. Тот парень из книжного магазина. Его вдруг пронзает. Жгучей, электрической вспышкой, от которой желудок скручивает в узлы, а конечности начинает покалывать. Лишь от звука его имени сердце Лэнса заходится в бешеном ритме, загоняется до изнурения от мысли, что он стоит на пороге его дома, беседует с матерью. Он прочищает горло, вдруг ощущая, как сильно пересохло во рту, и пытается говорить невзирая на образовавшийся внутри ком. — Что он хочет? — Не знаю. Он лишь сказал, что решил заскочить и повидать тебя перед работой. А еще он принес тебе милкшейк. Лэнс моргает, почувствовав до боли знакомое пощипывание в глазах. Он сползает глубже в воду, ровно как его сердце скатывается в желудок. Кит… Он не может с ним увидеться. Он и с друзьями то встретиться не может, что тут говорить о Ките. Одна только мысль о его дурацком, красивом лице сдавливает горло виной. Он все проебал. Не только для себя, но и для Кита тоже. Он не хочет, чтобы Кит его таким видел. Когда он на грани срыва. А он знает, что как только столкнется с ним лицом к лицу, взглянет в эти волшебные темные глаза, на густые, сложенные в беспокойстве брови, на полные, поджатые губы… Лэнс сломается. Он без того ходит по лезвию ножа, и ломаться совсем не хочет. Только не снова. Он еще слишком слаб для встречи, для встречи с ним. Он понимает, что в конце концов им придется увидеться, но сейчас еще слишком рано. Столько всего на него навалилось. Жестокая правда о его ноге, обратившиеся в прах мечты о победе на конкурсе. Он не знает, как вынести встречу с друзьями. Встречу с Китом. И он зарывается в себя. Пытается спрятать все, что только может в звездных узорах своей ванной, ища тепла, способного успокоить бурю в сердце. — Скажи, что я занят. — Лэнс, — вздыхает София, и он слышит, как она закатывает глаза. — Ты там уже минут сорок сидишь. Тебя, небось, всего сморщило уже, а вода остыла. Вылезай и поговори со своим другом. — Нет. — Лэнс… — София, — его злит его дрогнувший голос, злит, как он едва не ломается, злит, что она это тоже слышит. Он прочищает горло и делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. — Прошу… — говорит он с открытой мольбой в голосе. — Прошу, просто скажи ему, что я занят. Она долго молчит, так что он успевает перевести все свое внимание на биение сердца, на волнение, на панику, разлившуюся по венам, долбящую ледяное спокойствие, в котором он себя замуровал несколько дней тому назад. — Ладно, — отвечает она наконец, очень недовольно, но побежденно вздохнув. — Скажу. Он позволяет себе рвано выдохнуть, сползая все ниже в воду, пока единственным, что из нее выглядывает, не остается колено, а подбородок не погружается в гладь. — Спасибо, Соф. — А могу я забрать твой милкшейк? — Блять, нет!

***

— Добро пожаловать в храм. Агрудиса, — деланно, с насмешкой гнусавят Пидж. Лэнс фыркает. — Каждый раз одно и то же. — Традиции не переломишь. — Спасибо, блин, я теперь всегда при упоминании Анубиса вспоминаю Агрудиса! — сухо произносит Лэнс, но легкая нотка веселья все же проскальзывает в его голосе. Пидж только хихикают. — Здорово. Мэтт заразил этим меня, теперь моя очередь заражать тебя. — Спасибо, это так мило с твоей стороны, — отвечает он с деланным акцентом южной красавицы и хлопает ресничками в дополнение своему образу. Получается у него хорошо или нет, а Пидж все равно разражаются хохотом. Когда Пидж написали ему с предложением сыграть в Овервотч, Лэнс колебался. Он все еще отмалчивался в групповом чате, старательно избегая разговоров тет-а-тет, если только на то не возникало веской причины. И даже тогда он отвечал очень коротко и однозначно. Они перестали справляться о том, как у него дела, и он ведь этого и хотел… но почему же тогда теперь внутри такая пустота? Скука и, возможно, лишь слабенькая нужда в общении хоть с кем-нибудь еще кроме семьи, в конечном итоге, перевесили его мрачное расположение духа. Ну что тут сказать? Он — дитя социальное. Несмотря на то, как сильно расшатывает его нервы мысль о воссоединении с друзьями, ему их все равно не хватает. Круг замыкается. Поэтому он принимает предложение Пидж, вздыхая с облегчением, когда узнает, что играть они будут только вдвоем. Более того, они звонят ему не в групповом, а в отдельном чате. Он даже не подозревает, как сильно соскучился по голосу Пидж, пока не слышит, как они сначала критикуют его за выбор снайпера, а затем и за Крысавчика. Он улыбается от уха до уха, не обращая внимания на легкое пощипывание в глазах, и смеется, как-то надломленно, по-настоящему, даже непривычно для слуха. Ему вдруг становится намного легче. — Чувак, я понимаю, что ты там весь заржавел, но умоляю, нажми уже хоть что-нибудь. — Я выжидаю, Пидж. Уж такие мы, снайперы, стреляем только в подходящий момент. — Ага, пока ты там ждешь своего подходящего момента, меня в одиночку убивают на фланге. — Что еще расскажешь? — Отсоси, — со смехом отвечают Пидж. — Да я нагибаю тебя в этой игре. У меня хотя бы стрелять получается. Он временит с ответом, следя за игрой и дожидаясь своего звездного часа — выстрел в голову. Еще один. Кто-то появляется сзади. Разворот и выстрел. Еще один труп. Вверх, на новую точку обзора. Спускает курок. Минус четыре. — И что ты скажешь на это, Пидж? — подначивает он с усмешкой, когда они достигают контрольной точки. — Показушник. Лэнс лишь хмыкает, губы растягиваются в улыбке. Матч продолжается, затем плавно перетекает в следующий. И еще один следом. Как же хорошо. Ему это было нужно. Он не осознавал раньше, но это было ему нужно. Пидж дарят ему некое подобие нормальной жизни как раз в тот период, когда все вокруг рушится на части. Пидж не говорят о несчастном случае, о танцах, да вообще ни о чем. Не припоминают даже его побег из общей беседы и игнор звонков от Ханка или сообщений Кита. Пидж общаются с ним, как с обычным Лэнсом, и именно это ложится приятным бальзамом на душу. — Вторник близится… Или он поспешил с выводами. Дурное предчувствие вмиг сдавливает грудь, спина и плечи поддаются напряжению, а в желудке что-то обрывается. — Ииии? — тянет он с опаской. Пидж это улавливают, да он и не особо скрывает. Пусть настороженность в голосе послужит предупреждением для них. Предупреждением, которое они пропускают мимо ушей. — Ииии… ты придешь? — спрашивают они повседневно, как бы мимоходом, даже чересчур невзначай, так что Лэнс на это спокойствие не покупается. Они понимают, что пляшут на лезвии ножа, проявляя деликатность. Будто это самый легкий путь к убеждению. Вот только, блядь, это не так. — Нет. — Лэнс… — Нет, Пидж, — резко отвечает он. Напряжение в груди сгущается, не дает нормально дышать. По неволе его голос становится твердым, суровым, диаметрально противоположным тому, что было пару мгновений назад. Но ситуацию, кажется, прояснить стоит, и он цепляется за эту мысль. — Я не пойду в парк. Я не могу… — он замолкает, потому что слова комом застревают в горле. Он его проглатывает, прокашливается и делает глубокий вдох, отчаянно пытаясь сохранить ровный тон голоса. — Я не могу танцевать. В этом нет смысла. И… Боже, так больно даются эти слова. Он еще ни разу не произносил их вслух. Не писал. Слышал только из уст его доктора. Их вес грузно оседает у него на плечах, пригвождает к матрасу, проламывает ребра, сжимает сердце. — Тебе и не надо танцевать, — настаивают Пидж утешительно и даже с легкой мольбой, отметая его проблемы с безразличием, которое, по идее, должно ему льстить, но нет. — Мы просто хотим повидать… — Пидж, просто… — он резко втягивает воздух носом, сильно растягивая его на выдохе. — Просто забудь об этом, ладно? — куцый, жесткий ответ. Еще немного и он снова свалится в эту дурацкую яму, из которой он так старательно выбирался последние несколько дней. Пидж молчат какое-то время, после чего тихо и обреченно выдыхают. — Ладно. — Я на сегодня все, — говорит он, уже закрывая игру. — Спасибо за матчи. — Да, тебе тоже, — все еще до больного тихим голосом отвечают они. — Лэнс? — Да? — он наводит мышку на крестик. — Было приятно снова тебя услышать… Он сглатывает, не чувствуя языка, и ответ выливается в шепот, потому что голос его подводит. — Да, мне тоже, Пиджин.

***

— Спасибо, что подвозишь, дружище, — говорит Лэнс, неуклюже заваливаясь на пассажирское сидение видавшего виды золотистого бьюика Ханка. Машина из тех, которым удивляешься, что они еще ого-го. Из тех, кого может завалить по самое брюхо, но она выедет сухой из воды. Безусловно, за эту старушку Лэнс ни один раз поддразнивал Ханка. Но тому все равно. Он лишь улыбается и называет ее своей доброй Бертой. — Да не за что, приятель. Всегда к твоим услугам, — отмахивается Ханк, пока Лэнс заталкивает костыли назад. Он фыркает, когда наконец устаканивает их на месте, закрывает дверь и устраивается поудобнее в стареньком, обитом мягкой кожей сидении. — Не, я серьезно. Ты мне жизнь спас. Никто меня подвозить не хотел, а сам-то я уж не могу, — отшучивается он невозмутимым тоном. — Ты же знаешь, что я тебя никогда в беде не оставлю, — говорит он, выруливая на улицу. — Какой бы она ни была. Лэнс подавляет тяжелый вздох, упираясь головой в подголовник. — Я знаю, — говорит он уже без юмора в голосе. Он просто устал. — Спасибо. Ханк тихонько хмыкает, и они оба погружаются в тишину. К несчастью, тишина эта не приятная, как обычно у них с Ханком бывает. Совсем не та тишина, в которой двум закадычным друзьям уютно находиться. Не та тишина, которая мирно существует без давления невысказанных слов, сгущающих тени. Это натянутая, неловкая тишина. Между ними с каждой убегающей секундой выстраивается незнакомое напряжение, оно растягивается по периметру, в любой момент готовое порваться — лопнуть на креплениях. Все не высказанное, все то, что вертится на языке, все то, что страшно произнести вслух нависает над ними. Грузом ложится на плечи. Сгущает воздух. Накаляет кожу. Очень редко с ним такое бывает в обществе Ханка. И хуже всего — Лэнс понимает, что это только его вина. Он две недели игнорировал его звонки. Он ответил на пару сообщений, только потому что не хотел сводить здоровяка с ума от волнения, но этим все и ограничилось. Так, пустяковыми фразами. А как только Ханк начинал поднимать более тяжелые темы, Лэнс испарялся. Дело не в том, что он не хочет с ним говорить. И Ханк его никак не обидел. Просто… Ханк знает его уже чертову тучу времени. Знает его как облупленного. И Ханк любит наседать. У Лэнса нет защитных механизмов, способных дать отпор лучшему другу, а если Ханк наседает, то Лэнс рано или поздно прогибается. И ему пока не кажется, что время для этого пришло. Он даже уже не знает, чего боится. Он просто боится и все. — Нуууу… — тянет Ханк, как только они тормозят на светофоре. Он стучит пальцами по рулю, совсем не попадая в такт тихой песни в приемнике. Нервный тик, Лэнс сразу просекает. А вкупе с этой натянутой непринужденностью в голосе сразу становится ясно, к чему все идет. Он издает громкий недовольный стон, закатывая глаза и показательно упираясь головой в холодное стекло. Его взгляд упирается в стоящую рядом машину. — Хаааанк, — имя друга выливается не столько в предупреждение, сколько в протест. Уголком глаза Лэнс замечает, как он качает головой. — Прости, дружище, — вина и впрямь проступает в его словах. — Но ты знал, что нам придется поговорить. — Я надеялся, что не придется, — ворчит он. С тяжелым вздохом, он поднимает голову, надувает губы и исподлобья, в попытке пробудить в Ханке совесть, уставляется на него большими грустными глазами. На лице? Первоклассные щенячьи глазки. Годы дрессировки, ведь это единственное средство для среднего ребенка в семье получить то, что он хочет. Отполированные перед зеркалом до совершенства, они заставляли и детей, и взрослых повиноваться любой его прихоти. Голос? Жалобный до умопомрачения. Печальный, надломленный, но в меру — не до унижения. В общем, идеальный. Ханк окидывает его взглядом, вмиг меняясь в лице и сжимая пальцами руль. — О, Боже, Лэнс, только не надо делать такое лицо. Лэнс ничего не отвечает, он просто сильнее хмурит брови, больше выпячивает губу. — Лээээнс, — жалобно тянет Ханк, и на целых три секунды Лэнс позволяет себе порадоваться победе. Но потом Ханк сам куксится, состраивая ту еще гримасу — и тут загорается зеленый. Он снова переключает внимание на дорогу и покрепче перехватывает руль. — Нет уж, мы с тобой все же поговорим. Лэнс снова недовольно ворчит, молча откидываясь назад, и повисает на двери, скрестив перед собой руки. — Разве мы не можем просто снять эти дебильные швы, захватить пару милкшейков, завалиться домой и проиграть весь день в игры, как будто все пучком? — Не можем. Ну, то есть, можем, но не будем, потому что ничего не пучком. Уж я-то знаю, тебе этого от меня не скрыть. Лэнс сердито мычит, окидывая тяжелым взглядом проплывающие мимо здания. — Лэнс… — вновь начинает Ханк упавшим голосом, мягко, тихо, почти что взволнованно. — Нам тебя не хватает. Лэнс неуютно ерзает, ощущая, как в желудке раздувается вина, растекается зудом под кожей. И хуже всего то, что ему тоже их не хватает. — Я же никуда не делся… — бурчит он. — Нет, делся, — возражает Ханк. Спокойно, но строго. Грубовато, конечно, потому что Ханк по жизни не знает, что такое деликатность, но, черт возьми, с нежностью в голосе. — Ты отдаляешься ото всех, по несколько дней не выходишь на связь. — Я разговаривал с ними… — Односложные ответы типа «да» или «нет», после того как мы вышлем тебе по двенадцать уведомлений, не считаются, — фыркает Ханк, но потом вновь смягчается. — Чувак, да ты от меня отдаляешься. Если не это звоночек о том, что все плохо, то я не знаю тогда что. — Просто… — начинает Лэнс, но слова комом застревают в горле. Блеск. У него снова щиплет в глазах. Он делает глубокий вдох, закрывая глаза и стараясь сконцентрироваться на прохладе стекла у его виска и щеки, а затем рвано выдыхает. — Я просто… Я не знаю, как мне теперь быть, Ханк. — С чем быть, дружище? О, здорово, теперь он весь из себя чуткий, добрый и готовый поддержать друг. И вуаля, стены Лэнса начинают крошиться, как и всегда, если в дело вступает Ханк. Ну еб твою мать. Надо было кого-нибудь другого попросить подкинуть его до больницы. Кого угодно. Старшего брата, например. Или его жену. В конце концов, можно было просто перенести запись на другое время, когда его мама не занята. Но нет. Он этого не сделал. И угораздило ж его позвонить именно Ханку! Он ведь знал, что лучший друг выкинет это из желания помочь. Именно так лучшие друзья и поступают. Он бы для Ханка сделал то же самое. И сейчас Ханк заставит его вывернуть душу наизнанку, потому что так лучшие друзья и поступают. И… и, может быть, именно этого он и хотел. Блядь. Прошлый Лэнс был той еще тряпкой, и настоящий Лэнс был бы весьма горд собой, если бы сейчас не сидел и не пытался сдержать слезы. — Да со всем! — нежелательно громко выдает он, всплеснув руками и с гневным стоном проведя ладонями по лицу. Он сильнее вжимается в сидение. — Я облажался, Ханк. Конкретно облажался. Все запорол. Все разрушил. — Не запорол ты все, — возражает Ханк, аккуратно подбираясь к сути. Лэнс роняет вниз руки, бросая на него злобный взгляд. — Я упал с ебаной сцены и сломал ногу. Ханк мельком на него смотрит, после чего снова переключается на дорогу, то и дело жуя губы, пока подбирает правильные слова. — Да, но ты разрушил не все. — Нет, все. Я сорвал нам конкурс… — Чувак, да плевали все на этот конкурс! — Я не плевал! Я так долго его ждал, и мы бы точно одержали победу! Но нет, мне же надо было повыпендриваться — и я облажался! Нам бы не помешали призовые деньги! Мы все вместе пришли туда отдыхать! Кит впервые пробовал фристайлить! И я… — Блять. Ну началось. Перед глазами все плывет. И голос срывается. Господи Иисусе, его ломает. Он вытирает глаза и отворачивается к окну. — Я просто… все разрушил. И не хочу, чтобы все смотрели на меня, как на идиота. С этим я и сам неплохо справляюсь. Он опешил, когда машина резко затормозила посреди дороги, и водитель ехавшего за ними автомобиля пронзительно засигналил. Он с удивлением замечает, что Ханк гневно пялится в лобовое стекло, не обращая на рассерженного водителя никакого внимания. Он заворачивает к «У Денни»*, паркуется на ближайшем свободном месте и поворачивается лицом к Лэнсу. — Чувак, ты что делаешь? Мы так опоздаем… — Никто не считает тебя идиотом, — Лэнс тут же захлопывает варежку, заслышав сердитый строгий тон Ханка. В его глазах пылает огонь. Он съеживается, сильнее прижимаясь к двери и усыхая под этим взглядом. Ханк вздыхает, чуть расслабляясь. — Мы просто переживаем за тебя. Лэнс отворачивается. — Ваша жалость мне тоже не нужна. — Это не…! — Ханк отчаянно вздыхает и, прикрыв веки, потирает пальцами виски. — Это не жалость, чувак. Это дружеская забота. — Ханк… — Нет, Лэнс. Послушай, — он распахивает глаза, поджимает губы и устремляет к нему обе руки. — Если бы это был я. Если бы я сломал ногу на той сцене, опозорился перед Шей и всеми остальными, запорол шанс на участие в региональных для себя и Пидж, а потом целых две недели ни с кем не разговаривал, ты бы оставил меня в покое? Он кривится и устремляет взгляд в приборную панель, выплюнув тихое: — Нет… — А жалел бы ты меня? Не той плохой жалостью, которая совсем не искренна, а… хорошей, в которой нет ничего, кроме сочувствия другу, переживающему тяжелые времена. Когда ты понимаешь, через что я прохожу. А? — Нет… да? Эм, я не понял вопроса. — Не важно. Скажи, ты считал бы меня идиотом? — Нет, чувак, всякое ведь бывает… — Именно! — он щелкает пальцами в его сторону. — Всякое бывает, чувак. И это отстойно. Но мы твои друзья. Ты можешь себя стыдиться, но никто из нас не собирается тебя осуждать. Мы не будем тебя попрекать. Мы просто хотим быть рядом, чтобы ты легче все это пережил. Лэнс вздыхает, бросая на него ответный взгляд, и, впитывая его неподдельную улыбку, искренность в глазах, чувствует, как уголки губ сами по себе ползут вверх. — Спасибо, Ханк, — говорит он так тихо, что не знает, слышит ли его Ханк. Но он слышит, и улыбается только шире. — Ииии… — подсказывает Ханк, наклоняясь чуть вперед, и вскидывает брови в ожидании. Лэнс снова вздыхает и запрокидывает голову, уставившись в потолок. — Ииии я постараюсь чаще с вами общаться. — И? — И перестану от вас отдаляться. — И? — И попытаюсь чаще появляться в групповом чате. Но если вы будете спрашивать как у меня дела каждые пять минут, то до свидания. — Учтем. Ииии? Лэнс прищуривается. — А что еще ты от меня хочешь? Ханк улыбается. — Ничего, просто стало интересно, как долго еще я смогу выбивать из тебя обещания. Лэнс закатывает глаза и пихает друга в плечо. — Давай быстрее уже вези меня в больницу, пока мы не опоздали. Ханк хохочет, сдавая назад, чтобы выехать с парковки. — Хорошо-хорошо. Лэнс опускает козырек и, посмотревшись в зеркало, начинает вытирать глаза и шлепать себя по щекам. — Поверить не могу, что ты довел меня до слез на парковке «У Денни», — жалуется он, но не без улыбки в голосе. Улыбки от облегчения, испытанного впервые за несколько недель. — Теперь я буду снимать швы с краснючими опухшими глазами. — Переживешь, — произносит Ханк, и они выезжают на дорогу. — Кстати, кое-что давай проясним сразу. Швы ты мне свои показывать не будешь, и я буду ждать тебя строго в зале ожидания. Просто если я их увижу, то есть семидесяти пяти процентная вероятность, что меня стошнит. Так, к слову. Ненавязчиво предупреждаю. Лэнс откидывается на спинку и с ухмылкой закидывает локоть на дверь. — Обещать ничего не могу.

***

vive la lance сменил название беседы на «Family BBQ — Блюдо дня: Засоленная Нога Лэнса» coo coo motherfuckers: ээээ че vive la lance: прив ребят LLunarGoddess: Лэнс! coo coo motherfuckers: возвращение блудного сына I-Mustache-u4ur-Soul: Рад видеть тебя, сынок! Need-A-Hand: Привет, Лэнс! vive la lance: простите что встреваю посреди разговора vive la lance:, но ханк взял мой милкшейк в заложники и сказал вам написать vive la lance: пт он говорит мол вы обо мне переживаете и бла бла бла LLunarGoddess: мы переживаем! Need-A-Hand: Мы переживаем только потому, что почти ничего от тебя не слышали после несчастного случая LLunarGoddess: значит, у тебя сейчас все хорошо? vive la lance: мм угу vive la lance: простите что вот так исчез vive la lance: просто… многое нужно было обмозговать I-Mustache-u4ur-Soul: Мы прекрасно тебя понимаем, Лэнс. В твоем распоряжении сколько угодно времени, главное, встань на ноги I-Mustache-u4ur-Soul: Хех, поняли, да? На ноги? LLunarGoddess: Коран >.> I-Mustache-u4ur-Soul: Разве еще нельзя шутить про это? I-Mustache-u4ur-Soul: Название беседы навело меня на мысль, что можно, но если нет, то примите мои извинения vive la lance: не ребят все ок vive la lance: шутить на эту тему даже круто LLunarGoddess: как бы то ни было, Коран сказал верно, ты можешь приходить в себя столько, сколько тебе потребуется LLunarGoddess:, но я очень тебе рада Need-A-Hand: Мы всегда рядом, несмотря ни на что, Лэнс. Даже если тебе просто нужно отвлечься vive la lance: ааааа ребят vive la lance: я аж расчувствовался coo coo motherfuckers: как кста прием то прошел? vive la lance: откуда ты про это знаешь? coo coo motherfuckers: хах ну coo coo motherfuckers: ханк мне сказал coo coo motherfuckers: только с вами поехать все равно не позволил coo coo motherfuckers: «братишкам надо побыть наедине» vive la lance: ах да vive la lance: братишкам vive la lance: ханк просто съехал с дороги посреди гигантской пробки на светофоре и довел меня до слез у денни, а потом вел как больной ублюдок чтобы мы не опоздали в больницу vive la lance: отлично наедине побыли ага uptown hunk: не драматизируй uptown hunk: там в пробке почти никого не было vive la lance: но отвечу на твой вопрос все прошло нормально vive la lance: швы сняли coo coo motherfuckers: ты фотку сделал? она противная? покажи uptown hunk: ооооо не, не не не uptown hunk: лэнс не смей vive la lance: просто выйди из чата на пару сек дужище vive la lance отправил (а) изображение coo coo motherfuckers: пипец! I-Mustache-u4ur-Soul: Впечатляюще. coo coo motherfuckers: такие жуткие швы, чувак vive la lance: ага vive la lance: после операции я на них чет не посмотрел и вот сейчас впервые увидел LLunarGoddess: Больно было их снимать? vive la lance: не vive la lance: но ощущения слегка странные fuck off: лэнсу сняли швы? coo coo motherfuckers: ты видел фотку? выглядит даже хуже чем в тот раз когда ты раздолбал свой мотик Need-A-Hand: Ты разбивал мотоцикл? fuck off:…нет? coo coo motherfuckers: ой блин coo coo motherfuckers: забудь мои слова Need-A-Hand: Хотя, знаете? Не хочу ничего об этом знать fuck off: нуц как ты себя чувствуешь, лэнс? vive la lance: эм ну скованно по большей части vive la lance: придется еще походить с гипсом vive la lance: где-то… недель шесть? coo coo motherfuckers: еееемае I-Mustache-u4ur-Soul: Я так понимаю, ходить только с костылями? Не напрягаясь? vive la lance: ага coo coo motherfuckers: хреново, чувак Need-A-Hand: Мне жаль, Лэнс LLunarGoddess: Если мы можем что-нибудь для тебя сделать, то не бойся просить vive la lance: да не переживайте vive la lance: все норм vive la lance: пучком vive la lance: просто кому-то придется меня подкидывать сам-то я водить не могу Need-A-Hand: Это значит, никаких катаний на мотоцикле с Лэнсом, Кит vive la lance: с чего бы ему меня катать? uptown hunk: кит предложил отвезти тебя в больницу, если бы у меня не вышло, но так как у него мотоцикл, это было бы тяжко vive la lance: оу fuck off: я одолжил бы у широ машину coo coo motherfuckers: о ты бы смог махаться своими костылями пока бы вы ехали на мотике uptown hunk: ХА uptown hunk: да как пиками во время конного поединка uptown hunk: лэнс с пикой** vive la lance: мы поняли ханк Need-A-Hand: Как здравомыслящий человек, я этого не одобряю I-Mustache-u4ur-Soul: В студенческие годы мы однажды пробовали повернуть турнир. Только с зонтиками I-Mustache-u4ur-Soul: Очень весело, конечно, пока ты не шлепнешься на землю I-Mustache-u4ur-Soul: Но пару ссадин можно пережить, ради такого-то развлечения, а? fuck off: вы сейчас поедете домой к пидж и ханку? uptown hunk: да, только захватим пидж наггетсов uptown hunk: мы уже в пути coo coo motherfuckers: дай бог вам здоровья fuck off: у меня как раз смена закончилась, можно я заскочу? coo coo motherfuckers: конечно vive la lance: вообще-то мне домой надо coo coo motherfuckers: зачем? uptown hunk: лэнс ты чего uptown hunk: А ТОЧНО uptown hunk: ему надо uptown hunk: реально uptown hunk: совсем из головы вылетело uptown hunk: точно ведь vive la lance: ну-ну дружище ты чего так переполошился uptown hunk: прости vive la lance: да у меня дома есть дела vive la lance: очень важные дела uptown hunk: да что ж повезу его домой coo coo motherfuckers: ну емае мои наггетсы остынут vive la lance: прости кит vive la lance: давай в другой раз? fuck off: да, хорошо

***

Беседа: «Family BBQ — Блюдо дня: Засоленная Нога Лэнса» LLunarGoddess: ну, чисто теоретически, если бы я была альфой, а широ — омегой, то он бы рожал мне щенков? coo coo motherfuckers: теоретически — да, наверное? coo coo motherfuckers: думаю это зависит от законов вселенной которой мы придерживаемся могут ли альфы женского пола кого-либо оплодотворять coo coo motherfuckers: ну я больше склоняюсь к да, это возможно LLunarGoddess: чудесно! LLunarGoddess: Широ, ты родишь мне щенков Need-A-Hand: Что-то я сомневаюсь uptown hunk: мне все еще кажется что широ бы был альфой uptown hunk: он типа… синоним мужества, такой большой и все в этом духе uptown hunk: альфы ведь большие? vive la lance: ханк дружище дружлямба vive la lance: что за стереотипные клише vive la lance: ты взгляни на себя vive la lance: здоровяк, а на деле самая бетнутая бета из всех бет uptown hunk: я не понял это комплимент или оскорбление vive la lance: конеш комплимент vive la lance: в бетах нет ниче плохого друг uptown hunk: хорошо, спасибо vive la lance: короче я к тому что большие парни могут быть омегами если захотят coo coo motherfuckers: а ты что скажешь, широ? альфа или омега? Need-A-Hand: Я правда не хочу участвовать в этом разговоре coo coo motherfuckers: значит мы сами тебе роль выберем Need-A-Hand: Разве надо вообще выбирать кому-то роль? coo coo motherfuckers: да LLunarGoddess: да vive la lance: да I-Mustache-u4ur-Soul: Думаю, определить ему роль нам поможет его манера поведения в постели, как считаете? vive la lance: стереотипно коран I-Mustache-u4ur-Soul: Тьфу ты coo coo motherfuckers: вообще, это неплохой способ решить данный спор coo coo motherfuckers: аллура? LLunarGoddess: омега LLunarGoddess: он точно омега coo coo motherfuckers: я оРУ vive la lance: ооо хо хо хо uptown hunk: я… как бы не хотел этого знать LLunarGoddess: я же не вдаюсь в подробности uptown hunk: подтекст нам ясен I-Mustache-u4ur-Soul: Радуйся, что не живешь с ними Need-A-Hand: Кто-нибудь, убейте меня fuck off: иногда я захожу в эту конфу и не понимаю зачем я вообще живу coo coo motherfuckers: КИТ Need-A-Hand: Беги Need-A-Hand: Беги как можно дальше coo coo motherfuckers: проясни-ка нам кое-что coo coo motherfuckers: во вселенной або лэнс был бы бетой или омегой? fuck off: я fuck off: что coo coo motherfuckers: только не надо придуриваться coo coo motherfuckers: я знаю ты в курсе что такое або coo coo motherfuckers: у нас уже была целя лекция для тебя и широ на тему «Что Же Черт Возьми Такое Это Ваше АБО» fuck off: да и лучше бы я и дальше не знал Need-A-Hand: Жиза coo coo motherfuckers: так, кто же лэнс? бета? омега? LLunarGoddess: он стопроцентная омега vive la lance: ээ! vive la lance: я бы стопудово был альфой LLunarGoddess: ну нет coo coo motherfuckers: точно нет uptown hunk: прости дружище I-Mustache-u4ur-Soul: Полагаю, они правы, Лэнс, но здесь нечего стыдиться uptown hunk:, а вот кит был бы альфой coo coo motherfuckers: о да LLunarGoddess: бесспорно vive la lance:, но почему это ОН альфа? uptown hunk: потому что он… ПРОСТО ПОТОМУ ЧТО coo coo motherfuckers: да LLunarGoddess: это тяжело объяснить, но аура у него такая… АЛЬФА coo coo motherfuckers:, а вообще хз coo coo motherfuckers: я могу представить его и властным доминантом-омегой Need-A-Hand: Умоляю, никогда не говорите ничего подобного о моем брате в моем присутствии fuck off: и куда ушла твоя невинность… coo coo motherfuckers: в ботинок которым я тебе надаю по заднице I-Mustache-u4ur-Soul: Крошечная бета с зубками альфы coo coo motherfuckers: так что думаешь, кит? fuck off: я думаю я хочу застрелиться Need-A-Hand: Если ты застрелишь меня, я помогу застрелиться тебе coo coo motherfuckers: только после того как мы придем к решению coo coo motherfuckers: ну лэнс? бета или омега? fuck off: мне обязательно выбирать? coo coo motherfuckers: да, проголосовать должен каждый coo coo motherfuckers:, а вы с лэнсом намного ближе чем все остальные coo coo motherfuckers: намноооого ближе coo coo motherfuckers: так каков вердикт fuck off:… fuck off: омега coo coo motherfuckers: принято coo coo motherfuckers:… coo coo motherfuckers:............. uptown hunk:??? coo coo motherfuckers:.................... coo coo motherfuckers: серьезно? coo coo motherfuckers: вот так? coo coo motherfuckers: кит только что назвал тебя омегой, а ты не разорался в ответ? coo coo motherfuckers: ты же вот буквально возмущался на меня, ханка и аллуру vive la lance: вообще-то мне надо идти vive la lance: софии нужна помощь coo coo motherfuckers: ох coo coo motherfuckers: ладно? uptown hunk: пока дружище vive la lance: спишемся fuck off: я что-то не то сказал? coo coo motherfuckers: нет, ты просто согласился со всеми uptown hunk: дело не в тебе, чувак fuck off: мммм uptown hunk: не принимай близко к сердцу, ладно? fuck off: ок Need-A-Hand: Давайте уже сменим тему разговора, ну пожалуйста LLunarGoddess: даже не мечтай

***

Беседа: «Family BBQ — Блюдо дня: Засоленная Нога Лэнса» LLunarGoddess: мне понадобится тонна вина к концу недели LLunarGoddess: прям ТОННА I-Mustache-u4ur-Soul: А в следующем фокусе, леди и джентльмены, очаровательная Аллура заставит исчезнуть три бутылки вина! И все это — в одиночку! uptown hunk: впечатляющий фокус vive la lance:, а я верю в магию верю верю LLunarGoddess: да это я LLunarGoddess: винная волшебница coo coo motherfuckers: алхимик-алкоголик Need-A-Hand: Согласен coo coo motherfuckers: с чем? с алхимиком-алкоголиком или тем чтобы утонуть в вине? Need-A-Hand: Честно? И с тем, и с тем uptown hunk: тяжелая рабочая неделя? Need-A-Hand: Ты даже не представляешь LLunarGoddess: это еще мягко сказано vive la lance: знаете что нам нужно? LLunarGoddess: открыть свою компанию uptown hunk: какую компанию? coo coo motherfuckers: компанию которая будет приносить нам деньги uptown hunk: бля, а хорошая идея vive la lance: НЕТ НАМ НУЖНО УСТРОИТЬ КИНОВЕЧЕР uptown hunk: классический киновечер? с бухлишком хавкой пижамами и стремными фильмами? vive la lance:, а разве бывают какие-то другие? coo coo motherfuckers: ок я за веселуху coo coo motherfuckers: сессия может пососать vive la lance: пидж тебе разве можно пить vive la lance: тебе же блин лет двенадцать coo coo motherfuckers: ЧТОБ ТЫ ПОДАВИЛСЯ ДЖОЛЛИ РАНЧЕРОМ*** ЖИРОВАЯ ТЫ СКЛАДКА LLunarGoddess: я думаю, киновечер — клевая идея I-Mustache-u4ur-Soul: Согласен! I-Mustache-u4ur-Soul: Давненько мы не собирались вместе, друзья Need-A-Hand: Можно собраться у нас с Мэттом vive la lance: конечно у вас uptown hunk: у вас же самый большой телек coo coo motherfuckers: у вас даже разрешения спрашивать не будут Need-A-Hand: Как мило fuck off: если я дам покупателю по роже, меня уволят или сделают выговор? uptown hunk: зависит от такого как сильно дашь I-Mustache-u4ur-Soul: Зависит от беспорядка — крови, зубов, внутренностей и т.д. LLunarGoddess: зависит от того, даст ли он сдачи coo coo motherfuckers: зависит от того заслужил ли он это Need-A-Hand: тяжелый день на работе? fuck off: как ты догадался Need-A-Hand: Кажется, еще один аргумент в копилку LLunarGoddess: киновечер нам действительно нужен fuck off: киновечер? I-Mustache-u4ur-Soul: Давняя традиция coo coo motherfuckers: мы собираемся с хавкой, напитками и палим дерьмовые фильмы, пока не вырубимся у Широ на полу coo coo motherfuckers: ты с нами? fuck off: конечно fuck off: когда? coo coo motherfuckers: на выходных? uptown hunk: да можно собраться в субботу, а воскресенье оставить для домашки coo coo motherfuckers: как обычно Need-A-Hand: Мы с Аллурой закончим работу в пять fuck off: я в шесть закончу, а потом могу подъехать I-Mustache-u4ur-Soul: У меня есть кое-какие дела в студии, но к семи тридцати буду! uptown hunk: клево, а тебя мне во сколько забрать лэнс? vive la lance: знаете я не пойду uptown hunk: эээ чего? LLunarGoddess: Лэнс? coo coo motherfuckers: чувак ты же САМ это предложил vive la lance: знаю знаю vive la lance: я просто только что вспомнил vive la lance: у меня семейные дела на выходных vive la lance: никак не отмазаться vive la lance: простите vive la lance: повеселитесь! пора идти мама зовет к ужину пока uptown hunk: ну ла…дно? LLunarGoddess: о боже coo coo motherfuckers: что за НАХУЙ fuck off:… fuck off: наверное лучше мне тоже не приходить LLunarGoddess: Кит, нет, мы хотим, чтобы ты пришел Need-A-Hand: Кит, все нормально uptown hunk: да, чувак, ты нам нужен fuck off: я… не думаю что лэнс того же мнения Need-A-Hand: неееет нет нет нет он тоже хочет тебя видеть fuck off: странно он это желание выражает fuck off: все ок, у меня все равно есть дела fuck off: какие-то там… fuck off: попозже поговорим Need-A-Hand: Береги себя LLunarGoddess: пока, Кит uptown hunk: спишемся, приятель coo coo motherfuckers:........ coo coo motherfuckers: я их укокошу I-Mustache-u4ur-Soul: Что ж… это было весьма неловко LLunarGoddess: как жаль: ( Need-A-Hand: Им просто нужно время coo coo motherfuckers: госссподиииии uptown hunk: ну еееемаааааа coo coo motherfuckers: ну что за отстой

***

Беседа: «Утопи меня Титаник» coo coo motherfuckers: так лэнс, что за ХУЙНЯ vive la lance: КАКАЯ хуйня vive la lance: что я сдЕЛАЛ? coo coo motherfuckers: кит vive la lance: не пон о чем ты coo coo motherfuckers: не пизди coo coo motherfuckers: ты ведешь себя с ним как дерьмо и этому надо положить конец vive la lance: это не так! uptown hunk: вообще-то так, дружище vive la lance: да я с ним почти не разговариваю! coo coo motherfuckers: да, в этом и все дело, тупица coo coo motherfuckers: ты сваливаешь в кусты всякий раз стоит ему появиться coo coo motherfuckers: ты не ходишь никуда с нами если там есть он coo coo motherfuckers: и даже этого не скрываешь vive la lance: думаете он… заметил? coo coo motherfuckers: КОНЕЧНО БЛЯТЬ ОН ЗАМЕТИЛ ЛЭНС coo coo motherfuckers: ТЫ ОЧЕНЬ ТОЛСТО ЭТО ДЕЛАЕШЬ И ОН НЕ ТУПОЙ vive la lance: эхххгххрхрхр uptown hunk: чувак, в чем дело? uptown hunk: ты наконец стал общаться со всеми нами, но почему не общаешься с китом? uptown hunk: честно говоря, я думал, что с ним тебе хотелось общаться больше всего uptown hunk: ну, из-за твоих чувств там vive la lance: в этом и дЕЛО vive la lance: эти идиотские чувства и не дАЮТ мне с ним общаться coo coo motherfuckers: в этом coo coo motherfuckers: вообще нет никакого смысла coo coo motherfuckers: ты не ТОТ человек который будет ссать общаться со своим крашем coo coo motherfuckers: вы блять ЛИЗАЛИСЬ uptown hunk: и в штанах друг у друга побывали coo coo motherfuckers: и в штанах coo coo motherfuckers:, а теперь ты ведешь ся как ХУЙЛО vive la lance: это не так vive la lance: я не vive la lance: ууУУУУУУУУУУУУ vive la lance: ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ vive la lance: ЫЖЫЖЭЫДЫБЫЭЭЫ coo coo motherfuckers: давай, выпусти пар uptown hunk: выпусти-выпусти vive la lance: ффУХВЭХЭЭЭС.ЫБЫБЮЭФ vive la lance:.сэы.э.ыэахузужаэв vive la lance: УУЖЭЭЭЭЭЖЖЖЖЖ coo coo motherfuckers: лучше? vive la lance: нет coo coo motherfuckers: отлично, а теперь рассказывай, что не так vive la lance: просто vive la lance: ммММММММ vive la lance: господи ладно vive la lance: просто vive la lance: он пиздец как сильно мне нравится uptown hunk: мхмм uptown hunk: это мы уже знаем coo coo motherfuckers: херово ты это показываешь coo coo motherfuckers: он тебе вСЕ ЕЩЕ нравится? vive la lance: ДА vive la lance: БЛЯ ДА vive la lance:, но я правда просто vive la lance: все запорол uptown hunk: лэнс uptown hunk: мы это уже обсуждали vive la lance: нет ханк тут другое vive la lance: послушайте vive la lance: я не только СВОИ шансы на конкурс просрал vive la lance: я КИТА шансы просрал vive la lance: региональные это ЖЕСТЬ КАК ВАЖНО vive la lance: кит там никогда не был vive la lance: и мы должны были поехать вместе vive la lance:, а потом из-за моего выпендрежничества все это полетело в сраку vive la lance: я бы не удивился если б он меня возненавидел vive la lance: или хотя бы обиделся vive la lance: и я правда vive la lance: хз смогу ли это вынести vive la lance: я наверное МЕЖДУ НАМИ все запорол vive la lance: я уже просрал конкурс и теперь не хочу потерять и кита тоже coo coo motherfuckers: слушай coo coo motherfuckers: я понимаю к чему ты клонишь, правда coo coo motherfuckers:, но могу я сказать прямо? vive la lance:, а ты когда-нибудь делаешь иначе? coo coo motherfuckers: справедливо coo coo motherfuckers: если ты продолжишь в том же духе, то точно его потеряешь uptown hunk: они правы, чувак uptown hunk: он умный uptown hunk: он понимает, что ты избегаешь его, и думает, это потому что ты злишься coo coo motherfuckers: или потому что потерял к нему интерес uptown hunk: и что единственная причина твоего интереса была только в танцах coo coo motherfuckers: и раз теперь танцевать ты не можешь, он тебе больше не нужен vive la lance: СТОП СТОП СТОП vive la lance: ЧТО??? vive la lance: ЭТО ОН ВАМ СКАЗАЛ? coo coo motherfuckers: не так многословно конечно uptown hunk: ну вообще не говорил coo coo motherfuckers:, но я знаю кита и ход его мыслей uptown hunk: если он правда тебе нравится, то сделай что-нибудь coo coo motherfuckers: и как можно скорее vive la lance: ААААААААААА vive la lance: блядь vive la lance: я сноВА ВСЕ ПОРЧУ vive la lance: просто блять закопайте меня и забудьте нахуй uptown hunk: не, ни за что, дружище coo coo motherfuckers: сначала ты должен все исправить vive la lance:, но кАК? uptown hunk: ну начать, например, с разговора? coo coo motherfuckers: скажи ему то что сказал нам vive la lance: Я НЕ МОГУ coo coo motherfuckers: почему блять? coo coo motherfuckers: раньше ты говорил что признаться ему в чувствах тебе мешал страх разрушить ваш дуэт coo coo motherfuckers: что ж теперь никуда вы не едете, хромоножка vive la lance: ай coo coo motherfuckers: получай, я на тебя сильно злюсь coo coo motherfuckers: больше у тебя нет причин молчать в тряпочку vive la lance:, но я его подвел… uptown hunk: чувак, киту ПЛЕВАТЬ на региональные uptown hunk: ну, ладно, не ПЛЕВАТЬ uptown hunk:, но не в этом смысле uptown hunk: сейчас ему больше ТЫ важен uptown hunk: он сильнее всех переживал когда ты перестал отвечать на сообщения vive la lance: правда? coo coo motherfuckers: да он на говно исходил даже когда мы сказали ему просто дать тебе немного времени uptown hunk: я понимаю тебе стыдно, чувак, и ты через многое проходишь uptown hunk:, но прямо сейчас киту очень больно, а причиной тому — ты coo coo motherfuckers: ТАК ИДИ И ПОПРАВЬ ЭТО coo coo motherfuckers: лично мне надоело смотреть как вы двое ходите вокруг да около vive la lance: ладно coo coo motherfuckers: ладно? vive la lance: я… буду чаще с ним общаться coo coo motherfuckers: ПОГОВОРИМ С НИМ, напрямую vive la lance: я стесняяяюсь coo coo motherfuckers: и что uptown hunk: ты можешь поговорить с ним на киновечере в выходные? разложить все по полочкам? vive la lance: думаете этого будет достаточно? просто… вывалить на него все это? uptown hunk: для начала да coo coo motherfuckers: слушай лэнс coo coo motherfuckers: я люблю тебя coo coo motherfuckers: так что выслушай серьезно все то что я сейчас скажу и забудь про то что я люблю тебя coo coo motherfuckers: ты облажался coo coo motherfuckers: НЕ потому что сломал ногу, а потому как ведешь себя сейчас coo coo motherfuckers: ты причиняешь киту боль тем что избегаешь его когда он самый близкий тебе человек coo coo motherfuckers: без обид, ханк uptown hunk: да без обид. не я же его член лапал coo coo motherfuckers: ты нравишься киту, чувак vive la lance: погоди vive la lance: погоди погоди погоди vive la lance: нравлюсь? тиПА РЕАЛЬНО? по сути? coo coo motherfuckers: по сути, и я говорю тебе об этом только чтобы ты перестал быть таким говнюком coo coo motherfuckers: да и ладно, будто это не очевидно vive la lance: да но… одно дело догадываться об этом и другое знать что он САМ сказал тебе coo coo motherfuckers: ну да, он сказал мне coo coo motherfuckers:, но сейчас я хз что он чувствует coo coo motherfuckers: если он серьезно тебе нравится, то возьми себя в руки, расскажи все как есть, извинись и СДЕЛАЙ УЖЕ ЧТО-НИБУДЬ vive la lance: например? vive la lance: принести цветы шоколад и плюшевого мишку с надписью ПРОСТИ МЕНЯ? coo coo motherfuckers: хз и пох coo coo motherfuckers: сам разберешься coo coo motherfuckers:, но сделай это поскорее иначе я надеру тебе жопу за то что обижаешь моих друзей vive la lance: я тоже твой друг coo coo motherfuckers: тогда я надеру тебе жопу в два раза сильнее за то что обижаешь и себя и кита uptown hunk: мы верим в тебя, лэнс uptown hunk: у тебя получится uptown hunk: просто помни, о чем мы говорили, лады? vive la lance: лады vive la lance: лады лады лады vive la lance: спасибо ребят vive la lance: мне… надо многое обдумать coo coo motherfuckers: о да черт возьми coo coo motherfuckers:, а теперь иди и срази его, любовничек

***

Когда Киту было десять, на пути домой из школы он нашел раненого ворона. Неизвестно, как долго он корчился в траве, стараясь приманить птицу к себе остатками кукурузы с обеда. Потребовалось огромное терпение. Маленький он и не думал, что сможет терпеть так долго. Но время не ощущалось, оно, словно песок, ускользало сквозь пальцы, пока темно-синие глаза вглядывались в эти осторожные, но любопытные чернильные очи. В конечном итоге, птица подошла ближе, он укутал ее в свое худи и поспешил домой. Широ был недоволен. Их родители были недовольны еще сильнее. Но после долгих гневных криков, паники ворона, который тут же бросился скакать по всему дому, и взволнованных шепотков, пока Кит приманивал птицу обратно, они сдались его слезливым увещеваниям. Пришлось долго копаться, но им все же удалось перевязать ворону крыло и отыскать клетку, в которой он смог бы переночевать. Неординарный способ, конечно, для сближения с родными, но это и впрямь их сблизило. Что-то пробудило в Ките интерес к этой птице. Он был околдован. Очарован. Пленен. Все свое время он проводил в мыслях о новом друге. Не много у него их было. Друзей. Но ворон его не дразнил. Не обзывался и не смеялся, если он чего-то сразу не понимал. Не бросал его играть с другими ребятами. Не игнорировал его. Не считал его странным, или чересчур тихим, или ненормальным. Он заметно оживлялся, когда Кит возвращался домой. Слушался только его. Ел только с его руки. Даже играл с ним, воруя детальки лего и скатываясь с импровизированных из листов бумаги горочек. На какое-то время, эта птица стала его единственным источником счастья. Но, как ему вскоре пришлось уяснить, все хорошее когда-нибудь заканчивается. У всех игр есть финальные титры. Отпуска всегда завершаются возвращением к обыденной жизни. Ни один десерт не длится вечно. За каждым выходным следуют будни. Вещи ломаются. Люди уходят. В конце концов, крыло ворона исцелилось, а когда это произошло, родители сказали Киту, что его пора отпустить на волю. Он, конечно же, этому воспротивился. И, конечно же, потерпел поражение. Именно Широ удалось уговорить его отпереть дверь. Широ сидел рядышком на кровати и гладил чернильные перья. Широ обнимал его, пока он плакал. Широ убедил его, что так будет лучше. Его новый друг был не просто — другом, он скакал по комнате, щипал его за волосы и разбрасывал вещи. Он не был домашним питомцем. Он был дикой птицей. А диким животным здесь не место. Было бы нечестно продолжать держать его взаперти. Он стал бы несчастен. Он хотел свободно летать, и заслуживал этого — расправить крылья, присоединиться к своим сородичам. Птица была благодарна ему, по-своему, но счастья бы с ним она не обрела. По крайней мере, не надолго. И рука об руку с родными, тихонько его подбадривающими, он укутал ворона и вынес на улицу. Слезы струились по щекам. Глаза опухли и покраснели. Он развернул одеяло и наклонился, позволяя птице спрыгнуть в траву. Часть его глупо надеялась, слепо верила в то, что птица любила его так же сильно, как и он ее. Думала, что возможно, лишь только возможно, он не захочет его покидать. Что он останется. И эта глупая надежда развеялась в тот же миг, как только прекрасные черные крылья расправились, и он взмыл вверх. Какое-то время он находил у порога подарки. Так, безделушки. Скрепки. Потерянные сережки. Монетки. Фантики. Он видел каких-то ворон, кружащих неподалеку от дома, и задавался вопросом, был ли он среди них. Но узнать наверняка было просто невозможно. В общем, птица никогда не вернулась. Он был диким созданием. Прекрасным созданием. Кит осознал, что пытаться оставить его при себе было эгоистично. Запереть в комнате, заставить быть счастливым здесь лишь потому, что он сам того хотел — было эгоистично. Дикие создания принадлежат воле. Прекрасные создания не могут сидеть в клетке. Он хотел парить, а Кит мог предложить ему одни кандалы. В глубине души, в запертой каморке, куда очень редко пробивается солнечный свет, где клубятся тени и растекается боль, Кит понимает, что не заслуживает прекрасных, диких созданий. Лэнс, по его мнению, прекрасный и дикий. Равно как и с птицей, он ценит то время, что провел рядом с ним. Он сохранит его. Спрячет глубоко в памяти, как зеницу ока, чтобы потом, когда боль уйдет, вспоминать и смотреть на все эти моменты через розовую призму ностальгии. И, равно как и птице, Лэнсу не было суждено надолго задержаться в жизни Кита. Птица была рядом, играла с ним, жила с ним, пока не исцелилась. Ей могло нравиться его присутствие, но сам Кит почти ничего не значил. Он был временной мерой. Полезной на тот момент. Без нужды ехать на конкурс Кит снова перестал быть полезен. Равно как и в случае с птицей, если Лэнсу хочется улететь, Кит не будет пытаться его удержать. Нечестно держать его силой. Запирать и выставлять свои требования. Нечестно. Нельзя держать прекрасных, диких созданий насильно. Лэнс — прекрасное, дикое создание, и Кит должен был сперва подумать головой, прежде чем впускать его в свою жизнь, позволять себе утонуть в его свете, нежиться в нем. Он был околдован. Очарован. Пленен. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Вещи ломаются. Люди уходят. А Киту остаются лишь воспоминания. Они приносят боль, даже когда он смотрит на них сквозь призму сломанных розовых очков.

***

Он точно не знает, когда это произошло. Когда Лэнс успел втиснуться в каждый уголок жизни Кита. Занять каждый сантиметр, пока не осталось ни единого места, где бы не было его по-идиотски смазливого лица, красивых голубых глаз и душещипательного искреннего смеха. Ему все напоминает о Лэнсе, и это очень, пиздец как раздражает. Алтея не исключение, и с несчастного случая он старательно ее избегал. Он пытался пару раз там появиться, но коридоры казались слишком одинокими без пинков Лэнса, а зал 4D слишком холодным без его улыбки. Чувство не из приятных, а растворяться в музыке, когда все здание только и служит болезненным напоминанием о том, что Лэнс его избегает, очень тяжело. Так что он просто… больше туда не ходит. Без привычного убежища, места, где он может выпустить пар, он чувствует себя неспокойно, нервно, взвинчено, словно где-то зудит, а он все никак не может почесать. Но походы в спортзал помогают. Пока он старается не глядеть в окна, выходящие на бассейн, все неплохо. Но даже это место запятнано Лэнсом. В телефоне пусто. Он вспоминает, как проводил дни за переписками с Лэнсом, нетерпеливо ожидая ответа. И больше этого нет. Даже в его квартире есть следы воспоминаний. Хоть Лэнса здесь никогда и не было, его призрак болтается рядом. На диване, где Кит валялся и писал ему, что за шоу он смотрит по телеку. На кухне, где он болтал с Лэнсом по телефону, пока готовил. За рабочим столом, где он играл с Лэнсом в игры. В постели, где глубокими ночами он засыпал с именем Лэнса на экране и просыпался, начиная день с прочтения его сообщений. Он и представить не мог, как много Лэнса было в его жизни, пока он внезапно не исчез, оставив Кита с чувством, будто от него оторвали кусок плоти. Оставили в нем пустоту, которую невозможно заполнить. Кит привык быть один. Или так было раньше. Теперь ему это не нравится. Теперь тишина давит. Теперь свободы чересчур много. Теперь ему неспокойно, тревожно. Ему это не нравится, но какая уже разница. Все так, как есть. Если он больше не нужен Лэнсу, то… он с этим смирится. Кит смирится. По крайней мере, со временем. Даже на работе все наперекосяк. Он постоянно оглядывается через плечо. Его взгляд часто скользит ко входу. Один только вид чьих-то каштановых волос и загорелой кожи приковывает его внимание. Сердце замирает каждый раз, стоит ему услышать чей-то слишком громкий смех, но в следующую секунду утонуть в разочаровании, ведь смех совсем не тот. Он ненавидит приходить на работу с зыбкой, волнительной надеждой, что Лэнс, возможно, по старой привычке заявится проведать его. Ненавидит, что в конце смены эта надежда киснет и разъедает его изнутри. Он ненавидит себя зря обнадеживать. Это всегда приводит только к разочарованию. Но это с подачи Лэнса. Он его обнадеживает. Поднимает дух. Врывается в его монохромное, застоявшееся существование и добавляет красок. Приносит свет. Музыку. Заставляет его наслаждаться всем — жизнью, друзьями, компанией. Так, как никогда раньше. Он делает его счастливым. А затем, после какой-то одной ночи, он отбирает все это, откидывая Кита к начальной точке. Но Кит помнит, какой может быть жизнь, и вернуться к тому, как было, с этими воспоминания просто невозможно. Ну и урод же он. По правде сказать, он зол. Равно своему горю, да, он горюет, он испытывает чертовскую злость. Злость на то, что Лэнс оборвал все связи с каждым из них. Злость, потому он начал выползать из панциря, но его, Кита, все еще держит на расстоянии. Он в ярости, потому что пиздецки переживал. Он боялся за Лэнса. Больше всего на свете он хотел прижать его к себе и помочь справиться со всем этим, но Лэнс взял и оттолкнул его. Он зол, потому что считал — у них что-то было. Что-то не настолько хрупкое. И больше всего он зол, потому что верил в это. Но сильнее, чем он хочет врезать по его наглой роже, он хочет поцеловать эту же самую рожу. И вот что действительно доводит до белого каления. Он хочет злиться, хочет оттолкнуть его так же, как оттолкнули его, но самое его сокровенное желание — вернуть Лэнса обратно. Чтобы все было так, как раньше, а это — обернулось кошмаром. Он, бля, вне себя, но это не отменяет факта, что Лэнс — его слабость. Он торчит у стеллажей, согнувшись, расставляет книги по полкам, слишком долго их поправляет, выравнивает, потому что его силы достигают критически низкой отметки, и, если честно, ему просто надо подумать. Девушки из кафе утром угостили его бесплатным кофе — сказали, что по виду ему это очень нужно, а босс отправил его заниматься расстановкой товара и с тех пор больше не трогал. И вот он, расставляет. Медленно. Методично. С одним наушником и громкой музыкой, в которой можно затеряться. Секция за секцией, пальцы отстукивают ритм по корешкам книг, одними губами он нашептывает тексты песен, как вдруг сзади ощущается чье-то присутствие. Он закусывает изнутри щеку, замедляя движения и про себя молясь всем Богам, чтобы человек ушел. Хоть бы он просто разглядывал книги. Ему просто очень не хочется сейчас общаться с покупателями. Внутри просыпается предательский голосок, оживляется волнение, опутывает сердце, когда возникает дурацкая мысль, что возможно, лишь только возможно, там стоит Лэнс. Но этот кто-то вдруг прочищает горло, медленно и неуверенно. Неловко. Лэнс бы так не сделал. И никто из его коллег тоже. Он тут же закрывает глаза и, выдыхая через ноздри, поднимается на ноги. Черты лица складываются в неприветливую гримасу, но все резкие слова, готовые вот-вот слететь с языка, вдруг застревают в глотке. — Широ? Широ стоит, засунув руки в карманы, в неловкой позе, слегка сгорбившись. Он виновато улыбается и в приветствии поднимает ладонь. — Привет. Лицо Кита становится еще более недовольным. Он скрещивает перед собой руки и отставляет ногу. — Что ты здесь забыл? Свободной рукой он проходится по волосам, чешет затылок. — Разве мне нужен повод, чтобы повидаться с братишкой? Кит отвечает мгновенно. — Да. Широ роняет руку, ведет плечами. — Может, я за книгой пришел. Ну да, через это мы уже проходили. С Лэнсом. — Ты всегда меня просишь покупать тебе книги. — Может, мне надо срочно, — вся его неловкость улетучивается. Он принимает вызов. Это им двоим уже не в новинку, за многие годы такие перепалки вошли в привычку. Кит выгибает бровь, медленно оборачиваясь и выразительно обводя взглядом полки вокруг. Затем он вновь категорично смотрит на Широ. — В этом отделе? Широ осматривается, напрягаясь, когда понимает, что отдел-то с мангой. Его внутренняя борьба за то, чтобы оставаться невозмутимым, со стороны выглядит просто уморительно. — Да… — слишком медленно и оттого неубедительно отвечает он. Он проходит вперед и тянется к полке, неуверенно снимая томик. — Вот она мне нужна, — он открывает его, невнимательно пролистывает, и Кит не может сдержать улыбки, наблюдая за его потугами сдержать эмоции. Улыбка превращается в ухмылку. — Ты читаешь задом-наперед. — Оу, — все, что он говорит, открывая рот и вскидывая брови. Потом пожимает плечами, закрывает томик и аккуратно ставит обратно. — Неважно. Я передумал. — Ну-ну, — сухо отвечает Кит, вздыхает, запрокидывает голову и устремляет взгляд в потолок. Он знает, что Широ приперся бы к нему на работу лишь по одной причине. И он знает, что этой самой причиной он доставал его последние несколько дней. Та причина, от которой Кит старался отмахиваться. — Слушай, Широ, если ты насчет субботы… — Кстати, суббота… — Я не пойду, — строго перебивает он, переводя на Широ категоричный взгляд. Надеясь так поставить точку. Внушить, что ему фиолетово. Донести, что пора бы тебе свалить нахуй с моего рабочего места, пока я не надрал тебе жопу и меня не уволили. Либо это не работает, либо у Широ уже иммунитет. — Я бы советовал тебе передумать, — нежно говорит он, склоняя голову и мягко глядя на брата с легкой улыбкой. Черт. Он знает, что Киту тяжело отказать ему, когда он так смотрит. — Мы все хотим, чтобы ты пришел. Тут Кит фыркает, отворачивается и бесцельно начинает расставлять оставшиеся в тележке книги. — Не все… — ворчит он. — Кит… — Все в порядке, Широ, — повышает он голос, сжимая кулаки до побеления, вонзая короткие, погрызенные ногти в ладони. Он делает глубокий вдох, выпрямляется, вскидывает подбородок. Он в порядке. — Очевидно, что он не хочет меня видеть. — Я не думаю… — Забудь об этом, Широ, — он резко разворачивается, намереваясь схватить тележку и уйти в следующую секцию. Но ему удается сделать лишь пару шагов, а потом он едва в кого-то не врезается. Он отшатывается, моргая в попытках восстановить равновесие, и перестает хмуриться, переваривая тот факт, что перед ним стоят Пидж. Они стоят как ни в чем не бывало, хотя Кит только что чуть не сбил их с ног. Просто стоят, засунув одну руку в карман толстовки, а во второй держа стакан остывшего кофе с избытком сливок на верхушке. Они лениво потягивают напиток из соломинки, пялясь на него с пугающей невозмутимостью. Пидж бывали в этом магазине. Широ бывал в этом магазине. Пидж и Широ зависали вместе. Они же как родные друг другу. Но никогда еще Пидж и Широ не зависали вместе в этом магазине. Одновременно. Из-за Кита. Он щурится и поджимает губы, одаривая их суровым взглядом. Единственная реакция — слегка выгнутая бровь. Кит сердится еще сильнее, адресуя свой суровый взгляд уже Широ, через плечо. — Серьезно? — Широ просто пожимает плечами, вновь виновато улыбнувшись. — С чего вдруг вы оба на меня ополчились? — спрашивает он, снова возвращаясь к Пидж. Они наконец отлипают от трубочки, тыкая в него стаканом. — Мы оба пришли к согласию, что тебе пора дать леща. Кит закатывая глаза, за спиной хватаясь за ручку тележки. Ему удается сделать пару шагов, как тележка вдруг перестает двигаться. Он останавливается, разворачивается и к своему недовольству замечает, что Пидж поставили ногу на одно из колес. Они все еще сверлят его невозмутимым взглядом и все еще лениво потягивают кофе. — Я работаю, — со скрытой угрозой говорит он. Пидж не двигаются с места. — Ты придешь в субботу, — он фыркает, готовясь уже возразить, но они не дают. — И не смей брать дополнительные смены, чтобы отмазаться. Он закрывает рот. Вообще-то, он об этом даже не думал, но в будущем бы точно рассмотрел этот вариант в качестве отмазки. Пидж знают его даже лучше, чем он себя. — Я правда думаю, что все будет не так плохо, как ты себе представляешь, — говорит Широ, приближаясь, и кладет руку ему на плечо. Он сжимает его в знак поддержки. К сожалению, поддержки Кит не чувствует. Он словно в ловушке. Он поднимает взгляд, и внутри него что-то трескается, падает, потому что лицо Широ — открытое, честное, искреннее. Он и впрямь верит, что все пройдет хорошо. Вот только Кит — нет. — Широ, — говорит он с ненавистной мольбой в голосе, которой не может скрыть. Он вкладывает все в одно это слово. Все свои чувства, которые не может озвучить. Намекает на свои страх, боль, нежелание столкнуться с отказом Лэнса. — Я… Он… — он чувствует, как разваливается по частям, от безысходности в глазах щиплет, в горле встает ком, который мешает облекать мысли в слова. Он замечает излом бровей Широ, замечает исчезновение улыбки, беспокойство в чертах. Киту вообще не хочется срываться на работе, и он молча умоляет Широ оставить его в покое. — Слушай, — быстро вмешиваются Пидж, пока кто-нибудь из них не сломался. Эти двое резко переводят внимание к ним. Пидж меряют его тяжелым взглядом. — Ты не единственный, кому дают леща. Лэнсу уже прилично досталось от нас с Ханком. Что-то сродни паники начинает зарождаться в его груди, но Широ рядом, сжимает ему плечо, не давая утонуть. — Ты не обязан его прощать. Ты имеешь полное право злиться, — говорит он спокойным, в какой-то мере утешительным голосом. Это помогает Киту дышать. — Если захочешь, можешь даже избить его потом на парковке, — прибавляют Пидж. Затем их черты смягчаются, они посылают ему нежный, озабоченный, умоляющий взгляд, какой очень редко у них бывает. Но если бывает, то оказывает мощнейшее действие. — Ты лишь только… выслушай его, хорошо? Кит неуютно ежится, устремляя взор то в пол, то на стеллажи вокруг. Он чуть крепче перехватывает ручку тележки и шумно выдыхает, чувствуя, как с этим его покидают и силы. — Он очень четко дал понять, что не хочет со мной разговаривать, — он хотел произнести эти слова как можно жестче, но вышло как-то… тихо. Уязвимо. Отстой. — Позволь ему объяснить… — спокойно и уверенно начинает Широ. Но у Кита в груди вдруг вспыхивает что-то гадкое, злое. — Нечего здесь объяснять. Я все понимаю и так. Понимаю. Я ему больше не нужен, раз уж региональные накрылись, и не его вина в том, что я привязался к нему сильнее, чем он… — Нет. Ничего ты не понимаешь, — говорят Пидж, делая шаг вперед и тыкая ему пальцем в грудь. Их голос — свирепый, шипящий, в янтарном взгляде — отчаяние. Кит отшатнулся. — Ты просто себя накручиваешь, вы оба. Кит инстинктивно потирает место их прикосновения. Больно. Он не удивится, если останется синяк. — О чем ты… — Он думает, ты злишься на него, потому что он сорвал вам конкурс. Кит тупо смотрит на них какое-то время, хмуря брови, кривя рот. Он не… Он бы… — Что? — тихо, недоуменно выдает он, а потом злость заполняет его изнутри. И поэтому Лэнс избегает его? С такой тупой, идиотской… — Но я не злюсь! — слова вырываются сами по себе, слишком громкие, очевидно, раз уж Широ снова крепче сжимает его плечо. Он бросает на Пидж гневный взгляд, словно каким-то образом через них может излить этот гнев прямиком на тупое лэнсово… — Это же полный идиотизм! Пидж кивают, чуть отступая назад, отворачиваются и начинают лениво разглядывать свои ногти, потягивая кофе. — Такой же идиотизм, как твоя теория о том, что он кинул тебя из-за невозможности танцевать? Они косятся на него украдкой, чуть приподняв подбородок и растянув губы в гаденькой ухмылочке. Кит пыхтит и многозначительно отводит взгляд, скрестив перед собой руки. — Понятно, — сухо отвечает он, и в этот раз он правда понимает. А Пидж правда ему верят. Они разок кивают. Решительно. Удовлетворенно. — Отлично. Так ты придешь в субботу? Кит выдыхает через нос, но говорит: — Я все еще зол на него. Но все трое прекрасно знают, что он все же придет.

***

Он проделывает этот долгий путь до квартиры Широ. Ему не хотелось сначала, но почему-то, выезжая с парковки после работы, он повернул не влево, а вправо. В ящике под сидением уже утрамбована сумка с вещами для ночевки, а кожаная куртка утешительно давит на плечи. Через темный пластик шлема мир кажется привычным, простым, погружает его в состояние, позволяющее отодвинуть все прочее на задний план. Если он и намеревался ехать к Широ, то только на своем байке, с рокотом в ушах и дрожью до костей. С ветром, кусающим за оголенные кончики пальцев и шею и играющим с выползшими из-под шлема прядями волос. С дорогой впереди и вспышками огней перед глазами. Он снова куда-то сворачивает. И снова. И снова. Ему банально нужно время. Перестроиться от работы. Успокоить расшатанные нервы. Просто побыть. Посуществовать. Дать себе передышку. Позволить дышать. И он проезжает сквозь улицы под закат солнца, ни разу не повторяя пути, виляя по городу, все ближе и ближе подбираясь к дому Широ. Он словно тонет, будто невидимый проводок затягивает его дальше, медленно, но уверенно, игнорируя любое сопротивление. И он поддается, наслаждается поездкой, пока не начинает холодать, а в кармане не разрывается мобильник. Когда он наконец заезжает на знакомую парковку, машины остальных ребят уже там. Он выискивает их взглядом, даже того не осознавая. Он паркуется между золотистым бьюиком Ханка и синей джеттой Корана, стягивая шлем и вытаскивая телефон. Сообщений много, в основном от Широ и Пидж. Угрозы, сменяющиеся мольбами. С обреченным вздохом, он устремляет взгляд на звездное небо, ведет плечом, засовывает шлем под мышку и, перекинув сумку через плечо, шагает к лестнице. К тому моменту, как он добирается до двери квартиры Широ, его оборонные (или похоронные) инстинкты врубаются на полную катушку. Адреналин бурлит в венах, поселяя дрожь в коленках, желудок скручивается от тошноты. Сердце колотится болезненно, травмоопасно. Закусив изнутри щеку, он тянется к дверной ручке, обхватывает ее пальцами, и пути назад уже нет. Когда дверь открывается, его обдает шквалом звуков и движений. Квартира начинается с кухни, где в фартуке Ханк корпит над плитой, следя сразу за несколькими кастрюльками. Аллура сидит у его ног и напряженно вглядывается в духовку. Широ трется неподалеку, на достаточном расстоянии, чтобы наблюдать и не мешаться одновременно. Он опирается на барную стойку, расслабленно скрестив руки перед собой. Он первым замечает Кита, застывшего в дверях. — Кит, — его лицо вмиг озаряется. С теплой, открытой, внезапно растянувшейся улыбкой он отлипает от стойки и, разведя руки в стороны, направляется к нему. Кит знает, что сейчас будет, и даже не пытается это предотвратить. Широ затягивает его в объятия, обхватив за плечи, за спину, и Кит подается навстречу. Зарывается лицом ему в грудь, как делал это в детстве. Хотя бы на одно мгновение воображает, будто может спрятаться здесь, в безопасном месте, и не встречаться с проблемами лицом к лицу. — Рад, что ты пришел, — он чувствует, как слова рокочут у Широ в груди, тихие, нежные, предназначенные только ему одному. В них сквозит облегчение. Довольство. Гордость. Вот отстой. Вдвойне отстой, потому что внутри все трепещет от этого. Вряд ли он когда-нибудь перестанет быть маленьким ребенком, жаждущим одобрения старшего брата, жаждущим его гордости. Он вдруг понимает, что улыбается ему в ключицы. Фу. — Я все еще не горю желанием здесь находиться, — фыркает он сдавленно ему в футболку, хотя и без особого недовольства. — Знаю, но ты здесь, поэтому остальное уже неважно, — с этим он отстраняется, и Кит сразу же ощущает тоску по его теплу. По безопасности. Широ кладет ему ладони на плечи, легонько сжимает, подчистую сгоняя прочь напряжение. Он вонзается в Кита взглядом, добрым, ободряющим, с искренней, ласковой улыбкой. — Все будет хорошо, — Кит смотрит ему в глаза, корча некое подобие хмурой гримасы. — Поверь мне, ладно? Наконец, Кит вздыхает, покорно ссутулившись. — Ладно. — Кит! — внезапно Аллура отталкивает Широ, уволакивая его в свои объятия. — Мы так рады, что ты все же приехал! Добро пожаловать на свой первый киновечер в нашей компании! — Здорово, Кит! — Ханк поднимает ложку в знак приветствия. Кит посылает ему слабую улыбку через плечо Аллуры, но она меркнет на фоне его оскала в тысячу киловатт. — Клево, что ты здесь! Ужин почти готов, скорей иди переодеваться. — Переодеваться? — Ты же взял пижаму? — спрашивает Аллура, отстраняется и оглядывает его с головы до ног, чуть нахмурившись. — А, да, — он ведет плечом, намекая на свою сумку. И только тут до него доходит, во что они все одеты. Пижамы. На Ханке желтая, с более темными оранжевыми полосками, уходящими под фартук. Судя по блеску, Кит предполагает, что они шелковые. На Широ старые треники и выцветшая, потрепанная, но невероятно мягкая футболка. На Аллуре пушистые пижамные штаны и свободная кофта с длинными рукавами. Им, кажется, удобно и хорошо, но так… странно наблюдать их в таком виде. Он видел их в рабочей одежде. Видел в повседневной. Видел нарядными. Видел в спортивной одежде. Но кроме Широ он никого больше не видел в домашнем или пижамах. Это… здорово и неожиданно. — Давай! — говорит Аллура, хватая его за запястье и уволакивая с кухни. Строго, решительно, не оставляя Киту времени на возмущения. Он все время забывает о том, какая же она сильная. Удивление, должно быть, черным по белому написано у него на лице, потому что Широ разражается хохотом и выхватывает у него из рук шлем, когда они проносятся мимо. Он успевает недовольно стрельнуть глазами через плечо, прежде чем Аллура утаскивает его за угол. Они минуют гостиную, где тусуются остальные. Коран, Пидж, Мэтт и Лэнс. Они шерстят Нетфликс — Мэтт и Пидж воюют за пульт. Лэнс вдруг поднимает взгляд. Он как раз смеется, и смех озаряет его лицо. Расслабленное, открытое. С морщинками у глаз. Зубы сверкают. Нос слегка морщится. Волосы растрепаны. Синяя пижама кажется мягкой, свободной, чуть болтается на плечах. Он прекрасен. Своей простотой. Сердце Кита пропускает удар. Но он встречает его взгляд, и Лэнс вмиг сникает. От былого веселья не остается и следа. Но он не хмурится, и Кит принимает это за хороший знак. Он просто смотрит на него, растерянно. Приоткрыв рот, с глазами по пять рублей. В удивлении, граничащим с паникой. Но что-то еще теплится на его лице. И он улыбается снова. Не широкой взрывной улыбкой. Не прыскает со смеху. Не тянет эту свою дерзкую ухмылочку или высокомерный оскал. Не говорит йоу, маллет. Не здорово, Кит! И не заждался я тебя, чувак. И даже не аууу, Кит! Сюда, падай рядом со мной! Улыбка не выражает ничего из этого. Но это по-прежнему улыбка. Сдержанная, почти что застенчивая. Виноватая. По-свойски стыдливая. Эффект усиливается наклоном его головы, взглядом из-под ресниц, плечами, задранными по самые уши. Такой чужой, непохожий на себя Лэнс. Но на нем по-прежнему улыбка. Кроткая, застенчивая, но улыбка. От нее у Кита не должно трепетать сердце, не должен ускоряться пульс, не должны потеть ладони. Но все это происходит. Кит копирует его улыбку: дергает уголком губ, кивает и поднимает ладонь в знак приветствия, что выглядит ужасно неловко и глупо после всего, что у них было, но в следующий момент Аллура за руку утаскивает его в спальню Широ, и гостиная скрывается из виду. Когда он оттуда выходит, переодевшись в красные фланелевые пижамные штаны и простую черную футболку, все начинают стекаться на кухню к еде. Он тихонечко, босиком, втискивается в очередь позади Пидж. Они ему лыбятся, тыкают локтем в бок и толкаются в знак приветствия. Он пихается в ответ, на обоих лицах играют улыбки. Они наполняют свои тарелки, рядышком стоит Ханк и наблюдает с улыбкой. Лэнс опирается на костыли, на поврежденной ноге фиксатор, она не касается пола. Широ помогает ему с едой и тащит свою и его тарелки в гостиную. Проходя мимо, Лэнс бросает на него взгляд, но лишь мимолетный, быстро отвернувшись, никакого зрительного контакта. Он спешит к выходу из кухни, догоняя Мэтта и затевая спор по поводу того, что они будут смотреть. — Не переживай на этот счет, — тихонько шепчут Пидж. Он моргает и оборачивается к ним, выходя из своего озадаченного состояния после того, как Лэнс вдруг испарился. Они ободряюще ему улыбаются и ударяют в плечо, прежде чем схватить собственную тарелку. До гостиной он добирается предпоследним. Ребята там уже все приготовили. Гостиная Мэтта и Широ представляет собой диковинную коллекцию мебели, собранной за долгие годы, которая не особо сочетается между собой, но тем не менее создает уютную обстановку. Вся потертая, старенькая, но обжитая. Центром комнаты является огромный телек, прикрученный к стене - их радость, их гордость. Напротив стоит диван, на котором спокойно могут уместиться трое (четверо или даже пятеро, если потесниться). По одну сторону от него - кресло на двоих, но можно пролезть и третьему. А с другой стороны - большое плюшевое кресло Мэтта, перед которым есть два пуфика-мешка. В центре всей этой композиции стоит кофейный столик. Мэтт устроился в своем креслице, укутавшись в плед и положив тарелку на колени. Пидж сидят в пуфике-мешке у его ног. Широ, Аллура и Коран занимают диван, а Лэнс в одиночестве восседает в двойном кресле, уложив костыли на пол перед собой. У Кита есть два варианта: сесть рядом с Лэнсом или занять второй мешок. Учитывая то, что Лэнс упорно на него не смотрит, выбор очевиден. Он проваливается в пуфик, чуть ерзая в попытке усесться поудобнее, и кладет тарелку на коленки. Ханк падает рядом с Лэнсом, Пидж и Кит сражаются за право вытянуть ноги, как Коран вдруг громко прочищает горло. Кит оглядывается через плечо - Коран сидит на краю дивана, с прямой спиной, вздернув подбородок, и улыбается, гордо встряхнув бутылку шампанского. Окинув всех собравшихся взглядом, он останавливается на Ките и широко улыбается, дернув усами. — Я бы хотел официально поприветствовать Кита на его первом киновечере. Когда пробка с грохотом вылетает из бутылки, все вздрагивают и задирают головы, глядя, как она отскакивает от потолка. На штукатурке остается заметная вмятина, и у Мэтта вырывается смешок. Широ просто улыбается. Кит только теперь замечает, что по всему потолку раскидано еще несколько таких отметин. Коран разливает шампанское по бокалам, выставленным в линию на кофейном столике, и передает каждому. Он поднимает свой бокал, и все следуют его примеру. — За дружбу и семью, — с этими словами он обнимает Аллуру за плечи. Ребята вторят ему и осушают бокалы. Они кушают, пока Пидж шерстят Нетфликс, машинально запихивая еду в рот. Они спорят о том, что будут смотреть, и делают это так, что у Кита складывается впечатление, будто они проходили через подобное уже сотни раз. Он порой вставляет и свои комментарии, но так тихо, что слышно его только Пидж и Мэтту. Они как обычно фыркают и повторяют его слова уже громче для всех остальных, заставляя Кита робко улыбаться. Оказывается, одна бутылка шампанского на восемь человек - это мало. Пока они продолжают свои дебаты, Широ суетится по комнате, раздавая другие напитки. Вскоре у каждого оказывается по вскрытой банке пива или какому-нибудь простенькому коктейлю. Четыре раунда в камень-ножницы-бумагу определяют первого победителя этого вечера - "Белые цыпочки", но когда фильм начинается, все уже наполовину съедают свои закуски. Широ что-то говорит на начальных титрах, но Кит плохо слышит и оборачивается к нему, но вместо этого перехватывает взгляд Лэнса. Тот тут же отворачивается, уставившись в телек, сильнее вжавшись в диван, и заводит громкий разговор с Ханком. Его голос срывается на высокие ноты - значит, волнуется. Вздохнув, Кит отставляет тарелку, стаскивает с Пидж плед и устраивается поудобнее в мешке, настраиваясь на долгий неловкий вечер. Обычно Кита бесит, когда люди разговаривают за просмотром кино. Это отвлекает. Не любит он пропустить какую-то важную реплику, а потом спрашивать, что же случилось. Не любит выныривать из атмосферы. Не любит, когда потоку мыслей что-то мешает. Но как говорилось ранее, он начинает понимать, что если разговаривают его друзья, то это не проблема. Его не раздражают невнятные едкие комментарии Пидж. Не раздражает, как Мэтт и Широ вдруг вспоминают некий старый спор, который, однако, умудряется перекликаться с событиями на экране. Не раздражает, что Коран все время задает вопросы и размышляет вслух во время диалога в фильме. Не раздражает, когда Аллура отвечает на слова персонажей. Не раздражает, когда Лэнс и Ханк вступают в перепалку, споря по поводу логичности развития персонажа или реплики или сюжетного поворота. Они перескакивают с темы на тему, то повышая, то понижая голоса. Он понимает даже, что его совсем не раздражает, когда он теряет нить повествования фильма. Да и кто-нибудь из ребят всегда готов ему пояснить, в чем дело. По большей части, ему уютно и хорошо. Приятно. Сам он мало разговаривает, но голоса вокруг укутывают одеялом теплоты, близости. Но он, все же, глаз от экрана не отрывает. Стоит повернуть голову к кому-нибудь из ребят, как неизменно в поле зрения попадает и Лэнс. А вид Лэнса вызывает у него жуткую тахикардию. Пару раз он ощущает на себе чей-то жгучий взгляд, но стоит повернуться, как Лэнс молниеносно переключает внимание на телек. Внутри вперемежку с толикой удовлетворения пузырится негодование. Да, Лэнс то и дело на него глазеет, но продолжает избегать прямого контакта. Несмотря на приятную обстановку, он никак не может расслабиться. Неспокойно ему. Остатки адреналина, кажется, просачиваются в организм, и он чувствует, как горит каждый нерв под кожей. Никакого покоя, и все это напрямую связано с Лэнсом. Окружившая Кита неуверенность. Гнев и смятение. Упадок сил. Несмотря на всю свою злость к нему, Кит все еще считает его улыбку красивой. Всякий раз при звуке его голоса в желудке что-то обрывается, и Кита накрывает мгновенным раздражением, ведь разговаривать с ним он не торопится. — Кто-нибудь готов ко второму заходу? — Широ встает, подхватывая свою тарелку и опустевшую пивную бутылку. Раздается одобрительный гул, и все начинают подниматься на ноги, разминаясь, переговариваясь, и, хватая остальную посуду, топают в кухню. Кит встает одним из последних, не спеша вытягивая руки над головой до характерного щелчка в спине. У него задирается футболка и сползают штаны. Негромко вздохнув, он передергивает плечами, чтобы ткань футболки вернулась на место, и лениво чешет оголенный участок кожи. Развернувшись, он неторопливо оглядывает комнату, находясь в полнейшем умиротворении и отдаленно слыша голоса друзей, как вдруг натыкается на взгляд Лэнса. Сердце болезненно сжимается, а дыхание застревает в горле. Лэнс пялится на его руки, на обнаженные бедренные косточки и дорожку волос, тянущуюся от пупка. И ладно, что он смотрит. Но вот как он смотрит. Киту знаком этот взгляд. Ох как знаком. От него сгущается напряжение в воздухе, кожа начинает пылать. После него закрывается дверь, сгущаются тени, и руки не находят покоя, губы никак не насытятся. Этот взгляд рассыпает зуд под кожей Кита, желание касаться и чтобы касались его. Это темные, полуприкрытые глаза, расслабленный рот, проблеск языка, наклон плеч, движения - плавные, целенаправленные. В груди вспыхивает раздражение, сдавливает легкие, хоть в животе и бабочки, хоть в паху и разливается тепло. Пальцами он цепляет край футболки и резко одергивает вниз. Лэнс моментально переводит взгляд на его лицо, а с черт сходит темное выражение, сменяясь пучеглазой паникой. — Что? — слишком уж жгуче огрызается Кит, но слов уже не вернуть, да и не то чтобы ему хочется. Лэнс заметно мечется, шевеля губами в попытке подобрать слова, которые никак не найдутся, и в итоге просто поджимает их, хмуря брови. — Ничего, — разочарованно отвечает он, без особой злобы. Он делает около трех шагов, прежде чем Пидж встают у него на пути и не дают прохода. Их молчаливая гляделка длится пять вечных секунд, пока Лэнс не наклоняется ближе и между ними не завязывается суматошная перепалка шепотом. Слов Киту не слышно, но много ума не надо, чтобы понять, в чем дело. Кит выдыхает через нос, скрестив перед собой руки и отвернувшись, давая им время наедине. Уголком глаза он ловит на себе их взгляды, слышит напряжение в голосах. В уме он пытается понять, будет ли лучше попытаться прокрасться мимо них и улизнуть на кухню, укрывшись среди друзей, или же просто развернуться и прямиком пойти в ванную. Но от принятия тяжелого решения его спасает Лэнс, который вдруг громко и обреченно фыркает. Он застывает, искоса наблюдая за тем, как Лэнс подходит ближе, двигаясь слишком уж деревянно, даже для человека на костылях, и останавливается прямо напротив. Только тогда Кит позволяет себе поднять на него взгляд. Он повис на костылях, беспокойно стуча по ним пальцами, опустив голову и взгляд в ноги. — Эй, слушай... — неуверенно начинает он дрожащим голосом. Замолкает вдруг, прочищает горло, чуть выпрямляется. Вскидывает голову, поворачивает в сторону, вздергивает подбородок, хотя зрительного контакта все равно избегает. — Мы можем, э... поговорить? — зажав костыль под мышкой, он пространно взмахивает кистью. — Наедине? Кит знал, что так будет. Ожидал этого. Готовился. Но когда момент наступает, когда он говорит: "Хорошо", - выходит не так уверенно, не так безразлично, не так отстраненно, а, скорее, отрывисто, робко и напряженно. Лэнс бегло окидывает его взглядом, но ничего не говорит. Вместо этого он кивает в сторону коридора. — В спальне Широ? Кит резко кивает, не особо доверяя собственному голосу, и первым туда идет. Он даже не оборачивается на Пидж, которые безусловно за всем наблюдают. За считанные секунды он оказывается в нужной комнате, стараясь успокоить нервы и сердцебиение, восстановить дыхание и выровнять выражение лица. Он знает, чего ждет от этого разговора и знает, на что надеется. И не знает, в каком направлении оно пойдет. В любом случае, ему просто хочется понять, что Лэнсу нужно от него, от них. И что бы то ни было... он с этим смирится. Желания Кита не значат ничего, если они не совпадают с желаниями Лэнса. Он держит дверь открытой, Лэнс протискивается мимо, стараясь не касаться его - выходит неуклюже, с двумя-то костылями и фиксатором. Оказавшись внутри, он проходит вперед, аккуратно усаживаясь на край постели Широ и укладывая костыли рядышком. Кит закрывает дверь и прислоняется к ней, скрестив перед собой руки. Расстояние между ними, словно пропасть, - огромная, непреодолимая, а тишина, повисшая в комнате, - тяжелая, неуютная. Он чувствует ее кожей, как она давит на грудь, ложится грузом на плечи, делая расстояние между ними все больше и больше, пока Лэнс не оказывается в зоне полной недосягаемости. Лэнс наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, складывает ладони в замок, раскладывает, шевелит пальцами, рассеянно хрустит костяшками. Голова опущена, он смотрит в пол перед собой, дергает здоровой ногой, сотрясая все тело. И, кажется, даже этого не замечает. Брови сведены на переносице, нижняя губа зажата между зубов. Честно признаться, Кит больше нервничает от его вида. Он хочет снести эту преграду. Нырнуть прямиком в пропасть. Сорвать пластырь. Покончить уже со всем. Но ничего не делает, стоит молча. Это долг Лэнса. Лэнс пытается выстроить мост между ними, и Кит будет терпеливо дожидаться приглашения. Терпение приводит к желаемому результату. И Кит ждет, подавляя собственное желание поерзать, наблюдая за Лэнсом. Внимательно. Настороженно. Отстраненно. Неподвижно, будто статуя. Если первым заговорит он, то не знает, что может вырваться, поэтому язык он прикусывает и ждет. Целую вечность спустя Лэнс делает громкий, глубокий вдох и резко выпрямляется. От этого неожиданного движения сердце Кита зажимает в тиски, дыхание перехватывает, внутри разливается предвкушение. — Ага, — Лэнс разок кивает самому себе, быстро и решительно, ударяет ладонями по ляжкам. — Ага-ага-ага... Он прикрывает глаза, и Кит смотрит с замиранием сердца, как разглаживаются его черты. Брови выпрямляются. Морщинки у рта испаряются. Плечи опускаются, напряжение покидает их, покидает его руки. Пальцы перестают теребить ткань штанов. Когда он открывает глаза, Кит буравит его взглядом. Сосредоточенность в голубых глазах. Жестких. Сощуренных, но не в злобе. Морщинки в уголках, но не от ярости. Темные, они засасывают его, не хотят отпускать. Решительный. Уверенный. Огонь синевы. Жар в самом сердце пламени. Кит не может дышать. Легкие болят. Сердце страшно бьется в горле. — Прости меня, — говорит он тихо, но твердо. Настойчиво. Непоколебимо. И просто смотрит. Словно пригвоздив Кита ножом к двери - через сердце. Снова повисает тишина, но в этот раз к напряжению прибавляется ожидание. Кит прочищает горло, жалея, что не может отвернуться, просто не может, даже если попытается. — За что? — наконец произносит он, гордясь твердости в своем голосе, ведь во рту пересохло. Лэнс держит планку еще мгновение, еще одну лишь напряженную секунду, а затем весь переламывается, складывается по сгибам. — За все, — торопливо выдыхает он. Его взгляд смягчается, огонь тухнет. Брови изламываются, уголки губ опускаются. Всего лишь два слова, и кремень ухает на дно океана. Он, дрожа, втягивает воздух, запускает ладонь в волосы и потирает затылок. Он отводит взгляд от Кита, куда-то в сторону, в пустоту. — Слушай, я знаю, ты злишься на меня, но... мне правда очень жаль, — начинает он так же разбито, как и выглядит. Он бросает на Кита мимолетный взгляд, снова отводит, и прежде чем Кит успевает поправить его, продолжает. — Мы отлично проводили время той ночью, и даже, наверное, победили бы, а ты танцевал фристайлом, серьезно, чувак, а я... а мне ж надо было выпендриться, и я... — он рвано втягивает воздух, прочищает горло, потому что голос начинает срываться. — Я сломал долбанную ногу, — кажется, что ему тяжело говорить это вслух, Кит чувствует укол в сердце. — Я сломал ногу, и теперь мы... ты, ты не можешь поехать на региональные, и... — Хватит, — звук его голоса застает их обоих врасплох, резкий, громкий, отрывистый. Лэнс со слышимым щелчком захлопывает рот, стискивает зубы, в страхе вытаращившись на Кита, вновь прикусывает губу. Кит хочет приложить к ней большой палец, чтобы он выпустил ее, а затем поцеловать его идиотскую, прекрасную рожу. А еще вмазать по ней. — Ты думаешь, я поэтому злюсь? — спрашивает он изумленным, ошарашенным, отчаянным тоном. Лэнс бегает взглядом по комнате, не в силах ни за что зацепиться. Он снова трясет ногой, как будто чахнет на глазах. — А разве нет? — так жалко, невинно выдает он, так осторожно, будто всем сердцем верит, что это и есть причина обиды Кита. Кит моргает, хмурится, недовольство проступает на его лице, губы кривятся. — Чт... Нет! — он понимает, как грозно звучит его голос, только когда Лэнс дергается. Вжимает голову в плечи. Он пытается начать снова. — Мне все равно на то, что ты сломал ногу! — Лэнс смотрит на него в растерянности, в боли и... бля. — Стой, нет... я не это имел в виду. То есть, мне не все равно, потому что мне не все равно на тебя. Но меня не волнует этот конкурс. Он вздыхает, громко и отчаянно, запрокидывает голову назад, ударяясь о дверь. Делает глубокий вдох, закрывает глаза, успокаивается. Лэнс молчит, и это душит. Нахуй. Нахуй расстояние между ними. Нахуй тишину. Надоела ему эта пропасть, тишина надоела. Он тяжело выдыхает через нос, распахивает глаза и отталкивается от двери. Лэнс вздрагивает, когда Кит шагает к постели, чуть отодвигается, когда он шумно опускается в паре миллиметров от него. Кит не обращает на это внимания. Он наклоняется вперед, кладет руки себе на колени, складывает пальцы в замок, сжимает их, потирает. Он весь на нервах, мысли жужжат в голове, на коже неспокойный зуд, но он должен сделать это. Должен уже со всем покончить. Должен заставить Лэнса понять. — Меня не волнует, что мы туда не поедем, — повторяет он, сохраняя ровный и спокойный тон голоса, но чувствуя, как досада копится где-то на поверхности. — Я зол, потому что ты избегаешь меня. Ты разговариваешь со всеми, кроме меня. Ведешь себя странно. Будто я никто. Лэнс даже не пытается этого отрицать. Он ерзает на постели, Кит чувствует себя так же неспокойно. — Слушай, — говорит Кит со вздохом, сердце сжимается. Он медлит мгновение, сглатывая ком в горле. Глубоко вдохнув, он закрывает глаза, волосы опадают вниз, пряча его лицо, он крепче сцепляет пальцы. — Если не хочешь больше со мной дружить, то просто... просто так и скажи. Его бесит, что весь запал куда-то утекает. Бесит, как жалко звучат эти слова. Бесит, что его боль так очевидна. Бесит, что открывает свое сердце, оголяет его, истекающее кровью, парню, который с легкостью может его разбить. Чутко. Да. Вряд ли кто-либо другой смог бы различить уязвимость в его голосе. Но он сам ее слышит, знает, что Лэнс слышит тоже. Лэнс обзавелся идиотской привычкой читать всего его потаенные чувства, как открытую книгу. Проходит секунда. Затем вторая. Третья. Он считает их по вдохам, которые заставляет себя делать. Тишина звоном отдается в ушах. Когда Лэнс наконец отвечает, в его голосе преобладают слишком высокие нотки. Громкие, обиженные. — Конечно, я хочу дружить с тобой, Кит! Что за хуйня еще такая! — Кит моргает и поворачивает голову, глядя на Лэнса. Смятение и удивление, должно быть, отразились у него на лице, потому что Лэнс вдруг закатывает глаза, поджимает губы и фыркает, откинувшись назад и скрестив перед собой руки. — Ты гораздо больше, чем просто партнер по танцам, чел, — бурчит он возмущенно, уперев взгляд в пол. По его щекам расползается румянец. — Ты мой друг. Наш друг. Ты теперь один из нас, блин. Это как в Отель Калифорния попасть - можно снять комнату, но уехать отсюда никогда не получится. Сердце Кита предательски трепещет, будто долбанный жаждущий ласки щенок. Когда это он так размягчился? Он понимает, что Лэнс пытается разбавить обстановку, но он еще не все сказал. Он стискивает зубы, давя этот маленький проблеск надежды, и опускает голову, прячась за волосами, будто за щит. И чуть, блядь, из кожи вон не выпрыгивает, когда Лэнс кладет ладонь ему на плечо. — Кит?... — тихий, взволнованный вопрос. Кит остро выдыхает через нос. Пришло время сорвать пластырь. — Тогда... если тебе больше не нужно... — он неопределенно взмахивает рукой в воздухе, сморщившись и очерчивая что-то в пространстве между ними. — То, что между нами происходит... просто... так и скажи. Я не обижусь, — по голосу так не скажешь, хоть он и пытается говорить безразлично, как ни в чем ни бывало. — А, — его это застает врасплох, он вдруг убирает ладонь, неловко занеся ее в воздух. — Ох... — Кит зажмуривается, затаивает дыхание, мертвой хваткой сдавливает себе пальцы, готовясь к отказу. — Ох, нет. Я, э... — Лэнс похлопывает его по плечу, неловко, неуверенно. — Нет, я... был бы не против это... продолжить, — его голос стихает и он прочищает горло. Кит резко распахивает глаза, шокировано уставившись в пол. В груди сердце бьется, как бешеное. Уголком глаза он замечает, как Лэнс выпрямляется. — Да, я... я тащусь от этого, — он громко хлопает ладонями перед собой, сделавшись очень скованным, и постукивает пальцами по костяшкам. — Ага, это клево. Реально клево. Если мы продолжим. Ну... если ты хочешь. Совсем... не этого он ожидал. Но надеялся ли? Да. Его трясет. Серьезно. Он шевелит пальцами ног, в животе бабочки завязываются в узлы. Жар заливает все тело, раздумывая, податься ему в пах или зажечь щеки и шею красным. Но... Кит тогда оборачивается к нему, склонив голову, нехорошее предчувствие проступает на лице, он поджимает губы. Лэнс нервно на него смотрит, сконфуженно улыбаясь. — Так почему же...? — Кит выпрямляется, щурясь. — Почему ты меня избегал? — Я просто... — начинает Лэнс, затем с шумом выдыхает, и, отвернувшись, потирает затылок. Кит видит, как покраснели его уши, шея. — Мне было... стыдно? Знаю, это тупое оправдание, но... — его рука падает обратно на колени, плечи опускаются. Он вдруг снова поворачивается к нему, глаза большие, виноватые и слабая, неуверенная улыбка. — Я думал, ты на меня разозлишься. Думал, будешь считать меня кретином. И я... просто не знал, как смотреть тебе в глаза. И я знаю... знаю, что это прозвучит глупо, потому что это глупо, но... я... боялся? Кита вдруг накрывает. Заваливает тонной кирпичей, придавливает грудь и не дает дышать. Выбивает из равновесия, шатает, будто земля ушла из-под ног. Он понимает это, пока смотрит на Лэнса. Слышит его голос, такой же оголенный, открытый и мучительно честный, какой был у самого Кита мгновением ранее. Слышит то, что еще не было сказано. Лэнс так же сильно боялся отказа, как и он. — Я считаю тебя кретином, — спокойно говорит он, одаривая его невыразительным взглядом и молча наслаждаясь замешательством и удивлением Лэнса, очевидно старающегося не корчиться, вот только напрасно. И тут Кит не выдерживает. Его губы дергаются, растягиваясь в ухмылочку. Он чувствует ее щеками, чувствует морщинки у глаз. Лэнс сразу это замечает, и его удивление преобразуется в открытое недоумение, а замешательство никуда не девается. — Но не из-за того, что ты ногу сломал. Всякое случается, Лэнс. Я просто... хочу быть рядом. Он произносит это, как признание, надеясь, что Лэнс сможет прочесть между строк и услышать то, что он не в полной мере озвучил. Он наблюдает за его лицом, за маленькими изменениями в нем. Улыбка озаряет глаза, яркие, голубые, блестящие. В уголках собираются морщинки, щеки приподнимаются, а вслед за ними - медленно, так медленно, но верно ползут и краешки губ. Теперь он улыбается во все зубы, да так широко, что больно смотреть. Тут он кидается вперед, обвивая Кита за плечи и затягивая в костедробительное объятие. Он зарывается лицом в изгиб его шеи и бубнит тихое: — Прости меня. Кит колеблется лишь мгновение, и автоматически обнимает Лэнса за плечи, притягивая поближе. Его ладони ложатся ему на поясницу, и это так хорошо. Идеально. Будто они созданы для этого. Он опускает голову Лэнсу на плечо, закрывает глаза и просто вдыхает его запах. Боже, как он скучал. Как же сильно он скучал. Не понимал, насколько, пока снова не оказался в объятиях Лэнса, крепко прижимая его к себе. Это наталкивает на мысль, что он по уши утонул в этом парне. Его здоровью на пользу это не пойдет. — Ты плачешь? — спрашивает он, заметив легкую дрожь в плечах Лэнса. — Нет, — получает он возмущенный ответ, сопровождаемый всхлипом. Кит хохочет, сотрясаясь всем нутром, но глушит этот звук в плече Лэнса. — Заткнись, твою мать, Когане. Не порть момент. Вместо ответа Кит просто крепче его обнимает, притягивает поближе, зарываясь в него носом, пока Лэнс не вздрагивает от роя мурашек. — Так... — говорит Лэнс после продолжительной тишины. Его ладонь взобралась по его спине, пальцы лениво перебирают волосы. Кит тихо мычит от прикосновения. — Мир? — Посмотрим, — говорит Кит, потершись о шею Лэнса. — Ты больше не будешь меня избегать? Он чувствует, как Лэнса пробивает дрожь, когда Кит выдыхает ему в ключицы. — Сто пудово. Кит улыбается, прижимаясь губами к оголенному плечу, повторяя его реакцию. — Тогда мир.

***

Дверь отворяется так тихо, что он едва замечает ее движение. Осознание приходит только тогда, когда его взору ясно открывается коридор, лежащий за ней. Он отрывает взгляд от книги, которую держит в руках, и выжидает, изогнув бровь. Всего через мгновение дверь вновь закрывается, и Мария тихонько проходит вглубь комнаты, застенчивыми шажками, в носках. Она шаркает к кровати, и только дойдя до него, поднимает взгляд. Она глядит на него большими глазами, прямо как у его брата и отца, лишь на оттенок светлее его собственных. Она смотрит из-под ресниц, прижимая к груди книжку. Он опускает свой томик, одаривая ее той улыбкой, которая всегда возникает у него на лице, стоит рядом появиться кому-нибудь из племянников. — В чем дело, Лютик? — тихо и нежно спрашивает он. С Марией он всегда такой. — Лео и Эбби громко играют... — бормочет она, едва шевеля губами и чуть раскачиваясь взад-вперед. — Можно мне здесь почитать? Он улыбается, разводя руками. — Конечно можно. Залезешь сюда? Она в мгновение ока забирается на кровать, устраиваясь у него на коленях, как делала это уже тысячи раз. Он гладит ей волосы, убирает их от своего лица, и продолжает гладить, пока она раскрывает книжку. Он укладывается щекой ей на макушку, свободной рукой держа перед собой книгу, и продолжает читать. Это "Дюна", старая и длинная книга, но классика научной фантастики, по словам Кита. Он прочитал всего ничего, но Кит любит эту книгу, и то, как засияли его глаза, когда он предложил ее почитать, решило все за него. Ему удается прочитать еще лишь страницу, когда становится предельно ясно, что Мария вовсе не читает. Ее книга раскрыта, но она в нее не смотрит. Он прослеживает ее взгляд, прикованный к его ноге, которая вытянута впереди и уложена на подушку. Фиксатор и костыли лежат на полу рядом с кроватью. — Что такое? — он тыкает ее в бочок, привлекая внимание. Она дергается и хихикает, отмахиваясь от его руки, но сразу стихает. Поерзав на месте, она наконец спрашивает: — Можно посмотреть на твой шрам? — она произносит это так, словно боится ответа. Словно боится, что спросила лишнее. Будто ее за это накажут. Его царапнуло по сердцу. У пятилетнего ребенка не должно быть таких забот. Поэтому он ласково и ободряюще улыбается. — Посмотри, — он легонько подталкивает ее за плечи. Она шустро захлопывает книгу, откладывая ее в сторону, и ползет по кровати. Застыв у подушки, она бурит взглядом ногу, боясь до нее дотронуться, хотя и придвигается ближе. Он просто сидит позади и ожидает вердикта. Долго ждать не приходится. — А у меня шрама не было, — бурчит она, состроив обиженную гримасу. Он хохочет. — Так это же наоборот хорошо, Рия. — Мама сказала, у тебя серьезный перелом, — говорит она, отодвигаясь и наклоняя голову, чтобы взглянуть под другим углом. — Ага, — говорит он, удивляясь, как легко это признать, удивляясь, что сердце не зажимает в тиски, а желудок не скручивает. Больше нет ощущения, будто он наглотался гвоздей. Нет больше груза на плечах, он свалился. Тени, клубившиеся раньше в мыслях, пропали. Он улыбается. — Больно было? Он искренне смеется. — Да. Да, было больно. — Вы же с Китом еще можете танцевать? А, вот и пустота. Только теперь она иная. Грустная, полная сожаления, но в ней больше нет вины. Нет угрызений совести и отвращения. С ней теперь можно мириться. — На конкурсе? — спрашивает он. Она яростно кивает, протягивая руку так, будто сейчас потрогает шрам, но тут же ее одергивает. — Не. Придется ждать следующего года. Тут она смотрит на него уже не надуто, а в замешательстве. — А Кит? Он выгибает бровь. — А что Кит? — Он будет танцевать? — Нет, так нельзя. Она только хмурится, скорчив смешную мордашку. — Почему? Он склоняет голову набок, с неизменной улыбкой стараясь объяснить. — Потому что мы партнеры, а я танцевать не могу. Она какое-то время думает над этим, меняясь в лице. Он буквально видит, как в ее голове крутятся шестеренки. Тут ее черты проясняются. Она уверенно кивает. — Он может танцевать один, — в ее голосе нет и следа сомнения или вопроса. Словно ее слова - самая простая истина на всем белом свете. Он чувствует легкую печаль в своей улыбке. — Не думаю, что так можно, малышка. Несогласие проступает на ее лице вместе с повторными признаками обиды. — Почему это? Он открывает рот, собираясь ответить, как слова застревают на языке. Улыбка куда-то пропадает, захлопнув его, он сам задумчиво хмурится. — А знаешь, что... — медленно тянет он, уже гоняя мысли на повышенной скорости, отчаянно пытаясь собрать воедино раскиданные тут и там кусочки идеи. Он тычет пальцем в Марию, уронив книгу из рук. — Думаю, ты в чем-то права. Она тянет улыбку, в которой не достает пару зубов, а глаза озаряются блеском. Это маловероятно. И может не сработать. Может выйти, как об стенку горох. Он, наверное, сошел с ума и будет просто палить из ружья в темноту. Но все же, как сказала Мария... почему нет-то?

***

Очень странно вновь находиться в стенах Алтеи, но он не чувствует ожидаемого опустошения. Странно быть здесь, вдыхать знакомые запахи цитруса от моющего средства Корана, запахи пота, и затхлых полов, и старой обуви. Странно слышать приглушенную музыку, служившую фоном для сердцебиения целой студии, но не смешиваясь с ним. Странно здороваться с друзьями, а затем смотреть, как они плетутся к лестнице, оставив его позади. Странно быть здесь в привычное время его тренировок, но вместо того, чтобы быть с Китом в зале под номером 4D, сидеть в кабинете Корана. Это странно и оставляет послевкусие меланхолии, от которого он никак не может избавиться, но оно не давит на него так сильно, как он ожидал. И вместо того чтобы сидеть и киснуть, раз уж теперь он не может танцевать, он весь как на иголках, не может найти себе места. Он сидит на стуле, вытянув ногу в фиксаторе перед собой, а второй беспокойно пружинит. Он грузно наклоняется в сторону, положив локоть на подлокотник и упершись щекой в ладонь. Второй рукой он держит телефон, которым лениво постукивает по ляжке. — Кораааааан, — протяженно и надломлено скулит он. Коран сидит за главной стойкой и не отрывает глаз от компьютера. Клацанье клавиш его древней клавиатуры не прерывается ни на секунду. — Сомневаюсь, что ответ уже появился, ведь с последней нашей проверки прошло... — он бросает взгляд на стрелочные часы на стене, все работая пальцами, — пять минут. — Но они могли уже ответить, — не отстает он. — Вряд ли, — отрезает Коран. Лэнс фыркает, дуя себе на челку. Он глубже тонет в сидении, сильнее вытягивая вперед ногу. Скрещивает перед собой руки, прижимается подбородком к груди. Стучит телефоном по руке. Он пришел к Корану неделю назад, настрочил письмо, и попросил Корана отослать его председателям конкурса от своего имени, в надежде, что пост официального представителя танцевальной студии "Алтея" заставит их хотя бы прочесть его. Коран был счастлив помочь, и даже воодушевился, но Лэнс больших надежд не возлагает. Это, однако, не мешает ему нервничать и переживать. Он жует нижнюю губу. Всю неделю он приходит сюда каждый день, напрашиваясь к Пидж и Ханку в машину. Кит тоже здесь околачивается почти все время, только вот ему неизвестно, над чем он работает. Ему пока не достает храбрости подняться в их зал и посмотреть на то, как Кит танцует без него. Это больно, но более того, он на сто процентов уверен, что наблюдать за тем, как Кит танцует, наедине, в полном праве восхищаться им всеми возможными способами, уж точно не пойдет на пользу его здоровью. И продуктивности Кита тоже. Не стоит забывать, что он для Кита - все равно что открытая книга. Оставшись с ним наедине, Кит точно что-нибудь заподозрит и выпытает из него все детали. Не то чтобы это сложно. Лэнс не может устоять против его прекрасно темных глаз и вечно надутых, полных губ. Так что он остается с Кораном, подальше от искушения, и ждет ответа, который вообще может не прийти, что уж говорить о его содержании. Боже, как он ненавидит ожидание. — О? — произносит Коран, и только тут Лэнс понимает, что клацанье прекратилось. Его по-приятному удивленный тон мгновенно привлекает внимание Лэнса. Он выпрямляется, неустойчиво присев на краешек стула и уверенно схватившись за его ручки. — Что? — не выдерживает он, не сводя глаз с Корана и напряженно вглядываясь в его лицо. Когда он не дает мгновенного ответа, Лэнс теряет терпение. — Они ответили? Это же они, да? Что там говорится? Они согласны? — Сейчас, сейчас, не суетись ты, — говорит Коран, вперив в него строгий взгляд голубых глаз, потому что Лэнс уже сунул подмышку костыль и практически встал. Он замирает, а Коран выгибает бровь. — Сядь, — приказывает он, и Лэнс, фыркнув, нехотя падает обратно на свое место. — Дай мне дочитать до конца, а потом уже можешь начинать скакать и бегать по всей комнате. Он понимает, о чем Коран. Принимая во внимание ситуацию с ногой, ему нет смысла подрываться ко столу и зря себя напрягать, если в ответе отказ. И все же очень тяжело сидеть на попе ровно и наблюдать за тем, как Коран читает. Он пытается разглядеть намеки по выражению его лица, но оно остается непроницаемой маской, по которой ничего не понять. Лэнс чувствует тиканье секундной стрелки часов своей шкурой. Она как молоток в тишине. Он считает до тридцати семи и срывается. — Корааааан, не томи! Я тут умираю уже! Коран лишь поднимает палец, требуя подождать, и Лэнс недовольно фыркает, всем видом показывая ему свое нетерпение. Но Корана это ни чуть не беспокоит. Если бы Лэнс не наблюдал за ним так пристально, то мог бы и не заметить начала улыбки, которая быстро растянулась в ширину. Она зажигает смешинки в уголках его губ и глаз, прячет края рта под усами. Лэнс снова выпрямляется, у него из легких будто выбили весь воздух. — Серьезно? — задыхаясь спрашивает он, в потрясении, не смея говорить слишком громко, окажись он неправ. Коран откидывается на спинку кресла, переметнув сияющий очевидным возбуждением взгляд к нему. — А ты сам посмотри. Лэнсу не приходится говорить дважды. Он хватает костыли, вскакивает на ноги. За последние несколько недель он хорошо наловчился на них передвигаться, но сейчас, из-за спешки, он двигается совсем неуклюже. Он чудом не спотыкается на пути ко столу Корана, обив костылями все стулья и едва не поцеловавшись с полом. Но он добирается, и перегибается через стол так далеко, как только может, читая письмо на экране. Он пробегается по нему глазами, трепеща всем сердцем, когда понимает суть. Затем читает его повторно, уже более вдумчиво. И третий раз, чтобы убедиться, что это не сон. — О, Господи, — сбивчиво шепчет он. Коран обнимает себя одной рукой, а второй начинает закручивать усы, растянув губы в ухмылке. — О, да. Ты хорошо постарался, Лэнс. — О, Господи! — он оборачивается к нему, улыбаясь до боли в щеках. — У меня получилось! Они согласны! — Да, получилось, — весело говорит Коран. — Надо сказать ему! — Лэнс уже в который раз запихал костыли себе подмышки и рванул от стола к выходу из кабинета. — Постарайся не убиться по пути! И воспользуйся лифтом! — Хорошо-хорошо! — он толкает спиной дверь, открывая ее, и бросает один последний взгляд через плечо, неловко помахав телефоном. — Можешь переслать мне это письмо? Он кивает и тут же тянется к компьютеру. — Конечно. — Коран, ты лучший! — тянет Лэнс и выскакивает наружу. Он минует коридор так быстро, как только может, держа ногу в фиксаторе на весу, ведь правило про "никаких нагрузок" все еще в силе. Его тело раскачивается взад-вперед на каждом шагу, зажатое меж костылей, словно маятник. К счастью, это середина дня, середина недели и середина занятий для большинства, так что в коридорах, слава Богу, пусто. И путь к лифту совершенно свободен. — Давай, — он жмет на кнопку снова и снова, — давай, давай, ну же, — он бросает мимолетный взгляд в сторону лестницы, жалея, что не может просто взбежать по ней. Раздается звоночек, двери распахиваются, и Лэнс запрыгивает внутрь. Поездка до четвертого этажа тянется вечность, и Лэнс приходит к заключению, что лифт в Алтее - самый медленный на всей планете Земля. Но тут снова раздается звоночек, лифт открывается, и Лэнс шустро ныряет в коридор. Дверь зала 4D приоткрыта, и оттуда раздается музыка. Он тормозит снаружи, наваливается на один костыль, а кончиком второго толкает дверь и врывается внутрь. — Кит! — кричит он, распахнув дверь. Кит пугается, прервав движение, которое выполнял, и едва не теряет равновесие, в ужасе оборачиваясь на Лэнса. — Лэнс? — он хмурится, склонив голову вбок. — Кит! — он отпихивает дверь, отталкивается от стены и, качнувшись назад, ударяется рукой. Но все равно торопится как можно скорее пересечь зал. Кит округляет глаза и слегка пятится назад, пока Лэнс катится на него со всей дури. — Кит! Кит, послушай... Он так спешит к Киту, что не замечает на полу его худи. Один костыль натыкается на него и соскальзывает на всей скорости. Раздается нечленораздельный крик, утонувший в оцепенении. Лэнс раскачивается, потеряв равновесие, лишившись одной из своих опор, а нога в фиксаторе все еще висит в воздухе. И инерция тянет его дальше, тянет его вниз. Кит реагирует молниеносно. Он рвется вперед, как только Лэнс поскальзывается, вытянув руки, и ловит его. К сожалению, сам он не очень твердо стоит на ногах, и их двоих выдержать не может. Оба распластываются по полу. Он приземляется на Кита, слыша свой шумный выдох с болезненным всхлипом. Костыли улетают куда-то в сторону. Колено ударяется о пол между ногами Кита, локоть встречается с полом рядом с их головами, вызывая в нем двойную вспышку боли. Они оба напряжены, но когда приземляются, расслабляются, одновременно испустив по болезненному стону. Лэнс роняет голову Киту на плечо, обмякнув на нем всей тушей. Даже сквозь эхо утихающей боли он наслаждается четкими контурами и теплом его тела. — Здорово ловишь, — бубнит он Киту в футболку. От него пахнет потом, резкой остротой дезодоранта и слабым нейтральным ароматом кондиционера для белья. Этот букет запахов Лэнс давно ассоциирует с ним и обожает. — Здорово падаешь, — говорит Кит, расслабленно положив на него ладони. Он откидывает голову назад со вздохом. — Так в чем дело? — О! — Лэнс вскидывает голову, приподнимаясь на локтях. Кит с любопытством наблюдает за тем, как он ищет... вот он! Лэнс сползает с Кита, растягивается на спине и тянется к телефону, грохнувшемуся на пол вместе с ними. Лежа вот так, он поднимает телефон над головой, заходит в приложение электронной почты и нетерпеливо ждет, пока прогрузятся новые письма. Как только он видит пересланное Кораном сообщение, то тут же открывает его. Глядя на него, Кит переворачивается на бок и приподнимается на локте. — Вот! Смотри! — он улыбается, гордо показывая ему экран. Кит чуть хмурится, чуть любопытно сдвигает брови на переносице и подтягивается ближе, практически наваливаясь Лэнсу на бок. Лэнс машинально обвивает его рукой, притягивая к себе и позволяя поудобнее устроиться у себя на сгибе. Кит пальцами обхватывает запястье Лэнса, чтобы его рука не дрожала. Подавшись вперед и поджав губы, он бегает глазами по строчкам. Лэнс следит за его реакцией. За тем, как взлетают к линии волос его брови, а глаза округляются. У него самого уголки губ ползут вверх в улыбке, когда черты лица Кита разглаживаются, когда отвисает челюсть. Впервые Лэнса не снедает нетерпение. Под кожей бурлит энергия, электрическая, живая, но он рад просто лежать вот так и наблюдать за переменой эмоций Кита. Замешательство. Удивление. Оцепенение. Отрицание. — Лэнс, — на выдохе выдает он, едва шевеля губами, не сводя глаз с экрана. — Что ты сделал? Лэнс не может сдержать прорезавшейся на губах улыбки, но заговаривает тихим, нежным голосом, почти что застенчивым, робким. — Я отправил письмо председателям конкурса, — он легонько вырисовывает узоры на его спине. — Ну, технически, это сделал Коран, но я лично его написал. Объяснил там всю ситуацию, как мы записались в качестве дуэта, но потом со мной... произошел несчастный случай и, вот... — он пожимает плечами. — Рассказал им, сколько сил ты вложил в подготовку, и как много это для нас обоих значит. Спросил, возможно ли, что они позволят тебе поучаствовать в сольной программе, раз уж, ну... ты все равно прошел отборочные, и... да. Я не знал, получится ли провернуть это, но все равно решил попытаться, и... — Кит просто пялится на него темными блестящими глазами в полнейшем изумлении. Он смотрит на Лэнса так, словно тот - центр вселенной, у Лэнса от этого перехватывает дыхание. — И теперь ты можешь выступить. Кит продолжает пялиться. В глазах проплывает комок эмоций, брови сдвигаются, он шевелит губами так, словно не знает, что и сказать. Тут он резко подается вперед, наполовину ложась сверху, хватаясь пальцами за футболку Лэнса, и приникает к его губам. Жестко. Настойчиво. Не мягко, без нежности. Крепко, сломя голову, стукаясь носами, цепляясь за зубы. Их накрывает с головой. Гигантской волной, в которой - все, что Кит чувствует, но не может выразить словами. Лэнс это чувствует, ровно как и чувствует его сердцебиение в прижатой к его груди. Идеально. Телефон Лэнса соскальзывает на пол, он крепко обнимает Кита за спину, вплетает пальцы ему в волосы, тянет за пряди и совсем не хочет отпускать. Глаза закрываются, он запрокидывает голову, утягивая Кита за собой. И все сразу сходится. Кривые кусочки пазлов, потрепанные с краев, не встающие на место, собираются воедино. По внешнему виду они совсем друг другу не подходят, но против всех правил, против законов логики, это все равно происходит. Идеальная картинка. Кит умеряет свое отчаяние, стоит Лэнсу ответить на поцелуй. С жадностью открывает рот, Лэнс проводит языком по губам. Кусает его игриво, вырывая тихий смешок. Тяжело целоваться, улыбаясь от уха до уха, но они как-то умудряются. Когда они наконец отстраняются, то не спешат вставать. Кит нависает над Лэнсом, опаляя его лицо дыханием, едва различимо растягивая губы в улыбке, но она проглядывается во всем его лице, в морщинках в уголках глаз. Рука Лэнса соскальзывает с волос, кончиками пальцев и костяшками он ласкает его черты, идеальную кожу, накрывает челюсть ладонью, млеет, когда Кит льнет к прикосновению. Оба тяжело дышат, еще не успев в полной мере восстановить дыхание. Их сердца бешено бьются. Кит больше не цепляется за его футболку, как за последнюю соломинку, но не убирает пальцев с ткани, не хочет отпускать. Он не понимает, как все это время держался на расстоянии от этого идеального парня. Не понимает, почему считал это хорошей идеей. Он зависим от него. От вкуса его кожи, касания губ, звука его голоса. От всего. Кит завораживает его. Очаровывает. Пленит. Его тянет к Киту. Необъяснимо, неудержимо, целиком и полностью. И он устал этому противиться. — С меня ужин? — спрашивает Кит голосом чуть громче шепота, но в повисшей тишине очень громко. Легким тоном, почти что безразличным, но нотка надежды в нем все же проскальзывает. Уголки губ Лэнса криво ползут вверх, образуя ухмылку. — Кит Когане, ты зовешь меня на свидание? — дразнит он. В легкой манере. Чуть дрожа в такт своему сердцебиению. — Посмотрим, — Лэнс с замирание сердца смотрит на изгиб его губ, неуверенный, робкий. Застенчивость очень странно смотрится на Ките, но Лэнсу нравится. Нравится этот секрет. Тайная сторона, которую можно видеть только ему. Только на расстоянии одного вдоха. — А ты бы согласился? На это Лэнс хохочет. Почему Кит мог вообразить себе, что он мог ответить как-то иначе, ему не понять. Он убирает волосы с его лица, пряча их ему за ухо с уверенной, самодовольной улыбкой, тонкой завесой, за которой он прячет сладкое предвкушение. Кит наверняка чувствует, как трепещет его сердце, под своими ладонями. — Как я могу отказаться?