Первые в своем роде

      Когда Гарри пришел в себя после выматывающего сна-беспамятства, он уже не тешил себя сладостными фантазиями по поводу места пробуждения. Прохлада подземелий, которую в прошлый раз он принял за ласковый ветерок, оковала пронзающим до костей льдом. Гриффиндорец мелко дрожал и наивно вжимался в отсыревшую солому, отчаянно желая получить от колючей подстилки хоть каплю тепла. О, как бы рад он был сейчас оказаться в саду своей тети, где буквально пару дней назад изнывал от дичайшего зноя. Каким же он был дураком, когда не ценил это. Не ценил скрипучую старую кровать, какое-никакое одеяло и обидные подзатыльники дяди Вернона, казавшиеся ласковыми после знакомства с внимательными руками Долохова. Чтобы оценить дозволенную ему на летних каникулах радость потребовалось всего-то оказаться в плену у Волдеморта.       Забывшись на мгновение, Гарри неуютно заворочался и захотел было перекатиться на живот, но жуткая боль, пронзившая его искалеченные пальцы, мгновенно вернула мысли юноши в нужное русло. Зажмурившись до цветных пятен под веками, он сдавленно застонал. На ресницы тут же выступила соленая влага; она медленно собиралась в уголках глаз и словно раздумывала: повторить вчерашний путь или проложить себе новый. На те пару секунд, когда ощущение всего тела сузилось до горящих в адском пламени ладоней, Гарри даже забыл о холоде. Кровь, что двигалась только что неохотно и лениво, будто вскипела и бурлящей рекой устремилась по сосудам, создавая иллюзию тепла.       В подземельях по-прежнему было светло: факелы продолжали гореть с особым тихим говорком, доступным только их брату, и совершенно не чадили, оставляя каменные стены и свод потолка чистыми, а воздух таким легким, каким он вообще может быть в сырой темнице. Нездоровое любопытство нашептывало Гарри, что ему оставили очки, и он мог бы посмотреть на то, что сталось с его руками, но здравый смысл неуверенно отговаривал от этого. Последнее, что помнил гриффиндорец, – скользнувшие в ладонь Пожирателя щипцы и следующая за этим пронзительная боль, отключившая все чувства вместе с сознанием и отправившая измученного юношу в блаженное беспамятство. И он не был уверен, что готов сейчас взглянуть на то, что ждало его после пробуждения.       Радовало хотя бы то, что сейчас Гарри дали передышку. Он не терзал себя надеждой, что вчерашняя пытка не повторится – вряд ли мага остановят слезливые уверения гриффиндорца о том, что ему нечего ответить на однообразные и странные вопросы, которые тот задавал. Но пока что у юноши есть время успокоиться, привести мысли в порядок, зализать себе раны... в прямом и переносном смысле, – подготовиться к приходу дознавателя. О том, что дознаватель может подкинуть ему сюрприз, делая бесполезным все самовнушение, – Гарри старался не думать.       Мысли беспорядочно двигались в голове, рывками сменяя друг друга под болезненное подергивание в пальцах; воспаленные фаланги служили своеобразным переключателем: сломанным и срабатывающим по собственному желанию. И в большинстве своем эти мысли  крутились вокруг событий последних дней. Как Волдеморт оказался на Тисовой улице? Почему не сработала кровная защита? Что будет дальше: убьют Гарри или продолжат пытать в надежде выбить нужные знания? Даже если этих знаний нет... А если продолжат, то скоро ли заметят его пропажу и начнут искать? И как скоро его смогут найти?       По всему выходило, что ждать бы пришлось еще очень долго. Так долго, что сердце замирало от страха, стоило только представить чем будет заполнено это время. Раньше сентября Гарри точно не хватятся, потому что никого не удивит, если он вдруг не ответит на пару писем: Дурсли уже отбирали у него сову, запрещая всякую связь с волшебным миром. Значит, его пропажу заметят только когда он не появится в Хогвартс-Экспрессе. Почти целый месяц. Месяц между ним и надеждой на спасение. Месяц на то, чтобы тот проклятый Пожиратель перебрал все известные ему пытки в бесплодных попытках вызнать что-то, что гриффиндорец еще не прокричал ему сорванным горлом, глотая стоны и слезы боли.       Задрожав уже не от холода, а от страха, Гарри отчаянно замотал головой, прогоняя от себя черные мысли. Те, словно чувствуя благодатную почву, так и норовили пустить свои корни, подобно сорной траве подавляя все светлое и доброе, что еще могло остаться в неприятно гудящей голове. Пальцы заныли с новой силой, заставляя юношу отчаянно кусать губы, которые и так уже были покрыты ранками, успевшими схватиться ломкой корочкой. Аккуратно сбиваясь в клубочек на своей примявшейся лежанке, гриффиндорец бережно притянул руки к груди, стараясь как можно меньше беспокоить объятые огнем пальцы. От напряжения на лбу выступила испарина, а дыхание совсем сбилось, то разрывая грудную клетку, то едва давая втянуть два-три глотка прохладного воздуха.       Собравшись с духом, Гарри открыл глаза и медленно опустил взгляд к запястьям, бережно устроенным на импровизированной подушке. Выглядело все гораздо хуже, чем чувствовалось. Едва удерживая острый приступ тошноты, комком подкатившийся к горлу и сжавший желудок стальной рукавицей, гриффиндорец в ужасе отпрянул от собственных рук, пугающих одним своим видом: истерзанных, опухших. На каких-то пальцах ногти были вырваны с корнем, где-то висели словно на тонкой ниточке, маятником покачиваясь в ответ на каждое движение. Под теми пластинами, что остались на месте, – торчали обломки распушенных щеп, напитавшиеся кровавым багрянцем. Это больше напоминало не пальцы вовсе, а пропущенный через мясорубку кусок плоти, наскоро запеленованный жгутами страшных синих вен и утрамбованный в видавший виды кожаный мешок.        Отвернувшись только чтобы не видеть этого кошмара, Гарри судорожно втянул в себя воздух, удерживая подступающие к горлу рыдания. Совсем не так ему представлялось противостояние темнейшему магу современности. Не смотря на все заверения Дамблдора о том, что он, Гарри, – сильный мальчик, ребенок из Пророчества, которому суждено победить Волдеморта, гриффиндорец начал постепенно осознавать, фраза «Ни один не сможет жить спокойно, пока жив другой» – работает в обе стороны. Он стал допускать мысль, что может и не выиграть финальную битву добра со злом. Но свой возможный проигрыш Поттер всегда представлял коротким мгновением, идущим бок о бок с зеленой вспышкой Авады, а не долгой неизвестностью, наполненной болью и страданиями.       – Рон и Гермиона обязательно все поймут и будут меня искать, – Гарри уже не мог вслушиваться в давящую тишину и разорвал ее скрипучим шепотом, морщась от боли в пересохшем горле. – А профессор Дамблдор – самый сильный из волшебников, его боится даже Волдеморт, – мысль о Темном Лорде разбудила спрятавшиеся от усталости эмоции, придавая сил противостоять унынию и слабости. – Мне просто нужно дождаться, когда за мной придут.       Гарри не допускал мысли, что его могут оставить в стане врага. Свет своих не бросает; ему дорог каждый человек, каждый боец, который может сражаться за благое дело. Это – не Тьма, которая готова поступиться всем ради своих целей. Гарри тоже никого не бросит в беде, даже самого себя. И свое «небросание» он начнет, хотя бы с того, что встанет и будет искать способ выбраться или связаться с друзьями.       Пару раз глубоко вздохнув, собираясь с духом, Гарри осторожно перекатился на живот, сдержанно постанывая от пульсирующей боли в потревоженных руках. Опираясь на подламывающиеся запястья, гриффиндорец поднялся сначала на четвереньки, а затем и на ноги. Те вернули устойчивость, потерянную после круциатусов, и держали на себе крепко. Каменный холод вновь ожег босые ступни, но юноша переборол желание поджать пальцы и заскакать по камере попеременно сначала на одной, а затем на другой ноге, чтобы не отморозить сразу обе. Вместо этого он медленно двинулся вперед, уверенно ступая по ледяному полу.       Собственно, запала гриффиндорца хватило на целых четыре шага. А на четвертом он практически уперся в металлическую решетку. Не то, чтобы Гарри надеялся на то, что дверь окажется открытой, но это казалось более реальным, чем нахождение потайного хода в одной из массивных стен его камеры. Он уже потянулся было проверить, но вовремя одернул себя, вспомнив на что сейчас походят его руки. Прижавшись боком к решетке, чтобы удержать равновесие, Гарри на пробу толкнул дверь ногой. Не поддалась.       – А чего ты ожидал, – расстроено пробормотал себе под нос гриффиндорец, толкая дверь еще раз, на сей раз сильнее, но все так же безрезультатно.       С тяжелым вздохом, Гарри прижался лбом к холодным прутьям и на мгновение прикрыл глаза. Никто не говорил, что все будет просто. Шанс на то, что Пожиратель забыл бы запереть камеру с бессознательным пленником – меньше одного на миллион. И Гарри с его везением попасть в ту самую единицу не удалось бы даже с галлоном Феликс Фелицис. А без зелья удачи оставалось надеяться только на то, что о госте подземелий вспомнят еще не скоро.       В животе заурчало. Громкий требовательный звук раскатами пролетел по камере, отскакивая от стен, усиливаясь и устремляясь к низкому потолку. На секунду разлилась тишина, а затем ее нарушил тихий скрипучий смех. Плечи Гарри мелко подрагивали, выдавая владельца с потрохами; только глаза не трогались весельем.       – Война войной, а обед по расписанию, да, Рон? – гриффиндорец изо всех сил боролся с надвигающейся истерикой и пока что весьма успешно.       Когда он ел в последний раз? По ощущениям это было дня два или три назад, если считать за еду подпорченный торт миссис Фигг. Гарри и раньше приходилось голодать, поэтому ему знакомо было поселившееся где-то в желудке чувство, с которым было бесполезно бороться. Здесь вряд ли кормят «арестантов», а значит, придется примириться с мыслью, что это крутящее чувство распакует чемоданы и станет постояльцем.       – Тетя Петуния купила на днях огромный копченый окорок... – почему-то вспомнилось Гарри. – И я смог бы его попробовать. Отрезал бы огромный кусок, взял хлеба и луковицу и устроил бы себе пикник на заднем дворике...       Гарри настолько увлекся мыслями, что, казалось, наяву почувствовал густой запах мяса. Желудок разразился очередной громкой трелью, вибрацией пронесшейся по впалому животу. Он знал способ, которым можно было справиться с этим урчанием: собрать пальцы в кулак и постучать напротив попрошайки. Ключевыми словами были: «собрать пальцы». Для изувеченных рук Поттера это было невыполнимой задачей.       Пнув дверь теперь уже от злости и досады, гриффиндорец развернулся, чтобы вернуться к постели из соломы и застыл на месте. У его лежанки стояло блюдо с точно таким бутербродом, что представлял себе Гарри, нарезанной кружками луковицей и стаканом воды, а рядом застыл незнакомый эльф, одетый в застиранную наволочку, на которой еще угадывался узор из мелких листьев.       Сердце пропустило несколько ударов, а затем кинулось вскачь с громким стуком. Перепуганные мысли закружились в безумном танце под заданный ритм, возвращая утерянную было надежду. Эльф! Здесь был эльф. Он свободно переместился в камеру, значит, здесь нет каких-то ограничивающих чар. Стоило только эмоциям оформиться во что-то связное, как Гарри порывисто воскликнул:       – Добби! Добби!       Он знал только одного домовика, который мог бы прийти ему на помощь. Странного, наверное даже по меркам их народа, неуклюжего, но искренне преданного Добби. Того самого, которого освободил на втором курсе, желая досадить напыщенному Малфою-старшему и сделать доброе дело для существа, пытавшегося уберечь его, Гарри, от смерти. И пусть методы эльфа не всегда были уместными и безопасными, он изо всех сил защищал «доброго мага».       – Добби! – голос гриффиндорца звенел от эмоций.       Гарри вертелся на месте, лихорадочно осматривая свою камеру. Та была не такая большая, чтобы можно было пропустить появление еще одного эльфа, но нетерпение жгло гриффиндорца изнутри, заставляя крутиться чуть ли не волчком и ждать, ждать с отчаянной надеждой едва слышного хлопка, с которым перемещается этот народец, и подобострастное: «Добрый хозяин Гарри звал Добби?». Он слышал это так часто, что мог в точности воспроизвести в голове каждую интонацию. Обычно он ругал эльфа за такое обращение, но сейчас был бы готов растечься от облегчения и затаенной радости, узнав, что спасение близко.       – Зачем молодой маг зовет Добби? – совсем близко раздался скрипучий незнакомый голос, заставивший напряженного от ожидания Поттера вздрогнуть и начать озираться с новой силой.       Когда Гарри понял, что никого, кроме чужого эльфа в камере нет, – едва сдержал комок злых слез, подступивших к самому горлу. Глупо было надеяться, что все будет просто, но что еще оставалось? По крайней мере, он попытался.       – Я хотел увидеть своего эльфа! – раздраженно выдохнул юноша, возвращаясь к решетке и вновь пиная закрытую дверь.       – У Добби есть другой хозяин, не молодой маг, – донеслось ворчливое из-за спины.       – Я знаю! Я не его хозяин, Добби – свободный эльф.       – Глупый маг. У Добби самый лучший хозяин, самый сильный. Зачем ему быть свободным?       «Эльфы не хотят быть свободными», – Гарри помнил что-то такое из возмущенных рассказов Гермионы, которая скептически принимала каждую из аксиом магического мира. Но ведь он освободил Добби? Обманом вынудил Люциуса подарить домовику одежду, тем самым, давая свободу от вечной службы. Это было давно – на втором курсе; и с тех пор Добби жил в Хогвартсе, не сталкиваясь с бывшим хозяином. Так кого имел в виду этот эльф? «Самый лучший» и «самый сильный» маг в школе был один – директор Дамблдор. Да, наверное, именно о нем и речь. Кажется, что даже Гермиона была бы не против, если бы Добби считал директора своим хозяином, ведь директор это... директор. Самый лучший и самый сильный маг, который бережет и защищает их от злых сил.       – В любом случае, тебя не касается, зачем мне нужен был Добби.       – Глупый маг, – кажется, эльфу пришлось по вкусу это обращение, потому как скрипучий голос наполнился язвительными нотками, – как может не касаться Добби, когда Добби зовут и заявляют, что у него другой хозяин?       – Потому что я звал не тебя, я звал Добби! Своего Добби!       – Добби – есть Добби. Больше нет других Добби! – эльф выглядел весьма оскорбленным, притопывая босой ногой и порывисто взрезая воздух возмущенно всплеснутыми руками.       Гарри помотал головой, желая отогнать скрипучий голос словно назойливую муху, и стиснул зубы, слушая очередную руладу собственного желудка, разнесшуюся по камере. Спорить с эльфом совсем не хотелось. Дразнящий запах копченостей был раздражающе навязчивым и притягательным. В любое другое время гриффиндорец с радостью бы набросился на еду, проглатывая ту кусками и даже не всегда тщательно прожевывая – настолько он был голоден. Но здравый смысл подсказывал Гарри, что принимать подношение от Пожирателей – откровенная глупость, которая может стать последней. И чтобы держать себя подальше от соблазна, юноша снова прижался к холодным прутьям, всматриваясь в длинный коридор и затененные камеры напротив.       – Глупый маг не будет есть?       – Нет.       – Разве у глупого мага не бурчит в животе?       – Нет.       – Глупый маг настолько глупый, что не понимает, что голоден?       – Нет! – воскликнул Гарри, поворачиваясь к эльфу. – Что тебе нужно от меня?!       В обычное время гриффиндорец и внимания бы не обратил на слова эльфа. Все-таки, он имел сомнительное удовольствие общаться с Кричером, когда бывал в доме Блэков. А тот мог быть более противным и дотошным. Но сейчас, когда Гарри едва держал себя в руках, когда ему было больно и холодно, обидно и страшно, когда желудок скручивало от голода, высокомерное «глупый маг» от обычного домовика, произнесенное сухим колючим голосом, било по остаткам гордости и заставляло чувствовать себя настоящим слабаком.       – Добби ничего не нужно от глупого мага. Это глупый маг что-то хотел от Добби.       Гарри отчаянно зажмурился и закрыл ладонями уши, не желая больше слышать домовика. Запястья прострелило резкой болью, но это было ничто по сравнению с волной горечи, поднимавшейся где-то внутри. У Пожирателей даже эльфы обучены пыткам!       – Уходи!       – Глупый маг не может приказывать Добби.       – Пожалуйста...       – Добби не может уйти, пока глупый маг не поест, – проворчал домовик, явно недовольный таким обстоятельством точно так же, как и сам Гарри.       – Отлично! – практически не осознавая, что делает, гриффиндорец бросился к подносу, сквозь слезы хватая кусок хлеба непослушными пальцами, которые вновь стали гореть огнем и подергиваться от судорожной боли. – Вот, смотри! – Гарри буквально давился подношением, пытаясь протолкнуть его в сухое горло как можно скорее, чтобы эльф уже, наконец, убрался из камеры и оставил пленника одного.       Эльф не ушел, пока Гарри не освободил поднос, наблюдая за гриффиндорцем цепким взглядом. И этот взгляд нисколько не облегчал задачу, заставляя еду вставать тугим комом. Только когда пустой стакан с громким стуком опустился на место, домовик щелкнул сучковатыми пальцами, растворяя поднос в воздухе, а затем исчез вслед за ним.       Глотая злые слезы, вновь брызнувшие на щеки от осознания собственной слабости и никчемности, Гарри рухнул лицом в солому. Он не смог дать отпор даже домовику, поддавшись на обычные колкости. И как он планировал идти против своего тюремщика?       Пока гриффиндорец терялся в ярости на самого себя, изнутри стал медленно нарастать непонятный жар. Он поднимался откуда-то из живота и двигался вверх, охватывая тело испариной и мелкой дрожью. Прежде чем Гарри согнуло в жесточайшем приступе тошноты, он успел злорадно подумать: «Все-таки я был прав, там был яд».