Волшебник и магия

Юлиан этим утром как-то жмется, словно хочет рассказать о чем-то, но не уверен, что оно того стоит. В конце концов Вэньли спрашивает прямо, в чем дело. –Я, наверное, с вами за компанию с ума сошел, – Минц выглядит вялым, словно не выспался. Или вообще не спал... Ян тут же чувствует укол совести и мысленно обзывает себя негуманным эксплуататором. Дела делами, а ребенку срочно нужен отпуск хотя бы на пару дней. – Со всеми этими магическими снами... –И что тебе приснилось? – кажется, тон не совсем верный. Потому что Юлиан опускает глаза и начинает изучать узоры на столешнице. –Я не знаю, как это назвать. Может быть, это не пророческий сон, а просто игра подсознания... да, я видел то, о чем не мог знать заранее, но что, если я слышал это от тебя, например, и просто забыл? Ты ведь мог мне сказать, что двадцать девятого кайзер собирается возлагать цветы к мемориалу? –Вообще-то я это от тебя впервые слышу, – Вэньли героически подавляет зевок, чтобы не продемонстрировать неуважения, и тут же вскидывается: – Там что-то случится? –То, что там случится, по сравнению с тем, что будет потом, особого значения не имеет, – Юлиан цепляет ногтем осквернявшую поверхность стола крошку хлеба и рассматривает уже ее. – Но если ты полетишь на Один, а двадцать девятого состоится покушение у мемориала жертвам войны, то потом нас ждет следующее... Чем дальше он говорит, тем бесцветнее становится голос. Словно Минц зачитывает аналитическую справку или пересказывает параграф из учебника истории, только вот содержание больше тянет на остросюжетный роман. И перед глазами невольно встают картинки, особенно в конце, когда неожиданно становишься главным героем. –Значит, я пытался ему первую помощь оказывать? –Нет, тряс его и кричал, чтобы он очнулся, что это слишком опасно... Только у меня было ощущение, что уже поздно, – Юлиан наконец смотрит прямо, но словно бы сквозь Яна. – Скажите мне, что это просто дурной сон, адмирал. –Я сделаю все, чтобы это осталось дурным сном, – Вэньли встает и шарит в посудном шкафчике, на полке, куда были сгружены коробки с неиспользуемыми кухонными приборами. Между ними, естественно, притаилась классическая заначка, купленная уже здесь. – Что не мешает нам воспользоваться полученной информацией во благо. Для начала проверим, что изменится, если я останусь здесь. Вряд ли я смогу вынудить кайзера пересмотреть расписание... –Он неизбежно потребует объяснений, – Минц кивает. – Вы уверены, что мне стоит столько пить с утра? Вот сейчас это точно «вы», которое так не нравится Яну. –Я считаю, что тебе сегодня ничем не надо заниматься. А в такой ситуации алкоголь – практически лекарство. Выпьешь и идешь спать, это приказ. Все же уговорив Юлиана лечь, для чего его таки приходится напоить как следует, Вэньли ненадолго запирается у себя. Ему нужно время, чтобы переварить новую информацию. Не сам факт дара, внезапно прорезавшегося у приемного сына, – это вообще невозможно принять, только смириться, – а те зацепки, которые теперь у него есть. Они слишком дорого стоили, чтобы не попробовать их использовать. Догадки роятся в голове, как ночные мотыльки вокруг ламп. Поймать одну, пока не сгорела – трудно. Но возможно. И, в отличие от живого существа, ее легко пришпилить карандашом к бумаге. На время, потом эти заметки придется уничтожить или хотя бы спрятать, но упорядочить мысли надо. Потому что у него, кажется, наконец-то есть ответ, способный успокоить кайзера. «Он просто оцепенел тогда, сидел над мертвым телом, словно вокруг больше никого... нет, адмиралу Кирхайсу помочь было уже нельзя. Я это вблизи видел. Даже если бы там вместо труповозки стояла нормальная реанимационная капсула, плюс запас крови и бригада медиков наготове... Конечно, встряхнули и вывели из этого ступора, но помогло слабо. Иногда думаю, что врача все-таки позвать стоило – для Лоэнграмма. Слишком сильно это по нему ударило». Слова одного из очевидцев всплывают из памяти, как по заказу. Этот человек, так уж вышло, не участвовал в происходившем слишком деятельно, потому видел со стороны практически все, да и описывал почти без эмоций. Сейчас требуется именно такое изложение, с ним проще отстраниться от задачи. Первый вывод прост, как все гениальное – на ранней стадии из транса может вывести легкое стороннее вмешательство. Позже установившуюся связь не разорвут даже реанимационные мероприятия. Неизвестно, является ли нормой то, что спасающий переживает клиническую смерть вместо того, кого пытается спасти, но на всякий случай не стоит позволять Лоэнграмму пробовать еще раз – даже под присмотром бригады подготовленных медиков. На листке расцветает букет из вопросительных знаков. К чему приводит преждевременный вывод из транса и не это ли изначально стало причиной болезни? Что будет, если травма спасаемого окажется слишком серьезной? Может ли умерший каким-то образом увести за собой? Последний вопрос Ян не записывает – потому что тот звучит так: «Что почувствует Вольфганг Миттельмайер, узнав, какую сыграл роль во всей этой ситуации?» Скорее всего, кайзер Волка пощадит и ничего не скажет... Скомкав лист, Вэньли берет новый и начинает писать совершенно о другом. Менее личном. Конечно, это попахивает дешевым фокусом, но идеи лучше, чем описать увиденные Юлианом события и, запечатав конверт, вручить его Лоэнграмму с просьбой прочесть содержимое первого сентября, как-то не придумывается. Остается надеяться, что кайзер не сочтет это изощренным издевательством. Хуже всего то, что Ян не может сейчас связаться с друзьями, оставшимися в бывшем Союзе, хотя бы предупредить, что может начаться... ведь так удобно будет представить всю их компанию зачинщиками. Проблемы нужно решать по мере поступления, а не создавать себе новые. А еще надо встать и наконец заставить себя заняться делом.