Волшебник и магия

Темнота и тупая ноющая боль, приглушенная лекарствами, но сосредоточению по-прежнему мешающая. Он помнит себя, помнит падение – удар спиной о жесткое и яркую вспышку, после которой протезы отключились, а за ними и мозг. Не получается только собрать из ошметков самое важное, последние дни... не получается понять, что он упустил. Остается надеяться, что хотя бы карты памяти не пострадали, и можно будет восстановить утраченное. По ощущениям не понять, как именно извлекали протезы. Контуры собственного тела Пауль и то определяет с трудом, скорее угадывая, чем чувствуя границу между ним и одеялом. Поднять руку и ощупать гнезда под веками, пожалуй, можно позже. Тем более, неприятные ощущения пониже локтя свидетельствуют о том, что в руке торчит игла. Остальные чувства также ничего конкретного не сообщают. Во рту горьковатый привкус, к больничным запахам примешивается цветочный ароматизатор... нет, точно не натуральные цветы. Да и кто бы принес их ему? Разве что на могилу. Слух... да, разве что от слуха еще есть польза. Кто-то входит в палату, причем очень странно. Осторожные шаги, как будто вошедший старается одновременно не создавать шума и попасть внутрь как можно быстрее. И передвигается он неуклюже, но не так, словно у него заняты руки. Скорее как раненый или больной. Оберштайн, борясь с дурнотой, прикидывает вероятность того, что оказался в двухместной палате. Веки рефлекторно дрожат, хотя жмуриться бессмысленно. Он все равно ничего не видит и не увидит, пока протезы не вернут на место. А это случится нескоро, судя по тому, что край гнезда слегка царапается... смещение. Хорошо, если импланты не сломались необратимо и контакт с глазными нервами не нарушился до такой степени, чтобы понадобилась операция по замене всего вживленного железа. Это может занять и несколько месяцев. А столько времени у него просто нет. О самых худших вариантах вообще думать не хочется. –Вы очнулись, шеф, – а вот и ответ на вопрос, кто решил заглянуть к нему. –Садитесь, Фернер, – как ни странно, голос повинуется. – Вы здесь, полагаю, тоже на положении пациента? –Беглого, пока не обнаружили, – Антон садится на край койки, судя по тому, как прогибается матрас. Он говорит тихо, слегка задыхаясь. – Я должен был убедиться, что вы... –Жив, но выведен из строя, – Пауль рискует пошевелиться. Точнее, шевельнуть рукой в поисках пульта – садиться нет смысла, но привычка сильнее. Ладонь наталкивается на бедро Фернера, затем ее накрывает его рука. Заместитель, как всегда, без слов угадывает его желания. К счастью, на кнопках вытиснены символы, понятные на ощупь, даже сейчас. Главное, определить, где у пульта начало и где конец. – Пока нас не прервали, можете доложить обстановку? –Сегодня двенадцатое, – от первых же слов хочется заскрипеть зубами. – Время – девятнадцать двадцать три. Антитерраистическая операция, насколько можно судить, завершена успешно. Я очнулся только утром, и полные данные получить не смог. –Вы серьезно ранены? – это тоже информация, причем важная. Даже важнее, чем уже сказанное, потому что от состояния Фернера зависит, получит ли Оберштайн еще какие-либо данные. И сможет ли сделать хоть что-нибудь. –Я могу ходить, но, – Антон запинается, и Пауль втягивает в себя воздух, – врачи говорят, что мне нужно провести здесь еще несколько дней. Шеф, я должен был сказать сразу... пока я приходил в себя после операции, исполняющим ваши обязанности назначили Яна. –Так, – ничего не значащее слово, но позволяет выгадать время и разложить наконец по полочкам факты, – Фернер, как только врачи обнаружат, что вы здесь, вы вернетесь в палату. Мне нужно, чтобы вы выздоровели как можно быстрее, и для этого, прошу вас, не нарушайте врачебных предписаний, если этого не потребует критическая ситуация. –Слушаюсь, шеф, – Антон снова дотрагивается до его ладони. Правой рукой, хотя из этого положения было бы удобнее левой. Похоже, ранен в левое плечо. – Как только они меня обнаружат. Глубоко внутри себя Пауль хочет улыбнуться. Ему и в самом деле спокойнее, когда Фернер рядом, пусть рациональнее было бы отправить его на охоту за информацией. Собирать факты можно и на больничной койке, для этого нужны лишь глаза и уши. Вряд ли кто-то будет мешать Антону в этом. Ян, опять же, скорее обратится за помощью к более здоровому заместителю, чем к ослепшему министру. Если, конечно, проявит себя ответственным и.о., а не человеком, которому безразлично, чем занимается временно вверенное ему подразделение. Оберштайн задумывается о том, хочет ли он, чтобы Ян пришел к нему самому. Их последний разговор вышел тяжелым. То, что было сказано о Ройентале, да и о состоянии Лоэнграмма... Да, планы это заставило изменить, но Пауль все еще не уверен, что поступил верно, все-таки сдав Ланга. Он собирался быстро устранить эту неудобную фигуру, не дать выболтать лишнее, но не успел отдать распоряжения. Проклятый Ланг уже прожил на два дня больше, чем следовало бы, и организовывать его убийство сейчас было бы бессмысленно. Пусть Ян и не может быть виновен в случившемся – вероятность ниже статистической погрешности, – ему досталась вся выгода. Яну... и Кесслеру. Интересно, не стоит ли за покушением второй? Ульрих давно точил на военного министра зубы, он мог бы нанять убийц якобы от имени терраистов или слить в нужном направлении информацию о том, где будет проезжать служебный автомобиль Оберштайна. Вспышка-воспоминание обжигает мозг – Пауль вспоминает, как его вытаскивали из машины. Дальше пустота и боль. Он не может вспомнить, почему они остановились, о чем говорили с Антоном перед инцидентом. Это вообще было покушение или попытка похищения? –Не забудьте забрать мои глаза, Фернер, – звучит странно и глупо, он мало кому доверял такие интимные вещи, но если нельзя положиться на заместителя, то больше и не на кого. – Просмотрите карты памяти. Это можно сделать и здесь. –Я выясню, где они, шеф, – Антон мягко сжимает его ладонь, и Оберштайн без труда представляет себе его серьезное лицо. Фернер во многом понимает его с полуслова, но теперь ему придется действовать самостоятельно. Они говорят еще какое-то время, вырабатывая стратегию поведения на первое время, пока наконец не приходят врачи и не выгоняют Антона. Ничего хорошего они сказать не могут – даже приблизительно. То, насколько пострадала органическая часть, пока неясно, должен сначала спасть отек, а лезть в железо, тем паче демонтировать его, до получения полных данных нежелательно, можно навредить еще сильнее. В какой-то момент Оберштайн чувствует, что по виску течет тонкая струйка, и понимает, что все-таки потерял контроль над рефлексами и оцарапал веко до крови. Наверное, он выглядит сейчас действительно шокирующе. Жаль, флот-адмирал Ян не видит, его могло бы задеть достаточно, чтобы он проговорился о чем-нибудь важном, например, об их с Лоэнграммом общих секретах. Это стоило бы и боли, и неудобства, которое придется терпеть теперь – не имея возможности закрыть глаз из-за подложенного под веко мягкого материала. С этой мыслью Пауль наконец позволяет себе заснуть.