Волшебник и магия

Если бы Вольфганга Миттельмайера попросили охарактеризовать одним цензурным словом все происходившее в те долгие сентябрьские дни, он, пожалуй, назвал бы это свистопляской. Хотя, на его взгляд, все к тому закономерно шло, точнее – катилось, взяв разгон еще где-то возле Изерлона, а максимальную скорость набрало в конце августа. Правда, то, что началось десятого сентября, уже не лезло ни в какие ворота, даже будь они шириной с Феззанский коридор. И цензурными словами не называлось. Так что, когда утром одиннадцатого Миттельмайеру доложили о внеочередном запросе на сеанс дальсвязи с Хайнессеном, и разговор лучший друг начал не с приветствия, а с вопроса, что за шайзе творится на Феззане, Вольф с Оскаром немедленно согласился: –Именно это и творится, терраисты совсем страх потеряли. Кесслер чудом жив остался, Оберштайн в больнице, жаль, что не в морге... –Да я не про них спрашиваю, – Ройенталь раздраженно отмахнулся. – С Лоэнграммом что творится? –Ты про назначение Яна, что ли? – Вольфганг, честно говоря, тоже не совсем понимал, почему врио Оберштайна стал именно советник по делам Новых Земель, но кайзеру, наверное, виднее, кого и куда назначать. Сам Миттельмайер на это место не рвался никоим образом. Кроме того, особого предубеждения к бывшему врагу он на данный момент не испытывал и не считал, что Ян попытается воспользоваться полученными ресурсами для организации какой-нибудь подлянки Рейху. Не такой он человек... Вообще, спросил бы кто Вольфа о том, кто безопаснее на этой должности, так Оберштайна он бы ни за что не назвал. –Яну передай мои соболезнования, но он тут ни при чем. Миттельмайер, если ты еще не в курсе, не перебивай, пожалуйста. Мне сегодня с самого утра звонил Лоэнграмм. Я думал, что, может, палку перегнул с публичным процессом над Трунихтом, но он меня начал спрашивать... о Гайерсбурге. –О чем именно? – Вольфганг подобрался. С проклятой крепостью был связан не один вопрос, хотя все они остались в недавнем прошлом. –О деле Лихтенладе, – Оскар кратко выругался, нелестно охарактеризовав покойного госсекретаря. –Это, наверное, в связи с Кольрауш, – наконец начал что-то понимать Волк. – Их с твоим сыном вчера нашли, я как раз хотел тебя спросить... –В Хель эту женщину вместе с ее... Миттельмайер, если ей этот ребенок нужен так же, как и мне, то я могу хоть сегодня написать отказ в твою пользу! Дело не в Эльфриде, дело в том, что я рассказал Лоэнграмму правду про Гайерсбург! –Всю? – помолчав мгновение, уточнил Вольф. Ему хотелось сделать замечание по поводу ребенка, но сейчас это было совсем неуместно и только сильнее разозлило бы друга. –Я думал, он уже давно догадывался, просто молчал, – Ройенталь вздохнул и опустил голову. Тень упала на его лицо, сделав Оскара как никогда похожим на хищную птицу. – Он говорил с ней, да? Решил лично? –Насколько я знаю, да. А ты что, ей проговорился? – Миттельмайер невольно закатил глаза, помянув всуе парочку богов. Беспечность друга иногда просто бесила. –Нет, наверное, ей дед как-то намекнул, что осудили его семью не за то, что он сделал на самом деле. Она знала и так, – Оскар закусил губу на секунду, затем продолжил: – Лоэнграмм меня спросил, почему я не сказал раньше. Тогда на суде, например... Знаешь, я и не осознавал даже, как глубоко эта ложь в нас засела. Оберштайн всех нас повязал кровью, как членов банды каких-нибудь. Мы же хотели спасти Лоэнграмма, вытащить из раковины и заставить действовать, идея была хорошая, только мы вынудили его встать и идти дальше, не дав даже отгоревать нормально. Кровь Лихтенладе его не исцелила, а отравила, а мы не заметили, мы радовались, что он снова с нами. Он взял стоявший где-то за пределами поля зрения камеры стакан и опустошил залпом, не позволив даже разглядеть цвет содержимого. Вольф не торопился отвечать. Собственно, он и не знал, что говорить. –Он так сказал, что зря меня благодарил тогда... ну, когда я настоял на реанимации. Что лучше бы он умер там, возле Изерлона, и ничего этого не знал. И что вообще лучше бы Ансбах тогда не промазал, когда стрелял первый раз, – стакан так же молниеносно покинул кадр. – По-моему, Лоэнграмм всю ночь пил, вместо того чтобы спать лечь. Миттельмайер, прошу тебя, последи за ним. Это не в его духе, но я видел людей, которые так себя вели, и мне приходилось отбирать у них оружие. –Я, конечно, постараюсь побыть рядом, но думаю, ты зря паникуешь. Лихтенладе не был невинной овечкой, Лоэнграмму он жизнь испортил задолго до смерти Кирхайса. Не станет кайзер из-за этой твари делать глупости, – а вот до очередного приступа себя довести может, особенно если действительно напился с горя. Это Вольф говорить вслух не стал, хоть и был уверен, что разговор не записывается. –Миттельмайер, тут же вопрос не в том, насколько старая гнида заслуживала смерти, – Оскар тоже с полминуты помолчал, словно думал о том, что можно говорить лишь на ухо, а лучше не говорить вообще. – Просто Лоэнграмм нам доверял, а мы оказались не лучше Оберштайна. Тугодумом Ураганный Волк никогда не был, и правоту друга принял быстро, хоть и не без скрипа. Действительно, Райнхард мог себя сейчас посчитать преданным именно теми людьми, на которых всегда полагался. И то, что по сути проклятый Оберштайн был прав, что Лихтенладе все равно достукался бы до статьи о государственной измене, рано или поздно попытавшись избавиться от Лоэнграмма, ставшего после победы слишком опасным, а они лишь нанесли опережающий удар, значения не имело. А вот сам факт, что они все согласились солгать... Райнхард тогда отдавал приказ, считая Лихтенладе тем, кто стоял за действиями Ансбаха. Все непрожитое горе и ярость обрушились на семью госсекретаря – хотя даже в своем гневе главком смог пощадить женщин и детей, обойдясь конфискацией и фронтиром. Имперские законы позволяли пустить в расход всех, без учета пола и возраста. И вот одна из этих женщин оказалась в кабинете Лоэнграмма и сказала ему правду. А Оскар, захваченный врасплох, подтвердил ее слова. Вольф с тоской посмотрел на сейф, где притаилась крайне уместная сейчас бутылка, но решил не пить. Для разговора с кайзером нужна трезвая голова, особенно если тот действительно пьян и до кучи на грани приступа. По дороге к кабинету Волк гнал от себя мысли о событиях трехлетней давности, но те возвращались снова и снова. Он не мог не думать о том, насколько после Гайерсбурга изменился Лоэнграмм. Оскар, конечно, склонен к поэтическим сравнениям, но всегда попадает в точку. Райнхард не только потерял половину себя с гибелью Кирхайса, но еще и с их – один Оберштайн бы эту авантюру не провернул, так что с их общей, и никак иначе! – подачи запятнал свою раненую душу. Потому что это они тогда решили, что иначе ничего не выйдет. Это они позволили Оберштайну полезть грязными руками в чужое семейное дело и помогли состряпать ужасно эффективную мистификацию. «Мы радовались, что он снова с нами», – эхом прозвучали в голове слова Ройенталя. Миттельмайер горько усмехнулся. Три года с ними была бледная тень прежнего яркого пламени, идущая от победы к победе в основном из долга перед Рейхом и их общим делом, по инерции, отчасти потому, что в сражении можно было ненадолго забыть о боли. Все это время они не замечали. Не хотели замечать и называть вещи своими именами. –Простите, что я без доклада, Ваше Величество, – привычно произнес Вольф, входя. Раньше его впустила бы Мариендорф, но между ней и Лоэнграммом случилась какая-то размолвка, в суть которой Миттельмайер не вникал. Нового секретаря кайзер подбирать, однако, не стал, даже временного, «на период отпуска». – Здравствуйте, адмирал Ян, адмирал Кирхайс... Только произнеся дежурное приветствие, Вольф осознал, что именно сказал и кому. Однако нематериальный, хоть и недостаточно прозрачный для голограммы покойный флот-адмирал кивнул в ответ, а затем повернулся к Яну, который вполголоса спросил: «Он тоже вас видит?». Удержаться на ногах и не свалиться в позорный обморок помогла только мысль о том, что Оскару он, Хель побери, ни за что не докажет, что не пил ни капли. Забегая вперед: Ройенталь действительно не поверил.