Корни зла

— Сколько часов прожила та девочка? — Простите, мистер Грейвс, я тогда не засекал время, — печально отозвался Ньют. Персиваль с трудом подавил раздражение. Его взгляд то и дело падал на висевшие на стене часы, схватывал положение стрелок. Несколько часов — это два, три или все десять? Сколько ещё ждать, прежде чем… Откуда-то донёсся шум. — Тина, встреть гостя, — попросил Ньют, не прерывая своего занятия. Грейвс пристроился рядом и, шевельнув губами, произнёс заклинание, легко способное вывести не-мага из комы, но Криденс даже не пошевелился. — Не останавливайтесь, — попросил Ньют. — Нескольких раз не достаточно. Честно говоря… в тот раз я так и не узнал, сколько будет достаточно, я выдохся очень быстро и ничего не успел. Но тогда я был неопытен… и один. Кажется, у Ньюта тоже было мрачное, неприятное для любых воспоминаний тогда. По сравнению с тогда Ньюта тогда Персиваля казалось не таким уж страшным, но всё равно отравляло жизнь — до сих пор. В конце концов, у Ньюта, в отличие от Грейвса, не было причин мучиться совестью. Криденс был точкой соприкосновения тогда и сейчас сразу для двоих, и вместо общности Грейвс почувствовал совсем другое — не зависть, не ревность… или пусть даже её, но совершенно особого толка. И сверх того — недовольство собой, потому подобная нелепость была смешна. Грейвс был старше мальчишки в два раза с лишним. Впрочем, может статься, у него запоздало проявились отцовские чувства, кроме тех, которые он испытывал к отделу магического правопорядка. Отдел магического правопорядка прекрасно обошёлся без него. Или не так уж прекрасно — но всё равно обошёлся. Он функционировал без своей главы много дней, управляемый шпионом, проникшем извне, который формально даже выследил и поймал обскура. Но Криденс — Криденс нуждался в нём. Он, Персиваль, был нужен Криденсу. Смешно — у него, должно быть, начинался какой-то внутренний кризис, спровоцированный недавним провалом и заточением; желание быть полезным, как раньше, не просто полезным — незаменимым. Поток его мыслей прервал звук торопливых шагов. Неожиданным гостем оказалась Куинни. К груди она бережно прижимала какой-то свёрток, ловко подхваченный Тиной, когда Куинни покачнулась, и упала её в кресло. — Простите, — она прижимала ладонь ко рту. — Конечно, мне стоило ожидать… Сейчас всё пройдёт. Все капли румянца сошли с её щёк, а ведь она уловила всего лишь отголосок, эхо. Куинни смотрела на Криденса с ужасом. Она тоже знала о нём гораздо больше, чем Грейвс — и раньше, и сейчас. Они все знали гораздо больше, и виноват в этом был только сам Персиваль. — Он… — пробормотала Куинни. — Ему… — Ему больно? — спросил Персивль довольно резко: если Куинни собиралась паниковать, она выбрала для этого неудачное место и время. Та качнула головой. — Не совсем. Вернее, не только. Скорее… очень тяжело выбраться. Я не знаю, как сказать. — Она беспомощно посмотрела на Грейвса. — Это больно, но по-другому. Как будто ты заперт и смирился с тем, что никогда не выберешься, потому что… не можешь даже пальцем пошевелить… и знаешь, что никто не придёт за тобой, что мечтать об этом — значит делать себе только хуже. По спине Грейвса прошёл холодок, пусть он и не подал вида. Заперт и смиришься с тем, что никогда не выберешься. Заперт Гриндевальдом, как последний дурак. Тренированный боец, проигравший талантливому выскочке. Никаких других мыслей, кроме смакования проигрыша. Он ещё долго будет вспоминать эти дни. И Криденс — ещё тогда. В руках — листовки, по рукам — ремень. Никто не придёт за тобой, и мечтать об этом — значит делать себе только хуже. Интересно, мечтал ли он всё-таки? Мечтал ли? Сможет ли Персиваль сам спросить у него об этом? И стоит ли спрашивать? — Чуть не забыла, — опомнилась Куинни, забирая у Ньюта свёрток и торопливо разворачивая. — Вот, я только что закончила. Надеюсь, не слишком опоздала. Внутри обнаружился крохотный пузырёк, полный оранжевой жидкости. Грейвс мог только предположить, что это был очередной шедевр искусства Куинни — а готовила она не только яблочные штрудели. — В самый раз, — отозвался Ньют. Он откупорил флакон, и Периваль, не задумываясь, забрал его. Никто не возражал. Свободной рукой Грейвс поднял голову Криденса и поднёс флакон к его губам, слившимся по цвету с остальной кожей. Криденс не попытался сглотнуть, и тонкая струйка скатилась по его подбородку. Не останавливайтесь. Персиваль снова наклонил пузырёк, держа голову Криденса ровнее, и его горло шевельнулось. — Я хочу забрать его к себе. — Криденс всё ещё полусидел, верхняя часть его тела покоилась на груди Грейвса. — Я мог бы присмотреть за ним. Мне всё равно… ещё далеко до возвращения на работу, — он сказал это бесстрастно, как бы между прочим называя подвернувшуюся причину. Куинни смотрела на него во все глаза — она наверняка уже прочитала лишнего в его мыслях. Тина левитировала из дальнего угла комнаты одеяло и принялась укутывать Криденса, время от времени украдкой бросая на Грейвса заинтересованные взгляды. Персиваль был уверен, что Тина не унаследовала талант своей сестры к легилименции, однако она тоже явно что-то подозревала. — Нельзя, — мягко сказал Ньют. Грейвс нахмурился — он редко слышал это слово от кого бы то ни было, обычно таким приоритетом обладала только Серафина Пиквери. — Переносить его далеко опасно, а аппарировать ещё хуже, даже для вас. Но в моём чемодане места ещё больше, чем кажется, — он гостеприимно махнул рукой. — Он в вашем распоряжении, если хотите. И эта комната тоже. Мы с Тиной не собираемся проводить здесь всё время… только убедимся, что с Криденсом всё в порядке. Напоминание о Криденсе стёрло все случайные полуулыбки. Грейвс снова был недоволен собой. Затеял какое-то глупое препирательство возле умирающего мальчишки, вместо того чтобы действовать сообща с теми, кто давно заботился о нём по-настоящему — а не пытался сделать хоть что-то, движимый раскаянием. Тина наверняка нарушала правила, следя за Криденсом даже после запрета Гриндевальда в личине Грейвса. Кажется, сейчас был неподходящий момент объявлять ей выговор. Персиваль глубоко вздохнул и сел на край кровати, положив голову Криденса обратно на подушку. Отвратительная причёска, подумал он мельком. Это ж надо было так обкорнать парня. Он обратил на неё внимание ещё в первый день, вместе с маленьким по размеру, но одновременно старящим костюмом. Впрочем, у Криденса тогда были другие проблемы, кроме плохой одежды. — Какой он был? — спросил он; слово «был» прозвучало неприятно, но Грейвс убедил себя, что оно означало лишь то, что Криденс вот-вот должен был начать новую жизнь — без Мэри Лу, без обскура. Грейвс согласился поучаствовать в авантюре Ньюта не только ради спасения Криденса, но и надеясь, что небольшая встряска вернёт ему интерес к жизни, а всей его жизнью прежде была работа — и уже сейчас Персиваль должен был вовсю убеждать Серафину, должен был листать все отчёты, составленные за время его отсутствия, должен был раз за разом доказывать, что готов вернуться на место аврора, как будто ничего особенного и не случилось. Сейчас возвращение в отдел магического правопорядка казалось очень расплывчатой целью, и ничего не хотелось сильнее, чем остаться здесь, в чемодане у британца — смешно даже подумать. — Вы уже знаете, — туманно отозвался Ньют и вдруг улыбнулся. — Если спрашиваете, если вы до сих пор здесь — значит, вы сами знаете. Он подошёл и поднял руку Криденса, прижал большой палец к его запястью, проверяя пульс. — И, кроме того… — Ньют помедлил ещё немного и улыбнулся чуть увереннее. — Очень может быть, что скоро вы узнаете ещё лучше. — Пожалуйста, только поосторожнее с ним, — попросила Куинни едва слышно. Грейвс перевёл взгляд на Куинни — та неуютно пожала плечами. Персиваль понял, что никогда не узнает, как много Куинни узнала из его мыслей. Она всё равно не использует это против него. Грейвсу стоило сконцентрироваться на более важных вещах. Он повернулся к Ньюту, но ни его, ни Тины уже не было рядом, а через мгновение исчезла и Куинни: Персиваль подумал бы, что все они аппарировали, если бы не успел заметить взметнувшийся за углом подол юбки. Кажется, его снова оставили один на один с мальчишкой, и интересно, какой была цель на этот раз? — Криденс? — негромко позвал Персиваль. Прощай, Криденс. Всего два слова, которые следовало давно забыть, настойчиво крутились в голове. Веки Криденса шевельнулись — и ничего больше, ни один мускул. Грейвс наклонился ниже, он почти не слышал его дыхания, почти не видел шевеления груди. Но через минуту веки Криденса задрожали снова, и его глаза распахнулись — без намёка на чёрную поволоку. Очень тяжело выбраться. — Возвращайся ко мне. — Мистер Грейвс? — Это Персиваль скорее прочитал по губам, чем услышал. — Да. Это моё имя, — сказал он как можно твёрже, не намереваясь больше допустить никаких двусмысленных ситуаций. — Моё и только моё. Моего двойника, которого ты видел, зовут Геллерт Гриндевальд, и сейчас он в тюрьме. Криденс не то кивнул, не то вздрогнул так сильно, что его голова дёрнулась. Ресницы слиплись от нахлынувшей влаги. — Ты боишься меня? — спросил Грейвс. — Не веришь мне? — Ни в том, ни в другом не было ничего удивительного. — Н-нет, — пролепетал Криденс. — Нет, я… я вас помню… я помню… — Слёзы перелились через его нижние веки и поползли по щекам. — Простите. Простите. До Грейвса не сразу дошёл смысл жалобных слов: трудно было предположить, что Криденс примется извиняться. Просто рефлекс, единственная стратегия защиты? Неужели Криденс настолько привык защищаться от каждого встречного? Когда они встретились в первый раз, Криденс казался несчастным, униженным, но ещё не сломленным; но что делать, если Гриндевльд успел растоптать его? — Почему ты… — Простите… я ведь знал с самого начала… что это были не вы, но всё равно… постарался забыть. Решил, что мне показалось. — Грейвс вслушивался в каждое лихорадочное слово, как будто от них зависела его жизнь, и в каком-то смысле так и было. — Я должен был ненавидеть не вас, но вы всё равно слились с ним… в конце концов… — Криденс всхлипнул, его рука слабо шевельнулась, как будто у он хотел поднести её к лицу, но у него не хватило сил. — Я знаю, это так больно, когда тебя… настоящего… не замечают. Персиваль не помнил, когда плакал последний раз в своей жизни, и на этот раз он сдержался, но его глаза успело мимолётно обжечь изнутри. Это было удивительно похоже на них двоих. Он встретил Криденса слишком рано и не успел понять, что упустил, но если бы он не встретил его тогда, то у них не осталось бы ни единой зацепки друг о друге. — Как ты догадался? — Грейвс не должен был расспрашивать его сейчас — ослабевшего до крайности, только-только вырвавшегося из лап смертельной опасности, бледного, задыхающегося, — но он не мог не спросить, ему нужно было знать сейчас. — Я не знаю точно. — По телу Криденса прошла судорога. Он закрыл глаза, но продолжил говорить: — Иногда у него был очень странный взгляд. А ещё, когда он подошёл ко мне в первый раз… То есть я думал тогда, что во второй… В общем, он взял у меня из рук листовку — я даже не попытался её протянуть… И он стал разглядывать её… с таким странным интересом… Просто… пытался показать, что я ему небезразличен. Вёл себя так, словно увидел впервые. Ведь он не знал… что на самом деле… мы уже встречались. Почему Криденс говорил о той встрече, как о чём-то хорошем? Разве Грейвс не повёл себя, как бесчувственный идиот, который плевать хотел на чужие страдания? Персиваль мог говорить о том случае только с отвращением к себе, а Криденс делал это чуть ли не с благоговением. Как всегда, неисповедимы жизненные пути. — Но самое главное… — пробормотал Криденс, пытаясь приподняться — Грейвс удержал его лёгким нажатием, почти одним только прикосновением к груди. — Когда вы… когда вы помогли мне… Мама накануне наказала меня за то, что я опоздал к ужину, а вы… сделали так, что я не чувствовал боли… очень долго, почти до конца дня… Персивалю ужасно хотелось успокоить Криденса, чтобы он не тараторил, сбиваясь, но тому тоже важно было закончить: — Он тоже делал это, и не раз. Но всегда… это походило на заморозку. Холод убирал боль… как будто опускаешь руку в снег. А у вас… у вас это было тепло. У Грейвса в груди тоже было тепло — впервые с тех пор, как он выбрался из промозглого подвала, где был заточён — а может быть, и впервые за долгие годы. Неужели ему нужно было пережить заключение, чтобы его жизнь приобрела краски? Он бы с радостью повторил это просто заклинание снова, но согреть Криденса ещё раз можно было и по-другому — чтобы, так сказать, закрепить успех. Грейвс просунул ладони под его спину и осторожно усадил — Криденс не мог удержать равновесия, не мог ничего, даже выпрямить шею. Персиваль обнял его — да, и впрямь, одни только сплошные кости, — растёр ладонью спину; наверное, он сжал его слишком сильно, но Криденс не жаловался на боль, и Грейвсу почему-то казалось, что не жаловался он не потому, что боялся, а потому что и в самом деле ее не чувствовал. Они были наедине второй раз — третий, если считать за перерыв обморок Криденса, и каждый из их разговоров нельзя было назвать долгим. Держа Криденса в своих руках, Персиваль не мог отделаться от ощущения, что знал его давно и хорошо. Ньют был прав. Он уже знал. И Криденс — Криденс как будто чувствовал то же самое. Как могло так случиться? Криденс виделся с его двойником, но вспоминал и о нём настоящем, а Грейвс то и дело возвращался мыслями к оставленному позади мальчишке. Может быть, это тоже считалось?