Стакан воды. Околотеатральная история

      Тем временем в смотровой к Штерну присоединилась Воланж.       - Ну, что тут? Здравствуй, Аня.       Всё ещё бледные губы пациентки растянулись в слабую улыбку. Илья Петрович протянул коллеге папку с распечатками экспресс-обследований.       - Да ничего страшного, по сути. Больше паники и слёз. Мы кое-что укололи, сейчас пару часиков кое-что прокапаем, а завтра поедем обратно домой, дохаживать свой срок дальше, – отвечал вроде бы Амалии Штерн, но смотрел на Аню и глаза его всё больше и больше смеялись; под конец он шутливо погрозил пациентке кулаком: – И чтоб больше без происшествий мне!       - Ой, дядя Илюша, вы как скажете, – махнула Аня рукой.       - Знаю я, от кого это зависит, похоже, – хмыкнула Воланж, захлопывая папку. – Пойдём-ка, Петрович, на два слова в коридор, пошепчемся.       Пожав плечами, Штерн последовал за коллегой.       - Там опять Пётр бушует, а Марфа вокруг него на цырлах бегает.       - Я-я-ясно… – недобро зашипел Илья Петрович, порываясь немедленно идти к ним.       - Илюш, дай-ка я поговорю с этим дедком! Не связывался бы ты сам, а то он опять на Зине с Марфой отыграется. Я ещё с твоего юбилея позапрошлогоднего на него зуб заточила! А сегодня после визита к главному настроение мрак, а сорвать не на ком. Как говорит моя одесская тётка – какой скандал пропадает! Илюш, дай я ему скажу, что про него думаю, а? Не, Петрович, ты как хочешь, а пойду я!       - Ладно, давай, только я тебя прошу – не сорви голос, а то в прошлый раз мать-то ты спасла, а сама? Ни говорить, ни шептать не могла, шипела две недели, как гюрза! А я пойду Анечку ещё разок посмотрю, а то, не дай Бог, что случится, тогда Марфа с Зинаидой на мне отыграются. Ну что ж, вперёд, мой друг! Только береги стены, недавно ремонт закончили.       - Всё будет в лучшем виде! – заверила его Амалия и отправилась к ресепшен.       Там как раз одна из сотрудниц беседовала с Корфом:       - Владимир Иванович, я прошу прощения, что ввела в заблуждение вашего родственника. На самом деле регламент не предусматривает временны́х рамок, в которые сопровождающие пациентов лица должны быть извещены об их состоянии. Но ваш родственник так переживал, что нет никаких вестей о состоянии Анны Петровны, что мне пришло в голову попытаться его успокоить таким… несколько нечестным способом. Простите, пожалуйста.       - Всё в порядке, я вас понимаю. Не стоит извинений.       - Спасибо за понимание, – улыбнулась сотрудница и вернулась на рабочее место.       Не найдя в холле Петра, Амалия подошла ко второй регистраторше:       - Где буйный дедок?       - Вывели с охраной. Вон остальные родственники, – указала взглядом девушка на Марфу и Корфа.       Кивнув, гинеколог пересекла холл и присела на подлокотник к Марфе.       - Ну, что у вас тут случилось, что крик стоял до небес? Анютка там уже в себя пришла, с Илюхой в смотровой чуть не байки травят, а вы тут скандалите.       - Правда? – подняла голову будущая бабушка. – С Нюточкой всё хорошо?       - Хорошо, хорошо, не переживайте, – успокоила доктор обоих родственников. – А теперь колитесь: что произошло с Аней и чего вы все такие накрученные?       Пока Владимир соображал, как бы обрисовать ситуацию возле училища без ущерба для ничьей репутации, Марфа выложила всё как есть:       - Малечка, ну ты же знаешь Петра. Стоит ему только слово поперёк сказать, он становится резким. Сегодня он просто… – её губы задрожали, глаза вновь наполнились слезами, Амалия машинально взяла нервничающую приятельницу за руку, считая пульс, – он узнал о том, что Нюточка ещё осенью поступила в театральное училище, уволилась с работы и теперь учится на актрису. Он увидел, как Нюта выходит из училища с ребятами. Подошёл к Володиной машине и… и такого ей наговорил! Да ещё на повышенных тонах.       - Это ж надо! Орать на беременную девочку, посреди улицы! Как других судить – так судьи, а как себя – так адвокат! Ты прости меня, Марфа, но твой Пётр мне никогда не нравился. Всегда подозревала, что он способен на любую жестокость по отношению к вам с дочерью.       Марфа так горько зарыдала, что Воланж кивнула девочкам-регистраторшам на посетительницу с намёком на порцию успокоительного и ей. Кое-как отпоив совершенно расклеившуюся женщину, Амалия отправила сотрудницу узнать, перевели ли Анну в палату и можно ли впустить к ней родных.       Спустя несколько минут Марфа поглаживала плечико всё ещё бледной, но уже бодро улыбающейся дочери, придвинув стул к изголовью её кровати. Муж пристроился у нижней спинки, где в ногах у невысокой Анечки оставалось достаточно места. Тут же из-под одеяла его бедро стала подталкивать ножка, требующая, чтобы её погладили. Придвинувшись чуть ближе, Корф поймал узенькие ступни, уложил себе на колени; вновь прикрыв их одеялом, стал легонько массировать. Белокурая неженка зажмурилась и довольно мурлыкнула. Марфа обменялась с зятем снисходительными улыбками. Идиллию портила лишь капельница, змеившаяся к сгибу локтя будущей мамочки.       - А где папа?       Метнув Владимиру быстрый испуганный взгляд, мать быстро ответила:       - Домой ушёл, Нюточка. Отцу от всех волнений стало нехорошо, ему дали успокоительное и отправили домой. Он уже звонил, добрался благополучно.       При упоминании Петра Михайловича сердце Владимира ёкнуло. Ему не давала покоя совесть, всё-таки он поднял руку посреди улицы при множестве свидетелей на пожилого человека, более того, своего родственника, пусть он сам и отказывался признавать их родство. Говорить о произошедшем было и стыдно, и неприятно, но за свою несдержанность необходимо было извиниться.       - Марфа Егоровна, Аня, – он тяжко сглотнул, не находя правильных слов, – там, у училища я… Понимаете, у меня как будто рука сама, независимо от головы поднялась! Я знаю, я должен был…       - Перестаньте, Володя, – вздохнула Марфа, грустно переведя взгляд с него на дочь, будто призывая её не сердиться на мужа за его поступок. – Кому, как не нам с Нютой знать, насколько Пётр может быть жестоким. А вы человек порывистый, эмоциональный. Да и вы же не за себя, за Нюточку, ведь правда?       Мать и дочь понимающе переглянулись с одинаковыми печальными полуулыбками – Корф понял, что его если и не оправдывают полностью, то хотя бы понимают.       Как иллюстрация принципа «вспомни про чёрта – рожки проклюнутся», из сумки Марфы раздался звонок телефона. Едва взглянув на дисплей, она отклонила вызов.       - Кто там, мамочка?       - Не знаю, Нюточка, неопределённый номер.       Пётр Михайлович оказался настойчив – звонки последовали один за другим. Марфа хотела было вовсе отключить телефон, но посмотрела на бледную дочь, старающуюся держаться молодцом и улыбаться матери и мужу бескровными сухими губами, на сизые тени, залегшие под усталыми глазками, на виднеющийся из-под одеяла небольшой животик – и впервые за четверть века в её душе на миг всколыхнулось нечто, что она сама не могла бы точно определить, но очень похожее на отчаянную ярость. Приняв очередной звонок от мужа, решившаяся женщина заговорила с ним так сурово, как не позволяла себе никогда:       - Слушаю, Пётр. Потому что у меня не было ни сил, ни желания с тобой разговаривать. Я помню, что ты велел. Но я здесь не для того, чтобы отчитываться перед тобой, а чтобы поддержать дочь. Да, ей лучше. Но её оставляют в клинике как минимум до завтра. Нет, сию секунду я не приеду. Пётр, ты уже не маленький, хочешь есть – открой холодильник, возьми нужную кастрюльку и поставь на плиту разогреть. Нет, Пётр. Я помню, с кем я разговариваю. Не кричи на меня, я этого не заслужила, – переждав долгую возмущённую тираду мужа, отголоски которой вибрировали по люкс-палате, нервными нотками растворяясь под высоким потолком, Марфа набрала в грудь побольше воздуха и единым махом выпалила: – Да, я знала, что Нюта поступила в театральное и не сказала тебе. Именно потому, что была уверена – ты устроишь скандал. И вообще, если ты не прекратишь третировать дочь при каждой встрече, я попрошу разрешения у Володи переехать к ним!       Резко нажала на отбой, бросила трубку и с застенчивой улыбкой виновато пожала плечами:       - Вы не обращайте внимания, Володя, это я так, только привести Петра в чувство. Я несерьёзно.       А Корф приподнял бровь, моментально прикидывая все плюсы сложившейся ситуации, и ответил ей с неотразимой своей улыбочкой:       - А почему бы и нет? Если хотите, действительно, переезжайте к нам, аж две гостевые комнаты пустуют, места сколько угодно. И Аня будет рада. Правда, Кенгурёнок?       Мгновенно просиявшая от его слов жена активно закивала, разметав по подушке водопад чуть спутанных локонов.       - Нет, спасибо, детки. Я благодарна вам, конечно, Володя, за доброту, но я уж к своему благоверному. Куда мы друг без друга-то? Если б вон кто Анютку стал из дома сманивать, понравилось бы вам? – и улыбнулась ему в ответ ласково и чуть с хитринкой.       - Логично, – кивнул зять. – Но если что, помните, Марфа Егоровна: в нашем доме вам всегда рады.       В палату вошёл Штерн, остановился на пороге, оглядывая картину маслом «Её Величество Анна Петровна и два массажиста-релаксанта».       - Хм, я бы так-то тоже поболел! Чтоб меня так обхаживали. Привет, Марфуня, – он чмокнул щёчку подруги и присел на небольшой диванчик для посетителей напротив кровати.       - Дядя Илюша, а когда мне домой можно, а?       - Насколько я понимаю, у мадам отлегло от всех мест?       - Ага, – с довольным видом кивнула мадам.       - Я тебе что сказал? Вечером посмотрим тебя, утром приду на работу – опять посмотрим. Если ничего не найдём, кроме Владимировича на своём месте – ради бога, часиков в 10-11 утра отчаливай домой.       - А может, вы меня вечером посмотрите, я домой, а утром снова к вам, а? – скорчив мордашку пушистой зайки, хлопнула капризуля ресницами.       - Володя, поскольку у меня иммунитета против красивых женских глаз нет, урезонивайте ваше синеокое счастье сами! Но раньше завтрашнего дня домой чтоб больше у меня не просилась! Делайте, что хотите. А я пошёл, у меня сердце одно, от женского коварства и кокетства беззащитное!       Штерн действительно поднялся и направился к выходу, заговорщицки подмигнув хмыкнувшему Корфу. Марфа встрепенулась:       - Илюш, так что было-то?       - Нервы, Марфунь, одни сплошные нервы. Так что берегите своего кенгурёнка от стрессов, тогда всё будет хо-ро-шо.       - А она точно…       - Да точно! – по беспокойному выражению лица матери угадал Штерн недосказанный вопрос и махнул рукой. – Все болезни вообще от нервов происходят, кроме венерических! Так что, как завещал великий Карлсон: спокойствие, только спокойствие. И завтра домой. Всё. Всем удачи.       - Илюша, а как сегодня Зиночка? Мы вчера созванивались, она снова на сердце жаловалась.       - Не очень. Уговорил её с утра вызвать участкового, оставили на больничном. Так что – сама понимаешь.       Опечаленная Марфа кивнула.       - Конечно. Ты передавай ей привет вечером.       - Обязательно.       Доктор вышел, а находящиеся в палате некоторое время пребывали в не самом лучшем настроении. Всё-таки больное сердце для человека, которому нет ещё и пятидесяти – это печально. Атмосферу разрядил звонок на телефон Владимира.       - Да, Александр Хистофорыч! Куда? Здесь не очень хорошо слышно, повторите! На киностудию? Я в клинике с женой, она плохо себя чувствует. Так что сейчас вообще никак!       Анна немедленно выпучила глазищи во всю мощь, состроила мужу страшную мину и погрозила кулачком свободной руки, шипя дикой кошкой:       - С ума сошёл отказываться?! Езжай!       - Минуту, Александр Христофорыч! – отведя трубку в сторону, вопросительно оглядел своих дам, которые знаками показывали ему отправляться работать и обещали, что у них всё будет в порядке. Шёпотом уточнил: – Точно ехать?       - Да! – дружно шепнули дамы, подкрепляя решение выпроваживающими жестами.       - Буду там через час, Александр Христофорыч. Да, по итогу отзвонюсь.       Ещё раз внимательно поглядев в лицо обеим «барышням», Корф тяжко вздохнул. Поцеловал жену, взял куртку, резюмировав на прощание:       - Оставляю вас на совести Ильи Петровича, а сам отправляюсь добывать для своей пещеры мамонта в денежном эквиваленте. Марфа Егоровна, если что – сразу звоните.       - Не волнуйтесь, Володенька, всё будет в порядке, Илья ведь сказал, что всё прошло. Я побуду с Нютой до самого вечера. А завтра, когда вы привезёте её домой, с вашего разрешения, я к вам приеду.       - Марфа Егоровна! И когда я только отучу вас от этих церемоний! – покачал зять головой укоризненно. – Вам не нужно никаких разрешений, чтобы прийти в дом собственной дочери. И не только дочери, – чмокнув через одеяло маленькое пузико, Владимир помахал жене, вежливым кивком попрощался с тёщей и «отбыл за мамонтом».       К вечеру персонал клиники вежливо намекнул Марфе, что пациентке нужно отдыхать. Она поцеловала дочку на сон грядущий и отправилась домой, ничуть не сомневаясь, что ей предстоит такой грандиозный скандал, равного которому в её семейной жизни ещё не бывало. Чтобы хоть немного настроиться на предстоящий малоприятный разговор, вышла из автобуса за целых три остановки от дома и неспешно пошла по вечернему весеннему Петербургу, находя маленькие глупые радости в чириканье воробьёв у обочины, прохладном ветерке, чуть колышущем волосы, весёлом смехе пробежавшей мимо ватаги пацанов, последних лучах угасающего апрельского дня… Но любая дорога не бесконечна, вот и родной дом. Родной ли? Стала ли квартира, в которой за четверть века каждая вещь поставлена её руками туда, где она годами стоит, а каждая поверхность блестит от её ежедневных неусыпных трудов по поддержанию уюта в семье, милой сердцу пристанью? Бывая у Штернов, что жили не в пример скромнее Платоновых, Марфа чувствовала себя гораздо комфортнее, чем в доме, который вроде как был её собственным. Но самое тёплое ощущение она испытывала, приходя к дочери. И пусть она смущалась знаменитого зятя и порядков в их доме, которые иногда ей, привыкшей к более консервативному укладу, казались неразумными, но попадая к Корфам, она понимала сразу: в этом доме есть то, чего в её собственной семье не было никогда – любовь.       Вдохнув в последний раз свежий питерский ветерок, Марфа вошла в своё парадное.       Заслышав поворот ключа в замке, Пётр Михайлович вышел в прихожую и застыл грозной скалой, сложив руки на груди:       - И ты действительно считаешь, Марфа, что я стану терпеть подобное к себе отношение? Ты ж с этим Корфом в сговоре была с самого первого дня, тебе надо было дочь к нему спихнуть и от меня всё скрыть!       - Спихнуть? Что ты говоришь, Пётр. Они любят друг друга, это же за километр видно.       - Любят? Ерунда! Я всегда знал, что ты наивна и глупа, но не подозревал, что до такой степени! Ему нужно было сделать из Анны послушное орудие для достижения своих низменных целей, а ты пошла у него на поводу. К чему он принуждает Анну? Запихнул в своё театральное училище, наверняка таскает её за собой, как красивую болонку на поводке. «Смотрите, что у меня есть!» А надо будет – её красотой выторгует себе рольку повыгоднее!       - Пётр, да опомнись ты, в конце концов! – не выдержала жена. – Они любят друг друга, у них будет ребёнок! Желанный ребёнок… – горько покачала головой, с тоской глядя на человека, глупая девичья влюблённость в которого, возможно, лишила её настоящего счастья с тем, кто действительно любил бы её. – И к поступлению Володя Нюту не принуждал. Разве ты не помнишь, как дочка уговаривала тебя разрешить ей подать документы в театральное? Она же всегда была способной девочкой, в школе пела, танцевала, руководитель школьного драмкружка её хвалил! Но ты никогда не хотел ничего знать об успехах и наклонностях собственного ребёнка. Ты считал, что лучше всех знаешь, как кому жить. Нюточка хотела быть актрисой, а ты заставил её поступить в экономический. Было жаль смотреть, как бедная девочка зубрит наизусть непонятные науки, которые ей вовсе не по душе. Конечно, она привыкла во всём, что делает, быть лучшей, но как же тяжело ей дался красный диплом по экономике! Бедная моя девочка, – ещё горше вздохнула Марфа. – Она хотела совсем другого, а ты ведь почти переломил её через колено своей родительской властью. А я молчала. Господи, и почему? Надо было насмерть встать против твоего экономического!       - Насмерть? – жёстко усмехнулся Пётр. – Ради чего ты стала бы возражать против моего взвешенного решения, которое дало Анне серьёзную профессию и уверенные перспективы в жизни? Да все просто – твоя дочь, поступившая в театральный, будет такой же проституткой, какой ты была в молодости. Если бы не моя совесть, ты бы по рукам пошла и ничуть об этом не пожалела. А может, ты до сих пор простить себе не можешь, что я не позволил тебе этого?       Марфа захлебнулась возмущением и обидой. Муж считает её распущенной женщиной? А ведь кому, как не ему знать, что у неё не было ни одного мужчины, кроме него. Она чувствовала себя облитой липкими холодными смрадными помоями. И вот это итог её жизни, полностью посвящённой семье, мужу, дочке?       - Я не заслужила подобных слов, Пётр! И знаешь что? Я не позволю тебе больше так обращаться со мной. Ты не имеешь на это права. Я всю свою жизнь была тебе благодарна. Благодарна за всё. Не бросил с ребёнком – благодарна. Женился – благодарна. В ленинградской квартире прописал безродную сироту – благодарна. Обеспечивал нас с Нютой – благодарна. А ты меня всю жизнь только использовал. Домработницей, кухаркой, кастеляншей, нянькой, швеёй – всего не перечислишь. Но никогда, оказывается, ни капли не уважал. Даже приличного человека во мне не видел.       Горько покачав головой, Марфа подняла на мужа блестящие отчаянной решимостью глаза.       - Мне надоело! Я не буду больше мириться с твоим пренебрежением! Больше никогда не смей со мной так обращаться!       От ярости у Петра затрясся подбородок, руки сжались в кулаки, губы вытянулись в злобную ниточку.       - Никто не смеет указывать мне в моём доме, что делать и как обращаться с собственной семьёй!       - Семьёй? Да неужели ты не видишь, что даже единственная дочь была рада вырваться из такой семьи!       - Тебе что-то не нравится? Помнится, по телефону ты пригрозила, что к ним переедешь – скатертью дорога!       Разумеется, он не думал, что жена серьёзно может уйти из дома. Пётр всё списывал на материнское волнение за дочь, которая сама ожидает дитя. В конце концов, уже проходили, Марфа проявила своеволие, не последовав за ним с того фарса, который им было угодно называть свадьбой. Замуж за фигляра, клоуна, который вертится на сцене за деньги! И его серьёзную Анну сбил с праведного пути, превратив… Хозяин скривился, вспомнив отсутствие супруги дома несколько дней. И ту поспешность, с которой никчёмная глупая курица, его жена, прибежала обратно, стоило только ему позвонить и велеть возвращаться. Стоя на пороге спальни, со снисходительной ухмылкой он наблюдал за действиями женщины, которая складывала в сумку одежду и бельё, достала из ящика паспорт. Пройдя мимо мужа, Марфа забрала из ванной косметику и зубную щётку, но тщательность сборов лишь больше позабавила Петра.       - Не много одежды на неделю берёшь?       Окинув напоследок супруга грустным, немного усталым, но почти уже равнодушным взглядом, Марфа покачала головой:       - А ты так ничего и не понял. Ну да Бог тебе судья.       Спускаясь по лестнице, женщина всерьёз задумалась: куда же ей на самом деле теперь деваться? Кроме Штернов, друзей толком не нажила, все приятели их семьи всегда были друзьями или деловыми связями Петра. Но Зину беспокоить не хотелось. Подруга и так плохо себя чувствует, а тут вдруг она с баулом в одиннадцать вечера. Ехать к Корфам? Там Володя один, Нюту оставили в больнице, неудобно. Да и стыдно: она ведь сказала, что угроза мужу по телефону переехать к ним – это всего лишь шутка. А других друзей-подруг, к которым можно было бы явиться с просьбой о ночлеге, попросту не было.       Опустив сумку на ступени, Марфа села тут же, обхватив кованую балясину перил, прижалась щекой к гнутому металлу. Стало себя так остро жаль, что слёзы хлынули внезапно, сразу, неудержимым потоком. Стало немного легче. Думай, не думай, а спать где-то надо. Надсадно вздохнув, женщина достала телефон и вызвала такси, решившись всё-таки рискнуть расположением зятя.       Владимир не на шутку взволновался, услышав в домофоне дрожащий от слёз голос тёщи. Увидев, в каком состоянии Марфа, испытал острое дежа вю: полтора года назад, несколько часов до нового года, Аня вся в слезах, на один бок перетягивает тяжеленная сумка… Таки этот старый крокодил и жену довёл, чтоб ему икалось!       - Володя, простите за беспокойство, бога ради! Но… но мне больше некуда пойти!       Женщина так отчаянно зарыдала, что Корф, совершенно не задумываясь, обнял её, как сделал бы с плачущей тётушкой или матерью, будь та жива.       - Ну, не стоит так убиваться. Семейный скандал – это, конечно, ужасно, но ведь не конец жизни. Проходите, давайте я помогу вам снять плащ.       - Спасибо, Володя. Вы не волнуйтесь, я только сегодня переночую, а потом обязательно что-нибудь придумаю. Я бы к Штернам поехала, но у Зины сердце барахлить стало, не стала её пугать на ночь глядя. Вы простите, что я так вот, без Нюточки, вы один, а я сюда. Но мне больше некуда… – и снова в слёзы.       - Марфа Егоровна, да перестаньте вы! Когда вы так оправдываетесь и извиняетесь, я себя монстром каким-то чувствую! А между прочим, я вам за дочь так обязан, что не передать. Если бы вы не родили мне такую замечательную жену, что бы я сейчас делал? – с улыбкой поглядел на неё зять.       - Ой, скажете тоже, – махнула на него рукой смущённая женщина, утирая слёзы.       - И вообще, кому я могу, по-вашему, доверить беременную жену? Мне в конце месяца уезжать на съёмки под Новороссийск, надолго, почти на всё лето.       - Володенька, ну как же я останусь? Я же понимаю, что я тут никто. Не мать, не тётка. Это ваш дом, зачем вам дополнительная головная боль с чужим человеком?       - Что вы такое говорите! Я ещё на свадьбе сказал: наш с Аней дом всегда открыт для вас. Здесь хозяйка ваша дочь, разве этого мало? Да и какие же мы чужие? В женщине, которая стала для меня самым важным человеком в жизни, течёт ваша кровь. В моём ребёнке ваши гены. Так что перестаньте говорить, что вы здесь чужая. Это неправда. А с тем, что делать со своей дальнейшей судьбой, человеку лучше разбираться на свежую голову. Вот отдохнёте, выспитесь, успокоитесь, а утром взглянете на ситуацию совсем другими глазами, поверьте мне. Завтра привезём Аню домой, сядем, посоветуемся и всё-всё решим. Но что-то мне подсказывает, что хозяйка этого дома подтвердит вам мои слова, – он подмигнул покачавшей с лёгким упрёком головой гостье. – А сейчас пойдёмте-ка лучше со мной, я предложу вам лучшее средство от стресса, одиночества и вечернего холода.       Корф провел свою позднюю гостью в кухню. На столе стояла бутылка с надписью «КорфЪяк», знакомая по дню рождения хозяина. Достав второй снифтер, плеснул понемногу в оба.       - Вы голодны?       Равнодушно пожав плечами, Марфа уставилась в пол. Покачав головой, Владимир достал из холодильника овощи и яйца, поставил на плиту сковороду. Состояние тёщи ему нравилось всё меньше. Быстро сообразив яичницу, вымыл пару помидоров и огурец. Пока раздумывал, добавлять в салат редис или нет, Марфа, наконец, встрепенулась, оттаивая от ступора, в который начала было погружаться:       - Ой, что же это я сижу-то! Вы мне готовите, а я как барыня расселась. Стыдоба одна.       - Отдыхайте, Марфа Егоровна, я справлюсь. Я большой мальчик, салат нарезать сумею, честное слово! – улыбнулся он тёще. – Правда, жена своей заботой уже порядком разленила, но ножик в руках держать пока не разучился вроде!       Ловко справившись с немудрёным ужином, Владимир сел напротив.       - Выпейте, Марфа Егоровна. Это поможет немного расслабиться и успокоиться. Завтра мы оба должны выглядеть бодрыми и отдохнувшими, чтобы Аню не волновать. Ну, давайте, как лекарство. Если хотите, проглотите залпом, я налил совсем чуть-чуть.       Не привыкшая к крепкому алкоголю женщина закашлялась. Пришлось быстро дать воды. Опрокинув за компанию свою порцию, хозяин поднялся.       - Я сейчас в гостевой постелю. А вы ешьте, не стесняйтесь.       - Спасибо, Володя.       Лежащую без сна в темноте уютной комнаты Марфу одолевали невесёлые мысли. Что теперь делать со своей жизнью? Оставаться навсегда у детей нахлебницей? Стыд какой! Снимать угол в одной из питерских коммуналок? Это до поры до времени, пока есть силы работать. А потом? Господи, помоги! Вразуми, Господи! И то верно: в храм бы завтра пойти. Вот, хорошая мысль. А теперь успокоиться бы да заснуть. Решив напоследок выпить воды, женщина крадучись пошла на кухню.       Из-за приоткрытой двери падал на паркет треугольник неяркого света. Осторожно заглянув, Марфа увидела сидящего за столом Корфа с тем же нетронутым бокалом коньяка, что оставался перед ним после ужина. Уровень содержимого в бутылке остался прежним – на полсантиметра над верхней кромкой этикетки. На лице Владимира была написана такая безысходность, что она без всяких слов поняла, какое это для него даже не несчастье, а настоящее горе – любая угроза жизни его Анечки. Решившись, подошла к зятю, обняла как родного сына, а он вдруг зарыдал:       - Марфа Егоровна, что я буду делать, если с Аней что-нибудь случится?       - Ну, что ты, мальчик мой, что может с ней случиться? – тихонько гладила она его по плечам. – Нам, женщинам, самой природой предназначено детей носить, и Анечка наша справится. Будет у вас малыш, на родителей похожий, красивый-красивый, в маму с папой. А Илюша Штерн за ней последит, он её хворям в обиду не даст, от всего вылечит. Он только от жестокого сердца отцовского её не вылечит, да вот тут уж наша с тобой забота будет. Мы ведь Нюточку Петру больше в обиду не дадим, да?       Кивнув, Владимир быстро смахнул слёзы.       - Простите, Марфа Егоровна, расклеился я что-то совсем.       - Ничего, бывает, Володенька. И сильным мужчинам иногда хочется выплеснуть свою боль и страх. Это нормально для будущего отца – переживать за свою жену. В этом нет ничего постыдного, поверьте.       - Марфа Егоровна, говорите, пожалуйста, мне «ты». А то мне неловко. Мои родители Ане не «выкают», а вы ко мне как к чужому.       - Ну что вы, Володенька, вы мне не чужой. Совсем не чужой. Вы ведь мою дочь счастливой сделали. Только как же тогда будет: я начну «тыкать», а вы меня по-прежнему на «вы»? Тогда уж обоюдно надо как-то, что ли, – смущаясь, робко улыбнулась тёща.       - И как вы себе это представляете? Марфа Егоровна и на «ты»? Странно получится. Ну не по имени же мне вас звать тогда.       - А почему бы и не по имени? Современно, по-западному, – улыбнулась она. – Раньше вон почти силком заставляли тёщу со свекровью мамой называть, хоть даже и душа не лежит. А мне и того не судилось. Родителей своих не помнила никогда, маленькая я сиротой осталась, а у Петра уж померли все, когда мы с ним сошлись. Так мне матерью никого называть не довелось, хоть я и рада бы была. А теперь таких правил нет – зови, как хочешь. Демократия!       - А можно мне?       - Что, Володя?       - Можно я тебя мамой звать буду? Я ведь тоже не помню уже, когда последний раз это слово произносил.       Смахнув счастливые слёзы, Марфа обняла взволнованного большого мальчика, рано лишившегося материнской ласки, погладила по тёмным волосам.       - Можно, сынок.       Конец восемнадцатого акта