Стакан воды. Околотеатральная история

      Конечно, лучше всего путешествовать на дальние расстояния самолётом. Но увы, не всегда это возможно. Илья Штерн ещё весной, услышав планы Корфов на предстоящее лето, пригрозил всеми небесными карами, если его пациентка с восьмимесячной беременностью даже шаг ступит в здание аэропорта, не говоря уже о самолёте. Поэтому на обратный путь были взяты билеты в СВ фирменного поезда на Санкт-Петербург.       Аню отчего-то сильнее всего волновало, кто же из них троих будет ночевать отдельно.       - А кто пойдёт в соседнее купе?       - Решим, Кенгурёнок. Если там поедет женщина, тогда маму отправим, если мужчина – я пойду.       Немного напряжённо то и дело поглядывая из открытой двери, Корф с облегчением увидел в начале вагона буквально за минуту до отправления оживлённо беседующего с проводником Степаныча. После недолгих переговоров они проследовали в соседнее с ними купе, откуда в обратном направлении проводник повёл улыбающуюся дамочку бальзаковского возраста, которая одной рукой катила элегантный чемоданчик, в другой сжимая открытку с фото Заморёнова и размашистым автографом. С довольным видом откинувшись на мягкий подголовник, Корф расслабился в ожидании второй части марлезонского балета.       Не прошло и получаса с отправления, как Аня обвела семейство несчастным взглядом «казанской сироты».       - Может, мы перекусим? Что-то мы с корфёночком от этих волнений дорожных уже есть хотим, – погладила она свой животик; к её руке тут же присоединилась ладонь мужа. – Зря мы с мамой домашнее на дорогу готовили, что ли?       - А как не готовить, Нюточка? Вагон-ресторан это, конечно, хорошо. Но есть казённое при двух-то женщинах рядом?       - Как хотите, можем и поесть. – Старательно сохраняя на лице нейтральное выражение, Владимир спросил: – Как насчёт того, чтобы познакомиться с соседом? Поужинать с нами пригласим, установим, так сказать, личный контакт.       - Хорошая мысль, сынок. Давай пригласим.       - Сходишь, мам?       Удивлённо глянув на зятя, после секундного раздумья Марфа улыбнулась.       - На бешеную фанатку нарваться боишься?       Титаническими усилиями пытаясь не расплыться в хитрющей гримасе, Корф коротко кивнул и схватился за сумку с приготовленными в дорогу вкусностями.       Спустя минуту из соседнего купе раздался удивлённый возглас Марфы:       - Юрий! Степанович…       Любуясь удивлённой физиономией своего Кенгурёнка, Владимир озорно подмигнул и мимолётно чмокнул приоткрытые губки.       После ужина долго и с удовольствием беседовали, вспоминая дни, проведённые у моря, будто не расстались только вчера. Странное дело – те же воспоминания и разговоры, что велись накануне «под шашлычок и коньячок» во дворе съёмного домика, сейчас, в вагоне уносящего их от побережья всё дальше поезда, оказались приправлены уже совсем иными эмоциями. Теперь эти жаркие недели окончательно стали для них прошлым, перевёрнутой страницей жизни.       Заметив, что Аня привалилась к мужнину плечу, прикрыв глазки, Юрий попрощался и ушёл к себе. Марфа убрала со стола, Владимир достал из чемодана вещи для ночёвки в соседнем купе.       - Ложись, малыш, постель готова.       - Нам с корфёнком ещё до конца коридора прогуляться надо, а на табло сигнал, что занято, – зевнула Аня, выглянув в вагон.       Марфа погладила полусонную дочку по голове, прихватила пакет с мусором и вышла.       В просторном тамбуре современного вагона женщина не сразу заметила курившего у окна человека. Боковым зрением уловив какое-то резкое движение, она вздрогнула, оглянулась. Крышка мусорного контейнера резко хлопнула… Взгляды встретились… Он посмотрел на нее так… что она остановилась – и ни с места… Мужской взгляд будто пригвоздил к полу… Стало вдруг нечем дышать… Мужчина буквально вцепился в неё глазами… Шаг – и губы обласканы, захвачены, порабощены… Поцелуй… да такой!       Поцелуй был приправлен вкусом табака… Марфа и не знала, что этот вкус может казаться таким приятным… Но это стало последней её связной мыслью до той секунды, пока властные, но непередаваемо нежные мужские губы не выпустили её из своего плена. Боже мой, она уже и забыла, что поцелуй может лишать рассудка, сводить с ума, уносить в неведомые дали до самых звёзд… Да и знала ли? Было ли даже на заре отношений с Петром хоть вполовину так… волшебно?       Спустя полжизни он оторвался от неё, с трудом, как от живой воды.       - Марфа… я…       На его губы опустилась горячая ладошка:       - Не надо, молчи…       Мужчина посмотрел на неё долгим, головокружительно долгим взглядом. Она с трудом вздохнула, будто этот взгляд похитил весь воздух. Молча он открыл дверь, она так же безмолвно скользнула впереди него в полумрак вечернего вагона. Звук шагов тонет в мягкости узкой полоски ковролина. Его купе раньше, их следующее. Он распахнул резким рывком дверь, направляющие жалобно, надсадно взвизгнули в пазах. Её плечи чуть дрогнули… В полушаге открытая дверь своего купе…       Господи, сделай так, чтобы она обернулась, просто обернулась! Ничего ведь никогда не просил, ну пожалуйста, только сейчас!       Глаза… Её глаза с удивительными серо-зелёными звёздочками. И она вдруг кинулась обратно, свободная юбка лёгкого летнего платья взметнулась колоколом вокруг стройных по-девичьи ног, мелькнув перед проёмом двери в своё купе кусочком весёлой радуги. Остановилась перед ним, вдруг все сомнения вернулись, обрушились лавиной… А он понял, всё прочитав, как в открытой книге, на побледневшем лице. Новым поцелуем, нежнее первого, слаще во сто крат пообещал свободу от всех бед, проблем и… весь мир в придачу.       Краем глаза уловив вроде бы мелькнувшее в коридоре знакомое платье, Аня выглянула, замерла на несколько секунд с открытым ртом, наблюдая, как её маму целуют, по-хозяйски обняв, а затем ловко вовлекают в соседнее купе. Щелчок замка – и она втянула голову обратно, буквально квадратными глазами уставившись на мужа. Увидев ошарашенную Анюткину физиономию, Владимир высунулся в коридор – там пусто.       - Ань, ты чего?       - Корф, ты сегодня ночуешь тут…       Серые глазищи моментально сравнялись по размеру с Аниными.       - Да ладно?!       Хитро улыбающаяся жена указала глазами в сторону:       - Дверь закрывай. На замок…       Обнимая жену, Владимир мурлыкнул в маленькое ушко:       - Кто-то хотел корфёнка до конца коридора прогулять…       - Я быстро. Не скучай.       - Ань, ну уже десятый час, давай хоть чаю с печеньем попьём.       - Потерпишь, – показала вредина мужу язык и вернулась к электронной книге.       - Вот кому-то хорошо… слишком, – буркнул он, доставая телефон, – а кто-то должен с голода умирать.       Быстро ткнув пару раз в экран, подождал ответа.       - Степаныч, ну вы где? А то меня без вас завтраком не кормят, пузо уже к позвоночнику прилипло! Хых! - совершенно неприлично хмыкнул он в трубку и вывел звук на внешний динамик.       - Не кормят его! А сам ты чего, безрукий, что ли? Взрослый уже, длинный шнурок, сам приготовишь!       - Ага, а ты попробуй сначала до сумки с продуктами добраться мимо вредины пузатой. Ай, Анька, не дерись! Степаныч, меня тут из-за вас собственная жена лупит! Выходите из подполья!       - Идём уже, – пробурчал Заморенов и что-то тихо и нежно зашептал в сторону ещё до того, как пискнул сигнал отбоя.       Секунды ожидания расцвечивали лица супругов всё более ехидными улыбками. Ага, кажется, кое-кто никак не может набраться решимости. Появившаяся в проёме резко открывшейся двери Марфа так неожиданно помолодела и ещё похорошела, что зять приподнял бровь, окидывая её весьма вольным взглядом:       - Мам, а ты уверена, что тебе уже было 18, когда ты Аню родила?       Дочь же, уловив нервно сжатые кулачки и слегка закушенную губу, просто встала и без слов обняла счастливую мать. Зять тут же поднялся следом:       - Степаныч, сигареткой угостишь?       Не успевший войти Юрий только крякнул, разворачиваясь.       В тамбуре Корф отмахнулся от протянутой пачки:       - Я бросил давно. Ещё не хватало на голодный желудок начинать.       - Как думаешь, твоя Аня меня примет? – щурясь от дыма, Юрий кинул на молодого коллегу тревожный взгляд.       Поглядев на него, аки на дитя неразумное, собеседник фыркнул:       - А кто, по-твоему, специально дома оставался, изображая поддельный токсикоз, чтобы вы вдвоём на пляж ходили?       Покачав головой, Заморёнов задумчиво проговорил:       - Ну, шнурки, стóите вы друг друга. Шалопаи!       В купе их ждал готовый завтрак и две улыбающиеся женщины. Возможно, в это солнечное утро они действительно приходились друг другу не то подругами, не то сёстрами – на большее разница в возрасте явно не тянула. Марфа сияла изнутри тем магическим светом, который может зажечь в женщине только Мужчина. Тот самый. Который только для неё и с заглавной буквы.       Целый день провели все вместе, Юрий вёл себя крайне осторожно, боясь лишним взглядом смутить любимую женщину. Прикосновений они старались избегать вовсе, что в тесном купе давалось с трудом. Но молодожёны их прекрасно понимали: на этой стадии любая мелочь способна вновь распалить страсть, чего при свидетелях влюблённые себе позволить не могли. Чтобы хоть как-то помочь сдержать неизбежно возникающее напряжение, Аня старалась держаться ближе к матери, Владимир без всяких просьб пересел к Заморёнову.       На крупной станции Корф предложил своему Кенгурёнку пройтись, размять ножки. Увидав скривившуюся мордашку, Юрий хоть и шутливо, но крепко взял упрямицу за ушко и поднял на ноги, да ещё и по попке легонько приложил.       - Иди потопай, а то вырастет такой же лентяй, как папаша! На всех гастролях за своим планшетом сидит, как привязанный, знакомые буквы ищет, Корфуций!       Весьма многозначительно пробуравив Заморёнова потемневшим взглядом, Корф парировал:       - А я, в отличие от некоторых, между прочим, человек женатый. Мне не по статусу шляться по незнакомой местности, приключений на свою шею собирать.       - Сейчас кто-то по этой шее так получит, что все буквы, и знакомые, и не очень, забудет. Марш на воздух! У вас 20 минут!       Владимир молча сделал пару шагов вслед за женой, но стремительно вернулся и, понизив голос, пробурчал:       - А язык ты, Степаныч, всё-таки придержал бы, – и прежде чем ему успели хоть что-то ответить, так же резво исчез.       После ужина Юрий сдержанно попрощался, ни о чём не спрашивая. Корфы в полной тишине убрали со стола, Марфа достала прозрачную сумочку с туалетными принадлежностями и полотенце, собираясь в душ, находящийся между их и Заморёновским купе, добавила из косметички ещё пару мелочей. Аня наблюдала за матерью краем глаза, пряча лёгкую улыбку. Едва лишь тёща исчезла за дверью душевой, Владимир выложил бритву, планшет и футболку с удобными шортами для сна. Жена дёрнула его за пояс джинсов, усаживая обратно рядом с собой.       - Не суетись.       Удивлённый взгляд на Аню – а у той опять мордашка хитрая:       - Ты снова спишь здесь.       - А если мама только в душ ушла?       - Так он в обе стороны открывается, Володя… а тушь и пудреница в душе не нужна… – многозначительно добавила она, приподняв бровь.       Родной Петербург встретил прохладой и мелким дождиком. Выходя к стоянке такси, Владимир прямо спросил тёщу:       - Мам, ты домой?       А она посмотрела на напряжённо ожидавшего её ответа Юрия и уверенно, спокойно озвучила своё решение:       - Пока к вам, ребята. Мне сначала нужно поговорить с Петром. Не по-человечески так, за спиной-то.       Но главное слово услышали все – «пока». С трудом сохраняя покерфейс, Заморёнов кивнул и подхватил свою сумку.       - Я позвоню вечером.       В ответ женщина всё так же спокойно и буднично кивнула, не отводя глаз.       Приведя себя в порядок с дороги, Марфа взялась за телефон.       - Здравствуй, Зиночка! Вот, вернулись. Как ты, моя хорошая?       - Привет, отпускница! Наверное, вся коричневая? Как вы там, не родили ещё?       - Что ты, рано ещё! Целый месяц почти.       - Как довезли своего пузатика?       - Хорошо, всё в порядке с Нюточкой, завтра к Илье придёт. Как твоё сердце, Зинуля?       - Да что ему будет! Стучит. Тут, Марфуша, такое дело: мы с Илюшей третьего дня Петра твоего видели. Что-то с ним не то. Ой, не то. Худющий как кощей, бледный – аж страшно. Шёл он по улице, медленно так, будто тяжко ему совсем. В общем, сам он на себя не похож. Тебя уж не стали в последние дни отдыха срывать, но Филя Мандт по описанным признакам велел Петра ему показать. И желательно срочно.       Изменившись в лице, Марфа долго прижимала к груди молчащий телефон и напряжённо думала. Вышла из своей комнаты в гостиную, на диване – картина маслом: молодёжь валяется в обнимку, при этом умудряясь читать каждый свою книгу.       - Володя, ты можешь мне помочь?       - Чем конкретно, мам? – книга чуть опущена, но вторая рука так и не прекратила поглаживать круглый животик жены.       - Свози меня, пожалуйста, к Петру. Я хочу забрать все остальные вещи.       - Прямо сейчас?       - Нет, что ты. Отдохнём немного, пообедаем, а потом съездим, хорошо?       Уходя от мужа, ключи Марфа оставила в прихожей, потому стоять перед дверью пришлось долго. Совсем было решив, что Петра дома нет, она уже повернулась к зятю с извинениями за напрасную поездку, когда из квартиры послышались неуверенные шаркающие шаги. Хозяин долго не мог справиться с замком, из-за двери слышались его тяжёлые рваные вздохи. Увидев мужа, Марфа ахнула. От человека осталась едва ли половина. Впалые щёки, пергаментная кожа с тёмными пятнами, тусклые глаза, которые, казалось, уже почти ничего не видят и не узнают визитёров, многодневная щетина, засаленная майка, висящие мешком пижамные брюки, на ногах всего одна тапка с прорехой у большого пальца.       - Петя… Боже мой…       Входя в дом вслед за бессильно опустившимся на обувницу мужем, Марфа попыталась заглянуть ему в лицо. Но путь до двери и борьба с тугим замком, казалось, отняли у больного последние силы. Он неловко облокотился на стену плечом, уронил голову на грудь, закрыв глаза. Едва сдерживая подступившие рыдания, женщина подняла на зятя полный страха взгляд:       - Володя, к Мандту отвезёшь?       С трудом вернув отпавшую челюсть на место, ошарашенно кивнул, слов не было – увиденное просто шокировало.       Собирать Петра пришлось вдвоём, прямо в коридоре, у него не было сил никуда двинуться. Быстро сложив всё нужное для больницы в одну из объёмных дорожных сумок, которые захватили с собой для её вещей, Марфа вынесла в прихожую чистую одежду.       - Мам, документы возьми.       Пока она рылась в секретере, в котором царил небывалый до этого в доме Платоновых хаос, Владимир сам полностью переодел тестя, с трудом держащегося в вертикальном положении. Жене осталось только унести грязное в ванную. Там она застала ещё более неприглядную картину – пожелтевшая сантехника, гора ношеных вещей, неприятный запах.       До машины Петра вели вдвоём под руки, он едва мог передвигать ногами, тяжело повиснув на плечах жены и зятя всем весом. В клинику, где работал Филипп, а точнее, Фридрих Иоганнович Мандт, Марфа позвонила ещё с дороги, и друг Ильи и Зинаиды уже ожидал их в холле. Быстрый внешний осмотр – и больного немедленно увезли на диагностику.       - Давайте паспорт, полис, СНИЛС.       Получив требуемое, Мандт махнул им в сторону выхода, забрав из рук Владимира сумку.       - Всё, свободны. Часа три вам здесь делать нечего, а потом уже поздно будет тут торчать. Результаты сообщу по телефону сам, когда появятся. Ну и, само собой, вне зависимости от диагноза, эту ночь пациент в любом случае проводит у нас – куда ему в таком состоянии домой. Всё, свободны оба, я сказал, увидимся завтра утром, – пресекая возражения, доктор развернулся и исчез в глубине больничных коридоров.       Марфа не хотела пугать дочь, всерьёз подумывая над тем, чтобы скрывать от неё состояние отца до родов, а если получится, то и дольше. Но звонок Мандта застал её в гостиной. Смертельно побледнев, женщина едва не выронила телефон. Заглушая рыдания ладошкой, Марфа кивала словам абонента, едва ли адекватно воспринимая сейчас все сказанное. Мать положила телефон, к ней тут же кинулась взволнованная Анна. Подняв дрожащий за радужной солёной пеленой взгляд на Владимира, тёща слабо прошептала:       - Лейкоз… Пока предположительно. Но с большой вероятностью.       Посмотрев на испуганную, ничего не понимающую жену, Корф едва сдержал крепкое словцо. Как же всё не вовремя – Ане сейчас совсем не нужны лишние волнения. Ну что за человек! Даже для того, чтобы серьёзно заболеть, выбрал самый неподходящий момент…       - Мама, у кого лейкоз? Неужели у тёти Зины? Но ведь у неё же сердце больное.       С тоской поглядев на закаменевшего лицом зятя, Марфа тяжко вздохнула, смахивая слёзы и гладя дочь по голове.       - У отца, Нюточка. Мы с Володей вчера его к Мандту в клинику отвезли, плохо ему. Тебя не хотели волновать, тебе же нельзя теперь. А тут оно вон как…       - Мамочка, поедем сейчас к папе, пожалуйста!       Два просительных женских взгляда обратились к мрачному Владимиру.       - Возможно, тебя вообще к отцу не пустят, учитывая твоё положение, ты это понимаешь?       - Но я хотя бы с дядь Филом поговорю. Я хочу услышать всё от него сама. Я же должна понимать, насколько всё серьёзно с моим родным отцом, Володя!       «Вот только твой родной отец никогда не торопился узнать, как чувствует себя его единственная дочь и как живёт законная жена», – зло подумал Корф, но кивнул, поднимаясь.       - Поехали.       В дороге его застал звонок Бенкендорфа – актёра срочно ждали на киностудии.       - Да что же за день такой – всё в кучу! Девочки, довезу до клиники, а сам по делам. Если там всё быстро, потом заберу, затянется – придётся вам брать такси. Анют, наличные есть с собой? – жена молча кивнула. – Хорошо, встретимся дома. Всё, что скажет Мандт, запоминайте как следует, дома обсудим.       Едва жена и дочь появились на пороге палаты, Пётр Михайлович одарил их тяжёлым взглядом и с усилием отвернулся к стене, всем видом показывая, что разговаривать с посетительницами не настроен. До слёз обиженная подобным отношением Анна выскочила прочь, а Марфа покачала головой и тихо прошептала:       - Что же ты творишь, Пётр…       В коридоре Анна тяжело опустилась на кушетку, вытирая мокрые щёки ладошкой. Мать присела рядом, молча обняла.       - И что у нас тут за рыдания? – к ним подошёл доктор Мандт. – Анюта, если ты так нервно будешь воспринимать состояние отца, больше в палату не зайдешь. Папу твоего мы вылечим, я тебе обещаю. А тебе сейчас нужно думать вот о нём, – он с улыбкой кивнул на её выпирающий живот. – Пойдёмте со мной, барышни, побеседуем в более удобной обстановке.       Небольшой, но светлый кабинет доктора Мандта навевал покой и умиротворение даже несмотря на то, что попадали в него родные пациентов для разговора на очень страшные темы.       - Курс химиотерапии обычно назначают циклами, состоящими из чередующихся периодов терапии и покоя. То есть в течение нескольких дней проводится химиотерапия, несколько дней пациент восстанавливается. Но вы понимаете, что первый курс только начало? Если результаты будут неутешительные, нам придется прибегнуть к ТКМ.       - Что это такое? – испуганно шепнула Марфа.       - Ничего страшного, всего лишь сокращение от «трансплантация костного мозга». Надо искать донора. Срочно. Иначе у нас только один вариант, Аня – пуповинная кровь вашего малыша.       Голова закружилась. Значит, кровь её малютки может спасти отца? А если это навредит ребёнку?! Увидев перепуганное лицо будущей матери, Мандт принялся объяснять:       - Это стандартная процедура, кровь берут из плаценты во время родов и замораживают, хранят в специальном банке, а твоему папе она может вообще не понадобиться. Будем надеяться, что он даст положительную динамику на химиотерапию и быстро удастся найти донора костного мозга, тогда взятая кровь будет как страховка храниться в банке крови. Возможно, она когда-нибудь пригодится самому ребёнку или вам, его родителям. А возможно, поможет кому-то другому жизнь спасти.       Подходя после проб к стоянке возле киностудии, Корф в задумчивости едва обратил внимание на окрик.       - Володька, ты чего такой загруженный?       Наташа Репнина была как всегда очаровательна, элегантна и в превосходном настроении.       - Привет, Наташ. Ты на пробы?       - Ага. Думаешь, только твой Беня всё всегда про новые проекты знает? Наш Кайзер тоже не лыком шит, знаешь ли! – озорно подмигнула ему коллега. – И всё-таки, чего мрачный? Вы там, кстати, не родили ещё?       - Нет, рано пока. У меня тесть заболел, и судя по всему серьёзно.       Репнина наморщила красивый лобик:       - Так насколько мне известно, у вас же с ним неконтакт.       Тяжкий вздох был ей ответом.       - Знакомый случай, – недобро усмехнулась Наташа. – Как здоров и полон сил, так сам себе царь и бог, а как прижало, так «деточки, родненькие, поможи́те чем можи́те»? – перед глазами мгновенно встала отвратительная сцена, которую устроил Пётр Михайлович на свадьбе Корфов.       - Натка, там всё уже настолько хреново, что ему не до выпендрёжа. Мы с тещей его в онкологию вчера почти на руках притащили.       - Онкология?! - ахнула Репнина.       Владимир лишь мрачно кивнул, ещё раз тяжело вздохнув.       - Ладно, поеду я, Наташ. Мне как раз новости про тестя сейчас надо узнать – Аня с Марфой должны уже из клиники домой вернуться. Удачи на пробах.       - Пока, Володь. Я позвоню потом.       Аня попросила мать ничего не говорить Владимиру о методе лечения онкологии при помощи пуповинной крови, искренне надеясь, что применять его не понадобится. Ей было страшно даже подумать о том, чтобы пришлось что-то делать с её новорожденным ребёнком, даже если это спасёт жизнь отцу. Она постоянно безмолвно молилась о том, чтобы лечение ограничилось химиотерапией.       Вечером вместо Наташи позвонил Андрей. Выслушал короткий рассказ о состоянии тестя, задал несколько вопросов по делу – было понятно, что Долгорукие успели порядком просветиться во всемирной паутине по этой теме. Несколько секунд обдумав новости, полученные от Корфа, попросил завтра к часу дня заехать ненадолго в театр.       Служебный вход в родной храм Мельпомены встретил непривычной тишиной. Разумеется, многие сотрудники технических служб в отпуске, актёры кто на отдыхе, кто на съёмках, но коридор поразил непривычной для полудня пустотой и тишиной.       - Проходите в зрительный зал, Володя, – кивнул ему охранник, – вас там ждут.       Войдя в освещённый дежурным светом зал, Корф почувствовал, как защипало в глазах. Театр в очередной раз показал одному из преданных своих служителей, что он – дом. Порою полный склок, зависти, сплетен и интриг, но родной и сердобольный. В зрительном зале собрались все, кто был сейчас в городе – добрая половина труппы, билетёры, костюмеры, буфет, осветители, гримёры, бухгалтерия, бутафорский цех… Кого-то Владимир вообще видел впервые.       На пустой сцене сидел на одиноком стуле Оболенский, который при появлении актёра вскочил и протянул руки в его сторону:       - Володя, мы все сочувствуем вашему семейному горю и готовы помочь всем, что только в наших силах! Может быть, собрать какие-то средства, обратиться к нашим постоянным спонсорам? Чем мы можем быть вам полезны?       Сделав несколько глубоких вдохов, Корф быстро преодолел расстояние от входа до сцены, одним махом перепрыгнул отделяющие сцену от зала ступени.       - Спасибо. Спасибо вам всем. Деньги не нужны. Мой тесть человек небедный. Нужен донор костного мозга. Срочно.       На него тут же обрушился поток вопросов:       - А какой донор? Что надо сделать? Как определить? Куда ехать для анализов?       Корф поднял руку, призывая к тишине.       - Чтобы найти кандидата в доноры, нужно сдать кровь на анализ в клинике. Это очень быстро и просто.       Из зала снова донеслось:       - Адрес клиники назови!       Быстро озвучив по памяти адрес и часы работы лаборатории, Корф снова оглядел сидящих перед ним в зале людей. Некоторых он никогда не видел за все годы работы в театре, многих помнил лишь в лицо, без имени, порою даже не зная, кто кем работает. Но пришла беда – и люди готовы поддержать его, невзирая на должности и степень личного знакомства.       - Мы не успели запомнить, – пробасил кто-то с задних рядов.       - Я всё записала, сейчас мы напечатаем объявления и повесим на доску у администрации и у служебного выхода.       Полина из бухгалтерии. Надо же, всегда считал её легкомысленной вертихвосткой, не ожидая такой готовности помочь. Эмоции снова нахлынули, сдавливая горло. Пришлось отвернуться, чтобы не опозориться перед всем коллективом. За спиной послышались тяжёлые шаги, явно не аристократичного Оболенского. После лёгкого хлопка по плечу голосом Заморёнова раздалось негромкое:       - Пойдём-ка пошепчемся. Есть пара вопросов.       В следующую неделю Ане и Владимиру казалось, что в поиски донора для отца включилась добрая половина Петербурга. В институтах, где работают Иван Иванович и Надежда Николаевна на просьбу о помощи откликнулось по доброй половине сотрудников, очередь в лабораторию из желающих сдать анализ на совместимость в иные часы змеилась до площадки у лифта. А вот на кондитерской фабрике, где всю жизнь проработал Пётр Михайлович, к его беде отнеслись вполне прохладно, несколько особо сердобольных – и всё.       Никто не ожидал, что среди однокурсников именно Лиза Долгорукая развернёт неслыханную активность в помощь отцу Анны Корф – безмолвное противостояние между двумя блондинками всегда ощущалось в коллективе. Когда она от Андрея услышала, что Аниному отцу ищут донора, то немедленно села за телефон, обзвонила каждого сокурсника и безапелляционно велела быть по определённому адресу в определённый час.       Поглядывая украдкой на шуструю Елизавету, беспрестанно бегающую зачем-то между лабораторией и кабинетом доктора Мандта, Миша Репнин вдруг осознал, что начал на неё смотреть как будто другими глазами. Когда дружная стайка студентов выскочила на крыльцо клиники, он сам подошёл к девушке.       - Лиз, ты просто молодец! Я бы, наверное, так не смог.       - Как, Миш?       - Я ведь всё понимаю, Лизонька. Я же не слепой и совсем не бесчувственный. Только…       - Да поняла я всё давно уже, Миша. Заметил, давно уже не пытаюсь никуда тебя позвать, – грустно улыбнулась.       Репнин шутливо ударил себя по лбу:       - А то я думаю, чего мне в жизни не хватает! Давай тогда я тебя приглашу куда-нибудь.       Лиза посмотрела на него внимательно и очень печально.       - Зачем, Мишенька? Ты ведь всё равно…       - Знаю, не таких слов ждёт девушка. Но… может быть, ты поможешь мне…       - Забыть?       - Нет, скорее понять, что рядом есть девушки, которые гораздо лучше.       - А я разве лучше? – по-прежнему грустно, но с робкой искоркой надежды в душе.       - Гораздо лучше, Лизонька. Может… давай попробуем? Я не обещаю золотых гор, не знаю, когда настанет тот день, в который я пойму, что в моей душе больше нет ничего, кроме чувства к тебе… Но поверь мне, Лиза – я очень хочу, чтоб этот день настал.       - Ты точно уверен в том, что хочешь избавиться от… – вслух объект общей муки они в разговорах не называли никогда, по молчаливому соглашению это стало в их общении табу.       Михаил лишь кивнул.       - Тогда я согласна, Миша. Я буду ждать. И ни в чём не буду упрекать, я обещаю. Только дай мне шанс. Я очень постараюсь сделать тебя счастливым.       Обняв девушку, Репин впервые потянулся к её губам:       - А я – тебя.       Время шло, все усилия по поиску донора для Петра Михайловича были напрасны. До рождения маленького Корфа оставались считанные дни.       Владимир встал на дыбы, едва лишь жена заикнулась о том, что пуповинная кровь новорождённого может помочь выздоровлению будущего деда.       - Аня, как ты не понимаешь! Ты готова рисковать жизнью собственного ребёнка? А это не только твой, он ещё и мой ребёнок! Я против каких-либо процедур, имей в виду!       - Володя, но нам же всё объясняли. Вреда ребёнку практически никакого…       - Вот именно! Практически. То есть вероятность вреда всё-таки есть. Так ведь, Аня?       - Но…       - Что «но», Аня, что «но»?! Ты согласна помочь Петру Михайловичу ценой риска для жизни ещё не рождённого человека! За что, скажи мне, за какие такие заслуги он удостоится права жить взамен нашего ребёнка?!       - Господи, что ты такое говоришь! – едва не плакала Анна. – Нашему малышу не причинят вреда, доктор Мандт это ясно объяснил. А он всё-таки мой отец, Володя, и он умирает!       По выражению лица мужа Анна ясно прочитала промелькнувшую у него в ту секунду мысль: «Туда ему и дорога».       - Нет, я не верю… не верю, ну ты же не такой, Володя…       От вида слёз жены Корф взбеленился окончательно:       - Имей в виду, я не подпишу никаких бумаг, разрешающих что-нибудь сделать с моим ребёнком!       Громко хлопнула входная дверь. Анна осталась посреди комнаты одна, глотая горькие слёзы.       Конец двадцать третьего акта