Тихие холмы

      Усталое осеннее солнце слепо дотянулось до кудрявой череды разноцветных древес ранее затемнённой рощи, располагающейся у подножья холма и прилегающих к нему карьеров, создав настоящий цветовой резонанс: золотые и ярко-огненные макушки деревьев радовались на фоне разрозненных свинцово-синих штормовых облаков, прижавшихся своими грузными брюхами к гряде гаснущих вдали скал и лесов.       Над головой же сталкера, забравшегося на ретрансляционную вышку, проклёвывались целые участки чистой голубизны, зажатые меж ныряющей друг в друга русой, белоснежной и тёмно-лиловой небесной ватой.       Лёгкие ленивые тени медленно расползались по простирающимся внизу дорогам, утерянным в кроваво-жёлтом море опавших листьев, давно покинутым казармам, остаткам строений и пристроек, гаражей, по мосту и проходящим под ним железнодорожному полотну, что в низине. Тоннеля же, который располагался дальше, на удивление даже сверху не было видно из-за обильной растительности.       Нередко солнце терялось в хаосе взлохмаченных облаков и тогда деревья на время угасали. Но стоило свету выйти наружу, как всё вокруг преображалось и сияло, и искрилось, и веяло радостью с новой силой, словно возрождающаяся надежда…       Сталкеру, вцепившемуся крепко в оградительные железки, не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Единственный мирный, но всё же затухающий вечер… С замиранием сердца глядел он с высоты на игру света и теней среди чернеющих голых и праздно одетых древес, на летящего в сторону Радара ворона, далёкие сколы холмов и последние сердоликовые пожары лесов, уходящие далее на север и превращающиеся в голубой волнистый горизонт. С трепетом слушал он завывания ветра, что пытался раскачать вышку и сорвать с веток как можно больше листьев, затем унеся их куда-то, предварительно закрутив в весёлом хороводе. Иногда приносил он кроме завываний и звучание линий электропередач, грохот идущих в никуда вагонов, свист гудка, визг тормозов… и хоть было оно все прошлое, неживое, успокаивало и заставляло дышать ровнее.       Спустился смельчак, когда небо натянуло невзрачное одеяло к холодной ночи, оставив на западе светло-желтую полоску, всё, что было ныне ярким, померкло, а руки вконец окаменели от холода.       Человек поплёлся, шаркая, в сторону пристанища, что располагалось не в главном корпусе, который раньше был штабом некой группировки анархистов, а аж на другом конце территории военной базы. Объясняли это сталкеру его товарищи по несчастью тем, что в стенах этого строения сильно разит смертью. Несколько раз Фома Неверующий наведывался в сие здание, пытаясь найти внутри нечто интересное, из ряда вон выходящее. Но ничего кроме разбитой мебели, разграбленного склада и стаканчика давно остывшего и выдохнувшегося кофе на подоконнике, он не нашёл. Посидел под окном рядом со скелетом, навсегда стиснувшим в объятиях ржавый РПК и обтянутым тонким слоем паутины, да и ушёл, намереваясь больше никогда туда не заглядывать.       Корпус, проникающий в самые дальние уголки души пустым взглядом тёмных проёмов окон, вскоре проплыл мимо. Покров небес успел смениться раза три: с серовато-синего и тускло-бордового к тёмно-серому и бурому с красными угольками и языками над горизонтом и, наконец, к иссиня-чёрному с золотой тлеющей каёмкой на западе, над которой сгромоздились мелкие ореховые клочки, пока сталкер не достиг зарослей, скрывающих небольшое депо, где и обосновались, наверное, единственные в этих краях люди.       Преодолев кустарник, благоухающий последними скудными осенними запахами, сталкер вошёл под пробитую кровлю, приютившую несколько грузовых вагонов. По отсветам на их ржавых боках было понятно, что меж ними горит костер. Полумрак сравнительно быстро окутывал окрестности. Недавно светлые, а теперь чёрные силуэты вытянутых елей чуть покачивались на фоне засыпающих небес.       Сталкер поприветствовал усталых товарищей, что расположились у огонька. Один из них, судя по униформе — наёмник, чуть приподнял веки, затем продолжив разделывать мясо какого-то мутанта. Второй, что сидел спиной к пришедшему, даже не повернулся: похоже он дремал. Третий, на котором мёртвой тряпкой висел грязно-зелёный ССП, поправил треснувшие в стеклах очки и еле заметно кивнул, или это только показалось сталкеру.       Он примостился рядом с дремлющим, которого чисто по внешнему виду, а именно заросшему морщинистому лицу, можно было с чистой совестью назвать стариком. Никто не знал, как и когда он прибился к группировке, которая затем исчезла. По его немногочисленным рассказам сам он служил раньше в войсках под городом Припять. Возможно даже и здесь, ведь нашли его как-то свободовцы в одной из заброшенных деревень, в которой он жил месяцами, несмотря на те ужасы и поверья, что окутывали данное место… Приютили анархисты солдата да и приняли в свои ряды. Человеком он воистину оказался бравым: патрулировал по собственному желанию Барьер, довольно опасное место, причём один раз в одиночку сдерживал атаку монолитовцев, прущих с Радара, при том факте, что у фанатиков были ручные пулемёты, Натовские винтовки, гранатомёты и даже какая-никакая техника, а у него лишь СВД с ограниченным запасом патронов! Отделался вояка только осколочными ранениями и контузией… хотя на душе, конечно, все пережитое отразилось в первую очередь. Был он слегка чудаковатым, в меру набожным, но простым, наивным и добрым. Зона не сумела отнять у него человечность, как ни пыталась. Дух воина не позволил.       Наёмник, кинувший последний кусок мяса в котелок с водой, имел более скудную историю. Выполняя задание в Мёртвом городе, его группа была атакована химерой и погибла. Сам он каким-то чудом уцелел, спасшись в подвале дома от сверхвыброса, перекрывшего затем все проходы из города. Однако, не зная об этом, солдат удачи выживал там несколько месяцев, пользуя склад группировки, пока в те дебри не совершил аварийную посадку вертолёт с научниками. И словно по закону жанра единственный выживший ботаник наткнулся на наёмника. Вместе они каким чудом выбрались из проклятого места по подземным тоннелям, выйдя наружу в окрестностях военной базы, которая и стала их новым оплотом. Собственно, этот учёный сейчас и сидел у костра вместе со всеми. Вот такая компания вновь собралась и сегодняшним вечером.       Надвигающаяся ночь оглашалась нередким грохотом взрывов и выстрелов где-то над меркнущим горизонтом, будто целая противозенитная батарея решила вдруг заявить о себе. Далёкая тёмная щетина северных лесов гулко отражала эти удары и угрюмо гудела.       Наёмник, подкинув в огонь немного дров и помешав бульон, почему-то покачал головой и вздохнул.  — На поле танки грохотали… солдаты шли в последний бой… — словно прочтя его мысли, протянул сквозь сон старик, возможно выросший под этакую симфонию войны.       Зона опять по-своему похоронила то, что некогда дышало пылью здешних дорог, глотало боеприпасы и верно служило человеку… Армейские склады ранее являлись неким полигоном для испытаний не только ведущего на тот момент вооружения, но и секретных разработок, поставляемых главным образом из местных лабораторий. Следы его остались повсюду: начиная от захоронений техники, теперь спящей под холмами, заканчивая Каменным лесом — грядой глыб, перекрывающей путь на Радар… Некоторую часть техники пытались вывезти как раз через него, но Зона заставила моторы и лопасти замолчать навсегда, хоть иногда и слышно нынче, будто старые колёса вновь с рёвом пробегают по дорогам, а над холмами проносится эхо от стрекота военного вертолёта… Помимо боевых машин здесь навеки сложили головы и люди, удерживающие Барьер до сверхвыброса и павшие в резне за территории… Это место хоть и неизмеримо красиво с виду, но на самом деле хранит в себе столько же непомерных слёз и утрат. Это кладбище. Забытое всеми. Даже самой Зоной.  — Ну давай уж пой раз начал… — проворчал в сторону вояки наемник, — Потешь наши грешные души, расскажи, как бил «Монолит», давай!       Учёный укоризненно глянул на своего товарища, но старик, ничуть не обидевшись и не смутившись, воодушевился и, взяв из ниоткуда гитару, испещрённую «шрамами», следами сырости и времени, забренькал что-то ужасно знакомое всем, потому как очкарика аж скривило.       Под грохот рвущихся будто под водой снарядов где-то вдалеке, он запел на удивление сильным и приятным голосом:

На холме стоял октябрь В одеяниях златых. На холме дежурил я, Заняв вышку часовых. Он спросил, а я ответил, В снайперку патрон воткнув, Он решал, а я уж метил, Жизнь в прицеле зачеркнув. Мене кинет мать родная, Мене бросит взвод солдат, Не оставит, променяя, Только снайперки приклад. Пой, винтовочка родная, Пой, честная, от души, Пой ни сколь не преставая, Пой, но только не пляши!

      Гитара жалобно застонала под крепкой рукой ветерана, но выдержала и вскоре затихла. Канонада тоже кончилась. Сталкеров, сидящих у костра, окутала тишина.       Наёмник покивал, почесав щетину, затем глянул на ботаника. Тот только вздохнул:  — Опять… неужели ничего больше не знает?  — Для него лучшая песня — гомон станковых пулеметов, так что успокойся… чем тебе не нравится? У старого голосище — о-го-го!  — Да я и не спорю… слишком уж мне аукнулся твой этот гомон — не хочу я больше его слышать. А его песни — как нож по ушам, ещё хуже…       Наёмник только отмахнулся. Вояка посопел немного, а затем вновь задремал с гитарой в обнимку.  — Он ведь про Барьер пел, верно?       Наёмник и учёный уставились на сталкера, что подал голос.  — У него всё Барьер… — протянул второй, принюхиваясь к запахам, разносящимся из котелка прохладным ветром.  — Может, тебе-то что? Пусть себе повспоминает на старости лет былые времена…       Издалека прилетел отголосок волчьего воя, больше напоминающий злорадный смех. Что-то синее вспыхнуло в тёмном небе и погасло.  — Мне… — сталкер поёжился, — Всё не дает покоя тот дезертир, заявившийся вчера к базе. Факт, что рядом с нами существуют другие люди, просто не укладывается в голове…  — Напомни-ка, что он спросил? — наконец проявил заинтересованность научник.  — Скорее не спросил, потребовал. У него пушка в руках была… он хотел, чтобы я рассказал ему о некоем городе №62…       Наемник присвистнул, учёный призадумался. Только старик подал безмятежный храп.  — Даже мне с моими-то знаниями о различных засекреченных местах Чернобыльской Зоны сложно сказать, что имел в виду тот… кстати, с чего вы решили, что он именно дезертир?  — Форма на нём была военная… но не мог же солдат покинуть самовольно блокпост? Тут же поблизости существовал блокпост? Ты говорил, что ловил какие-то сигналы…  — Хоть мне и получилось отремонтировать радиоприёмник, на нужную частоту я не смог настроиться: помехи, сплошные помехи… Радар же рядом. Или чепуха какая-то творится в эфире. То на помощь кто-то зовёт, то диспетчерская вызывает без конца… Нет, я такие сеансы связи проводить отказываюсь, — учёный вздохнул. — Да и города с индексом 62 я не знаю… 32 — может быть, наш вертолёт разбился как раз там, но шестьдесят…  — Так где этот блокпост? Примерно.       Научник помедлил с ответом. Было видно, как всполохи от костра играют на его выражении лица, застывшим в непонимании и напряжении.  — За Барьером…  — То есть, на Радаре?  — Верно.  — Мне нужно туда.       Все замолкли, ошарашенные таким заявлением.  — Ох, сынок… не нужно тебе в такую гиблую глушь… — очнулся вдруг ветеран, отложив гитару куда-то в сторону, — Эй, синий, протяни мне ложку. Когда похлебка будет?  — Да успокойся ты со своею похлебкой! — прорычал в ответ наемник, — Но с одним я всё же согласен. Те места жутко опасны. Не стоит рисковать…  — Рисковать? Хотите сказать, что вы не рискуете, сидя здесь сиднем? Это Зона, тут везде, знаете ли, опасно. Если вы думаете, что смерть можно обмануть второй раз, то ошибаетесь. Она достанет вас везде, ежели ей это понадобится… И этот дезертир, эти помехи, военная база, Зона в целом — это всё неспроста! Здесь что-то не так! Кто-то ищет секретные сведения о лабораториях, хочет получить контроль над ними…  — Даже если и так. Какое тебе дело? Сиди, пока есть на чём сидеть, и носа не высовывай. Да, мы все хотим убраться отсюда, знаю… но в данный момент это невозможно!  — А я и не хочу убираться, ясно? Мне нужны ответы на вопросы, цены жизни для которых мало!  — Много хочешь!  — С чего ты вообще взял, что пресловутый дезертир ищет лабораторию? Даже если ты найдешь сведения, на которые ведётся охота, что тебе с этого будет? Станет только хуже.  — Мне не сведения нужны… — сталкер помедлил, оглянув всех, — Ты вот учёный, а он наёмник. Смысла убеждать вас в чём-то нет, но я попробую… Всё, что делал когда-либо человек, делал он это ради себя любимого, корысти, надёжности, сохранности всего, что ему дорого. Люди такие же животные, как любой мутант. Вот только мутанты — творения их рук. Человек задавит любого, кто посягнет на его род, потому что глубоко внутри он — зверь, которым движут инстинкты… и нет на Земле больше существ, способных превзойти человека в чём-либо, потому что он будет бороться до конца, побуждая свои действия прикрытием в виде моральных принципов… Когда на волоске станет жизнь его, всё духовное начало пропадёт, будто его и не было. Человек — вот настоящее чудовище, угроза всему живому… и Зоне тоже. Если кто-то получит сведения о том, что получали в этих лабораториях, всему миру придёт конец. Человек на всё способен ради «светлых» целей. Эта борьба бессмысленна — они получат результаты работы лабораторий и будут затем же препятствовать тому, чтобы эти результаты не заменили… их самих. Они не понимают, что творят. Вот дать в руки человеку детёныша химеры. Что он сделает? Убьёт в ужасе от того, что такие сильные твари могут смести его с лица Земли? А если сохранит жизнь, будет ещё хуже, ибо двух победителей в борьбе за существование нет… Единственное правильное решение — уничтожить лаборатории и всю документацию, тем самым уничтожив иллюзию выбора. Дай людям выбор — они будут стремиться к идеалу. Лиши их его — будут стремиться к его получению, а значит, всё одно — есть выбор или нет, так уж устроен человек. Но человек забыл, что такое природа, истинный выбор, выбор не для человека, выбор самого человека для…       Старик, во всю хлебавший уже готовый бульон, будто не слушая сталкера, вдруг приостановился.  — Те твари, о которых ты говоришь… они не просто творения рук человеческих, и Зона вся — это их творение. Не будешь же ты уничтожать всю Зону?  — Нет, не буду… её нельзя уничтожить. Я хочу уничтожить стимул к уничтожению. И знаю, как это сделать.       Старик только покачал головой, будто понимал больше, будто знал как все на самом деле. Действительно, быть человеком и рассуждать подобным образом — глупо. Но тогда и существование всего живого и неживого — полная чушь.       Вновь расхохотались во мраке лесов волки, горизонт застонал и потух.