Эллерион

      «Учитывая показания свидетелей и временные отрезки, в которые было совершено убийство господина Таира Молиса, владельца Листового поместья, следствие не отрицает версию самоубийства, все подозрения и претензии снимаются с Берилл, именуемой так же Иветт, дочери покойных Лукиана и Келен. Стражи приносят свои извинения за доставленные неудобства.»       Так гласило письмо, одиноко лежащее на небольшом столике. Несмотря на содержание, написанные красными чернилами острые, колючие буковки предостерегали, угрожали. Вопрос не закрыт, и Берилл это понимала.       – У них нет ничего, – уже в который раз повторила Джессика, стоя у окна. Берилл видела только напряжённые плечи и распущенную медь волос, перекинутую через плечо. Торговка отвела взгляд, поёрзала на диванных подушках, но достаточно удобной позы так и не нашла.       – Есть. Призрачный мотив и вопли смиренников.       – Это им ничего не даёт.       – Не даёт, я нужна королю. Меня сейчас никто не тронет, миссия ещё не завершена. А что будет потом – не знаю.       Джессика зло выдохнула, задёрнула шторы, стало совсем темно. Девушка проплыла бестелесным призраком по комнате, совсем неслышно, и села рядом.       – Скажи что-нибудь. – Но так ничего и не дождавшись, цокнула языком, отвернулась и заговорила с укором: – Я остаюсь здесь с этими оголтелыми, не ты.       – Не я. Но за твоими плечами – твой род. Древний, имеющий соответствующую репутацию. И не надо говорить, что теперь это не имеет никого значения. Имеет: это кровь, а не морковный сок, и по большому счёту ты подданная королевы Мелин. Нет, от тебя отстанут тут же, как только я скроюсь из виду.       Дела обстояли премерзко. Около года назад один из мелких дворян почтенного возраста и славного нрава загорелся идеей нанять людей для отрядов дружинников, чтобы обезопасить окрестности города. Стражи ведь защищают исключительно столицу. Состояние у хозяина Листового поместья было небольшое, позволить себе самостоятельно организовать эту затею он не мог. Но, конечно, мужчина кланялся Совету, снискал одобрение, позже обращался к состоятельным людям за денежной помощью, и Берилл тогда решила, что идея неплоха, и внесла свою лепту, весьма нескромную и приведшую Таира в восторг. Он уверял, что позже вернёт всем участникам этого мероприятия всё, что занял, за счёт добровольных людских пожертвований, своих доходов и невысокого налога, который накладывался на торговцев и путешественников, пересекавших охраняемую черту. Все бумажки, разрешения, заверения, расписки – всё это он собирал тщательно и во всём любил порядок. Позже Берилл покинула Эллерион и даже почти забыла обо всём, что касалось наёмной дружины; а теперь вдруг являются Стражи и объявляют, что она – подозреваемая в смерти этого затейника.       Как оказалось, люди не спешили делиться с благодетелем своими кровными, а среди наёмников обнаружились люди нечестные, ленивые и корыстные. Должного контроля над ними не устанавливалось, и они не только не пытались оградить людей от возможных опасностей, но и сами, бывало, разбойничали на дорогах. Некоторых ловили, однако ответственность и штрафы почти целиком и полностью ложились на плечи Таира. Аристократы, учуяв, чем попахивает затея, потребовали назад если не всё вложенное, то большую часть. Мужчина, вероятно, уже и сам не рад был своему начальному энтузиазму и как мог старался возместить ущерб, но полностью покрыть долги был не в состоянии. Приезд Берилл добил гаснущую надежду – Таир полагал, что и она потребует своё, а платить ему было нечем, – и мужчина попросту повесился, спасаясь от позора и осуждений.       Всерьёз думать, что взрослого человека насильно могли сунуть в петлю в его же доме (причём за час до печального решения Таира живым и здоровым, но, правда, подавленным, видели его домочадцы и слуги), здравый рассудок отказывался. А вот смиренники, вдруг решившие, что им дано знать куда больше, чем обычным людям, тут же подняли шумиху и со знанием дела уверяли каждого третьего, что здесь имело место убеждение и психологический террор со стороны Берилл, что она просто не оставила выбора несчастному. Конечно, всё это чепуха, ведь эта версия никак не решала вопрос о материальных затратах торговки, но тут люди сами пустили толки о своеобразной мести. Что-то вроде: раз я не верну себе свои деньги, то хоть ты поплатишься за моё разочарование. Снова заговорили, что она ведьмачит. Что варит приворотные снадобья и лучше бы прятать от неё всех хорошеньких юношей и девушек, а также детей, а то ещё, не ровён час, сглазит. Были и люди куда разумнее, которые всякую её вину отрицали и в колдовство не верили. Были даже случаи, когда спорщики сцеплялись прямо на улице и не слишком живописно били друг другу морды.       На деле едва ли бы ей что-то угрожало, если бы не смиренники. Они-то добрались до власти и теперь решили, видимо, наказать её за безусловно неподобающее, противное Прародителям «поведение», которое сводилось лишь к тому, что у неё, как у особи женского пола, непременно должен быть мужчина, во всём ей подобный; и вот тогда они достигли бы истинного единения и просветления, став подобными самим Прародителям. Едва Берилл услышала эти бредни, разразилась хохотом. А смеяться-то было не над чем.       – Ладно, Джесс, займёмся пока непосредственно нашими делами.       Она хлопнула себя по колену, поднялась с места, раздвинула шторы и села в своё кресло за столом.       – Те голубые ткани и серебро, за которые соперничают Серген и второй... как его там?       – Робе?       – Он самый. Мы ждём?       – Да. Они в них крайне заинтересованы, предложат цену выше.       – Берилл, ты уверена в своём решении? Времени и без того мало, а ты ещё и в Лирг задумала ехать.       – Уверена.       Джессика вздохнула, молча вышла.        Мысли разбегались шустрыми букашками, и как бы она ни пыталась сосредоточиться, ей приходилось по нескольку раз перечитывать отчёты, их смысл не укладывался в голове. Кого стоило винить? Себя за пару бессонных ночей и сговорчивость или партнёров за желание запить очередную сделку чем-нибудь крепеньким? В итоге она выпила всего две кружки, и уже через час её бесчувственное тело переносили в спальню. Проснулась она поздно, и, как бывает у переспавших людей, дела у неё сегодня не клеились.        Заморосил дождик, стало совсем тоскливо.       – Так-так. Кхм. – Резко распахнулась дверь. – Хандра, как я погляжу.       Берилл не сразу разобрала, кто говорит, но оказалось, надо было смотреть чуть ниже.       – Ах, это ты, – обрадовалась девушка и поднялась, но гном замахал руками, призывая сидеть смирно. – Как камень? Ты уже опробовал его?       Бивёр вразвалочку прошёл сбоку и встал перед ней, заложил важно свои крупные руки за спину.       – Ничего, но не то.       – Нет?       – Так замысел другой, тот, что мне предлагали – с зеленцой или серый прям, разве он походит на живую кожу? А вот эдакая полупрозрачность мне нравится. В общем, буду искать.       Гнома весьма впечатлила красота Джессики, если не сказать – поработила. Он всерьёз намеревался создать статую красавицы, состоящую из камня и меди, что будет обрамлять этот камень и создавать собою волосы и одежду.       – Ты хотел её видеть? – тихо спросила Берилл. – Она совсем недавно вышла.       – Я вот думал, но… Не слишком ли дерзко?       – Чего замялся?       Гном переминался с ноги на ногу.       – Лучше будет, я так считаю, не в платье даже, а как в хламиде, чтоб складки ткани по очертаниям тела шли.       – Будет очень красиво. Покажешь наброски?       – Покажу, куда денусь. Ты знаешь, что... Скажи-ка, отчего о тебе столько шуму?       Берилл застыла.       – Только не говори, что мог поверить…       – Да нет, – Бивёр махнул рукой, – не потому. Я так, в целом. У вас тут манеры и законы такие странные, даже ненормальные, не побоюсь этого слова. И понятий нет.       – Это не запад, – улыбнулась Берилл, откинулась на спинку. – Тут всё другое. Как я поражалась, когда впервые вступила на вашу землю.       – К этому, к слову, тоже отношение такое разное.       Они помолчали, Берилл смутно понимала, что он имел в виду, однако решила уточнить:       – Ты о моей авантюрной первопроходческой выходке?       – Тоже мне, – хмыкнул гном, – слово подобрала какое. Выходка?! Это открытие, это живая воля, это наконец отвага. Может, и на нашей стороне на своего чудака бы пальцем у виска крутили, если бы он вдруг Седого одолеть захотел, но какая слава ожидала бы его позже, вернувшегося живым и осуществившего свой порыв! Да ты помнишь, помнишь ведь? Как на тебя смотрели, как были напуганы и одновременно исполнены благоговения. Тебя царские семьи вровень с собой ставили, а тут? Хитрая, мол, есть такое. А у самих поджилки трясутся, как о морском Звере подумают. Хитрость… Не в хитрости дело… Ты чего?       – Вспомнила о наследнице Золотых земель.       – А, ну да, она же теперь здесь живёт?        И то верно, живёт. Не как царевна, правда, и об этом знают едва ли многие. Из-за неё ведь в своё время Берилл была вынуждена взяться за эту канитель, по приказу Ирганиуса! Ведь даже если живёт здесь царевна тайно, ей нужна охрана. Кто об этом позаботится лучше таинственных королевских служб?       – Да, – еле слышно.       – И что, была у неё? – Берилл покачала головой, Бивёр хохотнул, погладил бороду. – Ну, поганы твои дела. Полгода она одна тут торчала без должного поклонения. Извелась, её-то Божественное величество.       – Прекрати.       Ей было сложно слушать такие желчные слова об этой девочке.       – А ты всё жалеешь, нежничаешь. А вот припрёт тебя к стенке, вот запоёшь.       – За что?       – Не «за что», а «почему». Берилл, – вдруг переменил тон Бивёр, сделавшись почти суровым, – они, вся эта семейка, на протяжении десятков лет получали всё, понимаешь, всё, чего желали. И наследница эта – не исключение.       Берилл поднялась, подошла к окну. Дождь усилился, люди разбежались с улицы.       – Ты на что намекаешь?       – Да на то, что эта капризная девчонка тебя домогается.       – Как сговорились, – прошипела Берилл и посмотрела на Бивёра без малейшего намёка на дружелюбие. – Заканчивай с этим. Она ещё дитя. Она знает меня с семи лет. С семи! Я тогда с Джесс не была знакома, так давно это было. Как она может меня воспринимать? Она, выросшая в ненормальных отношениях, никогда не видевшая своей матери, кстати, живой и здравствующей.       – Говоришь, как старуха. Сколько тебе тогда было? Восемнадцать, девятнадцать? Не пятьдесят же. И даже если она ищет суррогат материнской любви, это ещё не значит...       – Прекрати, Бивёр. Не касайся этой темы, если тебе дорога наша дружба.       Гном умолк. Обошёл вокруг стола, погладил бородку. Берилл не оборачивалась. Что-то горькое разлилось во рту, затопило желудок, лёгкие.       – Ладно, – Бивёр сжал её локоть, – делай как знаешь. Не обижайся. Зайду как-нибудь с эскизами. Ты ж пока никуда не собираешься? Или да?       Она обернулась и наклонилась к нему, обнимая.       – Ну-ну, всё неплохо. Бывало и хуже. Ты только с визитом не затягивай. Ну, кровь горячая, нрав дикий. Не шути ты с этим.       – Хорошо, – глухо пообещала Берилл, уткнувшись в гномий жилет, друг похлопал её по спине. – Сейчас же поеду.       Но перед расставанием они выпили горячего травяного отвара, поговорили о поставке камня. Берилл предложила посмотреть образцы на востоке, раз она направляется туда. Потом пришла Джессика, и гном смешался и быстро откланялся. А торговка начала собираться в Самоцвет.       Поднялся нешуточный ветер, металл растёкся по рваным краям туч. Она вдруг поняла, что боится. Это не то всепоглощающее чувство, когда немеют конечности и отчаянно хочется бежать куда подальше сломя ноги. Это страх столкнуться с учителем, урок которого не выучил, или страх перед посещением врача. Особый страх вызывали сеансы массажа. Но, конечно, всё это было полной глупостью. Как бы ни относилась Берилл к потомку Аргасса Великого, далёкому предку достопочтимого Авериса, и как бы царевна ни относилась к ней, всё это не должно было вызывать абсолютно никаких особых чувств. Особенно таких, как страх.       Самоцвет прозвали театром. Хотя на деле никаким театром это место не было и близко. Это была помесь паба, цирка и воплощённого аромата экзотических фруктов. Экзотика – это вообще самое подходящее слово для всего, что здесь происходило, по крайней мере, в глазах её соотечественников. И как всегда и бывает в таких случаях, Самоцвет заполонила элита. Сизый дым в воздухе, из ассортимента выпивки – только вина и виски, полуобнажённые танцовщицы со звякающими побрякушками на бёдрах, ажурные ширмы и рулоны шёлка, ниспадающие прямо с потолка.       Впрочем, ещё больше названный театр напоминал закрытый клуб. Абы как, без платы, не войдёшь, здесь отбор тщательный. Так сказать, определённый финансами. Только ей платить не приходилось никогда. Здесь, в этом небольшом мирке за резными дверями, её почитали наравне с владельцами заведения, в конце концов, оно стало самим собой в том числе благодаря и ей. Всё, вплоть до камушка на напольной мозаике, перевезла в Эллерион она по заказу четы поместья Сергедов, Чейса и прелестной Линд. Которых, к слову, тоже надо было бы навестить и не с пустыми руками, всё-таки они взяли на себя все заботы, связанные с юной Ранит, третьей дочерью Авериса VII, хоть и сочли это за великую честь.       Чтобы вокруг девицы не было шумихи, Берилл же дала слово её отцу – тайна практически абсолютна, девушка была будто наравне с другими прелестницами, искусницами танца. О, в чём она могла бы обойти играючи каждую из них.        Берилл вдруг пришли в голову необычные мысли: так странно, но между Аверисом и Ирганиусом было больше общего, чем могло показаться на первый взгляд. И тот, и другой почувствовали неладное ещё тогда, когда всё было радостно и безоблачно. Потому первый и озаботился защитой своего потомства: старший сын остался при нём, средний, ей помнилось, был отправлен на северные острова, а свою любимицу царь вверил ей, посулив защиту и свободу от пошлин и налогов, что, надо признать, пришлось очень кстати. Видимо, рассказы об эльфах внушали благостное впечатление о её родине…       Ранит была юна и прекрасна, и красота эта была ещё более пленительна благодаря ранней спелости девушки. Ни угловатости и нескладности, ни следа неуклюжести. Впрочем, как царевна могла обладать такими качествами? Она смотрела на всё и вся госпожой, всеобладательницей, с таким непоколебимым достоинством, что иной раз не верилось, что ей всего четырнадцать.       За Берилл, кроме возничего, последовали две смугляночки, укрывшие себя и её отрезом плотняка, благодаря которому Берилл не промокла; сама она, признаться, и не подумала об этой мере предосторожности.       – Позвольте, госпожа, мы высушим у камина. Прошу вас, госпожа, – к ним сразу подбежал раболепный слуга. Уже пропускавший влагу плотняк оказался в его руках, и мужчина, попутно кланяясь до земли, ввёл её внутрь. – Госпожа, вы так изумительно угадали со временем посещения! Великолепная, звезда нашего театра, сегодня соблаговолила выйти к своим поклонникам и исполнить танец. Уже несколько суток она не подпускала к себе никого, мы уже боялись, что ей нездоровится… Вы желаете взглянуть на нашу программу?       – Да, я в предвкушении, – улыбнулась она, в беспокойном движении обернулась к своей небольшой свите – точно ли девушки не забыли ларчики с подарками? Девушки не подвели.       – Что госпожа изволит пить или есть?       Берилл плотнее сжала губы, не позволяя необдуманным словам вырваться на волю. Желание принять в себя что-нибудь крепенькое стоило глушить тут же. Хотя, конечно, она понимала, чем вызвано беспокойство, а вместе с ним и великая жажда его запить. О Белегриэль неприятно было вспоминать. И признавать себе самой, что это действительно неприятно, – тоже. Тут же рождалась вина, а перед хрустально сияющими глазами Элен, юной светлой госпожи, сердце принимало на себя град жестоких игл боли. Правильно ли она поступила, рассказав обо всём, что знает? Совесть успокаивало лишь стойкое убеждение: знание лучше неведения. К тому же ответный добрый жест её невероятно порадовал и, главное, подарил веру.       – Ничего не нужно, спасибо.       Ей предложили уютное местечко, укрытое от прямого взгляда ниспадающей тканью. Чувствуя нервную дрожь в руках, Берилл схватилась за вышитую цветными шёлковыми нитями подушку. Дождь не оттолкнул восторженных мужей и юнцов, пришедших сюда сегодня только с одной целью – увидеть Ранит хоть краем глаза. Удары в барабаны, тонкое сопровождение флейты, под которые извивались четыре танцовщицы, и пряный запах будоражили спящие желания, волей-неволей торговка начала присматриваться к неистово движущимся фигурам, угадывая за покровом полупрозрачной ткани линии гибких тел. Барабаны участили биение, вторя взволнованному пульсу, а девы разводили колени, прогибали спины и жгли тёмными глазами пленённых мужчин. Иногда попадались среди посетителей и женщины, но, померкнув, не выдержав конкуренции, они много пили, острили и смотрели жёстко и колко и забывались тут же. Сегодня их не было вовсе.       Музыка стихла. Тут и там начали задувать свечи, переставлять высокие канделябры, подготавливая освещение. И за это время ни одна душа и слова не проронила. Берилл сделалось нехорошо, ей не хватало воздуха.       Никто не оглашал ни название танца, ни имя танцовщицы. Разом зажглись потухшие свечи, прямо как по волшебству, а не старанием служащих, и на центральную площадку вышла Ранит. Темно-зелёная и плотная двумя отрезами ткань, пошире и поуже, ниспадала до пола, в прорезях отливала золотом на свету смуглая кожа бёдер. На груди, ровно как и на поясе, позвякивали бронзовые бусинки, фигурки, подвесочки, волосы скрепляла бронзовая массивная заколка. Девушка вышла босая, без браслетов на руках или шее, но легко удерживая в пальцах острые кинжалы.       В танце двигалась царевна быстро, чётко, звучали только барабаны, отставив прочие инструменты, смертоносно сверкали кинжалы, а Берилл видела, что девушка огорчена. Она вышла сегодня из своего убежища не для того, чтобы потешить самолюбие и поразить пару-тройку новых почитателей, она вышла безмолвно рассказать о своих переживаниях. Тёмные, алые, пламенные очи Ранит прикрыла длинными ресницами, бросавшими тени на широкие скулы, а приоткрытый рот она оставила без краски.       – Ох… – выдохнула горько Берилл.       Звук утонул в грохоте и ахах впечатлённых зрелищем посетителей. Но горящие глаза Ранит широко распахнулись – она увидела торговку. И за мгновение, пока остриё оружия очерчивало полукруг вокруг прелестной тёмной головки, настроение царевны резко изменилось. Она, пожалуй, обрадовалась, уголки пухлых губ приподнялись, румянец лег на скулы, и танцовщица закружилась быстрее, ловя губами – своими мягкими губами, Прародитель! – аккурат самое остриё кинжала. Но чем ярче становилось представление, тем яснее Берилл ощущала – теперь радость сменила злость. И разом осознала, что Ранит ждала, ждала её все эти дни, с момента прибытия Безымянного, ждала в своей золотой клетке, и ожидание истерзало её юную душу.       Едва все звуки стихли, царевна бросила свои орудия, и те вонзились в две колонны у самого входа. Возгласы удивления наполнили воздух, и все обернулись к дверям, да только когда юнцы оказались на площадке в слепом желании кинуться в ноги опасной танцовщице, её и след простыл. Берилл поднялась со своего места.       – Отдайте их мне, – она забрала ларчики у девушек. – И ждите в общей, поняли? Если чего-нибудь захотите, обратитесь к человеку, который нас встречал, скажите, что так желаю я.       Смуглянки одновременно кивнули. Та, что помоложе, нескладно проговорила:       – Если госпожа хотеть смотреть, мы обучаться, очень хорошо обучаться, госпожа будет смотреть танцы, когда только захочет.       – Ах ты, моя милая, – растроганно произнесла торговка, ласково заправляя за тёмное ушко выбившуюся прядку; девушка робко ей улыбнулась. – У каждого свои занятия и заботы, м? У каждой из вас уже есть работёнка. Всё, ждите.       Ларчики были не из лёгких, но Берилл взлетела по винтовой лестнице легко и быстро, совсем не чувствуя их веса. Миновала тайную охрану царевны, хорошо знавшую её и роль, которую она играла в защите их повелительницы. Ранит знала, что она придёт, и торговка не стала лишний раз упоминать о себе стуком.       Царевна стояла спиной к двери, яростно сжимая пальцами предплечья, по ровной спинке стекала капелька пота, дышала она тяжело и шумно. Девушка освободила прямые насыщенные, тёмно-русые пряди волос из захвата украшения; оно валялось тут же, брошенное на пол.       Берилл, не говоря ни слова, опустилась на ковёр, не подобрав юбок, отставила ларчики в сторону, положила на колени руки и опустила голову. И пыталась скрыть в этой смиренной позе, что знает – царевну одолевают слёзы обиды. Это юное создание, гордое, самолюбивое, нуждалось в тишине и времени, чтобы успокоить свои чувства, и торговка была готова сидеть на коленях и дальше столько, сколько потребуется.       Наконец она уловила движение зелёной ткани впереди, но не пошевелилась. Затем в её поле зрения оказались тонкие изящные стопы.       – И как, эта поза не унижает достоинства?       Берилл изумлённо открыла рот – девушка говорила с ней на ирве, языке Алтиота и Эллериона, свободно и непринуждённо, хотя в прошлую их беседу полгода тому назад знала от силы пару выражений.       – Как может унизить преклонение перед тобою, моя повелительница?       – М-м… Ну, достаточно для приветствия, можешь и встать, – судя по голосу, Ранит смягчилась.       – Позволь, прекраснейшая, остаться здесь, у твоих ног.       Пальчики царевны ухватили её за подбородок и приподняли лицо, красные угли миндалевидных глаз вонзились в глаза Берилл. И та поняла – её простили. Чудовищно незначительная цена за расположение горделивой девы. Но приличия ради Ранит ещё сохраняла в лице каменную неподвижность.       – Не позволю. Встань и выскажись, зачем пришла? Что за сундучки с тобою?       Но она, вопреки словам, не спешила убирать ручку от лица гостьи, и Берилл решила пока остаться в той же позе.       – Я пришла, поскольку жаждала встретиться с тобой, а в ларцах – моё подношение. Прошу, прими его.       Ранит отошла к широкому ложу, вольготно расположилась в нём.       – Тогда сядь рядом и покажи их содержимое, – бросила она с ленцой.       Но Берилл не обманули интонации: её усаживали на почётнейшее место – наравне с госпожой, это о многом говорило. В родном царевне Химсе-Охрэ к владыкам не позволялось приближаться и на десять шагов без особого разрешения. А те, кто имел честь вести беседу с членами царской семьи, садились в метре от господ на низенькие пуфики, чтобы непременно быть ниже государя и его детей. В комнату Ранит не позволялось входить без крайней нужды, пока она была внутри. Убирались в нём только тогда, когда она позволяла, и только те, кого считала наиболее достойными. Даже исходя из тайны происхождения, Ранит не выходила с другими танцовщицами к зрителям и держалась подальше от посторонних. Обычно непосвященные списывали всё на каприз, но поклонников это, как видно, не отталкивало.       Но может, за время её отсутствия царевна решила отречься от былых привычек? В конце концов, она сейчас в Эллерионе.       – Дивная Ранит, великая госпожа, ты снова одна в своей комнате, – Берилл осторожно села на указанное место. – Ты не позволяешь девушкам развлекать себя?       – Это за какие заслуги они заслужили такое право?! – гневно сверкнула глазами Ранит, и Берилл поняла, что ошиблась, что-что, а эта деталь не претерпела изменений. Но девушка вдруг помрачнела. Страшно представить, что чувствовала прелестная Ранит, диким волчонком прячась здесь, ощетинившись, никого не подпуская к себе.       – Прости меня, повелительница, я не хотела, чтобы ты разгневалась.       – Однако делаешь всё, чтобы это случилось, – вдруг как-то жалобно произнесла... девочка.       Прародители, да она же ровесница Люсиль! Прелестное личико скуксилось, и царевна отвернулась.       Берилл будто умом тронулась. Её так задели эти слова и беспомощное выражение нежного лица, она забыла, где она и кто она, только душу надрывала вина. Это же юная девочка, одинокая, капризная, томящаяся здесь, беспомощная перед решением своего родителя... Как и тонкая дева с длинным шёлком серебристых волос...       – Нет! Нет-нет… – запричитала торговка, по привычке потянувшись рукой к руке собеседницы, чтобы прикосновением подтвердить правдивость каждого слова, – лучше сердись на меня, лиши своей благосклонности или запусти в меня одним из твоих кинжалов, но не разрывай на части своей обидой и грустью. Что мне сделать? Прикажи! Всё, что только в моих силах, я исполню тут же. Я… я просто так поразилась тому, как изумительно ты выучилась нашему языку, вот и подумала…       – Не слишком сложное дело, для этого всего-то требуется немного времени и чуточку усилий. И ничья компания для этого не нужна. Здесь вечно толпится и галдит всё это мужичье, волей-неволей запомнишь, – приподняв остренький подбородок, холодно разъяснила царевна для неё, неразумной, и прибавила: – С чего ты вообще взяла, что я в обиде? Я – свет Ирхэма, рождённая править, мне неведомы ни грусть, ни печаль.       – Прошу меня простить.       – Ты вечно об этом просишь.       Ранит смотрела куда-то прямо, поверх столика с кувшином, бархатные брови изогнулись насмешливо, только свою руку юная повелительница не высвободила, а тёплые пальцы непринуждённо согнулись в ответном пожатии, словно случайно.       – Тогда позволь рассказать тебе, с чем я пришла.       – Позволяю.       Берилл начала с приятного. Она принесла одежду, сплетенную из нитей, тончайший лён, нежный, прозрачный, золотые цепи и подвески. Царевна оживилась, всё это наполнило её ощущением своего дома, своего Начала. На самом дне лежали книги, всего три. То, что передал дочери Аверис. Их девушка приняла с такой серьёзностью, будто даже не пролистав желтоватых страниц, в полной мере осознавала их особую ценность. Возможно, так оно и было.       После даров настала очередь новостей. Ранит Берилл рассказала почти всё. Что видела сама, что слышала, на что ей намекали, передала наставления Авериса. Здесь не требовалось осторожничать и смягчать. Ей было велено поведать обо всём, ибо «дочь должна осознать в полной мере, что грозит им, и что они, люди Золотых земель, преодолеют с высоко поднятой головой».        Ранит, пожалуй, смотрела на происходящее с меньшим оптимизмом.       И напоследок Берилл поведала о мерзких тварях, появившихся в городе, изучение которых могло бы пролить свет на эти бедствия. Но о результатах исследований умолчала.       – Хорошо, но известно ли вам хотя бы, являются ли они причиной или следствием беды? Это не другая раса, говоришь, почему ты так решила? Как по-твоему, в нашем мире можно было бы их создать?       И сразу же:       – Он выглядел отвратительно?       От обилия вопросов голова шла кругом. Что ей надо было ответить? Она отвечала, что магом не является, медиком тоже, что и даром никаким сроду не обладала, чтобы знать или хотя бы предположить.        После они какое-то время сидели в тишине. За окном стремительно темнело, зажжённых свечей уже не хватало для освещения комнаты, в углах скопились тени. За дверями кашлянули, робко и тонко поинтересовались:       – Наш свет, наша великая госпожа, милостивая и мудрая, не желает ли отужинать?       – Позже, – грозно насупив при этом брови, ответила Ранит.       Берилл неловко поднялась…       – Сядь!       … и тут же села. Она взглянула на царевну в немом вопросе, а та вкрадчиво заговорила:       – Исполняешь ли ты свои обещания? Или забываешь о них тут же, сразу, как произнесёшь?       – Величайшей Ранит, моей госпоже, стоит лишь высказать свою волю, – спокойно произнесла Берилл, немного удивившись тому, как быстро девушка решила воспользоваться предложенной возможностью, и насторожилась. Чего она так внезапно захотела?       Ранит молчала, её чуткие ноздри затрепетали, она сцепила зубки, затем разжала, а после вдруг успокоилась.       – Мне любопытно… уже некоторое время, – сказала она, – Что представляют собой объятия и поцелуй. Разумеется, я говорю сейчас не о тех мужчинах, имевших несчастье не знать, кем я являюсь на самом деле. Вернее, ласки, которыми они грезят меня… одарить, вызывают у меня отвращение.       Похоже, это действительно было так.       – Мне неприятна даже сама мысль. Однако мне не так долго осталось до шестнадцатилетия, и я, по древнейшей традиции, могу одарить своей милостью любого, кого пожелаю иметь в своих наложниках. Коих до двадцатилетия я могу набрать десяток, а после и до тридцати единиц, – Ранит сделала эффектную паузу. – И как дева достаточно зрелая для экспериментов и нового опыта, хочу понять, каковы могут быть ощущения... ну, ласкового прикосновения, в общем.       И после этого впечатляющего монолога она выжидающе уставилась на торговку. Ей, видно, казалось, что её приказ был более чем понятен. Но Берилл не понимала.       – Хм… Если ты считаешь, что тебя посетили галлюцинации на радостях, можешь выдохнуть и восславить Прародителей, – съехидничала девочка. – Повторюсь, я желаю познать сейчас, каковым является поцелуй, прежде чем решу открыть свой гарем. И так как малое число людей, служащих мне, действительно понимают, кому они избраны служить, а мужчины вашей страны не впечатляют меня совершенно, то я просто выбрала тебя. Я думаю, ты с радостью исполнишь повеление, ибо тебе оказана великая честь. И твоя клятва на этом не исчерпает себя. Я настаиваю на том, чтобы ни одна душа не узнала о том, что здесь произойдёт. И вот тогда-то ты загладишь свою вину и уймешь моё любопытство.       Джессика была умницей. И умница эта повторяла неустанно: думай, прежде чем клясться. Идти на поводу у чувств, даже самых благородных, иногда бывает… не слишком разумно. Но Берилл и не грешила этим пороком, осторожничала, раздумывала, пыталась предугадать. Что с ней сделалось, что стряслось, как вырвалось?.. Но и представить, что Ранит пожелает чего-то подобного, она не могла.       «Чтоб у тебя язык отсох, Бивёр!» – подумала Берилл.       Будь обстоятельства иными, она бы ответила твёрдым отказом, хотя бы по той причине, что девушка была, по сути, ещё ребёнком, как бы она при этом ни выглядела. А Берилл, твёрдо следуя своим убеждениям, обрубала в себе все шальные мыслишки, затрагивающие участие неопытных и потому не осознающих последствий. Конечно, в Эллерионе существовали ранние браки, а в Ирхэме на улице можно было встретить пятнадцатилетнюю будущую маму. Но ей от этого легче не становилось. Она запрещала себе просто допускать мысли о возможных взаимоотношениях… И это если не говорить о неловкости в будущем. Или того хуже – грядущих неприятностях.       – Ну же! Я жду.       Ранит пододвинулась ближе, теперь она касалась обнажёнными коленями платья торговки. В её глазах тлело нетерпение.       – Что ж, если ты настаиваешь, повелительница, изволь. Закрой глаза.       – Зачем это? – вдруг занервничала девушка, улавливая некую перемену в ней.       – Ты сама пожелала попробовать.       Царевна колебалась недолго. Берилл тоже подвинулась ближе, теперь они сидели вплотную друг к другу. Девушка была прекрасна, не слащава, необычна, но Берилл не испытала никакого удовольствия. Она тоже закрыла глаза и как можно убедительнее приказала себе:       «Целуй так, словно перед тобой Джесс».       Губы Ранит были мягкими и тёплыми. Нет, это губы Джесс.       Всё происходящее почему-то напоминало Берилл о роли куртизанки, которую только вводили в свет и которая едва начала привыкать к своей роли. Рот чуть не скривился, как от жуткой горечи. «Джесс» как-то странно вздохнула. Берилл решила, что уже достаточно и с облегчением отстранилась.       – Довольно занятно, – поделилась ощущениями царевна, её лицо и шея вдруг сделались откровенно розовыми.       – Позволь, повелительница, покинуть тебя. Время позднее, тебе не повредили бы вкусная пища и крепкий сон, – Берилл вскочила резво, желая как можно быстрее покинуть Самоцвет.       – Да, верно. Что ж, ступай.       Берилл тут же выскочила в коридорчик.