***
Соле едва держала глаза открытыми. Уголки губ потрескались и саднили – она слишком неудержимо зевала. Мать вразвалочку ходила по кухне, протирала мокрой тряпкой столы, бряцала посудой, шуршала листками. Соле сидела на низком табурете, привалившись к буфету и мечтая, чтобы её присутствия не замечали как можно дольше. Так хотелось спать, она бы спала даже стоя! Мать размахнулась, шлёпнула её тряпкой по бедру. – Подымайся, живо! Нече допоздна незнамо где таскаться, ну, лежебока. – Всё вычистила. Руд спрашивал, когда подавать принцессам, сегодня их день должен начаться рано, – вошедшая тут же иноземка говорила скоро, внятно, весело, слишком весело для раннего утра. – Нерин, вовремя ты, сходи с моей дурёхой к портовой площади, нам очень уж с господином Серметте разобраться надо... Бесовщик больно цены задрал, пора бы рассчитаться, не то ещё надумает проценты набросить. И ещё бы... помнишь, ты тогда заваривала травки со специями? Очень уж старшему принцу отвар этот понравился. Нам бы докупить, чего не хватает, да побольше. Соле, подымайся же. Девушка мрачно взглянула на туземку. Вот уж с кем она бы не пошла. – Нужно что-то ещё? – Нет, я попозже мужиков пошлю, а вы ручки не нагружайте. Соле! Соле поднялась. Начала зашнуровывать сапожки. Не любила она Нерин. А все остальные, кажется, любили: расторопная, внимательная, вежливая, работы не боится. Глаза большие, блестящие, кожа ровная, впитавшая солнце, без дурацких покраснений вокруг глаз или носа. Соле потёрла глаза и буркнула: – Денег-то дай. Мать сунула ей кошель. Соле сразу вышла, не волнуясь о туземке. Травки, видите ли, принцу понадобились, помнила она: как-то раз, выходя в боковую залу, они натолкнулись на второго претендента на трон, голубые миндалевидные глаза принца смотрели так не из-за травок вовсе. А может, эта Нерин колдует. Что за отвар такой? Приворотный? Соле вдруг очень испугалась, что господин Алан попробует такое варево. Дыхание спёрло в груди, девушка быстрее потопала вперёд, вся красная, запыхавшаяся. Вот уж чего не хватало! Сердце билось у горла. Из знати он или нет, а как себе прикажешь не думать, не мечтать? Вздохами наполнялись в последнее время вечера Соле, господин Алан ныне – частый гость в замке, вот и караулила она его, как свободная минутка появится. И видела недавно, как Нерин рядом ошивается. Вот проныра! Соле вышла за стены, прошла через сад Светлой листвы, обернулась. Нерин как ни в чём не бывало шла в нескольких шагах от неё. «Вот ноги отрастила, цапля!» – вконец разозлилась девушка. С моря нёсся порывистый сильный ветер, синим было небо над волнами, вдали громыхнуло, но солнце светило очень ярко, по-утреннему. Девушки не говорили друг с другом; прошагали так до первых зажиточных домов, дальше – по Жемчужному, потом закоулками пробрались на площадь. – Разделимся, – почти выплюнула Соле первые адресованные спутнице слова. – Ты иди куда послали, а я по своим делам пойду. – Не опасно? Этот господин не очень честен и не очень добр. Давай я с тобой?.. – Нет! Соле сорвалась с места. Со старикашкой она сама разберётся как-нибудь. Некоторые люди украсили окна цветными ленточками или лоскутами ткани. Между домов тянулись прочные лески с подвешенными фонариками, со множеством цветных стёклышек. Они были разные по форме, цвету и размерам, но в этом было что-то... что-то такое, что вызывало улыбку и жгучее желание посмотреть на них, горящих, ночью. «Где будет праздновать господин Алан? Может, у замка?.. Я не смогу там быть. Или смогу, но это не праздник будет, а работа. Хоть разочек, – мысленно молила она Прародителей и свою первую и горькую любовь, – хоть разочек в городе, господин Алан!» Серметте, кажется, не было дома. Она колотила в двери, стучала в запылённые окна, но никакого ответа так и не услышала. Соседи пожимали плечами. Соле походила вокруг, выждала немного, снова постучала. Ничего. Тут она вспомнила, что не договорилась с Нерин о том, где они встретятся. Невелика потеря, казалось бы, но мать заругает. Ох, снова всыплет. Соле пошла к ряду прилавков у рынка. А там вот-вот начнётся что-то интересное, решила она по долетающим звукам. Девушка ускорила шаг. – Огорчения Прародителей не боишься?! С кем ссору затеваешь, отступник? Соле протиснулась через плотное кольцо толпы, чтобы посмотреть. Она узнала мастера-дубильщика, который, вероятно, пришёл по своему обыкновению за свежей рыбкой. Рядом переминался с ноги на ногу его юный подмастерье, совсем мальчишка, очень напуганный. За спиной стояла туземка. Молоденькая, со слезами в тёмных глазах. Напротив них – о, очень страшный человек – один из самых ярых «верных». – А ты не кричи, не кричи, народ пугаешь. Отстань от девки, и ладно, – говорил спокойно и басовито мастер. – Не указывать!.. Меня?.. Мне?.. Не сметь! – прокричал смиренник. – Из-за одного погибнут все! Детей своих не жалеешь? Как нам жить, с какой надеждой, если наши Прародители от нас отвернутся?! А из-за таких вот, как эта, слышал, сын Прародительницы, что она гнилым языком своим мелет?.. – Она не очень хорошо говорит. Может, не поняла тебя как следует. Да и ничего страшного она и не сказала, если уж на то пошло. Наставник будто надулся и весь побагровел. – Из-за одной лишь дочери, недостойной, не почитающей наши Начала, покровительство дорогих наших Отца и Матери, превратиться в пепел! – возопил он, кто-то в толпе ахнул. Тётка, стоящая возле Солы всплеснула руками и испуганно прижала их к своей пышной груди. Соле заметила, что проповедник не один. За ним стояли, кивая, его соратники. «Матери сказать надо!» – думала Соле, кусая ногти. И увидела Нерин, мелькнувшую в толпе. Взвыл ветер. – Что вам надо? – спросил смуглокожий страшенный мужчина, вышедший к спорящим. Нерин обняла плачущую, ничего не понимающую иноземку, утешая. – Ещё одно дурное семя, не склоняющее головы своей... – начал уничижительно Наставник, но его перебили. – Что надо? – мужчина был невысок, но имел могучее сложение и, ко всему прочему, на цветном, вышитом бисером поясе носил лихо изогнутый кинжал. Смиренники именно на него и уставились; проповедник решил обратиться к толпе. – Ужель мы, дети одних родителей, должны обречённо ждать конца нашего, когда лица, со светом своим сверхмогущественным взирающие на нас с умилением родителей, отвернутся от нас? Так мы показываем им свою любовь и почтение? Нет! Позже вы будете выть и причитать, что однажды не остановили бесчинствующих... Чужеземец молчал. – ...пусть во имя блага нашего общего отринут недостойные черты и дикие речи позабудут! Пусть прямо сейчас дети снимут варварские одежды и!.. – А что с одеждой-то? – вставил кто-то скучающий из толпы. Вопрос взволновал людей, начались тычки и ссоры. «И правда, – подумала Соле, проникаясь симпатией к иноземцам, даже к Нерин, хоть она и одевалась так же, как все в Эллерионе. – Это же всего лишь тряпки, а они такие же люди, как и мы». Споры становились всё горячее. – Так, дети, отриньте, прочь-прочь всё дурное, воссоединимся с родителями нашими! – с новой силой запричитал Наставник. – Силой своей и верой мы покорим непокорных! Кто рассадил зло, обольстил детей, нам подобных, кто покусился на жизнь бедного, несчастного!.. Наставник замолк, затряс ногами. За плечи его взял, приподнял над землёй могучий туземец и равнодушно заговорил: – Носим что хотим, говорим что хотим. Потому что наши желания уважают. Встанешь поперёк – затопчем. И посадил затихшего мужчину прямиком в стоявшую подле бочку с плескавшейся там рыбёшкой, да так, что вся задница смиренника оказалась внутри. Были те, кто смеялся, им вторила горестным воем вторая половина толпы. Иноземец увёл хныкающую девочку, прихватив её корзинку. Нерин заметила Солу и подбежала к ней. – Возвращаемся, а не то затолкают, – попросила смуглянка. И отчего-то Соле простила ей все свои подозрения и ревность, смогла взять её за руку, чтобы не растеряться, и, подныривая под локтями, протискиваясь сквозь бока, спины и животы, они выбрались. Вдали снова громыхнуло.***
Дождь на море. Берилл подташнивало. Вот уж чего не бывало. Мира юркнула в каюту, принесла на подносике сушёные яблоки и груши. По столу, заключённые в нутро открытой шкатулки, катались крупные агатовые шарики. Берилл рассматривала отполированные ровные бока безделушек и думала. Она никогда ещё не была так несвободна. Никогда ещё. Она решилась на раннее отплытие с тяжёлым чувством, будто одно, самое важное, забыла только по одной причине: быстрее уедет – скорее и вернётся. Надо защитить Элен и Ранит. В висках застучала боль, торговка зажмурила глаза. Слишком опасны стали верования Ожидающих, слишком опасно покидать столицу, фанатики уже начали продвигать идею господства людской расы и главенство Прародителей людей над прочими Началами, и это в то время, когда в очереди на трон стоят полуэльфы. Не вышло бы беды. А если начнутся беспорядки? Что будет с царевной Ранит? Не затронут ли они её? Если с ней что-то случится, дорога на запад Берилл будет заказана. Конечно, Аверис ничего такого не говорил, напротив, был так обнадёживающ и твёрд, но кого стоит обманывать – он колесует её, если с его обожаемой дочерью что-то случится. Он и без того понимает, что косвенно она причастна к заражению Караста. Она перевозила людей, мастеров, рабочих, отчаянных авантюристов-путешественников. С её лёгкой руки враг оказался на дальнем континенте, среди прочих на запад она перевезла недругов. А ведь какая досада! Караст! Последнее место в этом мире, где ещё могли творить магию, обиталище потомков магов, так много от них перенявших. Загадкой эпидемия не была – клин клином выбивают, верно? Враги, кем бы они ни были, могут использовать магию. Так или иначе Караст, вернее, его жители и их знания могли бы стать потенциальной угрозой, и чтобы предотвратить возможные противостояния, решено было выкосить их под корень. Самый настоящий геноцид. Засушенная долька податливо сминалась пальцами. Есть ещё соображения. Можно предположить, что люди без уникальных магических особенностей большой угрозы для врагов всё же не представляют, иначе почему они всё еще не под властью болезни? Это плохо, очень. Значит, они значительнее слабее, настолько, что враг не считает нужным себя утруждать их уничтожением. Или нет. Необязательно так. Их же ослабляют... Выходит, люди не такие беспомощные перед ними. Берилл, а верно ли это? Какова вообще их цель? Агаты, сталкиваясь, покатились в другой угол, стукнулись о стенку. Шорох страниц. Это Люсиль читает. – Тебе не темно? Нужны ещё свечи? Мира, можешь подать вон тот светильник? Да. Будь добра, подожги. – Спасибо, мне и так хорошо. – Пожалуйста, не спорь, побереги силы. Ты напрягаешься сильнее, голова заболит. Мира засуетилась. Стало заметно светлее, тени в углах рассеялись, светильник установили прямо подле Люсиль. – Благодарю, – сказала она. Чудеса на востоке. Ха-ха, не смешно ни разу. Что ещё за чудеса, какова их природа? Где надёжные свидетельства? Где хоть какие-нибудь доказательства? Может, здесь есть что-то ещё? Так. В то, что Ирганиус действительно считает её сверхпрозорливой, она не верила. У него масса доверенных, и у многих из них нашёлся бы благовидный предлог пересечь Зелёные воды, её участие не так уж необходимо. Значит, королю нужно, чтобы её не было в столице. Или, что казалось Берилл более вероятным, он ею хочет привлечь внимание к востоку. Зачем только? Да и выйдет ли? Она, конечно, ещё ни разу не отплывала в рассветную сторону, и по большому счёту её посещение действительно может стать событием, но маломасштабным. Нужно привлечь кого-то конкретного? Или всё вообще не так. Враги могут быть на востоке. На самом деле они везде могут быть. Причём одновременно. Люсиль пролистала сразу несколько страниц. – Что это ты читаешь? Не интересно? Хотелось отвлечься, хотелось отчаянно, до кома в горле. Ей не нравилось чувствовать себя такой беспомощной. «Лишь бы скорее вернуться. Только бы скорее». Люсиль сперва хотела книгу закрыть, потом передумала. – Популярная новинка. Думала проверить, насколько хорошо мне удастся понять смысл написанного. – Так ты читаешь на оригинале? – Да. Да, конечно. Гениальная девочка! Берилл ощутила лёгкую зависть, светлую, безвредную. – Дай взглянуть. Берилл мельком глянула на обложку «Конца скитаний», пролистала несколько страниц, замедлилась и громко захлопнула книжонку. – Никуда не годится. У тебя выйдет довольно унылая проверка. О, подожди минутку. Вместо кричащей патриархальностью истории с юной, прекрасной и совершенно бесхребетной героиней она хотела предложить сборник преданий, потрёпанный от времени, одну из действительно хороших вещей, что достались ей по наследству. – Справишься? Люсиль приняла книгу, погладила пальцами, открыла и не удержала смешка. У самого края листа была нарисована какая-то... харя. Харя улыбалась во весь рот, демонстрируя язык и пустоты вместо некоторых зубов, глаза эта морда сумасшедше таращила. – Не суди строго, я в своё время от души поиздевалась над нею. Прочтёшь? – Это устаревший, да? – Девочка нахмурила брови. – Не знаю, пойму ли всё... Но в целом читаемо. – Попробуй. Агатовые шарики покатились в один угол, потом сразу в другой. Очень неспокойное море. Берилл устроилась рядом с девочкой, Мира поправила для неё подушки и с разрешением вышла. Тошнота никак не отпускала. Голос Люсиль сперва был тих и неуверен, она подолгу останавливалась на непонятных ей местах, Берилл разъясняла и помогала с произношением, и постепенно, неторопливо, но куда более умело, были прочтены несколько рассказов. Начало клонить в сон. А потом голос помощницы умолк. Автор рассказывал о древних расах, рассматривал возможные места обитания, внешний облик и свойства. Со вторым помогали фрески и гравюры, которые он красочно описал, а некоторые даже, если верить этому же автору, были основами для иллюстраций. Люсиль замерла над дриадами, или зеленорукими, как иногда называли их старики; рядом с красивой картинкой мастера-художника красовалась ещё одна каракуля Берилл: условно начертанный человечек с листьями вместо волос и пальцев, который тянулся куда-то вверх. – Скольких не осталось, – не то спросила, не то сказала девочка. – Ну, этого мы точно сказать не можем. Людям мало интересно что-то помимо них. Эй, не расстраивайся. Не то пожалею, что вообще решила тебе её дать. Говорят, на юге они могли сохраниться. – У эльфов? – Да. Знаешь, что ещё говорят? Старшие, конечно, большинство которых уж и в живых нет... Люсиль подняла взгляд, положив книгу на колени. – Прародители не придут. Они не приходят, когда дети их не в смертельной опасности, пока продолжают жить, избегая вымирания. – Но... Тогда, может, и правда нет их. Где они? – угрюмо ответила Люсиль. Берилл пожала плечами. – Раньше всем казалось, что запад уничтожен. Ещё когда бились драконы и маги, но нет. Может казаться, что дриад не осталось, а наверняка узнать? Не спеши решать для себя. – Но драконов нет, магов тоже... А вообще маги – люди? В Сорене говорили, это другая раса. Люсиль – дитя Северных островов. Странные места со множеством племён, составляющих больше половины всего населения, у которых свои порядки и законы. Сорен, прибрежное захолустье... И там дебаты проводят. – Не знаю. Мне кажется, разницы и нет. Да и раз они все полегли, оставив лишь смешанные крови, то к чему размышлять? – А всё-таки? – настаивала девочка. – Люди. Думаю, люди. Люсиль улыбнулась, сдержанно и робко, ещё раз огладила книжку, потом её улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. – Если говорить о других расах... Я прошу простить меня. Стоит ли уделять большее внимание вашим... частым гостям? – Поясни. Берилл поднялась, прошла к окну. По стеклу барабанили капли, делая окно почти бесполезным в плане какого-то бы ни было обзора. Но в нём отражалось лицо Люсиль, освещённое светильником. – Нужно ли с предупреждением подходить к возможным препятствиям на пути первого наследника? Ах, вот оно что. Стоило ли удивлять? Не стоило, но Берилл была удивлена настолько, что не ответила сразу. В стекле еле виднелось лицо девочки с глазами, неотрывно глядящими на её фигуру, отражался и сам светильник. Одна сторона его была прозрачно-лазурной, свет, проходивший через цветное стекло, приобретал ноты мистические, нематериальные. – Почему только первого? Нет, Люсиль, я бы хотела, чтобы ни один ребёнок королевской семьи не столкнулся с непосильными задачами. И опасностями. Люсиль молчала, опустив голову. Думала. – У тебя есть вопросы. Задавай их смело. Не подбирай слова, - Берилл обернулась, прошла вперёд, ощущая движение корабля. – Но это тайное. – Теперь уже, думаю, нет. Люсиль непонимающе хмурила брови. – Это из-за непонимания в мастеровой? Тайное недолго остаётся таковым. Меня и принцессу связывает Белегриэль. Тёмные агаты столкнулись, стукнули по дереву шкатулки. Господин Алан был столь взволнован, когда увидел её и Элен обнимающимися. Конечно, принцесса всё объяснит ему сама. – Это покойная королева, – не то утвердительно, не то вопросительно сказала помощница. Берилл снова присела на диванчик, облокотившись на подушки. Кое-что она помнила отчётливо, что-то уже ускользало из памяти. Но это нормально, она тогда была ещё дитя, столько всего случилось. Карга Грейс, которую Берилл не любила до скрипа зубов, не скупилась на наказания, тем более, когда отца не было дома. Берилл не нравилось лицо Грейс, её худощавая фигура в строгом платье, её шаги в старых башмаках, её запах мыла и пыли. Едва ли её воспитательница действительно пахла пылью, нет, старуха была щепетильна и аккуратна, но она была так стара, хотя ей и шестидесяти не было. Тогда не было. Грейс её не любила, называла балованной негодяйкой и бестолочью, хотя все остальные, на кого только палец ни укажет, к Берилл относились очень тепло, играли с ней и угощали сладостями. Нет, справедливости ради надо припомнить Джарга, который преподавал ей географию. Тот тоже был весьма строг и холоден. Но Грейс была ужаснее в тысячу раз. Она присутствовала на уроках, на завтраках и обедах, она ходила за ней по пятам и не уставала доказывать, что Берилл без неё пропадёт. И всё портила, абсолютно всё. Гоняла её приятелей и друзей, запрещала резвиться в саду. Старая мымра. Берилл и не думала интересоваться её судьбой, когда наконец отец отстранил воспитательницу от своей подросшей дочери. Сразу стало легче дышать. Но было ещё кое-что. Когда Берилл ускользала от старухи, она убегала подальше, насколько вообще это было возможно, и не было важно, как ей после этого попадёт. А ведь попадало. Но в густых лесах столицы, в её гордой изумрудной окантовке, гулял светлый силуэт, поющий тонко и нежно, как птица. В светлых одеждах, с волосами длинными, плащом окутывающими фигуру почти до самых пят, приглушённо-серебристыми с завораживающим голубым отблеском. Почти призрак. Эльфийка с тонкими руками, длинной шеей и ласковым голосом. Берилл запнулась. Всё-таки это нелегко. – Госпожа, не говорите, если вам от этого плохо. – Даже не знаю, что хуже. Быть там, когда она или... Я в то время была на северных островах, помнишь, как мы встретились? Тогда же она и разродилась последним ребёнком. И погибла. Я... не попрощалась, что ли. Такое чувство. Чувство упущенного времени. Помощница сочувствующе сжала её руку, а её лицо ещё больше побледнело. – Я помню. Когда волей случая Берилл перехватила удиравшую воровку с диким взглядом лесного зверя, она и не думала, что нежный лесной призрак умирает на кипенно-белых простынях. А если бы и знала, что она могла сделать? Да ничего. Но у Белегриэль остались дети. Дети, которых эльфийка любила до безумия. – Люсиль? – Да? – Если я могу тебя о таком просить. Если будет что-то, что ты сможешь сделать... – Вам не надо просить. – Спасибо. Берилл привалилась к её боку, глупо чувствуя себя измотавшейся. Немного даже клонило в сон. Море шумит, неспокойное. Плечо Люсиль под её головой немного напряглось и почти тут же расслабилось. Немного неудобно из-за того, что девочка не облокачивалась на спинку полностью, но и так очень даже неплохо. – Вы считаете, люди взбунтуются? – спросила помощница. – Не знаю. Хорошо, если нет. Королю не хватило сил сделать из дочери символ. А теперь фанатики вбивают в разум облик совершенно бездушных родителей. – А вы считаете, что если бы он... – Если бы. Ты не знаешь, но раньше, когда только у Эллериона появилась прекрасная королева, люди были исполнены надежд. Наша страна не самая справедливая, не самая добрая. Но была возможность выправить это. И сперва действительно стало легче, обнаглевших дворян приструнили, Совет с большим вниманием подходил к невзгодам горожан, Эллерион сделал хороший такой скачок и в развитии, и во внешней политике. То перемирие с племенами к востоку от нас, даже с учётом довольно мрачных событий истории, сделало своё дело, на границе люди стали чувствовать себя в безопасности. Кончина Белегриэль... подорвала дух этих изменений. – Но это могла бы поправить принцесса. Её ведь любят. – Да, любят. Даже больше, чем любили её мать. Из-за кровосмешения она всё-таки ближе к людям, но в то же время остаётся ребёнком эльфийки. Если бы только Ирганиус... А впрочем... Берилл умолкла. Люсиль снова напряглась. – Что? Здесь существуют подводные камни? – Не знаю, как насчёт камней, но... Как ты думаешь, сколько она проживёт? Люсиль молчала. – Во-от, – продолжила торговка. – По ней ведь это сразу видно. Она всё-таки больше эльф. Эльф, воспитанный как человек. – Но человеческая кровь... Ведь что-то значит? – Значит. Немного. Генетика, Люсиль, – наука сложная. В случае принцессы... Боюсь, всё очевидно. И получается, она взойдёт на престол и будет править веками... Есть такая вероятность. И это может не всем понравиться. Люсиль задышала взволнованно, её руки сжали корешок книги. Стук в дверь. – Берилл, с твоего позволения, я бы хотел поговорить. Это Корнил. Очень некстати. – Заходи. И он зашёл, посмотрел на них, покачал головой. Берилл и не думала менять позу. – Что бы ни пришло вам в голову, господин Корнил, держите это при себе, – глухо предупредила Люсиль. – Ничего я и не подумал. Правда, понятие субординации вам не знакомо, это точно. – Не нуди, – сморщила нос Берилл, так и не выпрямившись. – Говори, что хотел сказать. Корнил был ровесником её отца и в чём-то очень на него походил, и это едва ли было его хорошей стороной. Он красноречиво посмотрел на Люсиль. – То, что будет сказано, очень личное. – Личное для тебя или для меня? Люсиль мне не мешает совершенно. – Для тебя. И все же прошу о приватном разговоре. – Люсиль, извини нас. Берилл встала, прошла к столу, села на край. Стук агатовых шариков. Люсиль вышла, плотно закрыла дверь. – Берилл, никогда не пойму: к чему тебе лишние уши? – Вовсе не лишние. – Ладно тебе, ты ведь уже сталкивалась с предательством. Берилл не нравилось думать об этом, это было совсем другое. – Я себе так не доверяю, как Люсиль. Прекращай уже. – Я, собственно, по поводу дома Лукиана... твоего дома. – А что с ним? – Ты вообще собираешься его выкупать? Он уже столько лет... – Вот пусть столько же спокойно и простоит. – Берилл. – Что? – Это место, где ты росла. У тебя в груди ничего не ёкает при воспоминании о нём? Даже близко не «ёкало». Берилл и не думала особо о месте своего взросления. Её ли вина в том, что это здание в действительности не значило для неё ровным счётом ничего? – Корнил, а тебе не кажется, что это несколько не твоё дело? Немного так. Мужчина горестно возвёл глаза к потолку. – Что бы ты ни думала, я считаю себя другом Лукиана. И меня трогает судьба его дома и его дочери. – Забавно то, в каком порядке ты поставил эти две... беспокоящие тебя вещи, – Берилл не дав ему возможности объясниться, продолжала: – А ещё интересно, где же были твои тёплые переживания, когда я металась по городу в стремлении набрать хоть каких-нибудь людей для плавания. И что же тогда молчали твои чувства, когда я этот дом продавала, чтобы наскрести необходимые для этого деньги. – Я не думал, что ты всерьёз. – Действительно. По-твоему, вот так выглядят шутки? Ладно, оставим это. Как я уже сказала, этот дом – всего лишь дом. Он не слишком удобен, никак не послужит моим планам. – Ты коришь меня за то, что я не помог тебе тогда? Признаю, я не был примером благочестия. Но никто не подозревал, что у тебя что-нибудь получится. Это выглядело так, будто люди должны погибнуть всего лишь из-за идеи мечтателя. Он замолк, взволнованно дыша, плетьми повисли его руки, которыми он так оживлённо жестикулировал ранее. – И где теперь этот мечтатель? – спросила Берилл, досадуя на испарившееся чувство мести. Оно давно угасло. Корнил поднял руки, будто защищаясь. – Мне просто больно от того, что ты можешь вернуть себе память о детстве и об отце, но ничего при этом не делаешь. Лукиан любил тебя. Ты же знаешь, что он экономил на своих лекарствах, лишь бы сохранить для тебя лишнюю монету. – Не делай из меня чудовище. Я благодарна отцу. Действительно благодарна. Он догадался дать мне образование, я это ценю. Но не путай любовь и чувство вины, не мешай её и с долгом. Я едва знала его, а он едва ли знал, что из себя представляет его дочь. А дом здесь ни при чём. Он и сам не так часто там бывал, ты сам знаешь. Корнилу нечего было сказать. Всё так. Самоотверженность её отца действительно была замешана на чувстве вины – вины перед её матерью. Берилл не помнила её совсем. Она умерла в тот же день, как Берилл родилась, перед смертью дав ей каменное имя, в то время как её муж, весьма рано к ней остывший, разъезжал по каким-то своим делам. Берилл была уверена, что всё так и было. Она знала повитуху, что принимала её, и помнила, как тётка попрекала отца за его невнимание, намекая, что он косвенно виноват в гибели супруги. А отец никогда не отвечал. Ни единым словом. – Иди, Корнил, сделаем вид, что ни о чём не говорили. Уверена, ты и сам уже не рад своему упрямству. Мы давно знакомы, ссориться не будем. Уж точно не из-за прошлого. – Да, пожалуй, ты права. Прости. Он вышел. Берилл хотела снова позвать Люсиль, но передумала – не хотела отравлять девочку своим настроением. Корабль качнулся, агаты снова столкнулись.