Эллерион

      На неё смотрели как на диковинного зверька. Но если учитывать, что она ждала чего-то подобного, обидно не было. Была ещё враждебность и холодность. Это тоже было вполне ожидаемо. Мужчины, собравшиеся, под крышей особняка, едва ли вообще удостоили её вниманием.       Лисентия, та самая, о которой так пеклись, казалось, все вокруг, последние месяцы своей беременности жила у графини Рагнет, которая приходилась ей родственницей по матери, и муж которой был постоянно в разъездах. Но помимо беременной вдовы и Рагнет, кроме Патриции, окружённой каким-то таинственным сиянием почитания, и её самой, гостьи и подруги герцогини, этим вечером в поместье Капэн собрался чуть ли не весь свет западного герцогства.       Странное сборище. Берилл приходилось бывать на пирах не кого-нибудь, а самого Агариса, великого царя и владыки, но только сейчас она чувствовала себя так неуютно. Хотя ни гости, ни причина званного вечера едва ли могли претендовать на какую-то особую важность. Просто закрытый съезд знати со всеми их непонятными правилами и порядками. Может, дело в платье?       В упаковке скорее. Никакая это не одежда, это коробка для тела.       Берилл всё никак не могла совместить себя и это платье, роскошное и жутко неудобное, сделанное как будто для неподвижной статуи. Оно было западного кроя, закрытое, с плотным корсажем, который непременно затягивали так, чтобы сделать фигуру проще, площе, прямее. Этого требовала западная мода. Но Берилл корсаж не спас. Хотя Ингрид, служанка, хорошо постаралась, пытаясь стянуть её так туго для достижения нужного эффекта, что несчастная плоть стремилась выскочить из душного плена, и верхние одежды не могли этого скрыть. Берилл даже готова была отказаться от поездки с Патрицией и остаться во владениях принявших их Крейзов, она смотрела на себя в зеркало, на ровно стянутый торс и два упругих полушария груди, чуть ли не выпрыгивающих из бархатных теснот с кружевной окантовкой. Ингрит смотрела туда же с обречённым ужасом, прижимая к губам покрасневшие пальцы – так усердно она зашнуровывала её. Но Патриция решила это досадное недоразумение. Торс решили освободить и не утягивать вовсе, ослабили ленты и на груди, а чтобы спрятать так нервирующую высшее общество часть тела, сверху накинули подбитую по кромке мехом накидку, коротенькую, предназначенную для защиты от холода плеч и шеи.       Но несмотря на все эти ухищрения, двигаться в этом безобразии было крайне тяжело. Слишком много было слоёв плотной ткани. Берилл чувствовала, что уже успела вспотеть. Но она молчала, следуя за герцогиней по пятам, изредка улыбалась и слушала-слушала-слушала. Только разговоры были пусты и мало интересны. Разве что Рагнет её удивила. Берилл ожидала увидеть почтенную матрону в мрачных одеяниях, но перед нею с подрагивающей улыбкой на устах предстала ещё молодая женщина с сияющими задором глазами. Она была самой подвижной среди дам, самой болтливой и совсем малую капельку – несносной. Говорила невпопад, словно просто для того, чтобы звуки её голоса не утихали ни на миг. Лисентия... А вот Лисентия одним своим видом подтверждала все страхи, которые только возникали в голове Патриции. Осунувшаяся, вся какая-то серая, руками обхватывающая постоянно свой раздувшийся живот. Она, пожалуй, молчала даже больше, чем Берилл.       Собственно, вся братия, что собралась под крышей Рагнет, должна была поддерживать будущую мать и молиться за неё, особенно большие надежды возлагали на герцогиню Ариантийскую. Всё усугублялось ещё и тем, что умерший муж Лисентии был в родстве с герцогами, правящими этими землями и их наследующими. Он умер стариком. И как только смог зачать с девушкой этого ребёнка? Иных наследников не имел. Хотя, как заметила Берилл, никто не выглядел особо озабоченным предстоящими родами. Кроме, разве что, Патриции.       – Истинным чудом будет рождение мальчика, – вздыхала Маргарет, близкая знакомая Рагнет. – Лисента, дорогая, молитесь усерднее.       Рядом с нею, опустив голову, стояла дочь-подросток, которую то ли забыли представить, то ли не посчитали необходимым это сделать. Жена графа Мэрсе и её подруга, таинственная блондинка, обмахивались веерами. Остальных Берилл, к своему стыду, не могла назвать по именам – очень уж быстро имена эти были забыты.       Лисента молчала. Берилл тоже молчала.       На самом деле, торговка правда кое-чего не понимала. Люди расходились в кружки по интересам, это нормально. В этом не было ничего необычного. Но изысканнейшее общество востока разбилось строго на две половины: на женскую и мужскую. Это было досадно. Слушать о приметах, о беременностях и родах, а ещё, до кучи, о чудесах и предназначениях, которые всему этому сопутствуют интересно не было.       Краем уха Берилл услышала, что мужчины в другом конце залы говорят о власти. О властях, вернее, о герцогствах, о связях герцогов и их договорённостях. Тема куда более интересная ещё и потому, что Берилл беспечно относилась к истории Герцогств, это правда. Но много лет назад подобное объяснялось ребяческим упрямством, а теперь природное любопытство брало своё. Говорили в "мужском кругу" громко. Начали говорить об экономическом положении каждого герцогства, однако скоро перешли на практически мифологическую фигуру короля. Последнего короля, расколовшего огромное и могущественное государство. И ничего удивительного, думала торговка.       "Для хорошей работы большого механизма инженеру и создателю необходимы очень длинные руки. И если механизм достраивается, руки должны становиться ещё длиннее".       – Вы хорошо себя чувствуете? – коснулась её руки герцогиня Ариантийская. Берилл заслушалась и совершенно не следила за разговором.       – Нет, всё хорошо, – сказала Берилл первое, что пришло на ум. И тут же себя обругала. Надо было придумать что-нибудь! Сослаться на головную боль, например. Но не делать очевидным то, что общество, которое её так или иначе, но приняло, казалось ей скучным. Верх неуважения. Эти мысли так быстро промелькнули в её голове, что она тут же собралась и поправилась. Вышла из положения. – Я думала раньше, что восток не цепляется за прошлое, и тут вдруг такие споры.       – Как хорошо! – вдруг воскликнула Рагнет, не изменяя своей природе, она снова заговорила. – Я была обеспокоена тем, что вы так невеселы, а между тем вы – мой гость. Как жаль, что здесь нет так любимого нами правителя, герцога Ариантийского. Я надеюсь, дорогая Патриция, он всё же посетит нас? Ах, как тягостно молчание! Ну, Берилл, расскажите что-нибудь, мы жаждем услышать какую-нибудь историю.       Что-нибудь о Джесс, например. Или что-нибудь столь же скандальное. Весь дамский круг уставился на неё. Что же, стоит хотя бы раз продемонстрировать, чему её учили раньше, и то, чему она научилась за время своего выздоровления. Она сдержанно улыбнулась, прикрыла глаза, подражая дамам востока, и негромким спросила:       – Что же может доставить вам удовольствие? Дайте подумать... – раз уж можно было задать тему, Берилл собиралась воспользоваться этим правом. – Мысли о том, что Великий Восточный континент давно остался без единого властителя, самым причудливым образом напомнили мне, что на Западе нет ни одного знатного человека, за исключением царя.       – Что вы имеете в виду? – томно сказала блондинка, складывая веер. Кажется, Берилл начала припоминать её имя. Констанс?       – Нет знати? – пропищала дочь Маргарет.       – Совершенно верно. Никакого привилегированного слоя общества. На западе, наверное, нет ни одной страны, в которой бы определённые семьи оказывали бы существенное влияние на политику или экономику. Есть только представитель страны и его народ.       – Каким образом, в таком случае, этот владыка сосредотачивает в своих руках власть? – неожиданно спросила Лисентия. Берилл чуть не растерялась – не ожидала, что та примет участие в беседе.       – Конечно, у каждого владыки есть приближённые, люди, на которых он мог бы опереться, но если должность в хорошо известных нам странах, которую занимает, положим, граф, унаследует его старший потомок, как и земли, фермы и деревни, к ним прилегающие, то на востоке существует лишь единица – возвысившийся человек. На плечи ставшему приближённым западного повелителя ложится много обязанностей. И при этом – отсутствие каких бы то ни было привилегий. Он должен вечно хранить гордость и честность, преданность своему владыке, вечно должен трудиться во имя блага своей страны. Да, такие люди богаты, их труды высоко ценят. Но если они ошибаются... ошибок не прощают. Именно таких людей казнят публично и жестоко, как можно более жестоко.       Дамы почти алчно блестели глазами. Берилл их не узнавала, складывалось ощущение, что до этого они все были накрыты пыльными простынями, которые были почти показательно сдёрнуты.       – Выходит, запад окрылён равенством, – сказала одна.       – Окрылён ли? Но ощущение складывается как от сказки.       – Нет, вовсе это не сказка, – Берилл поправила накидку на плечах. Она ненадолго забыла о жаре, но совсем ненадолго. Кожа была влажной, мех на вороте лип к шее. – Конечно, для большей части общества нет ничего милее, нежели отсутствие класса более могущественного и богатого, но устройство... Нет, я не так выразилась. Методы воспитания? Да, пожалуй, так лучше: методы воспитания будущих правителей, как и жизнь каждого члена семьи владык, оставляют желать лучшего. Не мне об этом говорить, но условия этой жизни далеки от всего человеческого.       – Вы не против привести пример? – Патриция сделала шаг в её сторону, рискнув отойти от Лисентии.       – Если вам так угодно. Взять хотя бы Химсе-Охрэ, прозванное Золотой Землёй, это ярчайший пример типичного западного государства. Если брать любого правящего царя или царицу... Это странные люди, странно воспитанные. Они часто не знают своих родителей, тех, конечно, что никогда не были правителями, а лишь составляли пару для рождения потомка. У них нет друзей и товарищей для игр, ни один другой ребёнок не может удостоиться такой чести – играть с самим Будущим этой страны. Это одинокие люди, которых восхваляют и славят, но которые даже представить себе не могут обычную человеческую жизнь. В дворцах, в их личных комнатах, живут специально отобранные и стерилизованные, подобающе воспитанные люди, молчаливые альбиносы. Их слуги. Никакой другой человек не может к ним даже приблизиться.       Ей вспомнилась Ранит. Эта бедная, одинокая девочка.       – Как говорят: хорошо родиться королём, а лучше – королём, которого любит народ. Но родиться западной царицей я бы не хотела, – заключила Маргарет.       И Берилл была с ней согласна. Конечно, такие специально выращенные дети прекрасно справлялись со всеми обязанностями, которые только могли лечь на их плечи, но слишком высока была цена. Да, они были существами необычайными, гордецами, знатоками всех нюансов правления, знатоками истории, иностранных языков, всех связей причин и следствий, но они так мало знали о человечности, о веселье, о дружбе. Нет, конечно, они знали о таких вещах, но только как о сухих понятиях. У них не было опыта, своего собственного, не было возможности сыграть с кем-нибудь в прятки или в "шило", в салки и гадания.       – А что там с погибшим королём? – спросила Берилл. Но все дамы вдруг сделались тихими, очень тихими. Она догадалась, что "мужской" круг теперь слушает их разговор столь же жадно, как совсем недавно слушала их разговоры она сама. Дамы это тоже заметили и потому замолчали.       – Это почти легенда. Мы даже имени его не знаем, – Патриция была единственной, кто решился продолжать разговор. – Это же было ещё в той эре. Если попробовать восстановить события, выходит следующая картина: король не смог поддерживать стабильность в стране, война магов с драконами затронула многие страны, этот континент – тоже. Неизвестно доподлинно, что же тогда произошло, но восстания переросли в гражданскую войну, в которой участвовали отнюдь не две стороны. Континент рассыпался на части. Король был свергнут и убит, его род прервался. Как иной раз бывает... ближайшие родственники монарха были казнены толпой. Чтобы восстановить мир, герцоги приложили все усилия, взяв под свою опеку осиротевшие земли. Когда все беспорядки утихли, оказалось, что страна поделена между равными. Наши предки боялись, что избранный единый правитель допустит ту же оплошность, что и его предшественник, да и люди хотели перемен... может, это и было решающим фактором. С тех времён мало что изменилось. Восточным континентом правят герцоги. Разве что лидер всё же избирается, чтобы он определял общее направление во внешней политике, и он же обеспечивает наше единство.       Уникальная система. Нигде больше не было такого подхода к власти, казалось бы, ненадёжного. Но вот сколько уже лет на территориях герцогств не было войн? Берилл не могла вспомнить: были ли они вообще. Земля востока хоть и была холодной, но никогда над ней не висела угроза голода.       – А всё же, – Лисетия поменяла положение, оперевшись на поданную герцогиней руку, снова схватилась за живот, – если обратиться к западу... Разве каждый правитель оставляет одного ребёнка после себя? В наших краях люди, не наследующие власть, но всё же связанные с властителя узами родства, как раз к знати и относятся, это уже не обычные люди, их нельзя относить к крестьянам или ремесленникам. И потом, разве братья и сёстры не могут играть и дружить промеж собой.       – Нет, это исключено. Если я ничего не путаю, детей держат в относительной изоляции в течении пяти лет. Относительной изоляции – потому что кроме правящего родителя и учителей, такой ребёнок никого и не видит. И в это время в несчастную головку уже вкладываются необходимые знания и понятия. А, чтобы вы понимали, быть братом, например, будущей царицы... это почти что быть никем. Если обратиться к настоящему, я могу с уверенностью сказать: нынешний правитель Химсе-Охрэ уже выбрал преемника, это его младшая дочь. И власть должна перейти к ней, несмотря на то, что у девочки есть два старших брата, уже вполне взрослых. Да-да, третий ребёнок, четвёртый или пятый на западе не уступает первенцу. Всё решает выбор царя, кого он видит своим продолжением, тот и сядет после него на трон. Остальные дети обязаны помогать, конечно, все должны в первую очередь думать о стране и её людях. Но ни один из них не имеет права на личную жизнь. Они не имеют права покидать даже дворец. Никаких детей у них быть не может, а так как они всё же люди, они умирают, в конце концов. Никаких плодящихся родственников. Всё довольно сурово.       – Но если... Если с правителем что-то случится? – спросила брюнетка в зелёном. Её имени Берилл не вспомнила.       – Тогда они имеют право оставить потомка. Но царями они не становятся, как правило. Я вообще не знаю ни одного такого случая. Почему-то западные владыки очень крепки, они не болеют, их оберегают... Нет, не знаю ни одного случая преждевременной смерти. Но нередко неудачливые сёстры и братья бывают казнены за попытку сместить выбранного владыкой кандидата на престол. Их можно понять, каждый ведь думал, что именно он станет светилом страны. Поэтому никакой дружбы между детьми царя нет, только конкуренция и затаённая злоба. Они с малых лет демонстрируют на что способны, надеясь, что именно их изберут для высшей миссии.       – Это... печально, – вздохнула Рагнет.       – И это совершенно точно не должно было быть рассказано госпоже Лисентии, – по залу прокатился сильный мужской голос. Все дамы были так удивлены вмешательством, что не смогли и слова сказать, все одинаково раскрыли глаза, глядя на барона Росенна. А он продолжал: – Такие ужасы не приведут ни к чему хорошему. Это вредно для будущей матери и её ребёнка.       Берилл обернулась. Мужской круг разомкнулся, став гнутой подковой. Один из мужчин, Крейз, его Берилл успела немного узнать, поскольку теперь они с герцогиней гостили в его особняке, попытался вернуть друга в круг, примирительно коснувшись плеча рассерженного барона.       – Ужасы? Вы преувеличиваете, – ответила она, не понимая, что тем самым сделала только хуже. – Мы не говорили ни о войнах, ни о пытках. Ничего в нашем разговоре не может, и не должно, никому навредить.       Наступила такая страшная тишина. Берилл не могла бы с уверенностью сказать почему именно страшная, но холодок и впрямь пробежался по спине. Слишком неестественной эта тишина была, это молчание. Хотя ничего страшного не случилось. Не случилось же?..       – Что ж, о чём мы говорили? – сделал попытку прервать это молчание Эдмунд Крейз, вернувшись в круг, будто ничего и не было.       "А ничего и не было, – рассердилась Берилл, – почему все уставились на меня? Что я сделала?"       Она посмотрела вниз, на своё платье, которое, впрочем, было в полном порядке. Неожиданно Патриция схватила её за руку, предостерегая.       – Хорошо. Я сделаю вам одолжение и забуду о вашей грубости, – процедил барон.       Отступник дёрнул Берилл продолжить, несмотря на то, что холодная рука герцогини только крепче сжала её запястье.       – Грубость? Прошу простить, я не хотела показаться грубой, просто думала прояснить возникшее недоразумение.       И снова эта тишина. Только теперь она стала мыльным пузырём, готовым вот-вот лопнуть. Да что здесь происходит?       Лицо барона побагровело, он не сдержал раздражения и повысил голос:       – Молчите! Что за стыд, как можете вы перечить мне?!       Берилл хотела ответить, что вовсе не перечила, и он сам начал диалог. Или это был не диалог, а замечание, которое следовало молча учесть? Теперь она чувствовала, что уже её лицо становится красным от гнева. Вздор, бред! Гнусность! Она закусила губу и смолчала. Ей не хотелось подставлять Патрицию. Только поэтому она сдержалась, хотя все чувства внутри смешались и бурлили кипящим зельем.       – Ох-х-х...       Сдавленный стон боли заставил замолчать и барона. Все дамы подскочили к Лисентией. Она еле держалась на ногах. Берилл не смогла отвести взгляд от её посиневшего лица, в котором отражался почти животный страх. И в это время кто-то сказал:       – Воды, кажется, отошли.       И торговку втянуло в водоворот. Она и опомниться не успела, а уже держала кричащую от боли женщину за руки в отдалённой комнате с узкими окнами. Вокруг толпились женщины из прислуги. На одну минуту только зашёл врач-мужчина, вынудивший Лисентию проглотить какую-то пилюлю. Явно не обезболивающее, потому что бедняжка не переставала кричать.       Патриция, очень собранная и серьёзная, руководила всеми, кто принимал участие в этом жутком процессе. Можно было решить даже, что это она принимает роды, а вовсе не приглашённые повитухи. Только Берилл едва ли успевала смотреть по сторонам.       – Всё будет хорошо, всё будет хорошо, – повторяла она, пыталась убедить в этом не то роженицу, не то саму себя, не то суетящуюся прислугу, не то самих Прародителей.       Кто-то поставил рядом небольшой таз с водой, а в руки ей сунули мягкое полотенце. Берилл не раздумывала долго, догадалась, что надо делать. Вены под кожей Лисентии вздулись, лицо и шея стали почти фиолетовыми, она была вся мокрая. Что происходило под юбкой между согнутых ног, торговка боялась себе представить, но там и без того доставало народу, а сама она принялась обтирать лицо девушки, её шею, грудь, хотела помочь хоть чем-то – так ужасно та выглядела.       Всё слилось в одно смазанное пятно. Слуги дважды меняли свечи. Как долго она здесь? Лисентия совсем ослабла, только испытываемая боль будто подкидывала её тело.       – Сжимайте мои руки, сжимайте так сильно, как только можете.       Раньше ей самой это помогало переносить боль. Может, поможет и роженице. Лисентия схватила её ладони, скуля, и сжала так сильно, что их тут же захотелось высвободить из захвата. Ногти царапали кожу, пальцы сдавливали почти до хруста.       Но всё закончилось. Руки девушки разжались, она в полубеспамятстве лежала на мокрых простынях, едва дыша. Берилл вытерла её лоб и щёки, стирая слёзы. А потом поняла, что всё действительно закончилось. Кричащего младенца Патриция почти сразу же вынесла вон из комнаты. Берилл распрямилась, спину надрывало болью. Опять эти бесовы неправильные позвонки!       Тусклый свет сочился из окна. Был вечер, когда всё началось, а что сейчас, который час? Вокруг, в тазах с розовой водой и на полу лежали мокрые окровавленные тряпки.       – Лисентия, с вами всё хорошо? – Берилл испугалась, что что-то могло пойти не так. Разве должна быть кровь? А, может, должна... Она не знала.       Девушка перевела на неё тусклый взгляд, и почти тут же её глаза закрылись. А в комнате теперь никого больше и не было, все ушли вслед за герцогиней. У Берилл сердце разрывалось от жалости к новоявленной матери, несчастной и слабой, оставшейся лежать в небольшой тёмной спальне.       – Я рядом с вами, – прошептала Берилл, сев рядом с нею. Оставлять девушку одну было откровенно боязно, и она не знала, куда ушли все остальные. – Дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится.       Измождённая и измученная, та не ответила. Может, и не услышала даже. Но Берилл показалось, что её ресницы дрогнули. Веки отяжелели. Торговка прикрыла глаза, считая секунды: хотелось уснуть, смертельно хотелось отдохнуть и подержать глаза хотя бы немного закрытыми, но спать было нельзя. Самым мучительным образом прошло несколько минут, Берилл отсчитывала секунды, открывала глаза, убеждаясь, что Лисентия дышит, а потом снова закрывала и начинала считать. В какой-то момент ей показалось, что она хорошо справляется, и тогда торговка прикрыла веки, позабыв о цифрах.       Её разбудила Патриция. Оказалось, она заснула.       – Поднимайтесь, – герцогиня подала ей руку. В комнату пришли служанки и начали убирать учинённый беспорядок. – Не переживайте, мать сейчас перенесут в её комнату, там растопили огонь, подготовили кровать, её переоденут и омоют.       Берилл настигло усталое отупение. На пороге она обернулась взглянуть на Лисентию, но Патриция была настойчива, вывела её в ярко освещённый коридор, у Берилл даже глаза заболели. День, необычайно ясный. Ни снега, ни холодного дождя, солнечный свет не вязнет в тучах.       – Вы скверно выглядите. Умойтесь, и мы пойдёт обедать. Сегодня можно праздновать, всё прошло как нельзя лучше.       – Скажите, я ведь правильно понимаю: ребёнок был куда важнее жизни матери?       Патриция остановилась. Рядом, между проёмами окон, выгибала тонкую мраморную шею изображённая в статуе женщина. Стоящая рядом герцогиня была похожа на эту статую куда больше, чем на живого человека.       – Да, вы понимаете верно, – подтвердила она, а когда Берилл с каким-то мрачным приступом гордости и раздражения хотела высвободить руку из её холодных пальцев, не позволила этому случиться. – Послушайте, всё так. Но этот ребёнок... он и правда бесценен для нас.       – Для "нас"?       – Для всех герцогов и герцогинь этого континента. Мне сложно объяснить это.       – А мне сложно это понять. Как можно ставить жизнь взрослого человека выше, чем возможность, заметьте, только возможность получить через многие годы другого человека. Это всё равно не вернёт вам вашего кузена. Пустите.       – Нет, послушайте. Вы устали, вы всю эту ночь и всё утро провели в стрессовой обстановке, вы преисполнены сочувствия, и поэтому вам кажется, что все вокруг жестоки и чёрствы, – её холодные руки легли на плечи торговки, – но это не так. Если бы с Лисентией что-то случилось, я бы едва ли это вынесла. Мы оставили её, полностью посвятив себя новорождённому только потому, что с матерью всё было хорошо. Ей ничего не угрожало. А нам было необходимо удостовериться, что ребёнок абсолютно здоров.       – А кровь? Это... это так и бывает?       – Да. В этом случае – да, кровянистые выделения носили самый естественный характер. Никаких нарушений и кровотечений.       Она говорила уверенно. Как тот, кто знает о чём говорит. Берилл отвела взгляд. Может, ей правда только казалось, что о Лисентии все забыли.       – Но она была одна. Ей было тяжело.       – Она была не одна. С ней были вы, – возразила Патриция, улыбаясь одними своими глазами. И тепло в её голосе заставили Берилл убрать все свои шипы. – Идёмте, вы умоетесь, придёте в себя... Что с вами?       Спина болела ужасно. Если она действительно провела над постелью роженицы столько времени, это вовсе неудивительно, такое часто бывало, когда она засиживалась допоздна с документами и договорами. Узнав об этом, Патриция пообещала помочь, она рассказала о нескольких способах снять напряжение и уменьшить боль, но торговка едва ли слушала. Она смертельно устала.       В отражении зеркала горели её глаза. Покрасневшие, опухшие веки заставили радужку вспыхнуть ярким зелёным цветом. Торговка обнаружила, что где-то потеряла накидку, но никак не могла вспомнить где. Пока она мыла руки, шипя от боли, когда мыло попадало на ранки и царапины – следы чужой боли, Патриция принесла ей свою шаль. Узлы платья ослабили, служанки помогли расчесать спутанные волосы.       – Мы уже скоро поедем к Эдмунду. Он уехал ночью, к жене и дочери. Там мы выспимся, и завтра я покажу вам их чудесный сад, – говорила герцогиня, будто убаюкивая, пока вела её сквозь коридоры и комнаты, но она замялась и сказала: – Насчёт того, что случилось вчера. Не принимайте близко к сердцу, Росенн может быть резок и иногда – заносчив. У него весьма... конкретные убеждения.       – Я заметила.       – Только не обижайтесь. Он просто... несдержан, и не сумел найти в себе желания понять, что вам чужды наши правила и порядки. Ни мы, ни его ближайший круг не разделяем его гнева. Быть может, мы даже отмечаем его грубость, которая стала проявляться всё чаще, вероятно, в связи с успехами в его деятельности. Он учёный, химик. Его деда и прадеда по линии матери вы, вероятно, знаете.       – Учёный? Он?       – Да, он... зазнался. Следуя по стопам своих именитых предков, он обнаружил недавно новую разновидность металла, она сейчас исследуется. Хотя сделал он это в ходе исследований, направленных на изучение свойств разнообразных сплавов, тех даже, в состав которых этот ещё не названный металл вовсе не входит.       На стол уже накрыли, но пока хозяйка дома была у постели Лисентии (как своевременно!), еду не подавали. В столовой было шумно, даже весело. За столом сидели дамы, разумеется, на своей половине. Громко и абсолютно без стеснения, бодрые и выспавшиеся, беседовали господа.       – Вы тоже не спали всю ночь, Патриция, не надо обо мне беспокоиться, – она не могла не сказать это. Девушка не выглядела уставшей, но если у неё слабое здоровье, не следует пренебрегать отдыхом и спокойствием, так считала Берилл.       Мягко улыбнувшись, та собралась ответить, между тем отодвигая стул – для торговки. Но вместо её ласкового голоса, по зале прокатился уже ставший ненавистным голос Росенна.       – Патриция, вы снова совершили чудо. Глядя на будущую мать, казалось, что она испустит дух немедля, стоит только её коснуться.       – Благодарю, – сдержанно ответила девушка. Она враз напряглась, сделалась нервной. И неспроста, Берилл готова была поклясться, что он, в отличие от милых господ, всё понимающих, не оставил мысли о прошедшем конфликте. Даже сомневаться не стоило, что он воспринимал случившееся как конфликт, из которого он не сумел выйти победителем, ссору прервали роды. Сказанное Патрицией только подкрепляло эти мысли. Но даже если он себе и надумал, это не было поводом продолжать бессмысленные разборки.       – А вы, – продолжил он, на этот раз обращаясь к ней. И снова все прочие голоса стихли, всем же было интересно узнать, что будет происходить, – выглядите измученной. Я всегда считал, что людям необходимо в первую очередь грамотно оценивать свои силы, прежде чем рваться за дело. Прошлая ночь не прошла для вас бесследно, хотя едва ли вы могли принимать существенное участие в родовспоможении. Даже удивительно, как у вас получилось проложить тропинку на запад. Видно, это было желанием вашего отца? Очень похвально, что дочь так ценит своего родителя, раз выполняет его волю даже после его смерти.       И как бы признавая эту заслугу, он склонил голову. Немного по-шутовски.       Берилл бы не тронули его сомнения в её силах, ровно как и высказывания, противоречащих истине, предположений о ней. Но это не касалось её порыва. Об этом могли говорить сколько угодно всякой чуши, что она встала на путь отступничества и отвернулась от Прародителей, что она отдалась Зверю в водах, что она хитростью вынудила злых духов подарить ей удачу. Но, все твари морские, как пропустить слова о том, что её места, её чудесная исполнившаяся мечта, на самом деле является мечтой и целью другого! Это было её утешением, сладким сном, которым она бредила. Нет, она не могла пропустить слова о том, что рискуя своей жизнью и своим рассудком, она следовала лишь по чьей-то указке.       Сначала даже дыхание не получилось восстановить. Но отчаянно хотелось сохранить лицо. Остаться равнодушной, холодной. Это уже не просто случайная стычка, ей целенаправленно пытались сделать больно. И сделали.       Свежая рана наполняется кровью и болью. И кровь, и боль мешают думать трезво. Хотелось уязвить его, хотелось ответить, хотелось даже наброситься на него. Смесь чувств, овладевшая ею, заставляла скалить зубы и рычать. Но это явно было не тем, что следовало сделать.       Патриция хотела вмешаться, добрая Патриция решила помешать этому барону-химику осквернять то, что Берилл казалось святым. Но за это она и сама может побороться.       – Да, я думаю, вы правы, – она поправила шаль, чтобы не прожигать его взглядом и не выдать своих чувств, а потом продолжила, разглядывая посуду и хрустальные бокалы, – я бы рискнула сказать, что попытка проглотить слишком большой кусок не просто может быть названа глупостью, она же может и просто убить. Так ведь и подавиться можно. Что уж тут говорить об... открытиях.       Никто пока не собирался прерывать её. Даже он сам, Росенн. У него не было никаких оснований полагать, что она знает о его деятельности и его случайном открытии. Как славно.       – Но иногда сопоставление сил с конечным результатом может немало удивить. Помню, была история... знаете ли, на западе. Представьте себе: шёл крестьянин по холмистой местности, споткнулся о камень и упал. И был рассержен до тех пор, пока не понял, что споткнулся он вовсе не о камень. Позже, следуя его указаниям, учёные всей страны съехались на это место и раскопали древний затерянный храм, – она лгала. Никакого храма никто не раскапывал, не было никаких крестьян, разгуливающих по холмистым местностям. Она лгала, и ничуть этого не стыдилась, среди присутствующих не было ни одного человека, который мог бы уличить её во лжи. Берилл предвкушала сладкий исход. – Так меня иногда посещают странные мысли... Как же прекрасны соединённые в единое целое замысел, его реализация и конечная цель, как прекрасен труд, в основу которого положено желание достичь необходимого результата. И как жалко на этом фоне выглядит заслуга того крестьянина, наткнувшегося на ценнейшую находку совершенно случайно, лишь потому, что ему повезло. Или не повезло, как посмотреть. Он довольно скоро умер. Но, в любом случае, ему бы точно не хватило бы сил и ума, надо признать, чтобы обнаружить этот храм.       Это было немного нечестно. Нельзя так просто сравнивать археологию и химию, каждую науку, конечно, озаряли случайные открытия, обеим была нужна удача. Не может же человек искать то, о чём понятия не имеет. Но эта тонкость её в эту минуту мало волновала. Потому что, если глаза её не обманывали, Росенн вдруг замялся, косясь на присутствующих господ, а значит, он невольно сравнил достижение выдуманного крестьянина и своё собственное. Её слова не уязвили бы его так, если бы не было свидетелей разговора. Но каждый, каждый человек, который никак и не относил себя к науке, но всё же слышал об обнаружении того металла, сейчас тоже сравнивали этого зазнайку-барона с почти комичным образом.       Что за звук? Словно кто-то шепчется. Берилл заметила, что Маргарет прикрывает изящной рукой губы. И один господин... как же его? Мальфин? Он самым чудесным образом не мог заставить губы не дрожать, ему трудно было сдержать улыбку. Можно ли было его винить? Задавака Росенн мялся, не зная, что можно ответить иностранной торговке. Не согласиться он не мог, она же не противоречила его ранее сказанным словам, так что это могло было быть принято за отступление. А если согласится, то будет выглядеть шутом.       А и так выглядел, умный человек бы сперва внёс в разговор конкретику и отделил бы белое от горячего, заметив на примере многих трудов, что её позиция чересчур категорична. А ещё умный человек не стал бы набрасываться на иностранного гостя, словно бы требуя от него полного понимания всех тонкостей сложившегося менталитета, как чего-то само собой разумеющегося, и коря его за это за непонимание. Или даже незнание.       Берилл перестала держать маску и улыбнулась так широко, что заболели уголки губ. И, должно быть, улыбка эта казалась издевательской. Росенн тут же отреагировал: побелел, а потом на его щеках выступили гневные пятна.       – Хамство! Да как можно... Как вы!.. Это отвратительно, это непозволительно!       Он кричал так громко, что некоторые девушки и женщины заткнули руками уши.       – Прекратить! – неожиданно воскликнула Патриция. Росенн тут же изумлённо и растерянно замолчал. Вот кому-кому, а герцогине он не смог бы ничего ответить. Патриция подошла ближе к нему. – Я не стала ничего говорить вчера, но только из уважения к хозяйке дома и из-за страха за будущую мать. Но пока ни одной здесь нет, я не позволю вам сеять семена раздора. Хватит, Росенн, довольно. Как вообще вы могли в моём присутствии и присутствии уважаемых господ выплеснуть свой гнев на гостя? Вы позабыли о манерах? Откуда в вас столько наглости и бесстрашия? Отныне, хорошенько это запомните, любое оскорбление открытое или завуалированное, любая попытка поддеть моего друга будет расценена как оскорбление, нанесённое мне лично.       Какое там вчерашнее молчание. Сейчас мало того, что все вокруг, даже прислуга в дверях, были напуганы этой вспышкой, сама Берилл давно перестала улыбаться и не могла закрыть разинутый рот.       – Патриция, – она вскочила, оставив свою одолженную шаль на стуле, и придерживая девушку за руку, заговорила негромко, – вам не надо, правда, не стоит себя утруждать. Меня это не задевает, ничуть не задевает.       – Не заступайтесь, Берилл, не надо, – Патриция вдруг неровно задышала, а её губы сделались синими. – Да будь на вашем месте любой другой гость – это совершенно не меняет того факта, что барон поступил скверно, не как подобает человеку чести.       – Да-а, – протянули вдруг у двери, – ты такого не выносишь.       Как по воле невидимого дирижёра все обернулись на этот звук. В животе торговки что-то свернулось, дребезжа, и опустилось ниже, пробирая до костей. Берилл узнала стоявшего в дверях сразу, хоть никогда прежде и не видела его. Характерный разрез чёрных глаз, тёмные волосы, знакомая линия скул. В столовую вошёл герцог Ариантийский, брат Патриции и властитель восточного герцогства. И только Прародители знают, сколько он услышал.       Вокруг герцога стояли слуги, низко склонявшие перед ним головы, никто из них и посметь не мог взглянуть на мужчину, а он неспешно двинулся к замершим и расстерянным людям, немного припадая на правую ногу. Берилл вздрогнула от прикосновения холодных ладоней, обхвативших её плечи – то Патриция будто укрывала её от тёмного взгляда брата. Но его желтоватое, не слишком здоровое лицо не отражало ни гнева, ни неудовольствия. Голос герцога напоминал треск сухих сучьев в лесу:       – Интересно. Забавная беседа. Теперь я понимаю, отчего моя дорогая сестра так печётся о вас.       Он протянул торговке руку. Берилл была так удивлена самим его появлением, что не раздумывая толком, чего от неё хотят, сжала его сухую и прохладную ладонь, как это было принято у деловых людей – для пожатия. Но герцог ловко перехватил её небольшую ладонь и, склонившись, припал губами к коже на костяшках пальцев. От неожиданного чуть тепловатого ощущения его губ и дыхания Берилл растерялась ещё больше, так и не сумев ничего сказать.       – Я очень рад нашему знакомству, – продолжил он, – мне даже кажется, что я уже вас знаю, так много Патриция о вас писала. Милостивый Прародитель, сестра моя, нехорошо. Ты слишком нервничаешь, смотри-ка, у тебя кровь.       Берилл посмотрела на мертвенно-бледное лицо герцогини и успела поддержать её ровно тогда, когда девушка в слабости качнулась. Возможно, если бы она не держалась всё это время за плечи торговки, то просто упала бы.       – Я обязан прервать это жаркий спор и напомнить всем присутствующим о долге. Надеюсь, господа, вы сперва вспомните о такте, когда в следующий раз захотите припомнить эту историю.       А Берилл совсем забыла о том, что здесь происходило минутой ранее – тонкими алыми струйками тянулась кровь от тонко вырезанных ноздрей Патриции до бледной верхней губы.       На улице было очень холодно. Снег не сошёл, и почти каждый день землю укрывал новый лёгкий слой. Берилл вернулась за шалью. Её ещё потряхивало, и она чувствовала слабость в ногах. Торговка прикрыла высокие парадные двери поместья Капэн и спустилась вниз по ступенькам. Она видела герцогиню и её брата, стоящих у пустого, припорошенного снегом фонтана, за которым герцога ждал его экипаж. Он заехал, как и планировал, навестил Лисентию, самолично осмотрел её ребёнка и нарёк именем своего ушедшего кузена, поговорил с глазу на глаз с сестрой, а теперь вот прислал за нею пажа.       – А, вы пришли. Вам не холодно? – он обернулся первым. – Я могу одолжить вам свой плащ.       – В этом нет необходимости, – она оправилась от потрясения и теперь рассматривала Ариантийского владыку. Она совсем не таким его представляла.       – Но я настаиваю.       – Вынуждена отклонить ваше любезное предложение.       – Как пожелаете. Это моя сестра вам одолжила эту вещицу? Чудесный цвет. Морская волна, верно, Патриция? Этот цвет прекрасно сочетается с вашими глазами.       – Вы очень милы, – Берилл не могла разгадать, а что же выражают его глаза. Такие же непроглядно чёрные, как и у Патриции. Он действительно не был рассержен, но разве в этой патриархальной стране поступок герцогини не был чем-то недопустимым? Её сторона правая, конечно, но могла ли она повышать голос, могла ли так кричать? В конце концов, она член его семьи, и они должны думать о своей репутации. Устав ждать, торговка сказала прямо: – Герцогиня Ариантийская не виновата в случившемся. Я прошу вас не винить её в произошедшем, я уверяю вас, виной всему была моя несдержанность.       – Интересно, – протянул он и взглянул на сестру, приподняв бровь, – это заговор? Моя сестра защищает вас, вы защищаете мою сестру... Замечательный союз. Но не бойтесь, я многое успел услышать, ведь вы были так увлечены, и я скорее предпочту выбрать вашу сторону. Между нами говоря, ни я один так думаю. И ни вам, ни моей дорогой Патриции не стоит бояться моего гнева. Более того, не стоило бояться, даже если бы вы были не правы.       – А как же нравы вашей страны? Это странное деление на два лагеря и следующие за этим... правила.       – А что вас удивляет? Как будто для вас в новинку, что как раз подобные правила и деления, эти маленькие ритуалы и традиции помогают управлять населением. А нам следовать им вовсе необязательно.       Сказать на это было нечего.       – В любом случае, благодарю вас, – сказала торговка.       – Не стоит. Откровенно говоря, и не за что, и незачем. Вас, должно быть, удивляет, что я хочу поговорить с вами, хоть время моё стоит дорого, я очень спешу, у меня слишком много дел, и я не могу тратить его на пустые разговоры.       "И тем не менее, у вас его достаточно, чтобы передо мной расшаркиваться," – Берилл закусила губу.       – Я уведомлён о причине вашего здесь нахождения, – продолжал герцог, – и я сам, и моя сестра рады оказать вам поддержку. Скажу больше, по причинам экономическим и политическим нам важно ваше доброе самочувствие. Ни для кого не секрет, что ваше предприятие мало кого может оставить равнодушным. Но ближе к делу. Нам нужен ваш подробный рассказ, с деталями. Рассказ о том, что произошло на вашем корабле. Как вы увидели этих уродцев, как они действовали, что вы предприняли. Это информация для нас важна как воздух, у нас нет права на ошибку, и пренебрегать любой подробностью мы не можем. Мы даже готовы прибегнуть к шантажу.       Внутри опять что-то нехорошо зашебуршалось. Берилл взглянула на Патрицию, но та была очень спокойна.       – Я знаю, как важна репутация для делового человека. Ваша репутация, Берилл... Вы позволите мне называть вас по имени?       – Не имею ничего против, – сказала она, понимая, что необходимо как можно быстрее узнать его имя. Она не слышала его раньше? Или слышала? Она не помнила.       – Так вот, я хорошо понимаю устройство этого механизма. Уверен, вы тоже. Любая шумиха, даже если она носит отрицательный характер, привлекает людей, но для сотрудничества с другими предпринимателями, с мастерами, с торговцами нужна железная репутация. Деловые люди всегда выясняют, с кем предстоит работать, для наилучшего взаимодействия этот человек должен быть честным, держаться условий сделки и блюсти цеховую честь. Ваша репутация, эта репутация, белее снега. Я даже поразился, когда наводил справки. Из этого я позволю себе сделать вывод, что вы воспитали в себе или всегда обладали всеми необходимыми качествами человека, держащего слово и отдающего долги. Так вот, к чему я: вы нам должны. Говорю открыто. Мы взяли на себя заботу о вас, ваших людях, уладили вопрос с обеспечением всего необходимого.       – Я понимаю. Я богата, я непременно отплачу.       – Нет! – впервые за долгое время заговорила Патриция. – Я не приму и медяка. Вы мой друг, я не хочу брать деньги с друга.       – И не придётся, сестра моя, успокойся. У нашего друга есть нечто более ценное, чем деньги. Это его расположение к нам и информация. Вот ваш долг, Берилл, вы обязаны нам рассказать всё. Без утайки.       Он пристально смотрел в её глаза, почти испытующе. Рассказать лишь о том, что происходило на корабле... Лишь это. Она не расскажет о происходящем в Эллерионе, ей нельзя касаться этой темы без дозволения её короля. Она всё же скроет часть своих знаний, но герцог сам поставил условие. Очень удобное условие, оно позволит Берилл остаться честной и честно рассказать о том, что случилось в море. Чёрные глаза испытывали её. Не отводя взгляд, она произнесла совершенно искренне:       – Забудьте о шантаже. Если мои друзья просят меня рассказать об этом, я расскажу.       Герцог как будто расслабился.       – Я рад. Не передать словами как. Тогда, Берилл, моя сестра, мы будем ждать вас в Арианте. Там и только там мы будем готовы выслушать всё.       – "Мы?" – нахмурилась Патриция.       – Я, Герец, Симон, Мольт, Беатрис... Может быть, кто-нибудь ещё.       – Они приедут? – заволновалась Патриция. – Но Беатрис больна.       – Всё будет хорошо. Не тревожься и не печалься. Поправь своё здоровье у доброго Эдмунда и возвращайся домой вместе со своим другом. Всё, моё время вышло, – он проследил взглядом за суетящимся кучером. – Я покидаю вас и надеюсь на скорую встречу.       Он снова перехватит руку торговки и легко коснулся её пальцев губами, а потом обнял сестру, целуя девушку в щёку.       – Береги себя. И не забывай о своей миссии. Кстати, вот тебе подарок, новейшая разработка.       С этими словами он передал сестре небольшую лакированную коробочку.       – Последняя разработка! Он легче и быстрее перезаряжается. Всё, прощайте.       Он оставил девушек и, прихрамывая, направился к экипажу.