Эллерион

      Для неё пришёл пакет. Берилл как раз написала письмо для Люсиль и отдала его Келле, но та очень быстро вернулась назад, в выделенную для торговки комнату.       – Что такое? Уже отправила?       Но девушка только головой покачала и протянула ей увесистый пакет. Объёмный, большой. Под плотной бумагой скрывалась бутылка. Ликёр.       – Это подарок вам за ваше доброе сердце, – улыбнулась Патриция, когда растерянная торговка пришла в её комнату вместе с неожиданным приобретением просить совета. Ей сперва показалось, что произошла ошибка. – Лисентия спрашивала меня, как можно вас отблагодарить, что вы любите... Я, признаться, не была уверена, но в таких случаях напиток – уместный дар. Дайте я посмотрю, что за содержимое кроется под стеклом... Ах, Карато. Замечательный ликёр. Вкусный и мягкий.       – Но зачем? Я же ничего не сделала, меня не за что благодарить, – не понимала она.       – Не скажите. Лисентия очень признательна за ваше участие. Вы ведь могли и вовсе остаться вместе со всеми. Но не остались. Вы были с нами всю эту тяжёлую ночь.       – И путалась под ногами.       Патриция отвлеклась от вышивки. Её холодная рука сжала руку Берилл.       – Не говорите так. Вам кажется, что это самое естественное, что может быть – попытаться помочь страдающему существу, зная о его страданиях. Я видела ваши руки. Знаю, что вы из-за этого страдаете от болей в спине, но я не вижу в вас раскаяния. Знаете, многие просто проходят мимо, пережидают. В тот вечер дамы сослались на излишне впечатлительную натуру и даже не заходили в комнату. Я не виню их, нет, я знаю, что это тяжело. Но давайте обратимся к Лисентии. Что она чувствовала? Что чувствовала бы, если бы вас не было рядом? Разница есть. И вот, в ваших руках знак её благодарности за проявленное сочувствие.       – Выходит, весь этот вечер – фарс, пустая видимость? Это собрание, якобы созванное для поддержки?       – Да, – просто признала Патриция. – Никого бы не было, если бы я не приехала. Ну что вы, не расстраивайтесь. Лучше идите в купальню, а после я займусь вашей спиной. Мазь как раз настоялась.       – Если вас это не затруднит, можно ли повторить процедуру позже?       Массаж спины, которого раньше она так боялась, стал ещё более мучительным для неё. В первый раз она боялась боли, но пальцы, поначалу ледяные, белые пальцы Патриции были очень нежны, так нежны, что вызывали напряжение иного рода. Алим и Келла только учились применять эту чудесную безболезненную технику, и это было хуже всего. Была бы добрым врачом одна из её девочек, проблем бы и вовсе не возникло. Спина теперь не была скована мучительными путами, правда, но образы, тревожащие её по ночам, становились всё более откровенными.       Глупость, самая настоящая, отчаянная глупость! Это не могло ни к чему привести. Берилл кляла тот миг, когда Патриция назвала её своим милым другом. И хотя в начале это было трогательно и мило, позже – сделалось невыносимым. Эта точёная красота, спокойствие и особенная, тревожащая хрупкость начали сводить Берилл с ума. О, чего только стоил тот случай, когда у Патриции закружилась голова и кровь пошла носом. Пока над ними кружилась прислуга и гости Крейзов, герцогиня лежала у неё на коленях, а она тщательно следила, чтобы голова девушки была приподнята, и вытирала краешком платка со всей возможной осторожностью струйку крови. Тогда же её и поразила мощнейшая и очень меткая молния, от которой тряхнуло руки, а волоски на руках и загривке встали дыбом. Чёрные густые пряди, разметавшиеся у её колен, доверчивость жеста прекрасной молодой женщины, трепет ресниц и тёмный рассеянный взгляд, обращённый только на Берилл. Было удивительно, что торговка в итоге ничего и не сделала, хотя очень хотелось разжечь цветом пламени белые губы, но то ли благодаря нечаянным свидетелям, которые, впрочем, не заметили её безумного взгляда, то ли из-за действия сильнейшего шока, но беда обошла торговку стороной.       Рядом не было Джесс. Вот она бы точно смогла отогнать навязчивые видения, затмить собою все прочие искушения. Но её не было. С торговкой были только Келла и Алим, уже спокойно переносившие жизнь на восточном континенте. Но день ото дня положение становилось всё более скверным. Патриция завела привычку много времени проводить со своей подругой, они часто гуляли, сидели вечерами в каком-нибудь уединённом уголке. Раньше их всё время пытались на чём-то подловить, постоянно слуги сновали рядом, но вот сейчас, когда все уже привыкли заставать их за чинной благопристойной беседой, их обеих оставили в покое. И зря. Теперь цепи, удерживающие искушение, ослабли, заклёпки разболтались как раз тогда, когда их стоило сильнее затянуть. Положение ещё больше усложнялось тем, что Патриция прямо, открыто проявляла и свою симпатию, и доверие, взяла в привычку идти с Берилл рука об руку, садиться рядом, даже очень близко. А ещё – смотреть. Эти её взгляды, абсолютно невинные, впрочем, вводили Берилл в состоянии необъяснимой дрожи, в позвонках собирались сладостно пульсирующие точки, и они искрились-искрились-искрились и заставляли сердце захлебываться кровью. Взгляды эти были очень приятны и очень опасны.       Берилл просыпалась по ночам изнемождённая чувственными снами, не разрешала самой себе облегчить жар просто потому, что на изнанке век неуловимым призраком маячила фигура с длинным плащом угольно-чёрных волос, и любое действие удовлетворительного характера лишь закрепило бы едва начавшееся помешательство.       Ею овладела меланхолия, Берилл так взвинтили гнетущие мысли об Эллерионе, своей беспомощности, что единственным выходом, который был предложен подсознанием – так это прикинуться полумертвой. Проблесками света были письма Люсиль, а во всём ином лишь тишь да серость мысли.       Патриция же нежной птицей вилась вокруг Берилл, нянчась с ней как с ослабшим ребёнком. В общем-то, всё было очень даже славно. Пока хандра не оборвалась в купальне. Хрупкая Патриция нуждалась в основательном прогреве в холодные месяца, но из-за своего непостоянного здоровья иногда могла почувствовать себя дурно в облаках горячего пара. И немного скромно и осторожно она попросила Берилл побыть с нею и вместе с тем самой насладиться купальней, построенной Крейзами.       Конечно, никакой расслабленности не было и быть не могло, а Берилл начало казаться, что герцогиня сама ищет любой повод сжать их обеих как можно плотнее. Она ежесекундно была рядом, обнажённая, свободная от всех укрывающих покровов, столь усердно навязанных восточной модой. Она была близка, разгоряченная, кидающая исподволь эти свои невыносимые взгляды.       За вошедшую Алим, держащую в руках таз со смягчающим отваром, Берилл зацепилась как за соломинку. Девушка услужливо спросила, не нужна ли помощь, и Берилл с облегчением ответила:       – Да, пожалуйста.       Пока её волосы вымачивали в остро пахнущей травами воде, Патриция стыдливо прикрывалась, будто – только подумать! – её белого лёгкого тела можно было стыдиться. Берилл не хотела смотреть, но смотрела. Как и все прирожденные хитрецы, она обманула саму себя, думая, что поворачивается только чтобы вдохнуть травяного запаха или просто осмотреть купальню, таинственно освящаемую масляными лампами над абсолютно стеклянным, но глухим и матовым от капелек влаги потолком. Думала о какой-то услышанной фразе насчёт отражения света и тому подобной глупости. Между тем в сознании отпечатывались очертания позвонков на нежной белой коже спины, подвижные лопатки, пряди волос, переброшенные через плечо, несколько худощавые ноги... её ноги были тоньше ног Джессики, так же меньшим был в объёме таз и маленькие бархатистые полушария ягодиц.       Туман в купальне, туман в голове.       Той же ночью её мучила бессонница и чувство вины, ей всё казалось, что скомканным невнятным прощанием она обидела Патрицию. К утру заснула. Проснулась от странных видений Патриции и Джессики, обнаженных, спящих в одной постели, во сне она нагло будила их, щекоча выглядывающие из-под одеяла нежные стопы. Проснулась со стойким желанием выпить. Единственное, что её останавливало, так это совместное времяпровождение с герцогиней, а утончённая дама и пьяная сумасбродка – не самое лучшее сочетание.       К счастью ли или нет, но Патриция весь день провела у себя, вышла только к ужину. Берилл долго присматривалась к ней, выгадывая: как та себя чувствует, отчего так рассеяна, почти мечтательна? Но Патриция не поднимала взгляд.       – А всё-таки Жюстин в этой книге прескучная! Ну скажи, матушка, это же так пошло – влюбиться в своего учителя. Этого полно везде и все этим пресытились!       Молоденькая говорушка Эстер Крейз не замолкала ни на минуту, она кончила есть раньше всех и теперь, по своему обыкновению, цеплялась ко всем, задавая вопросы или пространно рассуждая. Её отец, Эдмунд, бросал почти умоляющие взгляды на дочь, хотел, чтобы та вела себя тише. Думал, что его милая жемчужная Эстер может кого-то раздражать, хотя, на взгляд Берилл, девушка была совершенно очаровательна.       – Вы только представьте, это же просто бич современной литературы! Я так считаю. В романе Громер "Розали" всё очень даже можно объяснить тем, что в нежном романтическом возрасте героиня обучалась в закрытой школе для девочек, и единственным, на кого вообще она могла обратить внимание, был этот её господин Зердель. Ах, – сказала Эстер вдруг заговорщески, – мы с Жем-Жем... ну ты знаешь, матушка, я говорю про мою подружку!.. Так вот: мы с Жем-Жем склонны считать, что описание Зерделя может ссылать на его эльфийские корни. Как это забавно! Ведь прямо об этом в тексте не говорится. Но я совершенно не об этом, говорила же про влюбленность Жюстин! Она окружена совершенно милыми личностями, а всё равно смотрит, разинув рот, вы уж простите мою прямоту, на этого своего перезрелого ухажера. Да как вообще можно влюбиться в этого зануду?       Тут она заметила, что и Берилл отложила приборы и окончила есть.       – О, ответьте мне! Неужто так уж возможно в свои неполные пятнадцать быть без ума от такого вот персонажа?       – Я бы сказала, что в таком возрасте можно влюбиться в кого угодно благодаря богатому воображению.       Эстер захлопала светлыми ресницами.       – Как это... нелепо. Влюбиться за то, чего нет. Это даже печально. Так же печально, как любовь гения к бесплотной Музе... Ах, вы улыбаетесь? Как грустна ваша улыбка. Но всё-таки Жюстин совсем лишена фантазии... И, как по мне, она слишком "сладенько" выражает свои чувства.       Эдмунд кашлянул, высоко поднял брови, призывая дочь к порядку. Дочь решила не замечать поданных знаков – она вошла во вкус.       – Иногда я люблю ставить себя на место героев, это же способствует лучшему пониманию, и, знаете ли, мне кажется, что хоть она и одногодка моя, но точно не дозрела эмоционально. Она действует и думает так же, как действовала и думала бы девятилетняя. Ох, а вот вы, скажите, когда впервые почувствовали на себе чары влюбленности?       Берилл ожидала, что отец девочки наконец прервёт её парой строгих слов, но нет. Так же молчала и мать Эстер. И все, абсолютно все, включая сумрачного Крейза и ясноглазую Патрицию, уставились на неё. Под полными любопытства взглядами, Берилл откашлялась и ответила:       – В девять.       – Что за шутки?! – надула губы Эстер.       – Я не шучу. Мне правда было девять.       – И кто же это был? Ну, в кого вы влюбились? – почти пропищала взволнованно Эстер.       – В столь юном возрасте... – тихо и не то неодобрительно, не то заинтересованно добавила её мать.       – Я вас разочарую: это была картинка. Притом картинка из книжки. Это были сказки. Или баллады?.. Вот этого не помню. Книжка была тонкая и потрёпанная, её обложка вся облупилась, в ней не хватало нескольких страниц, – Берилл очень хорошо помнила тот вечер, она прикрыла глаза, вспоминая. – Там были великолепные иллюстрации. Тоже пожелтевшие, но так легко и изящно исполненные. Свою первую влюбленность я вырвала в тот же миг, как увидела. Конечно, я тогда не понимала, отчего меня так волнует эта женщина...       – Так это была женщина! – пищала девочка, блестя глазами, и, кажется, привстав со стула.       – Скорее всего. Она стояла как бы боком, её лицо было прикрыто покрывалом. Таким... полупрозрачным. За ним угадывались черты лица, подозреваю, что несколько лет назад, до того как книжке не повезло попасть в детские руки, это было ещё более очевидно и волнующе. У неё была пара рогов, руки, согнутые в локтях и приподнятые. Очень тонкие руки с чёрными ногтями. Это всё, что можно было разглядеть. И я что-то там выдумывала себе, что это обольстительное чудище выйдет из лесной чащи в ночь полной луны ко мне навстречу и... – Берилл вдруг почувствовала себя крайне неловко, – ...и всё такое... Наверное, с тех пор у меня и появилась дурная привычка бдить по ночам.       На неё все смотрели. Патриция смотрела. Берилл до зубного скрежета хотелось взглянуть на неё прямо, да только страшно было. Эстер мечтательно закатывала глаза и вздыхала.       – Но это куда лучше, чем любить какого-нибудь скрягу или зануду. Но всё равно печально. Ждать того, чего не случится. Вот, теперь я жалею, что спросила вас об этом. Нет, не жалею! Это было очень хорошо, очень пряно: мне понравилось. Однако, как мало надо для влюбленности... Пожалуй, теперь я буду снисходительнее к Жюстин. Как же я теперь буду спать? Постоянно буду думать об этой вашей призрачнице! А, скажите, вы её сильно любили?       – Эстер! – недовольно окликнула её мать.       – Да что же, мама, я только спросила!       – Едва ли сильно, – начала осторожно Берилл.       Теперь каждый немного смущённо вернулся к своей тарелке. Каждый. Но не Патриция.       Почему-то Берилл казалось, что... Если это то, о чём она думает... Нет, нет же, нет, глупость! Помешательство!       "Хочу выпить. И выпью," – а вслух продолжила:       – Это же не любовь. Вот тут пригодилось бы и "сильно", и "терпеливо", и "безвозмездно". А влюблённость – это так, для увеселения души, для вдохновения. Это не похоже на труд, в отличии от любви, как мне думается. Влюблённость можно легко начать и легко закончить. Главное: соблюдать осторожность.       И она решилась. Подняла голову, смело взглянула на Патрицию. Глаза герцогини были темны. Она спокойно встретила её взгляд и так же спокойно вернулась к трапезе.       "Показалось. Это всё из-за дурного желания. Хочу сладкого. Ликёр? Ликёр..."       Стол она покинула раньше всех, сославшись на срочные дела, все ведь знали, что она поддерживает связь со своими порученцами. Она торопилась забыться. Стремительно влетела в комнату, почти сдёрнула с себя верхнее платье и с превеликим облегчением, не очень уж и затянутый, но корсет. Легла на кровать, раскинувшись морской звездой.       – Алим, – окликнула она всполошённую девушку, – я хочу побыть одна сегодня. Хорошо? Единственная причина меня побеспокоить – письмо от Люсиль.       – Я поняла, госпожа.       Алим вышла, а Берилл вскочила на ноги и потянулась к бутылке. Пришлось повозиться, чтобы распечатать её, но результат превзошёл все ожидания. Все звуки затихли в цветастом вихре мыслей. Сумрак не давил на глаза, подобно свету. За окном лежала под снежным одеялом безмятежная земля.       Кажется, она задремала. Ей виделись тонкие длинные пальцы с чёрными ногтями. Виделось, как колышется кружевной покров из-за глубокого вздоха, а ветки потрескивают под босыми ногами. Таинственное существо приближалось, выплывало из тяжелого влажного тумана.       – Вы не спите? – прошептали совсем рядом. – Ох нет, как жаль вас будить.       Берилл вздрогнула и раскрыла веки. Её окружила темнота, только израненные тенями ветвей в саду полосы лунного света подсказывали, что она лежит на кровати, в своей комнате, а рядом стоит Патриция, смотрит на неё мягким тёмным взглядом.       – Не сплю, – пробормотала Берилл, промаргиваясь, и попыталась встать, но чуть было не разбила о резной столб кровати стакан, зажатый в руке. Хорошо ещё, что он был пустым. Который час? Тьма была слишком густой, даже саму герцогиню не было бы видно, если бы не её белая кожа и белое платье.       Голова торговки слегка кружилась, в воздухе застыл едва уловимый и приятный запах. Патриция села рядом, и запах стал ощущаться отчётливее. Берилл заметила, что на девушке надет халат, а вовсе не платье. Красивый, с мягкими лентами кружев, присборенный на манер юбки на линии талии. Берилл поймала себя на очень нехорошей мысли. Она сглотнула и спросила:       – Вам не спится? Час поздний, я никого не слышу.       – Да, все спят.       В желудке вдруг материализовались несколько небольших, но тяжёлых и острых камней.       – Простите, – продолжила Патриция, – я совсем не могла уснуть. Мне немного...       Она замолчала, опустив голову. Сердце торговки ужалила жалость и что-то ещё, чего она не хотела замечать.       – Хотите выпить? – вдруг предложила она и сразу поняла, что несёт какую-то пьяную чушь. – Нет, вам пить не стоит, вы и без того неважно себя чувствуете, а то, что у меня тут есть, слишком крепкое. Нет, пить вы не будете. И я не буду.       Она села и нетвёрдой рукой поставила стакан на низкую тумбу, там же обнаружив и бутылку. Похоже, всё было куда хуже, чем казалось на первый взгляд. Берилл с ужасом подумала о том, как смотрится со стороны.       – Это верно. Хотя это могло бы меня... расшевелить. Я иногда самой себе кажусь дряхлой старухой, совсем иссохшей и вечно мёрзнущей. А всё, что я знаю и умею, это скучная книга и простейший аппарат. И чем больше таких знаний, тем толще эта книга, и чем больше умею – тем сложнее выглядит странный аппарат, – герцогиня не смотрела на Берилл, говорила куда-то в пустоту и туда же смотрела. Спина её изогнулась, плечи опустились, будто от незримой тяжести.       Берилл знала, что может помочь в таком случае, знала, как в неспешной ласке сбросить разом всё напряжение и тяжёлые мысли. И её мутило от этого знания.       – Моя добрая хозяйка, – начала она ластиться к этой печальной чёрно-белой владычице, – как можно? Ни один опыт не превращает мысль в запылённую ветошь, он дарит блеск мудрости. Ваши печали от того лишь, что вы хотите всё сделать правильно. Но чем больше вы этого хотите, тем сложнее это исполнить. Ну, встряхнитесь! Поглядите на себя! Вы так молоды и красивы, вдумчивы и очаровательны, – она плохо понимала, что говорит. Просто открылся рот, и из него лились звуки. Но вдруг Берилл прозрела: она слишком приблизила к Патриции лицо, пока говорила. И слишком сладко вдруг зазвучал её голос. Плохо. Берилл показалось, она в один миг протрезвела и отстранилась. – Не думайте ни о чём. Ложитесь спать с приятными мечтами. Идите, не тратьте время на пьяную и глупую торговку.       Она не хотела видеть это белое лицо с двумя блестящими чёрными безднами глаз. Не хотела видеть опасливую или презрительную гримаску. Чтобы избежать этого, Берилл откинулась на кровать, прикрывая глаза согнутой в локте рукой. Она слышала только, как стёкла царапают когтистые ветки дерева, и тикает механизм напольных часов.       Она услышала и почувствовала, что Патриция поднялась, но не собиралась никуда уходить. Время замерло. Сердце стучало так громко, что за его сумасшедшим ритмом не слышно было уже ничего, и поэтому – только поэтому! – Берилл рискнула посмотреть.       Патриция стояла к ней спиной, развязывая сборящие юбку халата ленты... Вот и ткань начала сползать вниз, оголяя плечо. Чаровница, трепеща ресницами, оглянулась, её губы порозовели, приоткрылись, выпуская взволнованные выдохи. Она обернулась полностью. И в прорези полов халата, уже достаточно широкой, Берилл видела её гладкое тело. Полосы света обтекали приподнятое бедро, матрац кровати прогнулся под белым коленом. Патриция медленно села рядом с лежащей, не верящей своим глазам, Берилл, склонилась над окаменевшим телом. Её нога касалась бедра торговки, и только это прикосновение могло подсказать Берилл, что всё происходящее реально.       Герцогиня дышала рвано, испуганно, можно было увидеть судорожное движение под виднеющимися дугами рёбер. Руки сами собой поднялись и обхватили прохладные бока, Патриция коротко вздрогнула, словно обжёгшись.       "Остановись. Остановись сейчас же. Пока ещё это возможно, пока ты ещё можешь сделать любую глупость, отбрехавшись и от слов, и от действий!"       Патриция приблизилась к ней, немного наивно вытягивая губы.       "Надо решить, надо срочно что-то придумать!.. Она такая холодная и мягкая. Ей холодно, ей, должно быть, очень холодно. Кожа в мурашках. Берилл, что же ты сделаешь? Поздно..."       Патриция только прижалась на пару секунд к раскрытым в изумлении губам. Как можно было оттолкнуть её теперь? Запах кружил голову, он был одновременно сладок и свеж, Берилл в припадке безумия сжала в объятии белое тело и, перевернувшись, навалилась на девушку, в исступлении целовала её щёки, подбородок и шею. Патриция успела только задушено охнуть и впиться в плечи торговки холодными пальцами.       Этот холод мог бы стать спасением, но не стал. Берилл, уже сама леденея от прикосновений к совершенно холодным ногам Патриции, кажется, немного опомнилась и с заботой начала растирать такие же холодные руки девушки и плечи. Герцогиня же, словно испугавшись, что Берилл сейчас совершенно забудет, или по крайней мере, сделает вид, что забудет о творящемся искушении, снова с силой прильнула к её губам.       О, это действительно было искушение! Робость чудесным образом мешалась со смелостью, желание с неопытностью. Пытаясь успокоить и девушку, и совсем немного – себя, Берилл отстранилась, но лишь затем, чтобы крепко прижать её к себе. Попытка оттолкнуть Патрицию казалась Берилл действием грубым и невыполнимым, но она всё же не решалась продолжать. Что-то же сподвигло девушку на этот шаг? Что?       – Не говорите о себе плохо, – вдруг сказала герцогиня, уткнувшись ей в плечо, сжатая в тугой комочек нерва, такая маленькая в руках, даром, что выше торговки почти на целую голову. – Я знаю многих людей. О многих можно так сказать, но не о вас.       Как спросить, что она задумала, как узнать, что зреет в этой тёмной головке?       – Не жадничайте, – вдруг взмолилась Патриция, вглядываясь в её лицо. – Грешно богатому не поделиться с бедным.       Что-то лопнуло в тот миг. Берилл не хотела оглядываться назад, взвешивать все за и против. Она хотела этого. Это единение, этот... обряд был одним из самых потрясающих явлений, существующим в этом мире. Сколько языков Берилл знала? На скольких говорила свободно, на скольких научилась мыслить? Язык тела был красивейшим, изящнейшим. Этот язык позволял ей свободно говорить об испытываемой нежности и теплоте, о своей привязанности или восхищении, о печали и даже – страхе. С Патрицией она говорила о своей тревоге и об облегчении, о трепете, о своей симпатии, о бессонных ночах, о муке воздержания, которое подчас заставляло её действовать грубее, чем она бы того хотела, эгоистичнее. Она говорила и хотела бы говорить ещё дольше. Желание было неутолимым. Страшным. Страх этот застилал взгляд Патриции, когда она зажимала рукой рот, ставший почти красным, когда её ноги начинали дрожать, и дрожь эту не получалось остановить, когда она хотела приподняться и не могла. Тело не слушалось её, её тело заворожённо слушало чудесный язык удовольствия, которым так хорошо владела Берилл.       Усталость и сытость наполнили неожиданно, торговка откинулась на подушки, закрывая блаженно глаза. Внутри всё еще сладко дрожало и пульсировало как будто ещё одно сердце, обладающее непостоянностью языка пламени и тягучестью ягодного сиропа. Это сердце, совсем маленькое, наполняло её тяжестью. Патриция прижалась к ней, неожиданно тёплая, расслабленно выдохнула. Надо было спросить, что же такого случилось, что герцогиня решилась на такое, но язык отказывался шевелиться, да и дыхание ещё не восстановилось. Надо было объясниться. Но это может подождать.       В полудрёме она почувствовала, как тёплое, обвивающее её лозой тело отстранилось, как что-то скрипнуло и холодный воздух коснулся сперва обнажённых ног, а потом и живота. Она ощутила, что простыни влажные, а свежий уличный воздух рассеивает запах любви. Патриция снова легла рядом, накидывая на них до этого сбитое в ноги покрывало. Снова стало тепло.       В раскрытое окно лилось отдалённое мелодичное мурчание Келлы, ранней птицы и труженицы: они с Алим жили на нижнем этаже. Небо начало уже светлеть, проснулись слуги, было слышно, как во дворе убирают снег, расчищают тропинки и дороги. Патриция устроила чёрную головку на плече торговки, она не спала – Берилл чувствовала движение чёрных ресниц на своей коже.        – Известная песня? – спросила вдруг герцогиня. Берилл поняла, что незаметно для себя начала подпевать тонкому голосу иноземки.       – Да. Хорошо известная на западе сказка.       – Сказка? – герцогиня приподнялась, чтобы взглянуть на неё. – О чём она?       – Некогда, – начала торговка, поглаживая кончиками пальцев белое плечо девушки, сама удивляясь тому, что происходило. Они лежали в одной кровати после совершенно безумной ночи и вели обычный разговор, будто ничего и не было, – жил человек, неприятный в общении, грубый, желчный. Он не признавал любви и доброты. О его циничные речи разбивались призывы романтиков и мечтателей, и не было такого мнения, которое этот человек поставил бы выше своего собственного. Он жил своим собственным порядком, учитывая веления закона и содержа свой быт в извечно холодном контроле. Он всё упорядочивал и упрощал. Взаимоотношения, чувства, предметы, мысли. Лишь одно не поддавалось ему, то, что жило в нём уже давно. То, за что порою он сам себя презирал.       Патриция внимательно слушала.       – Это была тяга к прекрасному. К хрупким цветам, к изменчивому небу и к трелям своевольных птиц. Он жил и боролся ежеминутно с самим собой и однажды сломался. Его обуяло желание.       – Желание? – слабым эхом повторила Патриция, будто засыпая.       – Он пожелал сотворить то, что все его чувства определили бы как самое совершенное из всего, что только было создано человеческими руками. Оно бы успокоило его душу и наполнило удовлетворением. И он начал учиться сразу многим видам искусства столь же яростно, как ранее поддерживал власть порядка в своей жизни. Прошло много лет. Он был уже немолод. Его домом стала небольшая уединённая постройка, в которой никто не беспокоил его. И там он решил создать из камня нечто абсолютной красоты, что покорило бы каждого, кто это увидит.       Келла прекратила петь и закрыла окно своей комнаты. Серое небо лило свой жемчужный свет в раскрытые ставни.       – И что же, вышло? – спросила герцогиня. Нет, она всё же не спала.       – Вышло, – продолжила Берилл. – После долгих месяцев работы он закончил работу, был доволен собой и преисполнен гордости. В тот же вечер он умер в покое и радости.       – Неужели это всё? На этом всё заканчивается?       – Нет. Старик испустил дух, а творение впервые вдохнуло. Осознавая себя в этом мире, оно совершило свои первые неуверенные шаги и заметило отражение в зеркале. Вопль ужаса сорвался с каменных губ и погубил всё живое, всё, что жило раньше рядом со старым домом. А когда эта фигура поняла, что перед ней её изображение, то в исступлении начала рушить себя о все предметы, которые только попадались ей на глаза, о стены дома.       – Но почему... – взволнованно и встревоженно произнесла герцогиня. Она прижалась к ней ещё плотнее.       – Потому что увидело это творение, как оно было уродливо и страшно. Увы, как ни старалась фигура погубить себя и тот ужас, который она в себе несла, у неё так ничего и не вышло. Камень твёрдо хранил её не-жизнь. И фигура бежала в степи и бродила там, кутаясь в покрывало и непрерывно стеная многие и многие века. Так заканчивается эта сказка.       Герцогиня долго молчала. На улице что-то говорили, кто-то хрипло рассмеялся.       – А я было решила, что столь прекрасная мелодия несёт в себе... что-то столь же чудесное. Это точно вся история?       – Да, насколько я знаю.       – Она печальна. Невероятно печальна, – и девушка уткнулась ей в плечо.       Объятие длилось недолго. Патриция вскочила, надела свой халат и ушла. Призрак, бестелесное существо. Берилл боялась, что девочки могут зайти, чтобы разбудить её, и сама встала, оделась в мягкую сорочку, застелила покрывало и легла поверх него. Что-то подсказывало ей, что о случившемся лучше не говорить никому, всё следует сохранить в строжайшей тайне. Если кто-нибудь узнает, если кто-то догадается...       Новый день был абсолютным повторением предыдущего дня. Патриция весь день сидела у себя в комнате, Берилл всё так же терзалась, но совсем другими чувствами, Эстер за ужином болтала не о книгах и любви, а о скором отъезде гостей. Ещё одна предстоящая дорога. Она будет легче, ехать не так долго. Если они отправятся в начале дня, то прибудут в Арианту, центр западного герцогства, к ночи.       – Ваша милость, мне кажется, сегодня ваши руки теплее, чем обычно. И ваш цвет лица сегодня изумителен, – обрадовалась хозяйка дома, которая в тихом разговоре за столом коснулась руки Патриции, отметив её порозовевшие щёки.       Кусок баранины застрял в горле торговки, она едва не подавилась, запивая его разбавленным вином.       – Спасибо, – одними уголками губ улыбнулась герцогиня, вежливо и благодарно, склоняя голову.       В в эту ночь она снова пришла в комнату Берилл. И самым упрямым и стойким, неправильным и глупым было то, что та её ждала...       – Вам понравится Гессенский театр. Там так красиво, и какие актёры играют, как поют, – Патриция выглядывала в окно. Она была... она будто ожила, сделалась подвижной и гибкой, румянец здорового человека не сходил с её щёк. Она без конца улыбалась. Берилл так ни о чём не спросила, но, может, и не нужно было. Патриция совершенно не переменилась к ней, днём она оставалась её подругой и покровительницей, а ночью она словно загоралась жизнью. Это пламя теперь горело в ней, поддерживало её, а раз так, то стоило ли жалеть о чём-то?       Берилл тоже выглянула в окно, поправив плащик. Было холодно, но снега не было. На синеющем небе сияли искорки звёзд, а на земле искрился снег.       – Солнце уже село, а мы ещё не въехали в черту города... А где экипажи со слугами? Я совсем не вижу их.       – Должно быть, они уехали вперёд, я их тоже не вижу. Вы не волнуйтесь, – говорила Патриция ласково, – мы уже почти приехали. Кажется, я могу уже разглядеть свет в башнях храма.       – Храм Прародителей?       – Конечно, там мы обычно... – Патриция переменилась в лице. Берилл не успела понять почему, но очень скоро это почувствовала. В небольших домах предместья не горело ни одой свечи, все окна были пусты и мертвы, ворота в крепких серых стенах города были открыты. Ни одной живой души. Ни одного звука. Экипаж встал.       – Госпожа герцогиня, что делать? – севшим голосом спросил возничий.       – Потуши свет, сейчас же, – когда мужчина погасил свет узко направленной масляной лампы, она приказала: – Вперёд!       Берилл молча смотрела по сторонам. Теперь, без всякого света, она видела лучше. Видела очертания домов и деревьев, видела впереди огни. Двое, кем бы они не были, стояли на дороге, но заметив их, подбежали ближе. Мужчины держали над головами грубые факелы. Они будто сделаны были из обычной толстой палки.       – Кто вы? – спросил рослый и светловолосый. На рукаве его куртки горела алым нашивка.       Патриция открыла двери и ступила на камень дороги. Оба так и застыли, а потом, будто опомнившись, упали на колени, опустив головы. Возничий дрожал, что-то бормоча, лошади замерли, будто неживые.       – Послушайте, – Патриция взяла её за руку, – сидите здесь, никуда не уходите, здесь с вами ничего не случиться. Ждите.       И она закрыла дверь. Берилл еле дышала, пытаясь рассмотреть, что делает герцогиня, а она сначала что-то проделала со стороны одной двери, а потом и со стороны другой. А потом ушла вместе с этими людьми с факелами.       Она сидела в темноте, пока не смогла различить все нити в кисточках подушек, узор на мягких сидениях. Она сидела и думала, что же происходит, что твориться в этом месте. Думала о том, что её девочки ехали впереди...       – ...ти меня. Великая мать, укрой меня своим покровом, Прародительница, молю... – трясся возничий. – Прошу, прошу, Отец мой, защити меня... защити...       Берилл распахнута дверцу и вышла, но мужчина продолжал бормотать, сжимая в руках фигурку, подвешенную на грубом шнуре. Он не замечал ничего вокруг, просто обезумел от страха. Берилл разрывалась между двумя чувствами: таким же безумным страхом и страхом болезненным, скручивающим всё внутри. Она разрывалась между страхом перед этой тишиной, этой темнотой и неизвестностью и страхом за своих девочек. Патриция просила её остаться, но так ли это безопасно, как ей казалось? И что, если...       Вдруг громкие хлопки и крики послышались впереди.       – Прародительница, защити! – воскликнул возничий и затих. А Берилл побежала вперёд, на звук. Один страх победил другой. Если они там, её девочки, если они там, и что-то случилось!..       – Они внутри! Внутри!!       Берилл выбежала на небольшую площадь. Люди выбегали из дома, их было так много, целая толпа.       – Они внутри! Спасайтесь! – кричали со всех сторон.       Берилл не успела оглянуться, а на неё кто-то налетел и сбил с ног. Она упала на снег и проглядывающий во множестве отпечатков ног серый камень. Ладони горели от ссадин. Люди метались вокруг, не зная куда деться, расталкивали друг друга локтями, оставляя позади всех, друзей, детей... Мчались так, что из под стоп летел сбитый тяжёлый снег. Берилл, прикрыла руками голову и сжалась, чтобы её не затоптали. От жёсткого столкновения и падения весь воздух вышел из лёгких, было трудно снова их расправить, она едва могла дышать, не то что подняться.       И вдруг она поняла, что что-то горячее коснулось её колен сквозь слои платья. И людей вокруг будто стало меньше. Берилл посмотрела вниз – кровь пачкала юбку. Страшно изорванные силуэты уже на пороге своей смерти лежали на земле, другие, страшно дёргающиеся, озирались в поисках жертвы. Как мало людей... Кто спрятался, а кто уже начал остывать на сером камне площади. Торговка еле поднялась, дрожали ноги. Шагах в двадцати завыл ребёнок, ещё совсем малыш. И из ниоткуда, из тени того самого большого здания, из которого выбежали люди, шагнуло человекоподобное чудище и в считанные секунды перекусило детскую ручку.       Берилл не могла бежать. Смотрела на лязгающее металлом создание и не могла даже сделать шаг назад. Грохот, топот сильных ног множества лошадей оглушили. На площадь въехали всадники с яркими нашивками на одеждах. Один тут же оказался рядом и поднял сияющее луной звонкое, острое лезвие, рубанул. Голова монстра, подпрыгивая на неровной кладке, покатилась в сторону. Следующим было дитя. Истошный ор прервался хрустом и гадким звуком – звуком радения маленькой головы в лужу натёкшей крови. Всадник заметил торговку.       – Девушка, если вы не ранены, бегите прочь! Бегите!       И она рванула так, как сама того не ожидала. Она старалась держаться стен домов, чтобы не попасться никому, ни пожирающим людей тварям, ни члену особо отряда, который мог бы решить, будто её, покусанную, надо убить сейчас, чтобы потом не мучалась, убился из сочувствия, как того ребёнка. Но ведь она невредима. Но так бы сказал каждый. Каждый, понадеявшийся на спасение, ложно убеждённый. А жить хотелось до слёз. Как же хотелось жить!       Она забежала в сад на огороженной территории, идти было тяжело из-за снега. Кругом было пусто. Берилл привалилась к ограде, с хрипами, глубоко задышала. Тысяча осколков под рёбрами, казалось, превратят её внутренности в кашу, а сердце билось прямо у кожи. Позади, ближе к домам, кипела схватка.       Они были другими. Не такими, как в Эллерионе. Эти твари ходили на двух ногах, имели самые обычные для человеческой расы пропорции.       Еле слышно скрипнули ворота. Торговка застыла, похолодела. По дорожке кто-то шёл, она слышала, как под его ногами хрустел снег. Этот кто-то двигался торопливо, но замирая время от времени, даигался прямо в её сторону. Девушка решила, что это ещё один выживший и выглянула из-за дерева. Она ошиблась.       Слёзы брызнули из глаз, а из груди вырвались хныкающие, неудержимые звуки горя. Чудище остановилось прямо перед ней, принюхивалось, водило головой. Обесцвеченные мёртвые глаза пялились на неё со странным выражением. Оно медлило. Посеревшие руки с металическими заточенными, приделанными к пальцам когтями, легли на ограду, рядом с головой торговки. Голова твари приблизилась, бледные фиолетоватые зрачки расширились.       Как вспышка молнии – движение в стороне и тут же грохот. Существо повалилось на землю. К Берилл, приподнимая юбки, подбежала Патриция. Одна. В руке герцогиня сжимала крохотное огнестрельное ружие, настоящую редкость и сокровище. Заряд угодил нечисти в нижнюю часть лица, раскроил шею, разнёс челюсть.       – Вы в порядке , не ранены? Я чудом успела, как почувствовала... Почему вы не остались ждать!? А если бы я не успела? Вы?..       Берилл упала на колени, закрыла солёное от слёз лицо ладонями. Она узнала её. Не могла не узнать в этом извращённом создании ту, что выхаживала её такое долгое время.       – Что вы делаете? – глухо, потрясённо спросила Патриция, потому что Берилл обхватила руками серое тело чудища и сжала так сильно, что заныли руки.       Глаза, слепые, жуткие, раньше имели цвет весеннего неба, волосы и вовсе сохранили золотой блеск. Превращённая в монстра, Ланна теперь уже точно была мертва.