***
Она устремляет свой взор вперед, наблюдая как порывы осеннего ветра взметают золотистую листву, будто основательно прочищая путь перед ней. Попеременное дыхание сопровождается приятной болью в мышцах, а прохлада привычно холодит влажную от пота кожу. Эрза не останавливается, примерно отсчитывая, сколько осталось пробежать, дабы покрыть два последних дня бездействия и собственной лени — все же от сладкого, которое неблагоприятно откладывается в ляжках, избавляться надо. После традиционных поздних посиделок с Хартфилией, что повторялись чуть ли не ежедневно — и вчерашний вечер не является исключением, — как всегда наваливалась апатия и странная расслабленность, не хотелось делать лишних телодвижений, только лишь провести этот пасмурный день, валяясь в кровати. Но все же она заставила себя оторвать свою задницу от мягкой постели и выйти на пробежку. С ее страстью к кондитерским изделиям и всему сладкому приходится бороться с собственной ленью, что является не самым лучшим спутником в ее жизни. В наушниках стихает энергичный женский голос, и как раз в это время она достигает знакомой арки, что ведет к выходу из центрального парка. Она устало падает на скамейку, где оставила свои вещи, затем залезает в рюкзак, вытаскивая из него бутылку воды. Спасательная влага подавляет жажду, и Эрза делает несколько глубоких вздохов, до конца восстанавливая сбившееся дыхание. Завтра нужно будет идти в институт, третий день прогула ей вряд ли простят — спасибо Люси, она ее отмазывала перед преподавателями. Натянув через голову свитер, дабы ее с завтрашнего утра не свалил жуткий озноб, она направляется к выходу, чувствуя знакомую приятную усталость в ногах. До дома идти около пятнадцати минут, всего один двор, поэтому она выдергивает из разъёма наушники, решив прислушаться к суете города. Выходные дни на ее подработке подошли к концу, следовательно, сегодня она должна присутствовать в клубе на вечерней смене. Как только она поступила в институт на архитектурный, при этом лишившись возможности вспомнить что-либо из школьного времени, Эрза решила, что стоит начать все заново, устроившись на подработку в элитный клуб — тут кстати было вакантное место на работу барменши: официантов женского пола хватало, а вот на бармена женская половина населения по какой-то причине не слишком метит. Зарплата в «Спектре» зависела от опыта работы, какого у Эрзы, естественно, не было. Однако чаевых за очаровательную улыбку и манящий взгляд ей было более чем достаточно. Мелодия звонка прерывает ее раздумья, вынудив добраться до рюкзака за смартфоном. И тут же высвечивающееся оповещение на дисплее вызывает у девушки лёгкую улыбку. — Здравствуй, детка, — приветливо восклицает родной голос на том конце провода. — Как ты там без меня? — Па-ап, я же не маленькая девочка, справляюсь, — протягивает Эрза, вспоминая яркие глаза отца, по заботливому взгляду которых она до невозможности соскучилась. — Ты когда вернешься? — Милая, ты же знаешь, как обстоят дела… — мужчина вмиг ощутимо напрягается, после слышится тяжёлый вздох: — Переговоры затянулись, а с договором слишком томят. Недели две точно пробуду за границей, а там не знаю… Прости меня, я не должен был оставлять тебя одну, особенно после частичной амнезии и… — Все нормально, я понимаю, — обрывает последующие извинения Эрза, печально растянув пухлые губы в улыбке. — Амнезия никак не сказывается на настоящем, не тревожит. Должно быть, я уже смирилась: врачи убеждают, что восстановление возможно, однако я не совсем уверена в том, хочу ли вообще вспоминать то, что было. Возможно, стоит забыть об этой аварии, коме и просто жить дальше. — И все же попытайся, — тон голоса отца сразу сменяется на более серьёзный, и Эрза рефлекторно представляет, как выражение лица того становится хмурым и сосредоточенным: — Этого ублюдка надо засадить за решетку за то, какие серьёзные увечья нанес моей дочери. И я этого не оставлю. Как только что-то вспомнишь, даже самые незначительные детали, сразу сообщи мне. Назидательный тембр голоса, вмиг сменившийся настрой мужчины заставляют Эрзу поджать губы. Ее отец на самом деле является прагматичным человеком, во всем предпочитает полный порядок, строго относится к своим сотрудникам, как и подобает начальнику фирмы, соблюдает справедливость и придерживается расчетливости. И лишь с ней он позволяет себе расслабленно выдохнуть, будто открывается вторая сущность человека: Эрза навсегда запомнит его улыбчивым и справедливым человеком, имеющим твёрдый, несгибаемый стержень — подобная черта характера Эрзе досталась именно от него, за что она и благодарна своему отцу. А после реанимации и комы, в течении которой тот выделял средства на поддерживающее жизнь лечение, он стал в разы трепетнее к ней относиться. Ее отец не верил в простую волю случая, по которой произошла авария, поэтому предполагает, что виноват кто-то из ее знакомых, с кем она проводила выпускной вечер, а сама Эрза не помнит ничего, кроме пробирающего до самого нутра страха и мучительной боли в тот момент. Даже толком не до конца понимает, что именно спровоцировало аварию и последствия той. Переговорив с девушкой на более незначительные темы, мужчина отключается, предупредив о переводе денежных средств на ее счёт — как бы Эрза не убеждала отца в необязательности подобного, он стоит на своем. Уже стоя под охлаждающими струями душа, Эрза ненароком вспоминает о незнакомом абоненте: тот ни разу со вчерашнего вечера не потревожил ее многострадальный телефон. Неоправданная легкая досада и неуместное любопытство всколыхнули нервы. Быть может, зря она вчера сорвалась — считай, по-своему послала. Вероятно, она бы была не прочь пообщаться вот так с кем бы то ни было: по сети, толком не зная о человеке ничего, за исключением его номера.***
Несмотря на нескончаемый гул переплетающихся воедино звуков, от энергичной атмосферы, что веяла от соответствующей акустики и заигрывающими друг с другом телами, захватывало дух. Именно сегодня, в вечерний четверг, «Спектр» принадлежит лишь заводной молодежи. Несколько знакомых лиц, что учились с параллельных потоков ее специальности, были заметны с ее места за высокой полупрозрачной стойкой. И Эрзу нисколько не заботило то, что ее могут узнать. Мало кто будет присматриваться, подростки тут ради безудержного веселья и забытья обыденного, а если кто и попытается подцепить симпатичную барменшу и проявит по отношению к ней за грань выходящую наглость и напористость, того сразу же вытеснят пара громил, что зорко наблюдают за общественным порядком. Здесь царит сумрак, и темное дерево, которым объяты стены, способствовало бы необъятному спокойствию, не будь столь давящей на барабанные перепонки гулкая музыка, которая льется на все двухэтажное здание сквозь усиливающие качество звука колонки. В задней части зала, на кожаных диванчиках расслабленно распологаются уже утомившиеся от нескончаемых телодвижений тинейджеры. Они переговариваются между собой, изредка раздается слишком звонкий смех, заигрывают, оттачивая свои способности к флирту, потягивают охлаждающие коктейли, а те студенты, что уже достигли совершеннолетия, хмелеют от алкоголя. — Эрзочка, ты же прикроешь меня, да? Умоляющие глаза Имила практически въедаются в нее, пробирающе выискивая в выражении лица девушки необходимое согласие. Протерев гладкую, тёмную барную стойку, в которой отражаются яркие блики светодиодов, Эрза нахмуривается, старательно делая вид, что против подобного стечения обстоятельств. — А кто останется следить за баром? — Ну пожа-алуйста, — протягивает парень, чуть ли не распластавшись на барной стойке, вглядываясь в глаза девушки своими светлыми молящими омутами. — Ну выручи! Мне правда нужно срочно выйти. Там Лира! А бармена тут и одного хватит, — Имил вскользь кивает на мужчину, который смешивал нужные ему напитки. — Прошу тебя, Эрза-а! — Хорошо, — идёт на попятую девушка, с улыбкой наблюдая, как довольный парень крутится пару раз на высоком барном стуле, тут же спрыгивая с него. Он стягивает с руки браслет, что прорезает кислотной синевой освещаемую лишь прожекторами темень ночного клуба, уже привычно протягивая тот Эрзе. После поправляет вьющиеся русые волосы, лучезарно улыбнувшись. — Ты лучшая! Мой столик — девятый. Там трое парней, но на вид они спокойные. Не волнуйся, я бы не поручил обслуживание тебе, не будь я уверен в адекватности этих молодых людей. Эрза усмехается. — Думаешь, через полчаса твои слова будут являться актуальными? — Возможно, к тому времени я вернусь, — лукаво протягивает парень, вынужденный разговаривать более громко из-за басов музыки ночного клуба. — Все, я пошёл. С меня твой любимый GreenIce. И распусти волосы, Эрза! Имил задорно подмигивает, передает девушке меню и блокнот, где размашистым почерком выведен требуемый заказ, после чего скрывается за дверью.***
Он, вероятно, отвык от давящей на него атмосферы. За исключением, конечно же, морального состояния. Вся это толкотня, сквозь которую протиснуться куда-либо является настоящей проблемой; эти звонкие голоса, что создают невозможный гул, давят на височную долю головного мозга. Все это, как ни странно, напрягает. Да и рядом с их прибежищем, куда они приткнулись, двигаются уже уставшие тела, которым ни в коем случае нельзя было выдавать эту самую утомленность. Они крутятся вокруг них с фальшивыми улыбками — зазывающими и отталкивающими одновременно: ведь слишком пафосно, натянуто и скверно. Но кто может устоять, находясь под этим ночным адреналином и градусом алкоголя? Все ведутся, невозможно же пройти мимо и не распустить руки, надобно обязательно куда-то их деть и потрогать приятные округлости. Пропустить ток по рукам, в надежде ночного забытья: хотя бы на один вечер, на несколько часов. А потом настанет сушняк, нагрянет височная боль и бесполезные попытки вспомнить, что же с ними произошло и как дальше жить. Ведь от проблем не убежать. Фернандес знает эту простую и легкую истину жизни. Пережил же уже, опыт имеется. Весьма трагичный, ха. — Сегодня тут больше народу. Вчера вообще никого нового нельзя было подцепить, — сквозь вакуумную оболочку сознания парень слышит подрагивающий голос Эвклифа, что вальяжно устроился в комфортном полукресле, объятым темным велюром. Насколько Джерару время позволило оценить этого парня, блондин с их потока обладал слишком пофигистическим настроем и любил хорошенько напиться. Причем конкретно напиться, иначе его речь после двадцати минут их прибытия в данное заведение была бы более связной и разборчивой. — Нового? — слева хмыкает Фулбастер, насмешливо вглядываясь чернотой своих глаз в профиль Стинга. — Новеньких, — конкретнее поясняет блондин, сразу же глупо от чего-то щурясь и допивая свой джин до дна. Явно нелепый вид. Не умеет пить, а будто хочет стать заметным, избрав именно такой путь привлечения внимания. Как этот парень увязался за ними двумя, Джерар так и не сумел понять, однако он восседает напротив него и как-то запальчиво воззряется на высокую блондинку, что двигается в ритм музыкальных басов на самом краю танцпола. Он внимательно осматривает, скользит по этому телу своим въедливым взглядом и отмечает для своего сознания, оправдывает себя и свою сущность: слишком худая. Не в его вкусе. Мотает головой, отгоняя вновь эти злосчастные мысли, более не намереваясь сегодня думать о подобном. Хватит, все. Ведь ты сам дал себе шанс, ты сделал хоть что-то. Это она не оправдала ожиданий его больного, совершенно поехавшего сознания.Ну и все, шанс упущен для нее.
Сам-то верит в это? Через пару минут Эвклиф все же сматывается к той девчонке — видимо, ждать его сегодня не нужно, да и не собирались, — и с его уходом становится как-то комфортнее, напряжение сменяется задумчивостью. — Эй. Фулбастер заставляет обратить на себя внимание, после чего кивает на двух девушек. — Ну давай, возобнови свои способности, продемонстрируй мне некоторые фишки заядлого пикапера. Брюнет насмешливо относился к тому, как быстро Фернандесу удавалось заполучать то, чего тот желал. Однако сам Джерар видел некоторую зависть во взгляде друга — первое время, — сейчас же Грей лишь придирчиво отшучивается насчет этого и извечно подкалывает его. Он закатывает глаза, не испытывая ни малейшего желания отрывать свою задницу от кресла и куда-либо идти — тревожить свою душевную умиротворенность, что на мизерное время, но все же завладела им. Но потом он вновь вспоминает, зачем он здесь. Собственно, и правда, зачем? А все настолько просто, что даже смешно. Он хочет забыть, забыть ее. И он действительно мучается, не знает, куда себя деть, мечется в этих бесполезных и вовсе не запоминающихся событиях. Они не успевают обмолвиться фразами; те самые девушки бросают друг на друга лукавые взгляды и сами плавно двигаются в их сторону. Фернандес видит, как они соблазнительно покачивают бедрами, пытаются завлечь, стремятся понравиться. Вот только внутри ничего не затрагивается, не тлеет душа и не соблазняется восприятие. Но вспоминая в который раз, зачем он здесь, Джерар вдруг расслабляется, разводя колени в стороны и располагая руки на подлокотниках: будто приглашая к себе, в свои объятия. Распаляя пыл этих двух еще пуще, сигналя зеленым светом. Они подсаживаются и начинают лепетать ни о чем, на незначительные темы. А Фернандес кивает, напускает заинтересованный вид, подражая другу, и вспоминает, насколько же привычно было для него подобное раньше. Через еще пару минут обе кочуют к ним ближе: та, чьи волосы выбелены мелированием, плотно ластится к его руке, все норовит залезть к парню на колени. Получается не очень опытно, всего лишь с третьего раза, однако девица получает свое, сразу же прижимаясь сделанной грудью к его торсу, царапает затылок ногтями и перебирает мягкость волос. Он же сидит смирно, даже не сдвинув локти с подлокотников, и никак не возьмет в толк, какого хрена никакой инициативы он не проявляет. И вдруг. Раздается аккуратный звон стекла о покрытие стола. И он будто выныривает из этого плотного вакуума. Смотрит бессознательно, взглядом толком не сосредотачиваясь на принесенных напитках, что заказывал по приходе Фулбастер. Первое, что слепит глаза — это кислотная синева браслета, которая вызывает желание проморгаться. Второе — это до боли знакомое ощущение — ощущение ее присутствия. Девушку слабо освещают огни прожекторов, когда она плавно, будто нарочито медленно юркает через узкий проход. И Фернандес пялится на нее во все глаза, словно впитывая взором уже давно знакомые черты по новой, сверля в ее силуэте дыру. Настолько близко, что невозможно оторваться. Он внезапным порывом хватает ее за руку, на что она резко замирает, поворачивая голову в его сторону. В ее глазах — испуг и недоумение. А он смотрит, изучает, запоминает. Алые волосы на пару сантиметров длиннее, чем были несколько месяцев назад; черты лица такие же тонкие, высокие скулы как обычно бледные, ни намека на свежий девичий румянец; глаза какие-то кошачьи — такие, которые он ни у кого не встречал еще. И не встретит, вероятно. И да, совсем незаметная, бледная россыпь веснушек, которую он заметил на второй день их знакомства. Они на самом деле так подходят к ее необычной внешности. Она слабо дергает рукой, тонкое запястье которой цепко окольцевают мужские пальцы. А он знает, что своей ладонью может обхватить два ее запястья. И черт, это настолько глупый и ненужный факт, что он чувствует себя неловко. И все эти значимые для него мгновения пролетают мимолетно в реальности; всего несколько секунд, за которые Эрза недоуменно прожигает его взглядом, в котором отражается легкая пелена испуга, замешательства и чего-то такого, чего он не успевает поймать и запомнить. — Простите, обознался, — хриплым голосом протягивает Фернандес, медленно разжимая пальцы. Эрза напряженно сглатывает в ответ. — Ничего, — заторможенно кивает и быстро проскакивает мимо него, оставляя после себя легкий шлейф испуга. Девушка, сидящая у него на коленях, кажется, даже не замечает ничего из произошедшего, продолжая жаться к нему своим телом. Нет, не ничего, Эрза. Ему внезапно становится противно от себя, мерзко от того, чего он хотел сделать, что желал забыть. Который раз, блядь, из-за ее появления, даже настолько мимолетного, у него внутри все переворачивается. Сжимается, колет острой резью, гулко стучит и яростно бьется. Фернандес вскакивает на ноги резко, и та, что сидела на его коленях, шокированно уставляется на него; яросто что-то шипит, когда встает на ноги с холодного клубного пола, покрывает его нецензурной бранью, но он не замечает. Просто смотрит на девушку взглядом, что выражает склизкое отвращение к себе самому, презрение к ней, и клокочащую неизлечимую ненависть к той, которая свела его с ума. Поработила, превратила в гребаного мальчика, что мечется в конвульсиях из-за неоправданной первой любви и зарекается более в жизни не вестись на эти эмоции. Ведь они делают людей слабыми, действительно беспомощными, вынуждают становиться зависимыми от их присутствия в сердце. Он просто презирает это чувство к ней, не хочет даже вспоминать о существовании такового. Не называет и не признает его в себе, естественно. Но почему-то именно эти ненавистные ему эмоции, именно то, что она живет, мотивирует существовать и самого Джерара Фернандеса. И он вновь попросту не находит в себе сил избавиться от этого. Черт, насколько же он поехавший на этой девчонке?