***
— Да сколько можно? Возмущение перевешивает стойкость, Эрза резко поворачивает голову в другую сторону, чтобы парень не смог сделать то, чего планировал. Они находятся у Фернандеса дома уже около трех часов. Как ни странно, Эрза даже не заметила, как пролетело это время, и за широкими окнами в пол уже царствует вечерний сумрак. Квартира у него, к слову, слишком пустая и безжизненная по её мнению: все сдержанно, интерьер в темных тонах, да и атмосфера какая-то холодная. Лаконичный дизайн и минимум мебели; зато какой потрясающий вид на город открывается из его гостиной. Но это бездушие как будто главенствует в квартире и, должно быть, в какой-то мере и внутри парня. Ведь наши вещи, наша обитель так или иначе олицетворяют нас самих. Несколько дней назад, после весьма насыщенных посиделок в ресторане с Джераром, девушка вернулась домой в апатичном состоянии, будто это не она смаковала сочную клубнику за столом с этим парнем — кто-то другой, а Скарлет всего лишь наблюдала за происходящем со стороны. Но после этого они стали пересекаться чаще, даже парой фраз перекидывались, сталкиваясь на территории института. Было странно, но все же чувство дежавю окружало все пространство и затягивало ее мысли. Как она попала в квартиру Фернандеса? Сама толком не поняла. Просто в какой-то момент она решила разобрать все свои коробки и зачем-то поставила в известность об этом и парня. Глупо, возможно. Эрза нашла альбом с фотографиями, и на нескольких из них были запечатлены ее бывшие одноклассники. Лица их по-прежнему оставались незнакомыми, но Фернандес среди тех людей точно присутствовал, так что сомнений в том, что он хоть как-то связан с ее прошлым, не осталось. И как бы не хотелось этого признавать, она нуждалась в нем. Рассматривал фотографии сначала сам Джерар, а после уже передавал их Эрзе в руки, попутно описывая по памяти ситуацию, которая была запечатлена на изображении. Так было корректнее, она не возражала, да и не за чем. Она заметила, что сам парень ведет себя напряженно. Это она читала в его скованных движениях и напряженной спине. Но не стала придавать значения, возможно, эта повседневная рутина выжила из него силы, а может это она сама напрягает его своим присутствием, ведь действительно в каком-то плане навязалась. Хотя вряд ли тот согласился бы привезти ее к себе в квартиру, будь это так. Боковым зрением замечает движение: парень отстраняется, облокачиваясь спиной о черный кожаный диван и поудобнее садясь на жестком полу. — Спокойно, — Фернандеса, по-видимому, эта ситуация забавляет. — Я не собирался ничего делать. Лукавит ведь. — Тогда прошу не нарушать мое личное пространство. Он усмехается, а зеленые глаза лукаво блестят, следя, как девушка перекидывает свои алые волосы через плечо так, чтобы пряди закрывали лицо. Она стесняется. — Я просто хотел удостовериться, все ли на месте. Эрза смотрит на него с недоумением. — Что? — Твои веснушки. Закусывает губу, вновь отворачиваясь. Джерар помнит: физиологическая особенность, как веснушки, ей не нравилась всегда. Скарлет могла часами думать над тем, как бы ей скрыть эту мелкую россыпь; думать над тем, что в сочетании с ее внешностью они смотрятся несколько несуразно, по-детски. Она считала веснушки атавизмом, тем, что не нужно, тем, что никак не сочетается. Джерару же они нравились — это то, что придает ее лицу невинности, легкости. Они олицетворяют яркие солнечные лучи, что пометили ее бледную кожу своим вниманием. Они олицетворяют ее — так он считает. Настолько эстетично Эрза выглядела всегда в его глазах. Даже с самого утра, когда он будил её, и они собирались на занятия в сопровождении вечной недосказанности и глупого молчания. — Они тебя разбавляют, — продолжает Джерар, будто не замечая того, что девушке не очень комфортно от того, что он говорит. — Ты и должна быть такой — яркой и светлой, Эрза. Поэтому тебе веснушки идут так, как никому другому. Она усмехается с нотками грусти и раздражения: в каком месте она яркая? Сейчас, в данный промежуток времени она будто потерялась в неизвестности. Она не представляет, что осталось позади, а значит и не знает, как быть дальше. Какие были ее цели? О чем она мечтала? Какое мировоззрение поддерживала? Чем жила? Были ли в ее жизни люди, которые исполняли ту функцию, чтобы Эрза чувствовала себя полноценной? Чего в целом она желала получить от жизни и чего хочет добиться в будущем? Слишком много вопросов. И знает лишь то, что единственный человек, который может помочь — Джерар Фернандес. На него надежда, как бы прискорбно это не звучало. — Расскажи мне, — прерывает его, заглядывает своими очами вглубь его души: с такой надеждой, что он теряется в мыслях. — Какой я была? Каким был ты? — выдерживает паузу, раздумывает, пялясь в невидимую точку на стене. — Что из себя представляли «мы»? — Слишком много ответов ты хочешь получить сразу, — качает головой, запускает длинные пальцы в волосы и ерошит пряди. — Так неинтересно: очень легко тебе все достанется, а мне ничего совершенно. — Чего? — казалось, ее негодования можно было коснуться. — Ты дал согласие, что поможешь вспомнить. — Я тебя заверил в том, что буду направлять в нужное русло. — Одно и тоже. — Не в нашем случае. Я не смогу заставить тебя вспомнить, пока сама не захочешь. — Ты думаешь, что я не хочу вновь полноценно овладеть своей памятью? Произносит слова тихо, но голос уже срывается, и Фернандес понимает, что если еще немного надавить, то девушка расплачется. — Возможно, ты сама препятствуешь себе. Быть может, то, что случилось, было настолько болезненным для тебя в моральном плане, что ты сама, пусть и неосознанно, хочешь защититься от этого. — Ты решил поиграть в мозгоправа? Ирония скрывает всю боль и растерянность, Фернандес это прекрасно понимает. Но он не может отрицать, что иногда бывают ситуации, когда хочется выстроить алгоритм, собрать все в целостную систему, расписать все доходчиво и с максимальной логикой. Психологические термины, какие-то заезды всегда присутствовали в его изложении, — и не только лишь в его, к слову, Эрза тоже могла иногда выдать такое, что под силу понять лишь заумному философу. Красивые слова говорить умела, естественно, вот только эти самые слова были понятны единицам. То есть ему одному: откровенничала Скарлет лишь с ним, что ему, безусловно, льстило. — Ты идешь на фестиваль? Эрза отстраненно кивает в ответ, теребя в руках мелкий прямоугольник, похожий на карту памяти, который вытащила со дна коробки. Смотрит на нее безучастно, нехотя предполагая, зачем она вообще хранила подобные вещи и что может нести в себе эта безделушка. Наверняка, уже непригодна. — Значит, ничего не препятствует нам пойти вместе. Буравит взглядом окно напротив, даже не вникая в суть адресованных ей слов. — Эрза-а, я сочту молчание за реальное согласие. Потом не сопротивляйся. Трогает уголок губ языком, медленно поднимая голову и фокусируя свой взгляд на сосредоточенном лице напротив. Красивый. Особенно глаза — такие яркие, сейчас смотрящие на нее несколько озабоченно и игриво. Несовместимая концентрация эмоций. — Хей, — восклицание нарушает затянувшееся молчание. Джерар тянется к ней и обхватывает пальцами ее подбородок. — Почему ты стала такой врединой? Выражение лица выдает удивление, непонимание, но она все так же продолжает молчать. Выдерживает разрушающий, напористый взгляд. — Я хочу тебя поцеловать, а ты не разрешаешь. Черт, что с этим парнем не так? Резкость смены темы путает мысли. Это сказано с такой детской обидой, что у нее на мгновенье пропадает все возмущение к данной ситуации. Она приходит в себя, возвращая мысли в реальное время, сжимает в руке карту. Выглядит так, будто у ребенка сладкое отобрали, серьезно. Однако, его взгляд не выдает ни капли обиды, наоборот, в нем появляется нечто такое нагловатое, что она видела уже пару раз при встрече с ним. Фернандес понимает, что таким образом может спугнуть ее. Но медлить он не хочет больше. Да он уже просто заебался ждать удачного момента, когда она будет действительно открыта для него полностью. Ожидание на самом деле так мучительно, что он готов на все. Лишь бы быстрее с ней. Поэтому он в который раз ее целует. Не так напористо и грубо. Сначала движется губами по острой скуле, слегка касаясь нежной кожи медленным поцелуем. После — к красноватым, обветренным на холоде губам. Языком зализывает мелкие ранки, придавая еще больший контраст моменту, и только потом целует. Тело напрягается и, должно быть, будь на месте Джерара какой-нибудь другой человек, Эрза бы сбежала, устроила скандал, не допустила бы даже прикосновения. Но сейчас…она по каким-то причинам не хочет ничего предпринимать против происходящего. Сознание и тело сдаются под напором чего-то аномального. Она сама несмело придвигается ближе, ее колени касаются его, пока он продолжает нежно сминать ее губы. След прохладных пальцев чувствует на своей шее. Он слышит судорожное дыхание в ответ, и никакого сопротивления. Отводит ворот блузы в сторону, обнажая кожу, а после клеймит губами, запечатляя почти невесомый поцелуй чуть выше ключицы. Поза не слишком удобная, поэтому он притягивает ее ближе, а после и вовсе усаживает на колени, втесняясь сведенными от напряжения лопатками в сзади стоящий диван. Эрза не возражает: не хочет спугнуть сонную апатию, легкую негу от практически невинных ласк. Едва ощутимыми движениями гладит бедра, ведет вверх по стройным ногам, не позволяя себе действовать раскрепощеннее. В ответ на мелкие влажные поцелуи слышится редкий, тихий стон. Задирает краешек юбки, оголяя еще больше молочной кожи, но ощущает, как её ладонь упирается в его грудь, останавливая. — С-стой, — голос охрип, еле слышен, но Джерар сразу же повинуется, мгновенно отстраняясь. — Это неправильно. Ее алые волосы выбились из высокого хвоста, ресницы трепещут, она выглядит испуганной, какой-то растерянной — не до конца отошла от, чего греха таить, приятной неги. Вскакивает на ноги настолько быстро, что парень не успевает сообразить, как входная дверь захлопывается. Он вновь остается один в своей квартире, продолжает сидеть на полу еще около получаса, бездумно глядя через стекла на огни города, расстилающегося далеко внизу. Поджимает губы, хмурится, чертыхается про себя. Бессильно запускает руку в волосы, зажмуривая веки почти до помутнения мыслей, до катаракты. Эрза за последние пару дней подпустила его к себе ощутимо ближе. Он чувствовал, как она открывалась ему понемногу, пусть и не настолько видимо, начинала больше доверять. Но в данный момент она убежала от него вновь, оставив его одного, опустошенного. Похоже, он в очередной раз что-то сделал не так. Блядь, как обычно, не сдержался. — Это не может быть неправильным. Все ее состояние говорило об этом. Похоже, он просто обречен на вечное самобичевание. Какая ирония, ведь он считал себя сильным не только физически. Как же он все-таки жалок. Так может быть хватит?***
Тишина звенит в ушах, но не смотря на это дает необходимую сейчас свободу мыслям. Атмосфера олицетворяет мертвенность, вокруг произрастают ввысь лишь старые стволы деревьев, пряча в листве заблудшие души. Одиночество чувствуется слишком сильно и даже в некотором роде давит, угнетает. Темень скрывает даже яркие алмазы звезд, ему совершенно не страшно в такой, казалось бы, пугающей местности. Где-то последовательно кричит ворон, расшугав последние позитивные мысли и прервав гробовое молчание. Под ногами хрустит ветка, и Джерар замедляется, стараясь ступать аккуратнее, дабы не нарушать это поверхностное спокойствие. Зачем он сюда приехал, три часа убил на дорогу? Всколыхнуть в памяти воспоминания, ещё больше поиздеваться над внутренним спокойствием. Снова пройти через девять кругов ада. Пережить мучения, да, пусть и морально, а больно то физически. Любит — не любит? И как сильно, насколько долго он ещё сможет лгать самому себе, не признаваться? Кто знает? Единственный, кто может дать ответ на поставленный вопрос — он сам. Это слово мерзкое, кажется, будто ненастоящее, лживое. Для него этого приторного слова «любовь» не должно существовать в принципе. Но он запутался. Быть может, остаточная привязанность? Все слишком сложно, переплетения нитей судьбы, времени и событий плотно спутались между собой, переплелись в единый клубок. Но он знает, что она любила. Вот только, кого именно по-настоящему глубоко и безвозмездно — не понятно до сих пор. И это выводит. До внешних судорог, до внутренних колебаний. Он хочет, мать его, знать ответ. Блядь. — Интересно, был бы ты удовлетворен тем, что получил в итоге? — голос кажется слишком громким, звуча в мертвенной тишине. — Думаю, ты бы испытывал истинное удовольствие, повернул бы произошедшее в свою пользу. Он говорил бы ещё долго, выплескивал бы на находящегося перед собой всю злость. Он бы выпотрошил все внутренние органы своего собеседника, да только тот чрезмерно молчалив. Даже сказал бы — до реальности мёртв. Он бы лично приставил дуло к чужому виску, чтобы размазать мозги по земле, не побоялся бы наказания. Заставил бы гореть заживо в чертовом автомобиле, который преждевременно разбился по вине самого теперешнего покойника. Однако просто не получит того ответа, которого желает получить. Однако понимает, что сам тоже причастен не меньше. Вот только нет смысла бить кулаки о могильную плиту, никакого толку не будет от бесполезной ярости. Нет смысла рваться что-то доказать тому, кто не услышит уже никогда, кто не сможет стать свидетелем собственного промаха. Но все же, ярость и презрение рвутся наружу. — Никогда я не прощу тебе того, что ты сделал.