Камо грядеши

      — Три тысячи пятьсот девяносто шесть, — громко и вслух, чтобы не соскочить и не заснуть. Чтобы заглушить мысли, отвратительные, назойливые, словно мухи, кружащие неподалеку, и при любой удобной возможности присасывающиеся к процессу мышления.       — Три тысячи пятьсот девяносто семь, — повернуться на бок и открыть глаза. «Давай-давай, надо встать».       — Три тысячи пятьсот девяносто восемь, — сесть. Крепко, до боли в запястьях сжать край кровати, удержаться.       — Три тысячи пятьсот девяносто девять, — подняться на ноги.       — Три тысячи шестьсот.       Мирон бросил взгляд на часы и вышел в коридор. Идти было страшно, его тошнило, словно укачивало от собственных передвижений. Шаг. Еще шаг. До двери ординаторской осталось совсем недалеко. Солнечное сплетение окуталось липким страхом — а если он зайдет, а там опять этот? «Как же его зовут?». Он постучал.       — Входите. А, Мирон Янович. Впечатляющая точность. Проходите, садитесь. Ну, рассказывайте, что у вас случилось? Ночная смена жаловалась, — Павел Сергеевич сложил руки на столе и внимательно осмотрел Федорова. Любопытство было неподдельным — успокоение дозами галоперидола назначалось в крайних случаях, когда другие меры воздействия оказывались нерентабельными.       — Жаловалась? — Мирон вспыхнул. — Я попросил бумагу и ручку. Врач… Не помню имя.       — Георгий Андреевич. Так, что было дальше?       — Да. Он ясно дал мне понять, что это здесь запрещено. И я ушел.       — А дальше?       — Дальше?       — Да, что случилось потом? Не просто же так к вам применили крайние меры.       — А, вот оно что. Вы мне скажите, — Мирон буравил врача взглядом, полным отрешенности.       — Скажу, Мирон Янович. Дальше вы в крайне неправильной форме выразили свое неудовольствие происходящим. Угрожали врачу, медсестре. Пытались отобрать желаемое насильно. Не реагировали на замечания. Так?       Федоров сидел, глядя в пол. Глаза бегали, руки мелко тряслись. Была это возрастающая в груди ярость или последствия ебаных крайних мер, значения не имело. Он молчал, не спорил и не возражал, поскольку его слова против слов дежурного были бы жалким оправданием, а становиться еще более жалким Мирон не собирался.       — Понимаете, Мирон Янович, до тех пор, пока вы находитесь в наблюдательной палате, к вам повышенное внимание. И режимом запрещены предметы, способные нанести увечья. Как только мы переведем вас на общий режим, вы получите бумагу и ручку. Договорились?       Мирону оставалось только кивнуть.       — А вы очень зря злитесь, — среагировав на слова Павла Сергеевича, Федоров поднял на него пустой взгляд. — Наш дежурный врач является большим поклонником вашего творчества. Я уверен, вы найдете общий язык. Как самочувствие?       — В порядке, — отвечать не хотелось, но Мирон хорошо понимал, что будет, если он даст волю эмоциям.       — Что ж… В таком случае не забудьте получить таблетки.       Мирон встал и вышел, осторожно закрыв за собой дверь.       Из истории болезни:       Дневники наблюдений. Дневная смена от 12 ноября 2017 г.: сниженный эмоциональный фон с проявлениями аутоагрессии. Необходимо наблюдение состояния в динамике, восстановление режима сна и бодрствования, режима питания. Неправильного поведения не отрицает. К врачу ночной смены настроен негативно, необходима работа над улучшением комплаенса.       Выйдя из кабинета, Мирон решил — для начала он выберется отсюда, а потом будет думать о проблемах, которые остались там. Сейчас это казалось неактуальным. Он привык, что справедливости в жизни нет, но с эмоциями ничего поделать не мог.       «Так всегда бывает», — успокаивал он сам себя, — «я могу что угодно понимать, осознавать и думать, однако чувствовать я буду иначе. Да и хер с ним».       Мирон лежал и вглядывался в темноту за окном. Ночь светилась окнами дома напротив. Курить хотелось до зубовного скрежета, но сигареты здесь выдавали по три штуки в день. Ничуть не меньше хотелось писать, но ручки и карандаши тут были запрещены. Холодный свет палаты травмировал радужку, и Федоров сел на пол, прислонившись спиной к стене, и закрыл глаза. Он вспоминал произошедшее с большим трудом, словно пытаясь составить пазл из отдельных частей своей жизни.       Мысли прыгали в голове, складываясь в вопросы, переплетаясь с рифмами, с какими-то обрывочными воспоминаниями. Попытки навести порядок в голове терпели крах одна за другой. Хотелось курить, спать, писать и сдохнуть одновременно. Ему, впрочем, хватило бы просто выключенного света, но распорядок есть распорядок. Свет выключают в 10 вечера. Значит, оставалось потерпеть еще примерно час.       — Здравствуй, Мироша, — дверь скрипнула, и в палату вошел Георгий Андреевич, — как мы себя чувствуем?       — Нормально, — буркнул Мирон, не открывая глаз.       — Почему не в постели?       — Рано.       — Опять нарушаем режим, ай-яй-яй, — дежурный опустился на корточки перед Мироном, и тот открыл глаза, стараясь скрыть неприязнь во взгляде. — Предлагаю прилечь. Ты же не хочешь еще дозу, правда?       Мирон молча смотрел на врача, не реагируя на его слова. Он стиснул зубы так, что казалось, будто еще немного напряжения, и они раскрошатся, все до единого. В висках громко стучало, кулаки сжимались сами собой.       — А не надо нервничать, — доктор развел руками. — Я же к тебе по-хорошему. А ты? Не стискивай зубы, челюсть сломаешь. Вставай.       Последние слова Георгий Андреевич произнес уже не дружелюбным тоном, а приказным.       — Встал, быстро.       Мирон сидел, выискивая точку в пространстве, за которую необходимо было зацепиться, чтобы не сорваться и не натворить глупостей.       — Послушай, ты, артист. Вас таких через меня проходит в достаточном количестве. Это там ты — звезда, а здесь ты — единица системы. Будь добр делать то, что говорят. Встал!       «Один. Два. Три. Четыре. Пять». Глубокий вдох. «Шесть. Семь. Во…»       Боль пришла неожиданно. Врач схватил его за руку, вцепившись в поврежденное предплечье, швы на котором еще не зажили. Мирон зашипел и поднялся, подчиняясь боли. Вены, распоротые ранее, пульсировали, превращаясь в рычаг управления своим хозяином.       — Отпусти, — прошипел Федоров, не в силах сдержать дрожи во всем теле.       — Щас, как же, — дежурный был в ярости. Однако, он хорошо чувствовал свою власть. Георгий Андреевич сжал кулак сильнее, и пульс Мирона будто пробился сквозь кожу. Федоров потянулся вперед, желая облегчить боль, и оказался на коленях перед врачом. — Вот твое место, истеричка.       На белоснежных свежих повязках проступила кровь. Мирон боялся, что упустит стон боли, прилипший к языку, но он выдал только тихий хрип. Он предпринял резкую попытку встать, но доктор заломал ему руку, заведя ее за спину. Больше Мирон пошевелиться не мог.       — Твою мать, — пробормотал врач, замечая кровавые подтеки на бинтах. — Сестра!       Спустя невероятно долгие несколько секунд в палату вошла медсестра ночной смены.       — Кубик галоперидола, быстро.       Через некоторое время, не поддающееся подсчету, снова был болезненный укол, а затем чернота.       Из истории болезни:       Дневники наблюдений. Ночная смена от 12 ноября 2017 г.: пациент проявляет агрессию по отношению к медицинскому персоналу. Назначен галоперидол в\м 1,0 разово в целях купирования приступа агрессии.       Из истории болезни:       Дневники наблюдений. Дневная смена от 13 ноября 2017 г.: с врачом беседует неохотно. Собственное неправильное поведение в ночную смену никак не комментирует. Увеличить дозировку заласты (данные переписать в лист назначений).       Из истории болезни:       Дневники наблюдений. Ночная смена от 13 ноября 2017 г.: отказывается принимать медикаментозную терапию. Нападает на врача, пытается нанести телесные повреждения. Самостоятельно наносит себе повреждения, распускает швы на предплечьях. Назначен галоперидол в\м 1,0 разово в целях купирования приступа агрессии.       Из истории болезни:       Дневники наблюдений. Дневная смена от 14 ноября 2017 г.: выглядит неопрятно, настроение снижено, выражено нарушение когнитивных функций. Ответы не в плане заданного, диалог поддерживает с трудом. Комментарии врача игнорирует, стремится вернуться в палату, остаться в одиночестве.       Из истории болезни:       Дневники наблюдений. Ночная смена от 14 ноября 2017 г.:в состоянии, близком к психозу самостоятельно наносит себе повреждения, бьется об стену, требует к себе повышенного внимания. На теле множественные гематомы; пытается обвинить врача в насилии, нанесении телесных повреждений. Назначен галоперидол в\м 1,0 разово в целях купирования приступа агрессии.       Спустя неделю Мирон свыкся с режимом, в который попал. Он просто устал, вот и все. Сопротивление в системе психиатрии выходили себе дороже. По всему телу были синяки и кровоподтеки — врач ночной смены не спускал ему ни одного промаха. В истории болезни они значились как «нанесенные самостоятельно с целью привлечения внимания», или как-то так. Несколько раз Федоров думал поговорить начистоту с Павлом Сергеевичем, но он был уверен, что всерьез его не воспримут — только подтвердят все сказки, которые дежурный выписывал в его истории болезни.       По утрам он просыпался с большим трудом. Галоперидол для него был слишком сильным препаратом, вставать приходилось, уговаривая себя. Днем он в основном просто сидел, периодически подвергаясь проверкам Павла Сергеевича и медсестер, а вечером наступал ад. Он уже с нетерпением ждал заветного укола, чтобы отрубиться и не участвовать в происходящем вокруг.       Как и говорил лечащий врач, Георгий Андреевич был поклонником его творчества. Он хорошо знал систему русского рэпа, постоянно напоминая Мирону, что каждый из них, и конкретно — он, Мирон, вылезли из дерьма и поднялись за счет популярность у школьников. Комментировать это, естественно, Мирон не пытался. Только закрывал глаза и надеялся, что это закончится как можно быстрее.       — ЭЭЭЭЭЙ, МИРОН ЯНОВИЧ!       Жуткий треск высыпается в комнату разбитым внутрь окном.       — Вставай! Ой, бля…       Мирон просыпается, резко вставая на постели.       «Надо подойти к окну, да?».       Держась за края кроватей, он добирается до разбитого окна. Страх пронизывает Мирона, первая мысль о том, что повесят разбитое окно на него, и очередная доза уронит его в теплый сон.       За окном никого нет, а голос показался до боли знакомым.       «Теперь я знаю, что такое „до боли знакомый“, но почему не могу узнать? Я слишком обдолбан». Мирон остается около разбитого окна. Он на третьем этаже. Под окнами прошел охранник, тихо ругаясь себе под нос.       В двери прошла санитарка с веником и совком.       — А вы не знаете, что случилось? — Мирон прилагает все возможные усилия, чтобы выглядеть невиновным в ситуации. — Я услышал звон, и…       — Да шпана! Прибегал шальной какой-то, — ворча, санитарка загребает веником в совок разбитые стекла. Выяснять что-то еще кажется бесполезным.       Все тело ломит. Синяки, которые ежедневно обрабатываются медсестрой, будут обновлены тем же вечером. Мирон Янович уже не задавался глупыми вопросами, типа «Почему он докопался до меня?» или «Что я делаю не так?». Рассказать было некому. К нему не приходил никто, и он уже перестал ждать. Утренний крик, это «МИРОН ЯНОВИЧ!», пронзившее сон Федорова, вселило надежду, но совсем ненадолго. В палату зашли люди, несущие стекло, очевидно, с целью заменить его.       — Мирон, пройдемте, — в палату заглянул лечащий врач, приглашая к себе в кабинет. Последние сцены проходили по единому сценарию — врач зачитывал Мирону дневники ночной смены, пытался прояснить ситуацию. Мирон молчал, никак не комментируя происходящее.       — Вы знаете, что к вам сегодня приходили? — вопрос оказался для Мирона совершенно неожиданным.       — Что?       — У вас посетитель. Тот, который разбил окно в вашей палате. Сегодня же заменим, не переживайте. Молодой человек, имени своего не назвал, но оказался довольно импульсивен. Не стал дожидаться часов приема, хотел видеть вас немедленно. Однако, ему пришлось повременить. Скажите, вы кого-нибудь ждете?       — Нет, — после недолгой паузы ответил Федоров, и вполне честно. Все, кто могли бы приехать к нему, уже навестили бы, имея желание.       — В таком случае, вам принимать решение. Пустите к себе эксцентричного молодого человека?       «До боли знакомый голос. До боли».       — Да, почему бы и нет.       — Хорошо. Он согласился подождать и зайдет к вам около двух часов.