***
— А кто это у нас тут вернулся? Голос Мирон узнает тут же. — Да что ж ты так напрягаешься, — Георгий Андреевич, держа в руке шприц с ежевечерней дозой самопроизвольно назначенных лекарств, проходит в палату, — сегодня только укол. И, конечно, хорошие новости, которые я принес тебе в честь твоего пробуждения, любимая наша спящая красавица. Он медленно обходит кровать и опирается на спинку. — Но это — на десерт. Сначала главное блюдо. Скажи мне, Мироша, ты хочешь знать, почему ты спал-спал, спал-спал, и вдруг смог встать и поговорить со своим любимым Павлом Сергеевичем? Федоров исподлобья наблюдает за каждым движением психиатра. Отвечать ему он, естественно, не собирается, тот только этого и ждет. — Молчишь, Маугли? Ну да ладно, я тебе и так расскажу. Во-первых, потому что я первоклассный врач и очень качественно подбираю тебе дозировки. Во-вторых, потому что отравление галоперидолом проходит в несколько этапов. Четыре стадии. Первая — химическое отравление организма. Сонливость, апатия, неадекватное поведение… Знакомо? Как будто всю жизнь так жил, да? Вторая — глубокий сон, с легким налетом амнезии, тут уж как постараться. Третья стадия — отсутствие рефлексов и болевой чувствительности, другими словами, ты становишься овощем. Но и с этим ты уже знаком, не правда ли? Поверь мне, это была самая лучшая из всех. И, наконец, добро пожаловать — четвертая стадия. Воскрешение из мертвых. Выход из комы. В этой стадии через какое-то время, не сразу, начинают проявляться осложнения. Может, это будет острая сердечная недостаточность. Может, инсульт, а может быть и отек мозга. Тут уж как повезет. Поверь мне, Мирон, я делаю все, что от меня зависит, чтобы растянуть тебе удовольствие. — Ах ты сука, — как-то совершенно растеряно и непроизвольно выдает Федоров и отводит взгляд. Его вдруг накрывает полная безысходность. Он даже не сопротивляется, когда Георгий Андреевич делает ему очередной укол, потому что — какой смысл? Внезапно он понимает, что может просто-напросто не встретиться со Славой еще раз. Не успеет сказать ему спасибо за все это — тому человеку, единственному, кому было не наплевать. Это становится очень важным, самым важным, и таким очевидным, что Мирон успевает удивиться, как это он понял этого несколько часов назад? А проблемы с долгами, Женей и Ваней, проебами на баттлах — все это оказывается полной херней. Мирон сегодня имел возможность рассказать Славе все. Может, тому было бы неинтересно, но это было бы выражением доверия. А теперь? Как скоро начнутся эти «осложнения»? Сколько у него еще времени в запасе? День, два? — И на десерт, — убирая в карман использованный шприц, со вкусом, упиваясь собственной речью, как и все это время, произносит врач. — Твоего Павла Сергеевича вызвали в город, по делам. Так что ближайшие несколько дней мы с тобой проведем тут вдвоем. Только ты и я. И наш маленький секрет. Спокойной ночи.Глава 9.
11 октября 2017 г. в 11:19
До самого вечера Слава покидает палату всего один раз, чтобы отдать привезенные таблетки и перекинуться парой слов с Пашей.
— Слушай, ты маг и волшебник, да? Если кукуха свистнет, я только к тебе, — своеобразно выражает Карелин Павлу Сергеевичу свой восторг.
— Да, честно говоря, я сам не понял, как так получилось. То есть, триггером сработало твое отсутствие, скорее всего. Обычно в таком состоянии, ну… условно скажем, уже близком к коме, сложно достучаться. Но у Мирона, скорее всего, выработался свой, внутренний, режим. Это была очень мощная аутизация. Да и сейчас он, как ты видишь, не в самой лучшей форме, но… Ладно. Иди уже. Потом поболтаем.
Слава возвращается в палату и присаживается на край кровати Мирона.
— Паша сказал, что ты прочухался, потому что скучал по мне, — даже не пытаясь скрывать самодовольства, резюмирует Карелин все, что только что услышал от врача. Мирон в ответ только выразительно поднимает бровь.
— Мирон Янович, а ты не мог бы еще чуть живее реагировать на мое присутствие? А то я две недели работал у тебя птицей-говоруном, безостановочно вещая, хотелось бы услышать что-нибудь в ответ.
— Да, Павел рассказывал. Ты приходил каждый день.
— А ты, видимо, был где-то глубоко в себе, — но Славу не расстраивает даже то, что Мирон, судя по всему, не помнит ничего из того, о чем ему говорил Карелин. И тем лучше. Некоторые моменты ему объяснять было бы слишком неловко.
— А что ты говорил?
— Очень важные вещи. Надо было раньше слушать, — пожимает плечами Слава. Он ничего не может с собой поделать, каждая фраза, которую он произносит, пропитана какой-то неадекватной радостью. Мирон, который сидит перед ним, реагирует на его слова, отвечает ему, вызывает у Славы легкие приступы эйфории. «Ну, это потому, что мы справились. Мы с Пашей», — как-то так Карелин это себе и объясняет.
— Досадное упущение.
— Стой, не дергайся, — Слава, уже совсем освоившись и не чувствуя никаких границ, тянется вперед и мягко проводит пальцем по нижнему веку Мирона, — ресничка.
Федоров растерянно моргает.
На самом деле, Мирон прекрасно все помнит. Практически каждое слово, которое говорил ему Карелин. Помнит, как тот, почти в истерике, пытался «достать» его из галоперидольного кокона. Как рассказывал какую-то полную чушь, лишь бы забить эфир. Впрочем, это не удивительно, они оба — из мира слов, так что подобное поведение вполне оправдано. Но сообщать Славе о том, что в его памяти отпечатался каждый час, который они провели вместе, Федоров не собирается.
Во-первых, это будет выражением слабости. Да, себе он может признаться в том, что Слава для него сейчас основная опора, но отдавать это признание в руки Карелину… Нет, он заслуживает доверия. Однозначно. Просто Мирон не заслуживает такого отношения.
Во-вторых, это все еще кажется ему странным. Слава, конечно, ответил на вопрос, объяснил свое присутствие здесь, но не слишком ли это — каждый день, по нескольку часов, исходя из мысли о том, что никто не должен быть один в такой ситуации? В той части мозга, которая отвечает за понимание таких вещей, у Мирона поселился Станиславский.
А в-третьих, память — странный предмет. Он восстановил все события, произошедшие с ним в последние месяцы. И что теперь? Надо что-то решать. А надо ли? В голове роится масса вопросов, на которые еще предстоит ответить. Как взаимодействовать с внешним миром, если внутренний разъебан и не подлежит восстановлению?
— …и даже никто не спросил… Эй, ты меня слушаешь? — Карелин машет рукой перед глазами Мирона, привлекая к себе внимание.
— Что? Прости, — Мирон вздыхает и трет пальцами глаза.
— Да ничего. В Питере все спокойно, тебя уже не ищут, смирились.
— А тебя?
— А что я, со мной все просто. Захотел — есть, захотел — нет. В сети бываю, а работы сейчас особо не предвидится. С тем, что есть, справляется Замай. Все в ажуре. Так что спокойно, я никуда не денусь.
Сам того не зная, очередной шуткой Слава попадает в точку — пожалуй, только мысль о том, что Карелин перестанет к нему приходить, несколько пугает Мирона в настоящем времени. Кроме, конечно, мысли о том, что Георгий Андреевич приходить не перестанет.
— Слушай, Мирон Янович, а что с тобой такое случилось? Когда тебя вырубило.
— Не знаю. Если бы знал, наверное, такого бы не случалось, — снова врет Федоров. Об этом он тоже не сообщает Карелину по нескольким причинам. Судя по тому рвению, с которым Слава заботится о его психическом состоянии, ничего по-тихому решить не выйдет, и с этим Мирон должен как-то разобраться самостоятельно. Георгий Андреевич, скорее всего, опасен для окружающих больше, чем все пациенты, вместе взятые. И если он что-то сделает, и Слава больше не сможет приходить, если он как-то навредит Карелину…
— Мирон! Эй, ты ручки-то разожми.
Федоров замечает, что руки, непроизвольно сжавшись в кулаки, напряглись так, что у него побелели костяшки. «Черт», — думает он со злостью. — «Задолбал проваливаться».
— Да, извини.
— Ты чего?
— Нет, я… Так. Задумался. Бывает.
— Ладно, мне пора, — Слава косится на стоящего в дверях Пашу, и протягивает Мирону руку. — До завтра?
Тот, едва заметно улыбаясь, жмет руку Карелину. Это кажется невыносимо глупым, после всех этих разговоров.
— Прогресс на лицо, — заявляет Слава, довольный собой, и Павлом, и, больше всех, Мироном, — Паш, когда его выпишут?
— Спроси чего полегче, — Павел качает головой, — там все не так просто.
— Я подумал, мне кажется, ему на воле будет как-то попроще, нет?
— Нет, Слав, биполярное расстройство — штука крайне хитрая. Необходимо убедиться, что он действительно вышел в ремиссию, и это уж точно не через день после выхода из этой его аутизации.
— Логично. Здесь просто стены давят.
— Вот с этим я ничего не могу поделать. Тут не курорт, все-таки, а больница. Слушай, подожди меня внизу пару минут, у меня смена уже закончилась. Есть разговор.
— Окей, братан, — выпаливает радостный Слава, тут же подмечая, что немного перегнул, и выходит из отделения. Он сбегает по лестнице, глядя себе под ноги, стремясь как можно быстрее очутиться на улице. Спускаясь второпях, он задевает плечом мужчину, поднимающегося вверх.
— Простите, — бросает на ходу Слава.
— Чтоб тебя, — ворчит Георгий Андреевич, поднимаясь вверх по ступеням. Он бы злился на этого шального гораздо больше, если бы не думал о том, что его ждет на работе настоящий подарок — он так давно ждал воскрешения Мирона.
Слава успевает выкурить сигарету, прежде чем из здания выходит Павел.
— Пойдем? — он направляется к выходу. — Слушай, тут такое дело. Мне надо уехать на несколько дней. Я не знаю точно, на сколько. Скорее всего, дня три-четыре.
— Что-то случилось?
— Нет, ну, не совсем. Семейные дела, долго рассказывать, неважно. Я живу здесь, у меня квартира в местном жилом комплексе.
— Поздравляю, прекрасный район. Так, и?
— Живу вообще один. С котом.
— Я тебя не осуждаю, — Славе уже не терпится узнать, в чем, собственно, дело.
— Слава, — Павел смотрит на него, практически с осуждением, — я хотел тебя попросить… Ты же живешь в бараке? Ну, в смысле, в гостинице местной?
— Барак для нее вполне подходящее название, да.
— Ты не мог бы эти несколько дней пожить у меня? Присмотреть за котом.
— Павел Сергеевич, ты вообще отбитый, — смеется Карелин. За то время, пока Паша выжимал из себя свою просьбу, он успел подумать о тысяче разных вариантов.
— Почему отбитый?
— Не могу сказать, что ты меня почти не знаешь, это было бы враньем. А честно говоря, ты мне уже как брат. Но это, в любом случае, рисковая операция. Да не вопрос, конечно поживу. Подожди минуту, а… Ты уедешь. А кто будет тебя заменять в больничке?
— Георгий Андреевич, мой коллега. Обычно он работает в ночную смену, но там, как правило, все более-менее спокойно, так что мы поменялись, а в ночную будет только старшая медицинская сестра.
— Окей, допустим, а это как-то отразится на моих посещениях?
— Ну, вообще я именно об этом и хотел сказать. Боюсь, подобные нарушения, а это нарушения, Слава, я могу допустить, поскольку посвящен в ситуацию полностью. Гоша знает, что есть подписка о неразглашении. В целом, все. Он не знает, что ты приходишь к Федорову и сидишь у него целыми днями.
— Ближе к делу давай.
— Мне кажется, тебе будет лучше приходить в приемные часы. С двух до полчетвертого. И, боюсь, этим придется ограничиться.
— Паша, это подстава.
— Слушай, Слав, я и так делаю для тебя… для вас обоих по максимуму. Прости, что у меня вдруг появились свои неотложные дела, и это отразится на твоих свиданиях, — вполне резонно начинает нервничать Павел. — Давай договоримся, пожалуйста. Ты приходишь в назначенные часы. Проблем быть не должно, тебя прекрасно знают все наши дневные смены.
— Тебя можно будет набрать, если что-то случится?
— Слушай, Мирон явно идет на поправку. Ты ему в этом — опора и поддержка. Что может случиться? Не надо лишней паранойи.
— Окей. Забились. Завтра утром приеду с вещами, давай адрес.